Глава 26. ОБЪЕДИНЕННЫЙ БЛОК ОППОЗИЦИИ

Глава 26. ОБЪЕДИНЕННЫЙ БЛОК ОППОЗИЦИИ

На XIV съезде Зиновьев, все еще отказываясь противопоставить фракционной диктатуре Сталина свою собственную фракцию, предложил партии вернуть к активной партийной работе тех, кого он вместе со Сталиным исключил из политической жизни. Зиновьев говорил:

«Не допуская фракций, оставаясь в вопросах фракций на старых позициях, вместе с тем поручить ЦК привлечь к работе все силы всех бывших групп в нашей партии» («Четырнадцатый съезд. Стенографический отчет», 1926, стр. 467).

Сталин оценил это место речи Зиновьева как «сигнал к подтягиванию всех оппозиционных течений и к объединению их в одну силу» (Сталин, Соч., т. 8, стр. 234). Если это действительно был призыв Зиновьева к бывшим оппозициям, в частности к троцкистской, объединиться против Сталина на съезде, то он отклика не нашел. Троцкисты даже не знали, кого же собственно поддерживать во вновь вспыхнувшей борьбе — Сталина с Бухариным или Зиновьева с Каменевым. Троцкист Карл Радек определенно требовал поддержать Сталина против Зиновьева (Зиновьев выставил, как мы видели, Радека из Коминтерна), а троцкист Мрачковский вообще предлагал вести борьбу на два фронта — и против Сталина, и против Зиновьева. Серьезные разногласия были и среди зиновьевцев о возможности блокирования с Троцким. Ведь начиная с 1920 г., со времени профсоюзной дискуссии, основной профессией Зиновьева и Каменева стало разоблачение Троцкого и троцкизма. На девять десятых антитроцкистская литература партии против Троцкого принадлежала им.

Троцкий не оставался в долгу. Ошибочно считая Зиновьева мотором «тройки», а Сталина лишь «серой скотинкой» и узколобой посредственностью, Троцкий думал, что Сталин в аппарате ЦК выполняет только волю Зиновьева и Каменева. Уму непостижимо, как Троцкий недооценивал Сталина даже после того, как Сталин покончил со всеми своими соперниками: от Троцкого и Зиновьева до Бухарина и Рыкова, — а сам Троцкий очутился в эмиграции. В своей автобиографии, вышедшей в 1930 г., Троцкий давал такую характеристику Сталину:

«— Скажите мне, — спросил Склянский, — что такое Сталин?

Склянский сам достаточно знал Сталина (маршал Еременко говорит в своих мемуарах, что Сталин ему рассказывал, что будучи дважды наркомом он, Сталин, в гражданской войне должен был подчиняться заместителю наркомвоенмора Склянскому. — А. А.). Он хотел от меня определения его личности и вместе объяснения его успехов.

— Сталин, — сказал я, — это наиболее выдающаяся посредственность нашей партии… Победоносная контрреволюция может иметь своих больших людей. Но первая ступень ее, термидор, нуждается в посредственностях, которые не видят дальше своего носа» (Л. Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 254–255).

Увы, начиная, по крайней мере, с XII съезда (1923) «дальше своего носа» не видели как раз те, которые в 1926 году объединились против Сталина — Троцкий, Зиновьев, Каменев плюс еще Бухарин, Рыков, Томский, плюс еще весь ЦК, плюс вся партия. Не видели потому, что, считая Сталина «посредственностью» или желая использовать его как партаппаратный инструмент в борьбе друг против друга, они не согласились снять Сталина с поста «генсека» даже тогда, когда это предлагал не только Ленин, но об этом просил сам Сталин. Именно сам Сталин напомнил своим соперникам, что они не видели «дальше своего носа», оставляя его на этом посту. Вот заявление Сталина на октябрьском пленуме ЦК и ЦКК (1927):

«Я на первом же заседании пленума ЦК после XIII съезда просил пленум ЦК освободить меня от обязанностей генерального секретаря. Съезд сам обсуждал этот вопрос… и все делегаты единогласно, в том числе и Троцкий, Каменев, Зиновьев обязали Сталина остаться на своем посту… Через год после этого я вновь подал заявление в пленум об освобождении, но меня вновь обязали остаться на посту» (Сталин. Соч., т. 10, стр. 175–176).

Если бы Троцкий, Зиновьев, Каменев удовлетворили эту «настойчивую» просьбу Сталина, они, вероятно, умерли бы естественной смертью, а миллионам советских граждан была бы сохранена жизнь. Но вот теперь, весной 1926 г., после того, как Сталин в союзе с зиновьевцами разбил Троцкого (1924), а в союзе с бухаринцами разбил Зиновьева (1925), создается «объединенный блок» троцкистов и зиновьевцев. Его главная цель: свержение Сталина. Однако осуществить эту цель мирными средствами в нынешних условиях, в отличие от 1923–1924 гг., было почти безнадежным делом. Если в 1923 году блок Троцкого-Зиновьева, опираясь на «Завещание» Ленина, легко мог свергнуть Сталина, если в 1924 году блок Троцкого-Зиновьева, опираясь на Ленинградскую организацию (Зиновьев) и Московскую организацию (Каменев, Зеленский) и основываясь на заявлении Сталина, еще имели шансы (правда, только шансы) избавиться от Сталина в рамках партийной легальности, то в 1926 году свергнуть Сталина можно было только силой. Объединенная оппозиция взялась за такую форму борьбы, которая была не только безнадежна, но даже и бесцельна. Они хотели средствами пропаганды, дискуссий и бесконечных заверений в верности ленинизму убедить партию в гибельности политики сталинского ЦК, привлечь ее на свою сторону и таким образом на основании Устава цартии снять Сталина. Эта задача безнадежной и бесцельной была потому, что партия, которая волею Ленина с 1921 года находилась в перманентном осадном положении, после XIV съезда фактически перестала быть партией. Ведь это замечает тот же Троцкий: «Воцарился режим чистой диктатуры аппарата над партией. Другими словами: партия перестала быть партией» (Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 257).

