«Похищения» красноармейцев в Литве в 1940 г

24 мая советский полпред в Литве Н.Г. Поздняков сообщил в Москву о том, что «красноармеец-танкист Носов 24 апреля сбежал с поста с винтовкой. 18 мая сбежал красноармеец-танкист Шмавгонец. Надеясь на свой розыск, командование за содействием к нам пока не обращалось. Литовские власти молчат, делая вид, что им эти случаи неизвестны. На самом же деле они занимались укрывательством, что в корне противоречит характеру советско-литовских отношений. Разрешите обратиться за содействием и одновременно указать литовцам, что они обязаны каждого беглеца возвращать немедленно, не дожидаясь нашей просьбы»[965].

Вызвав 25 мая литовского посланника, В.М. Молотов сообщил ему о двух новых случаях исчезновения советских военнослужащих и заявил, что советскому правительству «достоверно известно, что исчезновение этих военнослужащих организуется некоторыми лицами, пользующимися покровительством органов Литовского правительства, которые спаивают красноармейцев, впутывают их в преступления и устраивают потом их побег, либо уничтожают их. Советское правительство считает подобное поведение литовских органов провокационным в отношении СССР, чреватым тяжелыми последствиями. Советское правительство предлагает Литовскому правительству прекратить эти провокационные действия отдельных агентов известных органов Литовского правительства и принять немедленные меры к розыску исчезнувших советских военнослужащих и доставить их в расположение командования советских войск в Литве. Советскому правительство надеется, что Литовское правительство пойдет навстречу его предложениям и не вынудит его к другим мероприятиям»[966].

В 21 час 26 мая советской стороне был вручен ответ литовского правительства, которое выразило «готовность немедленно произвести самое подробное расследование по названному обвинению» и просило советское правительство «сообщить ему имеющиеся в его распоряжении данные, могущие облегчить и ускорить упомянутое расследование, в особенности, назвать те литовские органы и те лица, которые имеет в виду заявление господина председателя Молотова». Так же сообщалось, что отданы распоряжения «начать энергичный розыск двух военнослужащих, упомянутых в том же заявлении»[967].

27 мая в Каунас прибыл заместитель наркома обороны СССР командарм 2-го ранга А.Д. Локтионов, который в ходе протокольного визита к министру иностранных дел «в общих чертах познакомил Урбшиса с обстоятельствами возвращения красноармейцев Шмавгонца и Писарева и прямо заметил, что он удивлен, что такие вещи могут случаться в государстве, которое связано с Советским союзом традиционной дружбой и договором о взаимопомощи. Урбшис растерялся, стал оправдывать литовские власти и попросил для их разрешения допросить вернувшихся красноармейцев. Тов. Локтионов ответил, что не в его компетенции обсуждать вопрос по существу и давать просимое разрешение». 28 мая литовская сторона сообщила Позднякову о создании специальной комиссии «для расследования возводимых обвинений по адресу некоторых его органов и их агентов» и вновь просила «сообщить ему все необходимые данные для проведения по этому делу точного расследования». Кроме того, было обращено внимание на определенные расхождения между заявлением Молотова и сообщением Локтионова относительно фамилий исчезнувших красноармейцев. Литовская сторона вновь просила предоставить ей возможность допросить Шмавгонца и Писарева. Со своей стороны Поздняков отклонил эту просьбу, сославшись на то, что он не имеет поручения заниматься этим вопросом[968].

Как бы то ни было, 30 мая в газете «Известия» было опубликовано «Сообщение НКИД о провокационных действиях литовских властей», в котором перечислялись случаи исчезновения красноармейцев из расположенных в Литве частей и указывалось, что «имеющиеся в распоряжении НКИД данные показывают, что эти «исчезновения» были организованы некоторыми лицами, пользующимися покровительством органов Литовского правительства». Поэтому «Правительство СССР считает подобное поведение литовских органов провокационным в отношении Советского Союза и чреватым тяжелыми последствиями. Советское правительство потребовало то Правительства Литвы принятия немедленных мер к прекращению этих провокационных действий и к розыску исчезнувших советских военнослужащих. Советское правительство выразило надежду, что Литовское правительство пойдет навстречу его предложениям и не вынудит его к другим мероприятиям»[969].

Как известно, в Заявлении советского правительства, врученном 14 июня министру иностранных дел Литвы Ю. Урбшису, было официально заявлено о похищении 4 солдат: Бутаева, Шутова, Шмавгонца и Писарева[970]. К сожалению, в историографии вопрос о «похищениях» советских военнослужащих из частей, дислоцированных в 1939–1940 гг. в Литве, остается практически не изученным. Это дало повод ряду авторов совершенно справедливо указать на недоказанность официальной советской версии[971]. Доступные ныне советские документы позволяют более подробно исследовать этот вопрос. Расследованием случаев пропажи этих 4 красноармейцев занимались органы НКВД и Главной военной прокуратуры, которые информировали о результатах следствия командование Красной армии. Именно к этим документам, позволяющим установить, что же именно случилось с красноармейцами, и следует обратиться.

Дело Бутаева. 17 февраля 1940 г. начальник Особого отдела ГУГБ НКВД СССР старший майор госбезопасности В.М. Бочков направил на имя начальника Политуправления РККА армейского комиссара 1-го ранга Л.З. Мехлиса спецсообщение № 4/10215/сс: «3-го февраля 1940 года мл[адший] командир 336-го стрелкового полка 16-го Особого стрелкового корпуса (Литва) Бутаев Гаджибал явился в полк в пьяном виде, за что командованием полка был отстранен от должности.

4 февраля с.г. Бутаев явился к Военному прокурору с просьбой не отдавать его под суд. Уйдя от прокурора, Бутаев в часть не возвратился.

Принятыми мерами розыска 12-го февраля с.г. Бутаев был обнаружен в деревне Патуло, в 10 км севернее Вилейки в доме брата Пильшто – агента литовской полиции. При попытке задержания, Бутаев успел скрыться вместе с хозяином дома.

Дальнейшим розыском установлено, что Бутаев скрывался в деревне Пупан, в 4-х км севернее Вилейки у некоего Покошто Болеслава, который переправил Бутаева в гор. Вильно.

Бутаев Гаджибал, 1917 года рождения, член ВЛКСМ, по национальности лезгин, уроженец села Курах, Курахского района Дагестанской АССР.

Приняты меры к розыску и задержанию Бутаева»[972].

21 февраля 1940 г. заместитель начальника Особого отдела ГУГБ НКВД СССР майор госбезопасности Н.А. Осетров направил заместителю наркома обороны командарму 2-го ранга А.Д. Локтионову спецсообщение № 4/11142/сс:

«3 февраля 1940 года младший командир 336 стрелкового полка 16 особого стрелкового корпуса (Литва), выполняющий должность помощника коменданта гарнизона – Бутаев Гаджибалла явился в расположение полка в пьяном виде, за что командованием полка был отстранен от должности.

Того же числа Бутаев явился к военному прокурору корпуса с просьбой не отдавать его под суд, так как командование полка хочет предать его суду Военного трибунала.

Утром 4-го февраля с.г. Бутаев, под предлогом пойти в ларек кое-что купить, ушел в г. Н[ово]-Вилейки и до сего времени в часть не возвратился.

Принятыми мерами розыска было установлено, что Бутаев скрывается в г. Н[ово]-Вилейки и находится под опекой местной полиции.

12 февраля Бутаев был обнаружен в деревни Застонок-Пупан, в 4-х километрах севернее Н[ово]-Вилейки у некоего Покошто[973] Болеслава, который скрывал его. При попытке задержания, Бутаев успел скрыться вместе с хозяином дома.

Дальнейшим розыском установлено, что Бутаев скрывается в г. Вильно у некоего Пашкевича – владельца одного из магазинов в г. Н[ово]-Вилейки и что Покошто Болеслав и Пашкевич за укрытие Бутаева якобы от литовской полиции получили 350 лит.

Бутаев Гаджибалла, 1917 года рождения, член ВЛКСМ, по национальности лезгин, уроженец села Курах, Курахского района Дагестанской АССР.

В 16 особый стр[елковой] корпус Бутаев прибыл из 62 стр[елкового] полка 10 стр[елковой] дивизии 22 октября 1939 года в числе 300 человек красноармейцев.

27 октября 1939 года Бутаев подал докладную записку на имя помощника командира полка, чтобы он назначил его комендантом, так как он хорошо знает это дело. Комендантом он назначен не был, но был назначен командиром отделения взвода ПТО, а спустя месяц начальником штаба полка майором Нартовым Бутаев был назначен помощником коменданта гарнизона.

Приняты меры к розыску и задержанию Бутаева». На этом документе Локтионов наложил резолюцию: «Запросить комкора 16, задержан ли Бутаев. Его надо судить как дезертира. Донести»[974].

Однако поймать дезертира так и не удалось.

2 марта 1940 г. заместитель наркома обороны командарм 2-го ранга А.Д. Локтионов направил заместителю наркома иностранных дел В.Г. Деканозову отношение № 006616:

«4 февраля с.г. младший командир 336 стр. полка 16 ОСК (Литва) Бутаев Гаджибалла ушел в г. Ново-Вилейка и до сего времени в часть не возвратился.

12 февраля Бутаев был обнаружен в дер. Застонок Пупан (4 км сев[ернее] Н[ово]-Вилейки) у некоего Покошто Болеслава, который скрывал его. При попытке задержания, Бутаев скрылся вместе с хозяином дома. В дальнейшем установлено, что Бутаев скрывается в г. Вильно у Пашкевича – владельца одного из магазинов в г. Н[ово]-Вилейка и что Покошто Болеслав и Пашкевич за укрытие Бутаева якобы от литовской полиции получили 350 лит.

Бутаев Гаджибалла, 1917 г. рождения, член ВЛКСМ, по национальности лезгин, уроженец села Курах, Курахского района Дагестанской АССР.

В полку Бутаев выполнял должность помощника коменданта гарнизона. 3 февраля явился в полк пьяным за что был отстранен от должности. В тот же день Бутаев явился к прокурору с просьбой не отдавать его под суд, так как, по его словам, командование полка собиралось отдать его под суд.

Прошу оказать содействие в задержании дезертира Бутаева и возвращении его в СССР»[975].

7 апреля 1940 г. советник советского полпредства в Литве В.С. Семенов направил заместителю наркома иностранных дел В.Г. Деканозову письмо № 125/сс:

«Как мы сообщали ранее, в начале февраля с.г. из расположения частей РККА в Ново-Вилейке дезертировал младший командир Бутаев, который завязал связи с иностранной разведкой. Попытка изловить его на близлежащем хуторе, где он первоначально скрывался, была безуспешной, вследствие недостаточно быстрых действий наших соотв[етствующих] органов. Бутаев скрылся в Вильнюс, откуда взять его своими силами было очень трудно.

Командование обратилось поэтому с просьбой к лит[овским] властям о содействии, указав дом, в котором скрывался предатель. Произведенный литовцами обыск «оказался безрезультатным», но были произведены аресты среди жителей дома, причем арестованными оказались также люди нам сочувствующие.

Бутаев перебрался на другую квартиру и до командования сов[етских] войск дошли сведения о предполагающейся переброске Бутаева за границу. Тогда командование вновь обратилось к лит[овским] властям, требуя принять срочные меры к его поимке. Лит[овские] власти, придравшись к некоторым неосторожным выражениям сов[етского] пом[ощника] командира связи т. Никифорова и стараясь замазать самое дело, учинили нам по этому поводу полуофициальное представление. После соответствующих разъяснений т. Позднякова Тураускасу инцидент был признан исчерпанным.

Затем лит[овские] власти сообщили командованию, что ими разослано всем отделениям полиции предписание задержать Бутаева, если он появиться в их районе. Подозрительным было то, что не только полицейские чины, но и вице-министр инодел Тураускас высказывали убеждения в том, что Бутаев наверное окажет сопротивление и взять его живым не удастся.

В ночь на 25-е марта с.г. Бутаев был задержан лит[овской] ж[елезно]д[орожной] полицией на вокзале ст. Вильнюс в штатском платье и при нем было обнаружено удостоверение РККА, выданное на его имя. Тем не менее, полиция, спустя несколько часов, выпустила его на свободу. Литовцы объяснили это тем, что, по случившейся оплошности, вильнюсская ж[елезно]д[орожная] полиция якобы не получила упомянутого выше предписания и поверила Бутаеву, заявившему, что он выполняет особое поручение сов[етского] командования и поэтому не имеет формы. После этого Бутаев продолжает скрываться в Вильнюс[е].

Все поведение лит[овских] властей обличает их, как непосредственно причастных к этому делу. По мнению командования, они заняты теперь изысканием способов избавиться от Бутаева, как от неприятного против них свидетеля в случае, если он попадет живым в наши руки.

Сообщаем об этом Вам по материалам командования для сведения, на случай, если Вы найдете нужным какое-либо дипломатическое вмешательство со стороны Полпредства»[976].

Естественно, что советская сторона поставила вопрос о помощи в розыске и аресте дезертира перед литовским посланником в Москве. В ответ литовская сторона 10 мая сообщила, что «дезертир Бутаев энергично разыскивается и по обнаружении будет выдан»[977]. 16 мая советский полпред в Литве Н.Г. Поздняков сообщил в Москву, что розыск Бутаева не удался, поэтому пришлось «обратиться за содействием литовских властей, в смысле его поимки. Еще тогда же представители литовских властей спрашивали нас – а можно ли будет «стрелять в этого человека, если при задержании он окажет сопротивление»? Им было отвечено, что при аресте применение оружия всегда допустимо, но мы их просим избежать смертельного ранения. 12 мая наш Штаб получил от литовских властей извещение, что по имеющимся у них признакам они захватили Бутаева, но что он мертв, так как в критический момент «он сам пристрелил себя». В конечном счете, они просили произвести опознание. Опознание подтвердило, что это Бутаев. Труп Бутаева был передан нашим военным органам. Командование и мы не сомневаемся, что литовские власти сами пристрелили Б[утаева]. Этим самым они лишний раз проявили свои «дружеские» чувства в отношении Сов[етского] Союза и косвенно доказали, что в истории с Бутаевым (медлительность в розыске и поимке) их «рыльце оказалось в пушку». Видимо, они настолько далеко зашли в работе над Б[утаевым], что не рискнули передать его нам живым»[978].

17 мая В.Г. Деканозов направил наркому обороны сообщение № 393/пб: «Как Вам известно, в течение февраля месяца с.г. из расположения частей РККА в Ново-Вилейке (Литва) дезертировал младший командир Бутаев. После того, как попытки задержать и вернуть его своими силами не дали результатов, командование советских войск в Литве обратилось с просьбой к литовским властям о содействии в задержании и выдаче Бутаева. Однако поведение литовских властей, формально обещавших принять все меры к удовлетворению просьбы советского командования, изобличало их как непосредственно причастных к этому делу и не желающих выдать Бутаева (см. [вышеприведенную] прилагаемую копию письма советника Полпредства т. Семенова). Тогда мною от имени НКИД была передана официальная просьба литовскому посланнику в Москве Наткевичиусу оказать содействие в задержании и выдаче Бутаева.

Однако 14 мая Наткевичиус сообщил, в ответ на мою просьбу, что благодаря принятым литовскими властями мерам Бутаев был обнаружен, но при попытке арестовать его оказал сопротивление и затем застрелился.

В ответ на это сообщение Наткевичиусу 16-го мая с.г. было передано требование советских властей выдать труп застрелившегося Бутаева командованию советских войск в Литве.

Сообщаю Вам об этом для сведения.

Об ответе литовцев на наше требование сообщим дополнительно»[979].

26 мая 1940 г. заместитель начальника Особого отдела ГУГБ НКВД майор государственной безопасности Н.А. Осетров направил в Политуправление РККА спецсообщение № 4/28284/сс:

«В дополнение к нашему № 4/10215 от 17.02.40 г. о дезертирстве из Красной армии и измене родине младшего командира 336-го стр[елкового] полка 16-го особого стрелкового корпуса (Литва) Бутаева Г.А. сообщаем.

С 12 февраля 1940 года Бутаев скрывался в гор. Вильно у некоего Пашкевича – владельца одного из магазинов.

На требование командования корпуса перед литовскими властями о выдаче дезертировавшего Бутаева, последние ответили, что они его могут задержать с условием разрешить им в него стрелять, если он будет оказывать сопротивление. Командование корпуса на предложение литовских властей согласия не дало.

12-го мая 1940 года из штаба литовских войск сообщили, что в 13 часов дня, при попытке задержать агентами полиции Бутаева, последний выстрелом из браунинга в рот покончил жизнь самоубийством.

Для опознания трупа Бутаева к месту происшествия выехали работники прокуратуры корпуса и представители литовских войск, которыми было обнаружено, что Бутаев лежал мертвым в овраге недалеко от жилых помещений. На расстоянии одного метра сзади трупа валялся бельгийский браунинг № 1.

При осмотре в карманах Бутаева было обнаружено: три старых удостоверения, выданных 336-м стр[елковым] полком 16-го особого стрелкового корпуса о том, что Бутаев является помощником коменданта Н[ово]-Вилейского гарнизона советских войск, письмо к брату, в котором он пишет, что он стал фашистом и просит об этом не говорить родным, и несколько заявлений от граждан Литвы с просьбой устроить на службу в НКВД, помочь разыскать родственников в СССР и т. д.

