XXXIX. Допрос С. П. Белецкого 17 мая 1917 года.
XXXIX.
Допрос С. П. Белецкого
17 мая 1917 года.
Содержание: Письменное показание Белецкого. Дополнительные показания (французская агентура, отмена одного из циркуляров Белецкого при Джунковском). Содержание агентурной записки. Дело Бейлиса. Принадлежность союзу русского народа мысли о ритуальном убийстве. Малороссийская легенда о христианской крови. Цель процесса. Установление наблюдения за присяжными заседателями. Недостаток данных для ритуала. Недостаток улик против Бейлиса. Охрана Замысловского и Виппера. Командировка Дьяченко и 23 филеров. Книги для Шмакова. Караев. Переписка во время процесса. Статья Фрейната в «Вестнике Полиции». Требование обвинения министерством. Донесения Любимова о ходе процесса. Доклад Белецкого по поводу Караева. Свидетель Махалин и роль Дьяченко. Свидетельские показания жандармских офицеров в зависимости от данной им инструкции, как общее правило. «Пробковая» комната. Сотрудничество Махалина в интересах сыска скрывалось. Донесение Любимова с похвалами Иванову и Махалину. Отписки, продажа документов. 25.000 рублей Замысловскому на издание книги о суде над Бейлисом. Расходы департамента полиции и министерства внутренних дел.
* * *
Председатель (берет от Белецкого бумаги). — До какого момента вы дошли в ваших записках?
Белецкий. — Я объяснил свою программу действий, когда я был товарищем министра А. Н. Хвостова, потому что мы тогда с ним соединились. Мне приходилось брать на себя функции не только по заведыванию департамента общих дел, но и по управлению министерством, т.-е. по вопросам других департаментов. Затем я коснулся секретного фонда, сумм, которые могут интересовать Комиссию. Эти вопросы я затронул потому, что были вопросы политики министерства. Потом, в последней части, я перешел к роли департамента полиции, оттенил рабочее движение. Если позволите, я сейчас вкратце доложу затронутые вопросы: вопрос о беженцах, продовольственный вопрос, вопрос об отношениях А. Н. Хвостова к прессе, о роли Гурлянда и осведомительного бюро, — всю эту подноготную часть, чтобы так или иначе обрисовать построение. Коснулся правых организаций, двух последних съездов, которые были в этот период — петроградского и нижегородского; затем, — некоторых волнений и причин, которые вызывали предпринятые предприятия; движение среди донского казачества, которое может иметь значение чисто исторического материала. Переходя, затем, к департаменту полиции, я указал, кто были мои ближайшие сотрудники, как распределялись обязанности, какой план мною намечался, иногда — в отступление от предыдущих. Касаясь рабочего движения, я указал точку зрения и действия в этом отношении, потому что это тесно переплеталось с ролью промышленных комитетов. Затем начались выборы в Москве и Петрограде. Потом я установил отношение совета министров к А. И. Гучкову, его связь с Поливановым; затем я дошел до контр-шпионажа. Теперь остаются только, может быть, некоторые вопросы.
Председатель. — Я думаю, что вы будете представлять нам свою работу по этим вопросам, а мы будем просто выслушивать ваши объяснения. Чтобы не было траты времени, мы перейдем к отдельным делам. Я хочу перейти к делу Бейлиса, выяснить отношение к этому делу министра внутренних дел, департамента полиции, а также и министра юстиции.
Белецкий. — Дело Бейлиса для меня немножко неожиданный вопрос. Может быть, я упущу из памяти некоторые моменты, но потом — я их обдумаю. Я еще хотел сказать, я припомнил из прошлого доклада, был ли кто-нибудь из влиятельных лиц в составе французской прессы, которая помогала нам. Я тогда доложил, что, по докладу Красовского,[*] это лицо довольно крупное, близкое к дипломатическим сферам; даже намечалось его назначение на один из видных дипломатических постов. Действительно, в ту пору сведения были таковы, что даже Сазонов от посла таких сведений не имел. Фамилию лица я не помню, но, вероятно, в департаменте вы найдете. Затем, может быть, тоже будет иметь значение: во времена Джунковского было отменено одно из циркулярных писем, которое было послано мною при Макарове. Я не могу сказать содержание письма, но, в общих чертах, оно касалось того, чтобы офицеры корпуса жандармов сообщали сведения о представителях губернских администраций, если они могут иметь значение в местной жизни. Джунковский придал этому циркулярному письму большое значение, считая, что офицеры корпуса жандармов, работающие на местах, являются органами, подчиненными губернатору, и что поэтому, безусловно, сноситься по вопросам, касающимся губерний, помимо губернаторов, он не может. В этом духе при Маклакове был издан циркуляр за моей подписью.
Председатель. — Это все — дополнения; чтобы покончить с прошлым, я должен сказать, что у меня сегодня была ваша супруга и сказала, что она сожгла все, за исключением истории с Распутиным.
Белецкий. — Боже мой… Неужели?… Я этого не знал.
Председатель. — Она была сама очень огорчена.
Белецкий. — Я не мог передать ей при свидании, так как наши свидания, как вам известно, происходят в присутствии двух лиц. Я не говорил ей даже намеками. Содержание агентурной записки, в общих чертах, сводилось к тому, что агентуру вел полковник Бертголд с Александровским. Так как полковник Бертгольд не отличался большими горизонтами, а Александровский был человек очень умный (хотя у него в прошлом и была судимость, что не дало ему возможности выдвинуться) и имел связь с журнальной ложей. Это так делалось, что наши корреспонденты, сидевшие в журнальной ложе, не знали, что они сообщают сведения, которые могут пригодиться. Затем знакомство Куманина. Меня интересовало, насколько широка Куманинская агентура, и насколько выше или ниже те сведения, которые представляет министру внутренних дел полковник Бертгольд; я просил Бертгольда как-нибудь устроить возможность получения мною записок, параллельных тем, которые шли к председателю совета министра. Эти записки были в моем распоряжении; я думаю, что они находятся в особом отделе, так как я все там оставил, когда уходил. Оказалось, что наши сведения — сведения Бертгольда были гораздо шире.
