Глава 23. ПОСЛЕДНИЙ СЪЕЗД БЕЗ ЛЕНИНА

Глава 23. ПОСЛЕДНИЙ СЪЕЗД БЕЗ ЛЕНИНА

Последним съездом при жизни Ленина был XII съезд, который происходил в апреле 1923 г. Надежды на участие Ленина в работе съезда были еще так велики, что Политбюро 11 января 1923 г. утверждает его докладчиком по политическому отчету ЦК. Но врачи-специалисты — иностранные и русские — все менее уверенно говорят о такой возможности; тем интенсивнее работает Ленин над письмами и записками на имя съезда, над директивными статьями для «Правды», которые каждый раз публикуются только по специальному разрешению Политбюро. Ленин старается обойти цензуру Политбюро при помощи редактора «Правды» Бухарина и своей сестры Марии Ульяновой, которая работала в редакции, но это почти никогда ему не удается. Самые важные документы — «Письмо к съезду» и «Об автономизации» Ленин предназначает — первый для XII съезда, второй — для опубликования накануне XII съезда. История и назначения обоих документов, даже теми, которые разоблачали Сталина, фальсифицируются. В основе фальсификации лежат легенды, сочиненные самим Сталиным в согласии с Зиновьевым и Каменевым, но в тайне от других членов ЦК, в том числе и от Троцкого. Непосредственное участие в создании сталинских легенд и в сокрытии от XII съезда «Письма к съезду» приняли три женщины из окружения Ленина: его жена Н. К. Крупская, сестра М. Ульянова и заведующая личным секретариатом Ленина — Л. Фотиева. Самое удивительное то, что сталинские легенды, основанные на вынужденных и неправдоподобных показаниях этих сотрудниц Ленина и пленниц Сталина, легли даже в основу некритических писаний западных историков по поводу «Письма к съезду». Разберем эти легенды по порядку:

1) Название «Письмо к съезду» придумано тогдашним сталинским аппаратом, чтобы сказать, что Ленин писал это письмо только к первому съезду после его смерти, а не к определенному, то есть к предстоящему XII съезду. Чтобы поддержать эту версию, фальсифицирован и «Дневник» секретариата Ленина. Там нигде не говорится, что Ленин писал «письмо» для оглашения именно на XII съезде. Однако само письмо Ленина начинается словами: «Я очень просил бы предпринять на этом съезде ряд перемен в нашем политическом строе» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 343). Значит, не вообще «Письмо к съезду», а «Письмо к XII съезду» (это очень важно, как мы увидим дальше);

2) Поэтому, если Ленин пишет «к этому съезду», который открывается через 21/2 месяца, то совершенно нелогично заявление, которое Сталин взял у секретарши Ленина М. Володичевой задним числом — в 1929 г. Володичева «свидетельствует», что Ленин просил ее, чтобы она сделала надпись на конверте, где хранилось «Письмо к съезду», что вскрыть его может Ленин, а после его смерти Крупская, но что она отказалась писать слова «смерть Ленина» (там же, стр. 593). Как же так, письмо, предназначенное XII съезду в апреле 1923 г., открывать только после смерти Ленина?

3) Однако странным образом «письмо» Ленина Крупская не открывает даже после смерти Ленина 21 января 1924 г., а только через четыре месяца — 18 мая 1924 г. (там же, стр. 594); что в первые дни после смерти Ленина Крупской было не до «писем», это психологически вполне понятно (хотя аналогичной историей запоздалого открытия конверта с «Завещанием» Александра I в той же России заговорщики воспользовались для поднятия трагической военной революции 14 декабря 1825 г.), но как же не вручать ЦК важнейшие документы в течение четырех месяцев после смерти Ленина?

4) В день смерти Ленина, в отсутствие Троцкого, который лечился на Кавказе, ЦК создает две комиссии: одну государственную комиссию для похорон Ленина во главе с Дзержинским (которого Ленин хотел сам похоронить политически), другую комиссию ЦК по приему «бумаг В. И. Ленина» под прямым руководством самого Сталина, против которого написаны все последние «бумаги» Ленина.

Какие же «бумаги» Ленина принимала вторая комиссия? Разумеется все, политические они или семейные, под сургучной печатью они или открытые, доверены ли они секретариату Ленина или даже Крупской — для партии частного Ленина не было, поэтому все бумаги Ленина — бумаги партии, в том числе и, конечно, в первую очередь его «Письмо к XII съезду». К тому же, «Письмо к съезду» изготовлено, по свидетельству М. Володичевой, в пяти экземплярах — один экземпляр личный, для Ленина, второй экземпляр для его секретариата и три экземпляра для Крупской (там же, стр. 592). Как могли ускользнуть от комиссии, по крайней мере, экземпляр из личного архива Ленина и экземпляр из архива его секретариата? Какие же бумаги Ленина принимала комиссия, если не эту важнейшую изо всех бумаг умершего человека — его «Завещание» партии? Троцкий и всерьез думает, что «Завещание» не было известно никому, значит, и Сталину (Л. Троцкий, Моя жизнь, ч. II, стр. 219). Если бы мы допустили хоть на минуту верность данного предположения Троцкого, это означало бы одно только: абсолютное невежество в понимании сыскных способностей и криминального образа мышления Сталина. Собственно, физической жертвой этого непонимания как раз и стал Троцкий. Чтобы Сталин, легальный уполномоченный от Политбюро ЦК по надзору за больным Лениным, Сталин, который великолепно знает хотя бы по двум документам — письмо Ленина от 5 марта о разрыве личных отношений и статья по национальному вопросу с решительным осуждением его политики — что Ленин готовит против него удар, чтобы Сталин, у которого секретарши Ленина на побегушках, среди которых и его собственная жена Надежда Аллилуева, чтобы этот Сталин не знал «Завещания» Ленина — трудно допустить. Сталин знал, но ему нужно было время. Любой ценой предупредить передачу «Письма» Ленина XII съезду, — такова цель Сталина. Поскольку в этом также заинтересованы Зиновьев и Каменев, то эта цель была достигнута. Так как из членов Политбюро еще по эмиграции у Крупской самыми близкими друзьями (как и у Ленина) были Зиновьев и Каменев, а Каменев, к тому же, временный председатель Политбюро и Совнаркома, то Сталин через них легко мог уговорить Крупскую воздержаться от передачи «Письма» Ленина XII съезду. Более того. Сталин самолично переименовал «Письмо к XII съезду» в «Письмо к XIII съезду». Когда Зиновьев и Каменев признались на пленуме ЦК и ЦКК в октябре 1927 г., что они вместе со Сталиным скрыли от XII съезда «Письмо к XII съезду» Ленина, то Сталин не только вопреки фактам, но вопреки всякой логике заявил: «Было доказано и передоказано, что никто ничего не скрывает, что «завещание» Ленина было адресовано на имя XIII съезда» (Сталин, Соч., т. 10, стр. 173). Предстоит XII съезд, а Ленин пишет XIII съезду!

