Глава 28. КАК СОЗДАВАЛАСЬ «ПРАВАЯ» ОППОЗИЦИЯ

Глава 28. КАК СОЗДАВАЛАСЬ «ПРАВАЯ» ОППОЗИЦИЯ

Одно из главных обвинений как «левой», так и «новой» оппозиции против Сталина заключалось в том, что Сталин якобы потакает кулачеству, недостаточно высоко облагает крестьянство, не воздвигает прочных барьеров против стихии нэпа. В одном из заявлений троцкистов («Заявление 15-ти») говорилось: «После двух лет, в течение которых группа Сталина фактически определяла политику центральных учреждений партии, можно считать совершенно доказанным, что политика этой группы оказалась бессильной предотвратить:

непомерный рост тех сил, которые хотят повернуть развитие нашей страны на капиталистический путь;

ослабление положения рабочего класса и беднейшего крестьянства против растущей силы кулака, нэпмана и бюрократа» («Партия и оппозиция по документам», издание ЦК партии только для членов партии, Москва, 1927, стр. 53).

В «Воззвании» «Рабочей группы» (1923) говорилось еще более определенно: «наше крестьянство сделалось единственной политически бодрствующей силой… подчинивши все органы власти, партию, профсоюзы и Советы служению и возрождению капитализма» (там же, стр. 63).

Политические заявления Троцкого, Каменева и Зиновьева по крестьянскому вопросу были аналогичны. Троцкий заявил на пленуме ЦК и ЦКК в июле 1926 г.: «Мы имеем опасность уклона в сторону кулака».

Каменев сказал на том же пленуме: «Затопление нижнего этажа Советской власти крестьянством факт».

Через год, в июне 1927 года, на заседании Президиума ЦКК Зиновьев был еще более резким: «Капитализм вырос в деревне и абсолютно и относительно — это есть факт. Капитализм в городе не вырос относительно, но вырос абсолютно» (там же, стр. 52–57).

Исходя из всего этого, троцкисты и зиновьевцы требуют наступления на капитализм и кулачество.

Через два года Сталин доказал, что его собственные планы наступления и на крестьянство, и на нэп превосходят самые «левые» фантазии самых «левых» оппозиционеров.

Сталин втихомолку готовился к проведению гигантского плана, на который не отважился даже Ленин, на который едва ли отважился бы и Троцкий, — к национализации крестьянской земли, крестьянского имущества и крестьянского труда под названием «сплошной коллективизации».

Новый план Сталина представляет собою беспрецедентную по замыслу, грандиозную по масштабам и исключительно смелую политическую программу одновременного проведения сверху двух между собой тесно связанных политико-экономических революций — индустриальной революции в городе (XIV съезд — 1925) и антикрестьянской, колхозной революции в деревне (XV съезд — 1927). Во что обойдутся их издержки, едва ли представлял себе и Сталин, но каковы должны быть их конечные итоги, — это было учтено с научно-математической точностью. Превратить аграрную Россию в Россию индустриальную на принципах экономической автаркии, превратить деревню частных крестьянских хозяйств в деревню сплошной коллективизации, — таковы задачи обеих революций. На основе всего этого процесса предстояло ликвидировать нэп как экономическую политику, а нэпманов (частных торговцев, мелких предпринимателей периода нэпа) и кулаков надо было ликвидировать и физически в порядке «развертывания классовой борьбы».

Сколько людей, таким образом, должно было стать жертвами этой «классовой войны» видно из цифр, оглашенных Сталиным в разгар нэпа на XIV съезде. Так, в 1923–1924 гг. удельный вес частного капитала во внутренней торговле СССР составлял 35 %, а в розничной торговле доля частного капитала была даже выше государственного и кооперативного секторов взятых вместе — она составляла 57 % (Сталин, Соч., т. 7, стр. 318–319). Кулаков было, по данным Агитпропа ЦК, около 8-12 % (там же). Если взять среднюю цифру 10 %, и перевести эти проценты только по части деревни на язык абсолютных цифр, то окажется, что из наличных 25 млн. крестьянских семей ликвидации как кулачество и, стало быть, депортации в отдаленные места Сибири, подлежало около 2,5 миллионов крестьянских семей.

На вопрос, почему он выступал против оппозиции, когда последняя год или два тому назад требовала того же самого, может быть, только в более мягкой форме и в ограниченном масштабе, Сталин отвечал:

«В 1926–1927 гг. зиновьевско-троцкистская оппозиция усиленно навязывала партии политику немедленного наступления на кулачество. Партия не пошла на эту опасную авантюру, ибо она знала, что серьезные люди не могли себе позволить игру в наступление. Наступление на кулачество есть серьезное дело. Его нельзя смешивать с политикой царапанья с кулачеством, которую усиленно навязывала партии зиновьевско-троцкистская оппозиция. Наступать на кулачество это значит сломить кулачество и ликвидировать его как класс… Это значит и подготовиться к делу и ударить по кулачеству, но ударить по нему так, чтобы оно не могло больше подняться на ноги» (Сталин, «Вопросы ленинизма», стр. 291).