Председатель. — Пожалуйста, дайте краткий очерк вашего отношения к делу Бейлиса. Документы в нашем распоряжении; расскажите все, что вам известно.
Белецкий. — По делу Бейлиса я могу сказать то, что касается департамента полиции. Дело Бейлиса, как вам известно, началось в ту пору, когда министром внутренних дел был Маклаков. Отношения Маклакова ко мне, как к лицу, назначенному Макаровым, были несколько предубежденные; тем не менее, я прослужил у него в течение года. Он ценил во мне трудолюбие и знание всех дел, как впоследствии мне высказал. Затем, когда отношения мои с Джунковским не наладились и я уходил, Маклаков все-таки, несмотря на то, что я первоначально был назначен олонецким губернатором, доложил государю императору о назначении меня в сенат. Отношения мои с Маклаковым потом восстановились, и я против него ничего не имел, а в последнее время я с ним часто виделся. В этот период времени Щегловитов и Маклаков были в большой дружбе. Мне не было известно, может быть, переговоры по делу Бейлиса первоначально и велись; я знаю только следующий период, о котором и доложу.
Председатель. — Давайте говорить о первом периоде; вы имели доклады или беседы со Щегловитовым?
Белецкий. — Да, имел.
Председатель. — Скажите о том, что знаете о первом периоде не непосредственно, а из бесед с Маклаковым и Щегловитовым.
Белецкий. — Все, что поступало в департамент полиции, докладывалось мною Маклакову и, по его приказанию, Щегловитову.
Председатель. — Эти приказания касались исключительно дела Бейлиса? Когда вы получали эти приказания?
Белецкий. — Я получал в средний период, когда процесс был в стадии судебного разбирательства.
Председатель. — Ваши доклады касались всего дела, посколько оно было вам известно?
Белецкий. — В департаменте полиции вся эта переписка должна была остаться.
Председатель. — В пределах этой переписки не было обстоятельств, неизвестных Маклакову или Щегловитову?
Белецкий. — В пределах этой переписки — не было. Это было важно в смысле беспорядков, которые могли народиться.
Председатель. — Это было важно вам?
Белецкий. — Я говорю, с моей стороны. Например, когда уже вопрос шел относительно защиты…
Председатель. — Почему вы забегаете вперед? Мы начнем с происхождения этого дела, его постановки и отношения к его постановке министра внутренних дел и министра юстиции. Нужно думать, что департамент полиции здесь играл исполнительную роль? Вероятно, инициатива постановки принадлежала не департаменту полиции?
Белецкий. — Насколько я могу сейчас сказать, дело было возбуждено в Киеве. Прокурором судебной палаты в ту пору был Чаплинский, ему возбуждение и принадлежало; даже Ф. Ф. Трепов, насколько помню, лично мне об этом говорил. Он отнесся к этому делу не то, что предвзято, но с некоторым недоверием. Губернатором тогда был А. И. Гирс.[*] Гирс, приехав ко мне, говорил о неудовольствии, которое возникло у Трепова по поводу действий начальника местного сыскного отделения. Я не помню его фамилию.
Иванов. — Его фамилия — Красовский.
Белецкий. — Да, да, Красовский. Гирс приезжал ко мне с просьбой дать кого-нибудь из петроградской сыскной полиции; тогда был дан Мищук, который играл в процессе большую роль, потому что его показания вначале были за, и потом — против.
Председатель. — Как мотивировалась необходимость дать Мищука?
Белецкий. — Он мотивировал тем, что роль начальника охранного отделения[*] не понравилась и Трепову и прокурору судебной палаты Чаплинскому; он, в последнее время, играл двойную роль и уже не являлся тем так сказать сотрудником, который оправдывал бы все пожелания.
Председатель. — Кому и в какой момент пришла в голову мысль о том, что убийство ритуальное? Пришла эта мысль кому-нибудь из чинов министерства юстиции или министерства внутренних дел или эта мысль была проведена в правительственную среду извне?
Белецкий. — Эта мысль была проведена извне, местной организацией союза русского народа, во главе которой стоял тогда Голубев. Голубев очень близко стоял к Замысловскому; так как Замысловский был большим лицом в министерстве юстиции и имел связи со Щегловитовым, с мнением которого считались, безусловно, весь прокурорский надзор старался итти в духе настроения момента; он считался с теми лицами, которых так или иначе кредитовал своим доверием Замысловский.
Председатель. — Какая была связь между Голубевым, Замысловским и Чаплинским?
Белецкий. — Чаплинский выдвинулся в последнее время этим делом; до того момента он принадлежал к числу лиц, которые не пользовались большим реномэ в судебном мире; он был человеком очень гибким, отвечающим настроению той эпохи, когда между министром внутренних дел и министром юстиции была тесная связь и когда взаимно друг другу помогали чины прокурорского надзора. Эта связь шла сверху донизу и представляла собой, в особенности по политическим делам и по делам общественным, известное знамение времени. Чаплинский православным сделался впоследствии: в юности он был, кажется католик. Поэтому, он старался приблизиться к местному православному духовенству, среди которого пользовался большим влиянием и авторитетом; когда он уходил, ему было дано митрополитом благословение, от духовенства была поднесена икона с адресом, и т. д. Затем, он принадлежал и подчеркивал свою принадлежность к правым организациям. Всегда посещал все собрания, в особенности, когда собирались представители высшей духовной иерархии.
