1. Гром
1. Гром
Достоин того, чтобы о нем рассказать, подвиг Викентия Марчковского.
Так уж случилось, что судьба этого поляка тесно переплелась с боевыми делами Бригады особого назначения, которой я командовал, и Викентий Марчковский в значительной степени помог выполнению важного задания, которое было поручено нам.
Мы разгадывали планы оккупантов по уничтожению партизан, направляли их нередко по ложному следу, и карателям никак не удавалось нас уничтожить.
Несмотря на яростные попытки гитлеровцев навести порядок у себя в тылу, партизаны продолжали дерзкие вылазки, оставаясь, по сути дела, хозяевами положения. Взлетали на воздух вражеские эшелоны, на пути передвижения фашистских войск оказывались засады, горели гитлеровские склады…
В конце зимы 1943 года мне было предложено начать поиски путей к тем людям, которые держат в руках, хранят, перевозят оперативные планы фронта.
К весне 1943 года на всех фронтах обстановка изменилась в пользу нашей армии. С момента перехода в контрнаступление под Сталинградом советские войска разгромили более ста вражеских дивизий.
Гитлеровцы делали все возможное, чтобы изменить ход событий. Разрабатывались оперативные планы фронтов, предполагавшие прежде всего наступательные действия.
Враг хотел взять реванш за поражение под Сталинградом.
Против Красной Армии к лету 1943 года действовало около пяти с половиной миллионов солдат и офицеров, почти шесть тысяч танков и самоходных орудий, три тысячи самолетов…
Советское командование готовилось к новым битвам. Но для этого необходимо было знать о замыслах противника.
Гитлеровцы проводили специальные обманные операции, чтобы скрыть свои истинные намерения. Часто устраивались ложные перегруппировки войск. Все это делалось для того, чтобы дезориентировать советское командование.
Генеральному штабу Красной Армии было отдано распоряжение: заранее установить места сосредоточения главных группировок противника, определить направление, на котором гитлеровцы предполагают развернуть решающее наступление.
Конкретное задание получили и мы.
Я обсуждал с командирами боевых групп разведчиков детали нового задания, когда в землянке появился боец, доложивший, что ему удалось поймать в лесу фашистского офицера — не то генерала, не то полковника!
А было это так.
Человек в шинели фашистского офицера, подбитой дорогим мехом, оказался в расположении нашей бригады. Увидев среди нетронутого в лесной чаще снега лыжню, он остановился и огляделся по сторонам.
Он догадался, что набрел на одну из партизанских тропинок.
Чтобы попасть на нее, он прошел десяток километров по глубокому рыхлому снегу, пробирался через бурелом, чащу!..
Первый же партизанский пост задержал его. А он поднял руки и заговорил по-русски с едва уловимым акцентом:
— Я сам иду к вам, видите?! Я должен говорить с вашим командиром!
Партизан обшарил карманы пленного, извлек пистолет и запасную обойму и сказал:
— А как же! Такую важную птицу обязательно командиру покажем!
— Да! Только к командиру меня ведите!
— Другого оружия нет?
Офицер устало покачал головой.
— Плохо будет, если обманул! — пригрозил партизан, продолжая обыск.
Убедившись, что оружия действительно нет, он подтолкнул офицера в спину, коротко приказал:
— Иди!
Теперь, докладывая о случившемся, боец говорил:
— Сам ко мне в руки шел: веди его к командиру, да и только!
Я приказал привести пленного.
Пригнувшись в дверях, чтобы не задеть головой за балку, он вошел в землянку.
У офицера отличная военная выправка. Сразу видно, что это кадровый военный.
В землянке было жарко от накалившейся печки. Офицер снял перчатки. И, не дожидаясь, пока ему предложат, сбросил шинель. Перед нами стоял человек в форме полковника старой польской армии.
— С кем имею честь? — спросил он.
Ему ответили:
— Вы перед командиром партизанской бригады.
— Разрешите представиться! — Он выпрямился. — Я Викентий Марчковский, поляк, бывший полковник маршала Рыдз-Смиглы.
Он умолк, наблюдая, какое это произведет впечатление. Но никто из командиров бригады удивления не проявил.
