Он забыл свой день рождения?

Нет никаких оснований полагать, что Сталин мог быть агентом царской полиции. Но вот что интересно. Сталин приложил особые усилия для того, чтобы ввести в заблуждение современников и запутать будущих историков. Скажем, во всех энциклопедиях и официальных биографиях написано, что Иосиф Виссарионович Джугашвили родился 21 декабря (по новому стилю) 1879 года. Но есть документы, из которых следует, что он родился на год и три дня раньше, чем считалось. Не в 1879-м, а в 1878-м. Год и день рождения спутал не какой-нибудь клерк в ЗАГСе, а сам Сталин. Странно, когда человек меняет не только год, но и день своего рождения.

В метрической книге Горийской Успенской соборной церкви для записи родившихся и умерших написано, что Иосиф Джугашвили родился в 1878 году. Эта же дата значится в свидетельстве об окончании им Горийского духовного училища, в документах департамента полиции и в анкете, которую Сталин заполнил в 1920 году собственноручно. А вот потом год его рождения был изменен.

Когда Сталин сам заполнял анкету, год рождения он вообще опускал, не писал. Если кто-то записывал с его слов, то указывал: Сталину столько-то лет, а год рождения опять-таки не указывали… Как же это объяснить? Историки полагают, что у него было желание скрыть следы общения с жандармским управлением.

Когда человек попадал в тюрьму, как он себя вел там? С товарищами — герой. А один на один со следователем — по-другому. На вербовку не согласился, но желание освободиться вполне могло толкнуть на откровенный разговор со следователем. Следы таких бесед могли остаться в делах полиции. А когда меняются год и дата рождения — человек словно теряется.

На допросах в полиции многие будущие партийные руководители вели себя не самым достойным образом. После смерти Серго Орджоникидзе, который в свое время возглавлял партийную инквизицию — Центральную контрольную комиссию, — в его архиве нашлись два запечатанных пакета. На пакетах Серго написал: «Без меня не вскрывать».

Там находились документы царского департамента полиции. В том числе показания будущего члена политбюро Михаила Ивановича Калинина. На допросе будущий всесоюзный староста сказал: «Желаю дать откровенные показания о своей преступной деятельности». И Калинин рассказал все, что ему было известно о работе подпольного кружка, в котором он состоял.

В архиве Орджоникидзе лежала и справка о другом члене политбюро — Яне Эрнестовиче Рудзутаке, которого в какой-то момент прочили в генеральные секретари вместо Сталина. Рудзутак был арестован по «делу Латышской социал-демократической рабочей партии». На следствии Рудзутак назвал имена и адреса членов своей организации. Основываясь на его показаниях, полиция провела обыски, изъяла оружие и подпольную литературу…

Все эти материалы Орджоникидзе получил еще в двадцатые годы. Архивы царской полиции были изучены самым тщательным образом. Если бы в архивах нашлось нечто, компрометирующее имя Сталина, это было бы немедленно извлечено и уничтожено. Так что в руки военных не могли попасть документы, свидетельствующие против вождя. Версия Орлова относительно причин расстрела Туханевского и других военачальников подтверждения не получила.

Почему же в версию Орлова многие поверили? Потому что практически все, кто обращается к «делу Тухачевского», ищет следы какого-то заговора. Ну невозможно понять, что же могло заставить Сталина совершить столь самоубийственный шаг — уничтожить руководство собственной армии. Объяснить это рациональными причинами невозможно. Значит, должны быть какие-то тайные причины. Понятно, почему так живуча версия о том, что Сталин был агентом царской охранки. Если бы он оказался предателем, были бы понятнее причины его беспредельной жестокости к собственному народу, в частности массового уничтожения командных кадров Красной армии… Но это слишком легкое и простое объяснение мотивов этого человека.

Самое знаменитое ограбление, совершенное в России в XX столетии, связано с именем Сталина, хотя его подлинная роль в этом преступлении так до конца и не выяснена. Осуществил это ограбление человек, чьей смелостью, мужеством и изобретательностью многие десятилетия восторгались. О нем писали книги и снимали фильмы. Его ставили в пример молодежи. Хотя, по справедливости, его следовало бы считать одним из самых знаменитых международных террористов. Это Камо, руководитель боевой организации большевиков. Он осуществил несколько громких экспроприаций, которые сейчас назвали бы просто грабежами.

