Глава 7 По склону Маскаренского хребта

В 1977 году Югрыбпромразведка решила направить «Ихтиандр» в Индийский океан для поиска новых районов промысла, потому что этот океан с рыбопромысловой точки зрения был менее изучен по сравнению с Тихим и Атлантическим океанами (Северный Ледовитый океан – не в счет). К тому времени на «Ихтиандр» поставили 40-тонный подводный обитаемый аппарат «Север-2», и нам предстояло испытать его в условиях тропиков. Наш путь проходил через проливы Босфор и Дарданеллы, Суэцкий канал, Красное море, Баб-эль-Мандебский пролив. К тому времени отдел подводных исследований при Юрыбпромразведке превратился в Севастопольскую экспериментально-конструкторскую базу подводных исследований (СЭКБП), и местом базирования судов-носителей подводных обитаемых аппаратов стала Камышовая бухта в Севастополе, а управление СЭБП разместилось в отдельном здании, расположенном в центре города на тихой Костомаровской улице, рядом со стадионом «Чайка».

В течение 13 лет оперативное руководство всеми подводными исследованиями, проводимыми в рыбохозяйственных целях, осуществляла СЭКБП, которая впоследствии была преобразована в базу подводных исследований «Гидронавт». В период своего наибольшего развития база «Гидронавт» была крупнейшей в мире гражданской организацией, которая вела исследования с помощью подводных обитаемых аппаратов и располагала более чем десятью подводными обитаемыми аппаратами различных типов, начиная от одноместного неавтономного аппарата «Риф» и кончая плавучей подводной лабораторией «Бентос-300». Основной объём подводных исследований выполняли обитаемые автономные аппараты «Тинро-2» (2 шт.), «Север-2» (2 шт.), «Омар» и «Лангуст». Но такого уровня развития база «Гидронавт» достигла во второй половине 1980-х годов, а в 1977 году ещё предстояло завершить океанические испытания недавно построенного в Ленинграде «Севера-2».

Как только «Ихтиандр» вышел из Суэцкого залива в Красное море, началась учеба кандидатов в гидронавты. Новый подводный аппарат требовал новой подготовки. Нам, шестерым кандидатам в гидронавты-наблюдатели, устроили экскурсию внутрь «Севера-2». Меня приятно удивило большое внутреннее пространство, ничем лишним не загроможденное. Внутри аппарата можно было стоять, лишь слегка наклонив голову. При желании можно было даже немного пробежаться рысцой из конца в конец обитаемого отсека. Моторного отсека внутри прочного корпуса, как у «Тинро-2», здесь не оказалось. Двигатели были вынесены в легкий корпус, потому-то в прочном корпусе «Севера-2» и было так просторно. Внутри аппарата разместились лишь некоторые приборы и устройства, которые не могли находиться в водной среде. «Никаких работающих и шумящих механизмов над головой, – подумал я. – Значит, не будет несносного визга вертикальных двигателей».

Красное море «Ихтиандр» одолел за четверо суток. Когда мы были где-то посередине моря, погода резко переменилась. Небо, бывшее безоблачным, покрылось кучевыми сине-белыми облаками, перерастающими в кучево-дождевые облака. Их белоснежные верхушки поднимались высоко-высоко и распластывались в форме наковальни. Это означало, что мы пересекли тропический фронт и попали из области повышенного атмосферного давления с его нисходящими воздушными потоками в область пониженного давления, занятую морским тропическим воздухом, стремящимся подняться вверх. Содержащаяся в нем влага на высотах из-за охлаждения воздуха конденсировалась, отчего появлялись облака, готовые пролиться дождем.

В Аравийском море мы попали в зону действия летнего муссона, гнавшего еще более теплый и сырой воздух со стороны экватора. Ветер был силен и устойчив. Море ходило ходуном, высокие волны били, точно молотом, в правый борт судна. В каюте было противно, жара и влажность не давали дышать. Я приоткрыл иллюминатор (наша каюта располагалась на главной палубе в носовой части судна), и тут же получил «плюху». В каюту попало столько воды, что даже тапочки поплыли. Мои соседи по каюте Игорь Цукуров и Саша Шилван тут же бурно запротестовали: «Пусть лучше будет жарко, только бы не лилась вода». Пришлось задраить иллюминатор наглухо да еще прикрыть его броняшкой – для надежности.