— С первых же дней войны, — начал свой рассказ Марчковский, — немцы предложили мне, как и некоторым другим высшим чинам бывшей польской армии, сотрудничать с ними. В душе я с гневом отверг это предложение. Но не выдал себя, сообразив, что, пользуясь известным положением, их доверием и даже покровительством, я смогу принести какую-то пользу моему народу… На территории Польши мне удалось найти людей, которые вели борьбу против немецких оккупантов. Среди них большинство оказалось коммунистами. Наблюдая за ними, видя их мужество, самоотверженность в борьбе, я пришел к убеждению, что, кроме коммунистов, сейчас нет другой силы, способной объединить всех антифашистов и направлять их действия. Немецкое командование предложило мне поехать в качестве военного консультанта в Западную Белоруссию, так как я отсюда родом и, кроме того, когда-то командовал здесь дивизией. Я дал согласие… Нет, не подумайте, что все произошло так легко и просто! Я никогда раньше не разделял взглядов коммунистов. Но когда твоя земля пылает, когда ее топчет фашистский сапог и ты видишь, кто, не щадя себя, поднимается на ее защиту, невольно начинаешь задумываться: а не заблуждался ли ты раньше?..
Полковник глубоко вздохнул. Видно было, что он очень утомлен дорогой, замерз и голоден… Мы предложили Марчковскому сесть. Бойцы принесли полковнику хлеба и кружку кипятку.
Грея озябшие, красные пальцы об алюминиевую Кружку, он пил небольшими глотками. Потом стал есть хлеб.
Хотелось верить этому поляку. Однако сразу возникали многие «но».
В 1935 году Пилсудским была незаконно введена новая, фашистская конституция, установившая режим личной диктатуры главы государства. Он приблизил к себе маршала Рыдз-Смиглы, который впоследствии стал его преемником: после смерти Пилсудского — фактически диктатором Польши.
В тогдашнее правительство были введены военные. Армия в лице ее высших чинов поддерживала буржуазное правительство.
После гитлеровской оккупации некоторые высшие офицеры привлекались фашистами как консультанты в войне против Советского Союза. Использовались для этого наиболее реакционно настроенные офицеры, считавшие, что Украина и Белоруссия должны быть польскими.
В то же время в Польше, как известно, существовало широкое Движение Сопротивления. Оно было неоднородным: были коммунисты, подлинные интернационалисты, но были и элементы реакционные — эти действовали по указаниям эмигрантского польского правительства, находившегося в Лондоне.
… — Скажите, я попал к Неуловимому? — поев, спросил полковник.
— А что вы знаете о Неуловимом?
— Например, то, что за его голову обещано сто тысяч марок.
— Ну, об этом знают многие. Фашисты повсюду разбрасывают листовки… А что вам еще известно о Неуловимом?
— Я знаю многое. Я специально собирал все сведения. Партизаны уничтожили секретный эшелон с новейшей техникой — «пантерами» и «тиграми», — следовавший на фронт. После этого у меня уже не было сомнений, что Неуловимый, несмотря на то что много раз сообщалось о его гибели, жив, что это его рук дело. А ведь совсем недавно, после того как полковник танковых войск фон Зигфрид попал в засаду Неуловимого, группенфюрер СС генерал-лейтенант фон Готтберг докладывал в Берлин, что окружил и уничтожил «бандитов Неуловимого». Теперь нацисты, желая того или не желая, признались, что Неуловимый жив: признались, назначив за его голову такие деньги…
Полковник умолк, пристально нас разглядывая.
— Я действительно говорю с командиром? Меня не обманули?
— Да, я командир.
— Вы… тот самый Неуловимый?
— Тот самый.
— Не ожидал, что мне позволят вас увидеть…
— Это произошло случайно. Разведчик, который вас привел, не знал, что я нахожусь у командира его группы… Вы хотите помогать нам? Поэтому вы искали меня? Так я вас понял?
— Да. Я хочу помогать вам! С великой радостью! Для этого я и проделал довольно-таки трудный путь к вам. Если счастливый случай свел меня сразу с Неуловимым — я должен верить судьбе. Я много слышал от немцев о действиях партизан и всегда втайне восхищался вами. Немцы теперь боятся людей Неуловимого как огня… — Марчковский улыбнулся: — Интересно, сколько бы они мне заплатили, если бы я им теперь доложил, что случайно встретился с вами, и нарисовал бы им портрет Неуловимого?
— А вы могли бы поторговаться. Запросить, например, половину всей назначенной суммы. И почему бы вам действительно это не сделать, если такая возможность представится?..
Полковник встал. Улыбка исчезла с его лица.
— Вы мне не верите? Даю слово польского офицера, что с вами я искренен и честен!
