ВВЕДЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

I. Что такое партократия

Уже во времена Аристотеля были известны три главных формы правления — автократия, аристократия (олигархия) и демократия.

Последующая история правовой мысли и государственных образований на протяжении почти двух с половиной тысяч лет не внесла в эту классификацию каких-либо существенных новшеств. Только в начале нашего века, в связи с захватом государственной власти в России большевиками, появилась новая, доселе неизвестная четвертая форма правления — коммунистическая партократия, которая ныне господствует в четырнадцати странах на трех континентах, охватывая более трети населения всего земного шара. Коммунистическая партократия, будучи новой уникальной формой, все же воплощает в себе и важнейшие элементы всех трех классических форм — автократии (тирания Сталина), олигархии (диктатура Политбюро) и псевдо-демократии (система Советов).

Февральская революция 1917 г. дала России демократию (народовластие, то есть власть всего народа), а совершившаяся через восемь месяцев Октябрьская революция дала России партократию (партовластие, то есть власть части народа).

Если даже согласиться с официальной доктриной, что Октябрьская революция была не монопартийной революцией, а революцией целого класса — «пролетарской революцией», — то и в этом случае она остается революцией незначительной части народа, ибо индустриальный пролетариат составлял в России к 1917 году только 2,5 % от общего населения Империи.

Термин «партократия», впервые использованный данным автором в его последней книге, вышедшей на английском языке (The Communist Party apparatus, World Publishing Company, New York, 1968), представляется автору наиболее адекватным выражением сущности доктрины Ленина о диктатуре коммунистической партии. В названной книге исследуется то, как функционирует партократия; в предлагаемой же сейчас вниманию читателя книге рассматривается рождение партократии.

Совершим весьма краткий экскурс в историю государства и права.

С тех пор, как человек вышел из первобытного состояния и стал — по Аристотелю — «животным политическим», его мысль постоянно бьется над проблемой создания идеально организованного общежития людей, которое называется государством (в это понятие входит не только постоянная территория, оседлый народ, но и форма правления). Если взять только писаную историю западной цивилизации, то мы действительно констатируем, что «в начале было слово — это слово было Право!» В каких потемках и как долго блуждала бы правовая мысль людей, если бы у колыбели нашей цивилизации не стояло древнее римское право от знаменитых «12 таблиц» (451–450 г. до Р. X.), через блистательную плеяду основателей классической римской юриспруденции к началу 2-го века (Гай Цельз, Юлиан, Африкан, Помпоний, Папаниан) и до венца всего прошедшего правотворчества — кодификации Юстиниана (529–534 г. по Р. Х.)!

В трактатах о праве, философии права и государстве, как древних и средневековых, так и новых и новейших писателей, вопросы природы государства и формы государственного правления всегда занимали выдающееся место.

Платон и Аристотель, а затем и Цицерон объяснили происхождение Государства общительной природой человека, тяготением людей друг к другу. В новое время, в связи с образованием национальных государств, появились новые теории, которые происхождение государства объясняют, напротив, неуживчивостью человека, его стремлением к абсолютной свободе, то есть к хаосу. Поэтому человека надо было приучить к относительной свободе, то есть к уважению свободы другого человека. Это может делать только определенный порядок, установленный людьми в своих взаимных интересах, высшим выражением этого порядка и является государство. Отсюда государство есть продукт разума человека против произвола натурального состояния (Naturzustand) естественного права.

Оно есть результат договора людей. Основатель «договорной теории» Гоббс доказывал, что конец «борьбе всех против всех» и положило государство, когда все отказываются от своих неограниченных прав в пользу одного — верховной власти государства. Жан Жак Руссо не был согласен с Гоббсом в том, что договариваясь с другими, человек выходит из естественно-правового состояния. Объединяясь даже с другими, человек остается свободным. «Свобода неотчуждаема», — говорил Руссо. Локк утверждал, что человек даже в естественном состоянии облекает себя целым рядом прав, связанных с понятиями свободы и собственности, но в этом состоянии нет обеспечения этих прав, только договор регулирует и обеспечивает их. Все великие философы и правоведы подчеркивают нравственные постулаты права, в основе которых лежит забота об общем благе и справедливости. Аристотель говорит, что государство воспитывает человека в духе добродетели, а Гегель вводит последний момент в развитии идеи воли как раз в области нравственного усовершенствования. Только Кант, вопреки моральным основам своего «категорического императива», не видит какой-либо роли морально-этических побуждений в образовании государства. Автор «Критики чистого разума» считает, что высшее начало Права и Государства — чистый разум, в котором вовсе не участвует опыт, поэтому и «договорную теорию» он считает недоказанной гипотезой. «Договорную теорию» отвергали и другие немецкие ученые, противопоставляя ей «органическую теорию» (Государство — «организм», созданный Богом).

Поскольку почти все теоретики права сходились на том, что назначение государства — осуществление нравственного закона, забота об общем благе» народа, появилась новая теория, согласно которой — историческое назначение государства в том, чтобы стать органом «всеобщего благополучия». Отсюда был только один шаг до самой знаменитой из всех этих теорий, ставшей сразу и действующим правом — до немецкой теории — «просвещенного абсолютизма» (XVII–XVIII вв.).