Целую неделю «Ихтиандр» боролся с муссоном. Нос судна то подбрасывало вверх на гребень волны, то опускало вниз, и тогда казалось, что желудок вот-вот выскочит наружу. Когда сидеть в душной каюте становилось совсем невмоготу, я забирался на крышу ходового мостика (моряки называли эту площадку пеленгаторной палубой, потому что там был установлена мачта с радиолокатором), чтобы подышать свежим воздухом. Под ярким тропическим солнцем океан, покрытый белыми барашками, ослепительно сверкал. Трудно было поверить, что при безоблачном небе возможен такой сильный ветер и столь высокие волны. Порой крупная волна с такой силой ударяла в борт судна, что брызги перелетали через трубу. И это при пятиметровой высоте борта «Ихтиадра» в районе миделя, да еще на столько же возвышалась труба над шлюпочной палубой. Что и говорить, шторм был нешуточный.

Через три недели после выхода из Севастополя «Ихтиандр» подошел к своей главной цели, банке Сая-де-Малья. Погода настала изумительная. После пронесшегося короткого тропического шквала небо полыхало багровым пламенем, окрасив и воду в красный цвет. Долго любоваться тропическим океаном не пришлось, пора было браться за работу.

Задача нашей экспедиции состояла в комплексном изучении банки Сая-де-Малья на предмет обнаружения промысловых скоплений рыб и беспозвоночных. Проводившиеся здесь раньше исследования дали лишь отрывочные сведения об этой банке, и мы должны были их расширить. Тем более, что в нашем распоряжении был «Север-2». Ни одна экспедиция до нас не проводила в Индийском океане исследований с применением подводных обитаемых аппаратов. Мы были первыми!

Проблема состояла в том, что этот аппарат предназначался для работы в северных морях, как показывает само его название. Первый аппарат этого типа, установленный на судне «Одиссей», уже работал в Баренцевом море, а наш аппарат (двойник первого), только сошедший со стапелей Адмиралтейского завода, еще нуждался во всесторонней проверке. Это и была главная техническая задача рейса.

Банка Сая-де-Малья как нельзя лучше подходила для испытаний подводной техники. Расположенная в западной части Индийского океана, на Маскаренском хребте, она поднимается почти до самой поверхности океана, не доходя до нее всего 8 м (как было показано на карте). Разнообразие глубин, грунтов, донной фауны и рыб – об этом можно было только мечтать.

Незадолго до нашей экспедиции на банке Сая-де-Малья были найдены промысловые виды рыб и лангусты, правда, в небольшом количестве. Нашей экспедиции поручили более точно оценить запасы таких рыб, как ставрида, саурида, нитепер, а также лангустов. На мою долю выпало разобраться в рельефе и геологическом строении банки Сая-де-Малья. Перед собой я поставил следующие научные задачи: изучить как можно подробнее рельеф вершинной поверхности банки, ее геологическое строение и происхождение, а также типы и распределение донных ландшафтов. Мне было интересно узнать, в чем состоит своеобразие донных ландшафтов тропических подводных гор. Кроме чисто научного интереса, постановка этой задачи была продиктована и практическими потребностями. Дело в том, что на каменистом грунте рыбаки часто рвут тралы, а то и вовсе теряют их. Один современный трал стоит около 30 тысяч долларов, в то время как зарплата морского геолога за весь шестимесячный рейс в то время не превышала пятисот долларов. Вот почему в каждую научно-поисковую экспедицию на рыбопоисковых судах отправляли морского геолога или геоморфолога: одним спасенным от порыва тралом ученый с лихвой окупал свое участие в рейсе, не считая собранных им сведений о рельефе морского дна.

