XXXV. Допрос Курлова 6 мая 1917 года.[*]
XXXV.
Допрос Курлова
6 мая 1917 года.[*]
Содержание: Движение Курлова по службе. Объяснения Курлова по поводу события в Минске 18 октября 1905 г.: расстрел митинга. Причина ухода Курлова из Минска. Курлов — товарищ министра внутренних дел, ведающий департаментом полиции. Курлов и провокация. Инструкция 1906 г. для лиц, ведающих политическим розыском. Попытка юридического оправдания секретной агентуры. Убийство Столыпина. Богров — бывший сотрудник Кулябко. Отношения Курлова к Васильеву. Роль Спиридовича. Письмо к Курлову от Васильева. Курлов и Манасевич-Мануйлов. Убийство начальника охранного отделения Карпова. Курлов и Герасимов. Иллюстрация к утверждениям Курлова о провокации и по отношению к секретным сотрудникам. Курлов — товарищ министра вн. дел в 1916 г. Неопубликованное высочайшее повеление.
* * *
Председатель. — Павел Григорьевич Курлов, генерал-лейтенант? Вам сколько лет?
Курлов. — 57.
Председатель. — Вы поступили на военную службу в 80-м году прапорщиком, товарищем министра внутренних дел вы были с 1 января 1909 года до средних чисел октября 1911 года?
Курлов. — Да.
Преседатель. — И затем вы были вновь назначены неопубликованным высочайшим указом на должность в 1916 году?
Курлов. — Я получил письмо министра 30 октября.
Председатель. — Назначены вы были 16 октября — сначала состоящим при министре внутренних дел, а 23 октября вот этим самым неопубликованным высочайшим указом на вас возложено исполнение обязанности товарища министра внутренних дел с заведыванием делами департамента полиции. Затем, 25 ноября вы уволены. Вы были товарищем министра месяц и два дня?
Курлов. — Я был меньше. Я вступил в должность только по получении письма, которое должно быть в делах.
Иванов. — Какого письма, от кого письма?
Курлов. — От министра внутренних дел, о том, что состоялось высочайшее повеление и что он предлагает мне вступить в должность.
Иванов. — Протопопов?
Курлов. — Да.
Председатель. — Что вы делали с 14 октября 1911 года, когда вы были уволены с поста товарища министра внутренних дел, командующего отдельным корпусом жандармов?
Курлов. — Я был в отставке. Засим, с начала войны, просил об определении меня на службу и был определен состоящим в распоряжении главного начальника снабжения северо-западного фронта. Было и второе предполагавшееся назначение — генерал-губернатором в Восточную Пруссию. Так, что я, по экстренной телеграмме, выбыл и приехал за неделю до Сольдау. И тогда, конечно, назначение уже не состоялось. Тогда я был назначен помощником…
Председатель. — Будьте добры излагать в более общих чертах.
Курлов. — После этого было два назначения военных. Я был назначен, точно не помню когда, — но помню: в октябре месяце — помощником начальника тифлисского округа и засим, по телеграмме верховного главнокомандующего, был назначен, с сохранением военной должности, исполняющим обязанности по гражданскому управлению прибалтийскими губерниями с подчинением, с одной стороны, главнокомандующему армией северо-западного фронта, а с другой — тогдашнему главнокомандующему 6-й армии.
Председатель. — Вам известно положение о Чрезвычайной Следственной Комиссии?
Курлов. — Да, это нам было объявлено.
Председатель. — Мы сейчас не допрашиваем вас ни в качестве обвиняемого, ни в качестве свидетеля. Это дело следователя, который будет после допрашивать. Мы просто требуем у вас объяснений. Нам принадлежит власть бывшего первого департамента государственного совета. В порядке истребования объяснений, мы и выслушаем ваши показания. В хронологическом порядке нам бы хотелось задать вам несколько вопросов относительно очень далекого прошлого, а именно — 1905 года; мы хотели бы выслушать ваши объяснения по должности вашей, как губернатора в Минске, по поводу известного и памятного вам кровавого события, которое имело место, кажется, 18 октября 1905 года. Перед манифестом 17 октября у вас в Минске происходили демонстрации?
Курлов. — Да… Собственно говоря, была забастовка.
Председатель. — Была забастовка, сопровождавшаяся демонстрацией?
Курлов. — Демонстраций особенных не было, — я, по крайней мере, теперь не припомню…
Председатель. — Какое было ваше отношение к этим забастовкам: вы принимали какие-нибудь меры против них?
Курлов. — Нет. В это время не принимал никаких мер… Так как забастовка была железнодорожная, то вокзал охранялся караулом; также охранялись караулом водокачка и электрическая станция.
Председатель. — Какие распоряжения были даны вами приставам г. Минска.
Курлов. — Я теперь положительно этого не припомню.
Председатель. — Вы не припомните разговора, который у вас был, в связи с этими забастовками и демонстрациями (про которые вы забыли, но которые были), с председателем казенной палаты, с управляющим государственными имуществами и с тогдашним прокурором минского окружного суда?
Курлов. — Если вы будете добры мне напомнить, я скажу. Я положительно не помню… Масса всяких разговоров было. А теперь столько времени прошло…
Председатель. — Вы выражали неудовольствие по поводу этих демонстраций и заявляли, что раз навсегда надо прекратить эти безобразия, заявляли, что вы уже дали приставам города Минска разрешение передать власть военному начальству в момент по их усмотрению и обещали, что «при первом удобном случае, вы этих мерзавцев расстреляете», что вы вскоре затем и выполнили.
Курлов. — Так я обыкновенно не выражался. Особенно в роли губернатора, по отношению к подчиненным мне лицам.
Председатель. — Не к подчиненным лицам, а к населению города, которое было целиком в вашей власти; населению, которое, в значительной части, — еврейское. Вы не помните никаких подобных разговоров и предположений?
