Глава 22. ЗАГОВОР «ТРОЙКИ» ПРОТИВ ЛЕНИНА

Глава 22. ЗАГОВОР «ТРОЙКИ» ПРОТИВ ЛЕНИНА

С конца 1921 г. Ленин часто болел и брал продолжительные отпуски. Еще весной 1922 года он успешно провел XI съезд партии, хотя и не был на нем так активен, как на предыдущих съездах. 23 апреля 1922 г. ему делают операцию по извлечению одной из двух пуль, которыми он был ранен летом 1918 г., но уже 27 апреля он участвует в заседании Политбюро. В дальнейшем Ленин целый месяц руководил работой правительства и ЦК, пока его не сразил первый удар болезни, приведший к частичному параличу правой руки и правой ноги и к расстройству речи. Это было 25 мая 1922 г.

Историю болезни Ленина и ее политическое последствие Троцкий описывает со свойственным ему пафосом: «На третий день ко мне пришел Бухарин.

— «И вы в постели?» — воскликнул он в ужасе.

— «А кто еще, кроме меня», — спросил я.

— «С Ильичом плохо: удар, — не ходит, не говорит. Врачи теряются в догадках»…

Ленин считался крепышом, и здоровье его казалось одним из несокрушимых устоев революции. Он был неизменно активен, бдителен, ровен, весел… В конце 1921 г. состояние его ухудшилось…

В марте усилились головные боли… Ленин заболел, оказывается, еще третьего дня. Тогда мне и в голову не приходили какие-либо подозрения. Бухарин говорил вполне искренно, повторяя то, что ему внушали «старшие». В тот период Бухарин был привязан ко мне чисто бухаринской, т. е. полуистерической, полуребяческой привязанностью. Свой рассказ о болезни Ленина Бухарин кончил тем, что повалился ко мне на кровать и, схватив меня через одеяло, стал причитать: «не болейте, умоляю вас: есть два человека, о смерти которых я всегда думаю с ужасом… это Ильич и вы»… Удар был оглушающий. Казалось, что сама революция затаила дыхание… Гораздо позже… я опять вспомнил со свежим удивлением, что мне о болезни Ленина сообщили только на третий день… Это не могло быть случайно. Те, которые давно готовились стать моими противниками, в первую голову Сталин, стремились выиграть время. Болезнь Ленина была такого рода, что сразу могла принести трагическую развязку. Завтра же, даже сегодня могли ребром встать все вопросы руководства. Противники считали важным выгадать на подготовку хоть день… В это время, надо полагать, уже возникла идея «тройки» (Сталин-Зиновьев-Каменев)» (Л. Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 206–209). Вот с этих пор и начинается борьба за наследство еще не умершего, но явно умирающего Ленина. Правда, от первого удара Ленин как будто оправился, даже вернулся к работе в октябре, но в декабре последовал второй, еще более серьезный удар… Ленин медленно, но явно умирал. В Политбюро сидели три претендента в наследники: Троцкий, Зиновьев, Каменев. Ни Сталин — фактический наследник, ни Рыков — юридический наследник никому и в голову не приходили. В отношении Рыкова это вполне понятно, но в отношении Сталина это объяснялось невежеством в деле знания партийной машины и роли в ней Сталина с первых дней его вступления в ЦК (1912). Даже советскую государственную машину никто, включая Ленина, так универсально не знал, как Сталин. В самом деле, Сталин с первых же дней большевистской революции входит беспрерывно в бюро ЦК, потом Политбюро, одновременно Оргбюро, как единственный из членов Политбюро, он нарком национальностей, одновременно нарком государственного контроля (РКИ), он член Реввоенсовета республики от ЦК, он член Коллегии ВЧК — ОГПУ от ЦК, он член Совета труда и обороны от президиума ВЦИК. Эти не номинальные должности, а такие, где Сталин оставил глубокие следы личного творчества. Не забудем, что в семичленном законодательном органе — в Политбюро пять эмигрантов (Ленин, Троцкий, Зиновьев и отчасти Каменев и Рыков) и только два настоящих подпольщика революции в России — Сталин и Томский. В эмиграции были «литераторы партии», как они именовались в протоколах ЦК в марте 1917 г., а в России — организаторы партии и революции. Психологически Сталин был для рабочих большевиков-подпольщиков «свой парень», а эмигранты — «интеллигенты». Это не было секретом, хотя об этом из-за уважения к Ленину не говорили вслух, а только шептались: интеллигенты — завсегдатаи женевских кафе и парижских «бистро» — отсидели царизм за границей, а рабочие большевики, как Томский, и подпольщики, как Сталин, делали революцию. Беглый взгляд на биографии вождей показывал, что каждый из эмигрантов членов Политбюро по одному разу ссылались, а Сталин — семь раз арестовывался, пять или шесть раз ссылался, причем пять раз бежал, чтобы дальше делать революцию, хотя он мог эмигрировать, как эмигрировали «интеллигенты». Все это надо помнить, если мы хотим понять дальнейшее развитие событий.

Первое серьезное столкновение Ленина произошло со Сталиным по вопросу о принципах создания из советских республик РСФСР, Украины, Белоруссии, Грузии, Армении и Азербайджана одной федерации СССР (название «СССР» было выбрано как универсальная форма для мировой федерации, так как в нем нет ни этнического, ни континентального ограничения; вначале Ленин хотел дать название: «Союз советских республик Европы и Азии»). 10 августа 1922 г., по предложению Политбюро, была создана комиссия Оргбюро ЦК по вопросу о федерации с включением туда представителей названных республик. Возглавлял комиссию Сталин, он же представил и проект резолюции комиссии. Согласно проекту, все советские республики входили в РСФСР на правах автономных республик («автономизация»). Сталин поспешил, без ведома Ленина, направить свой проект Центральным Комитетам компартий Грузии, Армении, Азербайджана, Украины, Белоруссии. Грузия отклонила проект с мотивировкой: «Предлагаемое на основании тезисов т. Сталина объединение в форме автономизации независимых республик считать преждевременным. Объединение хозяйственных усилий и общей политики считаем необходимым, но с сохранением всех атрибутов независимости» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 556). Белоруссия высказалась за сохранение старой формы договорных отношений между республиками. Украина колебалась, Азербайджан и Армения поддержали идею Сталина.

