В. О. Ч.

В. О. Ч.

В первые месяцы 1942 года я почувствовал себя очень усталым. Война продолжалась уже два с половиной года. За это время я участвовал в проверке многих тысяч беженцев, которые укрывались в Англии, спасаясь от нацистов. На первых порах я и мои коллеги, тоже занимавшиеся проверкой, работали в самых примитивных условиях в одном из пяти приемных центров, организованных советом Лондонского графства. Эти пять центров располагались в районах Фулхемского шоссе, Балэма, Буши-парка, Кристалл-паласа и Норвуда. С последним мне пришлось познакомиться лучше других. Когда-то это была больница. Вокруг тщательно охраняемой территории был наскоро установлен забор из колючей проволоки.

Когда в центр прибывала новая партия беженцев, там творилось что-то невообразимое. Разноязыкая речь, крики детей, плач женщин, растерянные, приведенные в состояние полного замешательства старики. Люди, скрывавшиеся от преследования в течение многих дней и даже недель, не могли себе позволить быть привередливыми. И тем не менее нужно было дать им кров, обеспечить их горячим питанием и, наконец, начать выполнение самой важной задачи — проверки беженцев с точки зрения безопасности.

Часто, особенно зимой 1940 и весной 1941 года, прибытие новых партий беженцев сопровождалось грохотом воздушных налетов, и тогда ставшая уже привычной неразбериха превращалась в настоящий ад. Немецкая авиация, пытаясь разрушить Лондон, применяла тактику «нанесения ударов по площадям», и объектами бомбардировок были районы Кристалл-паласа и Норвуда. Таким образом, центры приема беженцев получали солидную дозу воздушных тревог и бомбовых ударов.

Итак, весной 1942 года я почувствовал усталость от войны. Практически я не имел отпуска с сентября 1939 года и теперь все чаще мечтал о том, чтобы уехать из Лондона и провести день вдали от города, оставить позади бомбежки и проблемы безопасности, расслабить мышцы и насладиться пением птиц. И когда такая возможность неожиданно представилась, я ухватился за нее обеими руками.

Однажды утром мы получили сообщение о прибытии в Лиссабон хорошо известного руководителя голландского движения Сопротивления, носившего псевдоним Альберт. Альберт был секретно вывезен из Голландии по одному из маршрутов, подготовленных участниками движения Сопротивления. Прибытие Альберта на один из аэродромов Южной Англии ожидалось после обеда в день получения сообщения.

Поскольку Альберт выехал из Голландии недавно, его информация об обстановке в стране представляла значительный интерес. Чтобы быстрее получить от Альберта все те сведения, которыми он мог располагать, встретить его должен был наш сотрудник, бегло говоривший по-голландски. Поэтому я и решил заняться этим сам.

Выдался теплый солнечный весенний день, и я с удовольствием думал о поездке по английской провинции, которая позволяла отвлечься от повседневных забот.

После завтрака я выехал на аэродром в штабной машине с водителем-солдатом. И вот, после многих месяцев кабинетной работы в Лондоне, я мчался в машине, откинувшись на спинку сиденья и полузакрыв глаза, и с удовольствием ощущал на своем лице порывы свежего ветра из открытого окна машины. Большего удовольствия я не мог себе и представить. Рассеянно слушая разглагольствования своего спутника на чистейшем кокни[13], я думал о том, почему все армейские водители такие большие любители поболтать, и время от времени бормотал что-то себе под нос, чтобы показать, что я слушаю его.

Мы подъехали к аэропорту значительно раньше положенного времени. У шлагбаума стоял часовой. Дежурный капрал просто очаровал меня своим усердием и доскональностью проверки наших пропусков. Наконец он открыл шлагбаум и отсалютовал нам на прощание.

В то время иногда случалось, что посторонние лица проникали в лагеря и на военные объекты, показав пропуск, подписанный «Адольф Гитлер». Редакция одной из газет, увлекшись трюкачеством, нарядила своего сотрудника в полную форму штурмовика и отправила на Уайтхолл. Никто не обратил на него внимания, за исключением нескольких преисполненных чувства долга солдат, которые салютовали новоиспеченному штурмовику, приняв его за офицера армии «Свободной Франции». Бдительность никогда не была отличительной чертой англичан.

Машина подъехала к фасаду красивого, типично английского загородного особняка, расположенного на краю аэродрома на площадке, обнесенной забором из колючей проволоки. Позднее я узнал, что в начале войны взлетные полосы аэродрома были увеличены, и в связи с этим пришлось конфисковать этот особняк с прилегавшим к нему участком земли. Начальник авиабазы занял дом под свой штаб и квартиру, оставив лишь пару комнат для офицерского собрания, посещавшегося преимущественно старшими офицерами. Летчики помоложе предусмотрительно расположили свою клубную комнату подальше от штаба и ушей начальства.

