Победа двенадцатая 1947–1952. Памятник на века: «высотки» над Москвой

В НАЧАЛЕ 1943 года Лазарь Моисеевич Каганович, выполняя поручение Сталина, приехал в Тбилиси, и писал оттуда дочери Майе — по профессии архитектору: «Дорогая и любимая Маюся! Спасибо тебе за… подробное описание чествования Жолтовского. Несмотря на его некоторые странности, он безусловно заслужил орден и чествование юбилея… Хотел я было ему написать, да не та обстановка…»

Иван Жолтовский стал академиком архитектуры в 1909 году, но свои лучшие проекты реализовал в советский период, как и четырежды лауреат Сталинской премии Алексей Щусев. До революции Щусев построил Казанский вокзал в Москве, в советской России известен проектом Мавзолея В.И. Ленина, зданием НКВД на площади Дзержинского, станцией метро «Комсомольская кольцевая». И далее Каганович писал: «…Жолтовский до фанатичности последователь классики, Щусев же эклектик, он берет у всех понемногу, но больше всего он барокканец. Должен, однако, сказать, что построенное Щусевым здание ИМЭЛ (Тбилисского филиала Института Маркса — Энгельса — Ленина, — С.К.), за которое он получил Сталинскую премию, замечательно и внешне, и внутренне, видно, что Щусев перестраивается. Он дал на 5 этажей мощные гранитные колонны, а внутри замечательное расположение и оформление — богато (мрамор) и скромно. Но, как ни странно (жирный курсив мой, — С.К.), в этом здании видно влияние Жолтовского… Щусев, конечно, это делал не сознательно, но он человек деловой и практичный; когда он убедился, что Советская (с большой буквы у Кагановича, — С.К.) архитектура не отказывается от лучших элементов старого наследства и что классические формы применяются к жизни, применил и он свои недюжинные способности…»

Лазарь Моисеевич Каганович (1893–1991) — государственный, хозяйственный и партийный деятель, близкий сподвижник И. В. Сталина

Каганович всю жизнь занимался самообразованием и был человеком глубоких мыслей и точного взгляда. Поэтому он необычность для «традиционного» Щусева решений, принятых в здании Тбилисского филиала ИМЭЛ, уловил, но усмотрел в том влияние Жолтовского…

А — Жолтовского ли?

Реконструкция Тбилиси проводилась при активном участии в ней первого секретаря ЦК Компартии Грузии, и стиль Берии в новом облике грузинской столицы проявился ярко и вполне определённо. Так мог ли Берия обойти стороной такой важный элемент архитектурного обновления Тбилиси, как здание ИМЭЛ?

Не думаю.

При этом, как подметил Каганович, Щусев был с одной стороны, эклектик, а с другой стороны, как подметил всё тот же Каганович, — человек деловой и практичный. В отношении Жолтовского Щусев был ревнив настолько, что даже на юбилее не смог удержаться от вежливых шпилек в адрес юбиляра, и не похоже, что Щусев так уж и испытал, работая в Тбилиси, влияние Жолтовского — они были каждый сам себе голова. А вот к мнению Берии Щусев не мог не прислушаться хотя бы потому, что Берия был, как-никак, заказчиком.

Конечно, если бы Берия, подобно Агафье Тихоновне из гоголевской «Женитьбы», возжелал иметь здание в стиле Корбюзье, но с чередованием по фасаду колонн всех классических ордеров, то вряд ли Щусев к таким пожеланиям прислушался бы. Но Берия вкус имел — об этом мы можем судить не только по Тбилиси, но и по тому, как строились с самого начала закрытые «атомные» города, к генпланам и застройке которых Берия равнодушным быть тоже не мог никак. Поэтому предположение, что Берия мог повлиять даже на такого крупного и самолюбивого архитектора как Щусев, не будет недопустимым.

Берия получил образование в Бакинском строительно-архитектурном училище, и бурное строительство в дореволюционном Баку давало начинающему архитектору немало поводов для размышлений и самообразования. «Нефтяной» Баку рос как на дрожжах, и хотя основное новое население — рабочие нефтепромыслов, ютилось в казармах по окраинам, городское строительство в Баку развивалось стремительно. В центре возникали роскошные особняки и дворцы нефтепромышленников, строились загородные резиденции. Да и «средний класс» в Баку был небеден, поэтому и массовая городская застройка была значительной. Всё это, конечно же, способствовало как развитию строительного и архитектурного образования в Баку, так и развитию толковых неофитов, образовывающихся в училище, которое окончил Берия.

