37. Месяц — с какого момента?

37. Месяц — с какого момента?

Снова включается свет. Весь экипаж собрался в носовом отсеке, и сам собой, непроизвольно завязывается разговор о продолжительности экспедиции. Все мы твердо намерены оставаться на борту месяц, как предусмотрено программой. Но чтобы знать, когда этот месяц кончается, надо сперва решить, что подразумевать под месяцем, скажем, в переводе на часы и откуда вести отсчет. В нашем месяце 30 дней, то есть 720 часов, на этот счет никаких разногласий нет. А вот о начале погружения мнения расходятся.

Если говорить о месячном дрейфе, то он начался в ту минуту, когда был отдан буксирный конец, иначе говоря, 14 июля в 20.25.

Если говорить о месячной экспедиции, стартом считается момент, когда на борту собрался весь экипаж, то есть около 20.30.

Если говорить о месячной изоляции, отсчет надо вести от 23.34, когда был задраен люк.

Кроме того, можно считать от 20.40, когда были открыты клапаны затопления и началось погружение. Или от 20.54, когда мезоскаф полностью ушел под воду.

Дэн Казимир голосует за 20.40, мы с Фрэнком — за 20,54.

Впрочем, когда дойдет до дела, я посоветую оставаться под водой до утра 15 августа: все-таки ночью всплывать сложнее, особенно если море неспокойно.

Наш спор может показаться не очень серьезным, и все же я рассказываю вам о нем. Нас эта дискуссия позабавила, и в ней отразилась одна из наших забот. По-моему, хотя мы были искренне увлечены своей задачей, для нас было вполне естественно задумываться о последующих стадиях дрейфа, включая и финиш.

Под вечер мы отмечаем, что мезоскаф отклоняется на запад, но это нас не тревожит, так как поверхность сообщает, что мы по-прежнему находимся в центре Гольфстрима.

Пора сменить пластины с гидроокисью лития. Но сперва мы проверяем содержание углекислого газа в нашей атмосфере; Эрвин Эберсолд записывает результат — 1,4 процента. По нашим прикидкам должно быть больше, и мы сразу решаем, что будем повторять замеры, пока прибор не даст верные показания. Вторая цифра — 1,2 процента (еще меньше), третья — опять 1,4 процента. Сомнительные данные; по чести говоря, этот прибор никогда не внушал мне доверия.

Дон Казимир уверяет меня, что, служа в ВМС, он всегда успешно пользовался этим прибором, но ведь Дону не с чем было его сверять, а без этого трудно судить о точности прибора. Правда, большой роли это не играет, ведь и Казимир, и я, даже Басби и Хэг — словом, те члены экипажа, которые уже работали на подводных лодках, знают, что, пока не болит голова, можно не бояться избытка углекислоты. Интересно, что наш организм наделен «системой предупреждения» от опасности, которая в природе встречается очень редко. Другие системы, оберегающие нас от ожога, переутомления, отравления, можно привязать к явлениям и опасностям, с которыми пещерный человек встречался на каждом шагу. А впрочем, может быть, и тут первопричиной был природный углекислый газ, иногда встречаемый в пещерах?

Чет Мэй продолжает охотиться на микробов. Ежедневно собирает образцы, помещает их в питательную среду и следит за развитием изолированных колоний.

Есть нечто курьезное в этих исследованиях. Мы понимаем, что в определенных обстоятельствах бактерии могут стать опасными для нас. Именно поэтому Чет изучает их с таким пристрастием. И когда ему не удается обнаружить микробов, он чувствует себя бездельником. Отсюда противоречивая, парадоксальная ситуация: мы радуемся вместе с ним, когда он находит своих букашек, изолирует их и разводит в колбах. И в то же время больше всего на свете боимся, как бы эти злокозненные крохотные твари не вынудили нас прервать наше чудесное путешествие. Когда я спрашиваю Чета Мэя, как поживают его бактерии, он отвечает с видом заговорщика:

— Пока что все в порядке.

Вечером мне удается поймать специальной ловушкой несколько образцов планктона. С этой ловушкой связана особая история.