3

Посмотреть на выступление Фуада и Фархана меня повели два самых знаменитых друга Тео: его основной сценарист Теодор Холман и его продюсер Гейс ван де Вестелакен. Теплым июньским вечером мы ехали в театр на автомобиле Гейса с откидным верхом по южной части Амстердама с ее узкими улицами девятнадцатого века. Холман, коренастый мужчина, недавно разменявший шестой десяток, был известен своими исповедальными статьями и радио-шоу, в которых он много говорил о покойном друге Тео и о собственных проблемах, часто сексуального характера. Театр располагался в новом культурном центре, который по замыслу городских властей должен был с помощью искусства стимулировать взаимную терпимость в районе с мусульманским населением, печально известном высоким уровнем преступности. Мохаммед Буйери, убийца ван Гога, родился на одной из соседних улиц.

Когда мы въехали в «тарелочный квартал», Теодор принялся шутить, что его, мол, теперь непременно убьют. «Мне нужно изменить внешность!» – кричал он с притворным страхом. Марокканская молодежь, сказал Холман, часто дразнит его, крича: «Мохаммед Б., Мохаммед Б.!» Людей на улицах этого мрачного района, построенного в 1950-е годы, было немного. Туристические агентства, предлагающие дешевые авиабилеты в Марокко и Турцию, были закрыты. Несколько молодых людей стояли около захудалой шашлычной и громко разговаривали на голландском сленге, очень напоминавшем американский рэп. Женщины в черных платках несли полиэтиленовые пакеты из местного универсама. Два бородатых старца в джеллабах сидели на скамье и молча смотрели перед собой. Издалека культурный центр напомнил мне мечеть с белым минаретом. Оказалось, что раньше это была христианская церковь.

Теодор с нарочитым воодушевлением поздоровался с симпатичной девушкой, сидевшей за стойкой, – менеджером культурного центра. Ее родители, объяснил он, приехали из Турции. Она, единственная среди своих родных и друзей, голосовала за Айаан Хирси Али. Теодор несколько раз пытался соблазнить ее, но тщетно. В баре он с мрачным видом рассказывал о 1960-х и о том, как он переживал из-за сексуального либерализма своих родителей. Я огляделся вокруг. Мне было интересно, кто приходит в этот культурный центр. Несмотря на то, что мы находились в самом сердце «квартала спутниковых тарелок», мало кто из присутствовавших выглядел не по-европейски. «Турчанка» подтвердила: «Большинство приходящих сюда местных жителей – голландцы».

То же самое, несомненно, можно было сказать об аудитории Фуада и Фархана: исполненные благих намерений либералы смотрели, как два бывших уличных подростка изображают на сцене свой путь к исправлению. Короткая пьеса состояла из стремительно сменяющихся эпизодов: ограбление старушек у банкомата, уличные драки, групповые изнасилования, употребление наркотиков, арест, заключение в тюрьму и, наконец, после прозрения, возвращение в школу и стремление «сделать что-то полезное для общества».

Фуад и Фархан играли свою пьесу в школах, в тюрьмах и даже для Йоба Кохена, мэра Амстердама. Возможно, она была слишком высоконравственной, слишком добродетельной, чтобы полностью соответствовать требованиям, предъявляемым к театральной постановке. Но позже, когда они присоединились к нам в баре, взяв по стакану безалкогольного напитка, я обнаружил в них нечто интригующее – изюминку, которой не хватало их пьесе. У них была своя позиция. Я хотел больше узнать об их жизни, но то ли время было неподходящее, то ли место. Они и друзья Тео много шутили, хлопали друг друга по плечам, дурачились, но мало разговаривали. Гейс в своих дорогих замшевых туфлях выглядел в культурном центре более уместно, чем Фуад и Фархан в футболках, мешковатых штанах и бейсболках.

Я договорился с Фарханом о встрече в Гааге, нашем родном городе. После того как актеры уехали, Теодор и Гейс стали рассказывать истории о Тео, о его успехе у женщин, о его цветистых письмах, изобилующих клише о вечной любви, о его ироничности. «Ирония, – вполне серьезно сказал Теодор, – очень важная составляющая голландского характера. Я заметил это после смерти Тео. Она, несомненно, является частью нашей традиции».

Это действительно так, и юмор в значительной степени построен на той же традиции. Но у нее есть и неприглядная сторона. Ирония может быть здоровым противоядием от догматизма, но также и способом уйти от ответственности. За возмутительными или оскорбительными высказываниями часто следует утверждение, что это говорилось в шутку, но к тому времени отравленные стрелы уже успевают попасть в цель. Ирония служит отличным оправданием безответственности. Тео ван Гог любил называть себя деревенским дурачком, считая, что это освобождает его от всяких обязательств. В то же время он хотел, чтобы к нему относились всерьез. Желание оборачивать все в свою пользу – распространенная болезнь в голландской интеллектуальной беседе. Примером могут служить некоторые писатели, которыми ван Гог восхищался больше всего. В узком кругу пагубные последствия смягчаются тем, что каждый знает правила игры. Но когда в игре оказываются замешаны посторонние с менее легкомысленным отношением к словам, результат порой выходит весьма плачевным.