Комиссия Оргбюро 24 сентября приняла за основу проект Сталина. 25 сентября Ленин затребовал к себе в Горки все материалы Комиссии Сталина. Но, как отмечает официальный комментатор, «одновременно, не дожидаясь указаний Ленина и без рассмотрения этого вопроса в Политбюро, секретариат ЦК разослал резолюцию комиссии всем членам и кандидатам ЦК к пленуму, назначенному на 5 октября» (там же, стр. 558). Недовольный этим, Ленин 26 сентября пишет Каменеву, временному председателю Политбюро, письмо для членов Политбюро с требованием обсудить данный вопрос («вопрос архиважный. Сталин немного имеет стремление торопиться»). Ленин сообщает, что на личной встрече, 26 сентября, «одну уступку Сталин уже согласился сделать» (по параграфу № 1 его проекта) — эта уступка Сталина принципиально меняла всю схему объединения в духе Ленина: советские республики не «вступают в РСФСР», как этого требовал Сталин, а вместе с РСФСР образуют новую федерацию суверенных советских республик. Однако Сталин свою уступку рассматривал, как уступку терминологическую, а не по существу дела. Составляя вместе q РСФСР юридически новую федерацию, фактически союзные республики должны быть подчинены органам верховной власти РСФСР. Предложение же Ленина о «равноправии и суверенитете» (Ленин, конечно, был того же мнения, что и Сталин, но искал формулу пропагандно более эластичную) Сталин в письме членам Политбюро от 27 сентября оценил как позицию «национального либерализма» (там же, стр. 558).

Остальные пункты проекта Сталина, которые критикует Ленин, следующие:

§ 2 у Сталина изложен так:

Постановления ВЦИК РСФСР, Совнаркома и СТО обязательны для союзных республик (Ленин, там же, стр. 557).

Ленин предлагает: изменить его в соответствии с изменением § 1, а именно создать новые законодательный и исполнительный органы новой федерации;

§ 4 у Сталина изложен так:

Наркоматы финансов, продовольствия, труда и народного хозяйства союзных республик подчинены соответствующим наркоматам РСФСР;

Ленин предлагает слить эти наркоматы в общесоюзные наркоматы;

§ 5 у Сталина изложен так:

Остальные наркоматы (юстиции, просвещения, земледелия, внутренних дел, здравоохранения, социального обеспечения) считать самостоятельными, но органы ГПУ союзных республик подчиняются ГПУ РСФСР.

Ленин предлагает: республиканские наркоматы — самостоятельны, в том числе и ГПУ, но могут быть учреждены совместные съезды или конференции соответствующих наркоматов с совещательным характером (там же, стр. 211–212 и стр. 557).

В своем сопроводительном письме на имя Политбюро Сталин отводит все три поправки Ленина: поправка к § 2 «не может быть, по моему мнению, принята. Существование двух ЦИК-ов в Москве не дает ничего, кроме конфликтов и дискуссий…», поправка к § 4 не приемлема, здесь «сам т. Ленин немного торопится, предлагая слияние наркоматов… Едва ли можно сомневаться, что такая «торопливость» дает горючее защитникам независимости во вред национал-либерализму т. Ленина» (Л. Троцкий, Сталинская школа фальсификации, стр. 66–67).

Неизвестна реакция Ленина на эти замечания Сталина, но в день заседания Политбюро — 6 октября Ленин пишет Каменеву: «Великодержавному шовинизму объявляю войну не на жизнь, а на смерть. Надо абсолютно настоять, чтобы в союзном ЦИК председательствовали по очереди

русский

украинец

грузин и т. д.

Абсолютно!» (Ленин, там же, стр. 214).

6 октября Политбюро, в отсутствие Ленина, обсудило проект Сталина и возражения Ленина. Обмен записками между Каменевым и Сталиным на заседании показывает остроту положения. Каменев пишет Сталину: «Ильич объявляет войну в защиту независимости» (республик), Сталин отвечает: «Я думаю, что мы должны быть твердыми с Лениным» (П. Поспелов, В. И. Ленин. Биография, 2-ое изд., 1963, стр. 611).

Политбюро, как и ЦК в целом, не разделяло позиции Сталина. Оно решило создать новую комиссию (Сталин, Молотов, Орджоникидзе, Мясников) и переработать коренным образом проект Сталина на основе замечаний Ленина. Вынужденный исполнить это решение, Сталин проявил нелояльность по отношению к Ленину. Официальный комментатор Сочинений Ленина пишет, что, рассылая членам ЦК новый проект, Сталин умалчивал, что новый проект родился в результате принципиальных замечаний Ленина, но — что еще хуже: «смазывалась коренная разница между проектом «автономизации» и ленинским проектом, утверждалось, что новая резолюция представляла собой лишь «более уточненную формулировку резолюции комиссии Оргбюро, которая в основе правильная и безусловно приемлемая» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 558–559).

Пленум 6 октября принял резолюции о создании СССР на принципах, изложенных Лениным в критике проекта Сталина. Сталин даже после этого продолжал бороться за свою «автономизацию», что составит потом и сущность так называемого «грузинского вопроса».