В основе данной теории лежала идея, что поскольку цель государства «благополучие всех», то для ее практического претворения в жизнь государству нужны неограниченные полномочия (абсолютизм).

Вот эта самая теория «просвещенного абсолютизма» и явилась освящением практики полицейского государства (Polizeistaat), когда государство вмешивается абсолютно во все отрасли жизни человека — общественной, хозяйственной, духовной, личной, какой угодно!

Реакцией на теорию и практику полицейского права явилась, наконец, современная западная теория о правовом государстве (Rechtsstaat) с разделением властей: законодательной, исполнительной и судебной. Это правовое государство и есть тип современной западной демократии в разных видах правления (парламентское государство, президиальное государство, конституционная монархия). Уже разнообразие видов демократического государства показывает, что демократия — не универсальный ключ и не шаблон. В соответствии со многими факторами и особенностями — историческими, национальными, геополитическими — каждая страна видоизменяет и приспособляет к своим условиям нормы и институции правового демократического государства.

Однако надо заметить, что со временем и западная демократия претерпела крупнейшие структурные изменения. Между сувереном власти — народом — и носителем народного суверенитета — парламентом — образовалось средостение в виде политических партий. «Прямая демократия», к которой призывал вернуться еще Руссо, превратилась в «косвенную демократию» — от имени народа управляют партии. Всеобщее и прямое избирательное право по существу превратилось также в право западных партаппаратчиков назначать будущих депутатов еще задолго до того, как эти кандидаты в депутаты встанут перед своими избирателями. Народ выбирает собственно не людей, а партии, исходя не из личных качеств депутата, а из предвыборной программы партии. Даже больше. Партиец, ставший депутатом, связанный фракционной дисциплиной своей партии, голосует при принятии законов в парламенте не так, как он сам хочет, а так, как приказывает руководство его фракции. Правда, конституция говорит другое. Так, в Конституции Федеративной Республики Германии сказано: «Депутаты немецкого Бундестага… являются представителями всего народа, они не связаны поручениями и указаниями и ответственны только перед своей совестью» (ст. 38). Но депутат, который будет придерживаться буквы и духа данной статьи, игнорируя «поручения» и «указания» партии, не будет выдвинут партией на следующих выборах, а попасть в парламент вне партийных списков практически невозможно.

Исследуя влияние политических партий в системе власти в той же Федеративной Республике Германии, один немецкий профессор права замечает: «Право партий назначать должностные лица является всеобщим злом федерального управления — от коммун и до самого личного кабинета канцлера (Bundeskanzleramt)… Партии не терпят около себя других богов. Кто не за них, тот против них… Дистанция между политическим персоналом и «народом» стала еще большей, она сегодня, может быть, еще более значительна, чем была в Веймарской республике или даже в империи Бисмарка. «Государство партий» (Parteien-staat) — основа парламентской демократии — не так уж стабилизировалась, чтобы невозможно было вновь поставить его от имени «народа» под вопрос» (Richard Loewenthal / Hans-Peter Schwarz, 25 Jahre Bundesrepublik, Seewald-Verlag, Stuttgart, сборник, статья проф. Вильгельма Генниса).

Вот в этом смысле и современная западная демократия — Parteienstaat — тоже носит некоторые черты партократии, хотя и многопартийной.

Но несомненное преимущество демократии перед советской партократией заключается в том, что, во-первых, чтобы завоевать доверие избирателей, разные политические партии соревнуются между собой не только по выставлению платформ, оптимально учитывающих нужды широких народных масс, но и по проведению в жизнь соответствующих реформ после прихода к власти. Во-вторых, у людей есть действительно выбор между несколькими партийными платформами. В-третьих, партия, оказавшаяся в оппозиции, осуществляет через парламент такой действенный контроль деятельности правительственной партии, что обществу гарантировано соблюдение законов правящей партией. В-четвертых, как правящие, так и оппозиционные партии, как парламент, так и исполнительная власть находятся под неусыпным оком свободной печати, которая никого из представителей власти не щадит — от министра до президента — если речь идет о злоупотреблении ими властью. В-пятых, если вас не устраивает никакая из существующих партий, то вы можете создать новую партию из своих единомышленников и выступить с нею на выборах. И, наконец, в-шестых, существует независимый высший конституционный суд, который одинаково следит за соблюдением конституции страны и исполнительной властью — парламентом. Словом, в согласии с Черчиллем, можно сказать: демократия не есть идеальная форма правления, но она самая лучшая из всех форм, до которых человек до сих пор додумался.

Высказывания Маркса и Энгельса о государстве были оригинальны, хотя и нелепы.

Кратко суть учения Маркса и Энгельса о государстве сводится к следующему: 1) государство возникло в результате разделения общества на антагонистические классы; 2) государство есть орудие диктатуры одного класса над другим; 3) в переходном периоде от капитализма к социализму будет существовать временное государство «Диктатура пролетариата», понимаемая как диктатура большинства и как одна из форм демократии; 4) с исчезновением антагонистических классов исчезает и государство, оно просто отмирает за ненадобностью.