Накануне вот этого XIII съезда аппарат Сталина организовал так называемый «Протокол Н. Крупской о передаче записей В. И. Ленина». Протокол составлен 18 мая 1924 г. На нем лежит явственный отпечаток его искусственной фабрикации. В протоколе Крупская показывает: «Мною переданы записи, которые Владимир Ильич диктовал во время болезни с 23 декабря по 23 января… Среди неопубликованных записей имеются записи от 24–25 декабря 1922 г. и от 4 января 1923 г., которые заключают в себе личные характеристики некоторых членов ЦК. Владимир Ильич выражал твердое желание, чтобы эта его запись после его смерти была доведена до сведения очередного партийного съезда. Н. Крупская» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 594).

Нигде ни в одной из записей «Завещания» Ленина нет ни одного слова о том, чтобы передать эти записи «после его смерти», нет ни одного слова также передать записи «очередному съезду» после смерти, зато, как мы видели, само «Завещание» начинается словами, что Ленин предназначает записи «этому съезду», то есть XII съезду, который происходит за девять месяцев до смерти Ленина.

Ко всему этому надо сказать, что Ленин, хотя и тяжело больной, но еще не старый (ему было только 52 года), умирать и не собирался, и в этом смысле никакого предсмертного «Завещания» не составлял. Его надежды на выздоровление разделяли и врачи. Поэтому-то Каменев в своей вступительной речи на XII съезде говорил: «Лучшие представители медицинской науки всех стран были собраны здесь… Они нам сказали: болезнь Ленина трудна, но отнюдь не безнадежна… Опасности сейчас нет» (Двенадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет. 17–25 апреля 1923 г., стр. 1, 1923). Да, Ленин жил еще девять месяцев, с переменами в состоянии здоровья то к лучшему, то к худшему. А «тройка» держала почти полтора года «Письмо к XII съезду» Ленина в тайне даже от членов Политбюро, не только от членов ЦК.

Таким образом, Сталин, Зиновьев и Каменев приняли все меры, чтобы «Письмо к XII съезду» не дошло до своего адресата. Со стороны Сталина были приняты дополнительные меры, чтобы и состав съезда оказался, если не антиленинским то, во всяком случае, антитроцкистским и просталинским. Члены «тройки» — Зиновьев твердо владел Ленинградом, Каменев считался хозяином Москвы (он был одновременно и председателем Моссовета, как и Зиновьев был одновременно председателем Петроградского Совета). Дальше, в провинции, они не заглядывали. В провинции безраздельно господствовал «генсек». Провинции собственно и составляли абсолютное большинство делегатов очередных съездов. Зиновьев и Каменев имели большинство в Политбюро, но съезды организовывали Оргбюро и Секретариат, где вся власть принадлежала Сталину (потом мы увидим, как Зиновьев и Каменев будут жаловаться на Сталина, что он через эти органы узурпировал власть Политбюро). Через Оргбюро и Секретариат Сталин и подготовил XII съезд по тому же методу Ленина, руководствуясь которым он подготовил и предыдущий XI съезд, не будучи еще генеральным секретарем. Микоян в 1970 г. в своих воспоминаниях о Ленине рассказал нам технику такой подготовки. Микоян пишет: «В начале января 1922 г. меня срочно вызвали в ЦК (Микоян тогда работал первым секретарем губкома партии в Нижнем Новгороде. — А. А.). Когда я прибыл, в ЦК сказали, что меня хочет видеть Сталин… Сталин сказал, что вызвал меня по поручению Ленина. Речь идет о подготовке к XI съезду партии… Мы очень озабочены тем, какие делегаты приедут на съезд, много ли будет среди них бывших троцкистов. Ведь на губернских конференциях теперь будут выбирать делегатов только по персональным качествам. А среди ответственных работников довольно много троцкистов, и они пользуются доверием в своих организациях. Особенно много их в сибирских губерниях. Вот мы и опасаемся, что из Сибири может прибыть много делегатов-троцкистов. Поэтому Ленин поручил мне все это сказать вам и, если вы согласитесь, попросить вас съездить в Ново-Николаевск (Новосибирск) к Лашевичу (председатель Сибревкома и член Сиббюро ЦК. — А. А.) и передать ему от имени Ленина все то, что я вам здесь сказал… Беседуя, Сталин был очень спокоен и вообще тогда произвел на меня хорошее впечатление. Я собрался было уходить, как вдруг вошел Ленин. Поздоровался и, улыбаясь, глядя на Сталина и на меня, в шутку спросил: — Вы что это, свои кавказские разногласия обсуждаете? Сталин ответил, что он передал мне все, что у них было условлено» (ж. «Юность», № 4, 1970, стр. 53). Микоян, вероятно, и не подозревает, что открывая эту «тайну», он рисует Ленина таким же нелояльным человеком, как и Сталин, ибо Троцкий был не только коллегой Ленина по Политбюро, но еще, по свидетельству того же Сталина, в том же 1922 г. Ленин предлагал Троцкому стать его первым заместителем. Но важно не это, важно, как Ленин учил Сталина подготовлять съезды партии. Важно, что XII съезд был подготовлен при помощи той же техники, что и XI съезд. Ленин теперь, накануне XII съезда, тщетно взывал к помощи того же Троцкого, безуспешно старался оторвать Каменева от Сталина, бился в отчаянии, чтобы добраться хоть своими письмами до XII съезда, но Сталин по-ленински заградил Ленину туда дорогу. Воистину, «кто посеет ветер, пожнет бурю!»