В этом чисто «диалектическом» ответе была большая правда — прежде чем приступить к осуществлению этого гигантского экономического плана индустриализации (в 10–15 лет сделать столько, сколько Запад сделал в 100–150 лет) и столь же дерзкого, в истории человечества беспримерного, плана насильственной коллективизации людей, — надо было выполнить два условия: во-первых, укрепить, расширить и привести в мобилизационную готовность военно-карательные органы власти (армия, милиция и войска милиции, суд, прокуратура); во-вторых, радикально очистить всю иерархию государства и партии от всяких ненадежных элементов, могущих оказать сопротивление проведению нового плана. Беспримерный замысел, который со стороны считали либо утопией, либо авантюризмом, вовсе не был основан на нормальных экономических расчетах возможностей страны. Сталин исходил не из возможного, а из необходимого для сохранения диктатуры партии. Ленин сошел в могилу, развязав стихию экономической свободы в виде нэпа. Сталин думал, что и ленинский режим последует за своим основоположником, если не сделать, переворачивая Энгельса, «прыжок из царства свободы в царство необходимости». Только тогда режим будет неуязвим внутри страны. Но остается всегда внешняя опасность — ее можно свести к минимуму ускоренной индустриализацией страны, автаркией хозяйства. Лаже больше: лишь индустриально высоко развитый СССР может вести не только активную внешнюю политику, но и стать действительной базой мировой пролетарской революции.

Вот этот самый план потребовал от Сталина не только расправы со старыми романтиками революции, но и создания вокруг себя такого штаба людей, которые способны не рассуждать, а исполнять. Хотя сам Сталин говорил, что после Ленина в партии уже не может быть единоличного руководства, но ученики Сталина давно научились правильно понимать учителя — это единоличное руководство невозможно иначе, как через самого Сталина.

Если бы, против ожидания, сам Сталин искренне верил в возможность «коллективного руководства» при диктатуре, то скоро практика правления в СССР должна была подтвердить ему правильность его собственных слов: «логика вещей сильнее логики человеческих намерений».

Новая экономическая программа означала поворот, революцию против ленинского нэпа. Она означала также, — и это самое важное, — превращение деревни в главный источник финансирования индустриализации. «Первоначальное социалистическое накопление» (теория, целиком заимствованная Сталиным у троцкиста Е. Преображенского) мыслилось за счет выкачивания, как Сталин выражался на июльском пленуме ЦК 1928 г., своеобразной «дани» из деревни. Эту практику Бухарин назвал «военно-феодальной эксплуатацией» крестьянства. Назначенный вместо Каменева наркомторгом, Микоян получил задание через крестьянский хлебный рынок повысить норму этой «эксплуатации». Микоян был полон решимости доказать, что надежды, которые Сталин возлагал на него при назначении наркомом торговли, не напрасны.

На заседании Политбюро от 3 января 1927 года новый нарком оглашает свою вступительную программу: «Должен заявить, что крестьянская стихия, крестьянский хлебный рынок находится целиком и полностью в наших руках, мы можем в любое время понизить и повысить цены на хлеб («XV съезд ВКП(б). Стенографический отчет», стр. 291).

Как же так? Ведь все еще советские законы нэпа не отменены, почему же тогда Микоян может по собственному усмотрению диктовать цены свободной торговле в деревне? В той же речи Микоян отвечает на эти вопросы довольно откровенно, чтобы не сказать цинично: потому что, говорит он, «мы имеем все рычаги воздействия в своих руках…, потому что за мужиком никто не стоит и нам не мешает!» (там же). «Нам никто не мешает» делать в деревне все, что мы хотим, — это были горькие слова, но еще не горькая правда. За этот оптимизм Микояна город заплатит катастрофой хлебного кризиса 1928 года.

Вот некоторые сравнительные данные, которые говорят о том, каким застал Микоян крестьянский хлебный рынок и до чего он его довел через год-полтора после своего назначения. В резолюции объединенного пленума ЦК и ЦКК от 23 июля 1926 года по докладу предшественника Микояна — Каменева — сказано, что по предварительным данным валовой урожай зерновых культур составит 4 миллиарда 700 миллионов пудов (на 400 миллионов больше предыдущего года) и что после выделения из этого количества хлеба для собственного крестьянского потребления и образования запасов на рынок будет выкинута масса хлеба от 900 миллионов до 1 миллиарда пудов и «эта масса должна быть снята с рынка для того, чтобы не вызвать снижения посевов в будущем», и что надо готовиться к «максимальному экспорту» русского хлеба на мировой рынок, дабы держать цену на хлеб на таком уровне, который «стимулировал бы крестьянское сельскохозяйственное производство» («ВКП (б) в рез.», Москва, 1933, ч. II, стр. 272–273).

Действительно, хлеб уродился необыкновенный, крестьянские амбары полны, рынок более чем пресыщен, но на город явственно надвигается голод — в чем же дело? Микоян начал душить частный городской капитал, а сам предложить деревне товаров не мог. Образовались знаменитые «ножницы» цен — хлеба много, а товаров не хватает, поэтому хлебные цены низкие, а на товары — высокие. Крестьянин отказывается продавать хлеб за бесценок, он создает запасы, а на город все плотнее надвигается голодная катастрофа. Как быть? Микоян заверил Политбюро, что он нашел вполне реальный метод выхода из кризиса. В начале февраля 1927 года Микоян выступил на Пленуме ЦК со специальным докладом на тему «о снижении отпускных и розничных цен» на промышленные товары с тем, чтобы способствовать ликвидации «ножниц цен». В резолюции ЦК констатировалось: «Рост покупательного спроса деревенского и городского населения, непокрываемый продукцией промышленности, создал обстановку товарного голода», что привело к дальнейшему «развитию ножниц цен» на рынке между промышленными и сельскохозяйственными товарами. Как выход Микоян предлагает понизить цены на товары, установить принудительные цены на хлеб, а в дальнейшем ликвидировать частную торговлю и кооперировать крестьянство («КПСС в рез.», Москва, 1953, ч. II, стр. 224–235).

