XXXII. Допрос М. С. Комиссарова 4 мая 1917 года.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

XXXII.

Допрос М. С. Комиссарова

4 мая 1917 года.

Содержание: Служебная карьера Комиссарова. Деятельность Комиссарова в департаменте полиции. Наблюдение за посольствами, послами и военными агентами иностранных держав. Деятельность Комиссарова в охранном отделении. Характеристика заведующих агентурой. Секретные сотрудники. Инструкция департамента полиции о секретном наблюдении. Деятельность Комиссарова в Красноярске. Конспиративный характер сношений жандармских управлений с секретными сотрудниками. Провокация с точки зрения закона. Деятельность секретной агентуры и Джунковский. Отношения Комиссарова со служащими охранного отделения во время пребывания его в департаменте полиции. Отношения Комиссарова с Герасимовым. Шорникова и Бродский. Дело с.-д. фракции 2-й государственной думы. Бегство Шорниковой и ее отношение к охранному отделению. Дело Никитенко. Убийца «Тит» на службе у жандармского управления. Погромная прокламация департамента полиции. Роль заведующего «особым отделением» Макарова. Типографщик Соркин на службе у департамента полиции. Заявление кн. Урусова в государственной думе о погромных прокламациях. Комиссаров, Протопопов и Белецкий. Комиссаров и Распутин. Обед у Бурдукова после бурных ноябрьских заседаний государственной думы. Свидание Комиссарова с Курловым по поводу убийства Распутина. Отношение к Комиссарову женской половины двора. Канцлер — Распутин. О причинах гнева Распутина на Комиссарова. Окружающие Распутина. Тайные свидания А. Н. Хвостова с Распутиным. Распутин заводит сношения со Штюрмером. Гнев Хвостова на Распутина. О попытках Хвостова «ликвидировать» Распутина. Бурная сцена Комиссарова с Распутиным. Удаление Комиссарова в Ростов. «Контора по обделыванию дел» с Распутиным во главе. Отношения Комиссарова с Манасевичем-Мануйловым. Отношение к Комиссарову А. А. Хвостова. Комиссаров в дни революции. Заметки Комиссарова. Комиссаров и Столыпин.

* * *

Председатель. — Вы генерал-майор Комиссаров? Как ваше имя и отчество?

Комиссаров. — Михаил Степанович.

Председатель. — Вы в отставке?

Комиссаров. — Так точно.

Председатель. — Когда вы вышли в отставку?

Комиссаров. — 3-го августа 1916 года.

Председатель. — Вы перед этим занимали должность ростовского градоначальника?

Комиссаров. — Да.

Председатель. — Прежде, чем перейти в корпус жандармов, вы были в строю. Когда вы перешли в корпус жандармов?

Комиссаров. — В 1904 году.

Председатель. — Какое назначение получили вы в 1904 году?

Комиссаров. — По окончании корпуса я был прикомандирован к охранному отделению, а потом, кажется, с августа, в департамент полиции.

Председатель (Г. секретарь, внесите в протокол, что нужно вновь срочно запросить послужные списки арестованных.) — Значит, вы сперва были при петроградском охранном отделении, а потом в департаменте полиции. Когда вы перешли в департамент полиции?

Комиссаров. — Кажется, в конце июля или в августе 1904 года.

Председатель. — До какого времени вы служили в департаменте полиции?

Комиссаров. — Я ушел приблизительно в сентябре или октябре 1906 года назад в петроградское охранное отделение.

Председатель. — Какую должность вы занимали в департаменте полиции?

Комиссаров. — Относительно департамента, может быть, Комиссия меня выслушает без посторонних.

Председатель. — Это все служащие Комиссии, обязанные торжественным обещанием, которое равносильно присяге, держать все в тайне. Позвольте мне сначала проследить вашу внешнюю карьеру, а потом вы расскажите по существу.

Комиссаров. — В течение двух лет я специально имел наблюдение за иностранными посольствами, послами и военными агентами. Я подробно доложу, в чем дело.

Председатель. — В сентябре или в октябре 1906 года вы перешли назад в охранное отделение. На какую должность?

Комиссаров. — Вначале я был командирован, а потом был помощником начальника охранного отделения.

Председатель. — До какого времени вы пробыли в этой должности?

Комиссаров. — До начала 1909 года. А потом я получил в Красноярске должность начальника губернского жандармского отделения и пробыл там 10 месяцев — до апреля 1910 года.

Председатель. — А с апреля 1910 года?

Комиссаров. — Был в Перми до 1912 года, а с июля 1912 года до начала 1915 года был в Саратове.

Председатель. — А с начала 1915 года?

Комиссаров. — Был три недели или около месяца в Вятке, потом был сделан начальником варшавского управления, но так как оно было эвакуировано, то был прикомандирован в распоряжение министра и товарища министра внутренних дел.

Председатель. — И оставались в их распоряжении до какого времени?

Комиссаров. — До марта 1916 года. Потом, с марта по август, был градоначальником в Ростове.

Председатель. — Что вы хотели сказать относительно первого периода вашей службы в департаменте полиции? Вы упомянули о наблюдении за иностранными послами и посольствами.

Комиссаров. — В 1904 году, когда директором департамента был Лопухин, у нас началась война с Японией. До того времени у нас совершенно не было никакого наблюдения ни за посольствами, ни за военными агентами. Тогда меня вызвали и предложили устроить бюро на манер французского S?ret? g?n?rale. И вот это дело постепенно развивалось. Кроме того, шел политический контроль за державами. Это имело колоссальное значение во время Портсмутского договора. Мы знали все американские условия раньше, чем американский посол в Петрограде; мною были раздобыты шифры: американский, китайский, бельгийский, персидский — всего 12 шифров. Все иностранные сношения контролировались. Я жил в то время — эти два года — нелегально, потому что малейший промах, малейшая неудача могли бы вызвать колоссальный скандал в Европе и все послы уехали бы из Петрограда. Вот, собственно, в чем моя работа заключалась. В конце концов, в 1906 году, кто-то, видимо, нас продал, потому что английский посол, тогда был, кажется, Бенкендорф, — получил запрос о том, что в Петрограде работает бюро, которое контролирует и хозяйничает во всех посольствах. Между прочим, называли и мою фамилию. В силу этого бюро было раскассировано.