Председатель. — Вы знаете это по тем сведениям, которые вы получали, как директор департамента и как товарищ министра?
Белецкий. — Я Чаплинского знал и часто с ним встречался. Я сам воспитанник киевского университета, моя сестра замужем в Киеве, и мне приходилось туда наезжать. Я имею знакомство с киевским духовенством и слышал, что Чаплинский близок с Голубевым.
Председатель. — Они были партийными товарищами?
Белецкий. — Не только. Тот часто у него бывал. Чаплинский особенно доверял Голубеву. Голубев убит во время последней войны, в чине прапорщика запаса, он имел Георгия. Это было обнародовано, было даже особое торжество. Голубев — был экспансивной личностью, очень может быть, — даже даровитой личностью. Я его видел один раз только, когда его ко мне прислал Замысловский, чтобы с ним познакомиться. Он был экзальтированный, возбуждающийся, нервный; с ним приходилось считаться всему составу киевской администрации, с ним считался губернатор и генерал-губернатор.
Председатель. — Почему?
Белецкий. — Потому что Трепов, по складу своих убеждений, не был человеком крайне правым. В своей политике он старался приближаться к известным общественным течениям. Быть может, на него имел большое влияние его зять, губернский предводитель дворянства, кажется, на Волыни,[*] человек либерального склада; также его жена, Елизавета Сергеевна, женщина, шедшая за известными общественными лозунгами. Так что Трепов — противоположность графу Игнатьеву, при котором был расцвет монархический в отношении администрации к православию. Затем генерал-губернаторское управление занималось не только вопросами обрусения Волынской и Гродненской губерний, но также вопросами поддержки православия в этих губерниях.
Председатель. — Вы далеко отходите.
Белецкий. — Голубев, как и большинство членов правых организаций, в Киеве действующих, был противником системы управления, которую проводил Трепов, и был сторонником правых течений, выразителями которых являлись Гирс и Чаплинский.
Председатель. — Почему такую роль играл Голубев? — Только ли, как член правых организаций и товарищ по партии Чаплинского, или — в силу своих связей с Замысловским, Щегловитовым и т. д.?
Белецкий. — Со Щегловитовым у него связей не могло быть; он мог, как и я, видеть его один раз, два, не больше. Может быть, его проводил тот же Замысловский. Но здесь у него были связи большие с центральными органами — с Замысловским и Марковым. Он сюда приезжал, это давало ему значение. Я ему денег не платил, я его не знаю. Вообще мне не приходилось этой организации давать денег. Я говорю, что я его один раз только видел, и то Замысловский прислал, при чем сказал мне по телефону, что это — интересный тип. Мысль о том, что это ритуальное убийство, принадлежала организации. Затем, насколько я припоминаю из докладов, туда были командированы чиновники особых поручений из департамента полиции, сначала Дьяченко…
Председатель. — Давайте говорить в некотором порядке. Это все видно из дела. Мы выясняем момент создания дела Бейлиса, как дела ритуального. Скажите, как случилось, что они заинтересовались: власти их заинтересовали или они просто по криминальной хронике заинтересовались случаем убийства мальчика?
Белецкий. — Нужно знать немного Киев. Я, как уроженец Малороссии, должен сказать, что у нас, к известному времени, приурочивается легенда крови христианской, употребляемой в мацу. Эта легенда жила, живет и, может быть, будет жить, пока ее не вытеснят из умов. Православное население чутко прислушивается к этому моменту. Это случилось на окраине, где живет темнота, которая питается этими слухами и которая быстро эти слухи распространяет. Затем, полиция, которая могла быть Красовским…, этого я вам в точности не могу сказать. Во всяком случае, такое выдающееся преступление пройти бесследно, при южном темпераменте, не могло. Оно стало быстро известным и повлекло массу разговоров. Безусловно, могли заинтересоваться не только правые организации, но и прокурорский надзор. Заинтересовался и начальник сыскного отделения, который сейчас же дал доклад и на первых порах шел по следам; он же нашел рубашку окровавленную.
Председатель. — Каково же было отношение министра Маклакова к этому делу?
Белецкий. — Маклаков был сторонник этого дела. Первоначально тут судебная власть заинтересовалась. Чаплинский сюда приезжал, делал доклад. Чаплинский был у министра внутренних дел и ему об этом говорил. Был и у меня. Из разговоров с ними я выяснил, что постановка этого дела уже твердо решена, и Маклаков был сторонником его постановки. Во всяком случае, впечатление, которое я вынес из соотношений Щегловитова и Маклакова, это впечатление цельности убеждений в необходимости постановки судебного дела.
Председатель. — С политической или с государственной точки зрения ставилось дело?
Белецкий. — Я не могу сказать, Маклаков не высказывался. Но я не думаю, чтобы Маклаков мог создать это дело для того, чтобы можно было создать погромное движение против евреев; я помню, и тогда и после я обращал серьезное внимание, и даже телеграммы были очень настойчивы; одну из них Маклаков проредактировал сам; но, с точки зрения разрешения еврейского вопроса, это очень возможно; в еврейском вопросе Маклаков был и остался убежденным противником каких-либо расширительных прав евреев.
Председатель. — Значит, процесс был поставлен затем, чтобы, несмотря на несочувствие министерства к погромам, использовать дело в целях разрешения вопроса о еврейских правах в отрицательном смысле?
Белецкий. — Да, я думаю, скорее так.