Курлов. — Может быть, эти разговоры и были, но, например, такой разговор, что я приставам передал власть — это, безусловно, нет!
Председатель. — Не то, что вы приставам передали власть, а что вы приказали приставам, по их усмотрению, передать власть, в случае возникновения какого-либо движения, военному начальству.
Курлов. — Я не мог такого разговора вести, потому что это нельзя: я только один мог передавать власть военному начальству.
Председатель. — Если что-нибудь происходит на окраине города, где вас нет, но где есть пристав и полицейская часть, в этом случае, пристав может передать эту власть военной власти — не над городом Минском, а по отношению к этому месту?
Курлов. — Если войска уже вызваны.
Председатель. — Словом, вы этого разговора не помните?
Курлов. — Я его не отрицаю, но не помню.
Председатель. — Значит, вы не помните, что сказали: «я, при первом удобном случае, расстреляю этих мерзавцев, о чем нахожу нужным поставить вас в известность»? Т.-е. вы ставили об этом в известность прокурора окружного суда.
Курлов. — Это, безусловно, неверно.
Председатель. — Вам не стало потом известно, что, после этого разговора, прокурор окружного суда послал шифрованную телеграмму обер-прокурору сената, а копию министру юстиции Манухину, предупреждая, что такое настроение губернатора грозит большими несчастиями городу, и прося их указаний?
Курлов. — Когда это было?
Председатель. — Это было в последние дни перед 17 октября. А разговор ваш имел место 12 октября.
Курлов. — Не знаю… Я, по крайней мере, об этой телеграмме никаких сведений не имею … И я потом в Петрограде видел министра юстиции Манухина: мы с ним говорили и он мне ни о какой шифрованной телеграмме ни одного слова не говорил…
Председатель. — Вы помните, как был объявлен манифест 17 октября?
Курлов. — Т.-е. он совсем не был объявлен; тут произошло трагическое недоразумение …
Председатель. — Т.-е. в России не был объявлен или в Минске!
Курлов. — Он был объявлен потом… Дело в том, что министр внутренних дел не распорядился уведомить губернатора о том, что манифест 17 октября издан, и поэтому, до получения его, никакое объявление не могло иметь места. И тут, когда меня запросили, можно ли по этому вывешенному объявлению манифест распубликовать, я сказал, что в законе точно определены способы, когда может быть распубликован манифест: поэтому, до получения от министра внутренних дел соответствующей телеграммы, публиковать его в губернских ведомостях нельзя.
Председатель. — Вы приняли меры, чтобы запросить Петроград относительно того, был ли издан манифест, или вы просто отрицали манифест?
Курлов. — Я отрицать не мог, но мер принять тоже не мог, потому что в это время была почтово-телеграфная забастовка, так что послать телеграмму министру я не мог никоим образом.
Председатель. — Как же, в конце концов, был объявлен у вас манифест?
Курлов. — Я теперь не припомню. Потом уже получили, через несколько дней, вероятно, из министерства внутренних дел, и тогда был объявлен манифест в установленном порядке.
Председатель. — А не было ли так, что к вам явились делегаты горожане с городским головой во главе, вошли в дом губернатора, который был окружен вооруженными казаками, и эта делегация представила вам всю серьезность положения города и вашего личного положения и потребовала от вас немедленного оглашения манифеста? Тогда вы вышли на балкон и объявили этот манифест…
Курлов. — Это безусловно не совсем так. Дело в том, что, во-первых, когда уже утром я об этом узнал, то, должно быть, между часом и двумя, подошла толпа к моему дому. Я вышел на балкон, но никакого манифеста не объявлял. Затем делегация, — я не помню, был ли в ее составе городской голова, — вошла ко мне в дом. Я с ними говорил о манифесте и говорил, что как только я его получу, он будет немедленно опубликован. И больше никаких распоряжений не делал; никому в толпе его объявлять не мог, ибо мне нечего было объявлять: у меня ничего не было…
Председатель. — Вам известно, что народом было заявлено властям требование о вашем аресте в виду этих действий?
Курлов. — Не знаю.
Председатель. — Вы помните, что потом были освобождены некоторые политические арестованные из тюрьмы?
Курлов. — Может быть, были освобождены те, которые были в ведении судебной власти…
Председатель. — Вы помните, что освобожденных на руках понесли на площадь перед вокзалом, где вы разрешили устроить митинг, т.-е. заявили, что вы не имеете возражений против того, чтобы митинг был устроен?
Курлов. — Это совершенно неверно и опровергается имеющимся в сенате делом. Дело было так: когда депутация явилась ко мне и говорила о манифесте, она, между прочим, заявила о необходимости освободить всех из-под стражи. Я сказал: что те, которые находятся в ведении судебной власти, могут быть освобождены только прокурором, а что остальных я не могу освободить до тех пор, пока не получу соответствующих распоряжений. Затем, никто меня ни о каком митинге не просил, а толпа, когда от меня вышли депутаты, направилась к тюрьме, имея в виду, видимо, освободить арестованных. Около тюрьмы стоял постоянно караул все эти дни, и офицер, который командовал этим караулом, предупредил, что, на основании устава о службе гарнизона, он будет стрелять, если толпа подойдет ближе пятидесяти шагов. Толпа не подошла и затем отправилась к вокзалу. Значит, никакого митинга у вокзала я не разрешал. Затем, там тоже был постоянный караул, охранявший вокзал в эти дни. Командовавший караулом подполковник не сделал того же предупреждения, и толпа подошла вплотную к нижним чинам, стала хватать их за оружие, и тогда нижние чины без команды открыли огонь, что подтверждено следствием и приказом командующего войсками виленского военного округа.