На вопрос военного прокурора 16-го особого стрелкового корпуса инспектору полиции – можно ли поговорить с теми агентами, на глазах которых застрелился Бутаев, литовский прокурор ответил, что этих агентов сейчас нет, и сообщил, что Бутаев работал на французскую разведку и обещал об этом дать более широкую информацию. Это же подтвердил и литовский офицер – полковник Скурулис.

15 мая 1940 года на вопрос работника штаба 16-го ОСК – можно ли получить более широкую информацию относительно связей Бутаева с французской разведкой, полковник Скурулис уклонился от ответа, заявив, что он сказал тогда об этом необдуманно.

13 мая труп Бутаева был вскрыт, и при вскрытии оказалось, что Бутаев стрелял не в рот, как об этом заявила литовская полиция, а в сердце.

Есть основания предполагать, что Бутаев был убит литовской полицией»[980].

29 мая 1940 г. исполняющий должность Главного военного прокурора диввоенюрист Гаврилов направил начальнику Политуправления РККА спецсообщение № 23802/с, которым сообщал:

«4 февраля с.г. в Литве дезертировал помощник коменданта Ново-Вилейского гарнизона мл[адший] командир срочной службы 336-го с[трелкового] п[олка] Бутаев Гаджибал Алеевич.

К розыску его были привлечены литовские полицейские власти.

12 мая военному прокурору 16-го Особого стрелкового корпуса сообщили о том, что при попытке агентов литовской тайной полиции задержать Бутаева, последний застрелился.

По донесению военного прокурора 16-го ОСК, имеются основания полагать, что литовские полицейские застрелили Бутаева и инсценировали самоубийство.

Этим вопросом в настоящее время занимается заместитель Народного комиссара по иностранным делам тов. Деканозов»[981].

В приложении приводилось донесение военного прокурора 16-го ОСК военного юриста 1-го ранга Дроздова Главному военному прокурору Красной армии от 26 мая 1940 г. за № 00300:

«В дополнение к № 00286 от 14.05.40 года доношу, что все зависящие от В[оенной] П[рокуратуры] следственные действия по делу Бутаева закончены и никаких перепоручений ведения следствия по данному делу литовским властям с моей стороны не было.

Факт измены родине Бутаевым подтверждается его же письмом, адресованным брату, которое было обнаружено при осмотре трупа, где он пишет: “Я удрал из Красной армии и нахожусь в буржуазном государстве и что ты мне больше не брат, т. к. я фашист, а ты большевик”.

По предложению находившегося в то время в ВП 16 ОСК Военного прокурора округа тов. Румянцева дело Бутаева мною направлено в ВП БОВО для установления, имеются ли у него родственники, проживающие с ним вместе или жившие на его иждивении, на предмет привлечения последних к ответственности по закону об измене Родине. Вместе с делом направлен пистолет, обнаруженный на месте происшествия возле трупа Бутаева и извлеченная при вскрытии из трупа пуля для исследования и установления идентичности с оставшимися патронами в обойме данного пистолета.

[…]

Как только мы прибыли к офицеру связи полковнику Скурулис, нас сразу же интересовал вопрос – где находится труп, место происшествия, при каких обстоятельствах было самоубийство и откуда им известно, что это действительно есть Бутаев, а не кто-нибудь другой.

На заданные нами вопросы офицер связи ответил: что точно, где находится место происшествия, он не знает, и сейчас же вызвал к себе прокурора Виленского облсуда и инспектора полиции, которые знают место происшествия и подробности его. После этого этот же офицер связи заявил, что Бутаева пытались задержать агенты тайной полиции, и при попытке к задержанию по нему было произведено три выстрела в ноги, но выстрелы оказались безрезультатны, т. е. не было ни одного попадания. После этого Бутаев был окружен и, видя свое безвыходное положение, покончил жизнь самоубийством.

По имеющимся у них данным и признакам, сообщенным командованием советских войск еще ранее, есть основание полагать, что это есть действительно Бутаев. Во время ожидания прокурора и инспектора полиции этот же офицер связи сообщил нам, что у него имеются сведения, что Бутаев работал в пользу французской разведки. На мой вопрос, может ли он это подтвердить документально, а также и ознакомить нас с имеющимися у них по этому вопросу материалами, последний это еще раз подтвердил и пообещал просьбу выполнить. Причем добавил, что более подробные данные по этому вопросу имеет полиция.

По прибытию прокурора и инспектора полиции, последние подтвердили заявление офицера связи, как в части связи Бутаева с французской разведкой, так и в части обстоятельств убийства Бутаева, но при этом вилинский прокурор добавил, что Бутаев, будучи окружен, покончил жизнь самоубийством путем выстрела в рот.

По пути следования к месту происшествия прокурор мне заявил, что на место происшествия он уже выезжал, организовал там охрану, но осмотра трупа никто не производил. Прибывши на место происшествия, труп действительно охранялся полицейскими. На месте нами был произведен осмотр места происшествия. Как по наружному осмотру, а также и по найденным в карманах убитого документам (письмо, удостоверение, справки и др.) нами установлено, что это есть действительно Бутаев Гаджибал Алеевич, дезертировавший из 336 с.п. 4-го февраля с.г. Труп Бутаева лежал на левом боку, держа левую руку под себя, а правую протянутой вверх около лица. Пистолет лежал позади трупа на расстоянии 1,5 метра. Одет Бутаев был в гражданский костюм темно-зеленого цвета. Осмотрев место происшествия, труп Бутаева нами был отправлен в морг для вскрытия. Все обнаруженные документы и пистолет мною были изъяты. После этого, здесь же, на месте, имея в виду, что сам случай произошел днем (примерно в 13 часов по московскому времени), а также и то, что недалеко от места нахождения трупа Бутаева имеется несколько жилых домов, я обратил на это внимание прокурора и инспектора полиции, высказал предположение, что не исключена возможность, что всю эту картину, как преследование Бутаева, так и сам факт самоубийства (выстрел) могли видеть и слышать проживающие здесь граждане. Последний мне на это ответил, что кроме полицейских агентов очевидцами являются еще два свидетеля, которых они допросят и если нас интересуют их показания, то они могут их дать в переводе на русском языке. Кроме этого я тогда же поставил вопрос через командира связи советских войск майора Никифорова перед литовскими следственными органами, чтобы они разрешили присутствовать нашему представителю от командования при допросе вышеуказанных свидетелей и производстве обыска на квартире, где жил Бутаев, на это они дали свое согласие.

Одновременно литовские следственные органы от себя выставили просьбу, чтобы мы им дали обнаруженный возле трупа Бутаева пистолет для производства экспертизы, мотивируя тем, что за два дня перед случаем с Бутаевым в этом же районе были убиты с аналогичного оружия двое полицейских и не исключена возможность, что полицейские были убиты с данного пистолета. Поэтому им хотелось бы проверить, нет ли здесь идентичности в пулях. Я им ответил, что этот вопрос им следует разрешить через командование советских войск. С их стороны возражений не было.

В этот же день военный следователь Зубарев присутствовал при производстве обыска литовским судебным следователем на квартире, где жил Бутаев. Во время обыска, как вещей, так и записей, принадлежащих Бутаеву, обнаружено не было. Хозяйка данной квартиры в беседе с ней заявила, что Бутаев жил у нее с 8 мая с.г., говорил, что он приехал из Каунаса, устроился работать в Вильно на ж[елезную] д[орогу], работает в две смены и получает 250 литов в месяц. Дальше она сообщила, что 12 мая Бутаев ушел из квартиры в 7.00, а в 9.00 к нему приходил какой-то агент полиции и т. к. Бутаева не было дома, последний оставил ему записку следующего содержания: “Явитесь в полицию по такому-то адресу, Вам будет предоставлена хорошая работа”, после чего агент ушел. Бутаев же больше в квартиру не возвращался.

13 мая с.г. военный следователь присутствовал при допросе ряда других свидетелей из знакомых Бутаева. При вскрытии трупа Бутаева, произведенного в нашем присутствии, насильственных действий и признаков борьбы на теле обнаружено не было, но было установлено, что смерть наступила в результате огнестрельного пулевого ранения сердца и левого легкого, таким образом, опровергается информация литовских следственных органов в той части, что Бутаев стрелял в рот. Спустя 2–3 дня литовские власти вторично через командование затребовали пистолет и извлеченную из трупа Бутаева пулю по мотивам, указанным выше. Имея в виду, что в данном случае не исключена возможность всякого рода провокаций, я высказал командованию свои соображения, что револьвер и пулю литовским властям давать пока не следует, последнее со мной согласилось, литовским же властям командование сообщило, что пистолет и пуля направлены в СССР для экспертизы и могут быть даны им только лишь после их возвращения.

22 мая с.г. при запросе нашим командованием литовского следователя, когда можно получить обещаемый литовским прокурором материал допроса свидетелей, последний ответил, что пока они от нас не получат пистолет и пулю, никаких материалов мы не получим, а офицер связи полковник Скурулис по поводу обещанного им ознакомления нас с данными о работе Бутаева в пользу французской разведки сообщил, что у него никаких материалов нет, а сказанное им в этой части, т. е. что Бутаев связан с французской разведкой, это было его предположение и сказал он это необдуманно, за что принес извинение. В отношении же получения протоколов допроса свидетелей он сообщил, что таковые могут быть нами получены с разрешения министерства иностранных дел Литвы. После такого заявления полковника Скурулис наше командование по этим вопросам к прокурору виленского облсуда не обращалось.

Поведение литовских властей и их ответы на наши просьбы, а также все обстоятельства по делу дают основание предполагать, что в данном случае литовские власти сами убили Бутаева после его использования, инсценировав обстановку самоубийства.

ВП через командование обо всем этом довело до сведения полпреда СССР в Литве тов. Позднякова, кроме того, мною лично в беседе с зам. полпреда тов. Семеновым были изложены подробно все обстоятельства данного дела. Тов. Семенов мне и командованию предложил, чтобы мы больше вышеуказанных материалов от литовских властей не требовали, т. к. Полпредство само запросит все указанные документы через Наркоминдел Москву. Одновременно тов. Семенов сообщил, что результат разрешения данного вопроса нам будет сообщен, после чего я в свою очередь донесу Вам»[982].

29 мая 1940 г. начальник Особого отдела НКВД 16-го ОСК майор госбезопасности Кириллов составил совершенно секретную справку, которую 30 мая доложил Локтионову:

«БУТАЕВ Гаджибалла дезертировал из части 4-го февраля 1940 г. в 10 часов утра. Первоначальные действия Бутаева говорят за то, что изменить Родине по ранее задуманному плану Бутаев не хотел.

После того, как комиссар полка предупредил Бутаева, что он, Бутаев, будет посажен на гауптвахту и разжалован в красноармейцы за то, что 3-го февраля явился в часть выпивши, Бутаев обратился к прокурору корпуса и просил не предавать его суду Военного Трибунала. Однако, будучи мнительным и боясь ответственности, в 10 часов утра 4-го февраля с.г. Бутаев вышел из пределов городка и больше не вернулся.

Вскоре удалось установить, что Бутаев скрывается по очереди в двух квартирах: 1) у братьев Пукшто в дер. Застонок Пупан, в 4 км от гор. Вильно и 2) у торговца Н[ово]-Вилейки некоего Пашкевича, проживающего в доме № 10 по ул. Виленской.

В доме Пукшто нам Бутаева не удалось взять в связи с предупреждением о движении в деревню оперативной группы, после чего его стали укрывать у торговца Пашкевича в гор. Н[ово]-Вилейке и у сестры Пашкевича в гор. Вильно по ул. Рыдз-Смиглы, 29.

Об этом было доведено до сведения Полпреда тов. Позднякова, который рекомендовал официально поставить этот вопрос перед командованием литовских войск в гор. Вильно, что и было сделано.

3-го марта 1940 года командование 16 ОСК написало и отправило представление командующему виленской группой войск – бригадному генералу Черниус:

“В феврале месяце 1940 года военнослужащий Ново-Вилейского гарнизона – младший командир Бутаев совершил воинский проступок, и боясь ответственности – ушел самовольно в гор. Ново-Вилейка.

Я не принимал мер к его возвращению, считая, что он вернется сам. Но до меня дошли сведения, что враждебные нашей и литовской армии элементы – поляки, скрывают его, видимо имея какую-то политическую цель, возможно создание конфликта.

Нам точно известно, что Бутаева скрывали или скрывают поляки Пашкевич и Покошто Болеслав, проживающие в Ново-Вилейке – Виленская улица, дом № 10, переодев Бутаева в гражданское платье.

Не считая возможным на территории дружественного нам Литовского государства принимать какие-либо меры к его изъятию, честь имею просить Вас, Господин Бригадный Генерал, арестовать Бутаева через посредство полиции и передать его в мое распоряжение.

Для сведения сообщаю его приметы: ниже-среднего роста, худощавый, лицо смуглое, национальности – кавказской, говорит с акцентом”.

14-го марта от командования литовских войск в гор. Вильно был получен ответ: “В ответ на отношение от марта 3 с.г. за № 32, привожу Вас, Господин Комдив, в известность, что в указанном месте Бутаев не найден и, очевидно, больше там не бывает”.

25-го марта в поезде, идущем из Каунаса в Вильно, железнодорожная полиция задержала Бутаева, но последний предъявил документы, выданные ему командованием 336 СП (Бутаев был в гражданском платье). Полиция, якобы, не осмелилась его задержать, несмотря на то, что о Бутаеве полиция знала от командования литовских войск, что он разыскивается.

Позднее представители литовских войск не двусмысленно просили разрешения убить Бутаева и выдать его труп, на что наше командование не соглашалось.

В этот же период агентурно было точно установлено, что Бутаев находится под надзором полиции и последняя явно его [ис]пользует в предательских целях. У Пашкевича формально обыск был, но об этом обыске он заранее был предупрежден той же полицией. Пашкевич имел связь с Бутаевым до момента убийства Бутаева, что не могла не знать полиция и разведка.

Пашкевич нашей агентуре рассказал, что около двух недель он скрывал у себя в доме Бутаева, а когда Бутаев связался с комендантом вилейковской полиции Мешканец (или Мешканиус), то Бутаев сам решил уйти в Вильно, так как здесь его разыскивала советская разведка. Пашкевич также рассказал, что Бутаева охраняет полиция, и он посещает начальника полиции Петрушкаускас.

18-го апреля Бутаев под охраной полицейского посетил Пашкевича, но боялся войти в квартиру, и, переговорив несколько минут, скрылся вместе с полицейским.

29-го апреля была точно установлена квартира, где скрывали Бутаева, это за городом Вильно, откуда того же числа наш агент выманил Бутаева, но последний по дороге бежал и скрылся, использовав сильно пересеченную местность (овраги, бугры и т. д.). Однако этот район был окружен агентурными возможностями, и как видно литовской разведке оставался один выход: или выдать его и тем самым разоблачить себя в своих связях с Бутаевым, или убить, так как укрывать дальше они боялись во избежание политического скандала.

12-го мая они, якобы, проследили Бутаева и пытались задержать, но он “покончил жизнь самоубийством”. Версия о том, что Бутаев покончил жизнь самоубийством – мало убедительна. Бутаева убили переодетые агенты, а из дома был выгнан полицейским, так как нужно было создать обстановку, что он бежал. Убит Бутаев из пистолета прямо в сердце, полиция же первоначально говорила, что Бутаев стрелялся в рот.

Прокурор Вильно и офицер связи в момент осмотра трупа Бутаева заявили нашим представителям, что они имеют данные о том, что Бутаев работал на французскую разведку. Впоследствии отказались от своих заявлений, ссылаясь на неточность сказанного ими.

К выводу, что Бутаев убит литовцами – приводит и такой факт: 10-го мая с.г., т. е. за сутки до убийства Бутаева в город Вильно прибыл заведующий Западным отделом 2 отдела литовского штаба – подполковник Прансконис. Последний прибыл в гражданском платье, вел себя нервозно.

Факт убийства Бутаева дает основание связывать с экстренным приездом Пранскониса»[983].

Кроме того, дополнительные данные по делу Бутаева содержатся в докладе старшего инспектора Отдела работы политорганов Политуправления РККА полкового комиссара Мамонова, осуществлявшего проверку партийно-политической работы в частях 16-го ОСК с 27 по 30 мая 1940 г. В докладе за № 560/с, представленном начальнику Политуправления РККА 9 июня 1940 г., по этому вопросу сказано следующее: «В феврале месяце 1940 года дезертировал младший командир 336-го стр. полка Бутаев при следующих обстоятельствах: Бутаев прибыл в полк в октябре месяце 1939 года и рекомендовался младшим командиром, хотя документов, подтверждающих о том, что он младший командир, не было. Командование полка утвердило Бутаева младшим командиром. После этого Бутаев стал просить командира, комиссара полка и начальника штаба, чтобы его назначили помощником коменданта полка, приказа по полку о назначении его пом[ощником] коменданта нет, но с ноября месяца по февраль 1940 г. Бутаев работал пом[ощником] коменданта полка. Получив беспрепятственный выход с территории полка, Бутаев ежедневно находился в гор. Вильно и окрестностях, посещал притоны, пьянствовал у литовских граждан, рекомендовал себя работником НКВД. После его дезертирства найдены письма от литовских граждан, в которых они просили Бутаева принять их на работу в НКВД в качестве агентов. Для того чтобы сгладить свои поступки, Бутаев часто информировал военкома полка т. Яблокова о поведении комсостава в городе, кто с кем пьянствует и в какие притоны ходит. Этим самым завоевал себе доверие и только после неоднократного появления в пьяном виде в расположении полка с должности пом[ощника] коменданта был снят, а на другой день, т. е. 4-го февраля дезертировал. Через некоторое время органами НКВД место пребывания Бутаева было установлено, но так как он охранялся агентами тайной полиции его взять не удалось.