В «Анти-Дюринге» Энгельс совершенно серьезно доказывал, что первый акт нового пролетарского государства — закон о национализации средств производства — будет, вместе с тем, и последним его актом в качестве государства. Теперь вместо управления людьми, говорил Энгельс, будет управление вещами. Однако, чтобы доказать всю утопичность марксистской теории о государстве, нужна была победа русских марксистов в России. Правда, сначала сам Ленин находился в плену утопии Маркса и Энгельса. Только этим объясняется, что такой реальный политик, как Ленин, наивно объявлял принципами своей программы после захвата власти следующие положения: 1) в новом советском государстве будет «плата всем чиновникам при выборности и сменяемости всех их в любое время не выше средней платы хорошего рабочего» («Апрельские тезисы» 1917 г.); 2) Советское государство явится новым «типом государства без полиции, без постоянной армии, без привилегированного чиновничества» (резолюция Ленина на апрельской партийной конференции 1917 г.); 3) Ленин торжествующе цитирует Энгельса: «Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и равной ассоциации производителей, отправит всюду государственную машину туда, где ей будет настоящее место: в музей древностей, рядом с прялкой и с бронзовым топором» (Ленин, «Государство и революция»).

Когда Ленин пришел к власти, он убедился в несостоятельности теории Маркса и Энгельса, равно как и в собственной наивности. То, что Ленин хотел ликвидировать — постоянную армию, тайную полицию и привилегированную бюрократию — как раз и сделалось теми тремя «китами», на которых диктатура держится вот уже 56 лет.

Банкротство как утопической теории Маркса и Энгельса об отмирании государства, так и собственной доктрины о «диктатуре пролетариата» заставило Ленина сформулировать принципиально новую теорию о природе советской власти и о ее суверене. Начиная с 1919 года, в ряде работ (ответ кадетской партии, дискуссия о профсоюзах, дискуссия с «Рабочей оппозицией», доклады на II конгрессе Коминтерна и на X съезде партии, книга «Детская болезнь "левизны" в коммунизме»), Ленин интерпретирует «диктатуру пролетариата» как диктатуру одной лишь большевистской партии. Многочисленны основополагающие тезисы Ленина на этот счет. Приведем только основные. В одном месте Ленин говорит: «Нельзя осуществлять диктатуру пролетариата через поголовно организованный пролетариат… Партия, так сказать, вбирает в себя авангард пролетариата, и этот авангард осуществляет диктатуру» (Ленин, т. XXV, 3-е изд., стр. 64–65). В другом месте: «Диктатуру осуществляет коммунистическая партия большевиков» (Ленин, т. XXV, стр. 193); в третьем месте: «Когда нас упрекают в диктатуре одной партии, мы говорим: "Да, диктатура одной партии! Мы на ней стоим, и с этой почвы сойти не можем"» (Ленин, т. XXIV, стр. 423); в четвертом месте: «Мы должны знать и помнить, что вся юридическая и фактическая конституция советской республики строится на том, что партия все исправляет, назначает и строит по одному принципу» (Ленин, т. 31, 4-е изд. стр. 342).

Однако «диктатура партии» — такая же абстракция, как и «диктатура пролетариата». Поэтому важно знать адрес того «авангарда в авангарде», который непосредственно осуществляет «диктатуру партии». Ленин дает нам и этот адрес, когда пишет: «Партией руководит… ЦК из 19 человек, причем текущую работу в Москве приходится вести еще узким коллегиям… Оргбюро (теперь Секретариат — А. А.) и Политбюро… Выходит, следовательно, самая настоящая "олигархия" (если эти кавычки действительно ленинские, то они, разумеется, лишни. — А. А.)… Ни один важный политический вопрос не решается ни одним государственным учреждением в нашей республике без руководящих указаний ЦК партии…

Таков общий механизм пролетарской государственной власти, рассматриваемый "сверху" с точки зрения практики осуществления диктатуры… Вырастал этот механизм из маленьких, нелегальных, подпольных кружков в течение 25 лет» (Ленин, т. XXV, стр. 193–194).

Вот эта абсолютная диктатура с узким олигархическим руководством на вершине, с закрытым иерархическим партаппаратом по вертикали и многомиллионной базой партийных приживальщиков в основании пирамиды власти — есть явление уникальное не только по своей классической организации, но и по широте и глубине охвата ее влиянием, контролем, руководством всего народа в целом, каждого индивидуума в отдельности. Эти особенности и делают большевистское «государство нового типа» беспрецедентной в истории тоталитарной партократией.

Попробуем определить характерные черты, отличающие партократию как от известных до сих пор форм автократии, так и от так называемых «тоталитарных государств». Подведение коммунистической, национал-социалистической и фашистской систем под одну общую рубрику, к одной общей тоталитарной форме правления является вопиющим недоразумением. Тут соблазнительная мысль обобщения однотипных явлений заслонила собой не только сущность каждой из этих систем, но и гигантскую разницу между ними. Такой подход упускает из виду еще другое важное обстоятельство — фашизм, как и национал-социализм, явились, во-первых, реакцией на коммунистическую акцию, во-вторых, подражанием большевизму, принявшим в свой боевой арсенал оружие и приемы борьбы своего противника. Однако эта имитация была и осталась весьма несовершенной подделкой под феноменальный оригинал. Постараемся проиллюстрировать сказанное некоторым сравнительным анализом ведущих элементов национал-социализма и коммунизма. Начнем с определения «тоталитаризма». Что такое вообще тоталитаризм?