Значит, партия — фикция, а действительная сила — партаппарат. К кому же тогда апеллировала объединенная оппозиция? Она апеллировала к фикции и ей же жаловалась на «диктатуру аппарата». «Делай другому то, чего не хочешь, чтобы делали тебе», — таков, говорят, закон шахматной игры. Лидеры оппозиции им пренебрегли, Сталин его использовал классически. Сталин методически, систематически готовился к физической ликвидации своих соперников. Первым человеком, который это заметил еще в 1925 г., был секретарь Ленинградского губкома, член ЦК Залуцкий, когда он говорил о готовящемся термидоре. Потом в 1926 году об опасности термидора в партии говорили все лидеры оппозиции. Более того, Зиновьев и Каменев были убеждены еще тогда, что Сталин способен организовать против них даже террористический акт.

Анализируя позднейшие события и вспоминая рассказы Зиновьева и Каменева, Троцкий писал, что то, что Сталин станет тираном, можно было предвидеть еще в годы борьбы оппозиции с ним. Вот соответствующее место из рассказа Троцкого:

«Возможно ли извлечь заключение в отношении 1924 г. на основании 1936–1938 годов, когда Сталин уже стал тираном? В 1924 г. он только боролся за власть. Был ли он тогда способен на такой переворот? Все данные из его биографии заставляют нас ответить на этот вопрос положительно…

Чернила и печатное слово кажутся ему слишком незначительной вещью в политической борьбе. Только покойники не настораживают его. После того, как Зиновьев и Каменев в 1925 г. порвали со Сталиным, оба заложили в надежном месте письма: "Если мы внезапно умрем, то знайте, что это дело рук Сталина". Они мне советовали то же самое. "Вы думаете, что Сталин озабочен, как отвечать на ваши аргументы. Ничуть не бывало. Он рассчитывает ликвидировать вас без наказания"» (L. Trotski, "Stalin", p. 417).

К этому Зиновьев добавил: «Он бы вас ликвидировал еще в 1924 г., если бы он не боялся возмездия — террористических актов со стороны части молодежи. Это причина того, что Сталин решил начать с уничтожения кадров оппозиции и отложил ваше убийство до того времени, пока он себя почувствует безнаказанным. Он ненавидит нас, особенно Каменева, так как мы слишком много знаем о нем, но он еще не готов убить нас» (там же, стр. 417).

Эти слова надо было бы признать пророческими, если бы они не были основаны на точном знании психологии Сталина как врожденного преступника. К тому же, убийство политических противников было легитимным правом большевистской революции, признанным не только Лениным и Сталиным, но и Троцким, Зиновьевым, Каменевым. Здесь важно только зафиксировать: в случае окончательного торжества сталинской диктатуры Троцкий, Зиновьев, Каменев знали, что они будут уничтожены физически, знали как раз в те годы, когда они боролись против Сталина чернильным потоком и словесной макулатурой. Чтобы предупредить это, а стало быть, предупредить сталинскую тиранию с ее миллионными издержками человеческих жизней, Троцкий, Зиновьев, Каменев не оказались способными на насильственный переворот путем физической ликвидации самого Сталина с полдюжиной его ближайших сопреступников. Какие бы социологические соображения о «системе» или философские рассуждения о неведомых законах революции ни приводили против меня, я все-таки утверждаю: без Сталина история СССР пошла бы по-другому.

Однако как троцкисты, так и зиновьевцы, а потом и бухаринцы органически не были способны стать на путь революционного, насильственного устранения диктатуры аппарата Сталина в силу своей идеологии. Они были рабами коммунизма, а Сталин был его господином. Они до смерти боялись, чтобы из попытки насильственного свержения сталинского режима не вспыхнула народная революция против коммунизма вообще. Слишком свежа была в памяти история Кронштадта. В их глазах Сталин был коммунист, хотя и ошибающийся, а они в глазах Сталина были врагами, которых он собирался, по их же признанию, убить при первой же возможности. Люди, которые, в слепом подражании историческим параллелям, сами себе изобрели жупел «термидор», скорее были способны на самоубийство (как это уже сделали из-за Сталина старые большевики — члены ЦК: троцкист Иоффе, бухаринец Томский, «национал-уклонист» Скрыпник, даже сталинец Орджоникидзе), чем на убийство Сталина. Кроме того, троцкисты и зиновьевцы считали себя людьми идеи и высокой революционной совести, а у Сталина в фокусе всех идей стояла власть, что же касается совести, то он имел о ней очень утилитарное представление: хороши враги с моральным тормозом — тем вернее можешь с ними расправиться. Хороша совесть у соперника, чтобы вернее ею воспользоваться бессовестному. Если уже говорить о революционной совести самого Сталина, то, перефразируя одного польского писателя, можно было бы сказать: совесть у Сталина всегда была чиста, так как он ею никогда не пользовался. Если политика и мораль у Макиавелли противопоказаны, если нравственные нормы Ленина подчинены его цели, то аморальность Сталина в политике была абсолютного класса. В этом одна из всепобеждающих тайн сталинского тактического мастерства в политической борьбе. Троцкий же имел о морали домакиавеллианское представление. Он писал:

«Только политика, состоящая на службе великой исторической задачи, может обеспечить себе морально безупречные методы действия» (Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 228).