Председатель. — Из каких же побуждений толпа, только-что перед тем добившаяся освобождения арестованных и только-что узнавшая об акте громадного значения, — из каких побуждений эта толпа, по вашим сведениям, стала хватать ружья у солдат?
Курлов. — Не ружья у солдат… Я теперь не помню фамилию этого подполковника, он был подхвачен толпой, поставлен на стол и к его шашке был привязан красный флаг… То же самое предполагалось сделать, очевидно, и с солдатами.
Председатель. — Т.-е. началось, так сказать, братание толпы с солдатами, даже с полковником. Каково же было отношение губернатора к тому, что происходило? Очевидно, толпа была в очень радостном настроении: может быть, вы знаете, что некоторые свидетели этого события говорили, что «восторг толпы не поддавался описанию»?
Курлов. — Моего отношения никакого не было.
Председатель (продолжает цитировать). — «Все целовались, качали офицеров и солдат»… Было то мирное движение масс, которое мы всегда наблюдаем, когда спадают оковы с народа и все в радостном и умиленном состоянии.
Курлов. — Меня там не было.
Председатель. — Но вы по телефону дали распоряжение.
Курлов. — Какое?
Председатель. — Это вам следует знать.
Курлов. — Я никакого распоряжения не давал, потому что, когда мне сказали об этом, я сказал, что я сейчас еду, и приказал давать лошадей. В это время мне доложили, что все это произошло… Больше ничего. Никакого распоряжения я не давал и давать не мог.
Председатель. — Итак, вы утверждаете, во-первых, что вами не была высказана за несколько дней до того угроза по адресу населения Минска в том смысле, что будут расстреляны люди, которых вы назвали «мерзавцами», т.-е. собравшаяся толпа, и утверждаете, во-вторых, что вы в этот день не давали ни приказания расстрелять или стрелять, ни приказания, чтобы власть приняли две роты пехотного полка?
Курлов. — Никакого приказания не давал и давать не мог, потому что это были не войска, вызванные в помощь гражданским властям, а был военный караул. Так что никакого приказания давать я не мог.
Председатель. — Войска стреляли?
Курлов. — Да.
Председатель. — Они обступили толпу с трех сторон, а с четвертой, свободной по направлению к городу, стали городовые с револьверами, и, таким образам, толпа была окружена со всех сторон?
Курлов. — Я не думаю, чтобы это было так. Я теперь, конечно, сказать этого не могу, но, как я себе рисую вокзал Минска, стрельба происходила от караула, стоявшего перед вокзалом, и затем несколько выстрелов было со стороны моста, где стоял второй караул. Что касается до городовых, которые окружали с четвертой стороны, то там была четвертая часть…
Председатель. — Я говорю о городовых, которые закрывали доступ к городу, в силу чего толпа, окруженная со всех сторон, не могла двинуться и к городу.
Курлов. — Я не знаю, как четвертая часть… Там не могло быть такого наряда городовых, которые были с револьверами и окружали толпу.
Председатель. — Разве городовые были безоружные?
Курлов. — Они были плохо вооружены.
Председатель. — Сколько было убитых и сколько раненых тяжело и легко?
Курлов. — Я не могу припомнить, но всего около ста человек…
Председатель. — Убито было около семидесяти?
Курлов. — Этого я точно не могу знать.
Председатель. — Неужели это не врезалось в вашу память?
Курлов. — С тех пор прошло много лет… Я помню общую цифру, но не могу сказать точно, я могу ошибиться.
Председатель. — Во всяком случае, пострадавшие насчитывались сотнями?
Курлов. — Нет, сотней. Цифра точно установлена.
Председатель. — После этих событий вам пришлось скрыться из Минска, причем вы переоделись в платье офицера?
Курлов. — Ничего подобного никогда не было! Из Минска я не скрывался. А когда городской голова поехал жаловаться на мои распоряжения в Петербург и я получил телеграмму от министра сдать губернию и поехать для объяснений, я совершенно спокойный и обыкновенным образом выехал и ни во что не переодевался: поехал я в штатском платье, как всегда ездил, как всякий губернатор, выезжая из пределов губернии…
Иванов. — Скажите, пожалуйста, генерал, вы указывали, что приказали запрягать лошадей — а затем что же? Так и не поехали, узнав, что там происходят такие недоразумения? Какие меры вы приняли, чтобы предупредить?
Курлов. — Все было кончено.
Иванов. — Что это значит: кончено? — убили, расстреляли и кончено?
Курлов. — Все были немедленно увезены.
Иванов. — Об этом вы распорядились? Так что вы остались дома — совершенно безучастным к этим событиям?
Курлов. — Я больше туда не поехал…
Иванов. — Т.-е. вы вовсе туда не поехали?
Курлов. — Да.
Председатель. — Что вы делали в 1906, 7 и 8 годах?
Курлов. — После того, как я ушел из Минска? Я находил, что мне довольно тяжело было быть в Минске…
Председатель. — Быть может, вследствие ненависти, которая существовала по отношению к вам у местного населения?
Курлов. — Я не скажу, чтобы у местного населения существовала… А дело в том, что было неприятно после этих событий продолжать быть губернатором в этой губернии. И когда я был здесь, я просил министра внутренних дел, чтобы мне дал другую губернию. Мне была обещана нижегородская губерния. Затем, в это время переменились министры, т.-е. ушел Дурново и был назначен, если не ошибаюсь, П. А. Столыпин, и ему, как мне сказал директор департамента общих дел, Дурново ни слова об этом обещании не сказал. И нижегородская губерния была занята лицом гораздо моложе меня. Тогда я просил меня причислить к министерству, и я был причислен.
Председатель. — Когда на вас было покушение в 1906 году, вы состояли в должности минского губернатора?
Курлов. — Да, это было в январе.
Председатель. — Это покушение стояло в связи с расстрелом толпы?
