9

9

Я встретил Фунду Мюжде, голландку турецкого происхождения, артистку кабаре и газетного обозревателя, в кафе в Амстердам-Норд, старом рабочем районе на другом берегу залива, напротив Центрального вокзала. Ее отец когда-то работал там и жил во временных бараках для турецких гастарбайтеров, прозванных Лагерем Ататюрка. Он приехал в 1960-е годы, в поисках лучшей, более независимой жизни и образования для детей. В Анкаре он получил разрешение на работу, но только после того, как врач заглянул ему в рот и в задний проход, словно рабочей лошади. Голландские вербовщики рабочей силы отдавали предпочтение неграмотным мужчинам, с которыми у нового начальства будет меньше неприятностей.

Амстердам-Норд – район скромных семейных домов, построенных в 1920-е годы для рабочих верфей, теперь уже давно закрытых. Мемориальная доска на одном из зданий напоминает о надеждах, возродившихся в те дни, после окончания кровопролитной Первой мировой войны: «Пусть солнце мира тучи черные закрыли. Царя убили, трона кайзера лишили. Мы продолжаем строить корабли…»

Среди аккуратных домиков стоит большая новая мечеть. Бородатые мужчины в джеллабах стоят около входа или сидят на скамьях, переговариваясь на берберском языке. В нескольких минутах ходьбы от мечети находится приют для женщин, подвергшихся физическому насилию, которым управляет Паул Схердер, голландец, принявший ислам после того, как женился на марокканке. Во время нашей последней встречи он рассказал мне, с какими трудностями столкнулся после и сентября, а затем после убийства ван Гога, когда мусульмане боялись плевков и оскорблений. Чиновники стали вести себя более жестко, а иногда даже жестоко, особенно те, которые сами являются выходцами из иммигрантских семей. Именно они, сыновья марокканских или турецких рабочих, демонстративно отказывались снять обувь, придя в чужой дом, наступали ногами на молитвенные коврики, заставляли старого египтянина снять рубашку и показать свежий операционный шрам, чтобы удостовериться, что он действительно был в отпуске по болезни. Они лучше любого коренного голландца знали все тонкие и не очень тонкие способы унизить напуганного «аллохтона».

Фунда Мюжде – красивая брюнетка с короткой стрижкой. Ее речь, как и жестикуляция, типична для амстердамской актрисы – быстрая, немного театральная, слова налетают одно на другое не всегда в правильном порядке. В 2003 году она приняла участие в гастролях труппы, выступавшей со спектаклем «Монологи под паранджой». Турецко-голландские и марокканско-голландские актрисы рассказывали со сцены об интимных переживаниях мусульманских женщин, связанных с потерей девственности или мастурбацией, которые они не привыкли обсуждать публично. Айаан однажды сказала мне, что во время первого приезда на Запад ее больше всего удивило то, что женщины откровенно говорят о своей половой жизни.

«Монологи под паранджой» были навеяны «Монологами вагины».[32] Кроме профессиональных актрис читать монологи со сцены приглашали известных голландок, в том числе и Айаан Хирси Али.

«Колоссальный успех!» – сказала Фунда, которую это не только восхищало, но и тревожило. «Когда дело касается ислама, – объяснила она, – достаточно пукнуть, чтобы обратить на себя внимание». Беспокоил ее и состав аудитории. Отчасти из-за высокой стоимости билетов в зале присутствовало мало женщин-мусульманок. Монологи из жизни мусульман читались в основном для немусульман, представителей среднего класса. Оригинальная идея использовать сцену, чтобы начать дискуссию среди мусульман, оказалась иллюзией.

Фунда восхищается Айаан Хирси Али, отдает должное ее храбрости, но все же не может скрыть своего неодобрения, касающегося не столько того, что она говорит, сколько того, как она это говорит, ее отношения, ее стиля. «Я живу в Голландии намного дольше, чем Айаан, – пытается объяснить она. – Я в большей степени, чем она, являюсь частью этого общества. Я четырнадцать лет работала с беженцами. И я всегда противостояла тем людям, которые отдаляются от себе подобных, ведут себя высокомерно, потому что стыдятся своего происхождения». Слушая эти обвинения, я думал о рэп-группе из Гааги и их ненависти к «грязному туземному клону».

Здесь присутствовал элемент конкуренции, своего рода соревнования, в котором Айаан не могла победить, опираясь на разум. Соперничество между иммигрантами – не только вопрос возраста или места рождения. Однажды в амстердамском трамвае я видел, как чернокожий суринамец обругал пожилого турка, мешавшего ему пройти. Обругал за то, что тот не говорит «на нормальном голландском языке, как все остальные». В шашлычной около Центрального вокзала я разговорился с владельцем, арабом из Назарета, о Европейском союзе. Голландцы, по примеру французов, только что проголосовали против предложенной Конституции ЕС. Как проголосовал он? «Против, конечно», – ответил он на беглом голландском, но с акцентом. Его позиция сводилась к следующему: «Скоро эти турки и другие иностранцы захотят присоединиться к Европе, но они отстают от нас на пятьдесят лет. Мы не можем позволить себе ждать их».

Фунда знала, что в Нидерландах пресса отзывается о турках лучше, чем о марокканцах. Это вызывало у нее чувство вины. Но турки, заметила она, отличаются от марокканцев. Даже среди неграмотных турок такие вещи, как демократия, права женщин и образование для девушек, считаются само собой разумеющимися. «Турки, – сказала она, – испытывают чувство превосходства. Мы всегда были независимыми, а Марокко находилось под иностранным господством».

Хотя она говорит по-турецки и регулярно бывает в Турции, Фунда чувствует себя дома в Нидерландах. И все же она всегда сознавала, что «в глубине скрывается нечто уродливое». Это проявляется в злобных письмах, которые она часто получает, особенно с тех пор, как стала вести колонку обозревателя в одной из популярных консервативных газет. Каждый раз, когда она пишет что-то критическое о своей стране, Голландии, ей говорят: «Убирайся туда, откуда приехала!»

Фунда не скрывала своего негодования – напротив, подчеркивала его возмущенными жестами. Однако письма не всегда были одинаковыми, со временем их тон изменился. «В 2ооо году меня называли «грязной турчанкой». После 2001 года и взлета Пима Фортейна стали называть «грязным аллохтоном». После Хирси Али я стала «грязной мусульманкой». Она не винит Айаан. «Дело не в ней. Дело в голландцах. То, что выплескивается сейчас, было всегда».

Тео ван Гог не был таким. Фунда работала с ним однажды в телевизионной «мыльной опере», мало чем отличавшейся от «Наджиба и Юлии», о турецкой матери (которую играла Фунда), пытавшейся помешать дочери встречаться с голландским парнем. Ей очень нравилось работать с Тео: «Он был просто прелесть, хотя иногда говорил ужасные вещи». Тео, рассказывала она, можно было убедить в том, что роли турок должны быть более реалистичными, менее стереотипными. Но он был способен и на глупости: «Однажды он сказал мне, что ему удалось вписать в сценарий реплику, на которую никто не обратил внимания. Реплика такая: «Плевал я на Аллаха». Он радо-