На всякий случай я прибыл на аэродром за добрых полчаса до прибытия самолета из Лиссабона. Войдя в дом, я попросил вестового проводить меня к начальнику авиабазы. Последний уже ждал и приветливо поздоровался. Едва успев усадить меня, он заказал по телефону чай — универсальное английское средство от всех недугов. Я подозревал, что предстоящее чаепитие являлось для него средством отвлечься от обычных обязанностей. Он принимал у себя представителя профессии «плаща и кинжала», как часто называют разведку и контрразведку, и знал к тому же, что вскоре на аэродром прибудет важный беженец. Все это, вместе взятое, далеко выходило за рамки обычной монотонной деятельности начальника авиабазы.

В нашей работе привыкаешь почти бессознательно анализировать незнакомых людей и оценивать их личные качества. Я не проговорил с начальником авиабазы и пяти минут, как почувствовал, что уже знаю наиболее ярко выраженные черты его характера. Это был человек лет сорока, с редеющими волосами и глубокими морщинами вокруг рта и глаз, которые выдавали его беспокойный характер. Он носил над левым грудным карманом формы нашивку пилота, но не имел ни одной планки орденов или медалей. Казалось маловероятным, чтобы на третьем году войны офицер-летчик действующей армии стал подполковником, не будучи награжденным крестом «За летные боевые заслуги». Поэтому я решил, что хозяин дома — кадровый офицер ВВС, перешагнувший к началу войны установленный возрастной предел для летной работы и поэтому ставший штабистом.

В английских ВВС сложилась практика сохранять на каждой авиабазе постоянный персонал, в обязанности которого входила охрана территории, техническое обслуживание самолетов, организация питания и административного обслуживания находившихся на базе летных подразделений. Между экипажами прибывавших на базу самолетов и постоянным личным составом авиабазы часто возникали трения. Начальник авиабазы отвечал за поддержание дисциплины всего личного состава. И это была нелегкая задача. Начальнику авиабазы нередко приходилось иметь дело с горячими парнями, среди которых попадались равные ему, а иногда и старше его по званию. Многие, вероятно, смотрели на него как на старого пингвина — птицу, имеющую крылья, но не способную летать.

Мне показалось, что работа на авиабазе угнетала подполковника Гоукинса. Держался он дружелюбно, но был крайне нервозен, неожиданно пустился в длинные рассуждения о недостойном поведении некоторых молодых пилотов, упомянул об их диких развлечениях вечерами в офицерском клубе. По словам Гоукинса, молодые пилоты «в его время» не осмеливались сказать и слова в офицерском собрании, пока один из старших по рангу не заговаривал с ними. А сейчас не успел парень стать пилотом, как уже щеголяет с нашивками капитана. В старое время (он чуть было не сказал «в доброе старое время») требовались годы, чтобы получить очередное звание. Я тактично попытался заметить, что быстрота продвижения по службе вызвана высоким процентом потерь, и никто не позавидует мимолетному веселью молодого парня и его званию, когда шансы на длительное наслаждение тем и другим невелики. Гоукинс вежливо, но с нервной решительностью отверг мою теорию.

Во время нашей беседы он то и дело вскакивал, подходил к окну, которое выходило на одну из главных посадочных полос, и выглядывал, очевидно, на случай, если самолет из Лиссабона появится неожиданно. Гоукинс был сильно возбужден. Он беспрестанно глядел на часы и дважды звонил на контрольную вышку, чтобы выяснить, нет ли новостей о самолете. Было мучительно больно наблюдать за ним, и я очень обрадовался, когда, наконец, зазвонил телефон и дежурный с контрольной вышки доложил, что самолет над аэродромом и совершит посадку приблизительно через три минуты.

Прибывшие самолеты останавливались в дальнем конце аэродрома. Гоукинс сказал мне, что там стоит служебная машина, которая доставит моего гостя и других пассажиров в офицерскую комнату.

Мы с Гоукинсом стояли на крыльце дома и смотрели на яркое весеннее солнце, ожидая подхода машины. Наконец она остановилась в нескольких метрах от нас, и из нее вышли четверо. Первым был, как я полагал, представитель дипломатического ведомства. Об этом свидетельствовал черный котелок того типа; который обычно называют «Антони Иден» и который, можно сказать, является отличительным признаком старших по рангу чиновников министерства иностранных дел. Как бы подчеркивая свое положение, этот человек нес солидный черный портфель. За ним из машины вышли миловидная девушка с длинными светлыми волосами» немногим старше двадцати лет, и пожилой, респектабельного вида мужчина, который несколько чопорно выпрямился и с покровительственным видом взял девушку под руку. Последним был смущенный человек средних лет с бумажным коричневым свертком в руке. Это, без сомнения, был Альберт.