Другой вопрос, по которому у Ленина были принципиальные разногласия со Сталиным, касался закона монополии внешней торговли. Сталин, Зиновьев и Каменев провели через пленум ЦК от 6 октября решение, по которому пересматривались основы монополии внешней торговли, разрешался свободный ввоз и вывоз ряда товаров. Ленин был крайне возмущен. В письме к Сталину для членов ЦК Ленин оценил решение пленума как «срыв монополии внешней торговли» и потребовал отсрочить его выполнение на два месяца — «до следующего пленума ЦК» (там же, стр. 221–222). Сталин разослал копии письма Ленина членам ЦК. В сопроводительном письме Сталин писал: «Письмо т. Ленина не разубедило меня в правильности решения пленума ЦК… Тем не менее, ввиду настоятельного предложения Ленина об отсрочке решения пленума ЦК, я голосую за отсрочку с тем, чтобы вопрос был вновь поставлен на следующий пленум с участием т. Ленина» (там же, стр. 563).

Отметим тут же, что когда Ленин сообщил Сталину 15 декабря 1922 г., что он заключил «соглашение с Троцким о защите моих взглядов на монополию внешней торговли… и уверен, что Троцкий защитит мои взгляды нисколько не хуже, чем я» (там же, стр. 338–339), то Сталин решил предупредить образование блока Ленин-Троцкий. Поэтому в письме к членам ЦК в тот же день Сталин пишет: «Ввиду накопившихся за последние два месяца новых материалов… говорящих в пользу сохранения монополии, считаю своим долгом сообщить, что снимаю свои возражения против монополии внешней торговли» (там же, стр. 589). Разумеется, «новые» материалы были те же самые старые материалы, но новым во всем политическом развитии партии был этот явно обозначившийся, для дела Сталина очень опасный блок Ленина и Троцкого. Его надо было любой ценой предупредить. Для Сталина, как для «тройки» вообще, Троцкий, действующий по мандату Ленина, был хуже, чем сам Ленин. Партия наглядно увидела бы, кого Ленин метит в свои преемники.

Именно между двумя ударами (май и декабрь) происходит особенное сближение между Лениным и Троцким. С 10 октября Ленин возвращается к работе. Троцкий пишет, что «Ленин чуял, что в связи с его болезнью, за его и за моей спиной плетутся пока что почти неуловимые нити заговора. Он готовился дать "тройке" отпор» (Л. Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 212). Последние недели перед вторым ударом Ленин беседует с Троцким, предлагая Троцкому стать заместителем. Троцкий отказывается (это подтверждают и официальные партийные документы). Мотив отказа Троцкого не очень скромный: «Нет никакого сомнения в том, что для текущих дел Ленину было удобнее опираться на Сталина, Зиновьева или Каменева… Ленину нужны были послушные практические помощники. Для такой роли я не годился» (там же, стр. 214–215).

Ленин настаивал, во время новой встречи, на своем предложении, говоря, что «нам нужна радикальная личная перегруппировка» — и что новое положение помогло бы Троцкому «перетряхнуть» аппарат. Когда в ответ Троцкий сказал, что все зло заключается не столько в государственном бюрократизме, сколько в партийном и во взаимном укрывательстве влиятельных групп, собирающихся вокруг иерархии партийных секретарей, то «чуть подумав, Ленин поставил вопрос ребром: «вы, значит, предлагаете открыть борьбу не только против государственного бюрократизма, но и против Оргбюро ЦК»… Оргбюро ЦК означало самое средоточие сталинского аппарата». — «Пожалуй, выходит так». — «Ну, что ж, — продолжал Ленин, явно довольный тем, что мы назвали существо вопроса, — я предлагаю вам блок: против бюрократизма вообще, против Оргбюро, в частности». — «С хорошим человеком лестно заключить хороший блок», — сказал я. Мы условились встретиться снова через некоторое время… Он намечал создание комиссии ЦК… Мы оба должны были войти туда. По существу эта комиссия должна была стать рычагом разрушения сталинской фракции» (Л. Троцкий, там же, стр. 216–217). Троцкий даже не подозревает, какой это великий комплимент по адресу Сталина, что признанные вожди октябрьского переворота — Ленин и Троцкий — должны заключить блок, чтобы свергнуть одного Сталина!

Мог бы блок иметь успех, удалось бы свергнуть Сталина? На эти вопросы ответить не очень просто. В иерархии партаппарата позиция Сталина была почти неотразима, в ЦК он имел надежное большинство из личных сторонников, в лице «тройки» создалась сила, готовая противостоять даже Ленину. Троцкий ставит тот же вопрос и дает ответ: «Смог бы Ленин провести намеченную им перегруппировку руководства? В тот момент — безусловно» (там же, стр. 218). Однако это не кажется, очень уж бесспорным в свете последующих событий. Но уже совершенно неубедительно звучит второй ответ Троцкого: «Более того. Я не сомневаюсь, что если б я выступил накануне XII съезда в духе «блока» Ленина-Троцкого против сталинского бюрократизма, я бы одержал победу и без прямого участия Ленина» (стр. 219). Вся ситуация в «иерархии партийных секретарей» и все факты расстановки сил внутри партии, даже сама тщательная подготовка «тройкой» XII съезда решительно говорят против уверенности, точнее, самоуверенности Троцкого, что он и один справился бы с задачами «блока». Впрочем, Троцкий и не собирался двинуться в такой бой, несмотря на всю помощь и подталкивание Ленина. Еще 21 декабря, когда по вопросу о монополии внешней торговли «тройка» капитулировала (правда, Зиновьев в угоду Сталину еще храбрился) и ЦК пересмотрел свое старое решение, Ленин писал Троцкому: «Как будто удалось взять позиции без единого выстрела простым маневренным движением. Я предлагаю не останавливаться и продолжать наступление» (Ленин, ПСС, т. 54, стр. 327–328).