Я тоже встал. Подошел вплотную к Марчковскому, взглянул ему прямо в глаза. Мне хотелось быть с ним откровенным.
— Вы служили маршалу Рыдз-Смиглы, служили Пилсудскому. Мы считаем их реакционерами. Как же я могу верить их полковнику? Согласитесь, что вы на моем месте тоже сомневались бы в том, верить или не верить офицеру армии Рыдз-Смиглы…
На меня смотрели умные большие глаза. На бледноватом лице стрелками взлетели вверх тонкие черные брови.
— Понимаю, — стараясь быть спокойным, ответил он, — нужны доказательства моей искренности… Конечно, я мог заблуждаться, я верил тогда, что служу верой и правдой моей Польше, ее национальной чести!
— А что вы подразумеваете под этой «национальной честью»? Если бы вы вот так же убежденно могли сказать, что служили верой и правдой польскому народу!
— Война с фашизмом перевернула многое в моих взглядах. Я смог отличить подлинные ценности от фальшивых. И я пришел к убеждению, что должен, обязан, что могу служить именно своему народу, который терпит такие величайшие бедствия… Ведь я родился в деревне. Я знаю народ, его чаяния. И еще я понял в этой войне, что Польше надо идти рука об руку с Советским Союзом — только совместными силами всех антифашистов можно разгромить нацизм… — Марчковский опять умолк…
Мы тоже молчали.
— Это все слова… — Полковник покачал головой. — А вам нужны доказательства. Понимаю… Пожалуйста, у меня есть доказательства! Я предполагал и это…
— Хорошо, полковник. Будете отвечать на наши вопросы. Сколько вы к нам добирались? Откуда? Покажите ваш путь по карте…
Марчковский показал весь путь, который ему пришлось преодолеть.
— А вы знали, что именно в этом лесу есть партизаны?
— Это я знал.
— Откуда вы могли знать? О том, где мы находимся, известно связным, проверенным людям…
— Тогда разрешите все рассказать по порядку.
— Прошу.
— После уничтожения партизанами эшелона с танками, группенфюреру СС генерал-лейтенанту фон Готтбергу ничего не оставалось, как признать свое поражение. Это он и сделал в Берлине. На место фон Готтберга прибыл штандартенфюрер СС Ламмердинг, которому лично Гиммлером поручено покончить с Неуловимым, разгромить партизан в Белоруссии. Это фашистам крайне необходимо: Гитлер готовит новое наступление на Восточном фронте. Операция, которую возглавил Ламмердинг, имеет кодовое название «Шнеехаазе» — «Снежный заяц». Все держится в строжайшей тайне. Ламмердинг на днях вызвал меня. В его кабинете на столе лежала большая карта западных районов Белоруссии. Я увидел квадрат, обведенный красным карандашом. Штандартенфюрер решил использовать мое знание местности. Ведь я когда-то здесь служил. Мне нетрудно было догадаться, что этот квадрат — предполагаемое место расположения партизан. Как я понял, штандартенфюрер Ламмердинг предпримет серьезную военную операцию, в которой будут участвовать солдаты, артиллерия, авиация. Я сказал, что для восстановления точных сведений о местности должен выехать в местные гарнизоны. И вот я у вас…
— Вы спешили предупредить нас об опасности?
— Конечно!
— Но как Ламмердингу удалось установить наше местонахождение? Если все то, что вы говорите, — правда, а я думаю, что это правда, то где-то среди нас скрывается предатель…
На лице Марчковского мелькнула ироническая улыбка.
— Мне кажется, я знаю его, — сказал он тихо.
Марчковский оглядел присутствовавших в землянке командиров боевых групп разведки.
— Можете говорить, — постарался успокоить я его.
— Именно в тот день, когда я был вызван к Ламмердингу, в приемной гестапо толкался некий «крестьянин». Он дождался, пока вышел адъютант, и сообщил ему, что Заяц приготовил список. «Крестьянин» передал лист бумаги адъютанту. Адъютант положил бумагу к себе ка стол. Я, может быть, и не обратил бы на этот эпизод внимания, если бы этот самый Заяц не повернулся ко мне лицом. Я сразу узнал этого человека. Его Фамилия Кох…
— Кох?!
— Вы его знаете?
— Это наш человек! — сказал командир группы разведчиков Соколов.