Председатель. — И, может быть, затем, чтобы, не учиняя погромов, держать, тем не менее, в некотором трепете и страхе еврейскую массу?
Белецкий. — У меня этой мысли не было.
Председатель. — Меня интересует больше политика министерства.
Белецкий. — У департамента полиции ее не могло быть. Я говорю о Маклакове, об его отношении к еврейскому вопросу. Это я хорошо знаю, потому что Маклаков говорил, что виновниками революции 1905 года он считает евреев, участие еврейского капитала, и т. д. Затем его отношение к еврейскому вопросу по департаменту общих дел дает ясную иллюстрацию.
Председатель. — Скажите, в какой момент департамент полиции вошел в это дело?
Белецкий. — Вначале департамент полиции выяснял, так что я точно не могу сказать. Я думаю, в делах вы найдете. Только помню, что я посылал Дьяченко в свою пору, чтобы выяснить общее настроение; затем сюда приезжал Чаплинский, и мы только побочно так сказать помогали министерству юстиции… Я, например, могу вам сказать, что, когда этим делом особенно интересовались, Замысловским был приглашен в состав Шмаков покойный, который считался специалистом и знатоком по еврейскому вопросу. Ему понадобились очень ценные и редкие издания.
Председатель. — Погодите, вы забегаете вперед. Какая была связь между Замысловским и Голубевым?
Белецкий. — Связь партийных работников. Он Голубева очень уважал; Замысловский неоднократно после смерти Голубева говорил, что считает эту смерть большим уроном для партийного дела на юге России. Он придавал Голубеву большое значение и с теплотою о нем говорил. Он Голубева ценил не только, как партийного сотрудника, но и как человека, близкого ему по духу.
Председатель. — Г. секретарь, оглашается из дела секретный документ, помеченный 16-го сентября 1913 года. Это вы писали, может быть, вы и прочтете?
Белецкий. — Я могу сказать вам, с какою целью. Разрешите, я прочту. «Г. министр приказал немедленно по телеграфу предложить начальнику киевского городского железнодорожного управления установить, по докладе г. губернатору, наблюдение за присяжными заседателями, назначенными в эту сессию суда, когда будет слушаться дело Бейлиса. Наблюдение вести до 25-го сего сентября, когда присяжные будут изолированы. Наблюдение надо поставить тонко, умело инструктировать филеров и обо всем держать в курсе прокурора судебной палаты и накануне суда донести телеграфно в подробностях департаменту. Желательно осветить их сношения, возможность влияния на них и все малейшие данные, могущие дать судебной власти отправную точку для суждения о настроении их. 2) Установить охрану за командируемым из Петербурга обвинителем по этому делу товарищем прокурора Виппером и гражданским истцом членом Государственной Думы Замысловским, как здесь, так и в Киеве в особенности. 16/9, С. Б.».
Председатель. — Здесь есть несколько моментов. Вы устанавливаете наблюдение за тем, чтобы никто на присяжных заседателей не имел влияния. Больше того, вы поручаете этому наблюдению выяснить данные, могущие дать судебной власти отправную точку для суждения о настроении присяжных заседателей. Не будете ли добры пояснить это; ведь настроение присяжных заседателей сказывается в приговоре, в зависимости от того, что они слушают на суде.
Белецкий. — В деле Бейлиса министерство юстиции и министерство внутренних дел как бы заодно действовали, т.-е. два министра вполне были солидарны. Это случилось как раз после приезда прокурора судебной палаты Чаплинского. Чаплинский докладывал министру юстиции Шегловитову, прося его установить наблюдение, так как он имел сведения, что будто бы еврейская среда, которую дело Бейлиса сильно нервировало, может подкупить присяжных заседателей. Затем насколько я припоминаю из разговоров с Чаплинским, у них еще не было уверенности в том, что фактический материал серьезен, что он мог воочию доказать ритуал, и они возлагали большую надежду…
Председатель. — Т.-е., значит, данных для этого не было?
Белецкий. — Не то, чтобы не было, данные были, как докладывал прокурор судебной палаты; но он указывал на то, что начальник сыскного отделения Красовский, якобы так сказать под влиянием денежного свойства, отошел, и показания его могут влиять уже на совершенно другое настроение…
Председатель. — Хорошо, это могло дать повод наблюдать за Красовским, само собою, наблюдение было. Но ведь тут наблюдение не за настроением Красовского, а за настроением будущих судей.
Белецкий. — Настроение заключалось в том, что прокурору судебной палаты Чаплинскому внушался, во что бы то ни стало, приговор обвинительный. То же самое желание было у тех лиц, которые выступали в помощь Випперу и гражданским истцам. Безусловно, если устанавливалось наблюдение, если оно поручалось начальнику губернского жандармского управления, это само собой знаменует не филерское наблюдение, которое может только показать, кто проведен, а более глубокое внедрение, которое могло бы нащупывать, как данное лицо относится к делу. В газетах различных направлений были статьи по этому поводу. Вообще это дело очень волновало широкие общественные круги, не только наши, но и европейские. Здесь так сказать имелась двойная точка зрения. Например, во время процесса, как бы сказать, смотрели (Любимов мне потом объяснял), какое впечатление произведет то или другое показание экспертов: даже считали по пальцам, что можно ожидать от состава присяжных заседателей.
Председатель. — Значит относительно будущих судей было установлено не только внешнее наблюдение, но, употребляя терминологию департамента полиции, и внутреннее освещение при помощи секретных агентов?