Почему же Троцкий не последовал этому призыву Ленина «продолжать наступление»?

Прежде, чем выслушать Троцкого на этот счет, изложим содержание двух других важнейших ленинских документов: 1) Завещание Ленина («Письмо к съезду»), 2) Записка Ленина «К вопросу о национальностях или об "автономизации"».

13 декабря 1922 г. у Ленина было два приступа болезни, а 15–16 декабря произошло резкое ухудшение здоровья. 18 декабря происходит пленум ЦК, который специальным постановлением возлагает на Сталина персональную ответственность за соблюдение режима, установленного врачами для Ленина. В ночь с 22 на 23 декабря у Ленина второй удар — наступает паралич правой руки и ноги. Но того же 23 декабря Ленин, словно предчувствуя приближение конца, просит врачей разрешить ему продиктовать стенографистке в течение пяти минут, так как его «волнует один вопрос». Однако и ЦК, и врачи одинаково не хотели, чтобы Ленин писал. Тогда, по свидетельству сестры Ленина — М.Ульяновой, Ленин предъявил ультиматум: или ему разрешат несколько минут диктовать свой «дневник», или он бросит лечиться. Он получает разрешение и 23 декабря 1922 г. начинает диктовать свое знаменитое «Завещание» («Письмо к съезду»). 24 декабря после совещания Сталина, Каменева и Бухарина с врачами Политбюро вынуждено подтвердить решение:

1. Ленину разрешается диктовать ежедневно 5-10 минут, но это не должно носить характер переписки, и Ленин на эти записки не должен ждать ответа. Свидания запрещаются.

2. «Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Ленину ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 710).

Это значит, что Ленину закрыт доступ к любой политической информации, а главное — ко всем документам ЦК. Следить за соблюдением этого режима должен Сталин. Все-таки есть одно лицо из Политбюро, с которым Ленин свободно может говорить на политические темы и информироваться у него — это сам Сталин во время его «дежурных» визитов к Ленину. Ведь это сам Сталин описал один из своих визитов к Ленину во время ранней стадии болезни Ленина. Ленин Сталину говорил: «Мне нельзя читать газеты, мне нельзя говорить о политике, я старательно обхожу каждый клочок бумаги,… боясь, как бы он не оказался газетой и как бы не вышло из этого нарушения дисциплины». Но Сталин замечает к рассказу Ленина: «Я хохочу и превозношу до небес дисциплинированность тов. Ленина. Тут же смеемся над врачами, которые не могут понять, что профессиональным политикам, получившим свидание, нельзя не говорить о политике» (Сталин, Соч., т. 5, стр. 135).

Понятно, о какой «политике» Сталин говорил с Лениным и какой информацией он его снабжал.

События с Лениным и вокруг Ленина с 23 декабря (когда Ленин начал писать «Завещание» (и до 6 марта 1923 г., когда он порвал всякие отношения со Сталиным, поддаются приблизительной реконструкции благодаря трем источникам:

1) «Дневнику дежурных секретарей Ленина» (21 ноября 1922 г. — 6 марта 1923 г.), 2) отрывочным комментариям редакции Сочинений Ленина пятого издания, 3) самим «запискам» Ленина.

При всей его субъективности по отношению к Сталину и оценке политических событий, Троцкий является дополнительным источником, так как все факты и документы, которые он приводит, прямо или косвенно подтверждены теперь и советскими историками.

Записку 23 декабря 1922 г. Ленин продиктовал своей секретарше М. Володичевой. В «дневнике» сказано: «Перед тем, как начать диктовать (Ленин), сказал: "Я хочу вам продиктовать письмо к съезду. Запишите". Продиктовал быстро, но болезненное состояние его чувствовалось» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 474).

Сущность этой части «Письма к съезду» сводится к тому, что Ленин предлагает: 1) увеличить число членов ЦК «до нескольких десятков или даже до сотни… Я думаю, что такая вещь нужна и для поднятия авторитета ЦК, и для серьезной работы по улучшению нашего аппарата, и для предотвращения того, чтобы конфликты небольших частей ЦК могли получить слишком непомерное значение для всех судеб партии» и

2) «придать законодательный характер на известных условиях решениям Госплана, идя навстречу требованиям т. Троцкого» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 343). Эта часть «Письма» была послана Сталину в тот же день, но, как отмечает официальный комментатор, «в протоколах заседаний Политбюро и пленумов ЦК не упоминается об этой записи Ленина» (там же, стр. 593). Более чем вероятно, что ее Сталин скрыл даже от членов «тройки». Такое предположение основывается не только на отсутствии упоминания этой части «письма» в бумагах руководящих органов ЦК, но и на том факте, что, делая политический отчет ЦК на XII съезде (апрель 1923), Зиновьев совершенно игнорирует установки Ленина, тогда как Сталин говорит о необходимости увеличения членского состава ЦК, выдавая это предложение за свое собственное (об этом у нас еще будет речь). В дальнейшем здоровье Ленина начало опять улучшаться. Он имеет разрешение диктовать 30–40 минут в день. Когда впоследствии «тройка» отказалась исполнить «Завещание» Ленина, она выдавала его за продукцию больного ума умирающего паралитика. Между тем, официальный комментатор пишет: «Будучи тяжело больным физически, Ленин сохранил полную ясность мысли, необычайную силу воли, величайший оптимизм» (там же, стр. 592). Ленин надеется, что он сможет выступить на предстоящем XII съезде и там сам изложит свои предложения и аргументы. Тем интенсивнее он работает. С одной стороны, он продолжает диктовать «Завещание» (с 24 декабря по 4 января 1923 г.), с другой, диктует статьи на актуальные темы для «Правды» («Странички из дневника», «О кооперации», «О нашей революции» (по поводу записок Н. Суханова), «Как нам реорганизовать Рабкрин», «Лучше меньше, да лучше»). Политбюро тоже думает, что Ленин будет в состоянии выступать на XII съезде, чем и объясняется решение Политбюро ЦК от 11 января назначить Ленина докладчиком по политическому отчету ЦК XII съезду.