Вот советское определение:

«Тоталитарное государство — разновидность буржуазного государства с открытой террористической диктатурой наиболее реакционных империалистических элементов. Тоталитарными государствами были гитлеровская Германия и фашистская Италия*).

Вот английское определение:

«Тоталитарное государство, выражение, используемое по отношению к нацистскому правительству в Германии, к фашистскому в Италии и к коммунистическому в России, в которых существует полная централизация контроля. В тоталитарных государствах политические партии уничтожены или «координированы» в составе одной партии и конфликт между классами скрывается подчеркиванием органического единства в государстве» (Encyclopedia Britanica, vol. 22, p. 313, 1947).

Вот немецкое определение:

«Тоталитаризм представляет крайнюю форму возвышения тенденции к централизации, унификации и одностороннему регламентированию всей политической, общественной и духовной жизни» (Das Fischer Lexikon, "Staat und Politik", S. 294).

К тоталитарным государствам Фишер-лексикон также относит национал-социалистическую Германию, фашистскую Италию и СССР.

Таким образом, получается, что цитированные советские и западные источники единодушны в признании национал-социалистического и фашистского государства тоталитарным государством. Они согласны между собой и в том, что главным содержанием тоталитарной системы является ее диктаторская, террористическая, античеловеческая сущность. Но на этом и кончается совпадение взглядов между ними. СССР не признает себя тоталитарным государством, а само тоталитарное государство считает лишь «разновидностью» современного «буржуазного», то есть западного правового государства (смотрите выше советское определение). Наоборот, западные теоретики находят много общих черт между коммунизмом и национал-социализмом (фашизмом), в силу чего они являются, в правовом отношении, полицейскими тоталитарными государствами.

Надо заметить, что в основу определения тоталитаризма в западной литературе легла не только практика правления тоталитарных государств, но и доктрина, даже терминология основоположника фашизма Муссолини. Больше того. То, что у Муссолини было лишь целью, идеалом, исследователи признали фактом, то есть долженствующее быть было признано существующим. Отсюда и произошло смешение коммунистической действительности с фашистской мечтой. Это лучше всего видно, если мы обратимся к самой доктрине фашизма по данному вопросу. Так, в статье «Доктрина фашизма»*) Муссолини говорит, что для этой доктрины «все — в государстве, ничто человеческое и духовное не существует вне государства… В этом смысле государство тоталитарно и фашистское господство синтезирует и объединяет все ценности, истолковывает, развивает и воплощает всю жизнь народа. Вне государства нет ни индивидов, ни групп…

Фашизм хочет изменить не формы человеческой жизни, а ее содержание, человека, его характер, верование».

Легко заметить, что Муссолини противопоставляет государство народу, ставит государство над народом, он как бы перефразирует и переворачивает известную формулу Линкольна**), чтобы выдвинуть диаметрально противоположную идею «народ от государства, для государства и через государство». Примат государства над правом

(«Этатическая теория») признавался абсолютным постулатом, тогда как правовое государство (примат права над государством) считалось продуктом слабости и разложения демократии. Но такое всемогущее и вездесущее государство было скорее идеалом, чем действительностью как раз в самой верующей католической, все еще тогда официально монархической Италии. Гитлер преуспел в этом направлении больше, чем Муссолини, но и он был далек от достижения идеала как раз в двух важнейших областях — в духовной жизни и в создании тоталитарной, то есть национализированной экономической системы. То, в чем преуспели и Гитлер (в большей степени), и Муссолини (в меньшей степени) — это установление монопартийной диктатуры над органами государственного управления, но без уничтожения старой государственной машины. Со временем эта монопартийная диктатура установила свой тотальный контроль над обществом, но тотальным был лишь контроль, а не руководство. Тотального руководства добились только коммунисты.

Суммируя западные определения тоталитаризма, можно сказать, что в его состав входят, по крайней мере, следующие элементы:

1) тотальный государственный контроль над обществом;

2) система полицейского террористического контроля над гражданами;

3) единственная правящая партия;

4) унификация и регламентация политической, общественной и духовной жизни;

5) ставка на обновление общества;

6) ставка на свою расу (расовая теория и практика нацистов, геноцид большевиками кавказских народов, крымских татар, немцев Поволжья и калмыков во время войны, доктрина «советского патриотизма», расовые факторы в споре между Москвой и Пекином, советский антисемитизм под маской антисионизма).

Коммунистическому режиму принадлежит оригинальное право на все эти элементы, кроме последнего («нацизм» Сталин заимствовал у Гитлера). Однако сами по себе они не делают еще тоталитарную форму правления исключительной — ибо в той или иной степени такие черты носят или носили все известные нам из истории автократические или тиранические режимы. То, что коммунистическую власть делает особой, новой формой (или типом) правления — партократией, — заложено в самом источнике и природе этой власти: в воле одной партии. Отсюда — органы партии делаются законодательными и распорядительными органами над государством. Сама воля партии, «воля к власти» и власть воли почти по кантовскому «категорическому императиву» (но без его моральной субстанции!), объявляется абсолютным законом государства и закономерностью общественного развития.