XV съезд считал, что новый нарком одним росчерком пера уж? разрешил задачу «квадратуры круга» — стоит вместо товаров направлять в деревню приказы Микояна, как из деревни двинутся хлебные обозы в город. В решении съезда говорилось: «подавляющая масса продуктов сельского хозяйства заготовляется без посредства частного капитала… Эта продукция реализуется по ценам, установленным органами государства… благодаря определенной политике цен государство имеет возможность влиять на условия самого сельскохозяйственного производства» (там же).

Однако очень скоро выяснилось, что экономические законы свободного рынка сильнее приказов Микояна. Через некоторое время сам Сталин констатировал провал политики диктата цен Микояна, сказав: «Состоятельные слои деревни, имеющие в своих руках значительные хлебные излишки и играющие на хлебном рынке командную роль, не хотят нам давать нужное количество хлеба по ценам, определенным Советской властью». А результат? Его огласил тот же Сталин, заявив, что хотя валовая продукция хлеба составляла в 1927 году 5 миллиардов пудов, «мы производим товарного хлеба вдвое меньше, а вывозим за границу хлеба раз в двадцать меньше, чем в довоенное время» (Сталин, «Вопросы ленинизма», стр. 185).

Выход? Что надо делать, чтобы получить хлеб, который в избытке имеется 6 деревне? Отныне в порядок дня стал вопрос о судьбе самого нэпа, что видно из тех ответов, которые на этот вопрос давали в Политбюро ЦК — Бухарин предлагал повысить заготовительные цены на хлеб, бросить на крестьянский рынок побольше товаров и по нормальным ценам, пресечь всякие попытки «ликвидации нэпа слева». Бухарина поддержали глава правительства А. Рыков и лидер профсоюзов М. Томский — оба члены Политбюро.

Сталин и Микоян предложили другое решение — пустить в ход «все рычаги воздействия» на крестьян, — иными словами, ввести систему принудительной заготовки хлеба. Сущность этой системы сводилась к тому, что каждый крестьянский двор получал твердое задание сдавать определенную норму хлеба по твердым государственным ценам. Несдатчиков хлеба должны были судить как злостных спекулянтов с конфискацией всего их имущества. Из этого конфискованного имущества 25 % предназначалось для раздачи бедноте за ее участие в «классовой борьбе» против кулаков, «подкулачников» и «саботажников». Сталин рассматривал новый план как временную чрезвычайную меру, вызванную временной чрезвычайной обстановкой. Так были введены чрезвычайные или, как их тогда называли, «экстраординарные меры по хлебозаготовкам» 1927 г. Если речь шла об обеспечении города хлебом, даже поссорившись с крестьянством, план Сталина-Микояна явился спасением.

Но его практическое проведение было сопряжено с весьма серьезными трудностями. Так как исключалось добровольное выполнение крестьянами хлебных обязательств по новому плану, то надо было к хлебозаготовительному аппарату Наркомторга прикрепить чекистские отряды, которым предоставлялось неограниченное право обыска, конфискации хлеба и ареста. Конфискации подлежал не весь хлеб, а так называемые «излишки», то есть тот хлеб, который остается после вычитания из него продовольственной нормы данной крестьянской семьи. Чтобы такая хлебозаготовительная кампания не носила внешне характера «полицейской акции» уполномоченных партии и милиции при обходе крестьянских дворов всегда сопровождали группы местных активистов, которым было дано название «комсодов» («комиссия по содействию хлебозаготовкам»).

Нормы сдачи хлеба тоже устанавливались через эти «комсоды». Если крестьянин не выполнял вовремя предназначенной нормы, то существовал порядок штрафов — увеличение нормы до двух-, трех-, пятикратных размеров. Если же и это не оказывало воздействия, тогда судили. Так как нормы устанавливались не по фактическому наличию хлеба у крестьянина, а по принадлежности его к той или иной социальной группе (бедняк, середняк, зажиточный, кулак), то сотни тысяч людей судили за несдачу отсутствующего у них хлеба. Но если за таких людей их родственники или друзья устраивали «складчину», то есть собирали между собою хлеб и сдавали за него государству, то арестованный немедленно освобождался, будь он даже самым закоренелым кулаком.

Так что целью Сталина были вовсе не репрессии ради репрессий, а только такие репрессии, которые приносят хлеб.

И с этой точки зрения они оказались вполне оправданными — план хлебозаготовок 1927 года был выполнен: было собрано 644 миллиона пудов хлеба вместо 617 миллионов, собранных в 1926 году Каменевым.

Докладывая апрельскому пленуму ЦК (1928) о том, как это ему удалось, Микоян признался, что без «экстраординарных мер» ему это не удалось бы, и что без таких мер, вероятно, не обойтись и в будущем. ЦК открыто признался и в том, что не обошлось без крайностей и «перегибов» в применении «экстраординарных мер», в которых, однако, виновата не Москва, а местные власти. Известная практика Кремля — давать местным властям вдоволь «перегибать» палку, пока не будет выполнено плановое задание, а после его выполнения критиковать, а иногда даже наказывать «перегибщиков», — эта практика впервые родилась в те годы, а потом превратилась в систему сталинского руководства. В резолюции, принятой апрельским пленумом ЦК, впервые в партийный жаргон и вводятся термины, которые потом сделают эпоху: «извращения» и «перегибы». Этими словами обозначаются те действия местных властей, которые центральная власть молчаливо допускала во время выполнения планов, но от которых она считала нужным и полезным отмежеваться после их выполнения.