Нет никаких указаний, что Сталин получил, кроме упомянутой первой части «письма», его продолжение. М. Володичева писала уже в период единовластия Сталина в 1929 г. (что заставляет относиться к ее свидетельствам этого периода критически):

«Все статьи и документы, продиктованные Лениным, переписывались по желанию Ленина в пяти экземплярах, из которых один просил оставлять для него, три Надежде Константиновне и один в свой секретариат (строго секретно)… На запечатанных сургучной печатью конвертах, в которых хранились копии документов, он просил отмечать, что вскрыть может лишь Ленин, а после его смерти Надежда Константиновна (черновики копий мною сжигались)» (там же, стр. 592–593).

Очень похоже, что Сталин здесь задним числом создает себе алиби, ибо совершенно невозможно допустить, чтобы Сталин не интересовался «продолжением» записи Ленина, а секретарши Ленина — люди, назначенные сюда Сталиным (в том числе и его жена Надежда Аллилуева), которые хорошо знают, что Ленин умирает, но Сталин остается. Интересно, что Сталин, который впоследствии расстрелял многих жен «врагов народа», не тронул ни одной из секретарш Ленина.

Основная часть «Завещания» заключена в записях 24–25 декабря и приписке от 4 января 1923 г. Если Сталин скрывал его от партии на протяжении 30 лет, то наследники Сталина, опубликовав его, тем не менее интерпретируют его нелояльно, просто антиленински.

На самом деле «Завещание» не содержит ничего двусмысленного и не допускает разных интерпретаций. Вот вкратце его характеристика членов ЦК:

Сталин: «Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью»;

Троцкий: «Тов. Троцкий… отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела»;

Зиновьев и Каменев: «Октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не является случайностью, но он так же мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому»;

Бухарин: «Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения с очень большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики»);

5) Пятаков: «Затем Пятаков — человек несомненно выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся администраторством,… чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе. Конечно, и то и другое замечание делаются мною для настоящего времени в предположении, что эти оба (Бухарин и Пятаков. — А. А.) выдающиеся и преданные работники не найдут случая пополнить свои знания и изменить свои односторонности» (24–25 декабря 1922 г.) (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 345–346).

Потом, 4 января 1923 г. последовало «Добавление к письму от 24 декабря 1922 г.». В этом «добавлении» и вся суть «Завещания» Ленина. Там сказано: «Сталин слишком груб… Этот недостаток становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от т. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив… меньше капризности и т. д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью… Но с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношениях Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение» (там же, стр. 346).

Хотя характеристики Ленина руководителям ЦК несколько напоминают характеристику, которую давал незабвенный Собакевич губернскому прокурору, все же из этих характеристик вытекают ясные политические выводы. Однако не те, которые делают официальные историки, но также и не те, которые делает Троцкий. Троцкий думает, что Ленин хотел провести в верхах партии такую перестройку руководящих кадров и создать «такие условия в партии, которые дали бы мне возможность стать заместителем Ленина, по его мысли: преемником на посту председателя совнаркома… Бесспорная цель завещания: облегчить мне руководящую работу» (Л. Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 217).

Троцкий ошибается. Это вовсе не вытекает из «Завещания». Правда, Троцкий назван «самым способным человеком в ЦК», но «самый способный человек» еще не значит самый способный большевик. Кроме того, в такой характеристике Троцкого Ленин явно ошибся. Поскольку у Ленина речь идет о политической «способности», то самым способным оказался тот, кого Ленин хотел вообще убрать — Сталин. Ведь о величии или ничтожестве политического деятеля судят по его успехам в политике, а не в публицистике или в ораторском искусстве, тем более не по тому, что он о себе думает.

Весь смысл «Завещания» в следующем: в ясном сознании чувства приближающегося конца своей жизни Ленин пришел к сокрушительному для своего наследства выводу: во главе партии и государства он оставляет Политбюро, в котором нет ни одного политика без крупного политического порока, а один даже предрасположен к криминальным преступлениям — Троцкий небольшевик, Зиновьев и Каменев способны на новую измену («октябрьский эпизод» Ленин в свое время оценил как измену), Сталин — не лоялен и способен злоупотребить властью, Бухарин — схоласт и марксист без диалектики. Остались еще два члена Политбюро, которых Ленин не упомянул: Рыков и Томский, но Рыков дореволюционный «примиренец», революционный «дезертир» (уход из советского правительства в ноябре 1917 г.), а Томский постоянно боролся с Лениным за «самостоятельность» комфракций в иерархии профсоюзов, за их независимость от ЦК. Едва ли они, будучи даже упомянуты, заслужили бы характеристики без оговорок. Хотя Ленин никого из них не требует снять, кроме Сталина, но хочет, чтобы они все были поставлены под контроль расширенного ЦК, ибо без этого, по Ленину, перечисленные им «качества двух выдающихся вождей современного ЦК (Троцкого и Сталина. — А. А.) способны ненароком привести к расколу» (там же, стр. 345). Заметим: Ленин все-таки не отметил у Сталина, в отличие от других, ни одного из его политических изъянов, хотя они у него были, что касается «грубости» и «нелояльности», то Сталин впоследствии будет признаваться в этих своих качествах, присовокупляя смягчающие вину обстоятельства: да, товарищи, говорил Сталин, это верно, я груб и нелоялен по отношению к тем, кто издевается над ленинизмом!