После того, как съезд был хорошо подготовлен, а делегаты основательно профильтрованы, второй важной проблемой стало назначение докладчика по политическому отчету ЦК, с которым всегда со дня создания партии и особенно после прихода к власти выступал сам Ленин. По тому, кто выступит с этим докладом на XII съезде, должны были судить, кто же наследник умирающего Ленина. Если докладчик будет назначен с точки зрения его популярности в стране, то им должен был быть Троцкий, если докладчик будет назначен по формально-юридическим признакам, то им должен быть либо временный председатель Политбюро Каменев, либо генеральный секретарь ЦК Сталин. Но Троцкий и Сталин категорически отказались, позиция Каменева осталась неясной, а Зиновьев потребовал, чтобы политический доклад был поручен ему. Вот как Троцкий рассказывает историю с назначением политического докладчика: «Близился XII съезд. На участие в нем Ленина надежды почти не оставалось. Возникал вопрос, кому читать основной политический доклад.

Сталин сказал на заседании Политбюро: "Конечно, Троцкому". Его сейчас же поддержали Калинин, Рыков и, явно против своей воли, Каменев. Я возражал. Партии будет не по себе, если кто-нибудь из нас попытается персонально заменить больного Ленина. Обойдемся на этот раз без вводного политического доклада… Зиновьев был в отпуске на Кавказе. Вопрос остался не решенным. Вернулся Зиновьев. Зиновьев требовал для себя политического доклада. Каменев допрашивал «старых большевиков», из которых большинство лет на 10, на 15 покидало партию: "неужели мы допустим, чтобы Троцкий стал единоличным руководителем партии и государства?"… "Тройкой" было решено, что политический доклад сделает Зиновьев. Я не возражал…» (Л. Троцкий, Моя жизнь, ч. II, стр. 227-8).

Это Троцкий писал в 1930 г. Через десять лет в книге о Сталине, которую ему не дал дописать топор Сталина в руках агента НКВД, Троцкий вносит в этот рассказ существенное изменение: когда Сталин сказал, что политический отчет должен делать Троцкий, то Троцкий отказался делать доклад, но предложил: «Будем надеяться на скорое выздоровление Ленина, тем временем доклад по должности надо делать генеральному секретарю ЦК. Так будут лишены почвы всякие спекуляции… Я продолжал настаивать, чтобы доклад делал Сталин. "Ни при каких обстоятельствах — партия этого не поймет. Доклад должен делать наиболее популярный член ЦК", — ответил он с демонстративной скромностью» (L. Trotski, Stalin, London, p. 366).

Был ли искренен Сталин, предлагая делать доклад Троцкому, сказать трудно, но отказ Троцкого и его предложение, чтобы сам генеральный секретарь сделал такой доклад, вероятно, преследовали цель, если не внести раздор в «тройку», то предупредить открытого претендента в наследники Ленина — Зиновьева. С другой стороны, Сталин явно хотел противопоставить «небольшевика» Троцкого вождю Коминтерна и долголетнему помощнику Ленина в эмиграции — Зиновьеву, чтобы предупредить возможный союз между Троцким и Зиновьевым. Однако Троцкий, который все время жалуется на «тройку» и Сталина, даже тогда, когда Сталин изменяет «тройке» и предлагает ему доклад, никак не соглашается на это только из-за того, чтобы партия не подумала, что он хочет быть наследником Ленина! Где же тут государственный ум, политическое дерзновение или просто ницшеанская «воля ко власти»?

XII съезд заседал с 17 по 25 апреля 1923 г. На нем присутствовало 458 делегатов с решающим голосом и 417 делегатов с совещательным голосом от 386 тысяч коммунистов. Повестка дня XII съезда:

1. Политический отчет ЦК — Зиновьев, организационный отчет ЦК — Сталин.

2. Отчет ревизионной комиссии — Ногин.

3. Отчет ЦКК — Шкирятов.

4. Отчет российского представительства в Исполкоме Коминтерна — Бухарин.

О промышленности — Троцкий.

Национальные моменты в партийном и государственном строительстве — Сталин.

Налоговая политика в деревне — Каменев (содокладчики — Сокольников, Калинин).

О районировании — Рыков.

Выборы центральных органов партии.

Был избран президиум съезда из 25 чел., куда вошли и все члены и кандидаты Политбюро, большинство членов ЦК, в том числе и Орджоникидзе. Дзержинский был включен в комиссию по приему жалоб.

Съезд открыл кратким вступительным словом Каменев.

