Арест

Ермолинского арестовали 24 ноября 1940 года. В своих воспоминаниях он писал: “В начале октября 1940 года я стал замечать, что возле моего дома в Мансуровском переулке прохаживается парочка – чаще всего он и она. Иногда они заходили, словно прячась, и в наш дворик. Я решил, что идет слежка за каким-то домом по соседству”. Но следили почти открыто за ним.

Все произошло, как всегда, ночью. Ворвались, объявили, что арестован, перевернули библиотеку, бумаги. Увезли. На Лубянке после всех процедур его привели в кабинет. “В его режуще солнечном свете (я стоял против окон) передо мной возникли силуэты военных в энкаведистской форме, мне показалось, что их очень много, и все они почему-то, едва я вошел, стали громко кричать на меня. Они кричали негодующе, перебивая друг друга, словно нарочно создавая сутолоку из голосов, но из их крика я все же понял, что меня обвиняют в наглой пропаганде антисоветского, контрреволюционного, подосланного бело-эмигрантской сволочью так называемого писателя Михаила Булгакова, которого вовремя прибрала смерть. Как я ни был сбит с толку, но все же пытался объяснить, что ни я, ни Союз писателей не считаем Булгакова контрреволюционером и что, напротив, мне поручили привести в порядок его сочинения, имеется специальное постановление, и что я… Несвязные обрывки моих объяснений вызывали всеобщий хохот, меня тотчас прерывали и опять, словно состязаясь друг с другом, кричали, пока кто-то коротко не приказал: «Уведите его. Пусть подумает»”[77].

Итак, прозвучало имя Булгакова. Допросы, как было принято, начались спустя две недели. Там были вопросы и о подозрительном обучении Ермолинского на факультете восточных языков японскому языку, и о встречах с итальянцами. Складывалась убедительная картина того, что он мог быть шпионом и японской, и итальянской разведок. Но что-то не склеивалось. И тогда снова вернулись к Булгакову.

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА[78]

обв. Ермолинского Сергея Александровича

от 3–14 декабря 1940 г

ВОПРОС: С писателем БУЛГАКОВЫМ вы знакомы?

ОТВЕТ: С писателем БУЛГАКОВЫМ до его смерти был хорошо знаком.

ВОПРОС: Произведение БУЛГАКОВА “Роковые яйца” вы читали?

ОТВЕТ: Произведение “Роковые яйца” БУЛГАКОВА я читал, когда оно было помещено в альманахе “Недра”.

ВОПРОС: Каково ваше мнение об этом произведении?

ОТВЕТ: Я считаю “Роковые яйца” наиболее реакционным произведением БУЛГАКОВА из всех, которые я читал.

ВОПРОС: В чем заключается реакционность произведения “Роковые яйца”?

ОТВЕТ: Основной идеей этого произведения является неверие в созидательные силы революции.

ВОПРОС: О своем мнении вы как писатель сообщали в соответствующие органы?

ОТВЕТ: О реакционном содержании произведения “Роковые яйца” никуда не сообщал потому, что произведение было опубликовано в печати.

ВОПРОС: С БУЛГАКОВЫМ вы говорили о контрреволюционном содержании этого произведения?

ОТВЕТ: “Роковые яйца” были опубликованы задолго до моего знакомства с БУЛГАКОВЫМ, поэтому разговоров по существу произведения не было, но я помню, что БУЛГАКОВ говорил мне о том, что “Роковые яйца” сыграли резко отрицательную роль в его литературной судьбе, он стал рассматриваться как реакционный писатель.

ВОПРОС: Ваша дружба с контрреволюционным писателем БУЛГАКОВЫМ явление не случайное, а есть результат ваших антисоветских взглядов?

ОТВЕТ: Антисоветских взглядов у меня не было, а о своей дружбе с БУЛГАКОВЫМ, если нужно, могу рассказать. Причем ничего антисоветского в этой дружбе не было.

Протокол записан с моих слов верно и мною прочитан: С. Ермолинский.

Допросил: Оперуполн. 5 отд. 2 отдела ГУГБ НКВД мл. лейтенант госбезопасности (подпись).

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА

Ермолинского Сергея Александровича

от 27 декабря 1940 г

Допрос начался в 11 часов.

Окончился в 0 час. 30 мин

ВОПРОС: 14 декабря 1940. Вы показали, что произведение БУЛГАКОВА “Роковые яйца” является контрреволюционным. Зачем же вы его у себя хранили?