Курлов. — Должно быть. По крайней мере, насколько это выяснилось на суде.
Председатель. — Покушавшиеся на вас были казнены?
Курлов. — Один. А другой был сослан на каторжные работы.
Председатель. — Через три года после этого случая, с 1 января 1909 года, Россия увидела вас в должности товарища министра внутренних дел, заведывающего полицией?
Курлов. — Такой должности в сущности нет. Я был товарищем министра внутренних дел и заведывал делами департамента полиции. Должность товарища министра внутренних дел, заведующего полицией, до меня была упразднена.
Председатель. — Вы маленькую поправку вносите в терминологию?
Курлов. — Тут не маленькая поправка, — потому что должность товарища министра внутренних дел, заведующего полицией, имеет очень большие и обширные права, потому что товарищ министра, заведующий полицией, по высочайше утвержденной инструкции, которая была учреждена для генерал-майора Трепова, состоит членом совета министров и, в сущности, не подчинен министру внутренних дел. Эта должность, как была учреждена (для Трепова), точно так же была и упразднена с уходом генерала Трепова. Поэтому, я «товарищем министра, заведующим полицией» никогда не был. Я был назначен товарищем министра внутренних дел и, затем, письмом министра мне было поручено заведывать делами департамента полиции, а через три месяца я был назначен командиром отдельного корпуса жандармов.
Председатель. — Итак, с 1 января 1909 года вы, в должности товарища министра внутренних дел, ведали департаментом полиции?
Курлов. — Я ведал департаментом полиции, департаментом духовных дел, техническим комитетом, а, по назначении меня в марте командиром корпуса жандармов, я был освобожден от заведывания департаментом духовных дел и технического комитета.
Председатель. — И сосредоточились на заведывании департаментом полиции?
Курлов. — И на командовании корпусом.
Председатель. — Что вам известно о принятой в ваше время и сохранявшейся вплоть до революции настоящего года системе политического розыска? Замечу, что нас интересует не внешняя сторона, а учреждение и существование, так называемой, секретной агентуры.
Курлов. — Вы желаете, чтобы я сказал, как это делалось?
Председатель. — Вы расскажите в нескольких словах о секретных сотрудниках.
Курлов. — Во всех организациях нелегальных были люди, которые оплачивались и которые давали сведения по поводу того, что происходило. Вот в общих чертах… Но тут в вопросе об организации, об агентуре идет тонкий вопрос о провокации. На этом, если вам угодно, мне бы хотелось остановиться более подробно, потому что это вопрос, который меня очень сильно интересовал и с которым я довольно усиленно боролся. Дело в том, что, по крайней мере, технически, при ведении розыска, провокацией называлось всякого рода, так называемое продвижение сотрудников, т.-е. не только продвигалось известное лицо, которое давало сведения, но этому лицу рекомендовалось занять более или менее выдающееся положение в партии или в известной организации. Вот против такой системы я безусловно восстал немедленно, и могу сказать, что за все время моего управления департаментом полиции ни одного случая провокации не было.
Председатель. — Причем вы под провокацией разумеете продвижение в партийной иерархии лица, оплачиваемого департаментом полиции?
Курлов. — Причем он, вызывая сам известного рода противозаконные, по тогдашним временам, дела, является подстрекателем. Вот, что я называю провокацией. И тогда, немедленно вступив в борьбу в этом направлении, я переменил весь состав петроградского охранного отделения, и, во-вторых, я повторяю, что провокации за свое время не знаю.
Председатель. — А переменили вы состав департамента полиции или, по крайней мере, главу департамента полиции?
Курлов. — Нет, его я не переменил.
Председатель. — При вас ушел Трусевич и был заменен Зуевым?
Курлов. — Я его не сменял. Трусевич имел в виду получение должности товарища министра. И когда П. А. Столыпин 12 декабря 1908 года, за несколько дней до его назначения, вызвал меня к себе, то он мне сказал, что предлагает мне товарища министра. Я ему сказал, что это такого рода положение: «на это место рассчитывает Трусевич, — и наше положение тогда не особенно удобное»… Он мне сказал: «ну, передайте Трусевичу сами, что это состоялось, и скажите ему, что я прошу его никуда не уходить и что он к пасхе будет назначен сенатором». Тогда я просил его назначения старшим из директоров…[*]
Председатель. — Вы говорите, что приняли меры к тому, чтобы агентура в том виде, как вы ее очертили, не имела места. Но вам известно, конечно, о существовании инструкции, которая была еще выработана в 1906 году и которая была обязательным руководством для лиц, ведающих политическим розыском?
Курлов.— Это ведь не моя инструкция.
Председатель. — Это инструкция, которая раньше была создана и которая при вас существовала. Внесли вы какое-нибудь изменение в эту инструкцию в соответствии с вашими взглядами? А если не внесли, то почему? Вы, вероятно, помните: инструкция эта фактически и по существу стояла на точке зрения, несколько отличающейся от того, что вы объявляете вашей точкой зрения. Ну и как же ваша-то точка зрения, если она была, — реализовалась она, действовала на департамент полиции и охранное отделение?
Курлов. — Нет, она была очень действительной, потому что это внушалось определенно начальникам охранных отделений.
Председатель. — Объясните однако: как же это? — Товарищ министра, заведующий полицией, исповедует идею, что секретные агенты отнюдь не должны продвигаться по иерархической лестнице революционных партий (ибо это есть путь, который дается не иначе как при помощи нарушения закона, не правда ли?). А существующая инструкция стоит в этом пункте на совершенно противоположной точке зрения?
Курлов. — Я это знаю.
Председатель. — Инструкция желает и ценит особенно тех агентов, которые продвигаются.
Курлов. — Я внушал начальникам охранных отделений очень определенно. Но почему я не изменил этой инструкции, я не помню.
