Глава 16 Ценный ресурс

Февраль – самый холодный, самый снежный месяц года. Но, несмотря на холод и снег, в Охотском море в это время кипит работа. В самом разгаре промысел минтая. Рыбу ловят не только наши рыбаки, но и японцы, корейцы, китайцы, тайваньцы и даже поляки.

В России минтай не в большом почете. Русским подавай осетринки, сёмужки, малосольного омуля, судачка. Иное дело Япония. Там нашего минтая ждут с нетерпением. Берут в любом количестве, сколько бы ни предложили. Цены дают хорошие, особенно за икряного минтая. Забирают рыбу прямо в море, перегружая с наших траулеров на японские рефрижераторы. Так и живут наши дальневосточные рыбаки: поймали минтая, продали японцам, получили валюту. И себе немножко оставили, чтобы было из чего рыбный фарш делать, а из фарша – крабовые палочки, например. Одним словом, минтай является очень ценным биологическим ресурсом, добыча которого приносит большую выгоду.

Так бы и жить дальше, да вот беда: стали запасы минтая в Охотском море убывать. Каждый год все меньше и меньше уловы, все меньше выделяемые квоты. Падают уловы – меньше и заработки рыбаков. Стали расширять район промысла – и тут столкнулись с новой неожиданной проблемой: сельдяной. В северной части Охотского моря, ближе к Магадану, в тралы, заброшенные для ловли минтая, стала попадаться сельдь, причем сотнями килограммов. В середине 1980-х годов охотоморская сельдь только начала выходить из депрессивного состояния, и на ее вылов были установлены очень жесткие ограничения (лимиты). Если в трале было обнаружено, кроме минтая, много сельди, то инспектор рыбоохраны мог наложить на судно крупный штраф. Рыбаки оказывались без вины виноватыми: у трала глаз нет, и он ловит всё, что попадается на пути.

Для того, чтобы разобраться, где минтай, а где сельдь, в Охотское море была послана экспедиция на судне «Одиссей». Судно имело на борту подводный обитаемый аппарат «Омар», способный погружаться до глубины 600 метров. Начальником рейса назначили опытного гидронавта Анатолия Андреевича Помозова.

1 марта 1989 года, поздно вечером, судно вышло из бухты Золотой Рог. Я стоял на палубе, любуясь ночными огнями Владивостока. Обогнув мыс Поворотный, «Одиссей» зашёл в бухту Краковка, чтобы взять пресную воду. Брали прямо из реки, протянув толстый шланг.

Недалеко от Краковки попробовали спустить «Омар», но аппарат пришлось срочно поднимать из-за неполадок в звукоподводной связи. А тут ещё циклон. Многие моряки с непривычки укачались, лежали в лежку. Спустя три дня море успокоилось. «Одиссей» вошел в пролив Лаперуза. Светило солнышко. Море, прихваченное легким морозцем, покрылось корочкой льда.

При выходе из пролива Лаперуза нас ожидало нелёгкое испытание: льды 10-сантиметровой толщины. Хотя «Одиссей» не был ледоколом, капитан Евгений Алексеевич Петухов (он на один рейс сменил Альберта Ивановича Радченко) принял решение идти напролом. И мы пошли. Корпус судна скрежетал, кроша лёд. Чем дальше мы уходили в Охотское море, тем толще становился лёд. Порой нам встречались льдины почти метровой толщины. На некоторых льдинах я заметил бурые пятна. Это были микроскопические бурые водоросли, которые приспособились к жизни на льду, на его нижней поверхности. Когда льдину переворачивало волной, микроводоросли оказывались на поверхности моря, отчего весь лед выглядел пятнистым: бело-коричневым.

Когда мы вошли в полосу блинчатого льда, я побежал в каюту за фотоаппаратом. Льдинки были кругленькие с ровными краями, словно блинчики. Такой красоты я раньше никогда не видел, и тратил цветную фотоплёнку не жалея.

Пробившись сквозь льды «Одиссей», подошёл к берегам Западной Камчатки. Промысел минтая там был в самом разгаре. У берегов Камчатки было теплее, чем у Сахалина – всего 2 градуса мороза. Сказывалось тёплое тихоокеанское течение. Скоро должен был начаться массовый нерест минтая, и рыбаки торопились наловить как можно больше рыбы, выбрав квоты без остатка. Рыбу только возле Камчатки ловили около сотни траулеров, а всего в Охотском море на промысле минтая работали 238 судов. Если считать в среднем по 50 человек на судно, то получится двенадцать тысяч человек. Траулеры держались кучно, на самых плотных скоплениях рыбы. Работали круглосуточно. Ночью на судах зажигали огни, и вся флотилия напоминала ярко освещенный город. Очень красивое зрелище!