— Ну конечно! Он успел войти в доверие! — Марчковский прищурил глаза. — А я Коха хорошо знал еще до войны. Наша польская контрразведка заинтересовалась Кохом. И было установлено, что под видом крестьянина, зажиточного хуторянина, действовал германский агент…
— Кох всегда исполнителен, осторожен… — Соколов покачал головой. — Наши связные постоянно получают от него различные сведения. И ничего подозрительного за ним замечено не было. Никто из связных не схвачен фашистами.
Я спросил полковника, что он на это скажет.
— А давно ваши люди связались с Кохом? — в свою очередь задал вопрос Марчковский.
— Еще с весны, — ответил Соколов. — Правда, мы до последнего времени были связаны лишь косвенным образом. И только теперь, когда нам понадобились люди в районе Глубокого, мы открыли Коху, что он работает на Неуловимого.
— Ну вот и ответ! — воскликнул Марчковский. — Кох по мелочам не играет, он всегда делает крупную ставку.
— Предположим, что Кох действительно фашистский агент. Но где доказательства? Ваши слова? Одним словам мы доверять не можем. Нужны факты.
— Доказательства, доказательства… — проворчал Марчковский. — Возьмите Коха, допросите! Вот и будут вам доказательства…
— Нет. Нам нужны доказательства прежде всего. Народ знает, что ни один невинный человек не пострадал от нашей руки.
— Рад слышать. — Полковник стянул правый сапог, достал измятый лист и протянул его мне. — Вам должен быть известен почерк вашего агента, — сказал Марчковский. — Это почерк Коха? Так или нет?
Соколов разглядывал лист и все более мрачнел.
— Похоже на почерк Коха, — сказал он. — Да, это он писал.
— Тут список лиц, которых сейчас, по всей видимости, пытали бы в застенках гестапо…
В списках значились активные помощники партизан из Глубокого и других близлежащих сел.
— Как этот лист попал к вам в руки?
— Кох ушел. Потом вызвали и адъютанта. Входная дверь часто открывалась, так как в приемную то и дело входили и выходили. Рядом со столом было окно. Достаточно оказалось приоткрыть форточку. Как только первый же посетитель распахнул дверь, поднялся сквозняк, листки со стола разлетелись. Я сумел взять то, что хотел…
Хотелось, хотелось верить Марчковскому! Но все было не так-то просто. Да и история со списком казалась слишком уж наивной. Правда, с другой стороны, опытный разведчик вряд ли взял бы на вооружение столь примитивную легенду.
Мы не могли подвергать риску людей, ставить под угрозу наши планы. Тут нужно было все хорошо продумать, все взвесить…
Пока я предложил полковнику отдохнуть:
— Вы устали. Надо хорошенько выспаться!
— Не беспокойтесь, — возразил Марчковский. — У меня отличная спальня в Полоцке. Я арендую дом.
— Вы уже сегодня хотите возвратиться?
— Конечно, долго отсутствовать я не могу.
Я спросил, не опасно ли ему возвращаться, не заподозрят ли его в чем-нибудь.
— Нет, — решительно ответил полковник. — Водителя мотоцикла, гестаповца, я убил по дороге в лесу. Скажу, что Ганс погиб «смертью храбрых», заслонив собой полковника, когда нас обстреляли партизаны… Мне поверят: ведь на карте штандартенфюрера этот лес очерчен красным квадратом. Гораздо труднее будет им представить, что полковник маршала Рыдз-Смиглы, сотрудничающий с нацистами, вдруг побежит в одиночестве через дремучий лес — искать советских партизан…
— Ну хорошо, — сказал я. — А в Варшаве у вас есть связи с подпольем?
Марчковский помедлил с ответом. Потом тихо сказал:
— У меня есть адреса патриотов, антифашистов в Варшаве, которые никогда не покорятся нацистам. И я думаю, вам есть смысл со мной договориться.
— О чем?
— О помощи вам. Если вы мне, конечно, поверите…
— Мне хочется вам верить. Вы, наверное, видите это. Подумаем и о задании для вас! Как вы сами понимаете, для этого нужно время. А пока постарайтесь сохранить все, как было, служите нацистам, постарайтесь сделать так, чтобы они испытывали в вас нужду как в консультанте!
— Вы правы, — сказал полковник. — Я про себя тоже решил, что, если буду помощником партизан в логове гитлеровцев, больше принесу пользы нашему общему с вами делу, чем если выступлю против них открыто. Разрешите мне подписывать мои сообщения псевдонимом Гром. Разведке Неуловимого я хочу быть известен под этим именем.
