Барон де Батц — первое знакомство

Барон де Батц, имя которого постоянно маячило за кулисами событий, происходил из гасконской дворянской фамилии, к которой принадлежал и живший до него за полтора столетия Шарль де Батц — Кастльмор д’Артаньян, которого уже через пол века после французской революции обессмертил Александр Дюма в своем цикле романов о трех мушкетерах. Разумеется, барон де Батц (хотя он, возможно, и слышал о «мемуарах д’Артаньяна», сочиненных и опубликованных в 1700 г. Гасьеном де Куртилем) никак не мог, конечно, предполагать, что его роду предстояло стать знаменитым, и, может быть, мечтал достигнуть славы, осуществив реставрацию свергнутой монархии. Мы говорим «может быть» потому, что все связанное с действиями Батца окутано дымкой неопределенности, позволяющей строить самые, казалось бы, невероятные предположения. История деятельности Батца не получила полного освещения в историографии прежде всего из-за отсутствия документов, которые проливали бы свет на многие секреты барона. Таких документов по понятным причинам либо вовсе не существовало (конспираторы не любят оставлять опасных следов), либо — поскольку речь шла о документах, исходивших от властей, — они сознательно искажали реальную картину событий.

Нельзя не учитывать также, что большая часть ключевых фигур, вовлеченных в эти действия, весной и летом 1794 г. погибла на гильотине. Скорее еще при жизни они были крайне заинтересованы в утаивании многих важных обстоятельств, являвшихся ключом к сложной интриге, затеянной Батцем. Напротив, нагромождая вокруг нее явные вымыслы, сам барон также предпочитал позднее давать различные и почти в равной мере ложные сведения о своих поступках. Один из биографов Батца, известный историк правого направления Ж. Ленотр, писал: «Несомненно, что барон де Батц вел поденную запись своих деяний, тайную историю революции. Его дневник был в префектуре департамента Сены или в архивах полиции еще в 1816 г. и, конечно, оставался там забытым до 1871 г. Однако эти архивные фонды были сожжены Коммуной (во время Парижской коммуны. — Е. Ч.), и дневник барона безвозвратно утерян». В конце XIX в. некоторые историки-республиканцы относили к числу монархических басен сведения о попытке Батца освободить в январе 1793 г. Людовика XVI, а в последующие месяцы — Марию-Антуанетту и ее сына. Это вызвало протесты, поскольку факты достаточно документированы, чтобы сомневаться в них. Кроме того, отрицая действия монархистов, эти историки невольно лили воду на мельницу клерикалов и других реакционеров вроде П. Тэна, доказывавших якобы полную бессмысленность революционного террора.

В конце XIX и начале XX в. появилось несколько солидно документированных книг о Батце — это прежде всего исследование Ж. Ленотра «Роялистский заговорщик во время террора: Барон де Батц. 1792–1795» (Париж, 1896), которое переиздавалось, а также переводилось на иностранные языки. Академик Е. В. Тарле слишком сурово писал о Ж. Ленотре, называя его «изящным великосветским сказочником». Не меньшее значение имел двухтомный труд барона де Батца (потомка заговорщика), основанный на семейных архивах, хранившихся в замке Мирпуа, — «Жизнь и заговоры Жана, барона де Батца». На этих исследованиях базировались и другие работы о Батце, например опубликованная в США книга М. Минниджерод «Сподвижник Марии-Антуанетты: Карьера Жана, барона де Батца, во время французской революции»[496], а также многочисленные монографии, посвященные Марии-Антуанетте, истории роялистов, монография П. Ляфю «Трагедия Марии-Антуанетты и заговоры с целью спасения королевы»[497] и т. д. Наконец в последние годы появились новые работы о Батце, о которых речь пойдет ниже.

Авторы двух основных работ о заговорщике — Ленотр и де Батц — по сути дела воспроизводят те оценки, которые давались роли этого главаря роялистского подполья революционными властями в 1793 и 1794 гг. (хотя и отрицают его тесную связь с иностранной разведкой). Более того, Ленотр считает, что, не учитывая роли барона, нельзя понять причины, по которым революционные вожди, ранее действовавшие в согласии, имевшие общие интересы и знавшие, что раздоры приведут их и Республику к гибели, тем не менее вступили на этот роковой путь. Непонятно, «как эти люди неожиданно, как в припадке галлюцинации, вдруг начали ненавидеть, подозревать, разоблачать и убивать друг друга и пошли на плаху с таким смирением, которое близко к фанатизму. Все они сгинули менее чем за один год».