Возле Камчатки «Одиссей» задержался до середины марта. Мы сделали несколько погружений, наблюдая, как ведет себя минтай накануне нереста. Я видел любопытную картину: самки с раздувшимися животами медленно плавали возле самого дна, в то время как самцы держались высоко над ними, метрах в десяти выше. Отяжелевшие от икры самки, похоже, не имели сил подняться к самцам, а те почему-то не хотели опуститься к самкам. Когда самкам пришла пора выпускать икру, самцы стали выпускать молоки прямо сверху, белыми струями. Весь придонный слой превратился в молозиво, в котором трудно было что-либо разглядеть. Мы сообщили о своих наблюдениях начальнику промыслового района, после чего промысел минтая возле Западной Камчатки был прекращен.

«Одиссей» направился в северную часть Охотского моря, где вода была холоднее и нерест минтая еще не начался. По пути мы делали контрольные траления. В наши тралы постоянно попадался минтай. Записи судового эхолота непрерывно показывали размытую «дымку» – характерную запись минтая. Но вот однажды у самой кромки плавучих льдов на глубине около 300 метров возле самого грунта перо эхолота вычертило очень плотный косяк какой-то рыбы. Эхозапись была компактной, плотной, висящей почти над самым грунтом. Неужели сельдь?

Но как проверить? Трал захватит по дороге всю рыбу из трехсотметровой толщи воды, и наши ихтиологи получат осредненный по всей толще воды состав ихтиофауны. Вроде средней температуры по больнице. Надежда была только на подводный аппарат «Омар». Спуск стальной махины в зимнем море при изрядной волне напоминал цирковое представление, только никто не смеялся. Малейшая неточность в работе механика спуско-подъемного устройства – и аппарат, ударившись с размаха о борт, надолго мог выйти из строя. Это в лучшем случае. О худшем и думать не хотелось.

Благодаря слаженной работе команды спуск прошёл благополучно. Освободившись от захватов, наша «yellow submarine» отошла от борта «Одиссея». Внутри прочного корпуса трое: командир и два наблюдателя. Цель погружения: расшифровать плотные записи судового эхолота в придонном слое. Перед нашими гидронавтами стояла сложная задача: определить, что за рыба держится в придонном слое. Попробуйте-ка отличить с расстояния три метра плотву от красноперки, имея на опознание секунду времени. Даже на воздухе это непросто. Что же говорить об Охотском море, где три метра видимости под водой – это идеал, обычно меньше.

За стеклом иллюминатора стало темнеть уже с глубины 20 метров, на 30 наступил полумрак, на 40 – темнота, глубже – темнота беспросветная. Без прожектора никак не обойтись. Командир Иван Виноградов включил прожектор уже на 30 метрах.

Вода стала похожа на жиденький супчик из пакетика, в котором плавают разные звездочки, рогульки, соломинки, шарики, иголки и прочая мишура. Все это великолепие, образующее в совокупности планктон, вертится, искрится, порхает, кувыркается. В общем, мешает наблюдать за рыбой. Один из наблюдателей, Вадим Сумерин, тем не менее, был доволен. Он – планктонолог. Вадим скурпулезно заносил в маленький блокнотик наблюдения за всеми скачущими «козявками». Самые большие из них, эвфаузииды, величиной не больше полмизинца. Вадим легко отличает их от мизид. Эвфаузииды крупнее, и у них черные глаза, за что их и называют черноглазками.

Но вот стрелка глубиномера перевалила за 200 метров. Второй наблюдатель, Володя Бондарев, прильнул к правому иллюминатору. Увы, в ярком желтоватом световом пучке не было видно ни одной рыбки. Володя пробовал экспериментировать: а что если без прожектора? Может быть, рыба боится света? Свет выключен. За толстым стеклом иллюминатора абсолютный мрак. Совсем ничего не видно, даже планктона. Прожектор снова включен. В желтоватом свете мощного прожектора будто метель метет. В планктоне стало больше мелких беленьких копепод, скачущих словно блохи. Но ведь не ради них затевалось погружение? Где рыба? Рыбы пока не было видно.

С «Одиссея» по звукоподводной связи поступил запрос: «Судовой эхолот пишет рыбу. Что наблюдаете?»

– Вы что-нибудь видите? – спрашивает Виноградов.

– Пока ничего, – мрачно отвечает Бондарев.

В приемной гарнитуре станции звукоподводной связи слышится сопение. Наверху все поняли и не хотят больше нервировать экипаж подводного аппарата неуместными вопросами.

Вдруг на границе света и тени мелькнуло что-то серебристое. Какая-то рыба! К – а – к – а – я? Эх, кто б это мог нам сказать?! Мелькнула и в долю секунды исчезла. Там наверху ждут, что гидронавты в точности определят, какая именно рыба дает штрихи на эхоленте. И в Москве ждут, и в Севастополе и во Владивостоке…

– Володя, давай еще раз свет выключим, – предлагает командир.