Из повестки дня видно, что кроме больного Ленина и Томского, все члены и кандидаты Политбюро выступали докладчиками, но «тройка» обеспечила за собою важнейшие позиции: открытие съезда (Каменев), политический отчет ЦК (Зиновьев), организационный отчет ЦК (Сталин), налоговая политика в деревне (Каменев), закрытие съезда (Зиновьев). Сталин был компенсирован еще одним докладом как раз по вопросу, по которому Ленин его хотел разгромить на этом же съезде, — по вопросу национальному. Насколько далеко зашла «тройка» в своей безоглядной защите Сталина против Ленина показывает этот беспримерный в истории большевизма факт (ЦК утверждает доклад Сталина по национальному вопросу, в котором Сталин, вопреки Ленину, защищает позицию Орджоникидзе, одобряет выводы комиссии Дзержинского и осуждает «социал-националистов» (Мдивани, Махарадзе и др.).

В краткой, но солидной вступительной речи Каменев хотя и воздал должное отсутствующему Ленину, заметил, что Ленин не знает ни повестки дня, ни проектов резолюций съезда, но сказал заведомую неправду в свете «Завещания» Ленина: «Хотя его нет здесь физически, он фактически идейно руководит и этим нашим партийным съездом». Он закончил речь призывом к единству партии (Двенадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет. 1923 г., стр. 3). Речь была встречена аплодисментами, Когда председательствующий Каменев сказал, что слово для отчета ЦК предоставляет т. Зиновьеву, ни одна рука не шевельнулась, чтобы поаплодировать. Грозная выжидательная тишь водворилась в зале. Не очень беспристрастный Троцкий думает, что съезд насторожился, чтобы дать знать Зиновьеву, что он узурпатор если не власти, то прерогатив Ленина, а насчет аплодисментов, то это подстроил сам младший «союзник» Сталин, который владел президиумом съезда — всегда президиум дает сигнал съезду: когда, кому и сколько надобно аплодировать. Сталин и президиум не дали сигнала, зал поэтому молчал.

Зиновьев был настолько дипломатичен, что сразу оговорился, что он заменить Ленина не может и не претендует. Он сказал, что съезду придется «работать более внимательно, чем это было раньше, когда эта работа в значительной мере производилась за нас Лениным. Нам придется заменить указания Ленина коллективной работой» (там же, стр. 6). Далее Зиновьев сказал, что на предыдущем съезде Ленин заявил, что отступление закончилось. ЦК выполнил это обещание, сейчас отступления больше нет, идет подготовка к наступлению. Зиновьев доказывал, ссылаясь на Ленина, что не исключена возможность начала «второго тура» мировой войны. Но СССР нуждается в мире для восстановления своего хозяйства, а значит и для подготовки ко «второму туру», поэтому «наша стратегия проста: если придется вмешаться, то как можно позже» (там же, стр. 13). Революционные резервы и союзники СССР — это побежденные Антантой страны (Германия!) и революционный Восток, особенно Китай. Докладчик придавал большое значение сближению с Америкой, но привел цитату из речи Юза, статс-секретаря США, который, по мнению Зиновьева, проявил похвальное знание советской доктрины о мировой революции. «Он приводит многие цитаты: в ноябре прошлого года я, многогрешный, сказал, дескать, что "вечное в русской революции заключается в том, что она положила начало мировой революции". Он обвиняет затем т. Ленина, что на IV Конгрессе Коминтерна тот заявил, что виды на мировую революцию хороши и будут еще лучше. Но еще с большим возмущением Юз цитирует речь т. Троцкого, который заявил, что не только в Европе, но и в Америке придет в свое время мировая революция» (там же, стр. 16). Три авторитета мировой революции: на первом месте — Зиновьев, на втором — Ленин, на третьем — Троцкий, хотя непонятным образом Троцкий представлен качественно лучше, чем оба первые. Принцип монополии внешней торговли незыблем (хотя именно Зиновьев даже после протеста Ленина остался в единственном числе в Политбюро за ее отмену). Характерна последняя фраза по этому поводу: «Пусть бросит она (буржуазия) свои глупые пересуды, что у нас есть левая, правая и центр в этом вопросе, как, впрочем, и в других вопросах (там же, стр. 17). Зиновьев предложил, чтобы был увеличен экспорт хлеба. Мы вывезли пока около 20 миллионов, один только юг России вывозил до войны 400 миллионов в год (там же, стр. 21). Зиновьев предлагал из-за торговли не забывать, что основная цель «гегемона» — пролетариата в том, чтобы, в конечном счете, организовать мировую революцию. Он говорил, что в 1917 г. гегемон должен был захватить власть, в 1918–1919 г. — организовать Красную армию против белых, в 1921 г. — помочь крестьянству, в 1923 г. гегемон требует организации экспорта хлеба, а в 1930 г. — гегемония, быть может, выразится в том, что мы, русские коммунисты, бок о бок с иностранными рабочими будем драться на улицах европейских столиц» (там же, стр. 24).

Все-таки общий хозяйственный итог через два года после окончания гражданской войны не был утешительным: сельское хозяйство дало в 1922 г. три четверти довоенного урожая. Промышленность — 25 % продукции довоенного времени, внешняя торговля — 14 % довоенного баланса, производительность — 60 %, зарплата — 50 % (там же, стр. 25). Но ближайшие годы нэпа перекроют все довоенные показатели, что заставит удариться в панику того же Зиновьева с Троцким, особенно перед зажиточным, то есть перед наиболее прилежным крестьянством. Но тогда в том же докладе Зиновьев говорил: «да, мы не только должны "уклониться" в сторону крестьянства и его хозяйственных потребностей, но надо поклониться, и если нужно, преклониться перед хозяйственными потребностями крестьянина» (там же, стр. 37).

В национальном вопросе Зиновьев сказал то, что находилось в явном противоречии с решением ЦК и установками Сталина. Он сказал: «Ни малейших уступок "великодержавной" точке зрения и ни малейшего отступления от школы Ленина в национальном вопросе мы не должны допустить и не допустим» (там же, стр. 38).