— Почему именно так — Гром?
— Это маленький каприз, если хотите… За мой шумный нрав покойная мать всегда звала меня Громом…
— И кто-нибудь об этом знает?
— Это было так давно, в детстве… Нет, те, кто знал это прозвище, давно на небесах…
— Я ничего не имею против — будете Громом.
— А пароль? И с кем я буду связан? Вы мне назовете явку?
Он был очень нетерпелив, польский полковник.
— Об этом вы не беспокойтесь. Наши люди сами вас разыщут, когда будет нужно. И если вас назовут Громом, надеюсь, вы поймете, что это мы решили вас потревожить.
Полковник поднялся, надел шинель, натянул перчатки.
— Товарищ комбриг, — обратился ко мне Соколов. — Разрешите запрячь в сани лошадь и вывезти полковника к дороге.
Я разрешил. Теперь уже не имело серьезного значения, правду ли говорил польский полковник, или он был тщательно подготовленным агентом Ламмердинга. Имело значение то, что штандартенфюреру известно наше местонахождение.
Необходимо было принимать срочные меры.
Я немедленно распорядился вызвать ко мне всех командиров боевых групп и отрядов, находившихся в этом районе. Они получили приказ тотчас же сниматься и уходить в другое место, которое мы всегда имели в резерве и где заранее все было оборудовано. Мобильность — это то, что нас выручало не раз, делало и вправду неуловимыми.
Конечно, такой человек, как Марчковский, если ему поверить, был нам крайне нужен. Он мог стать одним из звеньев цепочки, которую мы уже начинали ковать, надеясь заполучить оперативные планы фронта…
Но следовало еще и еще раз проверить полковника, прежде чем довериться ему.
Вначале было решено проверить полученные от него данные о Кохе…
Трое гестаповцев на мотоциклах подкатили к дому Коха. Двое остались у дверей, держа в руках автоматы. Третий стал стучаться в дверь.
Редкие прохожие постарались скрыться «от греха подальше».
Только здешний полицай, наш связной, поспешил к дому Коха, делая вид, что готов услужить.
Но гестаповцы в дом к Коху его не пустили.
Кох встретил гостей криком:
— За что? За что меня? Я невиновен…
И тут же на чистейшем немецком тихо сказал:
— Опрометчиво поступаете, господа! Вас могли видеть связные партизан, что я им скажу?!
Он еще голосил, делая вид, что гестаповцы с ним обходятся круто, а сам читал бумагу, переданную ему одним из гестаповцев.
В бумаге говорилось, что за безупречную службу великой Германии Кох награждается денежной премией в размере 10 000 марок.
— Но почему же штандартенфюрер не подписал это? — спросил Кох, указывая на пустое место, где должна была стоять подпись Ламмердинга.
— Штандартенфюрер готов заменить эту бумагу другой, в которой к этой цифре будет прибавлен еще один нолик, если Заяц укажет точные координаты Неуловимого.
— Если люди Ламмердинга будут поступать так опрометчиво, как вы сегодня, это спугнет Неуловимого. Но я постараюсь…
В тот же день, под вечер, в дверь дома, где жил Кох, стукнули три раза, потом еще два раза с интервалом. Кох знал: так стучат только связные партизан. Он открыл дверь.
Войдя, связной снял с плеч тяжелую сумку:
— Осторожно. Тут мины. Надо спрятать до утра.
— Засуньте под кровать.
Кох и не подозревал, что мины были с часовым механизмом и уже отсчитывали первые секунды.
— Одевайтесь. Нам надо идти, — сказал связной Коху.
Кох заволновался.
— Куда идти?
— С командиром встречи искали?
Кох ахнул, дрожащими руками провел по щекам.
— С Неуловимым?
— Да. Нас ожидают. Торопитесь.
— Я мигом, только полушубок наброшу…
Кох шмыгнул в соседнюю комнату, связной слышал, как он шептался с жившими там его работниками, служившими ему подручными и телохранителями. Наверное, Кох сообщает, куда идет, просит через какое-то время выйти по его следу…
Вскоре связной с Кохом пришли на опушку леса.
Связной сказал:
— К командиру с оружием нельзя. Такой порядок. Отдайте мне все, что у вас при себе есть.
Кох достал пистолет, другой… Отдал и нож.
— Не пропал бы ножик… С наборной ручкой, автоматический…
— Вам это больше не понадобится, Заяц.