Спускаясь по лестнице ему навстречу, я не мог удержаться от взгляда на странную пару — молодую привлекательную девушку и старика. Характер моей работы развивает зрительную память на лица. В какой-то момент мне вдруг показалось, что где-то я уже видел лицо этого старика. Я мог видеть его и в общественных местах, и на газетной фотографии. Старик, видимо, был важной персоной, а повелительный вид, с которым он держался и щелкнул пальцами, чтобы привлечь внимание Гоукинса, сразу давал понять, что гордости ему не занимать. В этот самый момент пришла на помощь память. Да, конечно! В счастливые мирные дни я видел в газетах фото этого старика, стоявшего в королевской ложе на ипподроме в Аскоте и присутствовавшего на церемониях двора. Он носил титул пэра и пользовался известностью благодаря своему огромному богатству и древнему роду. Ради сохранения чести этой семьи будем называть его в дальнейшем герцогом Монмутом.

Идя навстречу Альберту, я невольно спросил себя: с какой стати пожилой аристократ и молодая девушка путешествовали вместе, и к тому же из Лиссабона в Лондон? Может быть, она его племянница? В годы войны видные представители общества, особенно аристократы, выполняя те или иные официальные поручения, нанимали своих же родственников в качестве младших сотрудников собственного штата и брали их с собой в различные поездки. Однако, увидев интимный жест, с которым старик взял девушку под руку, я понял, что их отношения строились не на кровном родстве, а на иной основе. Вспомнились услышанные в клубах Пиккадилли рассказы о «подвигах» герцога, не упускавшего случая приволокнуться. В молодости он был участником по меньшей мере двух больших скандалов, а репутация дамского угодника сохранялась за ним и в зрелые годы. Однако эта сторона его жизни меня не интересовала. Меня беспокоили вопросы безопасности вообще и Альберта — в частности.

Дипломат уехал на черной правительственной машине, стоявшей рядом с моей штабной машиной защитного цвета. Гоукинс пошел представиться герцогу и его спутнице, в то время как я жал руку смущенному Альберту. Мы покинули остальных у дверей офицерского собрания и направились в небольшую приемную, которую начальник авиабазы предоставил в мое распоряжение. Следуя установившейся практике, я проверил документы человека, известного мне по имени Альберт, включая письмо нашего посольства в Лиссабоне. С помощью нескольких осторожных вопросов я убедился в достоверности слов Альберта о нем самом. Он быстро доказал, что он именно тот, за кого мы его принимаем, и мы перешли к разговору об обстановке в Голландии, о положении и моральном состоянии различных групп движения Сопротивления, о нумерации и дислокации немецких воинских частей. Альберт действительно располагал довольно интересной информацией, однако первый, поверхностный опрос не выявил ничего такого, что требовало бы срочного решения. Альберт, конечно, имел возможность уточнить данные, которыми мы располагали, и помочь нам проверить различные гипотезы. Вот, пожалуй, и все.

Послышался стук в дверь, и вошел вестовой Гоукинса. Он извинился за вторжение, и сказал, что начальник авиабазы хочет срочно со мной переговорить и приглашает меня к себе. Я был раздосадован тем, что нас прервали, извинился перед Альбертом и пошел за вестовым. Переступив порог кабинета Гоукинса, я сразу понял, что попал в самый разгар спора. Краснолицый герцог стоял рядом со столом, возвышаясь над несчастным Гоукинсом, который весь ушел в кресло, чтобы увернуться от словесной атаки. Хорошенькая блондинка стояла у окна и наблюдала за происходящим. Видя, что количество слушателей увеличилось, герцог снова перешел в наступление.

— Это сущий скандал! — кричал он, ударяя кулаком по столу. — Уж не сомневаетесь ли вы в достоверности моих слов, сэр? Мисс Дикстра — мой давнишний друг. Я (при этом для большего эффекта он ударил себя в грудь) ручаюсь за ее доброе имя. Вы слышите меня, сэр? Клянусь богом, если вы не позволите нам сию же минуту продолжить наш путь, вы снова услышите оба мне!

— В чем дело? — спросил я. Гоукинс попросил извинения у исходившего пеной представителя благородного сословия, схватил меня за руку и потащил из комнаты в коридор. Захлопнув дверь, он прислонился к стене и вытер платком лоб.