Подобная позиция противостояла наиболее плодотворной, прогрессивной линии в развитии историографии, раскрывавшей борьбу классов, проявлением которой было столкновение различных политических группировок и их руководителей. Однако в результате возникла традиция пренебрежительно оценивать роль Батца и его агентуры, говорить о ней как о чем-то малозначительном, подчеркивать, что власти просто оправдывали ссылками на происки роялистского подполья расправу с политическими противниками. Позднее преобладание получило стремление считать вопрос о роли Батца открытым из-за отсутствия данных. Как полагал выдающийся историк Ж. Лефевр, махинации приписывались барону Батцу «без убедительных доказательств»[498]. Известный английский историк Р. Кобб писал не так давно о «таинственном заговоре де Батца»[499]. Число подобных высказываний в новейших трудах по истории революции можно легко умножить. Историки говорят о «действительном» или «мнимом» заговоре Батца. В этом есть своя логика. Против революции действовало несколько разведывательных центров; в отношении большинства из них имеются документальные свидетельства, освещающие разные стороны и формы их активности. Если говорить о деятельности Батца и его центра в 1794 г., то мы не имеем ни одного бесспорного доказательства попыток осуществить приписываемые ему планы свержения революционного правительства и удушения Республики. Одним словом, налицо только вопросы и загадки, которые породили самые экстравагантные гипотезы.

И все же нельзя ли пролить свет на этот «таинственный заговор Батца»? А вопрос этот является крайне важным. Если заговор Батца — реальность, то он показатель того, какая смертельная, злокачественная опухоль развилась в самом верхнем эшелоне революционного лагеря. Если заговор является вымыслом, то, даже признавая элемент добросовестного заблуждения, можно ли преувеличить масштабы той колоссальной полицейской провокации, с помощью которой была насильственно устранена с политической сцены и из жизни большая часть лидеров якобинского лагеря?

Итак, нужно прежде всего выяснить, насколько реальным был сам заговор. А начать, естественно, следует с биографии самого барона в той мере, в какой это позволяют сохранившиеся и ставшие известными источники.

Барон Жан де Батц родился в 1754 г. в Гаскони. В 18 лет этот невысокий юноша с орлиным носом и острым подбородком отправился, как некогда д’Артаньян, искать счастья в Париже и поступил в полк драгунов королевы. Через шесть лет в чине капитана он оставил военную службу и, установив наряду с великосветскими связями знакомство с видными банкирами, успешно занялся финансовыми спекуляциями, в частности игрой на повышение акций компании по торговле с Индией, монопольные права на которую, одно время отнятые, вновь были возращены ей министерством Колонна в 1785 г. Амбициозный гасконец сумел оказать услуги самому Людовику XVI, удачно разместив займы, в которых была заинтересована казна. Высокое покровительство обеспечило Батцу получение чина полковника, ему уже мерещился министерский пост. Слухи о его успехах в столице дошли до родных мест, и он без труда добился выдвижения своей кандидатуры и избрания в 1789 г. депутатом Генеральных штатов.

Разместив солидные суммы в английских банках, барон погрузился в крупную политическую игру. Уже тогда он вступил в резкое столкновение с герцогом Филиппом Орлеанским (впоследствии Филиппом Эгалите), которого считал своим опасным врагом. В качестве члена Учредительного собрания Батц принял поручение заняться «ликвидацией государственного долга» — речь шла о выплате возмещения лицам, ранее купившим различные должности, которые были уничтожены по решению этого законодательного органа. После неудавшегося бегства королевской семьи в Варени Мария-Антуанетта, остро нуждавшаяся в деньгах, тайно обратилась за помощью к Батцу. Барон, ставший одним из главных действующих лиц секретной дипломатии короля, сумел раздобыть для него несколько миллионов ливров. Он завел агентов в Вене, Брюсселе, Лондоне, Женеве, не считая различных французских городов. Среди них фигурируют банкир Бертольд Проли, австрийские финансисты братья Фрей. В марте 1792 г. Батц совершил поездку в Бельгию, вызвавшую особенное удовлетворение Людовика XVI. Во время падения монархии в августе Батц находился в Лондоне. В начале сентября мы застаем его в Бельгии, где он совещается с главным эмиссаром Марии-Антуанетты графом Ферзеном, затем возвращается в Англию, где собирает большую сумму денег. 26 октября Батц возвращается во Францию, чтобы не быть внесенным в списки эмигрантов, а вскоре опять уезжает в Лондон, оттуда в Бельгию. Здесь 2 января 1793 г. ему доставляют личное письмо Людовика XVI с просьбой отыскать средства для спасения короля, королевы и королевской семьи.