Свет снова выключен. За иллюминатором полный мрак, не видно ни зги. Аппарат медленно погружается. Прошли 250, 260, 270 метров.

– Иван! Включай быстро все светильники сразу, а мы посмотрим: может, подошла рыба? – шепчет Володя.

Командир включает полную иллюминацию, и наблюдатели замечают несколько рыбок величиной с небольшую селедочку, но с тройным плавничком на спине. «Что за ерунда такая!» – одновременно восклицают они. Действительно, полная ерунда: по размерам – сельдь, а по плавникам – минтай. В напряженном молчании проходит минута, другая. И тут импульсивный Бондарев хлопает себя по лбу: «Да это же молодь минтая!»

Энергия аккумуляторных батарей на исходе, пора всплывать. Погружались не зря. Получен любопытный, требующий обдумывания результат: недалеко от дна, метрах в тридцати держится исключительно молодь минтая. Вот так фокус: ожидали селедку, а получили все того же минтая.

Но не все поверили тому, что сообщили наблюдатели. В первую очередь не поверил начальник рейса Анатолий Помозов. Не потому, что он такой неверующий, а потому, что ему нужны доказательства – фотоснимки рыбы. «Пока не будет получен хотя бы один приличный фотоснимок рыбы, на берег ничего докладывать не будем», – решил Помозов.

Погружения «Омара» шли урывками, когда позволяла погода. В промежутках между погружениями тралили разноглубинным тралом: в толще воды на всех горизонтах попадался только минтай. Но того единственного снимка, который можно было бы продемонстрировать как наглядное доказательство, полученное in situ, никак не удавалось сделать. Минтай не хотел попадать в кадр. Иногда на снимках были видны то хвост, то голова, то один какой-нибудь плавник. Не было лишь целиковой хорошо узнаваемой рыбы. До конца рейса оставалось совсем немного времени, начальник рейса потерял всякое терпение. «Пойду под воду сам! – заявил он на собрании научной группы. – Со мной пойдет геолог. Может, у кого-то из нас снимок получится. Нырнем поглубже, метров на пятьсот».

«Геолог» – это я. Хотя вообще-то я географ. Но раз начальник хочет, чтобы я был геологом, – буду. Лишь бы дал нырнуть на 500 метров. Интересно все-таки посмотреть, как выглядит дно Охотского моря на такой глубине.

Помню, в Черном море у мыса Тарханкут на пятидесяти метрах дно без прожектора было видно. Мы с Натальей Литвиненко мидий считали при естественном освещении, а в Охотском море на тридцати метрах было уже темно, а на сорока – полный мрак. Цвет воды на севере тоже совсем другой, с сильным зеленым оттенком. И обильные хлопья «снега». Это отмерший планктон.

В толще воды наблюдения вёл Помозов, а я, чтобы не мешать ему, лишь краем глаза поглядывал в правый иллюминатор. Схему погружения решили изменить: сначала быстро «упадем» на дно, а потом будем медленно всплывать. Может быть, так получится фотосъемка? «Хоть бы один приличный кадр, без всяких изысков, просто технически пригодный для печати, с хорошо узнаваемой рыбой», – думаю я, готовя к съемке свой верный «Зенит-ТТЛ». На всякий случай вместо штатного «Гелиоса» поставил широкоугольный объектив «Мир-1В», чтобы не думать о наводке на резкость. Нажал на спуск, а там – что получится. Пленки беру слайдовые и черно-белые негативные. Сначала ставлю слайдовую пленку, для съемки на дне. Хотя надежды мало. Что снимешь при видимости меньше трех метров?

Вот на эхолоте, установленном внутри «Омара», появилась черная ленточка. Она быстро поднимается кверху. Значит, до дна остается меньше сорока метров, а над головой – четыреста пятьдесят. «Иван, тормози!», – так и хочется сказать командиру аппарата. Но в управление аппаратом лучше не вмешиваться, Иван знает свое дело. Он гасит падение аппарата, рассчитывая на мягкую посадку. Это ему вполне удается, но струи воды от вертикальных винтов поднимают клубы мути. Со всех сторон нас окружает плотная желтоватая завеса, которую не пробивает даже мощный прожектор. Стрелка глубиномера замирает возле риски «500». «Отдохните ребята, – говорит Иван, – сейчас выберемся из этой мути».

Он включает насос и, откачав часть воды, придает «Омару» небольшую положительную плавучесть. Короткий бросок вперед – и мы выходим из облака мути. Воду лишь условно можно считать чистой: в ней плавает столько всякой всячины, что взор проникает никак не дальше трех метров. «Напоминает гороховый супчик, – думаю я, – но все-таки хочется что-нибудь сфотографировать».