— О бог мой! — простонал Гоукинс. — Все дело в этой голландской куколке, которую он привез с собой, Он клянется, что она старый друг семьи, а я полагаю, что он подцепил ее в Лиссабоне. Бог с ним и с его сексуальными проблемами, я не собираюсь разбираться в них. Но, видите ли, у нее нет ни удостоверения личности, ни паспорта. Она вполне может оказаться очаровательной шпионкой. Ей-богу, я не знаю, как поступить. Если я отпущу их, и она окажется подозрительной личностью или даже шпионкой, меня ждет военный трибунал. Если же я задержу их и выяснится, что она вне подозрений, старый герцог добьется, чтобы мою башку приготовили ему вместо бифштекса на обед.

— Вы, по крайней мере, допросили ее? — спросил я.

— Конечно. Но она говорит только по-голландски, а я этого языка не знаю. Это тот самый случай, который не предусмотрен в учебниках по летному делу.

Мне стало искренне жаль попавшего в переплет начальника авиабазы. Он действительно оказался в весьма необычном для него положении. Поскольку опрос Альберта был почти закончен, я решил прийти на помощь Гоукинсу.

— Вы не против моего вмешательства? Я ведь говорю по-голландски, и одна из моих функций состоит в опросе прибывающих иностранцев.

— О, я так надеялся, что вы предложите это! — Гоукинс облегченно вздохнул. — Я буду вам чрезвычайно благодарен, если вы поможете мне найти выход. Но во имя всех святых, сделайте это как можно быстрее! Старик уже угрожал позвонить своему другу Уинстону и еще бог весть кому. Он лопнет от бешенства, если мы его долго задержим!

Мы вернулись в комнату. Я представился герцогу, показав удостоверение и заявив также, что в мои обязанности входит опрос его спутницы. Его светлость нашел новый объект для проклятий. Тяжело дыша, он повернулся ко мне, как слон, готовящийся к нападению. Прежде всего он пожелал узнать, за кого я себя принимаю, и сказал, что я не иначе как мелкий бюрократ, пытающийся показать свою власть. Герцог добавил, что ручается за мисс Дикстру, и пригрозил проучить меня за недоверие столь важной персоне, как он.

Я стоял и выжидал, когда иссякнет поток гневных излияний. Это был не первый случай, когда на меня кричали. В конце концов, запас проклятий истощается даже у самого красноречивого и самого разгневанного человека.

Через некоторое время герцог немного успокоился. Получив, наконец, возможность говорить, я повторил, что мы находимся на территории, принадлежащей военному ведомству, и что я являюсь офицером, выполняющим свой долг. Никто не сможет выехать с территории аэродрома, пока я не побеседую с мисс Дикстрой, и, чем дольше его светлость будет задерживать эту беседу, тем дольше всем нам придется ждать. Я сказал также, что, если он хочет возбудить против меня жалобу в официальном порядке, я охотно сообщу ему свое имя, звание и регистрационный номер, но не двинусь с места, пока не опрошу его спутницу.

Лицо герцога побагровело. Вены на лбу вздулись. Он выпалил еще одну тираду, на этот раз пройдясь по моему, с его точки зрения, сомнительному прошлому и еще более сомнительному будущему. Наконец он иссяк. Перестав кричать, герцог заявил, что готов ждать только пять минут, пока я буду говорить с мисс Дикстрой, и что рассчитывает получить письменное извинение от меня и начальника авиабазы, когда мы убедимся в своей ошибке.

По моему знаку Гоукинс увел герцога в офицерскую комнату, где, как я надеялся, хорошая порция коньяку поможет смягчить его задетую гордость. Я вернулся в приемную, где сидел Альберт, быстро объяснил ему создавшееся положение и попросил еще немного подождать. Затем написал короткую депешу о прибытии и встрече Альберта, сообщив, что ничего срочного нет. Телефонист аэродрома тут же начал диктовать это сообщение по телефону, снабженному шифратором.

Покончив со всем этим, я, не теряя времени, вернулся в кабинет начальника авиабазы, где под охраной находилась Дикстра. Я предложил ей сесть у стола, а сам расположился в кресле напротив. Дикстра, безусловно, была красива. Женщины-блондинки северных широт часто обладают холодным совершенством черт лица, однако облик Дикстры даже в минуты спокойствия не мог скрыть присущей ей живости и теплоты. Завязался разговор на голландском языке, хотя я сильно подозревал, что английский язык она знает значительно лучше, чем показала в беседе с Гоукинсом.

В работе контрразведчика внутренние предчувствия иногда приводят к серьезным ошибкам, и поэтому нельзя слишком полагаться на внешний вид собеседника. Мне приходилось встречать людей с отталкивающей внешностью, которые, тем не менее, были честными и благородными. И в то же время одной из самых бессердечных известных мне убийц была маленькая женщина с большими голубыми глазами.