Председатель. — Какой-нибудь след письменный, в виде циркуляра, сохранился от этих внушений?
Курлов. — Вероятно, в департаменте есть. Но я теперь сказать не могу: дела департамента ведь теперь не у меня под руками.
Председатель. — Чем же объясняется, что эта инструкция продолжала свое существование? Ведь эта инструкция была некоторым законом для департамента полиции, и лицу которое хочет изменить практику департамента полиции, естественнее всего отнестись к первоисточнику этой практики — к этому полицейскому закону.
Курлов. — Я знаю, что мы даже просматривали эти инструкции. Но во что это вылилось, я положительно не знаю…
Председатель. — Так что, если бы я вам сказал, что инструкция в этой части осталась совершенно нетронутой, вы бы не могли объяснить этого факта?
Курсов. — Да ведь у меня нет ничего под руками!… Ничего не могу объяснить!
Председатель. — Но для этого ничего не надо иметь под руками: я вам задал вопрос основной, для которого незачем припоминать подробности.
Курлов. — Я ведь вам говорю только то, что помню: о своих разговорах с начальником охранных отделений. Но как это вылилось в письменной форме, — я припомнить не могу.
Председатель. — Как оценивали вы, с юридической точки зрения, с точки зрения законности такие отношения: подвластным вам чинам предписывалось, — об этом говорит один из параграфов этой инструкции, — «приобретение и сбережение внутренней и секретной агентуры, как единственного вполне надежного средства, обеспечивающего осведомленность», — причем в отношении секретных сотрудников имеется пункт, что они обязательно должны состоять членами одной из революционных организаций, о которой и дают сведения…
Курлов. — Совершенно верно. Это не противоречит тем взглядам, которые я высказал.
Председатель. — Меня интересует не противоречие или непротиворечие этого вашим взглядам, а противоречие или непротиворечие закону. Каким образом подведомственные вам лица выплачивали из средств государства деньги тем, кто совершал, с точки зрения существовавшего закона, преступления?
Курлов. — Эти деньги специально для этого существовали…
Председатель. — Но, я повторяю свой вопрос: как оценивали вы это с точки зрения законности, с точки зрения уголовного закона? Вы, юрист, стояли во главе организации, которая за деньги нанимала возможно большее число секретных агентов, т.-е. лиц, которые самым фактом своего существования и своей работой нарушили закон.
Курлов. — В этом отношении я не совсем так смотрел, как вы изволите говорить… Я понимаю под секретными сотрудниками, — это не противоречит инструкции, — приобретение сотрудников, уже существующих в партии: это не есть увеличение числа лиц, которые действуют против закона.
Председатель. — Это не есть увеличение, но в ряде случаев они должны были водворяться в партию.
Курлов. — Нет.
Председатель. — Неужели вы брали только тех, которые уже в партии состояли? Но и тех ведь надо было в тюрьму посадить, судить, сослать в каторжные работы, а вы им платили деньги, брали их на жалованье.
Курлов.— Нет, это не предусмотрено законом: дело в том, что принадлежность к партии не влечет за собою заключения в тюрьму…
Иванов. — Даже принадлежность к боевой организации?
Председатель. — По 102 статье уголовного уложения карается именно принадлежность к партии. Так что факт остается: ваши агенты отыскивали членов, принадлежащих к партии, и вместо того, чтобы посадить их на скамьи подсудимых, из месяца в месяц платили им деньги.
Курлов. — Да, запрещая им всякую активную работу…
Председатель. — Вот выписка из § 4 инструкции (читает): «Это не значит, что секретный сотрудник должен уклоняться от всякой активной работы, возлагаемой на него организацией. Он безусловно обязан доносить о таких случаях до сведения лиц, заведующих розыском»… Вот видите, — им рекомендовалось не уклоняться от этой работы.
Курлов. — Да, я сказал уклоняться от работы только в смысле возможного вреда… Потому что иначе, как же вы хотите?!…
Председатель. — А представляли вы себе, что даст в жизни это иезуитское положение, как оно реализируется в жизни?
Курлов. — Это зависит от того, кто в данный момент этими сотрудниками руководит…
Председатель. — У вас были сотрудники, которые из месяца в месяц, получая от вас деньги, состояли членами революционных обществ. Это не значит, что они не могли быть активными членами этих обществ — это им не возбранялось?
Курлов. — Нет.
Председатель. — Вам известно другое положение инструкции — о том, что ликвидация сообщества должна была происходить в момент наибольшего развития его деятельности, что такой момент наиболее выгоден именно для ликвидации сообщества? Как же обстоит дело с несчастным законом? Сначала человеку вместо того, чтобы его в каторгу сослать, дают деньги: это в момент открытия сообщества, в момент приобретения сотрудника, а затем, вместо того, чтобы соблюсти правила закона, из месяца в месяц, из недели в неделю, изо дня в день смотрят сквозь пальцы на то, что организация развивает свою деятельность, и попрежнему платят деньги. Ведь это нарушение закона?
Курлов. — Безусловно.
Председатель. — Безусловно. В 1911 году вы были в Киеве и, значит, при вас произошло убийство Столыпина?
Курлов. — Да.
Председатель.— Вы приехали туда за тем, чтобы принять меры к охране особы тогдашнего императора и высших должностных лиц от возможных террористических покушений: вы вошли, по этому поводу, в сношения как с начальником местной охраны Кулябко, так и с начальником дворцовой охраны — Спиридовичем?
Курлов. — Да.
Председатель. — Вам было известно указание Богрова, что предполагалось террористическое покушение и что агенты революционной организации приехали для совершения этого преступления в Киев?
Курлов. — Совершенно верно.
Председатель. — Причем вы знали, что Богров есть секретный сотрудник Кулябко?