В решении пленума ЦК довольно красочно рисуется обстановка, которая создалась из-за «извращений и перегибов». «Эти извращения и перегибы, допущенные местами со стороны партийных и советских органов, подлежат самой категорической отмене… Сюда относятся все методы, которые, ударяя не только по кулаку, но и по середняку, фактически являются сползанием на рельсы продразверстки, а именно: конфискация хлебных излишков (без всякого судебного применения 107 статьи); запрещение внутридеревенской купли-продажи хлеба или запрещение "вольного" хлебного рынка вообще; обыски в целях "выявления" излишков; заградительные отряды; принудительное распределение облигаций крестьянского займа…; денежные выдачи по почтовым переводам, когда часть посылок выдается облигациями займа или другими бумагами; административный нажим по отношению к середняку; введение "прямого продуктообмена" и т. д. и т. п. (выделено мною. — А. А.) («КПСС в рез.», ч. II, стр. 376).

Однако ЦК вовсе не думает, что в дальнейшем можно будет получать продукты сельского хозяйства нормальным путем. ЦК заявляет, что «хлебозаготовительные затруднения» будут и впредь, ибо они не случайны, а связаны с наличием класса кулаков и частного рынка. Поэтому, если партия хочет иметь хлеба вдоволь и за бесценок, надо наступать на кулаков, «регулировать частный рынок» и направить крестьян «в русло социалистического строительства»… В цитированной резолюции так и говорится: «Объединенный пленум ЦК и ЦКК полагает, что затруднения в хлебозаготовках, имевшие место в этом году, нельзя считать случайностью… Поэтому, поскольку затруднения в хлебозаготовках могут еще появиться в будущем, партия с тем большей настойчивостью должна добиваться того, чтобы неослабно выполнялся лозунг XV съезда партии о "дальнейшем наступлении на кулачество", о регулировании частного рынка и систематическом вовлечении единоличного крестьянского хозяйства… в русло социалистического строительства» (там же, стр. 377).

Поэтому пленум принимает предложение Политбюро продолжить практику принудительных заготовок, только надо узаконивать конфискацию излишков хлеба через суд (применение «статьи 107» Уголовного кодекса РСФСР) и избегать слишком далеко идущих «перегибов». Если же крестьяне согласятся сдавать хлеб добровольно, то «экстраординарные меры» вообще будут отменены. Соответствующее место резолюции гласит:

«Вместе с тем объединенный пленум считает, что по мере ликвидации затруднений в хлебозаготовках должна отпасть та часть мероприятий партии, которая имела экстраординарный характер.

Объединенный пленум ЦК и ЦКК поручает Политбюро принять все меры к тому, чтобы обеспечить в будущей хлебозаготовительной кампании бесперебойный ход заготовок…» (там же).

История доказала, что и будущие сельскохозяйственные заготовки «бесперебойно» можно было проводить, только применяя «экстраординарные меры».

Сталин назвал данный метод заготовок «Урало-сибирским методом» (так как впервые сам применил его на практике в начале 1928 года в Западной Сибири и на Урале) и превратил его в постоянно действующую систему заготовок всех сельскохозяйственных продуктов. Он существует и поныне с той лишь разницей, что теперь все крестьяне находятся в «русле социалистического строительства» в виде колхозов и совхозов, поэтому и сами заготовки «автоматизированы» — государство автоматически забирает нужное себе количество хлеба, а остаток колхозники между собою делят по так называемым «трудодням». Обычное соотношение между тем, что забирало государство почти бесплатно, и что оставалось на долю колхозников в виде этих «трудодней» составляло в среднем 70: 30, 70 % государству, а 30 % колхозникам, причем в эти 30 % входили и многочисленные неделимые фонды (семенной фонд, страховой фонд, неприкосновенный фонд и т. д.).

Вот как раз эта новая «экстраординарная» политика Сталина-Микояна в 1927 году в хлебозаготовках и явилась, как уже указывалось, непосредственным поводом нового раскола в Политбюро — Бухарин, Рыков и Томский заявили, что новая программа Сталина есть ликвидация ленинского нэпа и реставрация «военного коммунизма». Сталин их объявил «правой оппозицией» в партии.

Правая оппозиция возникла не только как реакция на практику Сталина, она была намеренно спровоцирована Сталиным, ибо без политической изоляции правых лидеров в ЦК абсолютно невозможно было бы, во-первых, завершить восхождение Сталина к единоличной власти, во-вторых, провести в жизнь сталинскую концепцию строительства социализма через насилие. Во время борьбы с левыми оппозициями Троцкого и Зиновьева Сталин положил в основу своей тактики концепцию Бухарина о мирной трансформации, о мирном превращении «нэповской России в Россию социалистическую», чтобы при поддержке группы Бухарина похоронить левых. Когда эта цель была достигнута, Сталин раскрыл свои карты: чтобы построить в крестьянской, нэповской России социализм, надо провести третью насильственную революцию сверху, на этот раз уже против крестьянства.

И здесь Сталин не был оригинальным. Вопреки обвинениям правых, что Сталин идет вразрез с ленинизмом (Ленин говорил, что высший принцип диктатуры пролетариата — это сохранение союза пролетариата с крестьянством, при гегемонии первого, и что по отношению к крестьянству надо проявлять «архиосторожность»), Сталин доказывал, что все ленинские высказывания по части крестьянства относятся к области тактики. По существу же дела, для Ленина крестьянство — реакционный, враждебный класс, каким его считали и Маркс с Энгельсом. Сталин был прав. Вот слова Маркса и Энгельса: «…ремесленник и крестьянин — все они борются с буржуазией для того, чтобы спасти свое существование от гибели, как средних сословий. Они, следовательно, не революционны, а консервативны. Даже более, они реакционны, они стремятся повернуть назад колесо истории» (Маркс и Энгельс, «Манифест Коммунистической партии», 1951, стр. 41).