Впервые он смог проявить себя как архитектор и планировщик городов, реконструируя социалистический Тбилиси — в возрасте, чуть большем возраста Христа. А когда ему было уже под полста, Берия вновь получил возможность проявить себя в том деле, которое он с молодости полюбил, но отдаться которому не смог по причинам, от него не зависевшим.

8 ФЕВРАЛЯ 1947 года вышло Постановление Политбюро ЦК ВКП(б), по которому — кроме прочих обязанностей, на заместителя Председателя Совмина Л.П. Берию возлагалось наблюдение за вопросами строительства многоэтажных зданий в Москве. Имелись в виду, прежде всего, высотные здания, хотя массовое многоэтажное крупноблочное строительство с использованием поточных методов и приёмов тоже не ускользнуло от внимания Сталина — он справедливо считал, что послевоенная Москва не должна расползаться, как тесто из квашни, а застраиваться 8-14-этажными домами. С начала 1950-х годов в этом отношении делалось на удивление много, и даже на дальних от центра Москвы улицах начали возникать многоэтажные здания, которые столицу весьма украшали. Совершалось всё это под кураторством Берии — в рамках той второй «половины рабочего времени», которая была не занята делами №№ 1, 2 и 3…

В 1947 году по предложению Сталина было принято и отдельное Постановление Совета Министров СССР о строительстве в Москве восьми высотных зданий. В Постановлении были сформулированы требования к их архитектуре:

«Пропорции и силуэты… зданий должны быть оригинальны и своей архитектурно-художественной композицией должны быть увязаны с исторически сложившейся архитектурой города и силуэтом будущего Дворца Советов. В соответствии с этим проектируемые здания не должны повторять образцы известных за границей многоэтажных зданий…»

Венцом советского высотного зодчества должно было стать здание Московского Государственного университета на Ленинских горах — к ноябрю 1951 года оно уже было в основном возведено. На площади Восстания и на Котельнической набережной должны были вырасти жилые дома; на Дорогомиловской набережной и на Каланчевской улице (Комсомольской площади) — гостиницы «Украина» и «Ленинградская»; а в Зарядье, на Лермонтовской площади у Красных ворот и на Смоленской площади — три административных здания.

1. Жилой дом на Кудринской площади — декорированное множеством барельефов и скульптур здание, прозванное в народе «Гастроном».

2. Гостиница Ленинградская — самая маленькая из высоток, выполненная в стиле московского барокко. Сегодня относится к гостиничной сети Hilton.

3. Главное здание МГУ — самое высокое из московских высоток, один из символов Москвы, находится на Воробьевых горах.

4. Здание на площади Красных Ворот — здесь располагаются жилые и административные помещения, в декоре сочетаются классические и древнерусские мотивы.

5. Здание Министерства иностранных дел — первая из сталинских высоток, выполнена в сдержанном классическом стиле, единственная, у которой отсутствует звезда на шпиле.

6. Жилой дом на Котельнической набережной — гармоничное здание у слияния рек, иначе называемое «Яузские ворота».

7. Гостиница Украина — чудо на Кутузовском проспекте, которое в свое время сильно критиковали, а теперь без него невозможно представить облик Москвы. Сегодня там располагается Radisson Royal Hotel

Итого — восемь, причём в высотке на Смоленской площади должно было разместиться Министерство иностранных дел СССР, а у Красных ворот — Министерство путей сообщения.

Каждое из зданий и само их назначение представляли собой символ и маяк.

МГУ — это высоты образования.

Великолепные жилые дома — ориентир для всех строителей СССР. Ориентир не столько технический — в райцентре «высотку» не построишь, сколько моральный, профессиональный.

Гостиницы — высокое гостеприимство новой Москвы.

Здания министерств — высокое величие России как могучей мировой державы.

У каждого здания были свои архитекторы — цвет советской архитектуры, а появление этих зданий в столице СССР вызвало к жизни новое, оптимистично звучащее слово «высотки», и в этом тоже был глубокий смысл. Наши «высотки» никак нельзя было называть «небоскрёбами». «Высотки» проектировали Посохин, Руднев, Минкус, Чечулин, Поляков, Душкин, Мордвинов, Чернышев, Гельфрейх, Абросимов, Хряков… Каждый был личностью, у каждого были свои архитектурные принципы. Однако во всех проектах бросалось в глаза то, что все они — при несомненной самобытности их авторов, были поразительно похожи в своём архитектурном замысле: стройные, логично вырастающие из окружающих более низких каменных массивов, увенчанные башнями со шпилями…

В полном соответствии с требованиями Постановления Совмина СССР силуэты зданий не повторяли ни один заграничный небоскрёб, были оригинальны, но увязаны с исторически сложившейся архитектурой Москвы, архитектурным и композиционным центром которой был Кремль. Все московские «высотки» были подобны кремлёвским башням не только по силуэту, но и по удивительному сочетанию строгости, величия и лёгкости, устремлённости ввысь.