Тайная полиция, заметив, что за Бутаевым следят и поимка его может разоблачить их, убили Бутаева. Труп его найден 12 мая 1940 года в 5 км от военного городка. […] О пьянстве и разложении Бутаева сигналы в полку были, Яблоков, вместо принятия мер пресечь пьянство, часто пользовался информацией Бутаева о пьянстве и посещении притонов отдельными командирами»[984].

Как указывают в своей монографии М.Ю. Литвинов и А.В. Седунов, работавшие с материалами Центрального архива ФСБ Российской Федерации, Г.А. Бутаев «был привлечен к сотрудничеству на основе зависимости от литовских разведорганов. Сотрудники 2 отдела Генштаба дали ему задание на сбор информации о частях Красной Армии, их вооружении, о военных грузах, прибывающих из СССР в Литву, о настроениях среди красноармейцев. За предоставленную информацию Бутаеву выплачивались деньги»[985]. Факт вербовки Бутаева литовской военной разведкой и его убийство подтверждает и эстонский историк М. Ильмярв[986]. Сведения о контактах литовской госбезопасности и военной разведки с Бутаевым имеются и в показаниях бывшего начальника Департамента государственной безопасности МВД Литвы А. Повилайтиса[987]. Однако многие аспекты этой запутанной истории все еще не известны.

Дело Шутова. 3 мая 1940 г. НКВД направил в Политуправление РККА спецсообщение за № 4/24335/сс: «В ночь с 24-го на 25-е апреля 1940 года сбежал с поста красноармеец танковой бригады 16-го особого стрелкового корпуса – Шутов Петр Иванович.

Расследованием установлено:

24 апреля 1940 года в 20.00 часов Шутов заступил на подвижной пост патрулем с красноармейцем Поповым П.П. по охране северо-восточной части военного городка танковой бригады в гор. Вильно. В 21.45 красноармеец Попов ушел на ужин, а Шутов остался на посту один. Когда Попов в 22.10 возвратился с ужина, то Шутова на посту не обнаружил. В 24.00 при очередной смене Попов доложил разводящему Козлову об отсутствии Шутова. Около часа ночи был вызван дежурный взвод для поисков Шутова, но розыск результатов не дал.

Во время розыска было обнаружено, что под воротами забора Шутов подкопал яму и ушел в полном обмундировании с винтовкой, 15-тью патронами и противогазом.

В 500–600 метрах в старом окопчике был обнаружен его противогаз, присыпанный песком.

Узнав о побеге Шутова еще в 4 часа утра 25.04 с.г., командование бригады организовало розыск только в 14 часов того же дня, выслав в погоню за Шутовым 3 машины по трем дорогам. Одновременно было сообщено на заставу в погранотряд г. Ошмян[ы].

Вскоре примерно в двух километрах от городка в поле была найдена шинель Шутова и его след, который вел в сторону СССР, но вскоре был потерян.

Шутов П.И., 1917 года рождения, уроженец бывшей Симбирской губернии, беспартийный, образование 7 групп, бывший беспризорник, неуравновешенный и недисциплинированный.

Недавно Шутов получил из СССР письмо с фотографией девушки, о которой он много рассказывал своим товарищам, что он ее очень любит. Последние дни Шутов был замкнут, настойчиво изучал, куда течет речка Вилейка и как можно ночью определить, где восток и север и можно ли определить север по Большой Медведице.

24 апреля в 18.30 Шутов надел под военное обмундирование штатскую одежду. Есть предположение, что Шутов сбежал в СССР.

Ведется розыск»[988].

Временно исполняющий должность начальника политотдела 2-й легко-танковой бригады старший политрук Подкоринов сообщал начальникам политуправлений РККА, БОВО и политотдела 16-го ОСК, что 30 апреля 1940 г. красноармеец Трофименко Александр Григорьевич «явился к комиссару батальона старшему политруку тов. Марчукову и сообщил ему по делу о побеге красноармейца Шутова следующее:

Трофименко будучи на гауптвахте с 7 по 11 апреля, где в это время был Шутов, и красноармейцы 259-го отдельного ремонтно-восстановительного батальона Аникеев и Кондратьев, слышали разговор между Шутовым и Аникеевым о планах побега в Германию. Работая на дровяном складе (Трофименко числа не помнит), Шутов и Аникеев искали литовского солдата, который знал бы Клайпеду. По заявлению Трофименко беседовал с литовским солдатом и после этого отошел в сторону и разговаривал с Шутовым.

Причинами о несвоевременном докладе о готовящемся побеге Трофименко объяснил: “Я сам имел отрицательные настроения и проявлял недовольство в том, что нам часто на политзанятиях говорили, что в капиталистических странах живут плохо, тогда как здесь всего много, а в СССР стоят очереди и трудно достать хотя бы мануфактуры, поэтому я колебался”. Кроме того, в беседе с секретарем партбюро политруком тов. Дружининым Трофименко сказал: “Я до сих пор не знаю, за что расстреляли Тухачевского и Чернова (бывший Наркомзем), а полпред в Румынии Бутенко не похищен, а сбежал”.

Трофименко заявил комиссару батальона, что он является пособником побега Шутова, [в] чем считает себя виноватым. Для исправления своей вины предложил организовать поиски Шутова в направлении литовско-германской границы – Клайпеды, для этого просит дать ему гражданский костюм и одного командира, и заявил, что найдет Шутова в течение 2–3 дней. Кроме того, сказал: “Если вы мне не доверяете и боитесь, что я убью командира, то оружия мне не давайте”.

Трофименко и Кондратьев утром 1 мая 1940 года арестованы ОО УГБ НКВД при 2-й легкой танковой бригаде, арестован и красноармеец Сончев из ремонтно-восстановительного батальона за то, что он вместе с Аникеевым совершил самовольную отлучку и пытались организовать пьянку и по предположению знал о готовящемся побеге.

Красноармеец Аникеев отчислен из 2-й ЛТБр и откомандирован 28 апреля с.г. в 143-ю сд гор. Могилев, БССР»[989].

Кроме того, из доступных документов известно, что «Шутов Петр Иванович, красноармеец, шофер 29-го АТБ, 1917 года рождения, рабочий, б/п, русский, образование 7 классов, в РККА с 1938 г., родился в Тушинской волости, село Кривуши. В 1929 году от родителей бежал, беспризорничал, не знал, где живут родители, перед призывам работал машинистом на дизеле в гор. Челкарь. С осени 1939 г. на него наложено 10 дисциплинарных взысканий»[990].

В докладе Мамонова отмечалось, что «18 апреля кр[асноармее]ц 2 роты 29-го автотранспортного батальона 2-й лтб Шутов, будучи патрулем во дворе казармы, в 11 часов вечера бесследно исчез, только на другой день была обнаружена в 500 метрах от казармы его шинель и противогаз.

В прошлом Шутов недисциплинированный, имел самовольную отлучку, несколько случаев драки и пререканий с командиром.

Будучи на гауптвахте, среди группы кр[асноармей]цев высказывал настроение о дезертирстве. Настроения Шутова никто не изучал и решительных мер к его недисциплинированности не принимал»[991]. Как уже отмечалось, Шутов до 14 июня так и не был найден.

Дело Шмавгонца. 19 мая 1940 г. начальник политотдела 2-й легко-танковой бригады батальонный комиссар Титоров направил начальникам политуправлений РККА, БОВО и политотдела 16-го ОСК внеочередное политдонесение за № 00274: «Доношу, что 18 мая с.г. в 23.00 из 41-й отдельной саперной роты (где командир роты старший лейтенант тов. Грязнов, комиссар роты – ст[арший] политрук тов. Кравченко) красноармеец 2-го года службы Шмавгонец Н.З. сбежал в неизвестном направлении, поиски продолжаются.

Шмавгонец Николай Захарович, красноармеец, рождения 1917 года, белорус, член ВЛКСМ с 1940 года, рабочий, образование 5 групп, в Красной армии с мая 1938 года. До призыва в РККА работал шофером в Плещенской пожарной охране НКВД БССР, призван в мае 1938 г. Борисовским райвоенкоматом, БССР.

Родился в дер. Дубовое, Мошковского сельсовета, Оршанского района БССР. Женат, имеет одного ребенка 3-х лет. Жена Барейка Мария Адольфовна (девичья фамилия).

Отец и жена работают на заводе “Красный Октябрь” Оршанского р[айо]на БССР.

Шмавгонец имел 20 суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте в августе месяце 1939 года за самовольную отлучку. 13 мая 1940 года за недисциплинированность – самовольную отлучку в гор. Вильно командиром роты снят с шофера машины.

18 мая красноармеец Шмавгонец работал в красноармейской столовой в качестве заготовщика, вечером из рассказа красноармейцев саперной роты тов. Земского он был на стадионе, смотрел футбольную игру. Но во время вечерней поверки не оказалось, сбежал в красноармейском обмундировании. Командиром и комиссаром 41-й отдельной саперной роты тут же были организованы поиски его в военном городке, а так же по городу Вильно. Мною в эту же ночь были даны комиссару роты тов. Кравченко 3 легковые машины и приказано было, прежде всего, поехать по дороге в направлении границы СССР – Литва и другим направлениям.

Расследованием также установлено, что Шмавгонец познакомился с литовской девушкой и неоднократно ходил в самовольную отлучку в гор. Вильно, как уже известно, 12 мая был в самовольной отлучке, за что снят с должности шофера с автомашины. 17 мая вечером в период демонстрирования кинокартины для бойцов, с красноармейцем Ахметовым этой же роты был в самовольной отлучке у этой девушки.

19 мая днем были организованы поиски его как в городе, а так и вне города. Во время беседы с литовской девушкой, которая была знакома с Шмавгонец, она сообщила, что он был у нее вечером 17 мая с другим бойцом, распростился с ней и сказал, что он уезжает, по ее заявлению 18 мая он к ней не заходил.

Выводы:

Измена Родине – побег красноармейца Шмавгонец, организация этого побега, видимо, было подготовлено им раньше, т. к. он уже имел еще в СССР в 1939 году самовольную отлучку из части до 7 суток и, будучи здесь, неоднократно ходил в самовольную отлучку в г. Вильно, о чем не всегда было известно комиссару части – старшему политруку тов. Кравченко, это говорит о том, что в саперной роте слабо поставлена среди бойцов политико-воспитательная работа и индивидуальная работа с каждым.

Мною, особенно после тяжелого случая для бригады – измены Родины со стороны Шутова предупреждались комиссары частей и давались конкретные указания с тем, чтобы за малоустойчивыми красноармейцами необходимо установить особый индивидуальный контроль за полное его поведение, этого указания комиссаром 41-й саперной роты старшим политруком т. Кравченко не было выполнено, вследствие чего красноармеец Шмавгонец был в самовольной отлучке 17 мая вечером, но командование роты не знало, а так же и сам факт его побега, тогда как при тщательном бы контроле и наблюдении за ним, он был бы пойман». Было проведено совещание комсостава, поиски продолжаются[992].

28 мая 1940 г. исполняющий должность Главного военного прокурора диввоенюрист Гаврилов направил наркому обороны СССР и начальнику Политуправления РККА донесение за № 23089 о том, что «18 мая с.г. из 41-й отдельной саперной роты 2-й танковой бригады исчез красноармеец Шмавгонец Николай Захарович, 1917 года рождения, член ВЛКСМ, белорус, в РККА с 1938 г.

17 мая Шмавгонец был в самовольной отлучке и встречался с литовскими женщинами.

26 мая в 22 часа в г. Вильно Шмавгонец задержан и при опросе показал, что 18 мая он был задержан в г. Вильно гражданами, посажен в машину и отвезен в неизвестный дом, где его продержали около 7 суток в подвале. Интересовались сведениями о количестве вооружения, запаса артснарядов, причине передвижения бригады. По сообщению Шмавгонец в ночь на 25 мая с завязанными глазами и руками был вывезен за город, по дороге угрожали расстрелять, потом отпустили.

По этому делу производится следствие»[993].

Эта же версия попала в доклад Мамонова: «18-го мая кр[асноармее]ц 41 саперной роты 2 лтб Шмавгонец, член ВЛКСМ, ушел в самовольную отлучку в г. Вильно к знакомой женщине (польке). Пьянствовал у нее, в результате попал в лапы разведки, которая держала его в течение 5 дней, неоднократно допрашивала о состоянии танковой бригады.

В прошлом Шмавгонец недисциплинированный, систематически ходил в самовольные отлучки к литовским женщинам. В СССР имеет трех жен»[994].

Действительно, на допросе, проведенном 28 мая заместителем Народного Комиссара Обороны Союза ССР командармом 2-го ранга Локтионовым, Шмавгонец показал:

«Шмавгонец Николай Захарович 1917 года рождения, крестьянин колхозник, белорусс, член ВЛКСМ, женат. Уроженец колхоза Червоный Кубы, Роска-Селецкого сельсовета, Оршанского района БССР, в армии с мая месяца 1938 года.

Семья состоит: жена, двое детей, сестра, брат и отец. Образование 5 классов.

Шмавгонец предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний.

ВОПРОС: Шмавгонец, расскажите последовательно и правдиво, где вы были и что делали в период между 18 и 27 мая?

ОТВЕТ: 18 числа в 22 часа я решил пойти к одной девушке погулять.

ВОПРОС: Вы получили разрешение своего командира на увольнение?

ОТВЕТ: Нет, я решил пойти сам, зная, что отпуска не получу, и совершил самовольную отлучку. С моим отъездом из Вильно хотел попрощаться с девушкой.

ВОПРОС: Через какие ворота прошли?

ОТВЕТ: Я прошел через ворота, охраняемые литовскими солдатами, зная, что через наши ворота не пропустили бы.

ВОПРОС: И часто вы этими воротами пользовались?

ОТВЕТ: Два раза.

ВОПРОС: Последний раз 18 мая был второй или третий?

ОТВЕТ: Второй раз.

ВОПРОС: Вас остановил литовский часовой?

ОТВЕТ: Нет, никто меня не останавливал.

ВОПРОС: Продолжайте рассказывать дальше.

ОТВЕТ: Когда я вышел из ворот, то сразу направился к знакомой девушке Юлии Савицкой, проживающей по Кальварийской улице дом № 103. До Кальварийской улицы я шел одним из переулков (не помню названия), где увидел легковую машину иностранного типа, стоявшую на дороге. Машина маленького размера, черного цвета, на четырех человек. Возле нее возились два человека. Проходя мимо машины, я был остановлен одним из этих людей. Он попросил меня помочь починить машину, потому что они, видимо, сами не могли исправить. Я стал отказываться, так как машин таких не знаю, и исправить повреждение не могу, но они очень упрашивали, и я решил посмотреть зажигание. Контакты наковальни и молоточки в распределительном механизме были разрегулированы, и я это повреждение устранил. Машина завелась, и незнакомые мне люди попросили меня поехать с ними и посмотреть их машину на ходу. Я согласился. Шофер был без фуражки с прической, одет был в темно-синий костюм. Лицо его для меня было незаметно ввиду темноты.

Второй пассажир был выше среднего роста, одет в костюм желтого цвета, в шляпе, волосы черные с сединой, под носом маленькие усики, на вид ему лет 40, кругловатое лицо, плотноватый с небольшим брюшком. Дорогой этот пассажир начал расспрашивать меня о жизни в Советском Союзе. Он приводил примеры с наших красноармейцев, которые говорят по-разному: одни говорят, что в СССР жить хорошо, другие жалуются на плохую жизнь. На его вопросы и замечания я ничего не ответил, а только сказал ему, что лучше всего самому съездить и посмотреть. Мы ехали по Кальварийской улице по направлению в город. Проехали “Зеленый мост” через р. Вилию и шофер вскоре повернул направо, и через некоторое время остановился у магазина. Пассажир зашел в магазин за покупками, а я хотел уйти, но шофер опять уговорил меня остаться. Пассажир возвратился с покупками, и мы поехали дальше.

ВОПРОС: Что вас побудило поехать с незнакомыми лицами после того, как они закупили в магазине какие-то продукты и пригласили вас поехать дальше?

ОТВЕТ: Они сказали так: мы поедем к квартире, оставим продукты, и вы вернетесь назад, отвезем вас к казарме.

Так как к девушке, к которой я собирался, не дошел, они сказали – можем подвести к казарме или к девушке – я поехал.