Если бы мы хотели продемонстрировать разницу между ленинской партократией, демократическим правлением и фашистской системой, то можно было бы сказать, что если для Линкольна «правительство народа существует через народ и для народа», если для Муссолини народ от государства существует «через государство и для государства», то для Ленина и правительство, и народ, и государство существуют через партию, от имени партии и для партии. Отсюда везде и во всем — «культ партии» (Ленин: «Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи»).

Сама эта партия не есть обычная партия. Она — «партия нового типа», по справедливому определению самих коммунистов. Новизна её заключается опять-таки в уникальности её исторической миссии как заменителя государства и госаппарата, так и в своеобразности её внутренней структуры. С одной стороны, она — закрытая иерархическая организация с кадровым аппаратом, с другой стороны, она — открытая массовая партия с многомиллионным членским составом. Поэтому элита партии, актив как бы представляет собой «партию в партии».

Коммунистическая партия не просто единственная правящая государственная партия, она даже не государство в государстве, она «и само государство, но «государство нового типа», по учению тех же коммунистов. Новизна его заключается в том, что иерархия официальных государственных законодательных органов является лишь исполнительно-административным аппаратом по проведению в жизнь решений и указаний параллельной иерархии формально исполнительных партийных органов. Современное коммунистическое государство может существовать без его официального государственного аппарата, но оно не может существовать без партийного аппарата. Отношения между партаппаратом и госаппаратом являются отношениями не координации, а субординации, этим самым устранён дуализм в правлении. Гитлер и Муссолини не разбивали старой государственной машины Германии и Италии, а заполняли её своими кадрами. Ленин разбил старую государственную машину России, чтобы заменить её новой партийной машиной. Вот этой машиной и явилась система партократии.

Параллельное существование заново созданной формальной государственной машины в лице Советов служило технически — для помощи партаппарату по управлению государством, политически — для целей создания «народного» фасада партократическому режиму.

Полицейский характер западных тоталитарных режимов сводится, главным образом, к установлению общего политического сыска при ликвидации всех гражданских свобод, к надгосударственной роли политической полиции и к праву произвола её карательных органов против инакомыслящих граждан страны. Словом, политическая полиция, как аппарат разведки и контрразведки, суда и экзекуции, была обособлена от государства и существовала как самодовлеющая сила. Наоборот, в партократическом государстве вся машина, каждый её винтик, все её «приводы», её идеология и технология власти органически пропитаны всеобнимающим и вездесущим духом чекизма. Поэтому здесь политическая полиция является лишь функциональной величиной, исполняющей профессионально-административные функции одного из винтиков партократической машины. Да, западные тоталитарные режимы унифицировали, регламентировали и контролировали политическую, общественную и духовную жизнь. Но в партократическом государстве никакая жизнь не существует не только вне контроля и регламентации, но и вне руководства. То, что у западных тоталитаристов было идеалом тотального контроля, у коммунистов было и есть факт тотального руководства. Даже исходные позиции у них разные — западные тоталитаристы сохранили, как указывалось, старую государственную машину, соответственно фашизировав её, коммунисты её уничтожили и создали свою собственную надгосударственную партийную машину; западные тоталитаристы сохранили имущие старые классы, а коммунисты их целиком уничтожили, не только экономически, но и физически; западные тоталитаристы запретили политические партии и распустили их, коммунисты их ликвидировали не только политически, но и физически.

Однако главной отличительной чертой коммунизма от западного тоталитаризма явилась, конечно, коренная социальная революция — уничтожение старого общества с его экономической структурой и экономическими принципами и создание нового социального общежития на основе новой экономики, новых господствующих классов и новых экономических принципов. Эта социальная революция, начатая еще Лениным, прерванная вынужденым НЭПом, продолженная Сталиным в конце двадцатых годов, сделала коммунистическую партию монопольным хозяином всей русской национальной экономики. Национализация промышленности и земли, национализация рабочего и крестьянского труда как следствие национализации экономики, монополия внешней и внутренней торговли, национализация средств коммуникации, национализация духовной жизни и её институтов, — всё это было тоже национализацией «нового типа». Ее новизна заключалась в том, что была легализована беспрецедентная в истории партийная монополия на владение народным хозяйством, при которой не народ, не государство вообще, а маленькая часть народа, то есть партия монопольно планирует, контролирует, управляет и распределяет богатство страны. Из этого вытекали исключительно важные последствия.

Положив в основу своей экономической политики марксово «бытие определяет сознание», ленинское — «политика есть концентрированная экономика» и сталинское — «каковы условия материальной жизни общества, таковы его идеи», — коммунисты приступили к своему эксперименту всемирно-исторического значения. Главная цель эксперимента — переделка социальной, духовной и нравственной природы человека. Партийная монополия на богатства страны самой партией рассматривается не как самоцель, не как источник благополучия и обогащения отдельных членов партии, а как инструмент, как фабрика добровольной или принудительной переделки старых и создания новых коммунистических людей. Принцип распределения материальных благ советского общества, который гласит, что каждый член общества награждается по труду, затраченному им на пользу общества, на практике применяется так, чтобы способствовать успеху нового эксперимента. При прочих равных условиях компенсация труда и ваше место в социальной иерархии общества зависят от вашего отношения к коммунистической идеологии и от эффективности ваших личных усилий в деле её претворения в жизнь.