ОТВЕТ: Альманах, в котором было напечатано реакционное произведение “Роковые яйца”, был подарен мне автором в числе других своих произведений. Ничего преступного в этом хранении я не видел.

ВОПРОС: Вы не только хранили его контрреволюционные произведения, но и разделяли его антисоветские взгляды. Следствие требует рассказать о вашей совместной антисоветской работе.

ОТВЕТ: Никакой антисоветской работы я не вел ни с кем, в том числе и с БУЛГАКОВЫМ. Реакционное произведение “Роковые яйца” хранил потому, что оно было подарено мне автором.

ВОПРОС: БУЛГАКОВ в своем автографе на контрреволюционном произведении “Роковые яйца” посвящал вас в свою “литературную неудачу”. Что это за неудача?

ОТВЕТ: БУЛГАКОВ в беседе со мной говорил, что произведение “Роковые яйца” сыграло отрицательную роль в его литературной судьбе потому, что критика квалифицировала его как реакционного писателя.

ВОПРОС: Как БУЛГАКОВ в беседе с вами расценивал свое произведение “Роковые яйца” и как он отнесся к критике?

ОТВЕТ: Разговор по этому поводу происходил давно, мне трудно восстановить в памяти формулировки БУЛГАКОВА. Примерно он называл это произведение сатирическим памфлетом на ряд недостатков советской действительности 1922–1923 годов.

ВОПРОС: Как вы расценивали высказывание БУЛГАКОВА?

ОТВЕТ: Я соглашался с тем, что произведение сатирическое, но говорил, что у критики есть все основания назвать это произведение реакционным.

ВОПРОС: Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с БУЛГАКОВЫМ?

ОТВЕТ: В 1929 году меня с БУЛГАКОВЫМ познакомила его тогдашняя жена БЕЛОЗЕРСКАЯ Любовь Евгеньевна.

ВОПРОС: Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с БЕЛОЗЕРСКОЙ?

ОТВЕТ: С БЕЛОЗЕРСКОЙ Любовью Евгеньевной я познакомился на волжском пароходе примерно в 1929 году.

ВОПРОС: Каковы политические взгляды БЕЛОЗЕРСКОЙ?

ОТВЕТ: Ничего о политических взглядах БЕЛОЗЕРСКОЙ сказать не могу. Тем более за последнее время, так как я с ней совершенно не встречался.

ВОПРОС: Вследствие каких причин вы с ней не встречаетесь?

ОТВЕТ: Охлаждение наших взаимоотношений с БЕЛОЗЕРСКОЙ объясняется тем, что после ее развода с БУЛГАКОВЫМ я продолжал с ним и его женой встречаться и поддерживать дружеские взаимоотношения.

ВОПРОС: БЕЛОЗЕРСКАЯ была в эмиграции?

ОТВЕТ: БЕЛОЗЕРСКАЯ Любовь Евгеньевна в эмиграции была.

ВОПРОС: Что вам известно о жизни БЕЛОЗЕРСКОЙ в эмиграции?

ОТВЕТ: Со слов БЕЛОЗЕРСКОЙ мне известно, что она выехала за границу в первые годы после революции вместе со своим тогдашним мужем литератором ВАСИЛЕВСКИМ. Подробности ее пребывания за границей мне неизвестны, так же, как неизвестны подробности ее возвращения в СССР.

ВОПРОС: Когда и с кем из иностранцев БЕЛОЗЕРСКАЯ была знакома?

ОТВЕТ: Мне известно о ее знакомстве с французом СТЕБЕРОМ. Годы ее знакомства не помню.

ВОПРОС: Вы были знакомы со СТЕБЕРОМ?

ОТВЕТ: Да, с французом СТЕБЕРОМ я был знаком.

ВОПРОС: Когда, где и при каких обстоятельствах вы познакомились со СТЕБЕРОМ?

ОТВЕТ: Год знакомства со СТЕБЕРОМ не помню. Познакомила меня с ним БЕЛОЗЕРСКАЯ на моей квартире по Мансуровскому переулку в доме № 9, кв. 1. Встреч у меня с ним после знакомства не было.

Допрос прерывается.

Протокол записан с моих слов верно и мной прочитан: С. Ермолинский.

Допросил: Оперуполн. 5 отделения 2 отдела ГУГБ НКВД мл. лейтенант госбезопасности: (подпись)[79].

На допросах возникнет имя Пиччини (Пиччин), представителя фирмы “Фиат”, близкого приятеля Курцио Малапарте.

