Глава 18 Зимой на Курилах

После завершения исследований в Японском море «Одиссей» направился на Курильские острова. Наступил новый, 1985 год. В январе на суше свирепствовала зима, но нас погода баловала. Войдя в воды Цусимского течения, мы попали словно в ингалятор. Над теплым (+9°) морем клубился туман, насыщенный ионами морских солей. Дышалось поразительно легко, даже астматики перестали кашлять. Блаженствовали мы два дня, пока шли вдоль берегов Японии и Сангарским проливом (по-японски – Цугару). На третий день на горизонте показался остров Кунашир. Вода была еще теплая, но с севера уже потянуло холодком. Астматики начали покашливать. Чем дальше на север вдоль Курильской гряды шел «Одиссей», тем сильнее дул северный ветер, холоднее становился воздух, яснее небо.

На пятый день перехода, выйдя утром на палубу, я обомлел: во всю ширь водной глади из океана поднимался огромный белый вулкан. Он закрывал собой весь горизонт и упирался слегка прогнутой вершиной в поднебесье. Такой мощной красоты, чистой и первозданной, мне еще не доводилось видеть.

Я побежал в штурманскую рубку.

– Где мы? – спросил я у штурмана.

– Возле острова Симушир, в середине Курильской гряды, – ткнул штурман карандашом в карту.

– А это что за гора?

– Вулкан Прево, – сказал штурман с ударением на последнем слоге.

Я посмотрел на карту. Возле вершины вулкана стояла цифра «1360».

«Не так много, – подумал я. – Кажется, что вулкан намного выше».

Выйдя на палубу, я понял, почему вулкан казался таким высоким: эффект высоты усиливался морем, над которым склоны вулкана вздымались круто вверх, без всяких предгорий.

У подножия этого вулкана нам предстояло выполнить несколько погружений подводного аппарата «Север-2», чтобы разведать, какие промысловые объекты обитают в этом районе.

Главных целей у нас было две: кальмары и крабы. О том, что кальмары здесь есть в принципе уже было известно. Но на каких глубинах они скапливаются и в каких условиях обитают? На эти вопросы могли дать ответ только визуальные наблюдения под водой. Кальмары стояли на очереди первыми, потому что их скопления уже пытался облавливать супертраулер «Новопсков», но у него без конца случались зацепы трала. В результате терялось много времени на починку трала, а то и вовсе требовалась полная его замена. Промысловый трал – вещь очень дорогая, и кальмары выходили почти золотыми. Первая задача явилась сама собой: посмотреть и подумать, как можно снизить аварийность тралений.

После первого разведочного погружения, в которое начальник рейса Анатолий Андреевич Помозов ходил самолично, под воду отправилась троица: Миша Колесников, Александр Орлов и я. Первому поручалось наблюдать за беспозвоночными, в том числе кальмарами, второму – за рыбами, мне – за рельефом дна и грунтами. Благодаря долгой практике каждый из нас мог, конечно, наблюдать за всеми объектами и подстраховать любого, в случае необходимости.

Огромный вулкан оказал нам большую услугу, заслонив своим «телом» от пронзительного северного ветра. Капитан «Одиссея» Альберт Иванович Радченко специально подвел судно поближе к вулкану, где было совсем тихо. Спуск аппарата прошел спокойно. 40-тонная махина мягко шлепнулась на воду. Колесников и Орлов даже ноги не замочили при швартовке, находясь на верхней палубе аппарата. Вынув фиксаторы из штоков захватов, они освободили тросы-проводники, затем проконтролировали расхождение штанг вертикальных винтов, после чего спустились внутрь прочного корпуса. Капитан аппарата Николай Сапожников задраил за ними крышку люка. Теперь все на месте, можно начинать погружение.

Я посмотрел в иллюминатор: передо мной плескалась зеленоватого цвета вода, насыщенная белыми хлопьями. Видимость была едва ли больше 5 метров. «Как же я снимать-то буду?» – с беспокойством подумал я. Такие же мысли читались и в глазах моих товарищей.

Мириады белых «снежинок» кружились в вихрях, поднятых нашим аппаратом. Сапожников приказал нам теснее сгрудиться возле иллюминаторов, чтобы создать дифферент на нос. Зачавкал насос уравнительно-дифферентной цистерны, и аппарат начал медленно погружаться, двигаясь и уходя под воду по плавно-наклонной траектории.