Я не знаю улиц, где мы ездили, но поворачивали несколько раз и в одном из переулков остановились, затем заехали во двор какого-то дома. Ворота за собой они закрыли. Меня стали приглашать в квартиру. Я сначала отказывался, но потом согласился войти и попить воды и покурить. Шофер остался во дворе, а мы с незнакомым пассажиром вошли в комнату. Он за мной закрыл дверь на ключ. Я удивился, но думал, что у них так заведено – после входа в комнату закрывать дверь на ключ. В комнате сидела женщина лет 22, которая быстро ушла. Через минут 10 после ее ухода, в комнату постучались и вошли два гражданина. Оба были легко одеты – брюки на выпуск и в рубахах, с виду лет 30 и 35. Один из них задал мне вопрос: “Расскажите, как у вас в Советском Союзе с колхозами: насильно тянут людей или они сами идут в колхозы; говорят, что у вас очень тяжело живется?” Я ответил, что у нас в колхозы идут добровольно, и никто никого силой не тянет. Дальше они повели разговор о жизни рабочих в Советском Союзе. Спрашивая меня, они одновременно высказывались, что в Советском Союзе нет товаров, что рабочий мало зарабатывает и живет плохо. Спрашивали о стахановцах – сколько они зарабатывают. Я ответил, что стахановцы много зарабатывают.

Они недоверчиво слушали мои ответы и продолжали убеждать меня, что в СССР жить очень плохо. После этого разговор перешел о жизни Красной армии. Они задавали разные вопросы: “когда я вступил в армию? Добровольно или нет?” “Чем я занимаюсь – моя работа”, “не взят ли я силой в Красную Армию?” или “может быть, пошел добровольно?” Я ответил, что работаю шофером на машине. Они продолжали вопросы о количестве людей у нас в части, и какого я рода войск. На первый вопрос я ответил уклончиво, а на второй ответил, что я красноармеец танковой части. В это время пришла снова женщина, и ей предложили приготовить покушать. Я стал собираться домой, но они упрашивали меня остаться с ними ужинать и убеждали, чтобы я не боялся ничего, потому что никто не будет, кроме их, знать, какие вопросы мне задавали.

Меня пригласили ужинать и предложили водку и пиво. Водку я отказался пить, а пива бокал выпил. Затем мы вошли в другую комнату, где эти же лица продолжали задавать мне вопросы: как охраняется оружие в казарме, сколько патронов на бойца, и находятся ли они в казарме, где находятся склады боеприпасов, какое оружие дается командному составу, берут ли командиры оружие с собой, когда идут в город или оставляют в казарме и сколько берут с собой патрон. Я ответил, что командный состав всегда носит с собой оружие, но сколько патрон берет с собой – сказать не могу и где хранятся боеприпасы – не знаю. После моего ответа они стали говорить между собой на каком-то языке, но не на польском. Точно сказать на каком языке шел между ними разговор не могу, потому что не знаю языков. Поговорив между собой, они задали мне вопрос – «знаю ли я хорошо танк». Я ответил, что я шофер и танк не знаю. Они завели разговор о толщине брони на танках, о калибре пушки, о длине танка, об устройстве работы для прислуги в танке. На эти вопросы я точно не мог ответить и не хотел, – отвечал уклончиво. Еще был задан вопрос: “какой системы пулемет устанавливается на танке?” В это время другой подсказывает – “не Дегтярев ли?” Я ответил “Дегтярев”. Потом пошли вопросы и ответы такого порядка: – сколько машин у вас в части? я ответил – не знаю; они спросили, а какие типы имеются у вас машин? я ответил – не знаю; они – “ну ничего, вы отдохнете у нас, тогда нам все и расскажете”.

Я сказал, что мне надо идти домой, я и так опоздал, и меня будут ругать. Они – “не беспокойтесь, никто не видел, куда вы уехали. Вы лучше скажите, кто ли у вас самый главный командир в г. Вильно и в Н-Вилейке?” Я ответил – фамилии не знаю. Они – “ну как хочешь, а о машинах ты нам должен сказать. Вот поспишь у нас, а завтра все скажешь”. Потом задали вопрос: “куда это ваши части уезжают, не на границу ли?” “Вам разве в Финляндии мало дали?” Я ответил – “Мы своего добились”. Они – “скажи все-таки, как называется ваша часть?” Я ответил – “просто называется танковая часть”.

Затем вопросы начала задавать женщина, которая вошла под конец нашего разговора. Она интересовалась, почему наши командиры набрасываются на товары и много увозят отсюда. Я сказал, что у нашего комсостава много денег, поэтому наш командир много покупает, но она со мной не согласилась. Я стал собираться домой, но меня не пустили и начали угрожать пистолетом. Мне предложили лечь спать на диван. Ночью я не спал и хотел через окно убежать, но ставни были очень крепкие, и я не решился их ломать. У меня был комсомольский билет, два пропуска на выезд из ворот, путевка и шоферские права. Все я изорвал, за исключением комсомольского билета и шоферских прав, которые я спрятал в сапог, а изорванные документы спрятал в старый мягкий порванный стул.

На второй день меня обыскали по карманам, но ничего не нашли. Искали мою фотокарточку и комсомольский или партийный билет. Предлагали деньги и принесли гражданский костюм, приглашали работать с ними, но я от всего отказался. Потом снова задавали вчерашние вопросы: как называется часть, куда уезжает, какие знаете машины – танки. И когда я отказался отвечать, то они угрожали, что заставят меня говорить голодовкой. Мне предлагали водку, но я всегда отказывался и не пил.

В этой квартире меня продержали до вечера 20 мая. Вечером собрались все трое и стали угрожать оружием. Тот, который привез меня в машине, вынул пистолет и говорит: “Вот я тебя сейчас подстрелю, тогда все скажешь”. Я испугался и начал плакать, говоря, что я ничего не знаю и не могу им говорить. После этого меня вывели из комнаты и посадили в подвал со входом внутри квартиры.

21 и 22 мая мне давали только хлеба не более 100 грамм, затем 23 и 24 мая мне не давали вовсе кушать и пить. Все это время ко мне приходили и спрашивали, желаю ли я отвечать на их вопросы. Я ничего им не отвечал.

25 мая около 2-х часов ночи они вывезли меня за город и вытолкнули из машины в лесу, развязав руки и глаза, которые были у меня закрыты полотенцем еще в подвале. Здесь последний раз они мне пригрозили расстрелом, если я ничего не скажу. Я отказался говорить. Я заметил, что шофер был другой, и номеров у машины не было. Они уехали, а я остался в лесу. Я пошел дальше по лесу. Когда я вышел на окраину леса, я увидел, что есть какая-то деревня и хутора, собаки залаяли. Я пошел к той деревне поближе к домам. Все еще спали. Потом я пошел по полю, шел пока не попал на шоссе. Этим шоссе пошел до города. В городе я шел переулками, а по улицам не пошел. В городе я пошел в свою бригаду. Я не знал, все ли уехали, и пошел к литовским воротам, чтобы спросить у часовых. Часовые мне ничего не сказали. Я прошел по городку несколько раз. Там, где были наши казармы и склады – стояли уже литовские часовые и патрули. Я долго ходил, потом ушел в город. Не найдя в городе свою часть, я пошел к знакомой девушке Юлии. Она и мать ее сообщили мне, что приходил кто-то из наших командиров и предъявил требование сказать, где я, иначе они заявят в полицию. Поэтому девушка и мать сказали: уходи в свою часть, это будет лучше тебе и лучше будет нам.

Я привел себя в порядок, почистил сапоги, позавтракал у них и ушел в город – в Вильно, чтобы увидеть военную нашу машину и уехать в свою часть. Я хотел уехать в Ново-Вилейку на автобусе, но не было денег, поэтому и пошел в гор. Вильно. Долго ходил по городу, до вечера и нигде машины не мог найти. Наконец около моста я встретил машину из хлебопекарни. Я подошел к машине, и командир спросил у меня: “Куда идете? Увольнительная есть?” Я ответил, что нет. “А чего вы шляетесь по городу?” Я сказал, что поеду с вами и командир забрал меня. Когда я приехал, меня позвали в комнату. Говорил со мной комиссар, а минут через 10 позвонили в штаб и вызвали машину. Приехала машина полуторатонная, меня посадили и привезли в Ново-Вилейку в штаб корпуса.

ВОПРОС: Что бросилось вам в глаза, точнее какая была обстановка в квартире диверсантов? Что это квартира жилая была или служебное здание?

ОТВЕТ: Эта квартира мало походила на жилую. В квартире было чисто, стоял стол, несколько мягких стульев, простой стол.

ВОПРОС: В других комнатах были?

ОТВЕТ: Был во второй комнате. Эта комната напоминает столовую, т. к. там был буфет.

ВОПРОС: Находясь в этой комнате два дня, вы не слышали никакого разговора, шума или детского плача – по соседству с квартирой?

ОТВЕТ: В квартире было тихо, ничего не было слышно. Если бы были голоса, я бы поднял крик.

ВОПРОС: Почему вы не пытались взломать ставню?

ОТВЕТ: Я постучался в первый день, но было крепко закрыто.

ВОПРОС: Как у вас случилось, что вы, имея намерение пойти к девушке, не дошли, а попали в руки диверсантов?

ОТВЕТ: Я решил, что сначала исправлю машину, а потом пойду к девушке, но не пошел сразу, а согласился поехать с ними.

ВОПРОС: Деньги вам предлагали?

ОТВЕТ: Предлагали и предложили переодеться в гражданское платье.

ВОПРОС: Когда предлагали?

ОТВЕТ: На второй день. Я сказал, что денег не возьму, и одежду одевать не стал.

ВОПРОС: Когда вам предлагали деньги и одежду, вы поняли, для чего это делается?

ОТВЕТ: Я понял – чтобы я выполнял их задания.

ВОПРОС: Перейти на их сторону и стать шпионом?

ОТВЕТ: Так и я понял.

ВОПРОС: Какие еще предложения вам делали?

ОТВЕТ: Говорили, побудьте у нас, посмотрим, что получится. Потом отпустим домой, и в Москве побудете. Они же – “вы были в Москве?” Я ответил, что нет. Они – побываете.

ВОПРОС: Вы сказали, что два дня находились в комнате. Была охрана в квартире?

ОТВЕТ: В коридоре кто-то был. Дверь была закрыта, но ключа не было. Когда я стал пробовать открыть дверь – кто-то подходил.

ВОПРОС: Вам завтрак и обед приносили в комнату, в которой вы сидели или приглашали в другую комнату?

ОТВЕТ: Приносил высокий человек в комнату, где я сидел. Человек, который задавал мне вопросы.

ВОПРОС: Вы оказывали сопротивление, когда вам стали завязывать руки и глаза?

ОТВЕТ: Я не сопротивлялся.

ВОПРОС: Что вы могли наблюдать из окна подвала?

ОТВЕТ: Ничего не было видно, сбоку была стена следующего дома.

ВОПРОС: Не помните ли вы дом, где вы сидели шесть суток, точнее – его внешний вид.

ОТВЕТ: Припоминаю, что дом одноэтажный, деревянный, ворота деревянные. Дом, кажется, угловой, по какой улице – не знаю. Слева дома – деревянный большой забор. Слева же этого дома рядом стоит большой кирпичный дом этажа два или три, точно не приметил.

ВОПРОС: Какие еще особенности вы запомнили внешней стороны дома?

ОТВЕТ: Ворота простые, деревянные, других особенностей не приметил.

ВОПРОС: Что еще можете сказать?

ОТВЕТ: Когда я отказывался от всех предложений, мне сказали: “вы боитесь остаться в Вильно, чтобы вас знающие командиры не схватили. Тогда мы переведем вас в другое место, где вас никто не будет знать, и вам нечего будет бояться”. Но я знаю, что это будет изменой родине, к тому же у меня есть семья и это предложение я категорически отверг.

ВОПРОС: Что еще можете добавить к вышесказанному?

ОТВЕТ: Больше добавить нечего. Я сказал все»[995].

Эту же версию Шмавгонец изложил на допросе, проведенном 28 мая 1940 г. начальником Особого отдела НКВД 16-го ОСК майором госбезопасности Кирилловым:

«ВОПРОС: Расскажите, при каких обстоятельствах вы познакомились с девушкой Юлией?

ОТВЕТ: С Юлией я познакомился в апреле месяце с.г. совсем случайно. Я мыл машину грузовую за городком, в небольшом болоте, где мы постоянно мыли. Юлия куда-то шла в это время, остановилась, заговорила с нами, и мы с ней познакомились.

ВОПРОС: Почему вы говорите мы, если вы были один?

ОТВЕТ: Потому, что я в это время был не один, а рядом со мной мыл машину красноармеец Ахметов и в это время он тоже с ней познакомился.

ВОПРОС: Кто еще тогда был с Юлией из ее подруг?

ОТВЕТ: С ней в это время была ее подруга Галя.

ВОПРОС: Знаете ли вы фамилию Юлии?

ОТВЕТ: Ее фамилия – Савицкая.

ВОПРОС: А как фамилия Елены, которую вы называли Гелия?

ОТВЕТ: Мне известно, что Елена или Гэли – тоже Савицкая, так как они мне отрекомендовались.

ВОПРОС: Сколько раз вы у контрольных ворот встречались с Савицкой Юлией?

ОТВЕТ: У контрольных ворот с Савицкой Юлией я встречался один раз и то случайно. Юлия со своей подругой шла из леса, а я в это время выезжал из городка не на своей машине, и в это время встретились и постояли 2–3 минуты.

ВОПРОС: Как вы узнали адрес Савицкой Юлии?

ОТВЕТ: При первом нашем знакомстве Ахметов спросил их адрес, и они сказали.

ВОПРОС: Сколько всего раз вы встречались с Савицкой Юлией?

ОТВЕТ: Всего с ней встречался 4 раза.

ВОПРОС: Где встречались?

ОТВЕТ: Первый раз я с ней встретился и познакомился, как я уже сказал выше, около болота за городком, где я мыл машину. Вторично я встретился там же и при тех же обстоятельствах, т. е. у болота, где мыл чужую машину. При второй моей встрече присутствовал красноармеец Ахметов и красноармеец Головенко – оба шофера. Третий раз я с ней встретился уже у нее на квартире, куда я ходил с красноармейцем Ахметовым. Поправляюсь, я ошибся: в третий раз я ее видел, когда самовольно ездил в город на автомашине за фотобумагой для красноармейца Кривенцова, который занимается фотолюбительским делом, которому комиссар роты старший политрук Кравченко дает фотоаппарат для фотографирования красноармейцев. Возвращаясь из города Вильно, я, проезжая мимо ее дома, остановился, она вышла, и я с ней переговорил. Это было 11-го числа мая месяца. Четвертый раз я виделся с Юлией 17 дня мая месяца, когда я вместе с красноармейцем Ахметовым ушли в самовольную отлучку и пробыли у Юлии до 1 часу ночи, а Ахметов в это время ушел немного раньше, так как он был с девушкой – с Савицкой Еленой. Пятый раз я ушел к ней 18-го дня мая месяца, но не дошел до нее. О причинах – почему я не дошел до нее, я говорил на предыдущем допросе.

ВОПРОС: Где вы шестой раз с ней встретились?

ОТВЕТ: Я забыл, что я с ней еще встречался за контрольными воротами, когда я ехал на чужой машине мыть ее.

ВОПРОС: А кто шофер этой машины был?

ОТВЕТ: Шофер этой машины был красноармеец Головенко, он на ней ехал, а я – с ним, и еще был красноармеец Ахметов.

ВОПРОС: Сколько еще раз вы были у нее?

ОТВЕТ: Седьмой раз я был у Юлии с ночи 25 на 26 мая и день 26-го.

ВОПРОС: Теперь подытожим: сколько же раз вы виделись с Юлией и из этого количества встреч бывали у нее на квартире?

ОТВЕТ: Всего я с Юлией имел 7 встреч, а из этого количества три раза был у нее на квартире.

ВОПРОС: Кто с вами еще ходил на эту квартиру?

ОТВЕТ: Всего один раз со мной на этой квартире был красноармеец Ахметов.

ВОПРОС: Юлия и Елена, что, родные сестры и вместе живут?

ОТВЕТ: Нет, не родные сестры и не вместе живут, но кажется у них одна фамилия – Савицкие.

ВОПРОС: Следствию точно известно, что фамилия Савицкая принадлежит Елене. Елена действительно Савицкая, а Юлия имеет другую фамилию. Не помните ли вы – не называл кто Юлию по фамилии?

ОТВЕТ: Я их знаю как Савицких, других фамилий я не знаю.

ВОПРОС: Вы никогда на машине не подвозили Юлию?

ОТВЕТ: Такого случая не было, чтобы я подвозил Юлию на машине или катал ее.

ВОПРОС: А сколько раз вы были на квартире у Елены?

ОТВЕТ: В квартире Елены ни разу не был.

ВОПРОС: По какой улице Юлия живет, дом № и кто с ней живет?

ОТВЕТ: Проживает она в доме № 103 по Кальварийской улице. Живет она с отцом и матерью и ее братишка. Занимают они одну комнату. Отец безработный, мать безработная, Юлия тоже не работает.

ВОПРОС: Вы не интересовались – на какие средства они живут?

ОТВЕТ: Я спрашивал – Юлия ответила, что отец работал, но сейчас не работает.

ВОПРОС: А вы ни разу не поинтересовались, на какие средства они водку покупают?

ОТВЕТ: Я не видел, чтобы была у них водка – или они покупали.

ВОПРОС: Когда вы бывали в квартире Юлии, кто из посторонних граждан приходили к ней в дом: подруги, знакомые, родственники и другие?

ОТВЕТ: Приходила только Лена, а последний раз была еще соседка, ни имени, ни фамилии ее я не знаю.