Еще Чарльз Дарвин нашел на банке Сая-де-Малья кораллы и назвал ее коралловой банкой. После Дарвина на банке Сая-де-Малья работали американцы Брюс Хизен и Джордж Шор. Первый выяснил место этой банки в геологической структуре западной части Индийского океана. По Хизену выходило, что первоначально Маскаренский и Мальдивский хребты составляли единое целое и находились в том месте, где сейчас находится срединный Аравийско-Индийский хребет. В начале кайнозоя (примерно 50–60 млн лет назад) поднявшаяся из недр земли магма разорвала единый хребет на две части, и они разъехались в разные стороны, словно на ленте транспортера. Теперь они находятся по разные стороны от Аравийско-Индийского хребта на расстоянии 2000 км один от другого. Итак, Брюс Хизен объяснял происхождение банки Сая-де-Малья с позиций тектоники плит.

На физиографической карте дна Мирового океана, которую составил Хизен (в содружестве с М. Тарп), банка Сая-де-Малья была показана плоской, как блин: никакого рифа на ее вершине они не выделили. Мне это показалось подозрительным.

Джордж Шор, геофизик, взрывал над банкой заряды тротила и записывал сигналы, отраженные от различных слоев внутри нее. Чем плотнее породы, тем быстрее проходят через них сейсмические волны. Для каждого типа горных пород известны характерные скорости сейсмических волн, измерив которые в реальных условиях, геофизики решают обратную задачу: определяют, в каких породах проходили волны. Так можно обойтись без дорогостоящего бурения скважин.

Шор установил, что в верхних слоях «тела» банки Сая-де-Малья скорость сейсмических волн очень мала, и соответствует эта скорость известнякам. Однако распознать, какие породы лежали в глубине «тела» банки он не смог. Сейсмические волны шли со скоростью около 5 км в секунду, что могло соответствовать либо очень сильно уплотненным осадочным породам, либо гранитам. Древние граниты (возраст их 650 млн лет) были давно известны на соседней Сейшельской банке, но продолжались ли они под основанием банки Сая-де-Малья? Это оставалось загадкой. Итак, я очертил для себя три главных «белых пятна» в отношении банки Сая-де-Малья: 1) рельеф вершинной поверхности – он казался мне подозрительно плоским; 2) глубинное строение: какие породы залегают в ее основании? 3) типы ландшафтов, о которых вообще ничего не было известно.

Мы начали исследования банки Сая-де-Малья с промеров глубин и сбора проб донных отложений. Начальник рейса Виктор Семенович Долбиш поддержал меня, добавив эхометрическую съемку рыбных скоплений и контрольные траления. Помощник капитана по науке Анатолий Андреевич Помозов нанес курсы тралений, и работа закипела. «Ихтиандр» сначала направился к центру банки Сая-де-Малья. Не успело судно пройти двух десятков миль, как ровная площадка под килем судна закончилась, дно пошло под уклон, и глубина стала увеличиваться: 25 м… 30 … 40 … 70 … 90 м. Получалось, что в середине вершины банки была не ровная плоская площадка, как на карте Хизена, а довольно глубокая впадина.

По мере движения судна я наносил на карту глубины, снимая их с ленты эхолота, и проводил изобаты – линии равных глубин. Работали мы и днем и ночью: судно идет, эхолот пишет, вахтенный штурман определяет координаты, вахтенный на промере наносит по координатам глубины на карту. Каждые два часа – остановка и спуск дночерпателя. Здесь к работе подключался гидробиолог Илья Рубинштейн (мы звали его Рубик). Мы втроем – Рубик, Цукуров и я опускали лебедкой за борт тяжелый дночерпатель «Океан-50» (железный ковш), весивший 200 кг, и, взяв пробу грунта вместе с находившимися в нем мелкими животными, поднимали ее на палубу. Поднятую пробу обрабатывали все вместе. Сначала я аккуратно брал граммов сто грунта в алюминиевую баночку и плотно закрывал ее крышкой; эта проба предназначалась для определения влажности грунта. Затем я накладывал примерно килограмм грунта в матерчатый мешочек – для высушивания и дальнейших анализов на берегу. Затем над оставшейся пробой грунта, вываленной на сито промывочного стола, начинал колдовать Рубик: промывал ил струей морской воды из шланга и подбирал пинцетом с металлического сита всех червячков и козявочек, раскладывая их по баночкам.