Такими он, конечно, считал свою политику и свои методы. Но это уже предрешало победу Сталина. Правда, в глазах профанов, внешнее целомудрие Сталина и его подчеркнутая лояльность к соратникам могут быть сравнимы только с его революционным аскетизмом и демонстративным безразличием к своим личным интересам. Сталинская нарочитая недооценка самого себя, его подкупающая «скромность», его обезоруживающая «искренность» в борьбе «за партию, через партию, во имя партии», его безоглядная «решительность» пожертвовать самим собой, если этого потребуют интересы дела, — все это производит в те годы исключительное впечатление. В этой роли он — резкий антипод Троцкому и Зиновьеву, которые так кричаще, так грубо лезут в «исторические личности» на первом плане. Чего стоит только одно выступление Сталина в 1926 году в Тифлисе, когда впервые начали создавать ему «культ». Сталин сказал:

«Должен вам сказать, товарищи, по совести, что я не заслужил доброй половины тех похвал, которые здесь раздавались по моему адресу. Оказывается, я и герой Октября, и руководитель компартии Советского Союза, и руководитель Коминтерна, чудо-богатырь и все, что угодно. Все это пустяки, товарищи, и абсолютно ненужное преувеличение. В таком тоне говорят обычно над гробом усопшего революционера. Но я еще не собираюсь умереть» (Сталин, т. 8, стр. 173).

Сталин добавил, что он был «учеником революции» у присутствующих здесь на собрании его старых рабочих-учителей, был «подмастерьем революции» у рабочих-мастеров в Баку, а «там, в России, под руководством Ленина, я стал одним из мастеров революции» (там же, стр. 173–175). Такая манера говорить и такая «скромность» были чужды не только высокопарному Троцкому, но и заносчивому Зиновьеву, а Сталин не только демонстративно отводил всякие почести и чинопочитания по своему адресу, но еще бросил лозунг: «Скромность украшает большевика». Во что эта «скромность» потом вылилась, конечно, известно, но в то время борьбы за власть против «газетных вождей» (так Сталин называл Зиновьева и Троцкого) «скромность» Сталина импонировала даже его врагам.

Вернемся к истории образования «Объединенного блока» оппозиции Троцкого и Зиновьева.

Послушаем сначала характеристику, которую дает Троцкий своим коллегам по «блоку», а также историю возникновения самого «блока». Троцкий пишет: «В первый период борьбы мне была противопоставлена "тройка". Но сама она была далека от единства. Как Зиновьев, так и Каменев в теоретическом отношении были, пожалуй, выше Сталина. Но им обоим не хватало той мелочи, которая называется характером. Более интернациональный, чем у Сталина, кругозор, приобретенный ими в эмиграции под руководством Ленина, не усиливал, а, наоборот, ослаблял их… Попытка Зиновьева и Каменева хоть частично отстоять интернациональные взгляды превращала их в глазах бюрократии в "троцкистов" второго сорта. Тем неистовее пытались они вести кампанию против меня, чтобы упрочить на этом пути доверие аппарата к себе. Но и эти усилия были напрасны. Аппарат все более явно открывал в Сталине наиболее крепкую кость от своих костей. Зиновьев и Каменев оказались вскоре враждебно противопоставлены Сталину, а когда они попытались из тройки перенести спор в ЦК, то обнаружилось, что у Сталина несокрушимое большинство. Каменев считался официальным руководителем Москвы. Но после того разгрома, какой, при участии Каменева, был учинен над Московской партийной организацией в 1923 г., когда она большинством выступила на поддержку оппозиции, рядовая масса московских коммунистов угрюмо молчала. При первых попытках сопротивления Сталину Каменев повис в воздухе. Иначе сложилось дело в Ленинграде. От оппозиции 1923 г. ленинградские коммунисты были ограждены тяжелой крышкой зиновьевского аппарата. Но теперь очередь дошла и до них. Ленинградских рабочих взволновал курс на кулака и социализм в одной стране. Классовый протест рабочих совпал с сановной фрондой Зиновьева. Так возникла новая оппозиция, в состав которой на первых порах входила и Н. К. Крупская. К великому удивлению для всех и прежде всего для самих себя, Зиновьев и Каменев оказались вынуждены повторять по частям критику оппозиции (Троцкого) и вскоре были зачислены в лагерь "троцкистов". Немудрено, если в нашей среде сближение с Зиновьевым и Каменевым казалось, по меньшей мере, парадоксом. Среди оппозиционеров было немало таких, которые противились этому блоку. Были даже такие, которые считали возможным вступить в блок со Сталиным против Зиновьева и Каменева. Один из близких моих друзей, Мрачковский, старый революционер и один из лучших военачальников гражданской войны, высказался против блока с кем бы то ни было, и дал классическое обоснование своей позиции: "Сталин обманет, а Зиновьев убежит". Но в конце концов такого рода вопросы решаются не психологическими, а политическими оценками. Зиновьев и Каменев открыто признали, что "троцкисты" были правы против них с 1923 г. Они приняли основы нашей платформы. Нельзя было при таких условиях не заключить с ними блока… При первом же свидании со мною Каменев заявил: "Стоит вам с Зиновьевым появиться на одной трибуне, и партия найдет свой настоящий ЦК…" Каменев явно недооценил ту работу по разложению партии, которую "тройка" произвела в течение трех лет» (Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 263–265).

Троцкий правильно оценивал положение: отсутствие думающей партии, ликвидированной «тройкой» в пользу аппарата, бесхарактерность Зиновьева и Каменева, коварство Сталина, бесперспективность борьбы обычными методами; но вывод отсюда он сделал странный и необъяснимый — заключить блок с бесхарактерными лидерами «новой оппозиции», чтобы бороться со Сталиным методами речей и увещания. Троцкий философствовал о перспективах такой борьбы:

«Мы шли навстречу непосредственному разгрому, уверенно подготовляя свою идейную победу в более отдаленном будущем. Применение материальной силы играло и играет огромную роль в человеческой истории; иногда прогрессивную, чаще реакционную… Но отсюда бесконечно далеко до вывода, будто насилием можно разрешить все вопросы и справиться со всякими препятствиями» (там же, стр. 276–277).