“Марика познакомила нас еще с одной занятной парой, – писала Любовь Евгеньевна в своих мемуарах. – Он – Тонин Пиччин, итальянец, маленький, подвижный, черный, волосатый жук, вспыльчивый, всегда готовый рассердиться или рассмеяться. Она – русская, Татьяна Сергеевна, очень женственная, изящная женщина, влюбленная в своего мужа, всей душой привязанная к России. Представляю себе, как она тосковала, когда ей пришлось вместе с мужем уехать в Италию. Он был инженер, представитель фирмы «Фиат», а их всех «за ненадобностью» (?) выдворили из Союза. Если бы они оба были сейчас живы, они непременно вернулись бы в нашу страну теперь, когда «Фиат» снова стал в чести. М. А. написал им шутливые «домашние» стихи, которые я, конечно, не помню. Вспоминаю лишь строки, касающиеся Пиччина: «Я голову разбу, – кричит. И властно требует ключи», – ключи от машины, которую водила (и неплохо) Татьяна Сергеевна. Они бывали у нас, мы бывали у них. Часто кто-нибудь из них заезжал за нами на машине, чтобы покататься…”[80]

Заметим, однако, что имя самого Малапарте на допросах не прозвучит ни разу. Удивительнее всего, что ни Марику, к тому времени Марию Артемьевну Ермолинскую, ни Белозерскую на Лубянку не вызывали и официально про итальянцев не спрашивали. Хотя, может быть, нам просто не все известно. В истории с арестом Ермолинского всплывут и другие поразительные подробности, к которым я еще вернусь.

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА

обвиняемого Ермолинского Сергея Александровича

от 21 января 1941 г

Начало допроса 11 час

Окончен допрос 15 час. 12 мин

ВОПРОС: Кто из общих знакомых у вас с ПИЧИНИ проживает сейчас в Москве?

ОТВЕТ: Общие знакомые в данное время в Москве проживают следующие: 1. БЕЛОЗЕРСКАЯ Любовь Евгеньевна – быв. жена БУЛГАКОВА. 2. Мать жены ПИЧИНИ – ФЛЕЙШЕР Нина Яковлевна. 3. Сестра жены ПИЧИНИ – ФЛЕЙШЕР Мария Сергеевна, ранее работала в конторе ПИЧИНИ, сейчас не знаю где. 4. МЕНЧУКОВ – журналист, родственник Татьяны Сергеевны ПИЧИНИ, больше никого нет. В настоящее время с указанными лицами знакомства не поддерживаю.

ВОПРОС: БУЛГАКОВ и его жена Елена Сергеевна были знакомы с ПИЧИНИ?

ОТВЕТ: БУЛГАКОВ был знаком с ПИЧИНИ, а Елена Сергеевна не знаю, была ли знакома.

ВОПРОС: У вас были совместные встречи с ПИЧИНИ и с БУЛГАКОВЫМ?

ОТВЕТ: Да, была у меня на даче в Болшево.

ВОПРОС: В каком году?

ОТВЕТ: Год нашей совместной встречи не помню.

ВОПРОС: Каков характер встречи?

ОТВЕТ: Встреча у меня на даче представителя итальянской автомобильной фирмы “Фиат” ПИЧИНИ с писателем БУЛГАКОВЫМ и со мной делового характера не носила.

ВОПРОС: В каких же целях на даче иностранный подданный фашист ПИЧИНИ встречался с советским писателем БУЛГАКОВЫМ и вами?

ОТВЕТ: Никаких целей при встрече на даче не было.

ВОПРОС: Что же вас объединяло с фашистом ПИЧИНИ?

ОТВЕТ: Ничего не объединяло.

ВОПРОС: Однако вы с ним встречались в течение нескольких лет. Чем же это объяснить?

ОТВЕТ: Встречи с представителем итальянской автомобильной фирмы “Фиат” ПИЧИНИ происходили потому, что моя жена с детских лет подруга жены ПИЧИНИ, и резко порывать это знакомство я считал неудобным.

ВОПРОС: Вас с фашистом ПИЧИНИ объединяла совместная антисоветская работа. Следствие требует рассказать об этом.

ОТВЕТ: Никакой совместной антисоветской работы ни с ПИЧИНИ, ни с другими лицами я не вел.

Допрос прерывается.

Протокол записан с моих слов верно и мною прочитан: С. Ермолинский.

Допросил: Оперуполн. 5 отд. 2 отдела ГУГБ НКВД мл. лейтенант госбезопасности (подпись)[81].