Главный марксистский тезис — «базис» определяет «надстройку», экономика определяет политику, «способ производства материальной жизни обуславливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще»*), кладётся в основу не только техники властвования, но и в основу коммунистической доктрины о создании нового, коммунистического человека. Однако эта доктрина опирается не только на партийную монополию экономики, но и на партийную монополию политики. Ленин даже подчёркивает, в отличие от Маркса, примат политики над экономикой, утверждая, что политика не может не иметь первенства над экономикой.*) Это значит, применительно к доктрине создания «нового человека», что в то время, когда экономика в руках партии является более или менее пассивным фактором косвенного воздействия, то политика, то есть власть, является активным фактором прямого воздействия. Поэтому вполне прав советский юрист, который пишет по данному вопросу, что в советском обществе партийное право (политика) «обладает такой огромной силой воздействия на жизнь, на процесс общественного развития, на отношения людей, какой не могло быть во всей предыдущей истории»**) и что «государство при социализме не ограничивается внешним, формальным регулированием, оно непосредственно организует хозяйственную и культурную жизнь общества, вникает в самое существо жизни, в её глубинные процессы»***).

Вот в результате такой роли политических учреждений партии и её подсобных государственных органов режим партократии добился того, что он не просто контролирует, хотя бы тотально, политическую, общественную и духовную жизнь, как это делали западные тоталитарные режимы. Он идёт дальше — он непосредственно управляет политикой, экономикой, культурой, мыслью, вкусом и чувствами людей. Здесь нет возможности рассмотреть интересную проблему — насколько органически и глубоко новый режим владеет своим народом в плане психологическом, но в плане организационном можно сказать, что он владеет им только при помощи гигантской машины физического и духовного террора. В этом-то и тайна крепости и долголетия партократии.

Мы сказали, что режим управляет не только политикой и экономикой, но управляет также мыслью и чувствами советских людей. Это вовсе не означает, что коммунисты духовно овладели народом. Они владеют аппаратом духовного управления народом, более того — они создали коммунистическую элиту духовной жизни, создали коммунистические произведения, но не создали ни новой культуры, ни новых духовных ценностей. Много говорят о прогрессе советской науки и техники. И это верно. Точные науки сделали в СССР большие успехи, а вот гуманитарные науки, все без исключения, застряли на уровне 1917 года. Почему же не развивались общественные, гуманитарные науки, тогда как точные науки сделали столь видные успехи?

Ответ очень простой: математики и физики, химики и астрономы пользовались свободой научных исследований в интересах советской военной машины (ядерная физика, электроника, ракетная техника и т. п.), тогда как ученые гуманитарных наук могли писать только такие исследования, которые были в интересах укрепления советской партийной машины. Для общественных наук был и остается обязательным ведущий ленинский принцип: «партийность науки». Это означает, что в СССР может быть издано только такое произведение из области общественных наук, которое не только написано методом исторического материализма, но и поставлено на службу генеральной линии партии на сегодняшний день.

Это означает далее, что в СССР может быть издано только такое произведение из общественных наук, выводы которого предрешены в пользу коммунизма еще до того, как само произведение написано. Вместо кропотливого анализа — готовая марксистская схема, вместо научной рабочей гипотезы — дежурная истина из Маркса, Энгельса, Ленина, вместо открытия новых философских, социологических или экономических систем и концепций — декларация о незыблемости старой, давно уже обветшалой марксистской догмы. Поэтому вполне естественно, что в СССР общественные науки в основном существуют лишь по названию. Поскольку марксизм-ленинизм представляет собой «вершину всех наук», а критический подход к нему считается государственным преступлением, то исследователи нашего атомного, электронного и космического века заняты пропагандой и популяризацией того, что Маркс и Ленин писали еще при «керосиновой лампе».

Партия не только осуществляет тотальный контроль над духовной жизнью, не только руководит ею, но она определяет как тематику, так и метод духовного творчества, называемый методом «социалистического реализма». Сущность этого метода сводится к тому, что прошлое, настоящее и будущее рассматриваются глазами и слышатся ушами коммунистических мракобесов во имя партии и её текущей политики.

Роман или опера, полотно или скульптура, кинокартина или цирк должны каждое своими специфическими средствами и «художественными» образами пропагандировать мудрость партии и величие коммунизма. Произведения вне этой заданной линии партии не увидят света, а если увидят, то будут объявлены «формалистскими» и «декадентскими» и изъяты из обращения, иногда даже вместе с их авторами.