В этом утверждении и заложен ключ к разгадке катастрофы Троцкого — в борьбе со слабой демократией Керенского «применение материальной силы» — категорический императив, а в борьбе с утверждающейся тиранией Сталина — категорическое табу! Чтобы Троцкий вошел в историю как великий революционер, нужны были прямодушный пленник демократии Керенский и его слабый режим, но чтобы доказать, что из революционера может получиться запоздалый Дон Кихот, нужны были «кинто» — Сталин и его всесильный партийно-полицейский режим. История «Объединенного блока» очень поучительна в этом отношении. Она поучительна и в идеологическом плане — объединенная оппозиция с ее программой форсированной ликвидации нэпа, налогового переобложения крестьянства, искусственного разжигания классовой борьбы, усиления революционных репрессий «диктатуры пролетариата» против «правой опасности» внутри страны, с ее ставкой на мировую «перманентную революцию» за счет жизненных интересов народов СССР — со всей этой программой оппозиция отталкивала от себя не только «разложенную партию», но и широкие слои населения города и деревни. Единственный положительный пункт в ее программе — борьбу против диктатуры партаппаратчиков — народ, да и партия расценивали как драку олигархов между собой за власть.

Сталин, отстаивающий нэп, отвергающий репрессии, осуждающий искусственное разжигание классовой борьбы; Сталин — союзник «правого оппортуниста» Бухарина с его проповедью «мирного врастания кулака в социализм» и зажигательным капиталистическим лозунгом по адресу крестьянства — «Обогащайтесь!» (правда, Сталин тут делал свои оговорки, имея в виду будущий план разгрома Бухарина), отвергающий авантюристическую политику «подталкивания мировой революции» Троцкого; Сталин, проповедующий «социализм в одной стране», означающий, по его интерпретации, строительство общества материального изобилия и высокого стандарта жизни; наконец, Сталин, проповедующий мир не только с капиталистами, но и с социалистами (Англорусский профсоюзный комитет) и с националистами (вхождение китайской компартии в Гоминдан Чан Кай-ши), — вот этот умеренный, спокойный, миролюбивый Сталин куда больше импонировал народу, чем вечно беспокойный, агрессивный «перманентный революционер» Троцкий. Даже мировая буржуазия сочувствовала «национал-коммунисту» Сталину, а не интернационалисту Троцкому. Раковский говорил на XV съезде: «У меня в руках "Нью-Йорк тайме". В нем напечатано: "Сохранить оппозицию означает сохранить то взрывчатое вещество, которое заложено под капиталистический мир"» («XV съезд ВКП(б). Стен. отч.», стр. 212).

Троцкий жил вчерашним днем революции, а Сталин — сегодняшним днем комфортабельной власти. Началась другая эпоха, которой нужны были другие лозунги. Сложилась другая элита, которой нужны были другие вожди. Троцкий сам это видел, когда писал:

«Идеи первого периода революции теряли незаметно власть над сознанием того партийного слоя, который непосредственно имел власть над страной. В самой стране происходили процессы, которые можно охватить общим именем реакции. У того слоя, который составлял аппарат власти, появились свои самодовлеющие цели… Создавался новый тип… Когда кочевники революции перешли к оседлому образу жизни, в них пробудились, ожили и развернулись обывательские черты, симпатии и вкусы самодовольных чиновников… "Не все же и не всегда для революции, надо и для себя", — это настроение переводилось так: "долой перманентную революцию!"» (Л. Троцкий, там же, стр. 242–246).

Да, страна хотела отдохнуть от «перманентной революции», а партаппаратчики хотели пожать плоды уже проделанной революции: превратить завоеванную власть в источник благополучия и славы. На волнах этой стихии звезда Сталина восходила, а звезда Троцкого закатывалась.

Первая размолвка после XIV съезда Троцкого со Сталиным и первая «стыковка» его с Зиновьевым и Каменевым произошли на апрельском пленуме ЦК (1926). Началось это не с политики, а с экономики. Во время обсуждения на этом пленуме доклада Рыкова о хозяйственных задачах Каменев, Зиновьев и Троцкий внесли ряд поправок и практических предложений: ликвидировать товарный голод в стране путем увеличения производства товаров ширпотреба, обложить зажиточную часть деревни высоким налогом (это предложение касалось около 15 % крестьянского населения), наметить более ускоренные темпы индустриализации, чем это предлагалось в проекте ЦК (за это предложение троцкисты были названы Сталиным «сверхиндустриализаторами»), а чтобы стимулировать поднятие производительности труда, повысить номинальную и реальную зарплату рабочих. Эти требования сталинцы квалифицировали на пленуме… как «меньшевистские», а требование о повышении зарплаты, как «демагогическое» («История КПСС», т. 4, кн. I, стр. 446–447). Впрочем, коренной тактический недостаток всей платформы объединенной оппозиции в том и заключался, что в ней не было именно «демагогигических требований», рассчитанных на завоевание симпатии и популярности в народе, тогда как вся программа сталинцев была насквозь демагогична. Приведем только два примера. По решающему вопросу об источниках финансирования индустриализации («первоначальное социалистическое накопление») оппозиция (Преображенский, Г. Сокольников, Л. Шанин) считала, что ее надо финансировать за счет выкачивания средств из деревни, а Сталин считал, что это явилось бы грабежом крестьянства. Выступая с докладом об итогах апрельского пленума в Ленинграде, Сталин говорил:

«У нас есть в партии люди, рассматривающие крестьянство… как объект эксплуатации для промышленности, как нечто вроде колонии для нашей индустрии. Эти люди — опасные люди… Мы не можем согласиться с теми товарищами, которые требуют усиления нажима на крестьянство в смысле чрезмерного увеличения налогов, в смысле повышения цен на промышленные изделия» (Сталин, Соч., т. 8, стр. 142).