Но после того, как было составлено политическое «Завещание» Ленина, весь вопрос сводился к тому, кто из названных в нем лиц наилучшим образом воспользуется им. Вот здесь Сталин показал такой высокой класс тактического искусства, в котором все рецепты Макиавелли и достижения Ленина кажутся просто детским лепетом.

К Сталину Ленин возвращается еще раз в записках «К вопросу о национальностях или об "автономизации"» от 30 и 31 декабря 1922 г. Краткая история возникновения этих записок такова. В Закавказье была создана локальная федерация из трех советских республик — Азербайджана, Армении и Грузии. Над компартиями трех республик был поставлен Закавказский крайком партии во главе с С. Орджоникидзе. Заккрайком не считался с «суверенитетом» республик, а Орджоникидзе чувствовал себя вроде если не «великого визиря», то в роли кавказского наместника Москвы. По существу он был прав, но Ленин придавал большое значение как раз вежливой форме правления своего сатрапа, особенно в такой чувствительной стране, как Кавказ (он даже писал в 1921 г. особое письмо коммунистам Кавказа, чтобы они не копировали московской политики, а в соответствии с национально-бытовыми условиями видоизменяли ее). Когда Орджоникидзе начал управлять Грузией, минуя руководящие органы Грузии, то ЦК Грузии 22 октября подал в отставку. Положение осложнилось еще и тем, что на одном из совещаний Орджоникидзе, исчерпав, видимо, все другие аргументы, дал сильную пощечину одному из сторонников грузинского ЦК в присутствии заместителя Ленина — Рыкова. Руководители компартии Грузии во главе со старыми большевиками Буду Мдивани и Махарадзе обратились с жалобой на Орджоникидзе в ЦК партии в Москве. ЦК назначил комиссию в составе Дзержинского (председатель), Мануильского и Капсукас-Мицкевича (25 ноября 1922 г.). Так как Сталин безусловно поддерживал «великодержавника» Орджоникидзе против «социал-националиста» Б. Мдивани (Мдивани хотел, чтобы Грузия вступила прямо в состав СССР, минуя Закавказскую федерацию — в этом был весь «национал-уклонизм»), вернувшись из Грузии, Дзержинский доложил Ленину грузинское дело в угодном Сталину свете. Ленин усомнился в объективности Дзержинского, так как начал получать из Грузии убедительные факты не только о произволе Орджоникидзе, но и об укрывательстве его со стороны Сталина. Отсюда родились названные записи по национальному вопросу. В записке от 30 декабря Ленин говорит, что он два раза собирался (на октябрьском и декабрьском пленумах ЦК) вмешаться «в пресловутый вопрос об автономизации», но ему оба раза помешала болезнь. На какой стороне собирался выступить Ленин — на стороне Орджоникидзе и Сталина или на стороне «национал-уклонистов» или «социал-националистов», как их первоначально окрестил Сталин, — довольно ясно показывают сами записки. Официальные историки до сих пор фальсифицируют Ленина, утверждая, что Ленин якобы осуждал «национал-уклонистов» во главе с Мдивани, на самом деле Ленин осуждал изобретателя этого ярлыка и главного виновника преследования грузинских большевиков — Сталина и его помощников Дзержинского и Орджоникидзе. Ленин говорит, что после беседы с вернувшимся из Грузии главой комиссии ЦК (она ездила туда 25 ноября) он вынес «только самые тяжелые опасения… Если дело дошло до того, что Орджоникидзе мог зарваться до применения физического насилия, то можно себе представить, в какое болото мы слетели. Видимо вся эта затея «автономизации» (затея Сталина. — А. А.) в корне была неверна… Я думаю, что тут сыграли роковую роль торопливость и административное увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого «социал-национализма». Озлобление вообще играет в политике обычно самую худую роль» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 356–357). Обвиняя нерусских — Дзержинского, Орджоникидзе, Сталина в великорусском шовинизме, Ленин делает одно интересное замечание: «известно, что обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настроения» (там же, стр. 358). В записке по тому же вопросу от 31 декабря Ленин произносит над Сталиным убийственный политический приговор. Ленин пишет: «В данном случае по отношению к грузинской нации мы имеем типичный пример того, где сугубая осторожность, предупредительность и уступчивость требуются с нашей стороны… Тот грузин, который пренебрежительно относится к этой стороне дела, пренебрежительно швыряется обвинением в «социал-национализме» (тогда как он сам является настоящим и истинным не только «социал-националом», но и грубым великорусским держимордой), тот грузин, в сущности, нарушает интересы пролетарской классовой солидарности…» (там же, стр. 360). Кончая записки по национальному, в частности по грузинскому вопросу, Ленин требует «примерно наказать Орджоникидзе», «доследовать и расследовать вновь все материалы комиссии Дзержинского на предмет исправления той громадной массы неправильностей и пристрастных суждений, которые там несомненно имеются» (там же, стр. 361). Ленин делает вывод: «Политически ответственными за всю эту поистине великорусско-националистическую кампанию следует сделать, конечно, Сталина и Дзержинского» (там же, стр. 361). По свидетельству секретарши Ленина — Л. Фотиевой, Ленин хотел к XII съезду опубликовать данные записки в виде одной статьи по национальному вопросу в «Правде» (см. письмо Л. Фотиевой Сталину в приложении к книге Bertram D. Wolfe, Khrushchev and Stalin"s Ghost, p. 278, Praeger, New York). Несмотря на тяжесть болезни, Ленин продолжает настойчиво и детально интересоваться грузинским вопросом. Из этого уже видно, что он действительно готовит «бомбу» против Сталина на XII съезде, как он сам выразился в одной из бесед с Фотиевой, делая из грузинского вопроса принципиальный вопрос национальной политики партии вообще.