Таким образом, контроль западного тоталитаризма над обществом являлся тотальным лишь в области политической и условно тотальным — в духовной жизни, тогда как советская система властвования — партократия — осуществляет не только абсолютный тотальный контроль, но и абсолютное тотальное руководство во всех областях политической, экономической и духовной жизни и деятельности советского человека. Коммунистическая деятельность превзошла мечты Муссолини о тотальности государственного покорения человека, с той лишь разницей, что и само советское государство оказалось тотально покорённым партией. Лидеры большевизма имели все основания, противопоставляя свою власть не только другим тоталитарным системам, но и системам демократическим, заявлять: «В мире нет и не бывало такой могучей власти, как наша, Советская власть, в мире нет и не бывало такой могучей партии, как наша коммунистическая партия»,*) коммунистическая власть — «гигантская машина, которой еще не видело человечество ни в какой эпохе своего существования» **).

Уникальность этой машины не позволяет ставить ее в один ряд с её слабыми и далеко не полными копиями. Таким образом, партократия есть иерархическая система абсолютной политической, экономической и идеологической власти и властвования «партии в партии» — аппарата КПСС, при которой законодательная, судебно-контрольная, распорядительно-собственническая функции слиты воедино и сосредоточены в центральном аппарате партии, а органы управления и распределения дуалистичны: руководящие органы находятся в иерархии партаппарата, исполнительные органы — в иерархии государственного аппарата. Для тех и других органов Конституция СССР имеет формальную, а меняющаяся воля аппарата абсолютную силу.

Даже сама «конституция партии» — устав партии — тоже имеет для них лишь формальное значение. Режим такой тирании, как партократия, не может опираться на какие-либо писаные законы. Еще Ленин писал о большевистской диктатуре: «Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесняемую, непосредственно на насилие опирающуюся власть» Ленин, т. XXV, стр. 441). Это не значит, конечно, что в управлениях партократии господствует импровизация. Наоборот, существует целая система неписаных норм и законов, которые точно, в деталях, определяют функции каждого винтика и привода исполинской партократической машины. Эти нормы и законы неписаного «партаппаратного права» (в отличие от писаного «уставного права»), не меняясь в субстанции, варьируются в зависимости от возглавления режима — если во главе партократии стоит олигархическая диктатура (Ленин), то партаппарат делит законодательную власть с партией через ее съезды, если же во главе партократии стоит единоличный диктатор (Сталин), то не только партия, но и сам ЦК вместе с Политбюро и Секретариатом пользуются лишь прерогативами совещательных коллегий и осуществляют исполнительную власть при единоличном диктаторе.

Советская форма правления — партократия — явилась и осталась неизменной партийно-государственной моделью для всех вновь образовавшихся коммунистических режимов в Европе, Азии и Америке (Куба). Действительные или мнимые разногласия между СССР, Китаем, Албанией, Югославией, Румынией, Кубой касались всего чего угодно, но только не одного: партократической сущности этих режимов (исключением явилась Чехословакия Дубчека). «Ревизионисты» и «ортодоксы» спорили и спорят не о пересмотре системы партократии, хотя она и советского происхождения, а о гегемонии, с одной стороны, и о «партократическом суверенитете» — с другой.

II. Цели и источники данного исследования

История происхождения партократии есть история ленинского ЦК.

За последнее десятилетие в СССР издано «Полное собрание сочинений» Ленина, переизданы старые протоколы съездов партии, опубликован еще ряд ценных архивных материалов из истории партии и революций, которые дают возможность правильно осветить и по-новому оценить внутренние конфликты в ЦК и позицию Ленина. Надо заметить, что советские историки из своих же собственных архивных публикаций не делают тех выводов, которые из них совершенно ясно вытекают, или, наоборот, часто делают такие выводы, которые находятся в очевидном противоречии к ним. «Ленин никогда не ошибается, ЦК всегда и во всем следует Ленину, кроме нескольких профессиональных предателей», — такова примитивная официальная концепция партийной историографии. Однако объективный анализ самих же советских документов показывает, что история большевизма — это перманентная борьба между ЦК и Лениным за гегемонию в партии.

Не умаление значения и места Ленина в его собственной партии, а восстановление исторической правды как о его действительной роли, так и о природе внутренних конфликтов в ЦК, — такова одна моя цель.

До самой Октябрьской революции Ленин возглавлял крайне левое крыло большевизма (правда, бывали исключения), а после прихода к власти он возглавил его крайне правое крыло. В революции Ленин боролся с людьми, которых он презрительно называл «старыми большевиками», подчеркивая этим их консерватизм, а будучи у власти Ленин борется с «левым ребячеством», с теми, кто заболел «детской болезнью левизны в коммунизме». Даже духовный и физический наследник Ленина — Сталин продолжал ту же право-большевистскую ленинскую линию, пока боролся с «левой оппозицией» Троцкого и «новой оппозицией» Зиновьева и Каменева в союзе с правой группой Бухарина.

Из всех конфликтов с ЦК Ленин, в конечном счете, выходил победителем, ибо он был не просто большевиком, а необыкновенным большевиком, который в одной руке держал Маркса, в другой — Ницше, а в голове — Макиавелли.