ВОПРОС: Юлия не рассказывала вам, что к ней еще красноармейцы ходят?

ОТВЕТ: Нет, не говорила и я не знаю.

ВОПРОС: Кто из гражданских лиц посещал квартиру Юлии?

ОТВЕТ: В момент моего посещения этой квартиры туда из гражданских лиц никто не заходил, но 17-го дня мая месяца, т. е. при первом моем посещении этой квартиры, мать Юлии говорила мне, что Юлия имеет жениха-литовца, он сватает ее, но Юлия за него не хочет идти. С Юлией я на эту тему не говорил.

ВОПРОС: Каким вы себя представляли Юлии?

ОТВЕТ: Я говорил ей, что я холост; а в действительности я женат и имею двух детей; жена мая работает на проволочно-гвоздильном заводе г. Орша, БССР. Письма я от жены получал регулярно, и бросать ее не собирался.

ВОПРОС: А вы не обещали Юлии жениться на ней?

ОТВЕТ: Нет, не обещал.

ВОПРОС: Следствию точно известно, что вы обещали жениться на ней, и фактически с ней жили. Почему вы следствию все время говорите неправду?

ОТВЕТ: Признаюсь, что я обещал жениться на ней, но в интимной связи с ней не состоял, несмотря на то, что ночевал у нее.

ВОПРОС: Бывали ли вы с Юлией у ее знакомых? Если бывали, то назовите у кого, и их адреса.

ОТВЕТ: Нет, с ней я никуда не ходил.

ВОПРОС: 17-го числа мая месяца, когда вы были у Юлии с Ахметовым, вы договорились с ней, что вы придете к ней 18-го?

ОТВЕТ: О встрече с ней на 18-е мы не договаривались.

ВОПРОС: Как реагировала Юлия, когда вы обещали жениться на ней: согласилась ли она на это предложение и какие при этом выставила требования?

ОТВЕТ: После нескольких встреч с Юлией, в частности 17 числа, когда я был у нее на квартире, я с ней договорился, что я на ней женюсь, но запишемся в СССР, но она говорила мне, что можно было бы здесь повенчаться, но у тебя нет времени, а я ответил, что здесь нельзя и нет времени.

ВОПРОС: Куда вы ходили 26-го вместе с Юлией?

ОТВЕТ: Никуда не ходили.

ВОПРОС: Следствию точно известно, что вы с Юлией ходили в парикмахерскую.

ОТВЕТ: Нет, не ходили.

ВОПРОС: Где вы были 23-го дня мая месяца?

ОТВЕТ: 23-го я сидел в городе в подвале в неизвестном мне доме.

ВОПРОС: При каком посещении квартиры Юлии вы там видели литовского солдата?

ОТВЕТ: В момент моего посещения квартиры Юлии я там литовского солдата не видел, но Юлия мне рассказывала, что у нее был литовский солдат, случайно заходил попить воды.

ВОПРОС: Из каких же источников литовский солдат вас хорошо знает, знает ваше имя, знает, что вы подарили фотокарточку Юлии и т. д.?

ОТВЕТ: Фотокарточку Юлии я действительно подарил, а литовский солдат, возможно, ходил к ней и от нее узнал про меня, но я его не знаю.

ВОПРОС: Фотокарточку подарили только Юлии или еще кому, и сколько дали Юлии фотокарточек?

ОТВЕТ: Фотокарточку дал только Юлии и только одну фотокарточку. На этой карточке мы были сфотографированы вдвоем с Ахметовым. Больше никому не давал своей фотокарточки.

ВОПРОС: Но Елена Савицкая тоже имеет вашу карточку, где вы сфотографированы вместе с Ахметовым. Кто ей подарил?

ОТВЕТ: Елене Савицкой подарил фотокарточку Ахметов, о чем он мне рассказывал 18-го в 12 часов дня.

ВОПРОС: Но 18-го числа Ахметова не было в бригаде, он выехал в Гайжуны?

ОТВЕТ: 18-го числа он мне рассказывал до обеда.

ВОПРОС: Имелись ли случаи выпивки у Юлии на квартире?

ОТВЕТ: Нет, выпивок не было. Только один раз 26-го я кушал у нее на квартире.

ВОПРОС: Был ли у вас разговор с Юлией, когда вы говорили с ней, что когда вы демобилизуетесь, тогда останетесь здесь в Литве?

ОТВЕТ: Нет, такого разговора не было. Я только ей говорил, что когда я демобилизуюсь из РККА, тогда потребую документы, чтобы ее забрать в СССР.

ВОПРОС: С кем вы имели разговор относительно приобретения гражданского платья и для чего?

ОТВЕТ: Разговор на эту тему я имел с Юлией, дело было так: когда вопрос зашел у нас с ней о женитьбе, и она высказала пожелание венчаться здесь, то я ей сказал: «а как же мне венчаться в военной форме». Юлия ответила мне, что можно переодеться в гражданское платье, и никто не будет знать, что ты русский или поляк, а как будто бы ты литовец.

ВОПРОС: Где Юлия думала достать костюм для вас?

ОТВЕТ: Я думаю, что если я серьезно решился бы жениться здесь, то гражданский костюм попросил бы у командиров.

ВОПРОС: Вы окончательно запутались в ваших показаниях: с каких это пор красноармейцам разрешают жениться в Литве, и не лучше ли вам говорить правду?

ОТВЕТ: Я уверяю, что такой разговор у нас был, но для других целей я гражданский костюм не просил.

ВОПРОС: Через какие ворота вы проходили 18-го, уходя в самовольную отлучку?

ОТВЕТ: 18-го я проходил через литовские ворота.

ВОПРОС: Когда вы вышли из ворот, куда вы пошли, какими местами, пока дошли до машины?

ОТВЕТ: Когда я вышел из ворот, я пошел напрямую параллельной улицы Варковской и вышел на Кальварийскую, свернул влево на ту сторону, где проживает Юлия. Но до Юлии я не дошел, т. к. ее дом, где она квартирует, № 103, а я остановился у машины против дома № 123, т. е. это было ближе ко мне.

ВОПРОС: Что это за машина, возле которой вы остановились, и кому она принадлежала?

ОТВЕТ: Машина была легковая – малолитражная, кому она принадлежала, не знаю, в ней было два человека – гражданских. О причинах – почему я остановился возле этой машины, я уже указал в предыдущем допросе.

ВОПРОС: Когда у вас состоялась последняя встреча с Юлией?

ОТВЕТ: Последний раз я имел с ней встречу с ночи 25 и целый день 26 дня мая месяца.

ВОПРОС: Юлия не интересовалась у вас, почему вы не пришли 18-го, а почему пришли в ночь 25-го?

ОТВЕТ: Да, Юлия у меня интересовалась и спрашивала, почему я не приходил эти дни и где я был до 26-го. Юлия также говорила, что к ней приходили мои командиры и спрашивали меня, и что она, якобы, знает, где я находился, но т. к. она не знала, она ничего сказать не могла. Сам я объяснил Юлии, что я все это время находился в городе в самовольной отлучке. В начале я хотел ей рассказать правду, что со мной произошло, но посчитал, что это будет неудобно, и решил ей солгать.

ВОПРОС: Вы говорите неправду. Следствию известно, что Юлии вы рассказали другое. Расскажите, что вы ей сказали о вашем отсутствии.

ОТВЕТ: Признаюсь, что Юлии я рассказал, когда 18-го я направился к ней, меня захватили два неизвестных гражданских человека и держали меня в подвале до 25-го, а 25 вечером вывезли за город и выбросили.

ВОПРОС: Когда вы 26-го явились к Юлии, что она вам говорила?

ОТВЕТ: Она мне сказала, чтобы я пошел в казарму, где, возможно, я еще найду своих командиров, т. к. все почти уехали, и я должен к ним явиться, так как они меня ищут.

ВОПРОС: Почему вы не хотели вообще возвращаться в РККА?

ОТВЕТ: Остаться я здесь не думал и никому об этом не говорил и намерений не высказывал. А Юлия действительно поторапливала меня скорей явиться в часть, т. к. она боялась ответственности, ибо у нее меня искали.

ВОПРОС: Вы можете пополнить свои показания, данные вами ранее и в данный момент?

ОТВЕТ: Больше добавить ничего не имею»[996].

Однако следствие продолжалось. 22 июня начальник Особого отдела ГУГБ НКВД СССР комиссар госбезопасности 3-го ранга В.М. Бочков направил начальнику Политуправления РККА за № 4/34111/сс «протоколы допросов от 2 и 3 июня 1940 г. по делу дезертировавшего красноармейца 41-й отдельной саперной роты 2-й легко-танковой бригады 16-го особого стрелкового корпуса (Литва) – Шмавгонца Николая Захаровича».

На первом допросе, проведенном с 15 до 24 часов 2 июня старшим следователем Особого отдела НКВД БОВО младшим лейтенантом госбезопасности Голубевым, подследственный показал следующее:

«Шмавгонец Николай Захарович, 1917 г.р., урож[енец] д. Дубовое, Мошковского с/с, Оршанского р[айо]на БССР, белорус, гр[аждани]н СССР, из крестьян-середняков, член ВЛКСМ с марта 1940 г., грамотный – окончил 5 классов сельской школы, 1 курс вечернего Рабфака и 8-месячные шоферские курсы. В РККА с мая 1938 г. Женат.

ВОПРОС – Расскажите, чем Вы занимались до призыва в РККА?

ОТВЕТ – После окончания учебы в 1935 г. я ушел в г. Оршу и устроился на работу в столярную мастерскую Лесдревхимсоюза, где работал до начал 1936 г., одновременно учился на первом курсе вечернего Рабфака. В начале 1936 г. я устроился на завод “Красный Октябрь” в пос. Барань в качестве инструментальщика-слесаря, где проработал 6 месяцев, после чего уехал в г. Борисов, где поступил на курсы шоферов, по окончании которых был послан на стажировку в Плещеницкий район и по окончании полутора месяцев стажировки, поступил на работу в качестве шофера в Плещеницкий леспромхоз, где проработал 1 год и 6 месяцев и уехал на работу на завод “Кр[асный] Октябрь”, там я работал шофером до призыва в РККА.

ВОПРОС – Откуда происходит Ваша жена, и чем занимаются ее родители?

ОТВЕТ – Моя жена – Борейко Мария Адольфовна с момента моего знакомства с ней, т. е. с 1936 г. проживает в рабочем поселке Барань, Оршанского р[айо]на и работает на проволочно-гвоздильном заводе “Красный Октябрь”, по национальности полька. Отец ее уроженец м. Копысь, Оршанского р[айо]на, некоторое время проживал в Харькове, продолжительное время работает на заводе “Кр[асный] Октябрь”. В 1936 г. Борейко Адольф Викентьевич судим на 1 год и 6 мес. лишения свободы за вредительство на заводе и незаконное хранение оружия, сейчас работает слесарем на заводе “Кр[асный] Октябрь”.

ВОПРОС – Кто еще репрессировался органами Советской власти из Ваших родственников?

ОТВЕТ – Больше никто из моих родственников и родственников моей жены органами Советской власти не репрессировался.

ВОПРОС – Кто из Ваших родственников и родственников Вашей жены, проживает за границей?

ОТВЕТ – Из моих родственников никто за границей не проживает. Из родственников моей жены проживала какая-то родственница на территории быв[шей] Польши. Раньше родители жены имели с ней переписку, но в последнее время, т. е. с того момента как я женился, никакой переписки с заграницей родственники моей жены не имели.

ВОПРОС – Расскажите, сколько времени Вы в последний раз были в отлучке из своей части?

ОТВЕТ – Последний раз в отлучке я был с 22 ч. 18 мая по 18 ч. 26 мая 1940 г.

ВОПРОС – Расскажите подробно о причинах Вашего отсутствия из части с 18 по 26 мая 1940 г.

ОТВЕТ – Решив стать на путь чистосердечного признания, я хочу рассказать следствию правду. На допросах 26 и 28 мая 1940 г. я врал, боясь ответственности за совершенные мною преступления и по указанию лиц, о которых я расскажу ниже. Я рассказал следствию легенду о причинах моей отлучки из части с 18 по 26 мая 1940 года.

В апреле месяце 1940 г. я познакомился с жительницей г. Вильно Савицкой Юлией, проживающей по Кальварийской улице дом № 103 кв.3. С этого времени я неоднократно встречался с ней и проводил время. 17.5.1940 г., находясь в карауле, я по предложению своего друга – Ахметова Шарифа, совершил самовольную отлучку из части и вместе с последним пошел на квартиру к Савицкой Юлии. Шариф Ахметов ухаживал за подругой Юлии, по имени Геля и договорился с ней встретиться на квартире Юлии. Встретившись с Гелей, Ахметов ушел с ней гулять, а я остался вдвоем с Юлией. Оставшись наедине, Юлия мне начала говорить, что она слышала от населения о том, что наша часть уходит из военного городка на немецкую границу для участия в войне с Германией. Я ответил, что наши войска уходят не на границу, а в лагеря. На вопрос Юлии, в какие лагеря уходит наша часть, я ответил, что часть уходит в лагеря Гайжуны и осенью обратно возвратиться в казармы. Юлия начала мне говорить, что она за время нашего с ней знакомства привыкла ко мне и когда я уеду в лагеря, то она будет скучать. Я ответил, что мы будем с ней встречаться. Пробыв с Юлией примерно с 10 ч. вечера 17.5 до 1 часу 18.5.40 г. я обещал придти 18.5 вечером к ней. Придя в караульное помещение, примерно около 2-х часов ночи 18.5.40 г. я встретился с Ахметовым, который предупредил, что меня разыскивал командир отделения Перепечин, которым я впоследствии не был допущен к несению караульной службы и предупрежден, что буду наказан за совершение самовольной отлучки из караула, я ушел спать.

В 22 часа 18 мая 1940 г. я, согласно договоренности с Юлией Савицкой, ушел к ней на свидание, совершив очередную самовольную отлучку из части. Встретившись с ней, у нее на квартире, я сказал ей, что наша часть или 19, или 20 мая уезжает в лагеря. Это произвело на Юлию удручающее впечатление, она начала говорить, что меня любит, и будет скучать без меня. Уверяла, что наша часть едет не в лагеря, а на немецкую границу для войны с Германией, что меня могут убить и она не перенесет этого. Здесь же она стала меня уговаривать, чтобы я остался у нее на квартире ночевать, на что я согласился. Находясь вместе с Юлией, она опять говорила мне о своей любви ко мне и предложила мне дезертировать из рядов Красной армии и остаться у нее. Уверяла, что переодевшись в гражданский костюм, я буду незаметен и меня никто не узнает. После некоторых колебаний, я согласился на предложение Юлии и остался у нее на квартире. Ночь я проводил у нее на квартире, а днем вместе с ней уходил в лес.

21 мая, придя в 19 вечера из лесу, я остался в квартире Юлии отдыхать, а Юлия ушла в город под предлогом произвести некоторые покупки. Часов в 20 с минутами Юлия возвратилась домой с каким-то неизвестным для меня человеком, который при знакомстве со мной назвал себя Гарлин. Юлия называла его “пан Гарлин”. После знакомства, Гарлин в беседе со мной стал интересоваться моими биографическими данными, соцпроисхождением, партийностью, как давно служу в Красной армии, добровольно или по призыву, в какой части служу. Получив от меня исчерпывающие ответы о том, что я происхожу из крестьянской семьи, работал в Оршанском районе на проволочно-гвоздильном заводе, по партийности комсомолец, призван в армию в 1938 г., служу в 41 отдельной саперной роте 2 легко-танковой бригады в качестве шофера, по призыву, Гарлин предложил показать ему комсомольский билет, он забрал все находившиеся у меня документы.

Разговаривая о хозяйственном положении в Советском Союзе и получив от меня отрицательные отзывы о положении колхозов и колхозников, Гарлин предложил мне присоединиться к их организации. Когда я спросил, что это за организация, то Гарлин ответил, что их организация проводит борьбу с Советской властью, и если я окажу услугу этой организации, то эта услуга ими не будет забыта, и я не буду ни в чем нуждаться. Я согласился на предложение Гарлина – оказывать помощь ему в борьбе с Советской властью, после чего Гарлин начал меня всесторонне расспрашивать о состоянии советских войск в Ново-Вилейском гарнизоне. На поставленные Гарлиным вопросы, я ответил, что советские войска уходят на летний период в лагерь Гельжуны и осенью возвратятся снова в свои казармы, что рота, в которой я нахожусь, насчитывает 200 чел., вооружены винтовками и при тревоге вооружаются и 60 партонами, в наряд выдается по 30 патрон. Что командиры проживают в общем городке в домах комсостава, которые охраняются нарядом красноармейцев. Что склад с оружием находится недалеко от общих складов военного городка, указал месторасположение. Об общем бензохранилище я не сказал потому, что сам не знал, где оно находится, а в отношении снабжения своей роты, то ответил, что машины снабжаются во дворе гаража, где стоит бензоцистерна.

Далее Гарлин интересовался такими вопросами – всегда ли командиры носят при себе оружие, сколько патрон имеют при себе. Я ответил, что всегда носят оружие и в складе револьвера в неслужебное время не оставляют.