Даже послесталинская новейшая «История КПСС», после того уже, как Сталин, целиком приняв программу троцкистов и зиновьевцев, провел индустриализацию путем «военно-феодальной эксплуатации крестьянства» (Бухарин), писала:

«Их предложения вели к несовместимому с социализмом созданию промышленности путем ограбления крестьянства» («История КПСС», т. 4, кн. I, стр. 446).

Как будто сталинская «сплошная коллективизация» на основе ликвидации зажиточного крестьянства и тотальной конфискации его имущества, даровой принудительный труд этого крестьянства в концлагерях, нищенская оплата труда оставшихся крестьян в колхозах, — как будто все это не было «ограблением крестьянства»!

Другой пример. Оппозиция предлагала за счет увеличения вывоза продуктов сельского хозяйства ввозить необходимое машинное оборудование для ускорения темпов индустриализации. Сталин это предложение наркома финансов Сокольникова назвал, по аналогии с американским планом репараций для Германии, «планом Дауэса» для СССР, который направлен против интересов рабочих и крестьян. «Озабоченный», высоким стандартом их жизни, Сталин говорил на пленуме:

«Мы не можем сказать, как это говорили в старое время: "Сами недоедим, а вывозить будем". Мы не можем этого сказать, так как рабочие и крестьяне хотят кормиться по-человечески, и мы их целиком поддерживаем в этом» (Сталин, Соч., т. 8, стр. 128).

Даже больше. Сталин предлагал, чтобы рабочие получали сельскохозяйственные продукты, а крестьяне промышленные продукты подешевле и в изобилии. Вот его предложение на том же апрельском пленуме:

«Нужно принять меры к снижению розничных цен на продукты промышленности и на продукты сельского хозяйства» (там же, стр. 127).

Но делал Сталин совершенно противоположное тому, что говорил. Эту двурушническую натуру Сталина засвидетельствовал нам не какой-либо антисоветский орган, а сам орган ЦК КПСС, когда писал:

«В работе Сталина последовал разрыв теории с практикой. Во многих случаях он поступал прямо противоположно тому, что совершенно правильно говорил и писал» («Коммунист», № 5, 1956, стр. 25).

Что Сталин меньше всего хотел мира с оппозицией, а на XIV съезде только лавировал, не будучи уверен в столь легкой победе над «новой оппозицией» в Ленинграде, показывает отказ Сталина от компромисса январского пленума ЦК (1926).

На этом пленуме, как указывалось, Г. Евдокимов, один из лидеров «новой оппозиции» из Ленинграда, был введен в состав Оргбюро и назначен одним из секретарей ЦК, а Зиновьев оставлен членом Политбюро. Теперь, на апрельском пленуме, подводятся итоги успешного разгрома зиновьевского руководства в Ленинграде и заодно выносится постановление: «Пленум освобождает т. Евдокимова, согласно его просьбе, от обязанностей секретаря ЦК», хотя, конечно, никакой просьбы Евдокимова не было («ВКП(б) в рез.», ч. II, 1933, стр. 937). Куда безопаснее держать в безвластном Политбюро Зиновьева, чем иметь его помощника свидетелем во всевластном Секретариате.

Это только ускорило процесс объединения зиновьевцев как с троцкистами, так и с другими оппозиционными течениями в партии. В мае-июне уже оформляется новый «Объединенный блок» оппозиции. Сюда входят лидеры и активные представители «новой оппозиции», «левой оппозиции», «рабочей оппозиции», группы «децистов», группы «левых коммунистов», «рабочей группы». Это был блок обезоруженных партийных генералов даже без обезоруженной армии. Это был блок генералов, обезоруживших друг друга в пользу Сталина, сами того не ведая. Это был блок прозревших: оказывается, действительный враг у всех был один — Сталин.

Прозрение, однако, пришло слишком поздно. История перевернула новую главу. Сталин укрепился в седле власти так прочно, что никакая оппозиционная критика ему не страшна, тем более, что договорились не прибегать к «применению материальной силы» против Сталина. Поэтому Сталин с полным правом назвал этот блок Троцкого-Зиновьева блоком «оскопленных» (Сталин. Соч., т. 8, стр. 243). Это был, наконец, блок догматиков с невероятной идейной амальгамой, грубейшими тактическими просчетами, полным невежеством в понимании природы и функционирования той новой партийно-полицейской машины, которую Сталин создал на их же глазах. Невежество оппозиции в этом факте всемирно-исторического значения было настолько велико, что даже в 1940 году Троцкий продолжал упорствовать: «Сталин овладел властью не в силу своих личных качеств, а при помощи безличной машины. Не он создал машину, а машина создала его» (L. Trotski, "Stalin", p. XV).

Историческая несостоятельность этого тезиса настолько очевидна, что в своей «Технологии власти» (1959) я ограничился по этому поводу только следующим замечанием: «В этой книге я прихожу к обратным выводам: во-первых, как мастер власти (это ведь главное в политике) Сталин превзошел не только Троцкого, но и Ленина; во-вторых, именно Сталин создал "машину", а потом машина создала Сталина. Прежде, чем это случилось, Сталин начисто уничтожил ленинскую партийную машину и ленинские партийные кадры. Только через это лежал путь к единовластию» (А. Авторханов, «Технология власти», Предисловие, ЦОПЭ, Мюнхен, 1959 г.).