Высота московских зданий достигала 275 метров, и при низкой облачности они «скребли» небо и облака в прямом смысле слова, но это были не «небоскрёбы». Небоскрёбы Нью-Йорка — как самые первые, так и современные, восхищают блеском инженерных решений и технологий, но никак не архитектурой. Получается так потому, что появление небоскрёбов было вызвано необходимостью максимально использовать каждый квадратный фут дорогой земли в центре крупных городов, и идею небоскрёбов породило не творчество, а торгашество. Советские же «высотки» — это подчёркнутый простор. Задуманные как целостный ансамбль в масштабах огромного города, высотные здания создавали яркий образ послевоенной Москвы. Они стали не только её украшением, но и символом — достаточно вспомнить официальную эмблему Московской олимпиады 1980 года.

ЗАКЛАДКА высотных зданий в Москве состоялась 7 сентября 1947 года — в дни празднования 800-летия столицы. На каждой строительной площадке присутствовал кто-то из заместителей Председателя Совета Министров СССР.

Строительство здания МГУ

Здание МГУ построено!

Старое и новое. Строительство здания МГУ

Строительство высотки у Красных ворот. Вид со стороны Лермонтовской… 1952 год

Строительство высотки у Красных ворот

Строительство комплекса зданий МГУ имени М.В. Ломоносова развернулось в полную силу в конце 1948 года, и было закончено к 1 сентября 1953 года, когда новое здание впервые приняло студентов. Управлением строительства МГУ руководили опытнейший строитель Алексей Воронков и талантливый инженер Сергей Балашов, а генерал-полковнику-инженеру Алексею Комаровскому предписывалось курировать строительство МГУ и высотного административного здания в Зарядье. Инициатива такого назначения принадлежала Берии, знавшему Комаровского прекрасно и с лучшей стороны. С 1944 года генерал-майор Комаровский возглавил Главпромстрой НКВД-МВД СССР почти до конца 1951 года, когда был — тоже «с подачи» Берии, назначен начальником Главнефтеспецстроя МВД СССР. С 1945 года Комаровский параллельно находился в должности одного из заместителей «атомного» Первого ГУ при СМ СССР, много поработал под рукой Берии в Атомном проекте и именно за это в 1949 году получил звание Героя Социалистического Труда.

В книге А. Комаровского «Записки строителя», изданной Воениздатом в 1972 году, о Берии не сказано ни словом. Но в одном месте речь идёт, вне сомнений, о Берии: «Вся дальнейшая работа по проектированию велась управлением проектирования в совершенно исключительных темпах одновременно с разворотом строительства МГУ. Чертежи во многих случаях прямо на ватмане шли на производство, так как правительство (читай: «Берия», — С.К.) доверяло нам утверждение всех технических решений и проектов без промежуточных инстанций…» Здесь сразу угадывается стиль Берии — единственный и неповторимый, а если и повторяемый, то всё равно — подчинёнными и соратниками только Берии.

ПРИ всём, при том, остаётся вопрос: «Кто дал единый замысел для проектов высотных зданий?» Кто-то из ведущих советских архитекторов? Но все, кто был привлечён к работе над проектами «высоток», были самостоятельно мыслящими людьми, и вряд ли согласились бы в разработке такой эпохальной темы руководствоваться чужими идеями коллег, пусть объективно и великолепными. В статье «Высотные здания», помещённой в 9-м томе БСЭ-2, подписанном к печати 3 декабря 1951 года, сказано:

«В высотных зданиях, в соответствии с указаниями правительства (sic! — С.К.), сочетается близость к традициям архитектуры Москвы со смелым стремлением к новым образам, проникнутым мыслью о настоящем и будущем страны Советов. Скульптурная законченность многоярусных уступчатых объёмов, живописность силуэтов, богатая пластическая обработка фасадов, сближают высотные здания с историческими архитектурными памятниками Москвы. С Дворцом Советов (тогда этот проект хотя и формально, но ещё существовал, — С.К.) высотные здания объединит общее для их архитектуры сочетание величавого спокойствия и уравновешенности масс со стремительной динамикой вертикального развития объёмов…»

Всё это верно и хорошо, но кому принадлежала общая идея? Не могли же восемь разных коллективов архитекторов одновременно и независимо друг от друга прийти к одному решению!? В то же время и идею одного кого-то семь остальных коллективов не приняли бы — ведь отличиться хотелось каждому. А с окончательным проектом Дворца Советов Иофана, Щуко и Гельфрейха проекты «высоток» имели — в итоге — весьма относительное сходство.