Иногда случались казусы. Заметив, что в мою пробу попал какой-нибудь червячок, Рубик, заикаясь от волнения, восклицал: «П-по-слуш-шай, В-ва-лер-ра! От-тдай мне, п-пожа-луй-ста, п-полихету!» Полихету (то есть многощетинкового червя) я ему, конечно, отдавал, и он аккуратно клал ее в пузырек с формалином. Рубик на редкость добросовестно относился к сбору проб донной фауны и за червяка готов был глотку перегрызть.

Во время промыва пробы грунта носовая палуба становилась грязно-желтой, похожей на разлив реки Хуанхэ, а поскольку пробы брались через каждые два часа, в течение всей съемки (три недели) на бак нельзя было выйти без сапог. Особое неудовольствие выказывал старший помощник капитана Анатолий Скорик. Оно и понятно: за чистоту на судне отвечал старпом, а грязь с бака разносилась по всему «Ихтиандру».

За три недели «Ихтиандр» обошел все закоулки банки Сая-де-Малья, и каждый отряд научной группы собрал большой и ценный материал, прояснивший многие ее особенности.

По отметкам глубин я построил батиметрическую карту и ахнул: передо мной была громадная «подкова», охватывающая с трех сторон котловину, состоящую из двух частей: сравнительно мелководной (70–90 м) и более глубоководной (120–150 м). Не оставалось сомнений: банка Сая-де-Малья была погруженным коралловым атоллом, по периферии которого располагался погруженный коралловый риф, а в середине – сложная и глубокая коралловая лагуна. Гигантский вал погруженного рифа имел ширину 20–30 км! Наиболее высок он был на севере, поднимаясь почти к самой поверхности океана. С южной стороны в кольце рифа был широкий разрыв, через который в лагуну свободно проникала струя Пассатного течения. В лагуне выделялись мелкие невысокие внутрилагунные холмы.

Собранные мной донные отложения были типичными для коралловых атоллов: на полукольцевом погруженном рифе выделялся пояс грубообломочных кораллово-водорослевых отложений (галька, валуны, гравий), а в лагуне залегали вязкие илы. Несколько озадачила меня инверсия распределения гранулометрического состава донных отложений в лагуне: с увеличением глубины увеличивалась и крупность донных отложений в лагуне, хотя обычно бывает наоборот. Поразмыслив немного, я догадался, что это связано с влиянием течения – того самого, которое проникает в лагуну через разрыв рифа. На входе в лагуну скорость течения наиболее велика, и, несмотря на значительную глубину (150 м), оно вымывало со дна ил, оставляя лишь крупный песок. В самые дальние уголки лагуны течение не проникало, и там, в спокойной воде, хотя глубина была сравнительно небольшой (70–90 м) откладывался самый тонкий осадок, мелкоалевритовый ил.

Я просматривал в бинокулярный микроскоп образцы донных отложений и видел в пробах с рифа кусочки разбитых кораллов, обломки круглых листочков известковых водорослей, обломки розовых веточек кораллины. В пробах из лагуны преобладали раковинки корненожек, напоминающие хрустальные туфельки или диковинные фарфоровые сосудики. Похоже, Дарвин был прав, но все-таки мне хотелось своими глазами увидеть, как выглядит коралловый риф.

Мы выбрали место, где глубина позволяла работать в аквалангах. «Ихтиандр» отдал якорь на глубине 25 м. Спустили шлюпку, и из нее, одев акваланги, один за другим стали прыгать в воду пловцы, допущенные к водолазным спускам. На банке Сая-де-Малья вода была изумительно прозрачной, и было решено погружаться без страховочных фалов, парами. Мой опытный напарник Игорь Данилов нырнул и быстро ушел под воду, а я замешкался, одевая акваланг. Когда я спрыгнул в воду, остальные пятеро уже были на дне. Я остался на поверхности один, да обеспечивающий водолаз сидел в шлюпке. Как только я отпустил поручни трапа, меня понесло течение. Не успел я глазом моргнуть, как оказался метрах в десяти от шлюпки, позади нее. Я взял загубник акваланга в рот и попробовал нырнуть, но вместо воздуха в рот хлынула вода. Я выскочил на поверхность. За спиной раздавалось зловещее шипение – акваланг был неисправен. Течение тем временем уносило меня все дальше от шлюпки. Я не на шутку перепугался. «Что делать? – стучало у меня в мозгу. – Так ведь и погибнуть можно».