Курлов. — Это последнее не совсем верно — бывший сотрудник…
Председатель. — Бывший, но в тот момент, в момент вашего приезда вновь что-то Кулябке донесший?
Курлов. — Сделавший ему какое-то заявление: он, так сказать, сделал ему новое заявление, но сотрудником не был…
Председатель. — Значит, как вы говорите, вошедший с ним вновь в сношения, после перерыва, и сделавший ему заявление? Это верно?
Курлов. — Верно.
Председатель. — Вы знали, что Богров будет на представлении в театре?
Курлов. — Безусловно, не знал.
Председатель. — Вы когда узнали, что готовится террористическое покушение и что Богров сделал о том заявление? Изложите это, пожалуйста, вкратце — в дополнение к тому, что у нас имеется в нашем распоряжении по этому вопросу.
Курлов. — Позвольте: только немножко, так — вкратце — нельзя сказать… Я приехал в Киев 14 августа и в ту же ночь со мной случился удар, так что я не выходил, но принимал и руководил всем из моей квартиры, из гостиницы. Причем я должен сказать, что на меня, по высочайшему повелению, которое имеется, было возложено высшее наблюдение за охраной, а не непосредственное руководство розыском. Дело в том, что мне подробнейшим образом докладывали о всех обстоятельствах, которые, так сказать, могли нарушить мирное течение всех торжеств. За несколько дней — дня за четыре или пять (теперь трудно припомнить) — ко мне является полковник Кулябко и заявляет мне, что к нему явился его бывший сотрудник (буквальное выражение), который сказал ему, что готовятся террористические акты, может быть, даже и центральный, но, во всяком случае, на высших должностных лиц…
Председатель. — «Центральный»? Т.-е. вы имеете в виду покушение на царя?
Курлов. — Да. И что они имеют приехать, для того, чтобы его, этот акт, так сказать, осуществить. И этот Богров должен был им оказать услугу двоякую. Я, может быть, ошибаюсь, но мною было, в свое время, сенатору Шульгину сделано заявление. Следствие вел сенатор Шульгин. В моем показании сенатору Шульгину это все подробно изложено. Богров должен был им, приезжим, предоставить квартиру и нанять им моторный катер, так как они, по каким-то соображениям, мне не известным (Кулябко мне не докладывал, ему, очевидно, не говорил Богров), предполагали ехать рекой.
Председатель. — Т.-е. все это — лишь утверждали Богров или Кулябко, потому что действительность потом обнаружила, что этого не было?
Курлов. — Да. Так как катер должен был приехать в Кременчуг, то я распорядился послать отряд для наблюдения из Кременчуга, безусловно запретив въезд всяким катерам, а квартиру чтобы предоставили у жены или вдовы одного из бывших жандармских унтер-офицеров… Вот это был, так сказать, момент первый, который в себе ничего особенно тревожного не заключал. Но в тот день, когда Петр Аркадьевич приехал в город, я ему подробно доложил все эти сведения. Затем это дело заглохло, и новые сведения поступили только в день покушения.
Председатель. — Но как же такой вопрос мог заглохнуть? Вы приехали туда для охраны, за пять дней вам говорят, что приезжает террористическая организация, имеющая целью покушение, и вы говорите, что этот вопрос заглох. Как он мог заглохнуть?
Курлов. — Новых сведений не поступало. Был назначен отряд для наблюдения за Кременчугом: там никто не выезжал и катера не нанимал. Богров никаких сведений не давал. Так что в этом смысле я понимаю «заглох».
Председатель. — Теперь ясно. Дальше.
Курлов. — Так что новых сведений не поступало. Мне теперь очень мудрено припоминать некоторые обстоятельства и подробности. Потому что тут еще произошло побочное обстоятельство. Кажется, дня за два до этого был арестован… не помню фамилии: он застрелился и сначала думали, не находится ли это в связи, но потом, безусловно, было установлено, что это в связи не находится. Затем, в день покушения, утром, мне было доложено, что эта группа явилась в Киев не из Кременчуга, и что одно лицо находится на квартире у Богрова, и что, кажется, в 12 или в час, должны прийти другие лица и таким образом, так сказать, организовать покушение. На кого? Это еще не было определено. В 12 час. у меня был второй доклад: что не явились эти лица и что свидание лиц, приехавших, должно состояться на Бибиковском бульваре, если не ошибаюсь, — вечером, — т.-е. перед самым театром. Все меры, которые полагаются в таком случае, т.-е. наблюдение, были приняты — за квартирой Богрова. Я приказал поставить наблюдение: на самый серьезный пост — начальника наружного наблюдения и принял некоторые меры, так сказать, полицейского характера, т.-е. мы не знали, с чем мы имеем дело (это было не выяснено), а день был боевой: государь уехал утром на маневры, должен был вернуться в час дня, затем поехать на ипподром, где был смотр потешным, и хотел уже поехать в театр… Я доложил Петру Аркадьевичу подробно то, что мне доложил Кулябко. В час дня я сел в мотор и поехал по управлению царским поездом и, затем, увидел, что большая толпа собралась — в виду выстроенного наряда. Тогда я принял, может быть, очень резкую меру, которая мне иногда удавалась: я останавливался почти на каждом углу и говорил полицейским офицерам, бывшим в наряде, что, вероятно, государь не приедет, что он задержится до вечера и что, поэтому, наряд снять. Наряд сняли, и тогда разошлась толпа. Я встретился с государем за городом и, как мне говорил командующий, он был очень удивлен, что проехал по пустой улице, где не было даже полицейского наряда — ни толпы, ничего. Засим, я предполагал отстаивать и отстаивал для проезда государя на ипподром закрытый экипаж, но он желал непременно поехать и поехал в открытой коляске, по тому пути, который был намечен раньше.
Председатель. — Вы, может быть, сократите немного эту часть и перейдете к другому моменту, который нас более интересует?
Курлов. — Т.-е. театр?
Председатель. — Пока еще не театр, а вот вы начали говорить, что приняли доклад по поводу террористической организации в 12 час., — а затем, что вы делали?
Курлов. — Затем я уехал встречать государя.
Председатель. — А далее?
Курлов. — Затем, я поехал с государем ко дворцу, поехал на ипподром…
Председатель. — А эту организацию вы потеряли из виду?
Курлов. — Как потерял?
Председатель. — Докладов вам не делали?
Курлов. — Дальше доклада не было, кроме сведений о Бибиковском бульваре.
Председатель. — Вы знали, что Богров член революционной партии?
Курлов. — Нет, я знал, безусловно, что он уже не член…
Председатель. — Кто же вам сказал, что он уже не член?
Курлов. — Полковник Кулябко.
Председатель. — Скажите, отчего вы, получив сведения о том, что один из приехавших революционеров у Богрова, не сделали распоряжения об его аресте?
Курлов. — По той причине, что мне нужна была вся группа, так или иначе, как мы знаем из практики, такие преждевременные аресты влекут…
Председатель. — Так что некоторое время этот человек должен оставаться на свободе?
Курлов. — Он должен был оставаться на свободе до 7 часов вечера.
Председатель. — Вы сделали какое-нибудь распоряжение, чтобы эта группа была арестована в 7 часов.
Курлов. — Безусловно, сделал.
Председатель. — Кому?
Курлов. — Полковнику Кулябке.
Председатель. — Как мирится ваше утверждение о том, что вы знали, что он не состоит членом организации, с полученными вами сведениями о том, что, во-первых, этот человек предупрежден об этом, а, во-вторых, что члены революционной организации должны у него остановиться и он их должен встретить? Как вы знаете, по 102 статье, этого рода сношения и такого рода действия, как принятие к себе этих революционеров, составляют признак принадлежности к преступной организации, к преступному сообществу?
Курлов. — Вы хотите, чтобы я сказал…
Председатель. — Вы, на мой вопрос, сказали, что он не состоит членом организации, между тем, все факты, о которых вас предупреждали, они такого рода, что говорят о его принадлежности к этой организации: ибо если бы был членом, эти факты не имели бы места.
Курлов. — Он был членом организации, затем вышел — так, по крайней мере, мне было доложено…
Председатель. — Но в тот момент, когда вам докладывали, он, повидимому, вступил в нее?
Курлов. — Юридически — вступил, несомненно.
Председатель. — И этот, юридически вступивший в организацию, член сообщества был отправлен в театр?
Курлов. — Никогда не был отправлен в театр. По крайней мере, я его в театр не отправлял. Никогда этого не разрешал, и это даже противоречит всем моим распоряжениям!
Председатель. — По вашему мнению, это было самовольное действие Кулябки?
Курлов. — Безусловно!
Председатель. — Какое письмо около 3 часов этого дня вы и Спиридович написали по поводу того, что эти лица не приходят на квартиру Богрова?
Курлов. — Кому письмо?
Председатель. — Вы не помните историю с этим письмом?
Курлов. — Я никакого письма не писал…
Председатель. — А вам не писали такого письма?
Курлов. — Не могу сказать… Положительно не помню…
Председатель. — Когда вы пришли на спектакль, что вы узнали об этом юридически вступившем (а юридически он вступил потому, что он фактически вступил) в организацию человеке, который состоял в сношении с Кулябкой и был раньше сотрудником?
Курлов. — Я, приехав в театр, ничего не знал…
Председатель. — Не хотели знать?
Курлов. — Я не мог знать — по обстановке: я приехал в театр, сопровождая государя, и вместе с ним вошел в партер.
Председатель. — Разве вы не потребовали доклада о том, как обстоит дело с этим молодым человеком?
Курлов. — Доклад я принял в первом же антракте: он (Кулябко) мне сказал, что свидание на Бибиковском бульваре не состоялось…
Председатель. — Я про этого молодого человека, про этого гостя, который пришел?
Курлов. — Что он у него находится, что наблюдение стоит и что об этом ему приехал доложить в театр Богров… Я приказал немедленно, чтобы Богров не смел отлучаться из квартиры, пока группа не будет выяснена.
Председатель. — Но как связать это с тем, что вам сказали, что Богров приехал в театр?
Курлов. — Да, по словам Кулябки, выходило так…
Председатель. — Значит, его отправили назад еще до доклада вам?
Курлов. — Да, по словам Кулябки, выходило так…
Председатель. — Вы помните, что именно до доклада Богров должен был уехать из театра, а не после?
Курлов. — Т.-е. после доклада мне?
Председатель. — Да.
Курлов. — Нет, по-моему, до доклада, насколько я теперь помню…
Председатель. — Так что вы продолжаете сейчас утверждать, что Богров без вашего ведома был отправлен в театр?
Курлов. — Безусловно!
Председатель. — Вы не знаете, зачем Кулябко, незадолго до этого убийства, вызывал другого своего сотрудника в Киев и рекомендовал ему взять с собою фрак и приехать?
Курлов. — Совсем не знаю…
Председатель. — Какие у вас были отношения с Васильевым, бывшим директором департамента полиции?
Курлов. — Когда, я, в 1906 году, был назначен временно исполнять обязанности вице-директора департамента полиции, то Васильев был заведующим особым отделом, и я с ним познакомился.
Председатель. — Значит, вы, после губернаторства, были назначены исполнять обязанности вице-директора департамента полиции?
Курлов. — Я был членом совета и исполнял обязанности вице-директора.
Председатель. — Сколько времени?
Курлов. — Восемь месяцев, — должно быть, в 1907 году…
Председатель. — Какие же у вас были отношения с Васильевым?