Статья в БСЭ-2 намекала на некие обезличенные «указания правительства», однако и правительство — это коллектив конкретных лиц. А в этом коллективе кому первому пришла в голову идея повторить в высотных зданиях Москвы силуэты Кремля, что в облике «высоток» чувствуется сразу? Ведь кому-то она, эта гениальная идея, должна была прийти в голову первому — архитектору ли, члену ли правительства!

Так кому?

Сталину?..

В принципе, это не исключено — Сталин был гением универсальным, полифоническим, он умел чувствовать тонко, и мыслил самобытно не только в политике. Современный историк архитектуры Д. Хмельницкий, давно живущий в Германии, в книге «Зодчий Сталин» пишет, что в истории возникновения «высоток» много странного — в литературе совершенно не упоминается о том, кто и когда разработал схему размещения высотных зданий на генеральном плане Москвы. Хмельницкий считает, что именно Сталин — автор первоначальной градостроительной идеи и фактический автор архитектуры высотных домов, а далее поясняет, что поскольку Сталин «мелочно тщеславен» не был, то и не претендовал на официальное авторство.

Возможно и так, но тогда, скорее всего, статья БСЭ-2 всё-таки сообщала бы: «…по указаниям великого вождя, товарища Сталина», и т. д. Желающих лишний раз подлизаться к носителю высшей власти всегда хватало и в России, и вне России. Но вот же — в тексте статьи конкретный автор идеи обозначен не был.

Кто тогда?

Берия был единственным архитектором среди членов правительства и единственным членом правительства среди архитекторов. Так не Берия ли высказал идею первым?

А если это сделал и не он, а кто-то из общавшихся с ним архитекторов, то Берия мог сразу же, слёту, эту идею оценить и довести до Сталина. А тот её тоже слёту оценил по достоинству и сделал руководящей для всех, кого было решено привлечь к проектированию высотных зданий. А, может быть, мысль пришла в голову первому Сталину, он поделился ей с Берией, и Берия её сразу же горячо поддержал?

Конечно, сказанное выше — не более чем гипотезы, догадки, однако гипотезы правомерные. Как ни прикидывай, к общему замыслу московских «высоток» Лаврентий Берия был причастен. И уж несомненным историческим фактом является то, что Берия официально курировал проектирование и строительство «высоток», а делать что-либо формально, осуществляя «общее вмешательство в дела подчинённых», он не умел. Тот же Д. Хмельницкий прямо заявляет, что «видимо» благодаря блестящим организаторским способностям Берии к 1953 году, то есть, в кратчайшие сроки, были построены семь зданий из восьми. Хмельницкий их называет «небоскрёбами», но тут уж, надо полагать, проявился его благоприобретённый «европеизм» — в Москве Сталина и Берии были возведены не «небоскрёбы», а высотные здания!

О том, как Берия конкретно работал с их проектировщиками и строителями, сохранилось достоверное свидетельство. Автор книги о Сталине И. И. Чигирин приводит рассказ об этом Виктора Михайловича Абрамова, главного инженера проекта и главного инженера строительства высотного здания у Красных ворот. В 1951 году Абрамову исполнилось 43 года, и он применил при строительстве своей «высотки» дерзкий новаторский способ временного укрепления грунта-«плывуна» под фундамент — попросту заморозил его. Но земляные массивы — не куриная ножка, тут требовались уникальные, масштабные технологии замораживания грунтов и соответствующее оборудование!

Огромное здание строилось со значительным расчётным отклонением от вертикали (своего рода Пизанская «падающая» башня!), а после размораживания грунта должно было медленно-медленно качнуться (!) в обратную сторону и занять строго вертикальное положение. Инженерный замысел Виктора Абрамова был настолько же самобытен, насколько и рискован. Однако всё закончилось блестяще, а это и другие строительные решения Абрамова вошли позднее в учебники.

Так вот, 14 апреля 1951 года, накануне Первомая, Абрамова пригласил к себе Берия, чтобы дать задание: на здание у Красных ворот надо установить к празднику шпиль с пятиконечной звездой. Через много лет В.М. Абрамов вспоминал, что беседа была доброжелательной и корректной, без намёка на угрозы, и «больше походила на просьбу человека, который действительно хочет сделать людям подарок к празднику».