Вот и слова Ленина: «Мы сначала поддерживаем до конца, всеми мерами, до конфискации, — крестьянина вообще против помещика, а потом (и даже не потом, а в то же самое время) мы поддерживаем пролетариат против крестьянина вообще» (Ленин, 4-е изд., т. 9, стр. 213).

Основы новой революции в деревне Сталин заложил уже на XV съезде партии при единодушной поддержке всех лидеров и сторонников будущей «правой оппозиции», правда, они не ведали, как искусно Сталин их околпачивает.

В своем докладе на этом съезде Сталин впервые поставил вопрос о «переходе мелких крестьянских хозяйств в крупные и объединенные хозяйства», но чтобы не испугать правых, не спровоцировать их преждевременно на выступление, Сталин заметил, что коллективизация будет происходить «не в порядке нажима, а в порядке показа и убеждения» (Сталин, Соч., т. 10, стр. 305). Однако предусмотрительный Сталин в резолюции XV съезда записал пункт, которому в то время бухаринцы не придали никакого значения: «Развивать дальше наступление на кулачество и принять ряд новых мер, ограничивающих развитие капитализма в деревне и ведущих крестьянское хозяйство по направлению к социализму» («ВКП(б) в рез.», ч. II, стр. 260). Что же касается колхозов, то в резолюции по докладу Молотова сказано, что создание колхозов вместо индивидуальных хозяйств — «основная задача партии в деревне» («КПСС в рез.», 1953, ч. II, стр. 355), а в другом месте, в резолюции по докладу Сталина, сказано еще яснее: это «первоочередная задача» (там же, стр. 317).

Бухаринцы, видимо, считали, что Сталин тут занимается, в ответ Троцкому и Зиновьеву, платоническими упражнениями в «левизне», вовсе не думая переходить от слов к делу, от угрозы к расправе с крестьянством. Если они так думали, то их ожидало очень скорое и горькое разочарование.

Сталин связывал хлебный кризис не с рыночной конъюнктурой, не с «ножницами» цен, не с ошибками руководства, а с природой существующей экономической системы. Пока существует нэп с его свободным крестьянским хозяйством, советское государство обречено на зависимость и от крестьянства, и от рыночной стихии. Сталин помнил, как пало царское самодержавие. «Хлеба, хлеба, хлеба!» — вот с какого лозунга начали Февральскую революцию в Петрограде. Сталин знал лучше, чем Бухарин, что большевистское самодержавие ждет та же судьба, под тем же лозунгом, если самому не произвести революцию сверху в деревне, чтобы предупредить революцию снизу в городе. Ахиллесову пяту режима Сталин видел в том, что советское государство находится на экономическом иждивении крестьянства, и он решил перевернуть формулу — поставить крестьянство на иждивение государства. Сталин решил отнять у крестьянства хлеб, чтобы от имени государства кормить этим хлебом не только город, но и само крестьянство. Как тут не вспомнить рассуждения из «Великого инквизитора» Достоевского: «Получая от нас хлебы, конечно, они ясно будут видеть, что мы их же хлебы, их же руками добытые, берем у них, чтобы им же раздать, безо всякого чуда, увидят, что не обратили мы камней в хлебы, но воистину более, чем самому хлебу, рады они будут тому, что получают его из рук наших!». Ведь средний советский обыватель, под влиянием официальной философии режима, и всерьез думает, что не он кормит государство, а государство его кормит. Вот любопытное свидетельство советского журнала: «Каждая семья знает свой бюджет, рассчитывает, когда и что купить. Гораздо сложнее государству. Оно должно всех накормить, одеть и обуть» (ж. «Голос родины», № 101, декабрь 1966 года, передовая статья).

Сталин знал, что нет более идеального средства отнять у крестьян хлеб, «чтобы им же его раздать», как тотальная коллективизация сельского хозяйства путем конфискации частных крестьянских хозяйств и национализации самого крестьянского труда. «Экстраординарные меры», как раз и должны были убедить крестьян, что лучше в колхозе получать от государства обратно часть своего хлеба, чем, будучи вне колхоза, отдавать государству весь хлеб. Сталин решил на практике показать, как он мыслит проведение в жизнь своего плана «аграрной революции». Для этой цели через три недели после XV съезда в сопровождении целого чекистского эшелона Сталин выехал в Сибирь. Официальный комментатор почти в лирических тонах рисует эту поездку Сталина, хотя Сталин был меньше всего «лирик». Он говорит, что Сталин посетил основные хлебные районы края, участвовал на заседаниях бюро Сибирского крайкома в Новосибирске, бюро окружных комитетов, на совещаниях с местным активом ряда районов и что «политические и организационные мероприятия» обеспечили выполнение плана хлебозаготовок (Сталин, Соч., т. 11, стр. 356).

Однако Сталин не столько «заседал» и «совещался» с активистами, сколько действовал и громил. Он с первых же своих выступлений заявил: «Я объехал районы вашего края и имел возможность убедиться, что… урожай у вас… небывалый. Хлебных излишков у вас в этом году больше, чем когда-либо, а план хлебозаготовок не выполняется. Почему, на каком основании?…

Вы говорите, что кулаки не хотят сдавать хлеба, что они ждут повышения цен… почему вы не привлекаете их за спекуляцию?…Я видел несколько десятков представителей вашей прокурорской и судебной власти. Почти все они живут у кулаков, состоят у кулаков в нахлебниках и, конечно, стараются жить в мире с кулаками. На мой вопрос они ответили, что у кулаков на квартире чище и кормят лучше… Непонятно только, почему эти господа до сих пор еще не вычищены… Предлагаю:

а) потребовать от кулаков немедленной сдачи всех излишков хлеба по государственным ценам; б) в случае отказа… конфисковать у них хлебные излишки в пользу государства» (Сталин, Соч., т. 11, стр. 2–4).

