Глава 7

Глава 7

«Из всех страстей зависть самая отвратительная. Под знаменем зависти шествуют ненависть, предательство и интриги».

К. Гельвеций

Конечно, я знал, что Фих пройдоха и ловчила. В этих его качествах я убедился за время учебы в одной группе одного курса факультета языка и литературы (филологического). Но что он еще такой подлец — это мне открылось только после ознакомления с материалами следствия.

Когда я учился в пединституте, всем успевающим, хоть на тройки, студентам платили стипендию. Получал ее, разумеется, и Фих. Но было еще одно условие — надо было аккуратно посещать лекции, прогульщиков могли лишить стипендии. Фих вел себя как вольнослушатель. Хотел — посещал лекции, не хотел — не посещал. Студенческий коллектив жалел его, так как жил он один в квартире, которую, очевидно, оставила ему мать, оказавшаяся каким-то загадочным (по крайней мере для меня) путем в Пермской области. Я не любитель лезть в расспросами в чужую душу и никогда не проявляю излишнего любопытства. Фиху говорили, чтобы он поаккуратней посещал занятия. Все это без каких-либо выводов и кляуз в деканат. Но он продолжал посещать лекции выборочно, не забывая, конечно, аккуратно получать стипендию. На семинарских докладах ловчил, если не был готов, то пользуясь тем, что у него было предрасположение к носовым кровотечениям, ловко, начиная семинарский доклад, провоцировал кровотечение из носа и выходил из аудитории. Доклад (уже другой) делал другой студент. На экзаменах тайком, держа на коленях чужую тетрадь с лекциями, готовил ответ на вопрос экзаменатора. И при всех этих качествах он обладал огромным самомнением и страстным желанием сделать научную карьеру. Я довольно поздно понял, что он, считая себя одаренным и весьма способным, завидовал мне. Да, я учился лучше его, мои успехи, моя добросовестность и мои способности, как потом выяснилось, мешали ему спокойно жить.

Нанести мне решающий удар в институте он никак не мог, но ждал подходящего момента. За время учебы я никогда не пользовался на экзаменах шпаргалками. Добросовестно записанные лекции, хорошая начитанность еще до поступления в институт, разумно планируемое время для подготовки к экзаменам — все это обеспечивало мне успешную сдачу экзамена. За все время учебы в институте я имел только четыре тройки. Только из-за того, что больной ангиной шел сдавать экзамен.

Но вот наступило время государственных экзаменов. Экзамен по всеобщей зарубежной литературе принимал доцент Николаев, наездами из Москвы читавший нам курс зарубежной литературы ХХ века. Это был хорошо эрудированный преподаватель, но не блещущий моральными качествами. Временно разлученный с семьей, живущей в Москве, он, как говорится, не растерялся и соблазнил мою однокурсницу А. Е. Расстроенная с красными от слез глазами она хотела бросить институт. Уйти с последнего курса! Девушки-студентки пооткровенничали со мной. Я был старостой курса. Такая «мораль» преподавателя меня возмутила. Он оказывается наобещал А. Е. много всего о совместной жизни, добился своего, а потом решил с ней расстаться. Я поставил в известность администрацию пединститута. Николаев чуть не расстался с партбилетом. Ясно, что большой любви ко мне он не испытывал. Я не исключал его придирок на экзамене, поэтому особенно тщательно подготовился. Мои опасения разделяла и моя жена Аня. Мне достался билет «Творческий путь Анри Барбюса». Материал я знал хорошо, но Аня, боясь за меня, передала мне программу (ею можно было пользоваться), а в программе шпаргалку, написанную ее рукой. Фих это заметил и немедленно донес Николаеву.

Шпаргалка, написанная не мною (это было ясно без экспертизы) и лежавшая между листами программы изобличала меня. Я не хотел подставлять под удар Аню. Было легко по сличению почерков установить, кто написал и почему передал мне. Сказал, что не знал о шпаргалке среди листов программы, что я ее не писал, не заготавливал. Но пришлось этот экзамен (государственный экзамен!) пересдавать. Тема билета — Фридрих Шиллер. Отвечал я очень хорошо, даже поймал самого Николаева на неточности указания даты одного из стихотворений Шиллера. Оценка ответа — хорошо. Так Соломон Фих добился, что я не получил диплом с отличием. По четырем госэкзаменам у меня три отлично и одна хорошо.

Только одному человеку я откровенно сказал об этой злосчастной шпаргалке. Это была жена заведующего кафедрой Ермакова Ивана Ивановича. Она читала нам факультативный курс по истории театра. Она поняла, что любовь Ани заставила ее так меня «выручать» на экзамене, а моя любовь заставила меня молчать.

А «правдолюб» Фих не донес на свою жену Антонину Соколову, когда она на госэкзамене, держа тетрадь с лекциями на коленях, готовила ответ на экзаменационный билет. Но все старания Фиха испортить мне жизнь были напрасны. Когда на распределение выпускников нашего факультета приехал нарком просвещения РСФСР Тюркин, я был представлен ему как лучший студент-выпускник. И нарком распорядился оставить меня в Горьком, а когда откроется аспирантура, отозвать с учительской работы и зачислить в аспирантуру.

И судьбе было угодно, чтобы я попал с Фихом в один батальон, даже в один взвод. Читая следственный материал моего «дела», я увидел клеветнические показания Соломона Абрамовича Фиха (на курсе мы звали его «Буся Фих»). Выходит, этот мерзавец решил добить меня, своими показаниями превратив во «врага народа» и тем самым обрекая меня на муки заключения.

Времени до суда и после суда у меня было достаточно, чтобы сделать психологический анализ личности Фиха, взвесить мотивировку его поступков и окончательно решить, сволочь он или нет. И вот теперь, забегая вперед своего повествования, подводя итог своим размышлениям о Фихе, могу сказать, что Соломон Фих — гнусный конгломерат Яго, Тартюфа, Иудушки Головлева и Ромашова — Совы. Было в нем еще что-то от Клима Самгина. Возможно, претензия на интеллигентность и стремление осмеять каждого и подчеркнуть свое интеллектуальное превосходство.