Постановление, в котором С. А. Ермолинский “изобличается в том, что является участником антисоветской группы”

На допросах настойчиво проводилась тема антисоветской деятельности Булгакова и необходимость создать видимость некой организации, которой руководил покойный писатель, где Ермолинский был одним из членов. “Подойди к столу и распишись, – говорил ему после избиений следователь в Лефортово. – Тебе предъявлено обвинение по статье 58-й. Прочти, прежде чем подписывать. Читать умеешь, интеллигент с высшим образованием. Видишь – пункт первый: измена родине и шпионаж. Далее – участие в контрреволюционном заговоре и антисоветская пропаганда”[82]. Он не подписывал. А после непрерывных избиений и пыток Ермолинский решил покончить с собой.

Описывал он это так: “Я уже улавливал малейшее шевеление за дверью. Глазок щелкнул, закрылся, я хорошо слышал, как от моей камеры удалялись шаги. В то же мгновение я полоснул осколком по вене на левой руке. Кровь брызнула. Но они бдительны, чертовски бдительны! Ворвались тотчас. В неясном сознании я видел, как вокруг меня суетятся люди, мелькнул человек в белом халате. Мне туго перевязали руку повыше локтя, йодом смазали рану и наложили бинт на порванное место. Нет, рана была неглубока. Я слышал, как они говорили: – В карцер бы его за это… – Нельзя, загнется… – Вам-то что, а мне отвечать?.. Впрочем, мне было все равно, о чем они говорили. Я тихо лежал. Койку в этот день оставили открытой”[83]. Он выжил.

Теперь они говорят, что снимают с него шпионаж, итальянцев, но все больше – о Булгакове:

“– Тебе, как лучшему другу, нужно толково, без длинных рассуждений и объективно изложить антисоветскую атмосферу в доме Булгакова, рассказать о сборищах, проходивших там. Можешь не называть имен, а вот высказывания его самого нас интересуют. – Он положил передо мной лист бумаги. – Или, может быть, тебе легче не писать, а отвечать на вопросы? Изволь, давай так, я согласен.

– Могу по-разному, но боюсь, что мои ответы вас не устроят, потому что в них не может быть ничего порочащего имя моего друга.

И вдруг все ясно стало в моей голове. Я понял, чего от меня добиваются. Все происходившее раньше было не более чем подготовка к этому. Теперь можно трезво разбираться в каждом его слове. И только бы не терять спокойствия”[84].

От него будут требовать, чтобы он подписал протокол с утверждением о том, что Булгаков был вдохновителем всех антисоветских сборищ. Ермолинский отказывался. Они смеялись ему в лицо и говорили, что грех не спихнуть все на покойника. “Но как объяснить этому человечку с кубиками, – вспоминал Ермолинский, – что очернить память друга для меня – подлейшее из предательств? Имеет ли он представление о том, что такое дружба? Здесь одно мерило – цепляние за жизнь. Даруют жизнь – радуйся и ползи!”[85]

Этот субтильный интеллигент, у которого то и дело отнимали очки, стоял насмерть. Тут надо остановиться и еще раз подчеркнуть, что ничего изобличающего Булгакова Ермолинский не подписал. То есть, если бы он когда-то писал доносы или был приставлен к писателю, зачем ему было упираться на следствии ценой постоянных мучений? Так что это ложь. Потому что для него честь и достоинство оставались важными и в тюрьме, и в камере, и перед лицом смерти. И тогда, отказываясь клеветать на мертвого Булгакова, он совершил свой главный, никому неведомый, абсолютно незаметный подвиг. Потому что, если бы его убили на допросе или расстреляли, никто бы никогда этого не узнал. И, конечно же, внутренний голос твердил ему, что он упирается напрасно, и в этом волчьем мире достоинство никому не нужно. Однако он стоял и выстоял. И вот чудо случилось, и дело Ермолинского рассыпалось. Иногда признание или непризнание вины в кабинете на Лубянке могло многое изменить в жизни и судьбе человека. И сейчас следствие застыло. А в июне 1941 года началась война.

В октябре его вместе с другими арестантами бросили в товарный вагон, поезд не раз бомбили, но он дошел до новой тюрьмы. На остановках вынимали трупы, давали селедку и ведро воды на всех. Потом Сергей Александрович узнал, что где-то рядом с ним в столыпинском промерзшем вагоне ехал такой же зэк, как и он, бывший академик Николай Иванович Вавилов. Он умер в Саратовской тюрьме и был похоронен на ее задворках. Когда Ермолинского привели в камеру, ему даже не сказали, в какой город его привезли. Это был Саратов.