25 % конфискованного хлеба Сталин предложил раздать бедноте, что на сталинском языке означало «обострение классовой борьбы в деревне», а на человеческом языке натравливание деревенских лежебок и голытьбы на радетельных хозяев, объявленных теперь «кулаками», к которым, по существу, причисляли и верхний слой середняков, для которых изобрели другой термин — «зажиточные». Так как многие, даже из среды бедняков, начали осуждать этот военно-полицейский произвол, когда искусственно натравливается одна часть деревни на другую, то изобретательный Сталин скоро нашел термин и для таких бедняков — их стали величать «подкулачниками» со всеми вытекающими отсюда последствиями (конфискация хлеба, суд, высылка).

Сталин предложил провести чистку и в аппарате власти, указав, что «вы увидите скоро, что эти меры дадут великолепные результаты и вам удастся не только выполнить, но и перевыполнить план хлебозаготовок» (там же, стр. 4).

Сталин в заключение сообщил свой главный рецепт, как государство может обеспечивать себя хлебом и дальше по ценам, им установленным. Рецепт этот был ясным и категорическим: «нужно покрыть все районы нашей страны, без исключения, колхозами» (там же, стр. 7), то есть надо ликвидировать нэп, данный Лениным крестьянству только шесть лет тому назад. Одновременно данный рецепт Сталина означал и возвращение к «продразверстке» (к насильственному изъятию хлебных излишков).

Сравните это выступление Сталина с тем, что было записано по его же предложению в резолюции объединенного ЦК и ЦКК против левой оппозиции всего три месяца тому назад (9 августа 1927 г.). В этом предложении Сталина и резолюции пленума сказано: «Объединенный пленум ЦК и ЦКК отвергает вздорные… демагогические предложения оппозиции о насильственном изъятии натуральных хлебных излишков и о таком сверхобложении частного торгового оборота, которое должно привести к его немедленной ликвидации… ЦК и ЦКК считают, что эти предложения направлены, по сути дела, на отмену новой экономической политики, установленной партией под руководством Ленина» («ВКП(б) в рез.», 1933, ч. II, стр. 357).

Почему же политика оппозиции по ликвидации нэпа, объявленная самим же Сталиным всего три месяца назад антиленинской политикой, сегодня признается тем же Сталиным ленинской политикой? Какие же важные события произошли для такого поворота на 180 градусов за столь короткое время? Где же тут принципы? И важные события произошли, и принципы были налицо.

Главные соперники слева в борьбе за власть — Троцкий, Зиновьев и Каменев — были за это время выкинуты из партии, при апелляции к правому Ленину и его нэпу. Теперь надо было ликвидировать главных соперников за власть справа, апеллируя к левому Ленину и к его установке — нэп лишь «передышка», «временное отступление» для подготовки нового наступления (доклад Ленина на XI съезде).

Группа Бухарина напомнила Сталину цитированное выше постановление ЦК и заявила, что она обратится к партии, если Сталин не согласится повторить заявление, что нэп остается в полной силе. Так как Сталин еще не был готов принять бой с правыми, ему ничего не оставалось, как подписать от имени Политбюро 13 февраля 1928 года следующее заявление: «Разговоры о том, что мы будто бы отменяем нэп, вводим продразверстку, раскулачивание и т. д., являются контрреволюционной болтовней… НЭП есть основа нашей экономической политики, и остается таковой на длительный исторический период» (выделено мною. — А. А.) (Сталин, Соч., т. 11, стр. 15).

Подписывая заявление Политбюро, Сталин, как обычно, обманывал свою собственную партию: нэп, рассчитанный на «длительный исторический период», был отменен уже в следующем, 1929 г.

Тем временем, Сталин продолжал свою практику «экстраординарных мер» и в 1928 г. Крестьянство ответило на эту практику, как и надо было ожидать, резким снижением посевных площадей. Сельское хозяйство явно шагало от кризиса перепроизводства уже навстречу другому кризису, который потом станет перманентным явлением советской деревни, — к кризису недопроизводства. Первым сигнализировал о неблагополучии заместитель наркома финансов СССР М. Фрумкин. Фрумкина, как «правого оппортуниста», немедленно сняли с должности. Но от этого посевная площадь в деревне не увеличилась. Поэтому хлебозаготовительная кампания осени 1928 года оказалась катастрофой. Даже Сталин не мог выкачать хлеб оттуда, где его не было. Теперь Сталин стал перед новой проблемой: как быть дальше? Сталин продолжает лавировать. За это лавирование Бухарин назвал Сталина в беседе с Каменевым «беспринципным интриганом», который каждое свое действие подчиняет интересам «сохранения своей собственной власти».

Этого замечания достаточно, чтобы видеть, с какими политическими детьми Сталин будет иметь дело и на последнем этапе своей борьбы за единоличную диктатуру. Сталин менял принципы, оплевывал свои вчерашние убеждения, интриговал, клеветал, натравливал, но все это он делал во имя «сохранения своей собственной власти». «Тройка» была беспринципным предприятием, но она спасла Сталина от «Завещания» Ленина. Союз с Зиновьевым и Каменевым против Троцкого был беспринципной сделкой, но он помог Сталину свалить главного конкурента — Троцкого. Блок с Бухариным и Рыковым против Зиновьева и Каменева был противоестественной комбинацией даже в большевистской политике, но он помог Сталину свалить этих душеприказчиков Ленина. Сегодня Сталин заключил союз против бухаринцев с тем ЦК, 70 % членов которого он потом расстрелял вместе с теми же бухаринцами, но этот союз его привел к окончательной и абсолютной победе, к единоличной диктатуре.