Абрамов встречался потом с Берией многократно и никогда никакого страха не испытывал, а, услышав после ареста Лаврентия Павловича «шокирующие истории» о нём, был ими «немало удивлён». Абрамов рассказывал Чигирину, что в общении Берия был человеком вежливым, деловым, без вельможного барства. Но был очень пунктуален и требователен в выполнении решений. Не можешь что-либо выполнить в срок — доложи, скажи, чем требуется помочь. Лаврентий Павлович хорошо читал строительные чертежи, с лёта вникал в строительные проблемы и, по словам Абрамова, он и Берия, «как инженеры», «разговаривали на одном языке».

В 1949 году авторы проектов семи высотных зданий были удостоены Сталинской премии — ещё до окончания строительства. Но и оно было не за горами — сталинско-«бериевские» «высотки» строились «бериевскими» темпами. На территории, теперь занимаемой МГУ, и в Зарядье стояли старые дома, и всем переселяемым надо было предоставить новое благоустроенное жильё со всеми коммуникациями, инфраструктурой, дорогами и прочим. Один жилой массив был построен в районе станции Лобня, второй — в Текстильщиках, третий в Черёмушках — тогда деревне в 5 километрах от Москвы, ставшей новым посёлком городского типа в Ленинском районе Московской области. Со временем Черёмушки вошли в черту столицы, а название «черёмушки» стало нарицательным для новых жилых массивов в самых разных городах. Это весёлое, полное радости и надежд название связано, как видим, с работой для народов СССР Лаврентия Берии!

Высотные здания Москвы — памятник Берии на века, но, увы, памятник безымянный. Сам он этой своей заслуги никогда и никак не выпячивал, до рекламы (о саморекламе вообще не разговор!) охоч не был. После его ареста Управляющий делами Совмина СССР Помазнев в записке в ЦК от 2 июля 1953 года писал: «Высотные здания Берия считал своим детищем. Однажды я слышал, как он говорил, [что] другие уже десять раз фотографировались бы на фоне этих зданий, а тут строим, и ничего…» Даже срочно и мелко клевещущий на Берию Помазнев невольно отметил его личную скромность. И из той же кляузы Помазнёва мы знаем: Берия с гордостью отмечал, что здание МГУ «равно капиталам Дюпона и других американских миллиардеров».

Маяковский сказал: «У советских собственная гордость, на буржуев смотрим свысока». Через двадцать с лишним лет после того, как это было сказано впервые, после войны, после успеха РДС-1 и возведения «высоток», у Берии было ещё больше оснований испытывать чувство законной гордости и за себя, и за державу, и за её новый архитектурный символ!

СОВРЕМЕННЫЕ «знаковые» небоскрёбы призваны олицетворять преуспеяние, их так и называют — «престиж-билдинги». Сталинско-бериевские «высотки», казалось бы, имеют схожую смысловую нагрузку, но всё сложнее. Архитектуру считают «застывшей музыкой». И коль так, то «престиж-билдинги» — не более чем эффектные шлягеры. Советские «высотки» — великие симфонии. А различие между небоскрёбами и «высотками» точно выражает принципиальную разницу между целями социализма и капитализма. Цель капитализма — прибыль. Цель социализма — свободный, всесторонне развитой и образованный, а поэтому — раскрепощённый, человек.

В 1943 году Каганович — явно под впечатлением от картин цветущей столицы социалистической Грузии — писал дочери из Тбилиси, преображённого по замыслу Берии:

«Вот кончим победоносно войну, наступит великая страда строительства — восстановление подло, варварски, дико разрушенных городов и сел. Пойдут годы гигантской, творческой строительной работы, десятков тысяч домов, сооружений новых заводов, парков, садов…, и вот здесь великая историческая роль советских зодчих будет в том, чтобы дать социалистические города и села.

Всем архитекторам необходимо сейчас готовиться, сегодня думаем только о победе, изыскиваем способы для уничтожения врага, но сегодняшнее рождает завтрашнее, а завтрашнее после победы — это гигантское Сталинское строительство…»

Это написал верный соратник и единомышленник Сталина Лазарь Каганович. Но так же видел будущее и великий «прораб» социализма, верный соратник и единомышленник Сталина Лаврентий Берия.

«Я памятник воздвиг себе нерукотворный…», — писал Пушкин, но он был поэтом и мог обессмертить себя словом. Берия поэтом не был — хотя он был натурой творческой, чувствующей. Он мог обессмертить себя лишь делом, а если и словом, то лишь таким, которое сразу же становится делом. Поднявшиеся над столицей народа-Победителя «высотки» стали не только символом надежд миллионов людей, но и рукотворным памятником одному из тех, кто эти «высотки» над Москвой вознёс. Жаль, что сегодня об этом мало кто из любующихся московскими «высотками» знает.