Что-то в облике мисс Дикстры настораживало меня. Она выглядела чересчур холеной и изнеженной, чтобы можно было поверить ее версии. Трудно, слишком трудно было представить мисс Дикстру связным движения Сопротивления, только что проделавшим тяжелый путь пешком. После нескольких трафаретных вопросов я попросил мисс Дикстру рассказать о себе. Она отвечала просто и, казалось, была откровенной. Работала мисс Дикстра в Амстердаме секретарем руководителя экспортно-импортной фирмы. Приход немцев в 1940 году привел к сокращению дел и закрытию фирмы. Ее хозяин, отчасти из патриотических побуждений, отчасти из-за мести нацистам, разорившим его, стал активным участником движения Сопротивления. Ей было тогда всего девятнадцать лет. Она призналась, что не испытывала слишком большой неприязни к немцам, но ей нравился хозяин, а в деятельности движения Сопротивления было что-то романтическое. В результате она стала связным между двумя независимыми группами Сопротивления в Амстердаме, одной из которых руководил бывший хозяин фирмы. Все происходившее вокруг сильно походило на рассказы о шпионах, которые ей приходилось читать.

Немцы закрыли бо?льшую часть увеселительных учреждений Амстердама, оставив открытыми только несколько дансингов, да и то ради развлечения своих военнослужащих. Дикстра очень любила танцевать и ходила в дансинг вместе с одной своей подругой два-три раза в неделю. Они садились за столик в ожидании приглашений на танец.

Каждый раз, когда Дикстра отправлялась на танцы, хозяин сообщал ей пароль на вечер. Как правило, это была простая фраза, но выбранная с таким расчетом, чтобы ее не мог случайно произнести посторонний человек. Она никогда не знала, кто из многих возможных партнеров окажется представителем движения Сопротивления до тех пор, пока в вихре танца он не произносил как бы невзначай безобидно звучащий пароль. Тогда она в свою очередь передавала партнеру поручение хозяина. Такой кавалер никогда не повторял своего приглашения на танец и тем более не пытался назначить ей свидание. У них было принято, как заявила мне Дикстра с оттенком превосходства, не интересоваться другими членами организации. Таким образом, у каждого оказывалось меньше секретов, которые в случае провала могли бы стать достоянием врага.

В течение приблизительно полутора лет она выполняла свои обязанности, находясь в относительной безопасности. Но постепенно гестаповцы смыкали кольцо вокруг находившихся в полном неведении ее хозяина и его помощников. Как-то утром, когда Дикстра собиралась идти на работу, в дверь комнаты кто-то торопливо постучал. Она открыла и увидела взволнованное лицо Антона. Под этой кличкой скрывался друг хозяина и один из активных участников их группы. Антон рассказал, что хозяин и все остальные арестованы гестапо, а ему удалось избежать ареста только потому, что он в эту ночь не ночевал дома. Теперь возникла опасность, что рано или поздно кто-нибудь из арестованных «расколется», и тогда им несдобровать, а поэтому необходимо скрыться, и притом немедленно. Времени на сборы и нежные прощания не оставалось. Антон уже давно поддерживал связь с организатором побегов и знал, куда нужно обратиться за помощью. Дикстра схватила сумочку и выбежала из дому с Антоном, бросив на произвол судьбы милую ее сердцу квартирку и все свое имущество. Они отправились по адресу, который привел их к обветшалому складу. Там Антон познакомил Дикстру с человеком по имени Билли. Как выяснилось, Билли работал в группе, тесно связанной с группой, которой руководил бывший хозяин Дикстры. Теперь над Билли также нависла угроза ареста, и он собирался бежать из Голландии. Билли не возражал, чтобы Антон и Дикстра присоединились к нему: чем больше беглецов, тем больше шансов на благополучный исход побега.

Ночью, продолжала свой рассказ Дикстра, они начали свое путешествие. Их передавали от одного проводника к другому. Окольным путем, через Брюссель, они добрались до Парижа. Из Парижа на поезде доехали до Лиона, где остановились на несколько дней. Затем снова путь на юг на автобусах и, наконец, пешком до Пиренеев. Там они связались с контрабандистом из страны басков, который знал все тропы и переходы через горы. С его помощью, страдая от сильного холода — перевалы ранней весной были еще покрыты снегом, — они пробились через горную цепь. Наконец наступил момент, когда они пересекли границу и оказались в Испании.