10 января «негоциант Жан Батц» появляется в Париже и начинает во время процесса Людовика XVI щедро раздавать крупные суммы, чтобы таким путем повлиять на исход голосования в Конвенте по вопросу о судьбе короля. Батц рассчитывал с помощью нескольких сот роялистов освободить Людовика XVI по пути к месту казни. Служащий Комитета общественной безопасности Габриель-Жером Сенар рассказывает о попытке мобилизовать от 400 до 500 роялистов и отбить короля на бульваре Боннувель, на углу улицы Люн, рядом с церковью Сен Дени. Власти, информированные об этих планах, отдали приказ, чтобы молодые мужчины под страхом наказания за участие в заговоре явились на указанные ими сборные пункты по месту жительства. Несколько человек пытались все же побудить уличную толпу напасть на воинскую команду, сопровождавшую карету, в которой везли Людовика XVI. Главой всего предприятия (о котором писали в своих мемуарах роялисты, в частности Гай де Невиль) Сенар считал барона Батца, с которым уже после 9 термидора он лично познакомился. В числе участников был секретарь барона — Дево, впоследствии опознанный в тюрьме.

Принятые властями меры помешали успеху заговора. На призыв Батца никто не откликнулся. Через несколько дней барон тайно покинул французскую столицу и, прибыв в Лондон, несомненно, с помощью британских властей, сумел добыть новые крупные суммы. 13 февраля 1793 г. Батц снова в Париже. Созданная им подпольная организация действовала совершенно независимо и без связи со шпионской сетью, сплетенной другими роялистскими центрами, включая агентов д’Антрега. Батца и д’Антрега разделяла личная вражда. К тому же д’Антрег одно время строил планы установления конституционной монархии, а Батц стремился к полной реставрации старого порядка. Барон к тому же презирал чисто шпионские функции, которые выполняла сеть д’Антрега, предпочитая вмешиваться в ход событий, а не ограничиваться лишь сбором информации. Есть убедительные доказательства того, что Батц стоял за «заговором гвоздики». Но далее туман, окутывавший действия Батца, быстро сгущается. Точнее, имеется немало сведений о том, что предпринимал барон, а также члены созданного им центра, но достоверность их сомнительна.

Из известных нам далеко не полных данных круг лиц, которые являлись друзьями, близкими знакомыми Батца и на содействие которых он мог рассчитывать, достаточно широк. Это маркиз де Гиш (носивший теперь фамилию Селиньои), Ля Лезадьер, Робер, Десарди и два секретаря барона. Один из них, Дево, благодаря покровительству жирондистского министра Клавьера, многим обязанного Батцу, стал служащим государственного казначейства. Другой секретарь, Балтазар Руссель, владел загородным домом, расположенным в Брие-конт-Робер. Этот дом мог служить временным убежищем для королевской семьи, если бы ее удалось увезти из Тампля. Из многих сообщников барона стоит назвать адвоката Тюлорье, накануне революции получившего известность своей защитой «мага» Калиостро на процессе об «ожерелье королевы», графа де Марсана, жившего неподалеку от Дево, виконта де Пона. Батц умел использовать и личные связи с людьми, казалось бы, совсем других политических убеждений. Так, одно время он скрывался в доме человека, которого считали другом Робеспьера, судьи гражданского трибунала Гийо Дегебье (между прочим, деда знаменитого поэта Альфреда де Мюссе). С Батцем был связан влиятельный член Ковента Мерлен из Тионвилля.

Подходящие люди нашлись и среди высших чиновников Парижской коммуны. Одним из них, как можно предполагать, был генеральный синдик Луи-Марня Люлье. До революции он завоевал репутацию ловкого юриста, умело улаживающего сложные финансовые дела, семейные тяжбы дворянских семей, а позднее — нескольких эмигрантов. Он получил некоторую известность в 1789 г., соглашаясь безвозмездно вести дела бедняков. В декабре 1792 г. Люлье был избран помощником прокурора

Парижского департамента — важный пост, требующий постоянных контактов с муниципальной полицией. Как вспоминал впоследствии Батц, он, вероятно с помощью одного подкупленного полицейского, добился встречи с Люлье. Прокурор-синдик Коммуны первоначально очень сурово принял явившегося к нему негоцианта Жана Батца. Барон испрашивал в качестве лица, ведущего торговые дела с иностранными партнерами, права в любое время ездить по своим надобностям за границу и возвращаться во Францию. Люлье запросил мнение тогдашнего министра финансов жирондиста Клавьера, кстати бывшего служащего барона, относительно этого прошения. Получив ответ, что поездки Батца будут способствовать общественным интересам, Люлье предписал выдать ему «коммерческий паспорт», дающий право пересекать в любое время границу страны. Батц обеспечил себе очень нужную возможность для контактов с английскими властями и эмигрантами, а также для, в особо опасные моменты, отъезда, точнее, бегства за границу, чем он не раз воспользовался.