Трагедия «Объединенного блока» заключалась в том, что вновь созданную Сталиным партийно-полицейскую машину он продолжал считать все еще «ленинской», которую нельзя разрушить, но «ошибки» которой нужно и можно исправлять при помощи магических цитат из Маркса, Энгельса, Ленина и даже самого Сталина. Когда Зиновьев организовал такую груду цитат против Сталина на VII расширенном пленуме Исполкома Коминтерна в декабре 1926 г., то Сталин дал ответ, в котором цинизм вполне гармонирует со здравым смыслом. Вот его ответ:

«Я хотел бы сказать несколько слов об особой манере Зиновьева цитировать классиков марксизма… (Зиновьев) отрывает отдельные положения и формулы Маркса и Энгельса от их живой связи с действительностью, превращает их в обветшалые догмы… Чего только не сделал Зиновьев, чтобы надергать целую груду цитат из сочинений Ленина и "ошеломить" слушателей. Зиновьев, видимо, думает, что чем больше цитат, тем лучше… Спрашивается: для чего понадобились такого рода цитаты Зиновьеву? Видимо, для того, чтобы "ошеломить" слушателя грудой цитат и намутить воду» (Сталин, Соч., т. 9, стр. 86, 94, 95–96).

Приводить в свое оправдание груду цитат из Маркса, Энгельса, Ленина — значит по Сталину — «намутить воду!» Сталин вдалбливал в незадачливые головы оппозиции, что любые принципы из «священного писания» Маркса и Ленина он готов выбросить за борт партийного корабля, если из-за них корабль сядет на мель или они начнут приходить в противоречие с интересами его личной власти. Сталин приводил пример, как он вместе с другими делегатами Стокгольмского съезда РСДРП (1906) «хохотал до упаду», как в Крыму социал-демократы искали цитату из Маркса. Сталин рассказал, что черноморские матросы обратились к партийному комитету с предложением: вы, социал-демократы, призывали нас восстать против царизма, теперь мы решили следовать этому призыву и просим ваш совет и руководство. Сталин продолжал: «Матросы и солдаты ушли в ожидании директив, а социал-демократы созвали конференцию для обсуждения вопроса. Взяли первый том "Капитала", взяли второй том "Капитала", взяли, наконец, третий том "Капитала". Ищут указаний насчет Крыма, Севастополя, насчет восстания в Крыму. Но ни одного, буквально ни одного указания не находят в трех томах "Капитала" ни о Севастополе, ни о Крыме, ни о восстании матросов и солдат. Перелистывают другие сочинения Маркса и Энгельса, ищут указаний, — все равно никаких указаний не оказалось. Как же быть? А матросы уже пришли, ждут ответа. И что же. Социал-демократам пришлось признать, что при таком положении вещей они не в силах дать какого бы то ни было указания матросам и солдатам» (там же, стр. 93–94).

Сталин допускал, что в этом рассказе имеются преувеличения, но он ехидно издевался над лидерами оппозиции, которые по-рабски связывают себя цитатами и, не заглянув в «святцы», не решаются бороться даже с ним, со Сталиным. Сталин заключил: «Этот рассказ довольно метко схватывает основную болезнь зиновьевской манеры цитирования» (там же, стр. 94).

В отличие от лидеров объединенной оппозиции, ее рядовые деятели куда лучше понимали, что никакими цитатами Сталина не убедишь. Сталин фактически создал новую партию. Ей можно было противопоставить тоже только новую партию. Обоснованию такой идеи служила статья Я. Оссовского в журнале «Большевик», которую Сталин разрешил напечатать явно в провокационных целях против оппозиции. Намеренно передергивая ее мысли, официальный историк пишет: «Он требовал легализации фракций в ВКП (б), права создавать другие партии, восстановления партии меньшевиков и эсеров» («История КПСС», т. 4, кн. I, стр. 452).

Первая попытка по созданию новой большевистской партии была предпринята после апрельского пленума 1926 года ответственным работником Коминтерна Гр. Беленьким и кандидатом в члены ЦК, заместителем наркомвоенмора и Реввоенсовета М. Лашевичем. Вот, что об этом говорится в официальном документе ЦК от 23 июля 1926 г.:

«Оппозиция не удержалась в своей борьбе на почве законного отстаивания своих взглядов в рамках партийного Устава… прибегнув в своей борьбе с партией к попыткам создания нелегальной фракционной организации, противопоставленной партии… Особо должно быть отмечено нелегальное фракционное собрание в лесу, близ Москвы, устроенное работником ИККИ Гр. Беленьким,… по всем правилам конспирации… На этом тайном от партии собрании с докладом выступает кандидат в члены ЦК ВКП(б) Лашевич, призывая собравшихся организоваться для борьбы… Растущая фракционность "новой опозиции" привела ее к игре с идеей двух партий» («КПСС в рез.», ч. II, стр. 161–162).

Такой идеей, конечно, не играли ни Зиновьев, ни Каменев, ни даже Троцкий. Идея исходила от среднего звена оппозиции через голову ее вождей. Председатель ЦКК, выступая на июльском объединенном пленуме ЦК и ЦКК, обвинил Зиновьева в фактическом руководстве опозиционной деятельностью по созданию второй большевистской партии, используя для этой цели аппарат Исполкома Коминтерна. Впервые на этом же июльском пленуме создание «Объединенного блока» оппозиции стало политическим и юридическим фактом. Троцкий выступил на нем с «Заявлением 13», подписанным Троцким, Зиновьевым, Каменевым, Сокольниковым, Пятаковым, Евдокимовым, Радеком и др. Его основное содержание сводилось к следующему.