Миша сразу приступил к наблюдениям, Поначалу он хотел разобраться со «снежинками». Вот одна из них резко скакнула на полметра в сторону.

– Ага, значит живая! – воскликнул он. – И громко произнес в диктофон: «В воде много органической взвеси. Есть живые копеподы».

Орлов достал свой блокнот. Он не любил наговаривать наблюдения на магнитофон, предпочитая делать короткие записи в блокноте. Рыб пока не было видно, и его карандаш повис в воздухе.

До глубины 30 метров было еще светло, и Миша наблюдал планктон при естественном освещении. Затем он включил наружный свет; сначала один светильник, потом другой. Мы обменялись репликами по поводу плохой видимости на Курилах и вообще в северных водах.

– На хребте Наска я видел дно без прожектора на глубине почти три сотни метров, – вспомнил я.

– В Аравийском море, около Сокотры, на двухстах метрах тоже все было видно, – поддакнул Миша.

Но теперь мы находились в Северной Пацифике, и здесь на глубине 50 метров наступил полный мрак. К тому же нас сильно несло течение. Пока мы погружались, аппарат снесло на глубину 90 метров.

Первый контакт с вулканом – чувствительный удар о его каменные «ноги». Аппарат тряхнуло, как «жигули» при наезде на «лежачего полицейского». Сапожников скрежетал зубами, выплевывая, как шелуху семечек, самые употребляемые в народе слова из нашего могучего русского языка.

Однако обошлось.

Я взглянул в иллюминатор. Там – волнистое песчаное дно. Рябь, как в реке. Это признак сильного придонного течения. Но мы и сами это почувствовали. Течение поддавало нам в корму, и «Север-2» то и дело козлил, чиркая носом по песку. Толщина слоя песка была, по-видимому, небольшая, сантиметров десять, под ним – каменная плита. Ее негостеприимную жесткость мы чувствовали по скрежету металла о камень.

Сапожников перешел в носовой отсек. Он уселся на широкий ремень повиснув над нашими головами; его ноги болтались возле двух нижних иллюминаторов. Что делать, неудобство пришлось терпеть, зато теперь капитану было легче управлять аппаратом. Глядя в центральный иллюминатор, он, благодаря выносному пульту, ловко обходил выступы скал и громадные валуны. Ударов о дно теперь стало гораздо меньше.

Я посмотрел в левый нижний иллюминатор и увидел груды темно-коричневых валунов, россыпи гравия, округлые выступы вулканических скал и подумал: «Да, тут не мудрено зацепиться донным тралом». Словно в подтверждение моих мыслей в поле зрения появился обрывок толстого каната, другой его конец был намертво зажат в расщелине. Вот и все, что осталось от промыслового трала.

Сапожников взял круто влево, чтобы случаем не намотать висячий конец каната на винт. Он понимал: если намотаем, то останемся на дне навечно.

Миша Колесников едва успевал наговаривать на магнитофон свои наблюдения. Действительно, жизнь на морском дне, как говорится, била ключом. В поле зрения иллюминатора возникали то сахарно-белые губки, то ажурные мшанки, то перистые гидроиды, то все сразу, как на роскошной клумбе.

Вдруг за иллюминатором полыхнуло голубое зарево. Я невольно вздрогнул.

– Снял ската, – флегматично сказал Орлов. – Пока вы тут за камешками и губками смотрите, я уже уйму рыбы видел.

Я посмотрел направо. Там неспешно плыл пятнистый ромбовый скат – морская лисица. Скат лениво помахивал плавниками, готовый в любой момент уйти вперед. Похоже, скат воспринял наш аппарат как заблудившегося в незнакомой местности путника и решил показать нам дорогу в подводном царстве. Я посмотрел, что пишет Орлов в своем дневнике. Напротив слов «скат Raja sp.» он написал: «Ясно выраженная реакция сопровождения».

«Чувствуется школа Бориса Выскребенцева», – подумал я.

– А вот и кальмар! – воскликнул Миша.

Я приник к иллюминатору.

На нас с огромной скоростью мчался латунно-желтый «снаряд». Описав пологую дугу, «снаряд» ударился о верхний светильник и стал сползать вниз, вдоль носовой полусферы аппарата. Это был рыжеватый с подпалинами кальмар длиной около полуметра. Он был как будто под наркозом.

– Командорский, – определил Миша. – У него шкура рыжая.

– Вот так ударился! – вырвалось у меня. – Чего он так?

– Положительный фототаксис, – бросил Орлов.

– А если попроще?

– Свет действует на кальмаров, как красная тряпка на быка, – хохотнул Миша.

Мы попали в скопление кальмаров. Они «летали» с дикой скоростью, как снаряды. Никто из нас троих, вооружившись фотоаппаратом, не успевал даже на спуск нажать, когда кальмар появлялся в поле зрения, не говоря о наводке на резкость. Ударившись о светильник, кальмары бессильно сползали вниз по корпусу аппарата, находясь вне зоны действия наружной вспышки, и мы никак не могли их сфотографировать. Вся надежда была на широкоугольник: делая снимок почти наугад, можно было рассчитывать, что какой-нибудь кальмар случайно «залетит» в зону глубины резкости объектива.

Главное, что мы увидели: все кальмары держатся в придонном слое, не выше 3 м над грунтом. Для всех нас это было совершенным откровением. По моему понятию, кальмары должны были обитать в толще воды. Для большинства видов кальмаров это справедливо, но только не для командорского кальмара. Этот был какой-то ненормальный.

Мало того, что командорский кальмар упорно не желал подниматься высоко над грунтом, так он еще и норовил совсем лечь на дно. Освещенный прожектором, кальмар затаивался на дне, словно заяц. Кожа у него начинала играть всеми цветами радуги, от малинового до палевого.

– Это мимикрия, – обронил невозмутимый Орлов.

Из-за этой самой мимикрии сфотографировать кальмара было просто невозможно – он совершенно сливался с пестрым грунтом. Я и мои товарищи наугад сделали несколько снимков затаившихся на дне кальмаров, не особенно рассчитывая на удачные кадры.

«Север-2» всплыл на поверхность. После бани, которую приготовили специально для нас, начальник рейса собрал научную группу у себя в каюте.

– Вывод неутешительный, – подвел Помозов итог обсуждения. – Кальмары держатся преимущественно в придонном трехметровом слое, и вытащить их оттуда очень сложно. Ясно одно – донным тралом их ловить опасно.

– Точно, – кивнул я, – грунты каменистые, тяжелые. Зацепов и обрывов не избежать.

– «Что будем рекомендовать флоту», – спросил капитан Радченко.

– Может быть, перейти на разноглубинные тралы? – задумчиво сказал Помозов.

И тут Миша Колесников выдал:

– А что если их на свет ловить? Так же как ловят и других кальмаров!

От неожиданности этой простой, в общем-то, мысли у Помозова даже очки съехали на кончик носа.

– Действительно, интересная мысль – согласился начальник рейса. – Почему же она раньше никому в голову не приходила?

– Потому, – заметил капитан Радченко, – что до сих пор никто толком не знал, как командорский кальмар реагирует на свет. Для этого ведь нужно было «всего лишь» нырнуть на 150 метров.

– Очень здорово они реагируют на свет, – усмехнулся Колесников, – как лангусты на тухлую рыбу; значит, и в подсвеченную ловушку кальмары полезут, как лезли в ловушку лангусты на хребте Наска.

– А как в ловушки лампочки засовывать? – спросил я.

– Зачем лампочки? Есть химические источники света: вставил химическую «свечку» в ловушку, наловил кальмаров – и поднимай без хлопот! – заметил гидрохимик Паша Ковригин.

Вот к какому выводу мы пришли уже после первого погружения у подножия вулкана Прево. Еще несколько погружений убедили нас в правильности первых оценок поведения командорского кальмара.

Вторая задача – поиск скоплений равношипого краба – потребовала погружений на значительно большую глубину.

Спуски «Севера-2» проходили над склоном Курильского глубоководного желоба. Мы погружались обычно на глубину около 1000 метров, а затем поднимались вверх по склону. Когда аппарат двигался носом к склону, лучше был виден рельеф дна, грунт и все его обитатели.

Первое, что меня поразило – черно-белый цвет грунта. Нигде в других районах океана я такого грунта не видел. Причина выяснилась сразу: черный фон давали вулканические породы, базальты. а белые вкрапленники – это обломки домиков балянусов, или, как их еще называют, усоногих раков. Раньше я думал, что усоногие раки – достаточно редкие животные, но, погрузившись на склон Курильского желоба на глубину 700 метров, понял, что ошибался. Балянусов было громадное количество, как живых, так и мертвых; последних даже больше. Стрельчатые, как окна готических соборов, белые пластинки от их разрушенных домиков белели, словно кости погибших воинов.