Пока рассказ Дикстры выглядел довольно правдоподобным. Я уже знал из других источников, что ячейку, которой руководил хозяин Дикстры в Амстердаме, раскрыло гестапо. Было даже известно, что Антон и Билли выбрались из Голландии одним из маршрутов, использовавшихся для побегов. Мы знали все об их продвижении до Лиона. Затем следы терялись. Ни один из наших агентов не упоминал о том, что Антона и Билли сопровождала девушка, но это не могло служить основанием для обвинения Дикстры во лжи. Наспех закодированные и в считанные минуты переданные радиограммы редко содержали все подробности, и имя Дикстры, менее видного участника группы из трех беглецов, вполне могло быть опущено.

Я начал расспрашивать ее более подробно о маршруте и о проводниках, которые сопровождали группу. Дикстра отвечала быстро и уверенно, но по мере того как картина бегства вырисовывалась во всех подробностях, какое-то странное ощущение овладевало мной. Каждый из упомянутых маршрутов и агентов-связников был недавно раскрыт немцами, причем провал лионской группы произошел через день или два после того, как по ее маршруту прошли Дикстра и ее товарищи. Все это, конечно, могло быть серией несчастливых совпадений, но нельзя было исключать и того, что Дикстра вообще не проследовала этим путем. Штаб гестапо мог ее тщательно проинструктировать, после того как необходимые сведения были выжаты из несчастных пленников, которые пытались бежать этим путем.

Мой следующий вопрос был прерван стуком в дверь. Гоукинс просунул голову, пробормотал извинение и спросил, не могу ли я выйти к нему на минуту в коридор. Пришлось сдержаться, чтобы не ответить ему резко. Как, черт побери, можно вести серьезный допрос, будучи ограниченным во времени и постоянно прерываясь! Гоукинс был до того напуган и взволнован, что боялся собственной тени, и все же я предпочел бы, чтобы он не наступал мне все время на пятки.

Когда я вышел из кабинета, Гоукинс метался по коридору в состоянии сильного беспокойства. Он умолял меня поторопиться и поскорее кончить беседу с Дикстрой. У герцога начался очередной приступ бешенства, и на этот раз он позвонил по телефону начальнику штаба ВВС. Он, казалось, знал по именам всех больших начальников и клялся позвонить всем своим знакомым и пожаловаться на крайне оскорбительный прием, который оказали ему и его спутнице.

— Во имя всего самого дорогого вам, — умоляюще произнес Гоукинс, — побыстрее кончайте это дело. Если мы не выпроводим их через несколько минут, и вы и я можем попасть под трибунал! Для вас служба в армии — дело временное, а для меня это карьера. У меня жена и двое детей.

— Послушайте, — сказал я, — мне жаль, что вы оказались в такой переделке, но вам ничего не остается, как поводить за нос этого старого кота еще некоторое время. Мне нужно закончить допрос, а это не значит задать пару банальных вопросов. К тому же я не могу прервать уже начатое дело.

— Как долго, вы полагаете, это может продолжаться? — умоляюще проговорил Гоукинс.

Я пожал плечами.

— Трудно сказать. Самый длительный, известный мне, допрос продолжался три с половиной недели!

— О боже! — Большего сказать Гоукинс не мог. Он прислонился к стене коридора и вытер платком мокрое от пота лицо. — Что же мне сказать герцогу? — жалобно спросил он, направляясь в офицерскую комнату.

Я не мог не улыбнуться ему вслед. Извинившись перед Дикстрой, попросил ее продолжить рассказ от того момента, когда она со своими спутниками достигла территории Испании.

Дальше рассказывать оставалось уже немного. После пересечения границы группа направилась пешком на юго-запад в направлении Португалии. Испания считалась нейтральной, но они, тем не менее, должны были быть начеку. Поэтому днем они, как правило, лежали в засаде, а передвигались ночью, причем пешком, за исключением короткого отрезка пути, когда им удалось украсть два велосипеда. Члены группы по очереди проехали на них около тридцати или сорока километров, пока обе машины не сломались.

— Что случилось с вашими спутниками? — спросил я. — Антон и Билли все еще в Лиссабоне?

— Нет, — ответила она. — Несчастные! Им так и не удалось добраться туда.

— Как так? — не выдержал я.

— Потрясающая удача сопутствовала нам. Еще два-три дня — и мы были бы в безопасности, по ту сторону португальской границы. Как я вам уже говорила, шли мы ночью, и однажды случилось так, что мы сбились с пути. Конечно, нам следовало бы переждать до рассвета. Но очевидно, проделав без затруднений большой путь, мы недооценили грозившей нам опасности.

— Что вы хотите этим сказать?