Выход был только один: плыть к шлюпке. Я выплюнул загубник (он был бесполезен), взял в рот дыхательную трубку и изо всех сил заработал ластами, помогая и руками. Расстояние до шлюпки медленно сокращалось. Я еще поднажал и спустя минут пять ухватился за поручни трапа. С трудом взобравшись в шлюпку, я показал обеспечивающему водолазу на струю воздуха, вырывавшегося из легочного автомата. Он пожал плечами и молча дал мне другой. Одевая его, я как бы невзначай сказал:

– Там течение очень сильное…

– А ты ныряй быстрее в глубину, – посоветовал обеспечивающий водолаз.

Так я и сделал. Прыгнув в воду, я быстро нырнул и пошел в глубину. Течение вдруг ослабело. Чем ближе я подходил к грунту, тем спокойнее становилась вода. Мой глубиномер показывал 25 м. Я покрутил головой и заметил Данилова. Подплыв к нему, я показал ему, что я рядом, и он сделал пальцами «колечко» – все в порядке.

Мы были в мире кораллов и водорослей. Риф был похож на зеленый луг, среди которого, словно драгоценные камни, поднимались кораллы: изящные «розетки» – акропоры, толстые ветвистые поциллопоры, мозговики, действительно похожие на мозг человека. Данилов что-то собирал на дне. Я готов был схватить оранжевую веточку, но тут меня за руку тронул Данилов и жестом показал: нельзя! Я отдернул руку. Это был, как я потом узнал, жгучий коралл миллепора.

Мы плыли с Даниловым, любуясь нежной коричнево-зеленой цветовой гаммой рифа. На нашем пути возникло причудливое сооружение природы: со дна как будто торчали сложенные в мольбе кисти двух человеческих рук. Лишь голубой цвет выдал тайну: перед нами был солнечный коралл гелиопора из отряда восьмилучевых кораллов. Заметив поодаль огромный мозговик, мы поплыли к нему. Наверху его, как девочка на шаре с картины Пикассо, изящно изогнулась веточка поциллопоры. Вокруг этого кораллового букета сновали маленькие рыбки хромисы.

Я не заметил, как пролетело время, отпущенное нам запасом воздуха в аквалангах. Данилову уже пора было выходить наверх, так как он успел «съесть» часть своего воздуха, пока я менял акваланг. Он показал мне на свой манометр: у него оставалось 20 атмосфер. Стрелка моего манометра стояла на цифре «30». Данилов показал большим пальцем кверху. Я понял. Данилов начал всплывать; я последовал за ним, следуя за своими же пузырями воздуха.

Погружение с аквалангом дало мне дополнительные доказательства того, что банка Сая-де-Малья на самом деле является погруженным коралловым атоллом. Действительно, на «подкове», где мы погружались, я увидел живые мадрепоровые кораллы. Значит, вал, проходящий по периферии банки, на самом деле был погруженным полукольцевым коралловым рифом, разорванным лишь в южной части. Следовательно, всю банку можно было считать погруженным коралловым атоллом, ибо весь риф находился под водой. Средняя глубина рифа была 25 м.

По некоторым признакам я сделал вывод, что риф медленно уходил под воду. Эта тенденция читалась по соотношению кораллов и водорослей. Водорослей было явно больше, а это свойственно как раз погружающимся рифам. Кораллы на банке Сая-де-Малья были обречены. Те немногие колонии, которые еще жили на рифе, не успевали надстроить его в высоту, чтобы компенсировать прогибание дна океана. Тектоника одерживала верх над биологической продуктивностью.

Наступила моя очередь погружаться в подводном аппарате. Задача погружения определилась сама собой: коль скоро риф уходит под воду, отмирающие кораллы должны создать толщу коралловых известняков. Я хотел определить их толщину, или, как говорят геологи, мощность, а также посмотреть, с какими породами граничат эти известняки (я помнил, что Джордж Шор не смог этого сделать геофизическим методом).

