14. Ему только двадцать пять…
14. Ему только двадцать пять…
Солдатенков охотно согласился помочь партизанам и даже провел Шерстнева в палату, где лежал курсант. Но рассмотреть лицо обожженного Тимофею не удалось: оно было сплошь в бинтах, странно неподвижно, и только три темных отверстия — у рта и глаз — и непрерывные стоны свидетельствовали, что этот человек еще жив.
— Без сознания, — сказал Солдатенков. — Много бредит.
— Прислушайтесь, — Шерстнев блеснул глазами. — Может, что скажет о себе. Нам это очень поможет…
* * *
Алексей, Валентин и Геннадий долго рассматривали снимок. Все трое молчали. Им предстояло принять трудное решение, от которого зависело выполнение приказа. Кто же из подпольщиков хоть немного похож на изображенного на фотографии человека? Кому предстоит сыграть трудную роль, требующую не только внешнего сходства с курсантом, но и актерского таланта?
Солдатенкову удалось узнать из бессвязных речей курсанта, что он прибыл в школу совсем недавно. И Алексей возлагал большие надежды на то, что к этому человеку администрация школы еще не успела как следует присмотреться. К тому же будущий актер должен был играть с забинтованным лицом. Но кроме внешности существовали еще десятки моментов, из которых слагается представление о человеке. Любая ошибка двойника могла выдать подделку. На какое-то время и самому Алексею весь его замысел показался утопией. Но выхода не было: надо было действовать. И Алексей до боли в висках продолжал обдумывать подробности своего плана.
Шерстнев, не любивший лишних слов, так и не рассказал, откуда он добыл столь необходимый всем снимок.
Готвальд зашел в землянку Столярова, выбрав время, когда тот был один. Присел на краешек табуретки, молча разглядывая свою шапку.
«Что с ним? — думал Столяров. — Что с ним?»
А Готвальд молчал, мял в руках шапку, безмолвствовал. Это становилось странным.
Алексей спросил:
— Ты что? Болен?
Валентин встрепенулся, посмотрел на Столярова и машинально водрузил шапку на голову.
— Я? Нет, ничего…
— Да ведь у вас у всех в последнее время настроение меняется, как у капризных дамочек, вижу. Говори, что случилось?
Валентин скосил глаза в сторону, потом медленно заговорил:
— А ведь у него волосы светлые…
— Ты что, с ума спятил! О ком ты?
— И глаза серые, — не слушая Алексея, продолжал Валентин.
— А-а, вот ты о ком… А что дальше скажешь? Действительно, волосы русые, а глаза серые… Тонко подметил.
Алексей уже догадался, что? будет дальше.
— И нос вроде бы похож на мой…
— Вроде бы похож…
Взгляды их встретились. Алексей быстро отвел глаза. Ждал.
— А? — В голосе Готвальда звучали надежда и тревога. — Как вы думаете, Алексей Петрович? И ростом со мной он одинаков…
Столяров, насупившись, барабанил по колену пальцами.
— Кто же еще? Ну кто? Больше ведь некому. Некому! — уже настойчивей продолжал Готвальд.
Пальцы Алексея продолжали выбивать дробь.
— Он ведь забинтован, все лицо забинтовано, — твердил свое Готвальд.
— Да, да, — механически повторял за другом Алексей, — все лицо забинтовано…
— Пока разберутся, что к чему… я успею… Ведь по-немецки я говорю не хуже, чем по-русски. А?
Алексей молчал. Как только он увидел фотографию курсанта, он понял: идти должен Готвальд. У него действительно во внешности было много общего с курсантом. Такие же светлые волосы, прямой нос, большие серые глаза… И рост, главное, рост подходит. Все это верно. Да, верно. Так в чем же дело? Почему он, Алексей, медлит, не дает согласия, не советуется с другими? Ему стоит сказать только слово, и Готвальд пойдет.
Как трудно сказать это слово! Одно слово, короткое слово «да»… Почему? Когда Алексей разрабатывал план операции, он думал о двойнике как о некой отвлеченной человеческой единице..«Отвлеченной единицы» не было. Надо было решать все конкретно. Решил было идти сам… Но, кроме светлых волос, он ничем не походил на обожженного. А главное, тот был почти на голову выше. И есть Готвальд. Подходит только Готвальд. Рослый, широкоплечий, белокурый. Но у него — жена и ребенок. Ему только двадцать пять… Готвальд — близкий ему человек. Как больно ему рисковать жизнью друга!
А Готвальд все смотрел на Алексея. Он ждал ответа, видимо догадываясь о том, что происходит в душе Столярова.
— Я успею… Пока разберутся, успею… Ничего страшного не произойдет.
— Подожди, Валентин, не пори горячку. Подожди. Дай подумать. Надо хорошенько подумать… Посоветоваться с Корнем, со Скобцевым.