Однако сама ленинская партия и ее ЦК ненадолго пережили своего основателя. Прикованный больше года тяжкой болезнью к постели, но продолжая живо интересоваться состоянием и будущей судьбой партии, Ленин был свидетелем начала ожесточенной борьбы своих учеников и соратников за его политическое наследство — за власть. Каким-то безошибочным внутренним чутьём проницательного политика он пророчески предугадал в этой борьбе и будущего могильщика своей партии — Сталина. Отсюда «Завещание» — письмо Ленина к XII съезду (1923) о снятии Сталина с поста «генеска» и личное письмо к самому Сталину о разрыве отношений с ним. Однако «гвардия Ленина» на свою же голову предпочла умирающему учителю здравствующего «генеска». Постараться раскрыть внутреннюю механику драматических перипетий междоусобной борьбы диадохов за трон Ленина, — такова вторая моя цель. История не знает ни одной другой революционной партии, которая прямо-таки по собственному «расписанию» («Что делать?», «Апрельские тезисы», «Марксизм и восстание» Ленина) и с таким блистательным триумфом достигла бы своей стратегической цели — захвата власти, — как большевистская партия, но она не знает также и другой политической партии, которая, утвердившись у власти, так беззаботно и трагически кончила бы свою жизнь, как большевистская партия. Родил ее Ленин, убил Сталин, но убил при помощи оружия, унаследованного у Ленина. Как тактик и стратег революции Сталин не идет ни в какое сравнение не только с Лениным, но и с Троцким, однако как мастер власти он превосходит их обоих вместе взятых. Разгадку изумительных успехов Сталина на путях к его личной диктатуре я нахожу, кроме всего прочего, в том, что он хирургическими инструментами ленинизма владел лучше, чем их изобретатель. К ленинскому арсеналу оружия Сталин не добавил ни одного нового, но в усовершенствовании и использовании ленинских оружий он открыл новую эпоху в истории большевизма тем, что в «технологию власти» большевиков ввел действительно новый компонент: криминальный метод восхождения к личной власти и криминальный режим управления ею. Ленинская диктатура партийной олигархии, контролируемой Центральным Комитетом как высшей инстанцией, стоявшей и над Лениным, сменилась сталинской тиранией, контролирующей и управляющей самим ЦК. Это произошло через политическое убийство ленинского ЦК и за относительно короткий исторический срок после смерти Ленина — за пять лет (1924–1929). Собственно, его даже нельзя назвать убийством, это скорее было самоубийство, и то не сразу, а по частям, не Сталиным, а этими частями друг друга, пока от ленинского ЦК не остались «рожки да ножки», но, увы, эти «рожки да ножки» — был сам Сталин. Но управлял «самоубийцами» Сталин, в чем они не давали себе отчёта. Воздавая дань историческим фактам, надо признать, что в «гибридизации» уголовного искусства с политикой Сталин достиг как раз в этот период таких выдающихся успехов, которые делали его претензии на ленинское наследство вполне естественными, тем более, что к этому наследству он шел под ортодоксальным ленинским знаменем. Конечно, психологически Ленин — потомственный русский дворянин и дитя западной политической культуры — был сделан из другого материала, чем Сталин — сын опустившегося сапожника и дитя азиатчины, — но тот же Ленин преступления, на которые он не был лично способен, всегда перепоручал Сталину как до революции — на Кавказе («эксы»), так и в гражданской войне (руководство групповыми убийствами, например, в Царицыне в 1918 г.).

Ленин, хотя и отрицал в политической борьбе всякую общечеловеческую «внеклассовую» мораль, но в силу своего происхождения («бытие определяет сознание»!) лично не был свободен от значительного груза «буржуазно-дворянских предрассудков», таких, как понятия личной чести, долга и лояльности иногда даже по отношению к своим политическим врагам (Мартов, Плеханов, князь Кропоткин). У Сталина же коварная аморальность в политике была абсолютна по отношению ко всем, начиная от соратников по партии и кончая его собственными учениками. Ленин, который восхищался аморальностью Сталина, пока Сталин расстреливал «врагов народа» на фронтах гражданской войны, начал призадумываться над его действиями, когда Сталин начал применять ленинскую «классовую мораль» во внутрипартийных делах. Ленин, по словам его жены Крупской, сказал однажды: Сталин «лишен самой элементарной, самой простой человеческой честности» (L. Trotsky, Stalin, p. 375), и он не только сказал, но и сделал отсюда свои выводы («Завещание», статья «Об автономизации», письмо Ленина Сталину в марте 1923 г. о разрыве личных отношений).

Вот это абсолютная бесчестность Сталина и обусловила его победу над Лениным, пользуясь его же «моральным кодексом» (невыполнение ленинским ЦК воли своего учителя о снятии Сталина как «нелояльного» с поста «генсека»), и над его честными соперниками в борьбе за трон Ленина. Если бы даже в распоряжении историка больше не было ничего, достаточно одних официальных документов XX и XXII съездов КПСС, чтобы сказать, что Сталин был гениальный уголовник от политики, государственные преступления которого узаконивало само государство. Из амальгамы уголовщины с политикой и родился уникум: сталинизм.

Самый фундаментальный вывод, к которому я пришел после долголетнего изучения истории, идеологии и организации большевизма, сводится к следующему: старый, деспотический, но политический большевизм умер вместе с Лениным. Со Сталиным начинается эра нового, тиранического, но уголовного большевизма.