Под 30 января запись Л. Фотиевой в «Дневнике» гласит: «24 января Владимир Ильич вызвал Фотиеву и дал поручение запросить у Дзержинского или Сталина материалы комиссии по грузинскому вопросу и детально их изучить. Поручение это дано Фотиевой, Гляссер и Горбунову. Цель — доклад Ленину, которому требуется это для партийного съезда. О том, что вопрос стоит в Политбюро, он, по-видимому, не знал. В четверг, 25 января, он спросил, получены ли материалы. Я ответила, что Дзержинский приедет лишь в субботу… В субботу спросила Дзержинского, он сказал, что материалы у Сталина. Послала письмо Сталину… Вчера, 29 января, Сталин звонил, что материалы без Политбюро дать не может. Спрашивал, не говорю ли я Владимиру Ильичу чего-нибудь лишнего, откуда он в курсе текущих дел… Сегодня Владимир Ильич… сказал, что будет бороться, чтобы материалы дали» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 476–477).

Действительно, 1 февраля 1923 г. Политбюро выносит решение о выдаче Ленину материалов комиссии Дзержинского. Поручая эти материалы для разработки своим сотрудникам, Ленин сказал: «Если бы я был на свободе (сначала оговорился, а потом повторил, смеясь: если бы я был на свободе), то я легко бы все это сделал сам» (там же, стр. 478). Но Ленин не знает, что тем временем Политбюро утвердило отчет и выводы комиссии с осуждением грузинских «социал-националистов» и полностью подтвердило политику Сталина — Орджоникидзе. Материалы комиссии Ленин получил не без сопротивления Сталина. Фотиева вспоминает, что на заседании Политбюро Каменев сказал, что «поскольку Ленин настаивает, будет даже хуже не давать», на что Сталин ответил: «Не знаю. Пусть делает, что хочет» и потребовал, чтобы его освободили от ответственности за режим больного, но с этим Политбюро не согласилось (Фотиева, «Из воспоминаний», стр. 64–65).

3 февраля Ленин спрашивает Фотиеву, просмотрела ли она грузинские материалы и стоял ли данный вопрос в Политбюро. Когда Фотиева ответила, что она не имеет права говорить об этом, Ленин спросил: «Вам запрещено именно и специально об этом?» — «Нет, вообще я не имею права говорить о текущих делах». — «Значит, это текущее дело?» Фотиева замечает: «Я поняла, что сделала оплошность» (там же, стр. 479). 5 февраля Ленин подробно расспрашивает другую секретаршу — М. Гляссер, как продвигается обработка материалов комиссии Дзержинского. Он узнает, что доклад ему будет сделан через три недели, а до съезда еще шесть недель.

В записи Л. Фотиевой от 12 февраля сказано, что врачи так расстроили Ленина своими запрещениями газет, информации и свиданий, что «у него дрожали губы». У «Владимира Ильича создалось такое впечатление, что не врачи дают указания Центральному Комитету, а ЦК дает инструкции врачам» (там же, стр. 485).

14 февраля Л. Фотиева записала, что Ленин очень торопит с докладом по грузинскому вопросу и поручает сообщить члену президиума ЦКК А. Сольцу, что он, Ленин, «на стороне обиженного» (то есть на стороне Мдивани и его сторонников), то же самое сообщить «кому-либо из обиженных» (там же, стр. 486, 607).

3 марта сотрудники Ленина представили Ленину письменный доклад о результатах изучения ими материалов Дзержинского.

5 марта Ленин продиктовал два письма — одно Троцкому, другое — Сталину, а 6 марта написал письмо Мдивани, Махарадзе и другим. Из них самое важное письмо — письмо Сталину.

По сообщению официального комментатора, Ленин узнал, что Политбюро от 25 января 1923 г. утвердило выводы комиссии Дзержинского. Предварительно изучив материалы этой комиссии через своих собственных сотрудников, выводы которых у него уже были на руках, Ленин пришел к заключению, что нужно протестовать против решения Политбюро на предстоящем пленуме ЦК. Сам выступать Ленин не может, но кому же поручить? Зиновьев и Каменев для Ленина заранее отпадают, тогда остается только Троцкий. Предварительно выяснив позицию Троцкого по грузинскому вопросу, оказавшуюся идентичной с позицией Ленина, и в ложной надежде, что у Троцкого хватит смелости выступить против «тройки» и за «блок» Ленина — Троцкого, Ленин пишет ему следующее письмо:

«Строго секретно. Лично.

Уважаемый т. Троцкий!

Я просил бы Вас очень взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Дело это сейчас находится под «преследованием» Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив. Если бы Вы согласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным. Если вы почему-нибудь не согласитесь, то верните мне все дело. Я буду считать это признаком Вашего несогласия. С наилучшим товарищеским приветом Ленин» (Ленин, ПСС, т. 54, стр. 329).

Вспоминая по свежим следам историю этого письма, Троцкий писал: «Два секретаря Ленина Фотиева и Гляссер служат связью. Вот, что они мне передают. Ленин до крайности взволнован сталинской подготовкой предстоящего партийного съезда… «Владимир Ильич готовит против Сталина на съезде бомбу». Это дословная фраза Фотиевой: Слово «бомба» принадлежит Ленину, а не ей. Владимир Ильич просит Вас взять грузинское дело в свои руки» (Л. Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 220).