…7 марта 1793 г. произошло неожиданное. Полиция явилась в дом Русселя, где скрывался в тот момент Батц. Барон открыл дверь, назвавшись одним из своих ложных имен. Полицейские передали ему ордер на обыск и арест некоего барона де Батца, видимо подписанный Люлье! После ухода полицейских Батц, приняв новое обличье, отправился в канцелярию Люлье в ратуше. О чем шел разговор между Батцем и Люлье, остается неизвестным, однако после встречи этот важный чиновник Коммуны стал активным сообщником барона. Укрывая его у себя дома, Люлье (наряду с министром Клавьером) помог Батцу получить свидетельство о благонадежности; опечатанная было квартира Батца на улице Менар (формально снятая на имя его любовницы актрисы Мари Гранмезон) была возвращена ее владельцу. Люлье активно участвовал в восстании 31 мая — 2 июня 1793 г., приведшем к падению жирондистов. 31 мая в качестве главного прокурора департамента он от имени революционных властей потребовал от Конвента уступить желаниям нации. Люлье предлагал ввести максимум на зерно — меру, против которой тогда возражали Робеспьер и Коммуна.

Люлье фигурировал в доносе Шабо. Согласно мемуарам адвоката и полицейского Сенара, Люлье обвиняли в Комитете общественного спасения в том, что он пытался привлечь на сторону Батца члена Комитета общественного спасения Эро де Сошеля, которого, правда безосновательно, подозревали в передаче секретной информации дипломатам вражеских государств. Вместе с тем зимой 1794 г. Люлье наряду с Дюфурни (о нем ниже) подвергся критике в Клубе кордельеров за «модерантизм» (умеренность). Один из критиков Люлье, виноторговец Маршан, был арестован. За ним последовал и сам Люлье. Он был единственным оправданным в процессе дантонистов, хотя и оставленным в заключении. Люлье, видимо, считал себя конченым человеком. Однажды его нашли в камере мертвым (заколол себя кинжалом).

В числе других полезных знакомых Батца были графиня Рошуар, в прошлом хорошо знавшая Эбера; графиня Бофор, ставшая близкой приятельницей издателя «Отца Дюшена» и его жены, бывшей монахини, урожденной Гупиль; представительницы парижского полусвета — деклассированные аристократки мадам Сен-Амарант и графиня Линьер, содержавшие крупный игорный дом в центре Парижа, который посещало немалое число видных членов Конвента и где лившееся рекой вино развязывало языки. Любовница Батца актриса Марн Гранмезон была подругой Каролины Реми, любовницы Фабра д’Эглантина, и Луизы Денуан, любовницы Делоне из Инжера. Это были самые первые нити связей, которые начал использовать Батц, приступая к осуществлению своих замыслов. Очевидно, в то время заговорщики убедились, что на осторожного Паша — мэра столицы — вряд ли можно рассчитывать.

В своей исповеди Шабо сообщал, что он впервые был с Делоне и Жюльеном приглашен на ужин к Батцу в Шаронне. Там он встретил своих знакомых по Якобинскому клубу — братьев Фрей. Они уверяли его, что в числе гостей барона нередко бывали Эбер, Фабр д’Эглаитин, Бентабол и целый ряд других членов Конвента, в том числе член Комитета общественной безопасности Лави-контери.

У Батца были широкие связи и в финансовых кругах. Среди знакомых дельцов он мог рассчитывать на активное содействие банкира Пьера-Венсена Бенуа из Анжера, о котором мимоходом уже говорилось на предшествующих страницах. Именно Бенуа, благополучно избежавший карающей руки революционного правосудия, ставший графом во время реставрации Бурбонов, был тем человеком, который не только обеспечивал финансирование махинаций заговорщиков, но и вовлекал в конспирацию лиц, пользовавшихся влиянием в политическом мире.