Белецкий. — Не то, что секретных агентов, их могли узнать посредством знакомств. Вообще малороссы более общительный народ, более гостеприимный. Завести с ними знакомство…
Председатель. — Итак, общительность и гостеприимство малороссов могло служить проводником для тех лиц, которые должны были осветить изнутри их настроение?
Белецкий. — Да, узнать их настроение.
Председатель. — Это ужасно. А знаете вы, что, когда будущие судьи уже отправляли свою судейскую задачу, к ним в совещательную комнату, под видом слуг, были внедрены агенты министерства внутренних дел?
Белецкий. — Я не знаю. Если есть эти сведения…
Председатель. — Разве вы не помните, что два жандармских унтер-офицера были одеты в платье судебных курьеров и прислуживали присяжным заседателям?
Белецкий. — Да, да. Я помню.
Председатель. — Прислуживали им, приносили чай. Таким образом, в эту «святая святых» нашего суда вторгалось министерство внутренних дел со своими агентами.
Белецкий. — Это было с ведома председателя.
Председатель. — Тем преступнее был председатель.
Белецкий. — Я теперь пережил многое, я сам понимаю…
Председатель. — Извините. Мы — русские граждане; мы не можем не волноваться, когда говорим о таких нарушениях.
Белецкий. — Я краснею сам в настоящую минуту. Я так много пережил, что, в этом отношении, я сам могу краснеть за многое, что делал.
Иванов. — Скажите, большой был состав лиц, наблюдающих за присяжными заседателями?
Белецкий. — Я не смею сказать.
Иванов. — Вы не помните. Для наблюдения за присяжными заседателями было назначено 23 филера и было сообщено вам, что этого мало, что нужно срочно выписать еще из Житомира, из Полтавы и Бердичева.
Белецкий. — Очень возможно.
Председатель. — Вы говорите, что, по словам Чаплинского, не было уверенности в достаточности данных, устанавливающих ритуал. Значит, о недостаточности этих данных для ритуала вы докладывали как министру внутренних дел, так и министру юстиции? Знали ли эти два министра о том, что в этом деле недостаточно прочно именно то, что составляет для них главный интерес?
Белецкий. — Чаплинский приезжал перед самым судом, чтобы рассказать, какое было положение во время производства судебного расследования. Как раз в минуту производства шел разговор о том, кого выбрать для обвинения, и т. д. Почти все это время были непрерывные сношения.
Председатель. — В связи именно с этой недостаточностью?
Белецкий. — Да. Чаплинский ко мне приходил сравнительно мало. Я получал приказания от министра юстиции и министра внутренних дел. Они были спаяны и вполне солидарны. У меня была роль докладчика. Я передавал Щегловитову письма и те сведения, которые получал от своих чиновников, командированных на рассмотрение дела. Безусловно, министр юстиции и министр внутренних дел имели сведения, раз мне Чаплинский говорил, он и им также говорил. Он говорил, на каких свидетелей можно положиться. Чаплинский долго и подробно разговаривал относительно бывшего начальника сыскного отделения. Это его страшно беспокоило. Ведь в этом деле вся карьера Чаплинского была на чашке весов. Какие побуждения были у правых партий, во главе которых стоял Замысловский? О Замысловском я не смею сказать, я в ту пору его не видел; он имел возможность говорить с Маклаковым. Ко мне он являлся, если были дела денежного, формального свойства. А затем он приходил ко мне, как я вам говорил, для получения книг, которые были мною выписаны.
Председатель. — Потом мы перейдем к этому. Вы говорите, что было беспокойство в связи с недостаточностью данных о ритуале. Ну, а было беспокойство в связи с недостаточностью фактических улик против Бейлиса? Что не удастся установить фактическую связь Бейлиса с убийством, установить самый факт убийства этого ребенка этим человеком?
Белецкий. — Видите ли, вопрос этот также озабочивал Чаплинского; даже, в один из приездов, я помню, он говорил, что Замысловский озабочен. Даже была у них поездка в Харьков, где был кто-то из свидетелей, который мог, так сказать, эту связь установить. Во всяком случае, мысль о недостаточности вещественных дознаний существовала.
Председатель. — Не будем говорить о вещественных дознаниях,[*] будем говорить об уликах; так вот, если бы потом министр юстиции или министр внутренних дел кому-нибудь говорили, что улик достаточно, что Бейлис уличен и ритуал доказан, то это шло бы вразрез с тем, что вы им докладывали, и с тем настроением, которое существовало внутри? Вы, конечно, не могли не наблюдать настроение этих двух лиц, когда сталкивались с ними?
Белецкий. — Нет, в них жила прочная уверенность в правильности постановки дела.
Председатель. — Ну, да, может быть, они были юдофобски настроены. Может быть, у них было мнение, что евреи всегда пользуются человеческою кровью. Я спрашиваю, как они смотрели на обоснованность обвинения с фактической стороны и со стороны ритуальной?
Белецкий. — Чаплинский все время поддерживал в них мысль, что некоторые интервалы, пробелы некоторые, во всяком случае, не будут иметь большого значения; потому что вся сумма собранного им материала тех обвинений, которые он выдвинул, безусловно должна повлиять на присяжных заседателей в связи с атмосферою общею, которою питалось так сказать местное простое население.