Троцкий убедился, что «на примере политики Сталина Ленин хотел вскрыть перед партией, и притом беспощадно, опасность бюрократического перерождения диктатуры…

— Каменев едет завтра в Грузию на партийную конференцию, — говорю я Фотиевой. Я могу познакомить его с ленинскими рукописями, чтобы побудить его действовать в Грузии в надлежащем духе. — Через четверть часа Фотиева возвращается (Ленин и Троцкий жили в разных домах в Кремле. — А. А.): «Ни в коем случае. Ленин говорит: «Каменев сейчас же все покажет Сталину, а Сталин заключит гнилой компромисс и обманет» (там же, стр. 222).

6 марта Ленин пишет Мдивани, Махарадзе и др.: «Уважаемые товарищи! Всей душой слежу за Вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь. С уважением Ленин» (Ленин, ПСС, т. 54, стр. 330).

Копия этого письма адресована не только Троцкому, но и Каменеву. Когда удивленный Троцкий наводит справку, почему же Ленин изменил свое мнение о Каменеве, то Фотиева сообщила, что Ленин сказал: «чтобы не опоздать, приходится прежде времени выступать» (Л. Троцкий, там же, стр. 223).

Но спешит и Сталин тоже. Он знает, что Ленин резко осуждает необъективную комиссию Дзержинского. Поэтому Сталин направляет в Грузию новую комиссию в составе Каменева и Куйбышева. Едва Каменев и Куйбышев прибыли в Тифлис, они получили телеграмму Сталина: у Ленина новый тягчайший удар. Если перед отъездом Каменев еще колебался в пользу Ленина, то теперь он решил действовать в духе Сталина — Орджоникидзе — Дзержинского.

Ленин действительно спешит. События начинают принимать драматический оборот. Порою кажется, что «бомба» Ленина против Сталина взорвется еще до открытия съезда. Апогея внутрипартийная драма достигает 5 марта, когда Ленин пишет следующее письмо Сталину:

«т. Сталину. Строго секретно. Лично.

Копия т.т. Каменеву и Зиновьеву.

Уважаемый т. Сталин!

Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения.

С уважением Ленин» (Ленин, ПСС, т. 54, стр. 329–330).

Факт разрыва Ленина со Сталиным способен произвести в партии оглушительное впечатление, но едва ли самые ярые ученики Ленина поймут его мотив, когда оскорбленное чувство капризной и, конечно, нервной женщины ставится выше интересов партии. Многие увидят в этом поступке Ленина если не отрыжки мещанства, то запоздалое рыцарство «потомственного дворянина» (ведь в метрике Ульянова-Ленина, там где графа «сословие», стоит: «потомственный дворянин»!).

Об этом письме стало известно и Троцкому через Каменева. Троцкий пишет: «Каменев сообщил мне дополнительные сведения. Он был у Крупской, по ее вызову. Она сообщила ему, что Владимир продиктовал письмо Сталину о разрыве с ним всяких отношений… Он никогда не пошел бы на разрыв личных отношений, если бы не считал необходимым разгромить Сталина политически» (Л. Троцкий, там же, стр. 223).

В «Дневнике» 6 марта М. Володичева пишет, что Ленин просил передать его письмо Сталину «лично из рук в руки и получить ответ… Ответ от Сталина был получен тотчас же после получения им письма Владимира Ильича (письмо было передано мною лично Сталину и мне был продиктован его ответ…)» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 486).

Ленин не успел прочесть ответ Сталина — того же 6 марта не без влияния всей этой истории у него наступает резкое ухудшение в состоянии здоровья, а 10 марта — третий удар, приведший к усилению паралича правой части тела и к потере речи.

Действительно ли Сталин написал ответное письмо Ленину и Крупской и, если да, каково было его содержание, документально установить невозможно. Когда лидер «новой оппозиции» Зиновьев поднял этот вопрос на объединенном пленуме ЦК и ЦКК в июне 1926 г., рассказав пленуму, что Сталин даже не удостоил Ленина ответа, то Сталин вместо оглашения своего ответа Ленину привел в свидетели сестру Ленина — М. Ульянову. Она сообщила президиуму пленума, что Сталин действительно написал письмо Крупской и Ленину с извинением (Ленин, ПСС, т. 54, стр. 675).

Если уж нужны не документы, а свидетели, то почему же Сталин не взял в свидетели тут же присутствующую на пленуме в качестве члена ЦКК жену Ленина — Крупскую? Официальные комментаторы Ленина не отвечают на такой вопрос.

Вернемся теперь к вопросу, который уже был нами поставлен: почему же Троцкий не последовал призыву Ленина совместными усилиями («блок Ленин — Троцкий») свергнуть Сталина, тем более, что сам Троцкий утверждает, что Сталин был и его главный враг и что он его мог бы свалить и без прямого участия Ленина? Ответ Троцкого показывает необъяснимую незадачливость в политике, беспомощность в тактике, дилетантство в обращении с властью и поразительное невежество в «секретах» функционирования партийной машины. Революция, в которой Ленин был — мозг, а он — мотор, словно кастрировала у него «волю к власти». Он так и остался революционером, не сделавшись мастером власти. Конечно, в революции он — гигант, а Сталин — пигмей, но, очутившись у власти, гигант сделался пигмеем, а пигмей превратился в гиганта. Нет, свалить такого гиганта Троцкий, конечно, не мог. Еще хуже: он даже этого и не хочет.