На вопросы – сколько имеют советские войска Ново-Вилейского гарнизона танков, их размеры и вооружение. Я ответил, что этого я не знаю, т. к. сам танкистом не был. Сколько всего советских войск в Ново-Вилейском гарнизоне, я ответил, что в военном городке Н[ово]-Вилейки стоит 16 ОСК, 2 легко-танковая бригада, которая входит в корпус, а также пехотные и кавалерийские части. Гарлин записал все полученные от меня сведения и, не добившись от меня конкретных данных о состоянии советских войск в Ново-Вилейке, т. к. я сам не знал этих сведений, он мне поручил добыть подробные данные о количестве советских войск в Литве, нумерации частей, их вооружении, расположении огнескладов, бензохранилищ, количество танков, их размеры, вооружение, фамилии командиров частей. Я согласился на выполнение этих заданий. После этого Гарлин ушел с квартиры Юлии, предложив мне переночевать у нее, так как он должен был встретиться со мной на другой день. Мои документы, т. е. комсомольский билет, шоферские права, пропуск на въезд и выезд в военный городок и несколько путевок, Гарлин забрал с собой. В течение всех этих разговоров и моей вербовки при этом присутствовала Юлия. На второй день, т. е. 22 мая, часов в 16, Гарлин приехал на квартиру Юлии на автомашине – малолитражке, черного цвета. Поздоровавшись со мной, он возвратил мне взятые у меня документы, при чем среди документов не оказалось пропуска на въезд в военный городок и путевок. На мой вопрос, где эти документы, Гарлин ответил, что эти документы ему нужны, и он взял себе, а я должен буду заявить, что уничтожил эти документы.

Далее Гарлин мне сказал, чтобы я через пару дней, т. е. когда уже наши части уйдут в лагеря, ушел в свою часть и принялся за выполнение своего задания. На мое заявление, что мне придется отвечать перед командованием за длительную самовольную отлучку, Гарлин ответил, что отвечать я за это не буду, и предложил мне рассказать командованию легенду о моем похищении, о которой я и рассказал на допросах 26 и 28 мая 1940 г.

Для детализации легенды Гарлин предложил мне поехать с ним и посмотреть тот дом, в котором, якобы, меня держали в подвале. Приехали на улицу Ясинского к дому № 24, на который он сказал указать. Далее мы поехали за город, к месту моей мнимой выброски из машины. Так как время было уже позднее и малолитражная машина внутри хорошо укрывает сидящих, то я не переодевался, а ездил в военном костюме, хотя мне было предложено одеть серый костюм с широкими напускными брюками и желтые туфли.

Осмотрев эти места, я был Гарлиным привезен обратно на квартиру Юлии, где мы и расстались.

ВОПРОС – Сколько времени после этого Вы были в квартире Юлии?

ОТВЕТ – После этого случая я на квартире Юлии был до 11 часов утра 26.5.40 г. и ходил по городу до 18 часов вечера, искал машину, чтобы уехать в лагерь Гайжуны или в Ново-Вилейку. Встретив машину с военнослужащими, я уехал на хлебозавод, а затем в Ново-Вилейку, где явился в штаб корпуса и рассказал там легенду о моем похищении.

ВОПРОС – Почему Вы сразу же, распрощавшись с Гарлиным, не ушли в свою часть, а еще трое суток до утра 26 мая, были на квартире Юлии?

ОТВЕТ – 23 мая я узнал, что нашей роты в городе нет, она ушла в лагеря. 24 и 25 мая я ходил по городу и пытался встретить машину, чтобы уехать в Ново-Вилейку или Гайжуны, но безрезультатно, машины я не встретил. Только 26.5 я встретил военную машину, с которой и поехал в Ново-Вилейку.

ВОПРОС – Расскажите, как Вы должны были осуществлять связь с Вашим вербовщиком Гарлиным?

ОТВЕТ – В момент вербовки и на другой день вербовщик Гарлин сказал, чтобы все добытые мной материалы я передавал моей знакомой Юлии на ее квартиру. Гарлин сказал, что мне, как шоферу, часто придется быть в городе Вильно и в момент моих приездов в Вильно, чтобы я заходил к Юлии, а также, что я еще буду встречаться с Гарлиным, от которого буду получать дальнейшие указания.

Гарлин меня успокаивал, чтобы я не боялся работать в их пользу, т. к. в ближайшее время они меня заберут из части и устроят в надежном месте.

ВОПРОС – Обрисуйте приметы Вашего вербовщика Гарлина.

ОТВЕТ – Гарлин в возрасте 39–40 лет, кто по национальности, я не знаю, говорит на русском языке с иностранным акцентом, схожим на немецкий, среднего роста, немного выше меня, плотного телосложения, волосы черные с проседью, усы маленькие, бороду не носит, одет был в костюме песочного цвета, второй раз был без пиджака и шляпы»[997].

Во время второго допроса, проведенного с 19 часов 3 июня до 1.30 4 июня старшим следователем Особого отдела НКВД БОВО младшим лейтенантом госбезопасности Голубевым и помощником военного прокурора БОВО Элькиндом, Шмавгонец отвечал на уточняющие вопросы.

«ВОПРОС – Уточните Ваши показания, в какой степени интересовался вербовщик Гарлин бензохранилищем и огнебазами советских войск в Литве?

ОТВЕТ – Гарлин в беседе со мной спрашивал, где находится бензохранилище, как оно охраняется. Я ответил, что местонахождение бензохранилища я не знаю, т. к. автомашины нашей саперной роты получают бензин с автоцистерны, которая находится во дворе гаража роты, при чем автоцистерна получает бензин со станции. Я обещал через шофера автоцистерны узнать местонахождение бензохранилища и передать об этом Гарлину.

По вопросу огнебаз, Гарлин спрашивал их местонахождение, как они охраняются, сколько человек идет в суточный наряд, по сколько постов имеется около каждого склада, когда смениваются посты, порядок смены, сменивают ли посты караульный начальник, или иногда часовые сменивают друг друга, разрешается ли спать в караульном помещении часовым, после смены с поста, по сколько патрон выдается каждому красноармейцу, идущему в караул к огнебазе.

Я ответил, что огнесклад находится в военном городке, недалеко от других складов, указал точное местонахождение, что склад охраняется усиленным караулом, но о количественном составе суточного наряда я не мог сказать. Так же не сказал о количестве постов у склада, потому что сам в наряде я ни разу у склада не был. Гарлин мне дал задание собрать самые подробные сведения о складах и о порядке их охраны.

ВОПРОС – Вы спрашивали у Гарлина, зачем ему нужны такие сведения?

ОТВЕТ – Да, я спрашивал об этом, на что мне Гарлин ответил, что эти сведения нужны для организации, представителем которой он является.

ВОПРОС – Вы интересовались, что из себя представляет Гарлин?

ОТВЕТ – Да, интересовался у Савицкой Юлии. Она ответила, что это ее хороший знакомый. На мой вопрос, где он проживает, Юлия ответила, что в городе Вильно, подробного адреса не сообщила. Заявила, что Гарлин сам скоро скажет мне свой адрес и пригласит меня к себе на квартиру. Так же Юлия мне не сказала, членом какой организации является Гарлин, заявила только, что эта организация ведет борьбу против Советской власти.

ВОПРОС – Следствию не понятно, как мог Гарлин, не зная Вас, при первой встрече с Вами, приступить к вербовке Вас? Поясните это следствию.

ОТВЕТ – Как я указал на прошлом допросе, с Гарлиным меня познакомила Савицкая Юлия, которая знала мои антисоветские настроения. В момент моего пребывания на квартире Юлии, мы с ней неоднократно беседовали о жизни в Советском Союзе, при чем я отрицательно отзывался о жизни в Советском Союзе и клеветал на Советскую власть. Я говорил, что в быв[шей] Польше и Литве лучше живет народ, чем в Советском Союзе. Таким образом, Гарлин, встретившись со мной, уже знал обо мне и моих настроениях и поэтому так смело чувствовал себя в разговорах со мной. Гарлин не сразу приступил к моей вербовке, а предварительно беседовал со мной о моих биографических данных, как мне нравится г. Вильно, привык ли я к жизни на чужой территории. Затем разговор перешел о жизни в Советском Союзе, как живет народ, т. е. рабочие и колхозники, насильно ли заставляют в колхоз идти, или идут добровольно. Я сказал, что в колхозы втянуты все крестьяне, имущество забирается в колхоз. На производстве живут хорошо только стахановцы. Кроме того, Гарлин знал, что я уже несколько дней дезертирую из своей части. После этого он начал расспрашивать меня о советских войсках Ново-Вилейского гарнизона, а затем, получив от меня необходимые ему сведения, приступил к моей вербовке и инструктажу о дальнейшей работе по сбору шпионских сведений о состоянии советских войск, находящихся в Литве.

ВОПРОС – Значит, Вы сознательно пошли на путь измены Родине, дав свое согласие на вербовку для шпионской работы в пользу иностранной разведки?

ОТВЕТ – Да, я сознательно пошел на путь измены Родине, дав свое согласие на вербовку для работы в пользу иностранной разведки.

ВОПРОС – Что Вас заставило стать на путь измены Родине?

ОТВЕТ – Стал я на путь измены Родине из-за любви к девушке Савицкой Юлии, кроме этого вербовщик Гарлин обещал за мою работу по сбору шпионских сведений хорошо оплачивать и впоследствии забрать из воинской части и устроить в надежном месте, где я ни в чем не буду нуждаться. Это и явилось причиной моего предательства Родины.

ВОПРОС – Почему же Вы после вербовки 21–22 мая 1940 г. сразу же не явились в свою часть, а еще блудили где-то до 26 мая?

ОТВЕТ – Когда я ездил с Гарлиным в автомашине, то я оставил в машине свою шинель, забыв ее второпях. Без шинели я в часть не хотел возвращаться и ожидал, что Гарлин привезет мою шинель на квартиру Савицкой Юлии. Не дождавшись Гарлина, я 26 мая ушел с квартиры Юлии и направился в свою часть.

ВОПРОС – Расскажите, кто кроме Юлии проживает в квартире?

ОТВЕТ – Кроме Савицкой Юлии, в квартире проживают: мать, отец и братишка 5-ти лет. Занимают они одну комнату. В комнате есть две кровати, одну занимают мать с отцом, одну Юлия и братишка ее спит на стульях.

ВОПРОС – Где Вы спали в момент нахождения в квартире Юлии Савицкой?

ОТВЕТ – Я спал на кровати Юлии.

ВОПРОС – Кто присутствовал при Вашей вербовке?

ОТВЕТ – При вербовке присутствовали Савицкая Юлия и Гарлин, но Юлия несколько раз, в момент наших разговоров с Гарлиным, выходила из квартиры.

ВОПРОС – Где в этот момент находились остальные члены семьи Савицких?

ОТВЕТ – Мать и отец Савицкой Юлии в этот момент ходили в город, а братишка гулял во дворе.

ВОПРОС – Где Вы были в тот момент, когда в квартиру Савицкой Юлии приходил разыскивать Вас представитель части?

ОТВЕТ – В момент прихода в квартиру Савицкой Юлии представителя части для моего розыска, меня в квартире не было. Один раз я вместе с Юлией ходил в лес, и дома были родители. Второй раз я был в городе, и мне рассказывала Юлия о том, что приходил командир и спрашивал меня. В третий раз, когда на квартире Юлии был командир, я находился в квартире ее подруги Гели и когда возвратился на квартиру Юлии, то квартира была заперта на крючок и вышедшая в коридор Юлия, предупредила меня, что на квартире находится командир, разыскивает меня. Я быстро ушел обратно на квартиру Гели и возвратился в квартиру Юлии примерно через полчаса. Это было 21 мая под вечер, часов в 22–23»[998].

Дело Писарева. 26 мая 1940 г. военком 29-го автотранспортного батальона старший политрук Марчуков направил донесение № 00171 на имя начальников политотделов 2-й танковой бригады, 16-го ОСК, политуправления БОВО и Политуправления РККА: «Доношу, что 24 мая с.г. после вечерней поверки дезертировал красноармеец-шофер 29-го АТБ Писарев Борис Иванович, 1915 г. рождения, русский, рабочий, член ВЛКСМ с 1939 года, образование 5 групп, женат, в РККА с 1937 г., призван Октябрьским РВК гор. Москвы, уроженец Орловской области, Хвастовический район, поселок Катуновка. С его слов, отец и мать умерли. Имеет брата – служит в погранвойсках ДВК, в военном звании капитан. Сестра живет в поселке Катуновка. Место жительства до РККА – Москва, Шелепиха, 1-я улица, дом № 1, Красногвардейского района, там же проживает его жена.

В Автотранспортный батальон прибыл в октябре 1939 г. из 27-й легко-танковой бригады, стрелково-пулеметного батальона.

При расследовании установлено: Писарев дезертировал после вечерней поверки с 23 на 24 мая между 24.00–1.00 24 мая 1940 г.

Командир роты старший лейтенант т. Жуков и политический руководитель роты политрук т. Жданов, лично проводя вечернюю поверку, доложили командиру батальона капитану тов. Булыгину, что все люди налицо, тогда как 1 красноармеец находился на складе на погрузке имущества, им было вторично приказано проверить наличие людей, о чем и доложили в 24.00, что все люди налицо.

Обстоятельства побега.

1. Личный состав батальона в период с 17 по 23 мая был занят погрузкой и перевозкой имущества батальона и штаба 2-й танковой бригады на новое место расквартирования из города Вильно в Гайжуны, большинство водителей к 23 мая совершили по 3 марша. 23 мая в ночь на 24 мая было погружено остальное имущество, в том числе и койки, людей разместили на одних матрацах в общежитии на полу, а командир и политрук роты не проявили должной заботы в размещении людей. Кроме того, учитывая напряженность работы водительского состава, я и капитан Булыгин приказали наряд организовать из людей, не связанных с машиной, дежурных по ротам не назначать, выставить общего дневального 3-х сменного поста на все подразделения и 4 человека патрулей вокруг общежития из младших командиров. Писарев, пользуясь отсутствием дежурного по роте, дезертировал.

2. Накануне побега 23 мая Писарев после погрузки имущества, приготовив машину к 4 маршу, принялся за поверку своих личных вещей и стал рвать письма, газеты и конспекты, чтобы пожечь. Вместе с этим начал раздавать бойцам табак и курительную бумагу и даже отдал бойцу Бирюкову “Краткий курс истории ВКП(б)” и когда он у него спросил, почему же отдаешь табак и “Краткий курс истории ВКП(б)”, Писарев ответил, мне этого больше не нужно. Об этом никому не доложили, и никто не заинтересовался, ни командир, ни политрук роты, подозрительным поведением Писарева.

3. Начальник караула младший командир той же роты Минадорин и дежурный по части младший воентехник Горшенин в 00.30 мне доложили, что все люди на лицо, а капитану тов. Булыгину в 2.00 тоже доложили, что люди на лицо. Кроме того, старшина роты младший командир т. Архипенко, сменившись с наряда, будучи патрулем, также заявил, что он проверял людей в 3.00 и люди все на лицо. Ложь и обман этих людей также способствовали дезертирству Писарева.

4. Неправильная постановка вопроса об изучении людей, больше всего обращали внимание на недисциплинированных, а таких людей, как Писарев, не нарушавших дисциплину, упустили из под своего влияния, а Писарев воспользовался этим случаем и сбежал.

5. 24 мая с.г. подъем произведен в 6.00, но утреннего осмотра личного состава не производилось, при построении на завтрак также людей не поверили. Поэтому командир отделения тов. Боев, командир взвода младший лейтенант т. Тимошко и старшина роты Архипенко не знали, что отсутствует Писарев. Хуже того, командир взвода т. Тимошко, видя оставшуюся винтовку, отдал приказание младшему командиру Рахно снести ее в парк и передать бойцу Писареву. Рахно, прибыв в парк с винтовкой и не найдя Писарева, обратился к младшему командиру т. Боеву с вопросом – Где боец Писарев? Боев ответил, что где то здесь в парке и, не найдя его приказал положить винтовку в кабину машины водителя Писарева. Это было в 8.00 24 мая с.г. и этот вопрос также никого не заинтересовал, где же находится Писарев, и не было доложено об этом ни командиру, ни политруку роты. И только в 9.30 по моему приказанию, отданному командиру роты старшему лейтенанту т. Жукову, проверить состояние материальной части и личный состав и еще раз разъяснить людям задачи марша, только после этого приказания было выяснено и доложено мне об отсутствии Писарева.

После доклада об отсутствии Писарева мной были приняты меры по розыску Писарева на территории городка северных казарм гор. Вильно и хуторах, прилегающих к казармам, задержав колонну на 2 часа 30 минут.

Вывод:

Из материалов расследования видно, что дезертирство – измена Родине Писаревым подготовлена была, видимо, раньше, пользуясь слабой постановкой учета людей, отсутствием контроля и плохой организованности со стороны командира роты старшего лейтенанта тов. Жукова и политического руководителя роты политрука тов. Жданова, которые не знали об отсутствии Писарева до 9.30 утра 24 мая, то есть до тех пор, когда нужно было вести машину в Гайжуны.