Председатель. — В соответствии с тем, что говорил раньше С. П., я оглашаю следующий документ: «Киев. Начальнику губернского жандармского управления. Лично. Установите самое тщательное осторожное наблюдение за полным составом присяжных заседателей предстоящей сессии киевского окружного суда, во время коей предстоит слушание дела Бейлиса. Наблюдение ведите вплоть до начала слушания дела, инструктируйте филеров самым подробным образом, дабы наблюдение было проведено тонко и умело. Необходимо наблюдением осветить все сношения заседателей, возможность влияния на них лиц, заинтересованных так или иначе в исходе дела. О ходе наблюдения держите постоянно в курсе прокурора судебной палаты и докладывайте его превосходительству все данные, могущие дать судебной власти материал для суждения настроений заседателей. Накануне разбора дела все подробности наблюдения донесите мне по телеграфу для доклада господину министру. Обо всем этом лично доложите губернатору, испросив если в чем понадобится содействие и ближайшие указания. Независимо от того примите тщательные меры охраны прибывающих из Петербурга для обвинения по делу Бейлиса товарища прокурора судебной палаты Виппера и выступающего гражданским истцом члена Государственной Думы Замысловского. Подписал директор Белецкий. 17 сентября 1913 года». Скажите пожалуйста, почему эта два лица так нуждались в охране? Это была их собственная инициатива или предусмотрительность департамента полиции и министерства внутренних дел?
Белецкий. — Нет, здесь имелись в виду сведения, которые дошли до правых партий: что возможно выступление против них, чтобы они не принимали участия в судебном разбирательстве; настолько, что когда окончилось разбирательство дела, Випперу был выдан заграничный паспорт на другое лицо.
Председатель. — Что же, были серьезные данные, что против них что-нибудь замышляется?
Белецкий. — В распоряжении департамента полиции этих сведений не было; они были в распоряжении правых групп, Замысловский об этом говорил министру юстиции, а министр юстиции просил об этом Н. А. Маклакова.
Председатель (читает). — «Киев. Начальнику губернского жандармского управления. Для присутствования на разборе дела Бейлиса министром внутренних дел командируется состоящий при его высокопревосходительстве чиновником особых поручений статский советник Дьяченко, на коего мною возложено ознакомление с ходом порученного вам наблюдения, ежедневного о том доклада по телеграфу. В виду сего вам надлежит ставить статского советника Дьяченко в полный курс наблюдения и получаемых сведений, относящихся к таковому. Подписал директор Белецкий. № 1081. 18 сентября 1913 года». Следующий документ: «Разбор шифрованной телеграммы из Киева от полковника Шределя на имя директора департамента полиции. Подана 20-го сего сентября 1913 года. Пока в наблюдении двадцать три за недостатком филеров вызвал наличных Житомира, Бердичева и Полтавы». Это мобилизация всех сил города. Значит, 23 присяжных были подвергнуты наблюдению?
Белецкий. — Как начальник района, он мог вызвать. Разрешите мне коснуться другого вопроса. Ко мне обратился Замысловский, когда выяснилось, что Шмаков примет участие; так как Шмакову были нужны книги — Талмуд, я просил прислать Красильникова; он достал их с большим трудом в Италии. Уходя из департамента, я хотел получить их обратно, как казенное имущество, но Замысловский их не представил.
Председатель. — Расскажите вкратце историю с Караевым. Караев — один из свидетелей защиты по делу Бейлиса, находящийся в селении Кежемском, Енисейской губернии, в ссылке. Что сделал департамент полиции, сам ли он действовал, или с ведома обоих министров, или одного из них, когда узнал о том, что Караев вызывается защитой в качестве свидетеля?
Белецкий. — Я сейчас хорошо не припомню, но знаю, что все распоряжения делались по соглашению между двумя министрами, а департамент полиции играл роль только исполнительную.
Председатель. — Вы не припомните, за что был сослан Караев? По вашему распоряжению было перехвачено письмо этого Караева на имя Красовского; в нем Караев пишет, что очень беспокоится, что его не вызовут в качестве свидетеля по делу Бейлиса; между тем, он много по этому делу знает и решил приехать ко дню разбора самовольно и дать свои показания; пусть тогда арестуют его — беда небольшая — только несколько месяцев тюрьмы.
Белецкий. — Если не ошибаюсь, есть сведения, что показание Караева не могло быть благоприятным для защиты.
Председатель. — Но вы не руководствовались в своих действиях по отношению к свидетелю тем, как бы этот свидетель не причинил вреда защите? Я вам напомню два ваши действия: во-первых, вы распорядились письмо Караева к Красовскому бывшему вашему начальнику сыскной полиции и посланное заказным, не пересылать по адресу: во-вторых, вы сделали телеграфное распоряжение о том, чтобы были приняты все меры к недопущению побега, т.-е. к удержанию свидетеля на месте его жительства.
Белецкий. — Видете ли, на Красовского к этой поре было прокурором судебной палаты Чаплинским наброшено подозрение; он считал, что Красовский находился уже вне сферы, т.-е., что показания его будут для обвинителя неудобны.
Председатель. — Значит, дело не в том, что Караев мог повредить защите, а в том, что он мог повредить обвинению?
Белецкий. — Конечно. Все, что касается Караева, я хорошо не припомню; но письмо Красовскому не было представлено. Быть может, оно было послано потом или передано прокурору судебной палаты.