— После того как мы сбились с пути, Антон решил постучаться в один дом и навести справки. Билли сначала возражал, но Антон убедил его в том, что риска, собственно, никакого нет. Меня они оставили на дороге, за плетнем. Оказалось, что Антон и Билли выбрали дом, который был занят местным полицейским отрядом. Вопрос Антона о дороге в Португалию вызвал подозрение у открывшего дверь жандарма. Обоих моих спутников тотчас же арестовали. Я слышала крики и шум, но ничего не могла сделать. Если бы я попыталась помочь им, то сейчас не стояла бы перед вами. Около часа я пряталась за забором, а потом решила идти дальше. Бедняги! Их схватили на последнем участке пути. Я до сих пор ругаю себя за то, что не остановила их! — В глазах Дикстры стояли слезы.

Я размышлял. Усталые люди иногда совершают неразумные поступки, а сознание, что цель фактически достигнута, может придать излишнюю самоуверенность. Но в то же время мне показалось странным, что два опытных бойца Сопротивления, прошедшие более тысячи километров, в конце путешествия сбились с пути и рискнули постучаться в незнакомую дверь.

— Когда это случилось? — спросил я.

— Прошу меня извинить, — ответила Дикстра, — но за это короткое время произошло так много событий, что я потеряла счет дням. Дайте сосчитать. Сегодня четырнадцатое, не так ли? Значит, это было девять, нет, десять дней назад. Четвертого числа!

— Когда же вы прибыли в Лиссабон?

— Через три дня после этого. Как раз неделю назад.

— А это все откуда? — Я показал на ее изысканный костюм и модную шляпку. — Вы несли это с собой?

— Конечно, нет, — отрезала Дикстра, смущенно улыбнувшись. — Когда я добралась до Лиссабона, вся моя одежда превратилась в лохмотья. На следующий день я случайно встретила герцога, старого друга моей семьи. Он сжалился надо мной и великодушно купил все новое.

— Это действительно великодушно, — пробормотал я. — Но где же все-таки вы встретили его?

— В холле гостиницы «Авиз». Он снимал там номер и как раз выходил из гостиницы, когда увидел меня.

Я знал, что гостиница «Авиз» была, пожалуй, самым роскошным отелем во всем Лиссабоне и самым подходящим местом для таких людей, как герцог. Но сюда вряд ли приходили беженцы. Даже бомбежки не могли заставить «Клариджес» и «Ритц» (фешенебельные гостиницы Лондона) широко открыть свои двери случайным людям. Война прошла мимо Лиссабона, и социальные стандарты должны были соблюдаться там так же строго, как и в довоенном Лондоне. Я сомневался в том, что одинокая девушка в лохмотьях могла войти в такую гостиницу, как «Авиз», минуя бдительное око швейцара. К тому же что было делать беженке в фешенебельной гостинице без гроша в кармане?

Я уже собрался расспросить Дикстру обо всем этом, как в дверь снова постучали. На этот раз Гоукинс послал вестового, чтобы вызвать меня. Но это уже граничило с нелепостью. Как я мог сконцентрировать внимание на допросе, который требовал большого умственного напряжения, когда меня так часто отвлекали?

Гневные изречения, которые я уготовил Гоукинсу, выходя из кабинета, исчезли при одном виде его удрученного лица. Он выглядел совершенно обезумевшим и сказал мне, что герцог вне себя от ярости, снова звонил в Уайтхолл и жаловался, что его заставляют ждать. Герцог рявкал в телефонную трубку с такой силой, что Гоукинс, находившийся в соседней комнате, слышал, как он говорил о «вообразивших бог весть что бюрократах» и «кровожадных слюнтяях», которые считают себя вправе задержать лицо, выполняющее ответственное поручение.

— Я должен вам заявить, Пинто, — сказал Гоукинс, — что больше ждать не могу. Вы допрашиваете эту девицу добрых полчаса. Вы, конечно, уже можете сказать, все у нее в порядке или нет? Помимо всего прочего, если бы она была шпионкой, герцог никогда не связался бы с ней. Почему бы нам не отпустить их обоих подобру-поздорову? Ведь если мы не отпустим их через несколько минут, и вы и я можем подавать прошение об отставке, пока его не потребовали у нас сверху!

— Мне очень жаль, — спокойно ответил я, — но дело следует довести до конца. В рассказе этой девицы есть какая-то фальшь.

— Вы можете доказать это уже сейчас?

— Нет еще.

— Тогда, умоляю, торопитесь! И что вас только принесло сюда сегодня?

— Позвольте напомнить, что именно вы просили моей помощи. — Тон моего голоса был довольно резким. — Кроме того, чем дольше мы стоим и продолжаем этот ребяческий спор, тем нетерпеливее будет герцог!