В вопросах атеистической пропаганды надо проявлять осторожность (это было под влиянием резкой реакции Запада на преследование религии в СССР).

С точки зрения тактических табу большевизма, Зиновьев допустил грубейшую ошибку в своих тезисах в Политбюро, в докладе на съезде и в резолюции самого съезда, принятой по докладам Зиновьева и Сталина. Нигде, ни разу, в том числе в своем докладе после доклада Зиновьева Сталин не исправил Зиновьева, но воспользовался этой ошибкой Зиновьева буквально через два месяца против Зиновьева. Тактическая ошибка заключалась в следующем: Зиновьев начал развивать и обосновывать тезис, что в СССР «диктатура партии». Зиновьев напомнил: «У нас есть товарищи, которые говорят: "диктатура партии — это делают, но об этом не говорят". Почему не говорят? Это стыдливое отношение неправильно… Почему мы не должны сказать то, что есть, и чего нельзя спрятать» (там же, стр. 41). Зиновьев предлагал проводить эту «диктатуру партии» на всех уровнях партийной иерархии и во всех сферах государственной и хозяйственной жизни. Протокол съезда, изданный в 1923 г., указывает, что Зиновьев получил «бурные, долго не смолкающие аплодисменты» (там же, стр. 47), но крайнее недоумение вызывает, как исправляют сотрудники Института марксизма-ленинизма протоколы съезда, хотя эти сотрудники даже не присутствовали на XII съезде: в переизданных протоколах съезда в 1968 г. сказано, что Зиновьев получил только «аплодисменты» (Двенадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет. 1968 г., стр. 53).

Организационный отчет Сталина выгодно отличался от многословного и малосодержательного доклада Зиновьева тем, что он впервые изложил не только ясную концепцию власти, но и обоснованную доктрину о примате партаппарата в системе диктатуры.

Главные задачи, которые поставил Сталин перед партаппаратом еще до съезда, были 1) очистить партию, а также государственный и профсоюзный аппарат от внутрипартийных оппозиционеров; 2) произвести полицейско-чекистскую операцию в государственном аппарате, чтобы изъять бывших белогвардейцев, бывших членов и сторонников бывших антикоммунистических партий — эсеров, меньшевиков, националистов, монархистов и т. д.; 3) поставить вновь созданный партаппарат всюду над государственным аппаратом — так, как партаппарат ЦК поставил себя над правительственным аппаратом в Москве (против чего восставали, как мы видели, Ленин и Троцкий). Но обосновал он новую доктрину — «Что делать?», что делать, чтобы поставить партаппарат и над государством и над самой партией, впервые на XII съезде. Делегаты видели (и сочувствовали), как Сталин обосновывает свою организационную практику по созданию новой «партии в партии», по созданию профессиональной партийной бюрократии на строго иерархических принципах с военной дисциплиной и с военной субординацией (впоследствии Сталин пользовался в этой связи даже и военной терминологией: на мартовском пленуме ЦК 1937 г. он говорил, что партработники состоят из трех корпусов — корпус партийных унтер-офицеров, корпус партийных офицеров и корпус партийных генералов). Вот соответствующие места из доклада Сталина на этом XII съезде о принципах подбора и расстановки партаппаратчиков:

«Едва ли кто-нибудь из вас будет утверждать, что достаточно дать хорошую политическую линию, и дело кончено. Нет, это только полдела. После того, как дана правильная политическая линия, необходимо подобрать работников так, чтобы на постах стояли люди, умеющие осуществлять директивы, могущие понять директивы, могущие принять эти директивы, как свои родные, и умеющие их проводить в жизнь. В противном случае политика теряет смысл, превращается в маханье руками. Вот почему «учраспред», т. е. тот орган ЦК, который призван учитывать наших основных работников как на низах, так и вверху и распределяет их, приобретает громадное значение. Доселе дело велось так, что дело учраспреда ограничивалось учетом и распределением товарищей по укомам, губкомам и обкомам. Теперь учраспред не может замыкаться в рамках укомов, губкомов, обкомов…

…Руководящая роль партии должна выразиться не только в том, чтобы давать директивы, но и в том, чтобы на известные посты ставились люди, способные понять наши директивы и способные провести их честно. Необходимо каждого работника изучить по косточкам… Необходимо охватить все без исключения отрасли управления» (Двенадцатый съезд РКП(б). Стенограф. отчет, 1923 г., стр. 56–57).

Мы уже цитировали слова Ленина из «Что делать?» (1902): «дайте нам организацию революционеров и мы перевернем Россию». И Ленин действительно перевернул ее, превратив Россию демократическую в Россию советскую. Та же идея лежала в основе новой доктрины Сталина о путях и методах превращения России советской в Россию сталинскую — «дайте мне организацию партаппаратчиков и я переверну советскую Россию», — таков был замысел этой доктрины власти Сталина. Но само слово «партаппаратчик» было и остается под запретом. Сталин говорил только о «партработниках» или об «активистах» партии. Еще при жизни Сталина газета «Правда» сформулировала сталинскую доктрину власти так: «товарищ Сталин указывает, что актив при умелом его использовании может составить величайшую силу, способную на чудеса» («Правда», 25. 7. 1952).

Сам Сталин пояснял, из чего исходит его новая доктрина, установление его единоличной диктатуры. «ЦК руководствовался при этом, — говорил он, — гениальной мыслью Ленина о том, что главное в организационной работе — подбор людей и проверка исполнения» (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 479). Меньше чем за год после своего назначения Генеральным секретарем ЦК Сталин успел не только воссоздать партаппарат, но и поставить целую армию партаппаратчиков над государственным аппаратом.