Из литературы я знал, что на тихоокеанских атоллах Эниветок и Бикини были пробурены скважины, которые больше километра прошли в отложениях рифового комплекса. Я мог, как геолог на суше, осмотреть геологический разрез на крутом склоне банки Сая-де-Малья и «отбить» границы различных пород.

«Север-2» капризничал: у него выходил из строя то один, то другой агрегат. Это было неудивительно для экспериментального рейса да еще в тропиках. Вода в океане нагрелась до 28 градусов, в ангаре жара была невыносимая. «Север-2» перегрелся и получил «тепловой удар». Группа обслуживания ставила подводному аппарату «холодные примочки».

«Север-2» все-таки починили. В погружение на северный склон банки Сая-де Малья отрядили Игоря Данилова и меня. Капитан подводного аппарата Олег Донец по моей просьбе «посадил» «Север-2» на глубине 50 м, где, по моей прикидке, должен был находиться край погруженного кораллового рифа. Но когда я взглянул в иллюминатор, то увидел, что живых кораллов на этой глубине уже нет. Вместо них со дна поднимались маленькие кустики с круглыми листочками. Это были халимедовые водоросли. Хотя рифостроящие кораллы могут проникать в глубину до 100 метров (на Большой Багамской банке – 85 м), но здесь, видимо, условия обитания были неблагоприятны для них. Нижний край живого рифа располагался на глубинах 40–45 м. Это первое наблюдение было для меня очень важным, так как позволяло провести границу между кораллами и известковыми водорослями на карте подводных ландшафтов.

Мы начали спускаться в глубину. Чем глубже мы шли, тем меньше становилось известковых водорослей. Постепенно они уступали место горгонариям, губкам и морским лилиям. Лилии сидели почти на каждом выступе серого ноздреватого камня. Я стал внимательно разглядывать этот камень, припорошенный, словно снегом, белым песочком. Это был, без сомнения, коралловый известняк. На глубине 230 метров нам встретился луциан, который, отвесив нижнюю челюсть, уставился на подводный аппарат. Эта рыба, охранявшая свою территорию, была последней; больше нам ни одной рыбы не встретилось.

Склон становился все круче и круче. На самом его изломе поселились черные морские лилии, плавно изогнувшиеся под напором сильного течения. Внезапно дно провалилось куда-то вниз, и передо мной разверзлась бездна.

– Что впереди? – с тревогой в голосе спросил Олег Донец.

– Дна не вижу, – ответил я, – сплошная темнота.

– Секунду ждать, включаю эхолот, – сказал Донец.

Тотчас зачиркало перо портативного эхолота «Язь». Выходящая из-под пера лента осталась нетронутой электрической искрой.

– Что за дьявольщина, – забеспокоился Донец. – Куда девалось дно? Сквозь землю что ли провалилось? Эхолот ничего не показывает.

– Может быть, усиление добавить?

– Усиление на пределе. Надо дать фазировку.

С фазировкой «Язь» мог нащупать дно на расстоянии 80 метров под аппаратом.

– Пишет! – воскликнул Донец.

Действительно, перо стало искрить возле самого нижнего края бумаги, на которой появилась тоненькая черная линия. Значит, от аппарата до дна по вертикали было 80 метров. Получалось, что «Север-2» прыгнул с края рифа, словно летающий лыжник с трамплина, и завис на одном горизонте, а склон резко ушел вниз.

– Олег, давай развернемся иллюминаторами к склону, – предложил я, – а то ничего не видно.

– Нет, нельзя, – ответил капитан. – Мы можем не успеть отработать назад и врежемся в скалу. Пойдем по касательной, левой скулой к склону.

Он развернул аппарат влево и стал осторожно спускаться вниз на одних вертикальных винтах. Минут через десять Данилов в левый иллюминатор увидел склон. Ступенчатый и длинный, как Потемкинская лестница в Одессе, склон уходил вниз. Данилов наудачу сделал фотоснимок через иллюминатор. В правый иллюминатор ничего не было видно, и я перебрался к левому. Сидя голова к голове, мы с Игорем каждый одним глазом смотрели вниз.

Олег Донец, сидя на ремнях возле центрального иллюминатора, как стрелок-радист в самолете, вел аппарат вдоль склона. Наш спуск напоминал слалом-гигант. Известняковая лестница тянулась бесконечно: прочный пласт – карниз, слабый пласт – выемка или осыпь.