Сама беспринципность Сталина в этом смысле была принципиальная. Если бы, скажем, фанатик коммунизма Бухарин был бы поставлен перед дилеммой: либо его единоличная власть над Россией без коммунизма, либо коммунизм в России, но без его власти, он, не колеблясь, выбрал бы коммунизм без его власти. Цинику Сталину эта дилемма показалась бы просто наивной — он не только выбрал бы власть без коммунизма, но еще начал бы доказывать, в какой преступный тупик Ленин завел страну, нарушив законы марксизма, согласно которым коммунизм побеждает сначала в передовых странах Запада, а потом только в отсталых странах, как Россия. Такая свобода Сталина от всякой чести и всякого идейного хлама, называемого принципами, только свидетельствует о его превосходстве в политической борьбе над всеми его большевистскими соперниками. Ведь еще Талейран заметил, что если люди слишком подчеркивают честность и принципиальность какого-либо политика, то надо сомневаться в его способностях. Что же касается интриги, то она была и остается до сих пор легитимным оружием в политике вообще, в арсенале большевизма в особенности. Что Сталин и по этой части превзошел своих соперников, говорит как раз в его пользу, как «технолога власти».

Поездку Сталина в Сибирь надо считать началом его кампании против будущих правых. Сталин хорошо понимал, что речь идет вовсе не только об изоляции очередной группы соперников власти, а о новой революции сверху, равной, как он писал в «Кратком курсе», по своему значению революции в октябре 1917 г. До сих пор внутрипартийная борьба мало задевала насущные интересы народа, даже больше: она велась под флагом защиты этих интересов (сохранение нэпа, повышение материального положения народа, отказ от репрессий). Теперь решалась судьба всей страны и того класса, который составлял 80 % населения страны — крестьянства. Это требовало не только личной изобретательности Сталина в интригах против противников в составе руководства, но и колоссального напряжения всех сил аппарата власти против народа.

Сталин развернул эту работу в трех направлениях:

аппарат пропаганды получил задание изобрести новый жупел — «правую опасность», которая, после того, как левая опасность преодолена, стала «главной опасностью» для революции;

низовой аппарат партии получил задание организовать в деревне спонтанное массовое движение за «добровольное» вступление в колхозы;

командование Красной армии, руководство ОГПУ, Верховный суд и прокуратура получили задание привести карательные органы в «боевую готовность», чтобы подавить возможные «кулацкие восстания», саботаж и судить их возглавителей (эту подготовку имел в виду Сталин, когда писал в 1929 г.: «Наступать на кулачество — это значит подготовиться к делу» — «Вопросы ленинизма», стр. 291).

По этой же линии подготовки к революции в деревне лежала и новая доктрина Сталина о «критике и самокритике», выдвинутая на XV съезде. Под этим лозунгом должна была начаться эра перманентных чисток: партии — от «уклонистов» и государственного аппарата — от «чуждых элементов», — чисток, впоследствии преобразованных во всеобщую инквизицию ежовщины 1936–1938 гг.

Но острие новой доктрины после расправы с троцкистами и зиновьевцами было направлено против бухаринцев. Докладывая московскому активу партии об апрельском пленуме ЦК 1928 г., Сталин прямо указал на необходимость критиковать «вождей партии», оторвавшихся от масс. Так как Сталин себя таковым не считал (ведь он недавно побывал в «народе», в Сибири, хотя это и было его последнее «пребывание среди масс»), то ясно, что он говорил о тех, кого наметил в очередные жертвы — о будущих лидерах «правой оппозиции». Вот это любопытное рассуждение Сталина: «есть еще одно обстоятельство, толкающее нас к самокритике. Я имею в виду вопрос о массах и вождях… нередко боятся критиковать своих вождей… надо дать советским людям возможность "крыть" своих вождей, критиковать их за ошибки, чтобы вожди не зазнавались» (Сталин, Соч., т. 11, стр. 31–32).

Поскольку сам Сталин был единственным «непогрешимым» из вождей, к тому же, любой из старых большевиков, пытавшихся критиковать его, немедленно исчезал с горизонта (бывший заместитель Сталина по наркомнацу Султан-Галиев даже был расстрелян в те годы как раз за критику Сталина), то члены партии, особенно члены партаппарата, правильно поняли новую доктрину: критиковать можно любого члена Политбюро, кроме самого «генсека». Разумеется, критиковать можно и нужно было и любого из местных вождей, если тот не проявлял достаточного усердия по выполнению директив центрального партийного аппарата. Но самым зловещим было то, что новый лозунг был направлен не только против антисталинских чиновников, но и против антисталинского народа. Лозунг «критики и самокритики» был методом создания массовой армии официальных и неофициальных «сексотов», при помощи которых началась расправа с инакомыслящими внутри партии и с антисоветскими элементами вне партии. Поэтому Сталин связывал новый лозунг с двумя событиями политического значения: с так называемым «шахтинским делом» и «заготовительным кризисом» к январю 1928 г.