Кох еще плохо соображал, что произошло.
— Почему же?.. — пробормотал он растерянно.
— Потому, что в музей ваше оружие сдадим.
— В какой-такой музей? И что это вы меня Зайцем зовете? Путаете с кем-то?!
В этот момент в деревне раздался взрыв. Кох словно что-то понял. Он рванулся в сторону, но крепкие руки схватили его.
— Товарищи! Что же это происходит?! Ошибка здесь!..
Из-за кустов вышли трое в форме гестаповцев.
— Узнаете, господин Кох?
— Так это же я… Я и хотел предупредить командира… Я вам помогал… Правда?!
— Вот твоей рукой написаны имена коммунистов, партизан. Эту бумагу ты передал в гестапо Ламмердингу…
Коха привели в центр деревни.
Здесь уже собрались местные жители. Кох упал на колени, ползал перед толпой, целовал сапоги, обмотки, подолы…
— Пощадите, люди добрые! Во имя Христа!..
— От тебя и бог отвернулся, гадина, — отвечали ему крестьяне.
Был оглашен приказ, в котором перечислялись злодеяния Коха — доносчика и шпиона.
На Коха накинули петлю…
Партизанам пришлось покинуть прежнюю базу.
Мы расположились на новом месте и на время прекратили всякую деятельность. Надо было выждать, посмотреть, что предпримут фашисты, узнав, что их агент мертв. Чтобы не пострадали жители деревни, где был казнен Кох, им предложили уйти с партизанами.
— Пущай пустым избам мстят! — одобрил один старик. — А мы еще повоюем!
С командирами групп и отрядов мы обдумывали события последних дней — появление полковника Марчковского, разоблачение Коха.
Соколов поделился своими сомнениями:
— Товарищ комбриг, а не хитрость ли это? Смотрите, как все ловко у гитлеровцев получилось: мы разделались с человеком, который активно помогал фон Готтбергу. Ведь Кох был человеком группенфюрера. Разве нельзя предположить, что Марчковский по заданию штандартенфюрера Ламмердинга пришел к нам, выдал Коха, чтобы ему поверили. Кох для них — агент с «подмоченной репутацией».
— Я об этом думал. Так или иначе, мы должны были разделаться с предателем. А вот насчет Марчковского… Время покажет.
Нас еще раз запросили, получены ли какие-либо сведения относительно того, как можно получить доступ к оперативным планам фронта. Я сообщил, что дам ответ через неделю.
Мы уже долгое время отыскивали подход к этим планам. Но это было исключительно сложно. Надежный вариант разведывательной операции пока никак не складывался. Еще и еще я советовался с нашими разведчиками, но приемлемого решения не было. А время шло. Был дорог каждый день.
Мы с волнением ожидали карательной операции гитлеровцев, которые, по нашим расчетам, должны были попытаться уничтожить партизан в районе, обозначенном на карте Ламмердинга.
Если гитлеровцы действительно убеждены, что мы располагаемся в красном квадрате, то они в ближайшие дни предпримут решительные акции.
И точно. Наша разведка стала доставлять сведения, что фашисты стягивают в район Глубокого крупные силы специальных карательных подразделений.
Вскоре на нашу бывшую базу обрушился страшный артиллерийский огонь. Целый день самолеты противника забрасывали этот участок леса бомбами. Лес потонул в густых тучах черного дыма.
Штандартенфюрер СС Ламмердинг по открытому каналу послал в Берлин сообщение, в котором говорилось, что «Неуловимые» уничтожены окончательно, квадрат А-7 свободен от партизан…
Это сообщение в тот же день лопало и к нам.
— Вот вам доказательство честности Грома! Или у кого-то есть еще сомнения? — сказал один из наших товарищей.
— Сомнений больше нет, — раздались голоса.
В самом деле, вроде бы все подозрения рассеялись. Но, зная хитрость и коварство фашистов, я предпочел все же быть предельно осторожным… И в то же время перспектива воспользоваться услугами Марчковского была слишком заманчивой… В конце концов можно попытаться, приняв все меры предосторожности! Кроме того, я запросил о нем Центр. Данные, которые имелись, не давали повода заподозрить Марчковского в неискренности. Во всяком случае, было известно, что он имел связь с варшавским подпольем, кое в чем помогал подпольщикам, никаких подозрений доселе не вызывал.
Я приказал готовить встречу с Громом.