Как проходила чистка, например, в госаппарате, Сталин докладывал XII съезду так:

«Есть у нас такое учреждение, называемое Промбюро на юго-востоке. В этом аппарате состояло около 2000 человек. Этот аппарат призван был руководить промышленностью юго-востока… тов. Ворошилов с отчаянием говорил мне, что не легко было управиться с этим аппаратом… Нашлись добрые люди: Ворошилов, Эйсмонт и Микоян, которые взялись за дело по-настоящему» (Двенадцатый съезд… 1923 г., стр. 55).

«Добрые люди» оставили после проверки из этих двух тысяч служащих только 170 человек «социально-близких» и «преданных», а всех остальных вычистили. Новый набор и производился с точки зрения тех требований, которые Сталин огласил на XII съезде. Так было везде.

Правда, на том же съезде, по докладу того же Сталина, раздавались и критические голоса против узурпации аппаратом ЦК «суверенитета» национальных республик, назначая чистки сверху. Особенно протестовали против диктатуры партаппаратчиков грузинские ученики Ленина, доказывая, что жестокие и малоразборчивые методы расправы Сталина не только с беспартийными, но и с инакомыслящими коммунистами противоречат учению Ленина.

Сталин обосновал и программу превращения Советов из органов государственной власти в вспомогательные органы партийного аппарата. Узурпация власти Советов в пользу партаппарата происходила незаметно и внешне в вполне легальной форме. Создавались так называемые «комфракции» в Советах на всех уровнях (село, район, город, область, край, центр), которые были прямо подчинены партийным органам каждого уровня. Такие коммунистические фракции, как на съездах Советов, так и в выборных ими исполнительных органах власти — в исполкомах, предварительно обсуждали и решали все без исключения вопросы, подлежащие рассмотрению Советских органов с участием беспартийных. Таким путем принятые «комфракцией» и утвержденные соответствующим партийным комитетом решения поступали на формальное утверждение советских органов. Сегодня такой порядок в СССР считается само собой разумеющимся, но в то время, когда Советы пришли к власти под лозунгом самого Ленина «Вся власть Советам!», такая бесцеремонная узурпация власти Советов, этих якобы народных парламентов («Советы рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов»), партаппаратчиками считалась прямо-таки кощунством (сейчас «комфракции» переименованы в «партгруппы»). В первый раз идеей Ленина об увеличении состава ЦК Сталин воспользовался на XII съезде для укрепления своей позиции в ЦК, причем воспользовался настолько умело, что одновременно нанес скрытый, но тягчайший удар и по своим союзникам. Случилось это так. Делая организационный отчет ЦК, как бы между прочим, Сталин заявил, что в ЦК образовалось целое «ядро в 10–15 человек» или, как он еще выразился, нечто вроде касты «жрецов по руководству». Эти «жрецы» монополизировали власть в своих руках, но они, говорит Сталин, имеют «все шансы закостенеть и оторваться от массы». Чтобы этого не случилось есть лишь одно средство — увеличение числа членов ЦК за счет «способных и независимых» местных коммунистических фунционеров. Ни одного слова, что это воля Ленина, но зато ясное указание на то, что в ЦК при обсуждении данного вопроса не могли прийти к положительному решению, более того — некоторые члены ЦК не только против расширения ЦК, они даже за его сокращение (так предлагал Троцкий), а он, Сталин, думает, что ЦК надо расширять за счет «независимых»! Горе-союзники Сталина из Политбюро безмолвно проглотили горькую пилюлю Сталина, делая вид, что все, что Сталин говорит о «жрецах», касается не их, а одного «жреца», и этот «жрец» — Троцкий!

Это место речи Сталина — шедевр тактического искусства обходного удара по соперникам и высокий класс замаскированной фальсификации политического «завещания» умирающего Ленина. Сталин сказал: «Есть один вопрос о расширении самого ЦК, вопрос, который несколько раз обсуждался внутри ЦК, и который вызвал одно время серьезные прения. Есть некоторые члены ЦК, которые думают, что следовало бы не расширять, а даже сократить число членов ЦК. Я их мотивов не излагаю: пусть товарищи сами выскажутся. Я вкратце изложу мотивы в пользу расширения ЦК. Нынешнее положение вещей в центральном аппарате нашей партии таково: есть у нас 27 членов ЦК, а внутри ЦК имеется ядро в 10–15 человек, которые до того наловчились в деле руководства политической и хозяйственной работой наших органов, что рискуют превратиться в своего рода жрецов по руководству. Это, может быть, и хорошо, но это имеет и очень опасную сторону: эти товарищи, набравшись большого опыта по руководству, могут заразиться самомнением, замкнуться в себе и оторваться от работы в массах. Ежели некоторые члены ЦК или, скажем, ядро человек в 15 стали такими опытными и так навострились, что в деле выработки указаний в девяти случаях из десяти они не допустят ошибки, то это очень хорошо. Но если они не имеют вокруг себя нового поколения будущих руководителей, тесно связанных с работой на местах, то эти высококвалифицированные люди имеют все шансы закостенеть и оторваться от массы. Во-вторых, то ядро внутри ЦК, которое сильно выросло в деле руководства, становится старым, ему нужна смена (заметим, что самым старшим из этого «ядра» — Сталину и Троцкому было только по 43 года. — А. А.). Вам известно состояние здоровья Владимира Ильича. Вы знаете, что и остальные члены основного ядра ЦК достаточно поизносились. А новой смены еще нет, — вот в чем беда. Создавать руководителей партии очень трудно, для этого нужны годы… Гораздо легче завоевать ту или другую страну при помощи кавалерии тов. Буденного, чем выковать 2–3 руководителей из низов, могущих в будущем стать действительными руководителями страны. И пора подумать о том, чтобы выковать новую смену. Для этого есть одно средство — втянуть в работу ЦК новых, свежих работников и в ходе работы поднять их вверх, поднять наиболее способных и независимых, имеющих головы на плечах» (там же, стр. 60–61).

Это был гимн прямо по адресу «иерархии секретарей партии», рвущихся в «ареопаг» партии, как Сталин называл ЦК.

Председатель Центральной Ревизионной Комиссии Ногин, который на предыдущем съезде так резко критиковал аппарат ЦК, теперь при Сталине нашел его почти идеальным. Он доложил съезду выводы Комиссии о том, что секретариат ЦК теперь работает лучше, «что повело к более правильному разделению труда, установило большую связь между отделами и подотделами, а также укрепило и развило связь аппарата с местами, позволив ему быстрее и полнее учитывать широкий опыт партийных организаций и правильнее реагировать на выдвигаемые жизнью требования» (там же, стр. 74). Уже из этого видно, в какую самодовлеющую силу начал превращаться партийный аппарат.

Прения по докладам Зиновьева и Сталина были интересны тем, как реагируют делегаты на содержание их докладов и как оценивают их места в пирамиде власти. Вл. Косиор назвал доклад Сталина «обстоятельным» по сравнению с докладом Зиновьева, но того и другого обвинил, что они создали внутри партии атмосферу нетерпимости любой критики. Косиор сказал, что резолюция X съезда «о единстве партии» была принята в условиях Кронштадта и кризиса в партии, но сейчас нет ни того, ни другого, «а эта резолюция превратилась в систему управления нашей партии… Сам Зиновьев свидетельствует, что в партии всякого рода группировки отмирают, — зачем нам сейчас этот исключительный закон? А вместе с тем, товарищи, ведь это исключительный закон (Смех, шум). Исключительный закон возведен в систему управления партии. Тов. Зиновьев говорит о коллективном мнении в партии. Но как возможно коллективное мнение (при таком законе)?… Всякое коллективное мнение 3–6 членов партии возводится во фракцию и подвергается этому самому закону… Настоящее единство и предохранение партии от личных трений и влияний, о которых пишет т. Ленин в своей первой статье, возможно будет, когда мы изменим систему и способ подбора руководящих органов нашей партии» (там же, стр. 95).

Ларин критиковал одного только Зиновьева, который оправдывает неправильную политику ссылкой на мудрость партии. В связи с этим он напомнил свою статью «История РКП» в «Правде»: «Я писал: РКП никогда не ошибается, РКП всегда права, РКП обладает в максимальной мере талантом, умом и характером. В промежутке между съездами этими качествами обладает ЦК, а в промежутках между заседаниями пленума и ЦК они принадлежат Политбюро».

Если Зиновьев не нашел никаких недостатков в политике ЦК, «то он поступает так в силу недостатка медицинского образования — лучше замалчивать «дурную болезнь», вместо того, чтобы ее лечить» (там же, стр. 103–104).

Старый рабочий большевик Лутовинов сказал, что «доклад т. Зиновьева привел меня в большое уныние. Откровенно говоря, много нового от доклада т. Зиновьева я лично не ожидал, но все же теплились искорки надежды на то, что т. Зиновьев подойдет поближе к разрешению глубоко всех нас волнующих внутрипартийных вопросов… Зиновьев говорит, что нет группировок, но их загнали в подполье… ЦК, как страус, прячет голову в песок… Если появляются анонимные тезисы, то это лишь потому, что в нашей партии не существует возможности нормальным путем высказывать свои соображения… Если вы попытаетесь критиковать не политическую линию, а чисто практическое проведение этой линии, то вас сейчас же зачислят в меньшевики, эсеры, в кого угодно. Мы это слышали из доклада т. Зиновьева, я записал у него следующую фразу: «При настоящих условиях всякая критика, хотя бы и слева, неизбежно должна будет превращаться в меньшевистскую»… Лишь Политбюро является непогрешимым папой… Не смей возражать, никто не имеет права никакой критики наводить. Это положение не только не марксистское, но и крайне вредное на практике» (там же, стр. 105–106).

Этим ораторам возразил делегат Беленький, который сказал коротко: «ЦК этого состава проводил линию, являющуюся продолжением всей нашей политики, начиная с 1903 г.» (там же, стр. 108).

Жестоким ударом по престижу Зиновьева, как претендента в преемники Ленина, было выступление старого соратника Ленина, многократного наркома по хозяйственным вопросам, инженера-путейца Л. Красина. Красин сказал, что Зиновьев известен в партии как один из лучших агитаторов и полемистов, но «эти его особенности несколько невыгодно сказались на его политическом докладе». Внутренний режим партии таков, что даже наркомы не могут выйти на съезде на трибуну и откровенно сказать свое мнение. Зиновьев думает, что «все надо оставить по-старому», но по-старому оставить нельзя, «потому нельзя, что важнейший элемент этого старого — Ленин — на довольно значительный срок вышел из работы… Когда мне говорят, что какая бы то ни было тройка или пятерка заменит т. Ленина, и что мы все оставляем по-старому, я говорю: нет, старого не будет до того времени, пока Ленин снова не возьмет в свои руки руль государственного корабля… Я, оставаясь в пределах парламентарных выражений, не могу обозначить обвинение в меньшевизме, брошенное мне т. Зиновьевым, иначе, как панической демагогией». Общая оценка доклада Зиновьева, по мнению Красина, может быть выражена в словах: «нельзя не сознаться, что то и другое будет не совсем хорошо, но в то же время надо признаться, что многое идет хорошо» (там же, стр. 114–115).

Красин критиковал и внешнеполитическую часть доклада за отсутствие в ней постановки основных задач советской внешней политики в новых условиях. Речь Красина была отмечена аплодисментами.