В окружении Батца оказались и люди, которых объединяло то, что они в большинстве своем были иностранными финансистами и вдобавок, по крайней мере внешне, лояльно относились к левым якобинцам. Среди них надо прежде всего назвать банкира Проли, считавшегося незаконным сыном многолетнего главы австрийского правительства канцлера Кауница и, как соотечественника Марии-Антуанетты, вызывавшего подозрения. Его другом был виноторговец из Бордо Франсуа Дефье, живший по соседству с капитаном тюремной охраны Кортей, несомненным агентом Батца. Публично Дефье выступал сторонником самых крайних мер. 27 февраля 1793 г. он предложил якобинцам настаивать на лишении мандатов тех депутатов Конвента, которые ранее высказывались за проведение плебисцита по вопросу о судьбе короля. Вместе с Проли и рядом других лиц Дефье создал центральный комитет народных обществ. Все они приняли активное участие в развертывании кампании по дехристианизации. Дефье был связан с членом Комитета общественного спасения Колло д’Эрбуа, и, быть может, это обстоятельство охладило отношения между Колло и Робеспьером. Дефье получал деньги от короля, и, по данным полиции, в его доме одно время скрывался Батц.

Дефье перетащил из Бордо в Париж португальца Перейру, который проявлял большую активность в кругах левых якобинцев. В эту же группу входили Дюбисон, а также уже известные нам банкиры братья Фрей, родственники Шабо. С большим или меньшим основанием сюда можно причислить голландского банкира Иоганна Конрада Кока. Выходец из дворянской семьи, он, покинув родину, поселился в Пруссии, потом прибыл в Париж, где стал компаньоном крупного банкира Сарториуса-Шокара. (Некоторые биографические данные о Коке сообщил много позднее его сын, известный бульварный романист Поль де Кок.) Иоганн Кок громогласно объявлял о своей ненависти к пруссакам и австрийцам, стал активным членом Батавского комитета и в октябре 1792 г. вместе со сформированным под эгидой этого комитета отрядом добровольцев — голландских эмигрантов отправился в армию генерала Дюмурье. Позднее, во время допроса в Революционном трибунале. Кок признал, что делал займы в Голландии для передачи денег Дюмурье, что знал о предательских планах генерала, но считал их невыполнимыми. После бегства Дюмурье к австрийцам Кок в конце апреля 1793 г. вернулся в Париж и вскоре установил близкое знакомство домами с четой Эберов.

Большинство из перечисленных выше иностранцев было названо в доносе Фабра в качестве иностранных шпионов. Этому нет прямых доказательств. Несомненно, они были агентами международных финансов, но это далеко не то же самое, что агенты иностранных разведок. К тому же, как иностранцы, ведущие дела с зарубежными банками, они заведомо вызывали подозрение. Между тем эти лица не делали тайны из своих финансовых связей с заграницей, их деловая активность протекала как бы параллельно с выражением горячих республиканских чувств и даже эгалитаристских симпатий. В этом не было ничего исключительного, можно привести немало примеров аналогичного поведения деловых людей, не заподозренных в контрреволюционных настроениях, ведь французская революция была буржуазной, а якобинский блок, стоявший у власти, возглавляла наиболее решительная часть буржуазии.

Правдоподобным ли является провоцирование агентами Батца установления максимума, или эгалитарных требований? Правительство, может быть из-за отрицательного отношения к таким мерам, не сомневалось, что они выдвигались скрытыми роялистами. Барер 24 февраля (3 вантоза) 1794 г., выступая в Конвенте от имени Комитета общественного спасения, говорил о максимуме как о «ловушке», подстроенной врагами Республики, орудии Лондона, «чье контрреволюционное происхождение забыто».

Правые историки пытались представить бессознательными или даже сознательными орудиями Батца целый ряд левых якобинцев, осужденных по процессу эбертистов (к этому нам еще придется вернуться). Орудиями Батца они считают даже представителя утопического коммунизма Луи-Пьера Дюфурни де Вилье, который служил уполномоченным по производству пороха (он подвергался нападкам за свою будто бы причастность к «делу Ост-Индской компании»), и одного из идеологов «бешеных», народного агитатора Жана Варле[500]. Оба они активно участвовали в свержении власти жирондистов[501], что, возможно, входило в планы Батца. Надо напомнить также, что якобинцы, осуждая «бешеных», обвиняли их в пособничестве роялистам. В бумагах Робеспьера, найденных после его гибели, Варле назван «слугой аристократии». Со своей стороны Варле в одном из памфлетов писал, что «правительство и революция несовместимы»[502], а позднее (уже в мае 1795 г.) добавлял, что «питал омерзение и отвращение к террористическим декретам, обрушившимся с жестокой суровостью на всех французов»[503]. Не на этих ли настроениях сыграл Батц?