Глава 54

Глава 54

«Справедливость заключается в том, чтобы воздать каждому свое».

Цицерон

Небольшое количество каторжников все же осталось в живых, и даже они, собранные в небольшую бригаду, под усиленным конвоем выводились на работу. Бригадиром у них был Иван Канунников. Тот самый, что бежал в Зырянке с Угольной, убив конвоира. Он один или с бандой, я не знаю «гулял» по колымским трассам, убивая охрану грузов на автомобилях. На его счету было уже 7 или 8 убийств, когда его взяли. За бандитизм он получил 20 или 25 лет каторжных работ. Он, бригадир каторжников, здоровый и сильный — ведь он в этапе не голодал — ладил с охраной. И эти дураки, забывшие, что он убивал на Колыме охранников, доверили ему быть бригадиром каторжной бригады. Он ведь был «друг народа», а члены его бригады — «контрики», изменники родины. На правах бригадира и патриота он щедро раздавал пинки и удары работающим каторжникам. Но в бригаде были не только полицаи и другие предатели, служившие фашистам Были и такие, как тот командир батальона, исповедавшийся мне перед смертью. И у этих несчастных фронтовиков, осужденных, быть может, как умерший командир батальона, сохранилось чувство собственного достоинства. Они не могли безропотно терпеть издевательства и побои от бандита.

Каторжники копали шурфы для геологов. В один из шурфов спустился Канунников. Бригадир, он проверял качество работы, т.е. достаточно ли глубоко вырыт шурф, убран ли с его дна лишний грунт. И вот тогда кто-то, я думаю из фронтовиков, стоя на краю шурфа трижды ударил Канунникова острием нового лома в голову. Только одна рана была скользящая вдоль виска, а две были проникающие глубоко в мозг. Вытащенный из шурфа Иван Канунников прикладывал платок к голове, вытирая выступивший мозг. В больнице он несколько раз срывал повязку с головы, и я вынужден был распорядиться привязать его простынями к койке. Разумеется, такое ранение мозга не только мы в лагерной больнице, но и лучшие нейрохирурги не могли бы излечить. Хирург Семенов Петр Яковлевич, сам КТР, сказал: «Ну что ж, он получил свое».

Жестокие бригадиры, притеснявшие и оскорблявшие членов своей бригады, попадались в лагерях довольно часто. Но не все они сохранить могли свою жизнь. Рано или поздно неотвратимое возмездие за их подлость, а подчас и злодейство, настигало их. Помню такого бригадира на прииске «Красноармейский». Его фамилия была Сигуренко. Он «прославился» тем, что в особо жестокие годы произвола и беззакония избавлялся в своей бригаде от «доходяг», т.е. дистрофиков, перешедших уже в состояние деменции, и, конечно, совершенно не способных работать. Пошептавшись с конвоиром, Сигуренко, растолкав сидящего у костра доходягу, приказывал пойти за дровами по снежной целине. Плохо соображающий дистрофик все же спрашивал, можно ли идти за топливом. Получив утвердительный ответ, от шел туда, куда его послал бригадир и где никаких дров не было. Когда он по снегу уходил метров на 100, стрелок-конвоир без промаха, с колена целясь, пристреливал его. Одним доходягой в бригаде становилось меньше. Так «бригадирил» Сигуренко.

В промывочный сезон, когда я работал в лагерной больнице Красноармейского прииска, в больницу привезли бригадира Сигуренко с проломленным ударом кайла черепом. Конечно, человек с выпущенными наружу мозгами жить не может. Через двое или трое суток Сигуренко умер. Пока он еще дышал, к входу в больницу приходили люди и спрашивали: «Сдох?» А потом, получив ответ, что еще дышит, интересовались, а наверняка ли ему проломлен череп, а не может ли этот гад выздороветь. Оказывается Сигуренко осмелился ударить лопатой Михаила Крылова, колымчанина, то есть парня из «моего» колымского этапа. Я знал Мишку еще по лесозаготовительному участку на Колыме близ Зырянки. Он был поваром, именно он налил мне в миску суп, который у меня из рук выбил Петров. Такой парень, как Крылов, стерпеть удар бригадира не мог и с достаточной силой кайлом (не обухом) проломил негодяю череп. Люди благодарили Крылова. А я подумал: «Вот оно, возмездие за жестокость и подлость».