На эту встречу, которую назначили в одной из контролируемых нами деревень, Гром явился все в той же шинели, под которой был мундир польского полковника.
— Не решились сменить мундир? — поинтересовался я.
— Вы мне можете предложить что-нибудь получше?
— Было бы желание…
— Если бы я надел мундир советского офицера или офицера польской армии, которая сформирована в вашей стране, я был бы горд и счастлив. Но разве можно отказываться от моего старого мундира, когда фашисты мне верят! Я знаю, что принесу больше пользы в этом качестве. Жду от вас настоящего задания. Мы ведь так договорились. Правда?..
— Если вы решили твердо, этот мундир вам еще пригодится…
Марчковский вопросительно смотрел на меня.
— Вы имеете доступ к командованию фронта?
Марчковский ответил не сразу.
— Я постарался зарекомендовать себя… И пользуюсь доверием… О чем конкретно идет речь?
— Нас интересуют оперативные планы фашистов на этом фронте. Вам известно, например, каким путем доставляются оперативные планы из ставки непосредственно в штабы?
— Самолетом. Это быстро и сравнительно безопасно. Специальные службы абвера заранее разрабатывают маршрут, который кажется наиболее приемлемым. Затем выбирают шесть офицеров абвера: наиболее тренированных во всех отношениях людей. Каждому доверяют кожаный портфель с планами и последними указаниями штабам армий. Но дело все в том, что каждый получает не полный план, а план без некоторых существенных деталей. Только все шесть частей плана вместе могут дать полное представление о нем. Здесь речь идет о страховке, все предусматривается до мельчайших подробностей. Офицеры, как правило, друг друга не знают и впервые встречаются за несколько минут до вылета самолета. Разумеется, все детали предстоящей операции хранятся в строжайшей тайне. Агенты следят за исполнителями и друг за другом. Никому не известно, с какого аэродрома вылетит в этот раз Ю-52.
— Кто-то ведь знает!
— Высшие чины гестапо и абвера.
— Ну а выяснить, где живут эти офицеры, которым доверены портфели, как-нибудь можно? Попытаться найти к ним пути?
— Не зияю. Об этом как-то не задумывался…
— Есть ли какая-нибудь возможность проникнуть к одному или даже к нескольким из них? Ведь и по отдельным частям планов можно в какой-то степени восстановить полную картину…
— Лучше, конечно, иметь все планы.
— Это само собой разумеется.
— Ведь это все в Берлине… Но я сделаю все возможное… Попытаюсь… Пока не знаю как. Но неприступных крепостей нет. Не так ли?
Марчковский улыбнулся и неожиданно добавил:
— К тому же вы даете мне задание весьма вовремя: готовится поездка в Берлин группы высших офицеров. Я попробую сделать так, чтобы меня включили в группу как консультанта. А дальше… Мне надо подумать. Иногда сами конкретные обстоятельства подсказывают, как надо действовать. Может быть, они подскажут что-либо и на сей раз.
— Хорошо, время у вас есть. Только хочу посоветовать одно: будьте более чем осторожны. Ищите самые надежные пути.
— Я сделаю все возможное. Но ведь мне понадобится связь…
— Это понятно. Наши товарищи найдут вас.
— А если мне срочно потребуется помощь?
— Подадите сигнал. Правда, для этого хорошо бы заранее знать, где вы остановитесь в Берлине, если поездка состоится.
— Это я вам могу сообщить сейчас. Я всегда останавливаюсь на Фридрихштрассе, в гостинице «Савой» — в специальных номерах для командного состава.
— Ну, вот видите, все очень просто. Прошу вас, когда вы остановитесь там и вам нужно будет найти связного, днем от часа до двух зашторьте окно в своем номере. Где вам удобнее встретиться с ним?
— Мм… Я думаю, в кафе «Линден». Это там же, на Фридрихштрассе.
— Хорошо. В два тридцать, после того как подадите знак, будьте в кафе «Линден». К вам подойдут. Если назовут Громом, поймете, что это связной.
Марчковский протянул мне руку. Он понял, что ему поверили.
Сейчас, когда прошло много лет, могу сказать, что в то время я еще не верил ему до конца. Но интуитивно чувствовал, что не подведет.
В данном случае мы шли на риск. Но этот риск был оправданным: нам необходимо было узнать, как доставляются планы гитлеровского командования. И когда я доложил Центру о задуманной операции, то получил ответ: «План одобрен. Действуйте».