Партийная и комсомольская организации батальона, командный и политический состав до конца не извлекли урока и не все сделали для предупреждения в дальнейшем из тяжелого урока для батальона и бригады, как измена Родине Шутовым 25 апреля с.г.»[999]

28 мая 1940 г. вернувшегося в часть Писарева допросил заместитель наркома обороны СССР командарм 2-го ранга А.Д. Локтионов:

«Писарев Борис Иванович 1915 года рождения, уроженец Орловской области, Хвостовического района, Колодяжского сельсовета, дер. Колодяж, по национальности русский, член ВЛКСМ. Женат, по происхождению из крестьян. В Красной армии с 1937 года. До Красной армии работал г. Москва, 1-й Государственный художественный театр им. Горького в качестве баллонщика-вулканизатора. Несудимый (со слов). Образование 5 групп.

Об ответственности за дачу ложных показаний предупрежден (Писарев).

ВОПРОС: Расскажите последовательно и правдиво, где вы были и что делали между 23 и по вечер 26 мая.

ОТВЕТ: 23 мая мы погружались для отправки в Гайжуны. В 19 час. закончили погрузку и погруженные машины стояли в парке. В 22 часа произошел ужин. В 22.30 происходила вечерняя поверка, на поверке политрук роты объяснил, что завтра отправляемся в Гайжуны и все должны следовать в фуражках. Моя фуражка и вещевой мешок находились в кабине машины, которая стояла в парке. Я решил после поверки пойти в парк, забрать свою фуражку и вещевой мешок, что я и сделал. Примерно в 22 часа 45 мин. я направился в парк. Дойдя до складов, расположенных между казармами и парком, меня окликнули два неизвестных человека: “товарищ, подойдите сюда”. Не обращая никакого внимания, думая, что это наши патрули, подошел к ним. Передо мной стояли два человека: один в гражданском костюме, т. е. в пиджаке, зеленые военные брюки, а под пиджаком была одета зеленая одежда; второй в зеленом военном костюме и по моему предположению – в форме бывшей польской армии, но без военных знаков. Когда я подошел к ним, один из них спрашивает: “куда отправляется из склада одежда?” (для ясности поясняю, что в складе хранилось трофейное имущество бывшей польской армии, и это погрузили на машины для отправки в Гайжуны). Я им ответил: “а вам какое дело?” Тогда один из них берет меня сзади за голову и платком с ватой затыкает мне рот, после чего я уже кричать не мог. Второй взял меня за руки и связал руки какой-то мягкой тряпкой вроде полотенца и повел за склад. За складом было еще их четыре человека, которые начали помогать первым, чтобы я без сопротивления шел вперед. Здесь же мне голову замотали мешком. Сопротивляться я не стал, так как против шести человек сделать ничего не мог бы. Приведя меня на восточную сторону городка к воротам, где нашего патруля, видимо, уже не было, вывели меня за городок и продолжали вести в неизвестном для меня направлении, т. к. на голове была намотана тряпка, и куда меня вели, я не мог видеть. Вели меня, примерно, часа два с половиной, куда – не знаю. Вели лесами, гористой местностью и полями. Втащили меня в какое-то подвальное помещение под домом. В подвале со мной остались два человека, те же которые первые в городке позвали меня, а остальные четыре человека, куда ушли – я не знаю, только слышал, что наверху ходят люди. Оставшиеся в подвале два человека сняли с моей головы тряпку, развязали руки, приказали открыть рот и изо рта выбросить платок и вату. Этот платок и вату я взял в карман себе после того, когда они ушли. Здесь же они начали со мной разговаривать. Первый вопрос мне был задан: “Куда переезжает ваша часть?” Я им ответил, что мне не сказали, и я не знаю, куда она переезжает. Второй вопрос – “участвовал ли я в войне с Польшей?” Я ответил, что не участвовал.

Сначала, когда они привели меня в подвал, они спросили у меня документы. Я вынул все свои документы, а именно: комсомольский билет, старые и новые шоферские права. Документы они не читали, заставляли меня читать под светом электрического фонаря, но я им сказал, что здесь нечего читать и читать я не буду. Они увидели обложку для комсомольского билета, на которой золотыми буквами написано “ВЛКСМ”. Они сразу обратили внимание, взяли и начали с фонариком рассматривать, в это время комсомольский билет и шоферские права я спрятал в сапог, обложку, по-видимому, они приняли за комсомольский билет, и один из них порезал ее финским ножом; здесь же на чурбане лежала моя пилотка, один из них подошел и спросил: “а что это за форма?” и также прорезал финским ножом. На этом они меня закрыли и ушли. В подвале я остался ночевать один. Днем 24 они не появлялись. Да, когда они уходили 23-го, они предупредили меня: “смотри, не кричи, мы будем охранять, а если будешь кричать, то в тебя будем стрелять”.

В ночь с 24 на 25 они опять пришли вдвоем и сразу сказали мне, что пойдешь с нами на аэродром, укажешь, где он находится, и проведешь нас туда. Я им ответил, что я сам не с аэродрома и этого места не знаю. Они вторично сказали, что сегодня или завтра пойдем, и будем проделывать работу, какую работу – они мне не сказали. На этом они меня опять оставили и ушли. 25 ночью они не приходили.

В подвале было совершенно темно, окон не было, меня абсолютно ничем не кормили. Находясь в такой обстановке, я начал искать себе выход и стал ко всему прислушиваться, щупать стены и мне послышалась вода – водосток, я стал еще больше искать и нашел люк водосточной трубы. Откручивал барашки люка с помощью каблука сапога. Открывши люк и нащупав отверстие, стал спускаться по железным скобам в эту трубу. По трубе я полз минут 15–20, полз осторожно, т. к. сам не знал, куда попаду. Вдруг я заметил слабый свет, идущий сверху, оказалось отверстие, и я вылез по этому отверстию, пользуясь скобами, на землю. Осмотрелся кругом, ничего не видел, освещения не было, и бегом побежал в неизвестном мне направлении. Это было 26-го примерно между 23–24 часами. Минут через 10 я подошел к мосту через большую реку и вышел на широкую улицу, которая оказалась, как теперь знаю, улица Мицкевича. На улице Мицкевича у женщины я спросил дорогу на вокзал, она мне указала. На вокзал решил идти потому, что от него мог ориентироваться – куда идти. Подойдя к вокзалу – его узнал, т. к. один раз проезжал мимо его на склад за хлебом. Здесь я спросил, как мне пройти в Порубанок, имея цель попасть в военный городок истребительного полка и предупредить, что к ним собираются неизвестные люди с какими-то неизвестным для меня целям. Один мужчина указал мне дорогу, по дороге я встретил посыльного красноармейца в авиационной форме, у которого я спросил, где мне увидеть какого-нибудь командира. Он меня повел к дежурному, а дежурный к начальнику штаба, которому я все рассказал.

ВОПРОС: Вы не уловили, на каком языке они разговаривали между собой?

ОТВЕТ: На иностранном языке, которого [я] не знаю.

ВОПРОС: Как вы могли пойти в парк, когда парк охраняется часовыми, а время было позднее, и вас не могли допустить к машине?

ОТВЕТ: Я знал, что еще в парке выводили последние машины, но окончательно допуск еще не был закрыт. Я слышал, как воентехник сказал, что еще одну машину нужно вывести.

ВОПРОС: Имелись ли у вас в прошлом проступки дисциплинарного порядка?

ОТВЕТ: Нет, не имелись. За два года 8 мес. ни одного взыскания.

ВОПРОС: Поощрения были?

ОТВЕТ: Семь поощрений – благодарности и премии получал.

ВОПРОС: Не забыли ли еще чего-нибудь сказать? Вспомните.

ОТВЕТ: Я все сказал, что я помнил.

Протокол с моих слов записан верно, в чем и расписываюсь»[1000].

Позднее эта версия была изложена в докладе Мамонова, в котором указывалось, что «24 мая во дворе казармы в 24 часа ночи был похищен красноармеец 1-й роты 29-го автотранспортного батальона 2-й легкой танковой бригады т. Писарев – член ВЛКСМ, с заткнутым ртом и мешком на голове уведен в город и был посажен в подвал, где дважды его допрашивали. При допросе предлагали с ним пойти на аэродром 10-го авиаполка и выполнить одно задание, какое не сказали. Через двое суток Писарев из подвала по водосточной трубе сбежал и явился в часть, где рассказал обо всем, что произошло с ним.

В прошлом Писарев был дисциплинированным красноармейцем»[1001].

Никаких других материалов по делу Писарева обнаружить не удалось.

В прибалтийских гарнизонах советские военнослужащие столкнулись с реальностью «буржуазного общества», которая произвела на них определенное впечатление. Как показала перлюстрация писем военнослужащих из советских гарнизонов родным осенью 1939 г., больше всего их поразили магазины. «В настоящий момент нахожусь в Эстонии. В магазинах всего много, а покупателей нет, если зайдешь в магазин посмотреть, то набрасывают целую гору, и глаза разбегаются во все стороны, простая мануфактура стоит не рубли, а копейки», – писал красноармеец Рудаков. «Когда приехали, нам выдали по 30 крон. Продукты здесь дешевле. На одну крону можно прожить сутки. Хороший бостоновый костюм стоит 60 крон, золотые часы можно купить за 80 крон, ботинки стоят 15–16 крон, очень дешевая мануфактура. Если бы платили, сколько получал я у нас, то за год можно сделаться капиталистом», – полагал красноармеец Овсянников. «Много здесь есть в магазинах хороших вещей, – расписывал красноармеец Максимов. – Можно просто зайти в магазин и взять, т. е. купить, что только вам понадобится, начиная от иголки и кончая хорошим костюмом и хозяйской посудой различной формы. Я как зашел первый раз в магазин, так у меня глаза и разбежались. Ничего не могу понять. Полный магазин мануфактуры всевозможной, какой только душа желает, и нет ни одного человека, не говоря уже об очереди. Кому чего надо, зайдет, купит и уходит». «Нахожусь в Эстонии. Сапоги хромовые стоят здесь 20 крон, простые 11 крон, часы золотые 25 крон, пальто кожаное 60 крон, костюм у нас стоит 1 000 р., а здесь 80 крон. Так что, если бы нам разрешили брать в их магазинах, то я за свою получку весь магазин закупил бы за один месяц, но только не разрешают покупать», – сообщал красноармеец Антаков[1002].

29 мая 1940 г. заместитель начальника Особого отдела ГУГБ НКВД майор госбезопасности Н.А. Осетров направил заместителю наркома обороны командарму 2-го ранга А.Д. Локтионову спецсообщение № 4/28802/сс, в котором отмечал рост в мае 1940 г. отрицательных настроений среди военнослужащих 16-го ОСК. Так, например, красноармеец отдельного зенитного артиллерийского дивизиона Чеховский полагал, что «трудящимся в Советском Союзе живется хуже, чем трудящимся в Литве. Здесь население живет хорошо, многие граждане имеют мотоциклы, велосипеды, а у нас это для рабочего невозможно». По мнению красноармейца 174-го гаубичного артполка Родионова, «лучше бы не было у нас советской власти. Мы здесь живем и видим, что в капиталистической стране люди живут лучше, чем у нас в Советском Союзе, у них все есть и все дешево, а у нас ничего нет». Красноармеец штабной роты 90-го отдельного батальона связи Шнеткин заявил: «Я, живя здесь, убедился, что у них в Литве хозяйство поставлено лучше, чем у нас. Здесь, куда ни пойдешь, все есть. За хлебом нет никакой очереди, а вот в СССР за всем большие очереди, да и ничего не достанешь». Командир отделения 142-го стрелкового полка А.В. Кобегин считал, что «в Советском Союзе очень много накладывают налогов, люди у нас ходят оборванные, все заработки идут на налоги. Здесь же в Литве налогов столько не накладывают. Вырабатываемые у нас товары отсылаются в другие страны, а своему населению не продают и вообще у нас в Советском Союзе товаров не хватает». По мнению красноармейца того же полка А.И. Петрова, «у нас в Советском Союзе нет никаких товаров: ни сахара, ни табаку, а здесь в Литве столько всякой всячины. Наши советские деньги не ценятся. Денег много, а товаров нет». Красноармеец парковой роты 310-го отдельного батальона Крутилов говорил: «Приехали защищать литовцев, а они сейчас смеются над нами. У нас в СССР две картофелины стоят 4 рубля, люди едят одну траву, от чего опухли и начали вымирать, лошади в колхозах давно подохли без корма, в общем – полная голодовка». По мнению красноармейца автороты Сергеева, «Гитлер воюет уже сколько времени и у него все в порядке, рабочие и крестьяне живут хорошо, он весь хлеб забирает от нас и обеспечивает свою армию». Вернувшийся из отпуска, младший командир взвода автороты Потапенко заявил: «Наши семьи дома живут очень плохо, все дорого и ничего нельзя купить: ни продовольствия, ни промтоваров, сидят голодные»[1003].

Понятно, что в таком состоянии ни о каком критическом восприятии действительности советские военнослужащие и не думали. В этих условиях Политическое управление РККА должно было заняться разъяснениями общей экономической ситуации в капиталистических странах. Помимо усиления политико-воспитательной работы для борьбы с «нездоровыми настроениями», советское командование постаралось свести к минимуму контакты красноармейцев с окружающим миром. Однако эти меры породили, во-первых, определенную озлобленность. Типично, например, мнение, высказанное 3 февраля 1940 г. лейтенантом кавалерийского эскадрона 5-й стрелковой дивизии 16-го ОСК Урбановичем: «Вот это создали нам особые условия, в город не пускают, сидишь здесь как в тюрьме, и остается только ходить в самовольную отлучку и пить водку». Во-вторых, возникла «черная» торговля, когда лица комначсостава, имевшие возможность купить товары на местную валюту, перепродавали их своим сослуживцам за рубли (например, часы за 50 литов перепродавались за 250–300 рублей)[1004]. Правда, красноармейцы быстро нашли возможность получить местную валюту. Как уже отмечалось, самым простым вариантом стала перепродажа на «черном» рынке закупаемых в военторге по низким советским ценам продовольственных товаров[1005]. Понятно, что военнослужащие РККА довольно быстро включились в этот нехитрый бизнес. При этом командование прекрасно знало о том, что «среди красноармейцев не хорошие настроения идут в основном по линии недовольства замкнутым образом жизни. Появляются желания достать каким угодно путем литы и что-нибудь купить, отсюда и торговля махоркой. Среди бойцов ходят разговоры, что махорка стала слишком дешевой, потому что сейчас торгует много красноармейцев»[1006].

Кроме того, как отмечал в своем докладе от 3 июня 1940 г. временный поверенный в делах СССР в Литве В.С. Семенов, «с момента прихода советских войск в Литву вокруг советских гарнизонов появилось бесчисленное множество всяких притонов, кабачков и проституток, финансируемых из какого-то солидного источника. Командиров и красноармейцев уговаривают изменить Родине и остаться в Литве, обещая им всяческие блага, проститутки (в их числе имеется много жен бывших польских офицеров) готовы отдаваться красноармейцам безвозмездно, организуются бесплатные угощения и т. д. На неоднократные пожелания полпредства об очистке мест пребывания советских войск от этого элемента (хотя бы от пришлого) литовцы не обращали внимания… Имеются все основания полагать, что тайные польские организации, действующие против СССР, а равно и разведорганы третьих стран, действуют в полном контакте с литовской охранкой… Приблизительно в марте полпредство по поручению НКИД сделало литовскому МИД представление относительно трех диверсий против частей советских войск в Литве. До сих пор о двух никакого ответа не получено, а относительно третьей получено издевательское “разъяснение” МИД, что это была вовсе не диверсия, а простая случайность и, к сожалению, вполне благонамеренные участники этого “случая” являются руководителями невинного союза поляков в Алитах. Между тем, по сведениям командования советской дивизии в Алитах, литовский рабочий Лазаревич, который сообщил командованию о готовящейся другой диверсии (взрыв казарм) и который был сочувственно настроен к СССР, после увольнения диверсантов был схвачен литовской полицией, затем расстрелян, причем его сестре объяснили, что он готовил какую-то “диверсию”… Напомним также, что виновники катастрофы с воинским эшелоном РККА в Шиштоках остались безнаказанными»[1007].

Очевидно, что, сообщая о возникших вокруг советских гарнизонов кабачках, притонах и проститутках, советский дипломат совершенно искренне не понимал, что «такие “происки империализма” – неизбежный спутник баз иностранных государств в отсталых станах»[1008], а «солидным источником» их финансирования были не в последнюю очередь зарплаты советских военнослужащих и их теневые доходы от «черного» рынка. Таким путем нищее в большинстве население Литвы пыталось заработать хоть какие-то гроши. Кстати, именно общей бедностью населения стран Прибалтики и объясняется минимум покупателей в магазинах, что так поразило красноармейцев. Местные жители предпочитали тратить свои небольшие заработки на более насущные товары. Вместе с тем, невозможно отрицать, что местные спецслужбы также активно собирали разведывательные сведения о советских войсках через своих агентов в этих «злачных местах», внося свой вклад в их возникновение[1009]. Побывавший 4 марта 1940 г. в штабе 16-го ОСК советник полпредства в Литве В.С. Семенов, 21 марта доложил в Москву о том, что, по сведениям начальника особого отдела корпуса, все местные жители, работающие в советских гарнизонах, вызываются в полицию и их вербуют для разведки, о чем многие из них сами рассказывали нашим командирам. Кроме того, разведку советских гарнизонов ведут Англия, Франция, Германия и Италия. Около гарнизонов имеется много притонов и проституток, а агенты уговаривают младший начальствующий и рядовой состав РККА остаться в Литве. Призванный из запаса личный состав менее устойчив в моральном отношении, чем кадровый. По мнению советского дипломата, следовало более тщательно отбирать военнослужащих для заграничных гарнизонов[1010].