1. Непосредственной причиной обостряющихся кризисов в партии является бюрократизм, который особенно расцвел после смерти Ленина и продолжает расцветать. ЦК правящей партии имеет в своем распоряжении для действия по отношению к партии не только идеологические и организационные средства, то есть партийные средства, но и государственные, и экономические средства. Ленин всегда считался с тем, что концентрация административной власти в руках партии приведет к бюрократическому давлению на партию. Из этого как раз родилась идея Ленина о создании Центральной Контрольной Комисии (ЦКК), которая, не имея административной власти, будет иметь всю власть, необходимую для борьбы с бюрократизмом, для защиты прав членов партии свободно выражать свое мнение и голосовать, руководясь своей совестью и не боясь каких-либо взысканий. Между тем, ЦКК стала на деле не только чисто административным органом, который помогает совершать репрессии другим бюрократическим органам, но ЦКК выполняет также роль наказывающего органа, давит всякую независимую мысль в партии, любой критический голос, любые критические замечания по адресу определенных лидеров партии. Невыполнение единогласно принятой резолюции ЦК от 5 декабря 1923 года о развертывании внутрипартийной демократии, о свободе членов партии высказывать свободно свое мнение ведет к созданию фракций. Это подтверждается делом Лашевича, Беленького, Чернышева. Было бы преступной слепотой представить это дело как результат злой партийной воли отдельных лиц и групп. На деле перед нами совершенно очевидное последствие существующего курса ЦК, когда люди могут свободно говорить только на верхах партии, а внизу, в самой партии вынуждены делиться своими мыслями тайно или держать их при себе. Никто не осмеливается высказаться критически на партийных собраниях. Партийная масса только слушает речи представителей партийного аппарата и резолюции принимаются не иначе, как «единогласно».

2. Совершенно очевидно, что решения, принимаемые руководящими центрами, игнорируя методы партийной демократии, партия не считает своими решениями. Расхождение между направлением экономической политики и направлением чувств и мыслей пролетарского авангарда неизбежно вызывает репрессии и придает всей политике административно-бюрократический характер.

Отставание индустрии в экономическом развитии страны понижает роль пролетариата в обществе. Отставание влияния индустрии в сельском хозяйстве и быстрый рост кулака уменьшает в деревне влияние наемных рабочих и беднейшего крестьянства, а также их веру в государство и самих себя. Отставание заработка рабочих от роста жизненного стандарта непролетарских элементов в городе неизбежно означает падение политического и культурного самоуважения пролетариата как руководящего класса.

3. Текущий год вновь засвидетельствовал, что государственная индустрия отстает… Развитие в сторону социализма обеспечено только в том случае, если темпы развития индустрии не будут отставать от общих темпов экономического развития, систематически поднимая страну к техническому уровню более развитых капиталистических стран. Каждая вещь должна быть подчинена этой задаче, одинаково важной как для пролетариата, так и для крестьянства.

Между тем, партия с тревогой следит за тем, что решение XIV съезда об индустриализации не выполняется, как и не выполнялось и решение о внутрипартийной демократии. В этом фундаментальном вопросе жизни и смерти Октябрьской революции партия не может и не хочет играть в прятки… Партия хочет знать, думать, проверять, решать. Существующий режим не хочет допустить этого. Отсюда и происходит секретное распространение партийных документов, как это было в «деле» Лашевича.

Под видом укрепления союза бедноты со средним крестьянством мы наблюдаем постоянное и регулярное политическое подчинение беднейшего крестьянства среднему крестьянству, а через него — кулаку.

Пролетариат в нашем государстве не достигает и двух миллионов человек, вместе с транспортными рабочими он составляет менее трех миллионов. Советские, профсоюзные, кооперативные и другие служащие вместе взятые составляют число, не уступающее числу пролетариата. Уже одно это свидетельствует о колоссальной политической и экономической роли бюрократии. Отсюда совершенно очевидно, что государственный аппарат по своему составу и уровню жизни его носителей в подавляющей мере является буржуазным и мелкобуржуазным, отдаляется от пролетариата и беднейшего крестьянства в направлении

удовлетворения интересов новой буржуазии и кулаков. Сколько раз Ленин предупреждал нас от бюрократического извращения государственного аппарата и о необходимости, чтобы профсоюзы защищали интересы рабочих от этого аппарата, тогда как партбюрократ как раз в этой области заражен опаснейшим самообманом.

7. В 1920 году на партийной конференции под руководством Ленина было решено, что при переброске коммунистов недопустимо руководствоваться иными соображениями, как деловыми: недопустимы какие-либо репрессии против членов партии из-за того, что они по тому или иному вопросу или по какому-либо постановлению партии думают иначе. Вся нынешняя практика противоречит этому постановлению. Вместо дисциплины — субординация членов партии партаппарату. Товарищи, на которых партия могла бы опираться в трудные моменты, массами удаляются из руководящих органов, многие переброшены в дальние края, сосланы, преследуются, а на их место набирают случайных, но покорных людей. Теперь эти бюрократические грехи партийного режима вылились в обвинения против Лашевича и Беленького, которых партия знает более чем два десятилетия как дисциплинированных и преданных членов. Обвинение против них на деле есть поэтому обвинение против бюрократического извращения партаппарата.

Значение твердо спаянного централизованного аппарата большевистской партии не нуждается в объяснении. Без него пролетарская революция невозможна. В своем большинстве он состоит из преданных рабочему классу людей. При правильном руководстве и при надлежащем распределении сил многие партийные работники будут помогать осуществлению партийной демократии.

8. Бюрократический режим распространяется и в жизни заводов и фабрик, подобно ржавчине. Если члены партии на деле лишены права критиковать райком, обком или ЦК, то на предприятиях они лишены права критиковать их руководителей. Члены партии запуганы. Администратор, способный, как лояльное лицо, обеспечить себе поддержку вышестоящей партийной организации, тем самым застраховывает себя против критики низов и нередко ограждает себя от ответственности за плохое управление или даже за тупость.