Иванов. — В котором году это было?

Комиссаров. — В 1906 году. За это время я к внутренней политической жизни абсолютно никакого отношения не имел. Это было совершенно отдельное учреждение, с отдельными служащими. Там требовалось знание всевозможных языков. Там были профессора, там работали частные лица, пользовавшиеся полным доверием, так как малейший промах мог вызвать неудовольствие в иностранных государствах.

Председатель. — Это было в 1904 году?

Комиссаров. — В то время, когда я был в департаменте полиции.

Иванов. — А в каком помещении находилось это бюро?

Комиссаров. — Это очень сложная вещь. Ведь приходилось иметь сношение со служащими посольств. Ни один из них, зная, что это департамент полиции, и близко не подошел бы. В силу этого я жил под другой фамилией, под видом иностранца. Все эти бумаги, документы и шифры, все это приносилось ко мне туда, где я жил, на мою частную квартиру. Китайский шифр представлял собой 6 томов; американский — такая толстая книга, что ее не спишешь руками, — все документы снимались фотографическим путем. Вся эта работа обыкновенно шла по ночам. Кроме того, все телеграммы иностранных держав, которые получались посольствами, все они раньше попадали к нам. Официально в департаменте вся секретная работа была у меня. Утром ее приносили в департамент, там ее разрабатывали, потому что оставлять документы у себя я тоже не мог: если бы какая-нибудь держава проследила и потребовала бы внезапно, чтобы был произведен осмотр, получилось бы бог знает что. Поэтому, работа производилась по ночам. Таким образом, телеграммы, которые приходили из заграницы, получались на нашем телеграфе, копии расшифровывались переводчиком и, если они не представляли колоссального интереса, то сейчас же передавались в посольство. Телеграф передавал. А такие вещи, как перед Цусимой и во время портсмутского договора, нашему государству нужно было знать немного раньше, и потому их задерживали, на сколько возможно, — часов на 8–12.

Иванов. — Куда эти шифры девались?

Комиссаров. — В 1906 году они были, кажется, переданы министерству иностранных дел.

Председатель. — И ваш архив передан туда?

Комиссаров. — Большая часть архива была уничтожена, как секретная. Собственно говоря, это давало колоссальное преимущество министерству внутренних дел. Не было дня, чтобы не посылалось 1–2 всеподданнейших доклада по поводу этих разработок, и министр внутренних дел имел колоссальные преимущества, он был одним из самых интересных в это время. Но к министру иностранных дел это не имело никакого отношения.

Председатель. — Вы были помощником начальника охранного отделения до 1909 года?

Комиссаров. — Да, до февраля или марта 1909 года.

Председатель. — А кто был начальником охранного отделения?

Комиссаров. — Начальником был Герасимов. Первый месяц, когда я там был, был Кременецкий.

Председатель. — Вы ушли вместе с Герасимовым, приблизительно?

Комиссаров. — Приблизительно, да. Он ушел после меня.

Председатель. — Что вам известно по вашей службе о провокации в русском политическом сыске?

Комиссаров. — Когда я попал в охранное отделение в первый раз, то я, понятно, там абсолютно ничего не делал, потому что перешел туда из строя и ни о чем понятия не имел. Потом, когда я во второй раз перешел туда из департамента полиции, там был Модель,[*] который был помощником начальника охранного отделения. Когда он перешел в помощники московского градоначальника, я занял его место. Я, как помощник, заведывал всей канцелярией, т.-е. всей перепиской, какая была в охранном отделении, и всеми докладами. Агентурой же лично, т.-е. сношениями с революционными организациями, я абсолютно за эти два года не заведывал. Заведывали по партии с.-р. Кулаков, Доброскок, а по партии с.-д. Еленский и, кажется, Долгов. Остальную агентуру вел Герасимов.

Председатель. — Какую остальную?

Комиссаров. — Более крупную, центральную агентуру.

Председатель. — Вы можете сказать, кто именно из крупных агентов был в ваше время у Герасимова?

Комиссаров. — В мое время был Азеф.

Председатель. — А кроме Азефа?

Комиссаров. — Кроме него был один, — я не могу назвать фамилию, — но это тот, который дал нам последнюю группу. Я помню только фамилию А. М. Распутиной. Был еще Синегуб — это покушение на Николая Николаевича и Щегловитова.

Председатель. — По поводу этого покушения и был написан рассказ Леонида Андреева «О семи повешенных»?

Комиссаров. — Этого я не могу сказать.

Председатель. — Какая кличка была у этого провокатора?

Комиссаров. — Кличка его, кажется, Левский. Я предупреждаю вас, что я ни единым словом не преувеличиваю, не преуменьшаю, а, если я могу ошибиться, то это будет вполне добросовестное мое заблуждение. Как я уже сказал, я вел канцелярию и переписку, потому что все заведующие агентурой были не особенно грамотный народ. Там были такие, как Доброскок, который не особенно грамотен — кажется, он бывший телеграфист. Потом был Яковлев. Кроме того, некоторые офицеры передавали мне все свои сведения, а я составлял по этому поводу доклад, который подписывал Герасимов.

Председатель. — Кого еще, кроме Азефа, вы помните?

Комиссаров. — Левский появился таким образом. Герасимов страшно волновался о том, что предстоит покушение на Николая Николаевича и Щегловитова и еще на кого-то третьего. Тут, если не ошибаюсь, был революционер, — кличка его была или Максимов или Леонтович, — из партийных. И как будто этот Леонтович готовил и организовал это убийство. Но кто он такой и каким образом он организовал, — никак не могли установить. В одно прекрасное время явился какой-то доброволец и предложил свои услуги за довольно крупную сумму, — чуть ли не за десять тысяч рублей. Сейчас я не помню: или он прислал письмо, или сказал по телефону. Герасимов должен был пойти с ним на свидание, но сам, видимо, не пошел, а на свидании был Доброскок. В конце концов, этот самый господин указал одну только фамилию Распутиной. Я помню, что пришел Герасимов, потребовал срочно, сейчас же проверки всего адресного стола и приказал найти Анну Михайловну Распутину. Это было часов в 12, когда он меня вызвал и приказал это сделать. Я послал человека, который узнал, что А. М. Распутина находится в Петрограде. Сейчас я ему это передал, он был взволнован, поехал сейчас же к министру.

Председатель. — Кто тогда был министром?

Комиссаров. — По всей вероятности, Столыпин.

Председатель. — Вы знаете судьбу этого дела и знаете, что Герасимов был в сношении с Левским и что было установлено наблюдение?

Комиссаров. — Это продолжалось дней пять-шесть. Я должен сказать, что у нас все это страшно конспирировалось.

Председатель. — Вы уклоняетесь от ответа на мой вопрос. Я спрашиваю, что вам известно о системе провокации и о системе секретного сотрудничества? Как организовывалось это сотрудничество и провокация?

Комиссаров. — Вы спрашиваете, каким образом раздобывались секретные сотрудники?

Председатель. — Вообще, что вы знаете о постановке политического сыска? В частности, нас интересует не внешнее наблюдение, а внутреннее, т.-е. секретное сотрудничество и провокация.

Комиссаров. — Секретное сотрудничество организовалось таким образом: когда, например, производился обыск или аресты по известной группе, то, при допросах, старались склонить к откровенным показаниям или к тому, чтобы соглашались работать, т.-е. давали бы сведения, оставаясь в партии и получая за это определенное вознаграждение.

Председатель. — Вам известно, что это делалось по распоряжению департамента полиции, на основании циркуляров департамента полиции?

Комиссаров. — Только по распоряжению департамента полиции.

Председатель. — Вы знаете о существовании инструкции о секретном наблюдении?

Комиссаров. — Как же, безусловно знаю.

Председатель. — Это довольно объемистая тетрадь, разработанные правила?

Комиссаров. — Есть правила относительно внутренней агентуры и есть относительно наружного наблюдения.

Председатель. — Вы знаете, какого происхождения эта тетрадь? Кто вырабатывал эту инструкцию и кто выполнял? Она начала составляться, когда вы уже работали в петроградском охранном отделении, — несколько позже вашего поступления.

Комиссаров. — Я думаю, что начало было в 1902–1903 году.

Председатель. — Значит, до вашего поступления на службу?

Комиссаров. — Когда я попал в департамент полиции, при Лопухине, то в департаменте полиции был особый отдел, где до меня был Зубатов. И, насколько в департаменте полиции делопроизводители, помощники и младшие были народ интеллигентный, все с высшим образованием, универсанты и правоведы, настолько особый отдел имел странный, специфический вид.

Председатель. — В чем же заключался этот специфический вид?

Комиссаров. — Там был совершенно иной подбор лиц. Туда попадала публика из бывших охранников или из новых сотрудников. Там был при мне Меньшиков, человек полуинтеллигентный, Трутков — человек совершенно неинтеллигентный, Квицинский — это уж бог знает что. Такие типы были. Но, кроме особого отделения, там был сверх-особый отдел — самый главный. Там было два лица: Медников и Гурович.

Председатель. — Это были провокаторы?

Комиссаров. — Особым отделом заведывал Макаров, Н. А. — Он теперь, кажется, умер. Кроме того, как я сказал, был сверх-особый отдел, который ворочал всем и вся и даже самим Лопухиным: это были Медников и Гурович. Гурович прежде был рыжий мужчина, — фамилия его была Гуревич; в департаменте он стал жгучим брюнетом и Гуровичем.

Председатель. — Откуда вы все это знаете?

Комиссаров. — Из департаментских сфер, потому что у меня шла крупная борьба с Медниковым и Гуровичем.

Председатель. — Вы начали рассказывать все это в ответ на наш вопрос об инструкции?

Комиссаров — Я опять-таки говорю, что, будучи два года в департаменте полиции, я абсолютно никакого отношения к политическому розыску не имел. Но понятно, встречаясь с ними, слушал и знал более или менее, кто и что делал. После нескольких фактов, я вступил в полную борьбу с Гуровичем и Медниковым, и мне удалось их обоих выжить.

Председатель. — На какой почве?

Комиссаров. — На почве личной и служебной.

Председатель. — За что боролись вы и за что боролись они?

Комиссаров. — Позвольте, я постепенно перейду. Я говорю, что дело всего политического розыска было в руках этих двух лиц — Медникова и Гуровича. Они делили все поровну: Медников занимался наружным наблюдением, а Гурович секретной агентурой. И все, кто служил по разным отделениям, по жандармским управлениям, должны были слепо подчиняться и поклоняться этим двум господам. От них зависело все. Все были отданы Медникову и Гуровичу в полное подчинение, и сам Лопухин, безусловно, в этом отношении слепо подчинялся.

Председатель. — Вернитесь к ответу на вопрос об инструкции.

Комиссаров. — Первые указания начались, мне кажется, от Гуровича по секретному, а по наружному от Медникова. Вот, мне кажется, начало. После этого и начали вырабатывать инструкцию. Это делал полковник Еремин, частью Климович, который был в особом отделе, а после полковника Еремина был Беклемишев. Впервые мы получили печатную инструкцию в то время, когда она была разработана Ереминым и Беклемишевым.

Председатель. — К какому году это относится?

Комиссаров. — Я не могу сказать. По всей вероятности, это было в 1908 году.

Председатель. — В 1907 г. — Эта инструкция не была напечатана типографским способом?

Комиссаров. — Мне кажется, что нет, — не типографским способом, когда она шла от Гуровича и Медникова, она была отпечатана литографским способом, а после того была разослана Ереминым в печатном виде. И я помню, я получил ее в 1909 году, когда я был в Красноярске, потому что из этого вышла целая переписка.

Председатель. — Так что вы получили один печатный экземпляр этой самой инструкции?

Комиссаров. — Печатный экземпляр. Так.

Председатель. — Ведь по должности вашей начальника жандармского губернского управления вам приходилось ведать секретной агентурой?

Комиссаров. — Безусловно.

Председатель. — Как вы смотрели на существование этой предписываемой в инструкции агентуры? Вы не проверяли начальство с точки зрения закона, а просто исполняли требование начальства, т.-е. исполняли инструкцию?

Комиссаров. — Безусловно.

Председатель. — Но откуда вы брали секретных сотрудников и что они у вас делали?

Комиссаров. — Т.-е., видите ли, как раз в то время, в 1909 году, в те 10 месяцев, которые я провел в Сибири, там безусловно не было никакой агентуры. Вы можете убедиться в этом из департаментских отчетов.

Председатель. — Почему же там не было агентуры?

Комиссаров. — Я там пробыл всего 10 месяцев. Нельзя же пойти и упрашивать, чтобы кто-нибудь пошел в сотрудники.

Председатель. — Но, вероятно, до вас еще там была агентура. Вы же были там не единственный, и помощники у вас там были.

Комиссаров. — Нет, в Сибири этого безусловно не было. В Сибири было очень в этом отношении… Я сейчас не помню…

Председатель. — А в Вятке?

Комиссаров. — В Вятке — и говорить нечего. Я пробыл там три недели.

Председатель. — В Перми?

Комиссаров. — В Перми были сотрудники, я застал; не помню, кто, там и дела-то не было. 1900-е годы были самые спокойные.

Председатель. — Сотрудник обыкновенно ходит к вам, получает определенное жалованье каждый месяц?

Комиссаров. — Определенное жалованье.

Председатель. — Он ходит к вам в жандармское управление или на конспиративную квартиру?

Комиссаров. — На конспиративную квартиру. Это непременное условие. Если бы в жандармское ходил, то его убрали бы из департамента.

Председатель. — И это строго соблюдалось?

Комиссаров. — Нам категорически предписывалось иметь штатское платье.

Председатель. — Даже, кажется, пособие вы получали на штатское платье?

Комиссаров. — Вот, к сожалению, — я это как курьез говорю, — требовать-то требовали, а насчет пособий кончалось больше перепиской.

Председатель. — Другие были более счастливы, чем вы. В книгах департамента полиции оказались следы очень частых ассигновок на штатское платье. Итак, сотрудник ходит в штатском, видитесь вы на конспиративной квартире. Но, одновременно с этим, он состоит в какой-нибудь организации, что-нибудь освещает.

Комиссаров. — В этом отношении он ставит нас в курс дела, сообщает, что делается в той группе или организации, в которой он работает.

Председатель. — И через некоторое время вы, — что называется по инструкции, — ликвидируете эту организацию?

Комиссаров. — Ликвидируем.

Председатель. — До каких же пор вы даете работать этой организации?

Комиссаров. — До тех пор, пока она чего-нибудь конкретного не сделала, так как иначе это будет уже чистой провокацией, как вы изволили выразиться. У меня этого не случалось, вы сами можете видеть это из дел. Если у какой-нибудь организации являлось, положим, желание поставить типографию, — то, понятное дело, если только она поставит типографию, ни один мало-мальски порядочный человек не допустит эту типографию до существования, а сейчас же будет ликвидировать.

Председатель. — Но разве не жалко бывало, с точки зрения политического сыска, что вы захватили типографию, не получив еще дополнительных сведений?

Комиссаров. — Это как раз была тенденция Гуровича, что именно, как вы говорите, жалко. Такая система и была у Гуровича, — говорю то, как курьез, — что и награды давались обыкновенно по числу типографий.

Председатель. — Это была система Гуровича?

Комиссаров. — Гуровича. Как курьез, могу сообщить, что в Екатеринославе в течение года 9 типографий открылось, — конкуренция была!

Председатель. — Это Кременецкий. А сколько времени у вас продолжалось внутреннее освещение организации — до ликвидации ее?

Комиссаров. — Оно могло продолжаться, собственно говоря, бесконечно.

Председатель. — Но на практике?

Комиссаров. — Я не понимаю вопроса. Вы говорите: сколько времени сотрудник может пробыть?

Председатель. — Нет. Сколько времени вы продолжаете видеться с вашим сотрудником, не трогая самой организации?

Комиссаров. — Это, собственно говоря, в зависимости от того, в каком положении находится организация. Если организации нет, то ее и не трогают.

Председатель. — Потому что нечего трогать. А если организация есть?

Комиссаров. — То сейчас же сообщается в департамент полиции, и ее моментально ликвидируют.

Председатель. — Так таки моментально и ликвидируется?

Комиссаров. — Если организация начинает работать, то безусловно, моментально ликвидируется.

Председатель. — Через сколько времени, однако, это делалось в вашей практике?

Комиссаров. — В моей практике не было ни типографий, ни складов, ничего не было. У меня был только… не помню, как это называется (думает) — один только был арест — в Царицыне, это продолжалось дней пять-шесть. Вы можете посмотреть по делам. Они были сейчас же переданы прокурорскому надзору для дознания.

Председатель. — Вы ликвидировали организацию через пять дней после того, как вам стало известно о ней?

Комиссаров. — Да, через неделю.

Председатель. — Не было ли у вас случая более продолжительного внутреннего наблюдения?

Комиссаров. — Внутреннего наблюдения? Как оно ведется?… За мое время организации не было безусловно. Были временно посылаемые лица. Но обыкновенно кто-нибудь приезжал, и тогда, если удавалось этого приезжего захватить, он и организовывал. Сама агентура может и не знать, потому что центральной большой агентуры в провинции обыкновенно нет.

Председатель. — Во всяком случае, организация некоторое время существует, и сотрудник освещает ее?

Комиссаров. — Освещает, безусловно.

Председатель. — А вы считаете это правильным, с точки зрения закона, что, во-первых, вы поддерживаете сношения и выдаете жалованье человеку, который является преступником, потому что он член организации, а, во-вторых, предоставляете этой организации некоторое время для работы?

Комиссаров. — Это безусловно неправильно.

Председатель. — Т.-е. незаконно? Так и вы считаете?

Комиссаров. — Т.-е. со стороны закона… (молчит).

Председатель. — Повидимому, это незаконно, не правда ли?

Комиссаров. — Повидимому, незаконно.

Председатель. — Скажите, а какие при вас были крупные организации, говоря терминами этой вашей инструкции, в Саратове, например, в 1912–1915 г.г.?

Комиссаров. — В Саратове крупных не было. Только в Царицыне.

Председатель. — Какая группа была там ликвидирована?

Комиссаров. — Не помню. Там небольшая группа была ликвидирована, — пять или шесть человек. Крупных не было.

Иванов. — Что значит ликвидировать? Это значит, просто арестовать? Я не знаком с этим языком.

Председатель. — Да, по инструкции — ликвидировать — это значит арестовать.

Комиссаров. — За мое время, в Саратовской губ. и в самом Саратове, может быть, было пять-шесть обысков, больше не было.

Председатель. — Как же департамент полиции не уволил вас за бездействие власти, за то, что ни одной типографии не открылось?

Комиссаров. — В мое время, слава богу, начался перелом. Когда я был в Саратове, тут был Джунковский.

Председатель. — Но вы начали, должно быть, при Золотареве.

Комиссаров. — Может быть, несколько месяцев, — месяц или два, — я был в Саратове при Золотареве.

Председатель. — А затем при вас директором департамента полиции был не только Джунковский и Белецкий и, если про Джунковского можно сказать, что он это не очень поощрял, то относительно Белецкого этого сказать нельзя.

Комиссаров. — Тон задавал всегда товарищ министра.

Председатель. — Вы думаете, что директора департамента всегда слушались товарища министра?

Комиссаров. — Если не слушались, то считались. Главным образом, тон задавал товарищ министра.

Председатель. — Скажите, а существовала в ваше время экспроприация, — экспроприация, возникшая при помощи сотрудников?

Комиссаров. — При мне — экспроприация… где?… когда я был в Петербурге?

Председатель. — Относительно того, что происходило при вас в Петербурге, вы, может быть, и не очень осведомлены. Я спрашиваю о том времени, когда вы были самостоятельны в Саратове.

Комиссаров. — При мне была только одна экспроприация, т.-е. просто был ограблен один завод… Там ограбили свои собственные черкесы. А второй раз, почтальон украл 8 или 9 тысяч. Это были экспроприации без сотрудников.

Председатель. — С кем из лиц, ведающих охраной, вы были в хороших отношениях?

Комиссаров. — Из лиц, ведающих охраной, абсолютно, кажется, ни с кем. Потому что, — видите ли, — когда я был в департаменте полиции, мне пришлось быть совершенно отчужденным.

Председатель. — А потом?

Комиссаров. — Я был совершенно отчужден от них всех, потому что в то время я, собственно говоря, почти совершенно разошелся с петербургским охранным отделением, довольно остро разошелся. И вот из-за чего. В то время я из корпуса прямо попал в Петербург. Сначала я не служил в департаменте, поэтому знакомств у меня там быть не могло, а те два года, до 1906 года, что я пробыл в департаменте, я ходил в гражданском и жил под чужой фамилией, так что меня почти никто не знал. У иностранных послов меня знали многие служащие, со своими офицерами и департаментом я совершенно не мог быть знаком. Я чуждался и жил особняком.

Председатель. — Но с генералом Герасимовым?…

Комиссаров. — С Герасимовым, я должен сказать, было таким образом… Я, собственно говоря, женился на жене Герасимова, и это не могло быть поводом к близким отношениям, а, наоборот, скорее послужило поводом к обостренным отношениям. И вот, так как Герасимов был у нас очень крупной фигурой, и большинство считалось с ним, из-за этих обостренных отношений с ним у меня и с остальными были отношения не особенно важные.

Председатель. — Скажите, неужели за все время вашей работы в Петрограде вы помните только двух секретных сотрудников — Азефа и Левского?

Комиссаров. — Я ни одного из сотрудников в глаза не видал.

Председатель. — Но вы знаете по делам.

Комиссаров. — По поводу дела 2-й думы знаю Шорникову и еще другого господина, которого я только видел у себя в кабинете, когда он получал паспорт. Это, несомненно, поляк. Знаю, что он жил где-то на границе России и Австрии или в Варшаве. Их было три брата, и он, кажется, был что-то в роде секретаря.

Иванов. — Бродский?

Комиссаров. — Бродский. Вот Бродского я видел. И Шорникову.

Председатель. — Вы узнали Шорникову, когда она сотрудничала в охранном отделении?

Комиссаров. — Я вам скажу, каким образом это было. Я помню, из жандармского управления была получена бумажка о том, что, при каком-то дознании, какая-то Шорникова выразила согласие давать сведения.

Председатель. — Когда это было?

Комиссаров. — Этого я не могу сказать. Вероятно, в 1907 году, потому что я был тогда в петербургском охранном отделении. Такие бумажки сейчас же передаются начальнику охранного отделения. И тогда было поручено — я не помню, Кулакову или Доброскоку? — кажется Кулакову — поехать и повидаться. И вот, через некоторое время, в охранном отделении докладывают, что пришла какая-то Шорникова. Я ее увидел тогда в первый раз и спросил, что ей надо. Я только один раз ее и видел.

Председатель. — А кто работал с ней или, как это называется, руководил ею?

Комиссаров. — Еленский, — безусловно. Я помню, что Еленский вел с нею сношения и, когда делался обыск в этой организации, она ужасно волновалась, чтобы его телеграмма к ней не попала там. Он послал ей телеграмму, потому что был с ней в сношениях. Я думаю, что Шорникова была в военной организации и если бы там нашли телеграмму помощника начальника охранного отделения и ее поместили бы в протокол, то…

Председатель. — Что вам известно об участии в этом деле Шорниковой, с одной стороны, и Столыпина, вообще вашего высшего начальства, с другой?

Комиссаров. — Об их участии в чем?

Председатель. — Об участии в постановке этого дела. Вы же знаете, что это дело было инсценировано, поставлено на суд.

Комиссаров. — Я знаю только одно, что Шорникова была и Бродский. Я узнал об этом post factum, — во время ликвидации. Помню только одно, что все они очень были довольны, что архив военной организации был, что-то такое в течение месяца, в их руках. Это я помню хорошо.

Председатель. — В течение месяца до ареста?

Комиссаров. — До ареста.

Председатель. — Значит, она передала архив?

Комиссаров. — Не знаю, она ли передала или Бродский, но только архив был у них, и они были довольны.

Щеголев. — Может быть, архив хранился в охранном отделении?

Комиссаров. — Нет, я только одно помню, что все они очень волновались, — Доброскок, Кулаков и Еленский.

Председатель. — Это было радостное волнение, оттого, что удалось заполучить архив?

Комиссаров. — Радостное волнение.

Председатель. — Вы знаете, что все дело Шорниковой было выдающееся дело. Вы были в охранном отделении в то время, скажите нам, как Герасимов ездил к Трусевичу, как ездил Макаров к Столыпину?

Комиссаров. — Опять-таки я говорю, что я лично в этом отношении…

Председатель. — Это мы усвоили. Вы сидели, заведывали канцелярией, — так как вы, повидимому, умеете отделывать и составлять бумаги, а офицеры были телеграфисты и не очень хорошо писали и т. д. Но мы не про вашу деятельность сейчас вас спрашиваем, а про то, что вы видели и слышали, как готовилось это дело с.-д. фракции 2-й государственной думы.

Комиссаров. — Разве вам кто-нибудь скажет!

Председатель. — Мы думаем, что вы можете сказать.

Комиссаров. — Сохрани бог и помилуй!

Председатель. — Хотя вы это не готовили…

Комиссаров. — Я вам скажу таким образом. Мне пришлось столкнуться с Шорниковой года через три или четыре.

Председатель. — Мы к этому перейдем. Вы расскажите о том, что относится ко времени дела с.-д. фракции.

Комиссаров. — Этого, уверяю вас, никто в канцелярии знать не мог. Я думаю, что и Доброскок в этом отношении вам не скажет. Это велось Еленским и Герасимовым.

Председатель. — Еленским и Герасимовым?

Комиссаров. — Еленским и Герасимовым, это безусловно.

Председатель. — Вам лично никогда не приходилось докладывать об этом деле Столыпину или Макарову?

Комиссаров. — Нет, никогда. Да разве это возможно было?

Председатель. — Вы сказали, что архив был некоторое время в распоряжении охраны. А вы знаете, что наказ гарнизону или воинской части тоже был в руках Еленского и Герасимова до производства ареста и в копии передан ими начальству?

Комиссаров. — Этого я не знаю. Я помню только, что они усиленно ждали, что наказ и солдаты будут во время обыска на Невском проспекте.

Председатель. — В с.-д. фракции государственный думы?

Комиссаров. — Я помню, что в то время, как отправлялись на обыск, Еленский и Герасимов твердили, что должны быть застигнуты нижние чины и должен быть застигнут наказ. Относительно наказа я хорошо помню. Но был ли этот наказ в руках Еленского или Герасимова — об этом я, даю слово, — понятия не имею.

Председатель. — А Шорникова была арестована в момент ареста?

Комиссаров. — Нет, не была. Видите ли, я только факты отдельные помню. Вот про телеграмму… Кажется, Шорникова ушла.

Председатель. — Другими словами, ей дали возможность скрыться.

Комиссаров. — Не помню. Очевидно, да.

Председатель. — А какие меры принимались к тому, чтобы дать ей возможность скрыться? Давались ей деньги, паспорт?

Комиссаров. — Нет… Опять я вам говорю, — это дело велось Еленским и Герасимовым.

Председатель. — Но до вас ничего не доходило по вопросу о том, как ее скрывали?

Комиссаров. — Я знаю только, что она ругательски ругала их, когда я с ней встретился потом впервые.

Председатель. — Т.-е. когда вы в Саратове встретились?

Комиссаров. — Она ругательски ругала их и говорила, что ее использовали и выбросили за борт, что дали ей всего 800 руб., и она путалась в Казани.

Председатель. — Не признавалась она вам, что она это дело сделала, т.-е. провоцировала?

Комиссаров. — Она, собственно, производила впечатление полунормального человека. Истеричка какая-то она была, по-моему.

Председатель. — А что же она говорила?