Прежде чем Гоукинс успел что-либо ответить, из офицерской комнаты в конце коридора послышался крик герцога. Рычание, напоминавшее стоны голодного льва, видимо, означало, что его светлость готовится к новой вспышке бешенства. Гоукинс, подобно напуганному зайцу, бросился прочь. Я повернулся, ударился носком ботинка о пожарное ведро, стоявшее рядом, подскочил от боли и выругался. Но тут меня осенила новая мысль.

Войдя в кабинет и усевшись, я несколько минут смотрел на Дикстру, не говоря ни слова. Затем сказал:

— Итак, давайте уточним. Вы пересекли испанскую границу около двух месяцев назад?

— Да.

— И прибыли в Лиссабон через шесть недель?

— Да.

— Это значит, что вы прошли около тысячи километров за шесть недель, приблизительно по сто пятьдесят километров в неделю?

— Да. Но как я вам уже говорила однажды, мы украли велосипеды и ехали на них, пока они не сломались.

— Хорошо. Но, тем не менее, большую часть пути вы шли пешком?

— Да.

— Хорошо. Разуйтесь! — приказал я.

Дикстра была так удивлена, что повиновалась. Быстро выпалив: «Извините», я нагнулся и ощупал ступню ее правой ноги сквозь тонкий шелковый чулок. Она смотрела на меня удивленными глазами и, очевидно, подумала, что я схожу с ума.

— Мисс Дикстра, — проговорил я резко, — это не ноги человека, который только что прошел около тысячи километров за шесть недель и износил подошвы на башмаках до такого состояния, что они стали не толще бумажного листа. У солдата-пехотинца кожа затвердевает вокруг пяток и на ступне. Ваши ноги нежны, как у ребенка. Вы прибыли в Лиссабон на мягком сиденье немецкой штабной машины, а не на этих маленьких, изнеженных ножках!

Дикстра поняла, что проиграла. Она попробовала было отшутиться, но я, не отвечая, продолжал насмешливо смотреть на ее ноги. Наконец она сдалась и призналась во всем. Оказывается, она полюбила лейтенанта немецкой разведки и под его влиянием согласилась работать на нацистов. До гитлеровской разведки дошел слух, что герцог Монмут прилетит в Лиссабон по поручению международного Красного Креста. Разведка и раньше знала о его слабости к хорошеньким девушкам и о том, что до войны у него было несколько видных друзей в Голландии. План абвера состоял в следующем: Дикстра должна была завязать знакомство с герцогом, представившись ему дальней родственницей одного из его друзей. Антон и Билли действительно были схвачены незадолго до этого вблизи Лиона. Если бы Дикстра сказала герцогу, что она лишь сопровождала Антона и Билли во время побега из Голландии, и умолчала про французскую часть маршрута, то она не только завоевала бы симпатии герцога, но и имела бы готовую и прочную легенду к моменту допроса по прибытии в Англию. Абверовцы полагали, что в случае поручительства герцога ее опрос контрразведкой будет носить поверхностный характер.

Я вызвал герцога и начальника авиабазы. Первый ворвался в разгневанном состоянии, но, прежде чем он успел выразить кипевшие в нем чувства, мне удалось сказать:

— Ваша спутница, старый друг семьи, только что призналась в том, что является германским агентом. Мы задержим ее здесь, пока ее признание не будет написано и заверено, а затем она будет направлена в Лондон. Вам же может быть предъявлено обвинение в содействии ее преступным замыслам, но я не намерен арестовывать вас. Предлагаю вам проследовать домой и считать себя находящимся под домашним арестом, пока это дело не будет закончено. Вам, возможно, придется сдать паспорт, и я прошу вас не покидать Лондон без дополнительного уведомления.

Наступила тишина, которая обычно бывает перед взрывом бомбы. Но на этот раз дело ограничилось негромким хлопком: его светлость герцог Монмут покорно вышел из комнаты.

На этом история кончается. Насколько мне известно, Дикстра не была отдана под суд. Обвинение против нее содержало мало фактов, и представители высших кругов, возможно, сочли неразумным привлекать во время войны главу благородного рода к суду в качестве соучастника в деле по обвинению в шпионаже. Дикстру интернировали до конца войны, а затем переправили в Голландию. Там она должна была предстать перед голландским судом за преступления против своего народа.

Герцог, конечно, не был виновен в попытке помочь шпионке. Подобно многим мужчинам, он поверил хорошенькому личику и невинно звучащему рассказу. Но я полагаю, он усвоил этот урок.

Последнее слово в этой истории принадлежит вздохнувшему с облегчением Гоукинсу, который, провожая меня и Альберта, сказал:

— Итак, я теперь знаю, что означают буквы В. О. Ч. (весьма ответственный человек): это, скорее, «весьма опрометчивый человек».