Я напрягаю зрение, пытаясь заметить на границе света и мрака хоть одну рыбку. Ага, вот одна! Это некрупная камбала желтоватого цвета. Она окрашена под цвет грунта. «Вряд ли будет видна даже на цветной пленке. Кто еще тут живет, из тех, что покрупнее?» – размышляю я. Вот вижу кроссастера! Это морская звезда, похожая на солнышко. На палубе она выглядит очень красиво: красно-малиновая, с поперечно-полосатыми лучами. А тут, под водой, как и другие животные – однотонно-желтоватая.

Бац! Срабатывает забортная фотовспышка. Щелкнул наугад. Пусть будет желтый кроссастер, если нет ничего другого.

«Омар» медленно шёл вперед в полуметре над грунтом. Неопытному наблюдателю дно показалось бы почти безжизненным. Но мы-то с Анатолием Андреевичем уже не одну «собаку съели» за пятнадцать лет работы в подводных аппаратах, научились «вычислять» донных животных по косвенным признакам. Ясно, что в каждой дырочке сидит полихета (попросту, червяк). Все дно утыкано такими дырочками, значит, полихет тут тьма. Собственно, так должно и быть: грунт мягкий илистый, на таком всегда преобладает инфауна. Из некоторых дырочек высовываются красненькие ленточки. Это полихеты собственной персоной. По типу питания они относятся к грунтоедам. Ила вокруг – тонны, ешь вволю. Ну, а полихет едят камбалы. Вот и вся нехитрая донная пищевая цепочка.

Иногда попадаются дырочки большего диаметра, скорее норки. Прихожу к выводу, что выкопали их роющие актинии. А вот и сами актинии. Над грунтом поднимаются только их щупальца, все тело спрятано в толще ила. Батюшки, баобаб растет! Шутка, конечно. Это тоже актиния. Ее называют конской за большую величину. Этот экземпляр достигает сантиметров тридцати в высоту. Фоновый цвет беловато-желтый, ротовой диск кремовый. У этой актинии очень широкая подошва – так она не увязнет в иле.

А это что за «зверь»? Похож на лесного ежа, но не морской еж, это точно. Прошу Ивана сделать циркуляцию вокруг неизвестного объекта. Бац! Сработала вспышка. Может, получится что-нибудь на слайде? Присматриваюсь внимательнее. На первый взгляд «зверь» напоминает ежевидную актинию. Думаю: «Наверное, она и есть, больше некому».

Итак, картина с бентосом ясна, а вот с рыбой плохи дела. Кроме маленьких камбал, вспархивающих с грунта, словно птички, не видно больше ничего. Но нам-то нужна селедка или хотя бы минтай. «Боится нас рыба, – говорит Помозов. – Надо что-то предпринять». Альтернативный вариант только один: зависнуть в толще воды в режиме молчания.

Виноградов поднимает подводный аппарат метров на двадцать над грунтом и вывешивает его «в ноль». Выключаем все, что только можно. Воцаряются темнота и тишина. Держу фотоаппарат наготове. Проходит минут десять. Командир вдруг включает наружное освещение. Тут же срабатывает моя вспышка: бац! Провожаю взглядом уплывающую рыбку. «Кто это был? селедка? молодь минтая? взрослый минтай?.. Кто ее знает! Проявлю пленку – посмотрим».

Всплываем еще на двадцать метров и проделываем ту же операцию. Получаем тот же результат: мелькнувший хвостик уплывающей рыбы. Решаемся на последний эксперимент: вообще не включать свет, а просто снимать в темноте наугад во всех горизонтах, записывая номера кадров и глубину, на которой они сняты. И пошла канонада: бац! бац! бац! Вспышка бухала, словно зенитное орудие во мраке ночи. Снимали с Помозовым по очереди: у кого-нибудь да получится.

После погружения мы скорее побежали в фотолабораторию. Смотрим еще мокрые пленки. Опять рыбьи хвосты, бока, головы… И вот, наконец, удача. На одном негативе получился красавец-минтай в полный рост. Негатив был черно-белым, но для нас это неважно. Важно, что рыба была узнаваема.

После проявки всех пленок мы пришли к выводу, что минтай (взрослые рыбы и молодь) занимает всю толщу сравнительно теплых тихоокеанских вод. Сельдь держится ближе к берегу исключительно в холодных охотоморских водах, температура которых ниже нуля. Таким образом, нулевая придонная изотерма четко разграничивает районы скоплений минтая и сельди в придонных водах северной части Охотского моря.

Из всех наших наблюдений вытекала простая рекомендация для промысловиков: если разрешение дано только на добычу минтая, то в холодные шельфовые воды заходить не следует. Средство контроля самое обычное – «градусник» (штатный океанологический термометр). Вот такой простой (на первый взгляд), но важный практический результат был получен в итоге многочисленных погружений подводного аппарата «Омар» в зимнем Охотском море.