Курлов. — Я с ним познакомился впервые в департаменте и отнесся к нему в высшей степени симпатично: он мне очень понравился, и наши отношения не прекращались все время. Затем, когда я был назначен товарищем министра, то он в это время не служил в департаменте полиции, а ушел опять в прокурорский надзор, и мы продолжали видеться постоянно.
Председатель. — Вы помните, что вы были с ним в переписке, когда он несколько позже (это было, кажется, в 1912 году) находился в Киеве?
Курлов. — Очень может быть… Я теперь не помню, но возможно.
Председатель. — Вы помните, что он вам какие-то деньги доставал?
Курлов. — Да. Такая переписка была, т.-е. я не знаю, была ли это переписка или это было устно, но это имело место.
Председатель. — Какое у вас составилось представление об убийстве Столыпина, — в отношении участия в этом деле Кулябко и Спиридовича?
Курлов. — Дело в том, что по отношению к участию Кулябки у меня взгляд такой, что Кулябко совершил тот легкомысленный и недопустимый поступок, который так свойственен, к сожалению, офицерам розыска: это полное доверие к своим сотрудникам, — настолько сильное, что они рискуют своей собственной жизнью… Если разрешите, я вам иллюстрирую сейчас примером.
Председатель. — Примером Карпова?
Курлов. — Да.
Председатель. — К этому перейдем позже… Значит, Кулябко совершил поступок легкомысленный?
Курлов. — Рассчитывая на то, что это даст прекрасные результаты…
Председатель. — Какие результаты?
Курлов. — В том смысле, что, если кто-нибудь из этой группы лиц появится в театре, они будут своевременно задержаны и, таким образом, будет предупрежден террористический акт…
Председатель. — Вы не знаете, что есть прием, хорошо известный многим русским гражданам, жившим при старом режиме: арестовывали человека и потом оставались в его квартире и устраивали засаду? Почему этот прием не был применен в отношении Богрова и его товарища-революционера, относительно которого он говорил, что тот находится в его квартире?
Курлов. — По той причине, что если бы должны были пойти в квартиру, — этот прием можно было применить, но, когда они отказались пойти в квартиру и свидание должно было быть на Бибиковском бульваре, то эта мера повлекла бы за собой…
Председатель. — Вам сообщили, что один революционер пошел туда?
Курлов. — Мне нужен был не один, а целая группа…
Председатель. — Но, позвольте, для этого именно и делали «засады». Скажем, живет студент, — пошлют полицию и его арестуют, а на квартире сидят. Звонок, приходит другой — другого арестовывают, и так просиживают по неделям.
Курлов. — Тут высиживать некогда было: тут шел вопрос о сегодняшнем вечере!
Председатель. — Но, не сделав этого, вы сделали то, что агент Кулябки пошел на место стрелять в Столыпина!
Курлов. — Дело в том, если бы мы их арестовали, засада не дала бы результатов: потому что они не собирались прийти…
Председатель. — Но вы же об этом не знали?
Курлов. — Напротив, — знали, что они туда не придут, а свидятся на Бибиковском бульваре.
Председатель. — Почему же не следили за Богровым и другим человеком?
Курлов. — За другим человеком нельзя было следить, потому что он из квартиры не выходил.
Председатель. — Тогда что же препятствовало взять его на квартире? Не руководило ли здесь, главным образом, стремление не предупредить преступление, а поймать человека в положении, более близком к виселице?
Курлов (прерывает). — Безусловно, нет…
Председатель (продолжает). — Ибо если задержать на квартире, то он может пойти лишь за сообщника, а вот если застать на месте преступления, то будет налицо покушение, и тогда можно повесить…
Курлов. — В этот момент я об этом совершенно не думал… Я думал только о безопасности лиц, которые мне были поручены!
Председатель. — Позвольте вернуться к письму на ваше имя Васильева. Итак, Кулябко был офицер, совершивший легкомысленный поступок. А Спиридович?
Курлов. — Спиридович розыском не ведал.
Председатель. — Каково было мнение Васильева относительно роли Спиридовича в этом эпизоде?
Курлов. — Он считал, что Спиридович, в силу своих отношений к Кулябке, должен был все знать, что знал Кулябко…
Председатель. — А что знал Кулябко, по поводу этого случая, по мнению Васильева?
Курлов. — Этого я теперь не припомню…
Председатель (читает). — «Отрадно мне было здесь слышать голоса о том, что все это дело — несчастный случай, в коем повинен один Кулябко, вероятно, по подговору рыжего»… Вы знаете, кто разумеется здесь под словом «рыжий»?
Курлов. — Знаю.
Председатель. — Кто это?
Курлов. — Спиридович.
Председатель (читает дальше). — «Другие подробности расскажу лично». Вы помните эту часть письма? Очевидно, автор этого письма стоит на той точке зрения, что в этом убийстве принимал участие не только в смысле легкомысленного допущения, но и несколько более серьезное, Кулябко, по подговору «рыжего».
Курлов. — Я понимаю, что этот подговор — именно совет — известного приема. Теперь мне очень трудно припомнить, что именно Васильев хотел этим сказать.
Председатель. — Скажите, это было в практике департамента полиции, что за товарищем министра, генерал-лейтенантом, за его перепиской следят настолько, что даже фотографируют письма к нему его подчиненных? Вы знали об этом? Вот письмо, которое вы получили (показывает фотографию письма): оно прошло через перлюстрацию и было фотографировано.
Курлов. — Я не был в то время товарищем министра.
Председатель. — Значит, письма бывших товарищей министра и министров фотографировались?
Курлов. — Значит, новый директор департамента нашел нужным это сделать… Я, по крайней мере, об этом никаких сведений не имел.
Председатель. — В каких отношениях вы были с Манасевичем-Мануйловым?