Материалы уже упоминавшегося доклада Мамонова свидетельствуют, что дисциплина во вспомогательных частях 16-го ОСК находилась на низком уровне. «Всего по 2-й танковой бригаде замечено в неоднократных пьянках 15 чел[овек] старшего и среднего начальствующего состава. Большинство из них коммунисты и комсомольцы. […] Учет людей в ротах был организован плохо, в 29-м автотранспортном батальоне и 41-й саперной роте на значительную часть личного состава отсутствовали списки учета. Средний и старший командный состав в поверках людей не участвовал, передоверили это дело младшим командирам». Командование БОВО не поощряло предложения командования корпуса о переводе разложившихся людей в СССР, заявляя: «Нужно воспитывать, а то вы весь корпус разгоните». По 336-му стрелковому полку за 5 месяцев 1940 г. было зарегистрировано 44 самовольных отлучки, 25 пьянок, из них 4 с дебошем. Пьянки, основными участниками которых были лица среднего и старшего комначсостава, проводились в основном у литовских граждан и в притонах. «Когда факт дезертирства Бутаева был установлен, в частях дивизии по этому происшествию не проведено соответствующей партийно-политической работы, не были приняты меры к изучению людей и организации учета их в ротах». В 54-м отдельном саперном батальоне «учет людей… организован плохо, один из красноармейцев был отправлен на излечение в литовский госпиталь, в течение двух месяцев находился в этом госпитале, а командир и комиссар батальона не знали, куда пропал их боец». В 29-м автотранспортном батальоне и 41-й саперной роте «изучение людей не организовано. Элементарный списочный учет людей в ротах отсутствовал. Командный состав в поверках людей не участвовал». Учетом личного состава занялись лишь 25 мая[1011].

На основе этих материалов вернувшийся из поездки в прибалтийские гарнизоны заместитель наркома обороны командарм 2-го ранга А.Д. Локтионов представил наркому обороны доклад о результатах проверки войск 16-го ОСК, который 2 июня 1940 г. был маршалом С.К. Тимошенко лично доложен И.В. Сталину и В.М. Молотову. В докладе отмечалось, что о низком политико-моральном состоянии во вспомогательных частях 16-го ОСК свидетельствует дезертирство Бутаева (336-й стрелковый полк), похищения агентурой иностранной разведки Писарева, Шутова (29-й автотранспортный батальон) и Шмавгонца (44-я саперная рота), а также самовольные отлучки, пьянки и связи с литовскими женщинами. Так же указывалось, что 27 мая застрелился лейтенант Исаев, неоднократно совершавший самовольные отлучки, участвовавший в пьянках и заразившийся венерическим заболеванием. Нарком предлагал снять с должности ряд командиров – 29 назначить с понижением, а 10 уволить из РККА и наложить дисциплинарные взыскания на других командиров 2-й танковой бригады, 5-й стрелковой дивизии и 16-го ОСК[1012]. Видимо, не последнюю роль в ослаблении воинской дисциплины в дислоцированных в Литве частях РККА сыграло, как отмечалось в направленном Локтионову 29 мая заместителем начальника Особого отдела ГУГБ НКВД майором госбезопасности Н.А. Осетровым спецсообщении № 4/28802/сс, то, что военнослужащие узнали о предстоящей смене личного состава частей. Только за период с 10 по 20 мая в частях 16-го ОСК было выявлено 13 человек, которые высказывали намерение остаться в Литве, все они были откомандированы в СССР[1013].

Помимо вышеприведенных дисциплинарных нарушений, в частях 16-го ОСК имели место и другие самовольные отлучки. Например, 5 января 1940 г. младший лейтенант 336-го стрелкового полка 5-й стрелковой дивизии П.Я. Гришин, находясь в самовольной отлучке в Вильно, напился пьяным, оказался с неизвестной женщиной в номере гостиницы, где тяжело ее ранил выстрелом из пистолета, за что был предан суду Военного трибунала[1014]. Начальник продовольственного снабжения 641-го автобатальона техник-интендант 1-го ранга Мармылев Мефодий Ермолаевич с 5 по 8 февраля 1940 г. находился в самовольной отлучке на территории Литвы и пьянствовал[1015]. «15 февраля с.г. дезертировали из расположения части красноармейцы 3-й роты Кузьмадемьянов и Щукин. Дезертирство совершено при следующих обстоятельствах: указанные красноармейцы были прикомандированы к штабу дивизии и работали в столовой комначсостава. После того, как были замечены в воровстве в столовой и личных вещей у начсостава, они с работы были сняты и прокуратурой было возбуждено уголовное дело. 15 февраля Кузьмадемьянов и Щукин были откомандированы обратно в 190-й с[трелковый] п[олк], но так как приказа об откомандировании не было, в полку их не приняли и указанные красноармейцы до 3 марта неизвестно где находились и вспомнили о них лишь после того, когда красноармейцы, видевшие Кузьмадемьянова и Щукина в м. Алитус, доложили об этом. 3-го марта Кузьмадемьянов и Щукин допрашивались прокуратурой, после чего сбежали из расположения части и явились только 5 марта, после чего были арестованы. Дело передано в прокуратуру для отдачи под суд»[1016]. 11–12 мая красноармеец 336-го стрелкового полка 5-й стрелковой дивизии Хабибулин скрывался на хуторе в 9 км от военного городка и пьянствовал с хозяином. В пьяном виде пытался оказать сопротивление пришедшим за ним сотрудникам Особого отдела[1017].

Но были и еще более экзотические случаи. Так, например, в ночь на 31 мая 1940 г. в Вильнюсе был задержан Петр Демьянович Брыкин (1916 года рождения, уроженец хутора Рогатов, Устлабинского района, Краснодарского края, беспартийный, холостой, родные – мать, 4 сестры и брат, все живут на хуторе), дезертировавший из 80-го стрелкового полка 24-й стрелковой дивизии еще в октябре 1939 г. В ходе допроса Брыкин рассказал следующее. Во время похода в направлении Гродно в сентябре 1939 г. он натер ногу. По распоряжению командования у него и других натерших ноги военнослужащих забрали винтовки и отправили на автомашине в Вильно, где передали в распоряжение коменданта города. Там он ждал свой полк, но так и не дождался. Перед передачей города Литве он познакомился с Волоткович Марией Адамовной, проживающей по тракту Икшиш № 13 с родителями и 2 братишками. Она уговорила его остаться в Литве. Когда их караульную команду сменяла авиачасть, он с винтовкой дезертировал. Сначала находился у девушки, но через месяц его оттуда попросил уйти ее отец, который сказал, что если он вернется в часть, то его расстреляют. Затем Брыкин познакомился с Демским из деревни Черный Бор, у которого оставил винтовку. Обмундирование обменял на гражданский костюм у железнодорожного рабочего в Вильно. Подрабатывал наймом у хуторян-кулаков, которые убеждали его, что если он вернется в СССР, то его расстреляют. «Вы видите, что я больной, то есть у меня по телу много чирей, так как я не имел возможности ни помыться, ни сменить белья, которого у меня нет. Вот до чего довели меня литовские кулаки». На допросе Брыкин признал, что совершил измену родине, но заявил, что боялся вернуться[1018].

Даже после нашумевших происшествий со Шмавгонцом и Писаревым имели место случаи дезертирства из частей Красной армии. Так, «5 июня 1940 г. сбежал красноармеец 38-го отдельного танкового батальона 2-й легкой танковой бригады Шпитальник Ефим Исакович – рождения 1916 г., член ВЛКСМ с 1931 г., образование среднее, по национальности еврей, до РККА судим за перекупку и хищение вещей, место рождения и жительства гор. Кременчуг УССР, ул. Ленина, 43/48. Холост. Призван в РККА в 1938 году». Будучи застигнутым спящим на посту и «имея ряд проступков по караульной службе и боясь ответственности, решил дезертировать». Рано утром 6 июня Шпитальник был задержан[1019]. 12 июня из 5-й стрелковой дивизии исчез младший командир В.Т. Головин. Он обменял обмундирование на гражданский костюм и стремился остаться в Литве, всячески скрываясь от розыска. 17 июня он был задержан литовской полицией, передан советским властям и 21 июня осужден к высшей мере наказания за измену Родине[1020].

К сожалению, советские гарнизоны в Литве не были исключением. Так, например, в Латвии 25 ноября 1939 г. помощник командира 114-го стрелкового полка 67-й стрелковой дивизии 2-го ОСК капитан Атаманов и начальник финансовой части Пожилых, будучи по хозяйственным делам в Вентспилсе, пили в ресторане водку и связались с проститутками. 5 декабря начальник технической части 114-го стрелкового полка Букин, начальник финансовой части Пожилых и начальник мастерских Кишеня самовольно ушли в Вентспилс, где сняли ресторанный номер с женщинами. 5–7 декабря в самовольной отлучке в Лиепае находился красноармеец 242-го артполка Завадский, который пьянствовал в ресторане с женщинами. В декабре 1939 г. – январе 1940 г. группа командиров 94-го легко-артиллерийского полка той же дивизии неоднократно совершала самовольные отлучки в Лиепаю, где посещала рестораны и публичные дома, участвовала в пьянках с латвийскими офицерами и женщинами, покупала водку и презервативы, устраивала вечеринки на квартире с женщинами[1021]. 15 февраля красноармеец 56-го стрелкового полка 67-й стрелковой дивизии В.Ф. Воробьев самовольно ушел из части в Лиепаю и пытался устроиться там на завод, чтобы остаться жить в Латвии. Но на работу его не взяли, и он был вынужден 16 февраля вернуться в часть[1022]. В войсках корпуса отмечались факты появления порнографических открыток, покупавшихся военнослужащими в Лиепае, а также неоднократные случаи самовольных отлучек и пьянства военнослужащих, которые вступали в связь с местными женщинами. При этом политорганы отмечали, что количество дисциплинарных проступков со стороны красноармейцев меньше, нежели со стороны командно-начальствующего состава[1023]. По итогам расследований 9 военнослужащих были по решению Военного совета КалВО откомандированы в СССР[1024].

Ту же картину мы видим и в советских войсках, расположенных в Эстонии. Так, 16 декабря 1939 г. исчез красноармеец 54-й отдельной роты связи 18-й танковой бригады В.Н. Лысенко, который решил самовольно вернуться в СССР, но по дороге передумал и пришел в Таллин к советскому военному атташе[1025]. 30 декабря красноармеец 47-го стрелкового полка 16-й стрелковой дивизии В.И. Корнев под предлогом сходить за сапожными колодками в штаб батальона обратился за разрешением к командиру взвода лейтенанту Дробужеву, который, несмотря на то, что еще до поездки в Эстонию он уже был обманут Корневым и вопреки приказу НКО № 0162, все же разрешил ему отпуск без ведома командира и политрука роты. В течение 6 суток Корнев дезертировал, ходил по хуторам, вступил в сожительство с эстонской женщиной и занимался попрошайничеством у местных жителей водки, пива и папирос. Командир взвода лейтенант Дробужев и командование роты не заинтересовались отсутствием из части Корнева и не приняли надлежащих мер к его розыску. Только 5 января 1940 г. по приказанию командира и комиссара батальона был организован розыск Корнева, для чего был направлен целый взвод, который задержал его и доставил в часть. 17 февраля Корнев был приговорен к 3 годам лишения свободы[1026].

Насколько можно судить, различные дисциплинарные нарушения в войсках 65-го ОСК были распространены довольно широко. Во всяком случае, им было посвящено несколько приказов командира корпуса. Так, например, 7 апреля 1940 г. был издан приказ № 0035, который требовал более активно расследовать и пресекать факты хищения продовольствия, его продажу на «черном» рынке, а также пьянство и общение с местным населением[1027]. 22 апреля был издан приказ № 0037 о пресечении практики катания на машинах эстонских женщин[1028]. 3 мая был издан приказ № 044, в котором вновь констатировались случаи самовольных отлучек, связей с эстонскими женщинами и пьянок. «Все эти случаи являются результатом отсутствия в частях должной воинской дисциплины, внутреннего распорядка и воспитательной работы со стороны командного и начальствующего состава. Отдельные лица начсостава часто и сами являются примером недисциплинированности, расхлябанности, личное поведение которых просто не совместимо с высоким званием командира Красной Армии»[1029]. 25 мая командир 65-го ОСК издал приказ № 047, обращавший внимание на недопустимость самовольных поездок в Таллин и Пярну[1030].

11 мая начальник Особого отдела ГУГБ НКВД комиссар госбезопасности 3-го ранга В.М. Бочков направил наркому обороны спецсообщение № 25346/сс о том, что Особым отделом 65-го ОСК арестованы шоферы 18-й легкой танковой бригады Кузнецов и Артемьев, которые имели связь с эстонскими девушками и другими местными жителями, продавали им краденые папиросы и консервированное молоко. Опасаясь наказания, красноармейцы решили похитить оружие и 23 апреля совершить побег в Швецию на лодке, которую хотели достать в Пярну[1031]. Кроме того, 28 апреля и 13 мая начальник Особого отдела ГУГБ НКВД комиссар госбезопасности 3-го ранга В.М. Бочков сообщал начальнику Главного управления ВВС Красной армии командарму 2-го ранга Я.В. Смушкевичу о случаях пьянства с дебошем и драками и с участием местных жителей, морально-бытовом разложении и половой распущенности среди командно-начальствующего и младшего командного состава Особой авиагруппы в Эстонии. «Причинами того, что среди военнослужащих Особой авиабригады развивается пьянство, является в основном то, что начсостав слабо загружен работой, так как на занятия в день уходит 3–4 часа, остальное время остается свободным, не организована культурно-просветительная работа и отсутствует контроль со стороны командования за поведением военнослужащих, уезжающих за пределы гарнизонов»[1032].

Завершая рассмотрение вопроса о «похищениях» советских военнослужащих в Литве, можно констатировать следующее. Вышеприведенные документы свидетельствуют, что Бутаев, Шутов и Шмавгонец не являлись жертвами «похищений». Во всех трех случаях речь шла о самовольных отлучках и дезертирстве советских военнослужащих. Насколько можно судить, побудительными мотивами было недовольство службой в РККА и собственным положением в армии. Кроме того, в глаза бросается и «несознательность» военнослужащих. Пока Бутаев пользовался значительной свободой, его все устраивало, но как только возникла угроза службы на общих основаниях, он дезертировал. Даже из приведенных документов видно, что Бутаев имел определенный круг общения среди местного населения, что, вероятно, могло быть дополнительным мотивом, подтолкнувшим его к дезертирству. Более того, «дело Бутаева» дает пример любопытного феномена «самозванства» и доверия со стороны как военного командования, так и литовских граждан, которые стремились работать на НКВД СССР. Показательна и реакция на смерть Бутаева сотрудников НКВД и Главной военной прокуратуры – не имея никаких данных, подтверждающих его убийство, ими не только было выдвинуто подобное предположение, но и именно эта версия постепенно стала непреложным фактом.

Дело Шутова является классическим вариантом судьбы недисциплинированного и, видимо, неуравновешенного солдата. В условиях практически полного отсутствия работы с личным составом, Шутов не только был направлен в заграничный гарнизон, но и, не слишком скрывая свои дезертирские настроения, получил возможность бежать. Но наиболее показательно дело Шмавгонца. Перед нами типичный «простой парень», который ничего не знает, ничего не хочет, лишь бы его оставили в покое. Он готов работать на кого угодно и за просто так. Его собственные объяснения своего поступка довольно противоречивы: то он влюблен в Юлию, то хочет подзаработать, то недоволен как в СССР живут люди, хотя в Литве на его глазах они живут точно также. Он готов предоставить любые сведения, но ничего не знает. Поначалу Шмавгонец старается придерживаться разработанной легенды, но затем рассказал все, как было. Безусловно, его трудно принять за «матерого шпиона».

Вышеприведенные документы свидетельствуют, что состояние дисциплины в войсках 16-го ОСК (особенно его вспомогательных частях) находилось на низком уровне. Это позволяло военнослужащим безнаказанно совершать самовольные отлучки. Документы НКВД не подтверждают версию о «похищениях» советских солдат (остается не проясненным до конца лишь дело Писарева), как, впрочем, и о советской провокации. Что же касается связи дезертировавших красноармейцев с литовскими или иными спецслужбами, то на основании приведенных документов однозначно решить этот вопрос не представляется возможным. Естественно, литовские спецслужбы вели разведку советских гарнизонов, но их участие в «похищениях» абсолютно не доказано. Скорее всего, они просто воспользовались самовольными отлучками и дезертирством советских военнослужащих. Хотя, как признал в своих показаниях А. Повилайтис, именно сотрудники литовской госбезопасности разработали легенду, согласно которой «советские военнослужащие по своей инициативе дезертировали из армии, имея интимные связи с некоторыми женщинами»[1033]. Собственно, такая версия была выгодна и советским военнослужащим, поскольку позволяла избежать обвинения в работе на иностранную разведку. Как бы то ни было, эти «похищения» красноармейцев не были причиной действий Советского Союза в отношении стран Прибалтики летом 1940 г.