Комиссаров. — Она всецело обвиняла в этом отношении и Герасимова, и Еленского…

Председатель. — В каком отношении она их обвиняла?

Комиссаров. — Что ее использовали и бросили за борт.

Председатель. — Как именно ее использовали?

Комиссаров. — Относительно наказа?

Председатель. — Вообще относительно постановки этого дела.

Комиссаров. — Я в этом отношении, — верьте мне, — я только заведывал, писал. Когда я с ней встретился, она жаловалась. Я два раза с ней встретился. Один раз в Уфе, а другой раз она приехала в Саратов.

Председатель. — Значит, Шорниковой дали возможность скрыться. И, дав ей возможность скрыться, написали циркуляр об ее розыске и прописали ее в розыскных ведомостях?

Комиссаров. — Это безусловно.

Председатель. — Расскажите теперь, как эта Шорникова пришла к вам, через три года и что вы тогда сделали?

Иванов. — В Уфе и в Саратове.

Комиссаров. — Видите ли, я приехал в Уфу по распоряжению департамента полиции, так как там были нелады между губернатором Ключаревым и прокурором. Приехал я в Уфу и ознакомился с постановкой дела по жандармскому управлению. Мне показали там сотрудников и говорят: «вот бывшая Шорникова». Она была тогда уже замужем за каким-то машинистом.

Председатель. — Вам в числе сотрудников ее показали?

Комиссаров. — Да.

Председатель. — А по какой части она там сотрудничала?

Комиссаров. — Нет, она служила на железной дороге или в конторе — телеграфисткой или конторщицей. В Уфе это было.

Председатель. — Но что же она делала в качестве сотрудницы отделения?

Комиссаров. — Это так требовали, чтобы были сотрудники, и, как это ни смешно, много набирали их для счета. Но, смею вас уверить, она пришла в жандармское управление.

Председатель. — Что же она делала в жандармском управлении?

Комиссаров. — Понятия не имею. Она, кажется, конторщицей была.

Председатель. — А кто требовал, чтобы были сотрудники? Откуда эти требования исходили?

Комиссаров. — Из особого отдела департамента.

Председатель. — У вас началась по поводу Шорниковой переписка с департаментом полиции?

Комиссаров. — Она явилась ко мне в Саратов и стала просить, чтобы я ей дал денег, — она хотела уехать за границу. Так как я с ней никакого дела не имел и не хотел ничего брать на себя, я написал в департамент. Департамент не отвечал, я опять написал. Она говорит: «Куда же мне деваться?» В конце концов я уговорил ее, чтобы она уехала в Петроград, дал ей на дорогу денег и отправил к Джунковскому. Джунковский поставил мне в обвинение, что я Шорниковой нарочно ставлю затруднения в министерстве внутренних дел. Она была, как полупомешанная, когда была в Саратове, без копейки денег, совершенно обтрепанная, деваться ей некуда было, показаться на улицу боялась, потому что была пропечатана сотрудницей, а, с другой стороны, боялась департамента полиции, который ее использовал и ей отказал. Действительно, ее положение было отчаянное.

Председатель. — Вы говорите, что она была замужем?

Комиссаров. — Она вышла замуж, чтобы от своей фамилии отделаться.

Ольденбург. — Значит, она другую фамилию носила?

Комиссаров. — Да, но все же было известно.

Щеголев. — Вы здесь упоминали об инструкции. Скажите, когда вы были в Перми, Вятке и Красноярске, вы пользовались ею, как руководством?

Комиссаров. — Понятно, я ее просматривал. Мы обязаны были знать ее наизусть. Представлялся ежегодный отчет о том, известна ли эта инструкция, и о том — все это черным по белому было написано: знание инструкции внутренней агентуры, знание инструкции наружной агентуры, а кроме того, в какой степени это усвоено.

Щеголев. — Когда вам пришлось руководить сотрудниками, вам приходилось посылать кого-нибудь за границу?

Комиссаров. — Метальников ездил.

Щеголев. — Из Перми?

Комиссаров. — Да.

Щеголев. — Он был с вами в переписке?

Комиссаров. — Да.

Щеголев. — Вы его посылали на счет вашего отделения или на средства департамента полиции?

Комиссаров. — На счет департамента полиции.

Щеголев. — Донесения он вам писал?

Комиссаров. — Донесений он никаких не писал. Между прочим, его жена была в хороших отношениях с женой Петрова и рассказывала, будто он имеет сношения со мной.

Председатель. — Что вы знаете о другом деле, происшедшем в бытность вашу в петроградском охранном отделении, — о деле Никитенко. Это дело приготовления к цареубийству, — провокационное дело.

Комиссаров. — Там даже никого из помощников не было. Это дело было всецело в руках Герасимова.

Председатель. — Который проводил его вместе с заведующим охраной в Царском Селе, Спиридовичем?

Комиссаров. — Фамилию Никитенко я помню. Там был, кажется, арестован один конвоец.

Председатель. — Он не был арестован, но был участником этого дела. Этот Ратимов, через которого они провоцировали.

Комиссаров. — Я помню, это дело вел Герасимов. Он страшно конспирировал. Вечно он имел сношения с начальником железнодорожного полка или батальона. Потом возился со Спиридовичем, с Дедюлиным. Помню, посылали какие-то письма или телеграммы. Это я знаю из рассказов.

Председатель. — Т.-е. Герасимов вместе со Спиридовичем посылал телеграммы?

Комиссаров. — Кому не помню, но помню, что письмо или телеграмму посылал.

Председатель. — Лейтенанту флота Никитенко, который был тогда письмоводителем присяжного поверенного Феодосьева?

Комиссаров. — Я помню, что какое-то письмо писалось от имени этого конвойца. Помню, я этого конвойца видел один раз в охранном отделении.

Председатель. — Его принимал Герасимов?