И вот среди этого поля мертвых показался живой «воин». Одетый в крепкий панцирь, он быстро бежал, как будто на подмогу своим сражающимся товарищам. Это был равношипый краб! Тот самый, которого мы здесь и искали. Близко он нас не подпустил, промчавшись на расстоянии 5 метров от аппарата. Видимость на глубине 650 метров была лучше, чем на шельфе, и можно было надеяться, что снимок получится.

Вскоре на нашем пути оказался очень крупный самец равношипого краба. Несмотря на свою величину, он бежал так быстро, что снимать пришлось в угон, не наводя на резкость. Получится – так получится. Кроме крабов, нам встречались длиннохвостые большеголовые рыбы с крупными печальными глазами – макрурусы. Они держались над самым грунтом и активно работали хвостами, чтобы их не унесло течение. Аппарат они подпускали очень близко, почти вплотную. Им было просто не до нас.

– Встречаются пепельный и большеглазый макрурусы, они могут иметь промысловое значение, – сделал запись в своем блокноте Орлов.

На краю островного шельфа в носовую полусферу аппарата ударило очень сильное течение, и нам стоило больших усилий преодолеть его. Но подводным обитателям это течение было, похоже, во благо, особенно усоногим ракам. Белоснежная зубчатая стена их домиков протягивалась вдоль края крутого склона, насколько хватало глаз. Течение несло балянусам планктон.

Аккумуляторной батарее «Севера-2» пришлось выдать весь ток, на какой она была способна, чтобы преодолеть течение. На краю шельфа обессиленный аппарат просто упал на дно. На питание забортной фотовспышки энергии уже не было. Полежав немного на дне, аппарат стал медленно всплывать. На поверхности нам еще пришлось побороться с течением. Это было постоянное Курильское течение, не слишком сильное, и энергии батареи все-таки хватило, чтобы подойти к борту «Одиссея».

Напоследок, перед тем, как уйти с Курильских островов, мы бросили трал в проливе Дианы. Всего пятнадцать минут траления, и четыре тонны отборного терпуга оказалось на палубе «Одиссея».

Так завершилась наша полуторамесячная подводная «одиссея» на Курилах.

Основные научно-практические результаты наших работ на Курилах были следующие. Первое: командорский кальмар упорно держится в придонном слое воды, причем кальмары выбирают участки дна с наиболее сложным рельефом. Ловить кальмаров в таких условиях донным тралом нерационально. Лучше использовать специальные ловушки с химическим источником света. Второе: равношипый краб на Курилах есть, но крабов немного, и живут они глубоко. Ловить равношипого краба по-легкому, как камчатского краба в Охотском море, не получится. Рассчитывать на большие уловы не приходится. Третье: в верхней части Курильского глубоководного желоба обитает довольно много макрурусов, и они в перспективе могут стать объектами промысла.

Самое главное, что мы поняли: на Курилах еще много неизведанных уголков, изучение и промышленное освоение ресурсов которых может пополнить прилавки наших магазинов новыми морскими деликатесами. Чего стоит один лишь пролив Дианы, где мы обнаружили очень плотное скопление терпуга.

Ценность этой находки я в полной мере осознал много лет спустя, когда, проезжая по федеральной трассе М9 (Москва-Рига), увидел копченых терпугов, которые продавались возле дороги в районе между рекой Западной Двиной и поворотом на Нелидово. Видимо, местные жители закупают мороженую рыбу и коптят её в лесных коптильнях, благо ольхи в Западно-Двинской низменности предостаточно. От копченой рыбы шел такой притягательный запах, что удержаться было невозможно.

– Почём рыбка? – спросил я у одной из женщин, торгующих терпугом.

– От размера зависит, – был ответ, – крупная двести рублей, средняя сто пятьдесят, маленькая сто.

Я купил среднего терпуга, закопченого до золотистой корочки. На вид рыба был очень симпатична, а запах возбуждал такой аппетит, что терпуга я съел, не довезя до Москвы.

Я прикинул, сколько стоит тот наш курильский улов терпуга в виде конечной продукции, лежащей на столиках придорожного нелидовского рынка. Получилось больше полумиллиона рублей всего за 15 минут работы одного промыслового судна. Вот что такое Курилы!