Председатель. — На письме имеется резолюция директора департамента: «Получено 20-го сентября. Письма не посылать. Телеграфно предложить его арестовать, как бежавшего из ссылки, независимо от дела Бейлиса. Пометка Броецкого: I-е отделение. Для исполнения». Со стороны закономерности, эти действия вряд ли могут считаться правильными; во-первых, вы не имели права это письмо задерживать на том основании, что явка свидетеля могла повредить обвинению; во-вторых, какое у вас было основание сделать распоряжение об аресте, и, когда оказалось, что он еще не успел уехать, о мерах «к недопущению побега»? Из другой телеграммы полковника Шределя видно, что енисейская администрация отказывается его препроводить. Казалось бы, раз суд его допускает в качестве свидетеля, раз он сам хочет, нужно оказать содействие в интересах правосудия, чтобы свидетель на суд явился. Тут имеется «разбор шифрованной телеграммы из Киева. От чиновника особых поручений Дьяченко на имя директора департамента полиции. Подана 23-го сего сентября 1913 года. Настроение в Киеве приподнятое, среди союзников и кругах еврейской буржуазии, меры предупреждения беспорядков приняты. Замысловский, Виппер охраняются, наружное наблюдение за присяжными заседателями пока не провалено, осуществляется осторожно, но результатов не дает и дать не может, состав присяжных мало интеллигентный — половина крестьян и мелких собственников. Подполковник Иванов категорично доложил, что Караев не оказывал ему агентурных услуг по делу Ющинского». Относительно этих мер: задержки письма Караева, арестование и задержание свидетеля на месте, — вы докладывали министру внутренних дел?
Белецкий. — Я говорю, что ни одного распоряжения не было сделано помимо двух министров. Я докладывал лично или пересылал письма при своем письме, в своем конверте.
Председатель. — Так что, иногда были устные, а иногда письменные доклады?
Белецкий. — Это уже впоследствии. Получая письма, я всегда делал отметки. Потом, также было приказано сообщать Замысловскому все интересные сведения до момента его отъезда, так что, история с Караевым Замысловскому была известна. Возможно, что все мероприятия были сделаны под влиянием совета Замысловского, который с этим делом был хорошо знаком.
Председатель. — В деле имеется копия телеграммы о наблюдении за присяжными заседателями, которое «осуществляется осторожно, но результатов не дает»; затем копия доклада на бланке директора департамента полиции с выяснением личности Караева. Это действительно было вами препровождено Щегловитову от имени министра внутренних дел, который, «свидетельствуя совершенное почтение его высокопревосходительству Ивану Григорьевичу, препровождает ему копию телеграммы чиновника особых поручений Дьяченко и доклад директора департамента полиции, относящийся к делу Бейлиса». Вы говорите, что-то еще устно докладывалось?
Белецкий. — Сам Маклаков с ним очень много говорил. Они в ту пору были в самых лучших отношениях. Маклаков распорядился, чтобы Щегловитову сообщалось все по делу Бейлиса.
Председатель. — А почему нет отметок, что Замысловскому сообщалось? Очевидно, это несколько конспирировалось?
Белецкий. — Да, это несколько конспирировалось, потому что Замысловский мог говорить со мной, с министром… Многого в резолюциях не писалось.
Председатель (предъявляет бумагу). — В этой бумаге говорится, что Караев принадлежит к группе анархистов и является типичным представителем подонков общества. Затем буквально значится вот что: (читает): «Из содержания поступившего в департамент полиции совершенно секретного документа, доложенного мной вашему высокопревосходительству 2-го сего сентября, усматривается, что Караев за вознаграждение предложил евреям свои услуги свидетеля при разрешении судом дела Бейлиса в пользу сего последнего и с этой целью предполагал бежать из места водворения. Как видно из донесения начальника киевского губернского жандармского управления Караеву переведена сумма 200 рублей присяжным поверенным Марком Виленским».[*] Не можете ли вы припомнить, какой «совершенно секретный» документ был вами доложен министру внутренних дел 20-го сентября?
Белецкий. — Я не припомню. Я бы вам с удовольствием рассказал, но у меня в памяти нет.
Щеголев. — По терминологии — «совершенно секретный документ» к чему относится?
Белецкий. — Совершенно секретный документ — это могли быть перлюстрированные письма, агентурные записки с надписью. По особому отделу все считалось особо секретным, что касалось агентуры. Очень возможно, что полковник Иванов[*] принимал большое участие и находился в распоряжении прокурора судебной палаты. Может быть, он мог сообщать за своей подписью, что и было представлено.
Председатель. — А не было ли это место доклада взято в виде вывода не вполне правильного?
Белецкий. — Нет, нет, этого не могло быть. В этом письме, кажется, не говорится о деньгах.
Председатель. — О деньгах тут говорится совсем в другом отношении. Автор письма заявляет, что он не имеет ни копейки денег, чтобы приехать, что он хотел бы дать свои показания, и заявляет, что, в виду неимения денег и так как он уверен, что ему могут выслать, он послал 6-го августа телеграмму с просьбой выслать 200 рублей, но до сих пор даже ответа не получил, и что путь до Киева — 25 дней.
Белецкий. — В докладе говорится, что получено?
Председатель. — На письме имеется пометка директора «доложено 20-го сентября». Судя по этой пометке, это есть именно доложенный документ, из которого вы только в докладе на имя министра внутренних дел сделали не вполне точный вывод, что он «за деньги предлагает свои услуги свидетеля евреям при разрешении судом дела Бейлиса в пользу сего последнего». В этом же документе имеется указание этого человека на два убийства: в августе 1911 года и в 1912 году. Автор письма говорит, что лица, участвовавшие в убийствах, в 1911 году одного еврея на Подоле и летом 1912 года в Пуще Водице[*] околоточного надзирателя или городового, находятся среди свидетелей по делу Бейлиса. Может быть, эту часть письма вы утаили от Маклакова?
Белецкий. — Я докладывал вам, что ко мне мог относиться с доверием Макаров, который меня знал, знал также некоторые мои слабости, но верил, что я правильно ему докладывал; Маклакову я не мог бы этого сделать, потому что отношение его было ко мне таково, что я все докладывал в точности и не мог бы иначе сделать.
Председатель. — Так что, вы утверждаете, что эти места не могли не быть доложены?
Белецкий. — Дело Бейлиса так интересовало этих двух министров, что нет ни одного документа, который бы не был в подлиннике им показан.