Осинский начал свое выступление с указания на то, что Зиновьев и Каменев зачислили его в ревизионисты ленинизма. Если у меня не хватит времени, чтобы ответить на это обвинение, сказал он, то «я согласен остаться в глазах именно только т.т. Зиновьева и Каменева и сменовеховцем, и либералом, и ревизионистом, и даже человеком, убившим свою родную тетку (Смех)» (там же, стр. 119).

Из дальнейшего выступления Осинского выяснилось, что «тройка» его заподозривает в желании выключить всю «тройку» из Политбюро. Такое предложение выдвигалось в анонимной платформе старых большевиков, которые принадлежали ранее к «децистам», как Осинский и Сапронов, и к группе «Рабочей оппозиции» (группа «Рабочая Правда»). В отношении Каменева и Сталина Осинский отмежевался, но в отношении Зиновьева находил такое требование справедливым. Осинский сказал: «т. Зиновьев, который усиленно старается привязать ко мне анонимную платформу, подобно тому, как озорные мальчишки привязывают жестянку к хвосту кошке, — т. Зиновьев старается привязать меня и к неумному предложению об устранении из ЦК Зиновьева, Каменева и Сталина». Осинский сказал, что Каменев и Сталин нужны в ЦК, но о Зиновьеве он думает, что характеристика Сталина о «жрецах» и партийных генералах, оторвавшихся от партии, как раз относится к Зиновьеву, «этому мы имеем ряд доказательств» (там же, стр. 122).

Осинский закончил заявлением, что его «крайне порадовал доклад т. Сталина», он ждет «реального осуществления» плана Сталина набрать в ЦК людей «с самостоятельными головами с мест», но «к сожалению, реальное осуществление от слов всегда отличалось, и, может быть, будет отличаться и сейчас» (там же, стр. 122).

Карл Радек не очень убедительно, а, может быть, и неискренно, возражал Косиору. Он отводил обвинение, что в Политбюро проводилась групповая политика. Если работников перебрасывают или снимают, это не значит, что тут преследуется групповая цель. Радек приводил такой аргумент: «Ведь достаточно назвать: в истории партии сколько раз Сталин был недоволен решением против него, или Троцкий, или Орджоникидзе, но никому не пришла в голову мысль, что ЦК выступал здесь по групповым интересам» (там же, стр. 123). Радек старался отвести и критику Лутовинова на том основании, что авторы анонимной платформы не имеют мужества открыто выступить, если бы они открыто выступили, то их «платформа могла быть напечатана, хотя она в значительной степени антипартийна». Лутовинов требует не свободы критики, говорил Радек, а «возмещения расходов по проезду для критиков». Радек, как и Зиновьев, критиковал следующий тезис статьи Красина накануне съезда: «Строго выдержанная политическая линия и государственной власти не должна мешать восстановлению производства… Надо, чтобы в самом государственном и руководящем партийном аппарате производственникам и хозяйственникам, — конечно, партийным, — была бы отведена, по меньшей мере, такая же доля влияния, как газетчикам, литераторам и чистым политикам» (там же, стр. 113). Под «газетчиками» и «литераторами» Красин имел в виду в первую очередь Зиновьева, Каменева, того же Радека, а там и Бухарина с Троцким, но возмущенный Зиновьев еще в своем докладе ответил Красину: «ведь Ллойд Джордж тоже не агроном. Пуанкаре тоже не инженер путей сообщения, то, право, не грех и рабочему классу тоже иметь своих политических вождей» (там же, стр. 43). Радек добавил к аргументации Зиновьева, что сам Зиновьев, как и Каменев, не меньше хозяйственники, чем Красин, так как они стоят во главе Советов Петрограда и Москвы (там же, стр. 124). Радек утверждал, что «в ЦК не было ни одного товарища, который — это касается политической линии — не был бы вполне согласен с т. Зиновьевым» (там же, стр. 126).

Преображенский признал внешнеполитическую часть доклада Зиновьева удовлетворительной, но его анализ хозяйственной политики и хозяйственных задач считал неудовлетворительным, хотя и защитил его как политика против хозяйственника Красина. О докладе Сталина: «Доклад т. Сталина был чрезвычайно содержательным, — я бы сказал, что это был очень умный доклад», но он критиковал практику ЦК «рекомендовать секретарей губкомов партии». Если практика «рекомендаций» (т. е. фактические назначения сверху) секретарей превратится в систему, то такие секретари, не встречая поддержки местных организаций, создают собственное «государство в государстве» (там же, стр. 133).

Сорин упрекал ЦК, что он уже около 30 тыс. человек выходцев из других партий (меньшевиков, эсеров) принял в партию, тогда как самих старых большевиков в партии только около 10 тысяч человек. Сорин не согласился и с Косиором, что «нам нужно создать в этом ЦК «барьер», который должен служить противовесом той основной группе, которая ведет работу в нашем ЦК»; «барьер», предложенный Косиором, говорил Сорин, есть «не что иное, как кол, который вы хотите вбить в ЦК» (такой «барьер» накануне съезда Троцкий предлагал создать в виде «Совета» партии над ЦК, что было отвергнуто ЦК, как противоречащее принципу моноцентризма). Хотя Косиор, сказал Сорин, и не согласен с требованием анонимной группы исключить из ЦК «группу из трех» (Зиновьев, Каменев, Сталин), он все же согласен исключить одного из них (Зиновьева).

Согласившись со Сталиным, что нужно расширить ЦК за счет «независимых» людей с мест, Сорин указал, что они все-таки должны «зависеть» от того «круга людей», которые стоят во главе ЦК. Единственное его возражение Сталину — ЦК не школа управления, а «руководящий и управляющий орган», школой он является только «на десятом месте» (там же, стр. 136).