Комиссаров. — Безусловно. Должен сказать, что такие дела, как это, становятся известны в отделении уже post factum, потому что в то время, когда дело велось, об этом безусловно никто не знал в отделении. В этом смею вас уверить. Обыкновенно посылались филеры для наблюдения за кем-нибудь. Но почему, зачем посылались, этого безусловно никто не знал.

Председатель. — Постарайтесь припомнить еще какое-нибудь обстоятельство, касающееся дела Герасимова, Спиридовича, Ратимова и Никитенко.

Комиссаров. — Мне вспоминаются как будто два или три человека из батальона. После этого солдат-конвоец приходил к нам. Мы не видали тогда, когда он пришел; доложили Герасимову, — он в это время был в кабинете; он сейчас же бросил все и ушел. После мы узнали, что солдат, который приходил, был конвоец. Мы думали, что это от Дедюлина письмо, так как Герасимов был с ним в сношениях. А после я видел этого конвойца уже в лицо. В третий раз он был в нашем отделе, когда уезжал на родину: его или уволили срочно или просто он кончил срок, — не знаю.

Председатель. — А во второй раз он был до того, как дело раскрылось?

Комиссаров. — Во второй раз я видел его, — он был в форме конвойца. Он прошел к Герасимову и с ним разговаривал. А в первый раз мы его не видали, так как Герасимов сошел вниз, а мы были во втором этаже. Но мы заинтересовались, кто это был, потому что он ушел конспиративно. Говорили, что был кто-то в форме конвойца.

Председатель. — А вам известно, что Герасимов ездил в Царское Село для свидания со Спиридовичем?

Комиссаров. — Он безусловно ездил по этому делу, но с кем было свидание в Царском Селе, — с Дедюлиным или со Спиридовичем — этого я не могу сказать.

Председатель. — А вы знаете, что до сношения с Ратимовым было установлено наблюдение за Никитенко и что это наблюдение ни к чему не привело?

Комиссаров. — Нет. Должен сказать, что у нас наружное наблюдение подчиняется тому, кто ведет агентуру, а я, как заведующий канцелярией, с наружным наблюдением ничего общего не имел. Я помню, кажется, одновременно с этим был какой-то певчий.

Председатель. — Наумов?

Комиссаров. — Фамилии его не помню.

Председатель. — Сын заведующего почтово-телеграфной конторой?

Комиссаров. — Не могу этого сказать, помню, что, одновременно с этим делом, Герасимов имел дело с певческой капеллой.

Председатель. — Вы уже говорили, что Шорникову во время ареста членов с-д. фракции государственной думы не только не арестовали, но помогли ей скрыться, дали ей денег и паспорт. Вам известны другие случаи из практики ваших сослуживцев, когда им приходилось покрывать людей, преступных с точки зрения закона? Не известны ли вам какие-нибудь особенно резкие случаи сокрытия более тяжких преступлений?

Комиссаров. — Я сейчас припомнить не могу.

Председатель. — Но это снабжение паспортами, укрывательство, это было обычным явлением и происходило согласно инструкции?

Комиссаров. — Понятно, давали укрываться.

Председатель. — Не было ли в практике саратовского жандармского управления особенно резкого случая — с убийством одного человека, когда убийцу не только не открыли, а, напротив, прикрыли, хотя он был известен?

Комиссаров. — Не будете ли вы добры напомнить мне?

Председатель. — Вам ничего не говорит кличка «Тит»?

Комиссаров. — Я сам писал в департамент, — сейчас хорошо не помню, но знаю, что я сам потребовал, чтобы его убрали вон. Я узнал, что этот Тит служит в Казани и что начальник казанского управления хотел иметь его у себя. Я тогда запротестовал и написал в департамент полиции, что считаю это совершенно недопустимым.

Председатель. — Почему?

Комиссаров. — Что же убийцу держать.

Председатель. — А к какому времени относилось совершенное убийство?

Комиссаров. — Я узнал об этом совершенно случайно. Когда я был в Казани, я рассматривал там дела и увидел, что, действительно, там был такой тип. Я запросил.

Председатель. — Вы заглянули в дело и убедились, что этот человек убил другого и что это дело замяли?

Комиссаров. — Да. Я написал об этом начальнику казанского управления, который отнесся к этому совершенно добродушно, спокойно. Я возмутился и написал в департамент полиции.

Председатель. — Этот убийца был до вас секретным сотрудником в Саратове?

Комиссаров. — Это было без меня, но знаю, что был такой случай.

Председатель. — Не помните ли вы, что мотивом убийства было то, что убитый, по предположению убийцы, мог его выдать?

Комиссаров. — Из дела это видно.

Щеголев. — Откуда вы узнали, будучи в Саратове, о том, что этот сотрудник был убийцей?

Комиссаров. — Из рассказов.

Щеголев. — Из чьих рассказов?

Комиссаров. — Кажется, полиции. В каждом управлении есть сотрудники, которые образуют нечто в роде справочного бюро. Таких в Саратове было два или три. И когда нужно было узнать, что было прежде, то зовешь этих справочников. Так, между прочим, помню, я и про этого Тита узнал. Когда я узнал, что этот Тит находится в Казани, я начал справляться, кто такой, и мне сказали, что он убил человека, — я написал в Казань Калинину, а через некоторое время, узнав, что Калинин выгнал его вон, я написал и Калинину и в департамент, что это недопустимая вещь. Вы из дела увидите это.

Щеголев. — Вы этого Тита никогда не видали?

Комиссаров. — Не видал.

Щеголев. — И не знаете, был ли он привлечен или нет?

Комиссаров. — Не знаю.

Председатель. — Вы помните, что к тому времени, когда вы служили в департаменте полиции, относится запрос по поводу погромных прокламаций, которые тогда печатались?

Комиссаров. — И которые приписывались мне?

Председатель.—Да, которые приписывались вам.