На бремсберге сорвалась вагонетка и переломала ноги одному из каторжников. Открытый осколочный перелом обеих голеней. Привели под конвоем из каторжной тюрьмы Семенова. Сейчас врачей уже не водят автоматчики с собаками. Семенов осмотрел поломанные ноги каторжника. «Ампутация?» — спросил я. И тут Семенов удивил меня: «Лечить будет консервативно», — ответил он. Я был потрясен, но, уважая этого прекрасного хирурга, промолчал. И начались дни и ночи мучений этого с переломанными ногами. Я добросовестно делал перевязки в отрытых между шин окнах. Но начавшаяся газовая гангрена делала свое дело. Больной невыносимо страдал. Наконец, Семенов (я на инструменте за операционную сестру и ассистирую) ампутирует одну ногу в верхней трети голени. Через несколько дней — другую также. Гангрена ползет выше. Еще через несколько дней — ампутация обеих ног в верхней трети бедра. Швы на кожу не наложены, обеспечен отток. Я в маске, так как запах при газовой гангрене и даже после такой ампутации весьма неприятный, делаю перевязки каждый день. И все же мне удалось понять поведение Петра Яковлевича Семенова. Наш пациент с жалкими обрубками вместо ног до осуждения на каторжные работы, которые, к слову сказать, ничем не отличались от работ обыкновенных заключенных у нас на Чукотке, был обыкновенным советским колхозником. Их колхоз был на оккупированной фашистами территории. Естественно, фашисты колхоз разогнали, колхозникам, готовым сотрудничать с оккупантами, «подарили» колхозных лошадей. И этот крестьянин на подаренной фашистами лошади за немецкие марки вывозил в ближайший овраг на расстрел председателя колхоза, учительницу, которая учила его детей, фельдшерицу, которая лечила его семью. За все эти деяния он получил каторжные работы. Вероятно, Семенов был потрясен гнусностью и подлостью поведения этого человека на оккупированной немцами территории и не считал каторжный срок полной мерой наказания. Думаю, что русский врач Семенов наказывал подлеца физическими муками, не спеша ампутировать ему ноги. Но это лишь мое мнение, моя догадка, не более. Такое раздробление костей обеих голеней, когда осколки выходили из размозженных тканей тела наружу, дает основание на немедленную ампутацию, не дожидаясь газовой гангрены.

Однажды я, как обычно, делал перевязку обеих культей бедра этому человеку. Лицо мое было закрыто марлевой маской, на руках резиновые перчатки. И вдруг этот безногий громко воскликнул: «Боже, за что мне такие муки?» Моя обычная нервная выдержка не могла спокойно отнестись к его словам. И я не выдержал. Каким-то звенящим голосом так, что остальные лежащие на койках больные каторжники спрятали свои головы под одеялами, я с дрожащими от волнения интонациями загремел: «И ты смеешь призывать имя Бога, ты спрашиваешь Бога, за что страдаешь? Ты вспомни тех, кто делал добро тебе и твоей семье, тех, кого ты за фашистские деньги отвозил на расстрел. Нет тебе здесь прощенья, и я верю, что Бог его тебе не даст!»

Я бросил пинцеты на пол и сказал санитару: «Забинтуй этому культи». Меня всего трясло от такого перед Богом проявления наглости. Неужели этот человек не понимал, что он совершил? Всегда ли преступление против живого, против жизни наказывается по заслугам?

Пока я работал в больнице прииска, на автотрассе в августе случилось трагическое происшествие. Охранники, они же надзиратели в штрафном лагере на 24-м километре, Заводчиков и Гажеман пошли на охоту за гусями. Заводчиков впереди, Гажеман за ним. Должно быть по своей привычке конвоира Гажеман держал охотничье ружье в руках наперевес. На расстоянии двух метров от спины Заводчикова ружье Гажемана выстрелило. Гусиная дробь кучно поразила печень Заводчикова. Года два тому назад Заводчиков из нагана прострелил печень заключенного Арембристера. Я об этом рассказывал. Заводчиков, очень сильный, крепкий человек, довезенный живым до Певеке (24 км.) умер на операционном столе. Гажеман получил срок с заменой высылкой на фронт. Итак, простреленная печень у жертвы и у убийцы? Совпадение? Верующий сказал бы: «Перст Божий».