Глубиномер показывал 650 метров, когда известняковые ступени исчезли, скрывшись под шлейфом белого песка, насыпавшегося откуда-то сверху, скорее всего с рифа, словно снег с крыши. Какие породы были под этим песком, я узнать не мог. Склон становился все более пологим, и напоминал мне снежную горку. Донец увеличил скорость аппарата, который быстро заскользил вперед, слегка касаясь грунта.

– Олег, будто на салазках едем! – воскликнул я.

– Точно! Одно удовольствие управлять. Хочешь порулить?

– Конечно, хочу!

– Давай на мое место, а я отдохну немного.

Он встал со своих ремней, вытер пот со лба. Только сейчас я понял, какого напряжения ему стоил подводный слалом. Он проделал спуск с ювелирной точностью – ни одного удара о скалы, хотя мы шли впритирку к склону.

Я занял место Донца на ремнях. «Север-2» довольно медленно реагировал на командный импульс: лишь через шесть-семь секунд 40-тонная громадина начинала двигаться в том направлении, куда ее направляли. Я пробовал переключать скорости, прижимался к грунту, благо ровный пологий склон позволял любые маневры.

Мы плыли больше часа над занесенным песком склоном. Я тщетно выискивал на дне хотя бы один уступ с обнажением коренной породы. Ни одного! Стрелка глубиномера подкрадывалась уже к цифре «1500». Вокруг была белая безжизненная пустыня.

– Может быть, всплывать начнем? – предложил Олег. – Ничего интересного вроде бы нет.

– Еще немного, – упорствовал я.

– Ну, ладно. Давай еще метров сто пройдем в глубину – и наверх. Батареи подсели.

Минут через пять «Север-2» совершил прыжок со второго подводного трамплина и приземлился у подножия уступа на глубине 1580 метров. Я приник к иллюминатору и увидел пласт черной породы, в которой просматривалась тонкая параллельная слоистость. Теперь сомнений не оставалось: передо мной были точно осадочные породы, по-видимому, гемипелагические известняки. Из двух предположений Джорджа Шора – граниты или осадочные породы? – первое можно было отбросить, а второе принять и конкретизировать. Теперь я точно знал, что весь геологиченский разрез банки Сая-де-Малья по крайней мере до глубины 1580 метров представлен известняками: сначала коралловым кавернозным, затем грубослоистым мелководно-морским и, наконец, тонкослоистым глубоководным (гемипелагическим). Поначалу меня несколько смутил черный цвет самой нижней толщи, однако я тут же нашел этому объяснение: порода покрылась коркой окислов марганца, что достаточно часто наблюдалось в разных районах океана на глубинах около полутора тысяч метров.

Я был очень доволен погружением. Мне удалось добыть факты, проливающие свет на геологическую историю громадного подводного хребта – осадочного по своей структуре.

Самое же главное научное открытие было сделано с помощью простого эхолота. Оно заключалось в том, что на вершине банки Сая-де-Малья мы обнаружили затопленные коралловую лагуну и полукольцевой коралловый риф, чего не смогли сделать до нас американцы, видимо, пожалевшие время на детальные промеры.

Ихтиологи тоже были довольны: морозильный трюм был полон отборной рыбы; в бидонах с формалином хранилось немало редких образцов. Общий результат экспедиции был таков: в середине Индийского океана мы обнаружили крупный промысловый район, в котором российские рыбаки могли свободно вести круглогодичный промысел, поскольку почти вся банка Сая-де-Малья располагалась за пределами экономических зон иностранных государств.

Фото 1. Научно-поисковое судно «Ихтиандр»

Фото 2. Виктор Климов за пультом управления подводного аппарата «Север-2»

Фото 3. Спуск подводного обитаемого аппарата «Тинро-2» на воду

Фото 4. В рубке связи с подводным аппаратом

Фото 5. Подводный обитаемый аппарат «Омар» отправляется в погружение

Фото 6. Манипулятор пытается схватить плевротомарию

Фото 7. Стеклянная губка на подводной горе Плейто. Атлантический океан, глубина 1450 м