В строящейся социалистической экономике основным условием экономного расходования национальных ресурсов является действенный контроль масс, прежде всего рабочих на предприятиях. До тех пор, пока они не могут открыто критиковать недостатки и беспорядки, называя виновных по имени, без того, чтобы не быть исключенными из ячейки или снятыми с работы как оппозиционеры, борьба за режим экономии и за производительность труда неизбежно превращается в бюрократическую затею за счет жизненных интересов рабочих. Это как раз и происходит сейчас.

9. Выпрямить линию партии означает выпрямить ее международную линию. Мы должны отбросить в сторону все сомнительные пережитки новшества, которые представляют дело так, будто победа социализма в нашей стране не связана неразрывно с борьбой европейского и мирового пролетариата за власть. Мы строим социализм и будем его строить. Колониальные народы борются за независимость… Социализм победит в нашей стране в прямой связи с европейской и мировой революцией и с борьбой Востока против империалистического ига.

Идея, что механическим соглашением с так называемой оппозицией возможно расширить рамки партийной демократии, есть грубый самообман. На основе всего своего опыта партия не может верить этому. Методы механического осуждения подготовят новые расколы и раскалывания, новые снятия, новые исключения, новое давление на всю партию. Такая система неизбежно сузит руководящую верхушку, уменьшит ее авторитет и принудит ее заменять свой идеологический авторитет удвоенным и утроенным давлением. Партия должна положить конец этому губительному процессу. Ленин доказал, что твердо руководить партией не значит душить ее.

Нет ни малейшего сомнения, что партия в состоянии разрешить свои трудности. Идея, что нет пути к единству партии, — бессмыслица. Есть такой путь. Только на основе партийной демократии возможно здоровое коллективное руководство. Иного пути нет. В борьбе и работе на этом единственно правильном пути Центральному Комитету обеспечена наша поддержка целиком и полностью (A Documentary History of Communism, ed. by R. V. Daniels, Random House, № 4, p. 280–286), Архив Троцкого, мой сокращенный обратный перевод. — А. А.).

Внимательный анализ «Заявления 13» показывает, что оно в отношении критики партаппаратного режима лишь повторяет то, что говорилось по этому поводу в единогласно принятом решении Политбюро от 5 декабря 1923 г. Последнее решение, по замыслу его авторов, в частности Троцкого и отчасти Зиновьева и Каменева, было направлено на то, чтобы вернуть партаппарат под контроль партии, лишить Сталина той «необъятной власти», которой, по Ленину, завладел Сталин, став во главе этого аппарата. Такая же была цель Зиновьева, когда он в том же 1923 году представил проект о создании триумвирата «Троцкий-Сталин-Зиновьев) вместо Генерального секретаря. Разгадав истинное намерение Зиновьева, Сталин тогда ответил решительным отказом, выразив одновременно угрозу об отставке, которая не была ни искренней, ни серьезной. Вот его ответ: «Я готов очистить место без шума, без дискуссии, открытой или скрытой, и без требования гарантий прав меньшинства» (Сталин, Соч., т. 7, стр. 387).

Авторы «Заявления 13» теперь хотят, чтобы Сталин выполнил свое обещание и «без шума очистил место». Одновременно объединенная оппозиция считает необходимым сделать реверансы в сторону той большой армии партаппаратчиков, на которых опирается Сталин, в ложной надежде оторвать ее от Сталина. Это была тщетная попытка. Партийная бюрократия слишком хорошо понимала, что падение Сталина — ее историческое поражение.

Самое сенсационное и, может быть, неожиданное для Сталина было то, что в этом оппозиционном документе впервые со времени революции стояли рядом с подписью Троцкого и подписи Зиновьева и Каменева, долголетних непримиримых врагов Троцкого. Не менее сенсационными оказались и их объяснения. Они амнистировали друг друга, отрекались от своих старых взаимных обвинений и политических доктрин. Эту катастрофическую, обстоятельствами не вызываемую, тактическую оплошность Сталин использовал не без успеха. Сталин говорил о блоке беспринципных людей. Прежде всего, послушаем лидеров блока, в чем заключалась их «взаимная амнистия». В нашем распоряжении находится сборник документов «Партия и оппозиция», изданный типографией ЦК ВКП (б) в 1927 г. На титульном листе сборника стоит гриф: «Совершенно секретно. Только для членов ВКП (б)». Хотя при подборе документов оппозиции применяется обычный еще тогда метод подтасовки, но все же ценность этого сборника исключительна, тем более, что даже через почти полвека «Протоколы ЦК» не публикуются. Для данной главы мы используем эти официальные документы с тем вниманием, которое они заслуживают как неоценимый первоисточник.

Еще 26 июня 1926 года на заседании президиума ЦКК Зиновьев сделал следующее заявление:

«Было такое печальное время. Вместо того, чтобы нам — двум группам настоящих пролетарских революционеров — объединиться вместе против сползающих Сталина и его друзей, мы, в силу ряда неясностей в положении вещей в партии, в течение пары лет били друг друга по головам, о чем весьма сожалеем и надеемся, что это никогда не повторится» («Партия и оппозиция по документам. Материалы к XV съезду ВКП (б)». Выпуск первый. Издание Агитпропа ЦК ВКП(б) Только для членов ВКП(б) Москва, 1927, стр. 23).

Выступая на июльском пленуме ЦК и ЦКК (1926), Зиновьев заявил, что в борьбе против «тройки» в 1923 г. «левая оппозиция» Троцкого оказалась права. Зиновьев: