Горькая память войны

Туманова (Выходцева) Нелли Михайловна

ур. ст. Занозная Барятинского района Калужской области

Детская память мало что хранит о войне и ее ужасах, но рассказы родных и родственников в памяти до сих пор. Хочу сразу оговориться: после войны рассказы о том, что были угнаны в лагеря, считались запретными, хотя нахлебались слез и от тех, кто занимался расспросами: где были, чем занимались... от своих же, рядом живущих.

Когда началась война, отца, М. А. Выходцева, 23 июня 1941 г. забрали на фронт, мама — Т. А. Выходцева, я, моя сестра Валентина и брат Виктор остались одни. Мама работала билетным кассиром на железнодорожном вокзале. Вскоре к нам приехали родители мамы и ее сестра, которые бежали от воины из Витебска (Белоруссия), они думали, что до Москвы немцы не дойдут, их остановят. Но уже в октябре 1941 г. немцы вступили на Барятинскую землю. В нашей семье было девять человек. Наверное, поэтому нас из дому не выгнали. Первый месяц немцы не особенно злобствовали, но к началу суровой зимы 1942 г. стали отнимать у населения теплые вещи, натягивали их на себя — боялись русских морозов. Часто бомбили станцию, ведь здесь проходила линия фронта — Ельня, Зайцева гора и железнодорожный узел. Горели составы с зерном, и население по ночам ходило, разгребало это сгоревшее зерно. Запах «сгоревшей каши» до сих пор преследует меня. Трупы немцев свозили к железной дороге, укладывали штабелями, и я помню, как ходили и смотрели на замерзшие трупы, а немцы разгоняли нас.

В ноябре 1941 г. умер мой братик Виктор, ему было два года, от менингита. Перед новым 1942 г. всю молодежь станции и близлежащих деревень угоняют в Спас-Деменск, а затем в Германию. Я тогда не понимала, почему так плакали все, а бабушка упала в обморок, ведь забирали трех ее дочерей — мою маму, Нину, Лидию. Меня крепко прижала к себе мама и никуда не отпускала от себя. Ее бил фашист, наконец, не выдержав, оттолкнул маму вместе со мной в сторону. Нина и Лида прошли «фильтрацию» в Спас-Деменске, у Нины обнаружили экзему на руках и вернули, а Лидию угнали в Германию, где она пробыла до апреля 1945 г.

Дальше постигает нас еще одна беда — мою сестру Валю убило осколком снаряда. 15—20 апреля 1942 г. все население станции угоняли, как скот. Оказалось, гонят нас в лагерь Рославля. Мама рассказывала, что по дороге немцы убили семью из семи человек. Женщина не могла идти, у нее грудной ребенок болел. Она села на дороге, и их всех расстреляли.

В Рославле поместили в лагерь за колючей проволокой. Мама впервые увидела наших военнопленных. Их было много, и она подумала, что, вероятно, это конец. Часто там раздавались выстрелы из автоматов, военных грузили на крытую машину и увозили. Были потери и у нас, у гражданских. Подростки собирались убегать к партизанам, их вылавливали и расстреливали на месте.

Примерно в 1980 г. я оказалась в поезде с попутчиком из г. Рославля, разговорились, и вот тогда он сказал, что в 500—600 метрах от лагеря был вырыт ров, куда свозили все трупы. Сейчас на этом месте стоит стелла в память о погибших.

В лагере на первых порах нас выручало «обгоревшее» зерно. Когда угоняли со станции, у всех за плечами были привязаны эти «каши», так их называли. Но все равно болезни преследовали от недоедания, от холода, от антисанитарии. Я и моя тетя Нина заболели брюшным тифом. Правда, немцы давали какие-то таблетки, но близко к тифозным не подходили. Все мои удивлялись, как я осталась жива, ведь была настолько истощена, что меня заново учили ходить. Когда нас снова стали выгонять из лагеря, опять в неизвестность, маме советовали оставить меня, но она сказала: «Никогда». Несли меня на руках попеременно. Так мы оказались в лагере города Бобруйска. И вновь за колючей проволокой, за высоким забором. Взрослых гоняли на вырубку леса, из которого немцы мостили дороги, хворост разрешали уносить в лагерь, чем и обогревались. Не помню, что мы ели, но помню, что из замерзшей картошки делали «черную тюрю».

Все мое тело было покрыто болячками (нарушение обмена веществ), и еще долго, примерно до 10 лет, я страдала этим заболеванием.

Неожиданно нас стали часто бомбить. Мы радовались, значит, наступают наши, может быть, скоро конец всему. Но до избавления было еще далеко. Фашисты и полицаи выгоняли всех из лагеря по направлению к Минску. Примерно в 60-ти километрах от Минска был немецкий аэродром, его бомбили. Вот так и застала нас эта бомбежка. Немцы разбежались. Нас приютила женщина-татарка, не помню как ее звали, но именно она помогла нам выжить, это был конец марта 1944 г. Летом на товарном поезде мы смогли поехать на свою Родину. Вместо станции Занозная было пустое место, ни единого уцелевшего дома, только две землянки, где жили пожилые женщины. Мама решила ехать в Сухиничи, где жили родители моего отца. По приезде стало известно, что бабушка и мой дядя погибли при бомбежке, дедушка умер, а в доме живут две сестры моего отца, они нас и приютили. От отца получили одно письмо в 1943 г., жив или нет — неизвестно.

Жизнь не стоит на месте, уже нет в живых почти всех родителей, родственников, но память хранит все периоды, особенно детское лихолетье. Ничего не проходит бесследно, все отпечаталось, особенно на здоровье. В 37 лет я стала инвалидом, и именно брюшной тиф и дистрофия явились главными причинами заболевания. Я обращаюсь ко всем, кто не изведал этого ужаса войны: берегите свою Родину, свой дом, своих близких, дорожите миром и покоем на нашей земле.