Щеголев. — Эти письма вы оставляли у министра, а у себя — оттиск или копию?
Белецкий. — Эти письма нам доставлялись из перлюстрации от Мардарьева. Если это было письмо, по которому была необходимость снимать копию, то подлинное письмо отправлялось, причем давались указания — возвратить или уничтожить.
Председатель. — Из документа выясняется, что министру юстиции Щегловитову вы копии этого письма не посылали, но из ремарки на письме видно, что вы его докладывали.
Белецкий. — Нет, я говорю, что в деле Бейлиса все докладывалось; думаю, что никто из них не может отрицать, что они были в курсе. Конечно, под влиянием времени, человек может сам своей точке зрения изменить, — что он сам ошибался; в настоящую минуту я многого бы не делал из того, что я делал; но для этого надо пережить, я вас уверяю. Вы сами видите, что на некоторых есть отметка министров. Затем у нас было принято, что, при устных докладах, делалась надпись директора, что доложено министру и его резолюция. Я был третьего класса по должности, равный товарищу министра, представлял собой фигуру центральную в министерстве.
Председатель. — Из письма Красовскому: «Николай Александрович, помните ли убийство в 1912 году в одном из дачных мест города Киева, не помню не то Пуща Водица, не то Святошино, околоточного надзирателя и городового, не помню их фамилий. Околоточный был вызван неизвестным лицом в рощу, где будто бы был повешен человек, конечно, вы припомните это. Так вот среди свидетелей обвинения есть лица, причастные к этому убийству». Скажите пожалуйста, были проверяемы эти сведения или нет?
Белецкий. — Эти сведения не были проверяемы. Я хочу еще добавить. Замысловский приходил от имени того или другого министра и говорил, что нужно сделать. Замысловский был в этом деле настолько широко аккредитован, что все его замечания принимались к неуклонному руководству. Все сообщалось Замысловскому, он был в курсе.
Председатель. — Интересно, что письмо это задержано, а телеграмма Красовскому с просьбой выслать 200 рублей пропущена; эти двести рублей от имени присяжного поверенного Виленского, как видно из донесения, действительно были этому человеку, в чаянии, что он приедет в Киев, переданы.
Белецкий. — Это просто объясняется тем, что телеграфной перлюстрации не существовало. Телеграмма случайно могла быть задержана; во главе этого дела стоял инженер Осадчий, с которым Мардарьев боялся входить в сношения. Я помню, однажды я ему говорил о необходимости устроить телеграфную перлюстрацию; он ответил, что с Осадчим нельзя в этом деле совместно работать.
Председатель. — В деле имеется «Справка. 16-го сего сентября министр юстиции сообщил господину министру внутренних дел о необходимости доставления в город Киев под охраной в киевский окружный суд хранящихся в С.-Петербурге в архивах центральных управлений разных дел, имеющих существенное значение при разрешении судом дела Бейлиса. Дела эти: 1) об учреждении в С.-Петербурге особой специальной комиссии для разбора еврейских дел и манускриптов; 2) об убийстве в городе Саратове двух христианских мальчиков; 3) по вопросу об употреблении евреями христианской крови с религиозной целью и 4) о секте хасидов были доставлены архивами названных учреждений в департамент полиции, откуда 17-го сентября вечером под охраной отдельного корпуса жандармов ротмистра Фока, командированного в город Киев по приказанию господина министра, были отправлены в распоряжение председателя киевского окружного суда и сданы под особую расписку… 26-го сентября статский советник Дьяченко донес, что из вызванных 219 свидетелей не явилось 34, из 14 экспертов не явились три, защитники подсудимого энергично пытались сорвать процесс, настаивая на отложении дела за неявкой существенных свидетелей. Суд тем не менее приступил к слушанию дела. Присяжными заседателями избраны 7 крестьян, 2 мещанина, 2 неимеющих чина, 1 телеграфный чиновник, который и избран старшиной присяжных. Заседание 25-го сентября прошло без инцидентов. В городе тихо, забастовки в учебных заведениях не было, порядок нигде не нарушался. Председатель суда ведет заседание очень мягко. Защита представлена на суде гораздо сильнее обвинения».
Белецкий. — Это, вот, мнение всех писем и газет. Эти дела из министерства юстиции, которые касались ритуальных убийств предыдущих. Они были под охраною жандармскою доставлены туда и обратно. Я даже все письма по этому делу срочно сдавал в департамент полиции, чтобы их у себя не оставлять.
Председатель. — Затем следует письмо Дьяченко от 24-го сентября на имя его превосходительства глубокоуважаемого Степана Петровича, в котором говорится, между прочим, что, по циркулирующим слухам, союзники решили сжечь Бейлиса независимо от оправдательного или обвинительного приговора; что Болдырев, председатель суда, сильно волнуется, боясь политических выступлений со стороны адвокатов (в особенности В. А. Маклакова). Затем указывается на то, что наружное, по крайней мере, наблюдение, за присяжными заседателями, по условиям местным, крайне опасно, ибо, в случае провала, т.-е. обнаружения, левые поднимут сильный шум. Между тем, оно никаких решительно результатов не дает.
Белецкий. — Видите ли, нам приходилось считаться все время. Голубев вел большую агитацию среди правых; вообще агитация была сильная. Так что, еврейский погром висел в воздухе. Все вырезки из газет того времени я собирал и давал указания во избежание погрома.
Щеголев. — Скажите, пожалуйста, какая история была с Фрейнатом, по поводу напечатания статьи по делу Бейлиса в «Вестнике полиции»? Он напечатал статью и за это получил замечание от вас.