Впервые в этой связи Сталин выдвигает и другой, воистину эпохальный, лозунг верховного полицейского: о повышении «революционной бдительности». Учитывая грандиозность задач задуманной им насильственной коллективизации и ликвидации нэпа, Сталин ставит вопрос о вовлечении в армию «сексотов»-«критиков» «сотен тысяч и миллионов» людей. Этому должны способствовать всяческие моральные, материальные и служебные поощрения «сексотов»-«критиков». Такая постановка вопроса вдохновляла на «критику» (то есть на доносы) карьеристские элементы в партии и уголовные типы в обществе. Так как карьера и привилегии для доносчиков были прямо пропорциональны их индивидуальным вкладам в дело выявления «врагов», то доносчики не столько выявляли врагов Сталина, сколько клеветали на людей. Когда эта клеветническая волна вызвала недовольство в наиболее здоровой части партии, когда идеалисты из партии начали доказывать, что введенная сейчас «критика» на девять десятых состоит из клеветы на честных людей, то Сталин, давая резкий отпор таким «зажимщикам» критики, прямо заявил: «если критика содержит хотя бы 5-10 процентов правды, то и такую критику надо приветствовать» (там же, стр. 33).

«Пусть будет 95–90 % клеветы, лишь бы было 5-10 % правды», — разве это не философия преступника? Что это именно так, докажет ежовщина, когда этот лозунг Сталина станет руководством к действию миллионов сексотов по ликвидации миллионов «врагов народа».

В той же речи на московском активе Сталин вновь подчеркнул, как и в Сибири, что центральная задача сейчас это «нажать во всю на развитие крупных хозяйств в деревне типа колхозов и совхозов… колхозов и совхозов пока что у нас мало, до безобразия мало» (там же, стр. 41–42).

Теоретическое обоснование своего плана «третьей революции» Сталин дал в беседе со студентами Института Красной Профессуры, Комакадемии и Свердловского университета 28 мая 1928 г. Выбор места и аудитории не был случайным. ИКП и Комакадемия представляли собою важнейшие крепости знаменитой тогда «школы Бухарина». Объявленный Лениным законным любимцем партии и ее наиболее выдающимся теоретиком, Бухарин был кумиром академической молодежи партии. Хотя Бухарин считался в первую очередь экономистом, но это был универсальный талант — его одинаково признавали и социологом, и правовиком, и литературным критиком. Соответственно широким был и круг «бухаринской школы». Вот некоторые наиболее выдающиеся люди из этой школы, которых потом Сталин расстрелял: Стэн (член ЦКК), Слепков, Астров (члены редакционной коллегии журнала «Большевик»), Марецкий, Айхенвальд, Гольденберг, Краваль, Карев, Бессонов, Мадьяр, Ломинадзе, Щацкин (последние — члены ЦК и ЦКК и руководящие работники Коминтерна), Пашуканис, Берман, Ванаг, Пионтковский, Фридлянд, Лукин и др. Это были теоретические звезды первой величины, писания которых отличались от нынешних «теоретиков» одним несомненным преимуществом: они творили, дерзали и не были примитивны, как Федосеевы и Сусловы. К этой бухаринской школе принадлежали еще Поспелов, Митин, Минц, Панкратова, Мехлис, но они вовремя перешли на сторону Сталина и создали совершенно новую отрасль «науки» в марксизме-ленинизме-сталинизме, которую я бы назвал «цитатологией». «Цитатология» была не только своеобразной новой отраслью в советской марксистской науке эпохи Сталина, но и довольно тонким искусством обоснования и узаконения преступной практики Сталина цитатами из классиков марксизма-ленинизма и самого Сталина. Надо было показывать сталинизм, как вершину марксизма-ленинизма, а самого Сталина, как «корифея всех наук». Но, Боже упаси, было попытаться внести собственную творческую лепту в саму марксистскую теорию, это — прерогатива одного Сталина. Задача этого учения сводилась к умелому подбору цитат из Сталина для теоретического обоснования очередного зигзага «генеральной линии партии», а дальше просто к изложению раскавыченного Сталина. Так возникла, как противовес бухаринской школе, «сталинская школа» в марксизме. Характеризуя творческое лицо этой школы, газета «Правда» (этот главный рупор сталинизма на протяжении четверти века) впоследствии писала:

«…Если взять работы по философии, политэкономии, истории и по другим общественным наукам, то многие из них представляют набор цитат из произведений Сталина и его восхваления. Считалось, что развивать, двигать вперед теорию, высказывать что-нибудь оригинальное и новое может только один человек — Сталин» («Правда», 28 марта 1956 г.).

В беседе с «красными профессорами» и «комакадемиками» ссылками на Ленина Сталин теоретически обосновал свой план коллективизации. Но первая же ссылка на Ленина была фальсифицированная. Сталин говорил: «К организации колхозов Ленин звал партию еще с первых дней Октябрьской революции» (выделено мною. — А. А.) (Сталин, Соч., т. 11, стр. 88), но такую важную ссылку на Ленина Сталин не подкрепил цитатой из Ленина, как он это всегда делал в других случаях. Все знали причину — с «первых дней Октябрьской революции» Ленин не мог звать партию на организацию колхозов, а звал, наоборот, поделить землю между крестьянами на правах частного владения, согласно эсеровской программе. Не звал Ленин к созданию колхозов еще и потому, что Ленин до последних дней своей жизни термина «колхоз» не знал. Только на VII экстренном съезде партии в марте 1918 года Ленин впервые после революции заговорил о «коммунах» и «артелях», но как? Ленин сказал: «Напрасно приписывают нам то, что мы хотим насильно ввести социализм. Мы будем справедливо делить землю, с точки зрения преимущественно мелкого хозяйства. При этом мы даем предпочтение коммунам и крупным артелям» (Ленин, ПСС, т. 36, стр. 56). В докладах, речах, статьях Ленина говорится о коммунах, артелях, кооперации, но никогда не встречаются «колхозы». Сталину было важно объявить не столько данной аудитории, сколько всей партии и стране, что колхозы Сталина и есть колхозы Ленина.