Самое знаменитое ограбление было организовано в Тифлисе в июне 1907 года. 13 июня тифлисская контора государственного банка получила из Санкт-Петербурга по почте триста семьдесят пять тысяч рублей пятисотрублевыми ассигнациями. Камо переоделся в офицера, его вооруженная группа человек в пятьдесят рассыпалась по всей Эриванской площади. Боевики были вооружены бомбами, изготовленными под руководством самого Камо. Когда готовили взрывчатку, у него в руках взорвался капсюль, глаз был поврежден.

Около одиннадцати утра на площадь выехали два экипажа: в первом сидел кассир государственного банка, который вез деньги, во втором — четыре вооруженных солдата. Сопровождал их эскорт из пятидесяти казаков. По команде Камо его люди взялись за оружие. В казаков полетели ручные бомбы. Кассир государственного банка взрывом был выброшен из фаэтона. Испуганные лошади понесли, но Камо бросил им под копыта еще одну бомбу. Фаэтон опрокинулся, Камо схватил деньги и исчез.

В перестрелке три человека были убиты, около полусотни ранены. Боевики Камо захватили несколько сотен тысяч рублей — огромные в те времена деньги. Покупательная способность царского довоенного рубля была очень большой. Тифлисский «экс» был своего рода шедевром политического терроризма начала XX века. Меры, принятые полицией, не дали никакого результата. Деньги временно спрятали под диваном директора Тифлисской обсерватории, где по странному стечению обстоятельств в качестве наблюдателя недолго трудился Сталин.

Камо — его подлинное имя Симон Аршакович Тер-Петросян — был земляком Сталина, он тоже родился в городе Гори Тифлисской губернии. Своего отца будущий террорист считал самодуром и деспотом. В семь лет Тер-Петросяна отдали в армянскую школу, где ему пришлось очень трудно, потому что в семье говорили по-грузински. В одиннадцать лет он пошел в городское училище. Тут его заставляли учить русский язык, которого он совсем не знал и знать не хотел. Его необузданная натура проявилась очень рано. В шестнадцать лет Тер-Петросяна исключили из училища за богохульство на уроке закона Божьего. Больше он учиться не захотел и уехал в Тифлис, где встретил своего земляка Сталина, который был на два года старше и уже познакомился с марксистскими идеями. Сталин стал его учителем.

Тер-Петросян так и не научился хорошо говорить по-русски, слово «кому» он произносил как «камо». Сталин его и называл — «Камо». Прозвище закрепилось и стало именем. Себя Сталин именовал Кобой. Он позаимствовал это имя из повести «Отцеубийца», написанной писателем-романтиком Александром Казбеги, происходившим из знатного рода. Коба — так звали одного из героев книги, бесстрашного и жестокого абрека, то есть разбойника. Все герои повести погибают, в живых остается один Коба. Так произошло и в жизни.

И до сих пор не известно, в какой степени Сталин руководил действиями Камо. Разговоры такие в партии ходили. В апреле 1918 года лидер меньшевиков Юлий Осипович Мартов (в прошлом один из редакторов «Искры»), избранный депутатом Моссовета и членом ВЦИК, обвинил Сталина в участии в экспроприациях. Ссора большевиков с меньшевиками и произошла в немалой степени потому, что меньшевики были принципиальными противниками терактов и не давали большевикам денег из кассы тогда еще единого ЦК на оружие и боевиков. Меньшевики оказались правы, потому что действия боевых групп, как и следовало ожидать, выродились в обыкновенный бандитизм.

Весной 1912 года Юлий Мартов из Льежа писал Льву Троцкому и упомянул в письме «кавказского ультрабандита Ивановича» (одна из партийных кличек Сталина), считая его причастным к экспроприациям 1906–1907 годов. В апреле 1918 года Мартов был привлечен к суду революционного трибунала за то, что он в газете «Вперед» обвинил Сталина в участии в экспроприациях, за что его, дескать, исключали из партии.

Работа трибунала освещалась в «Известиях». Отношение к знаменитому революционеру Мартову было еще вполне приличным. Мартов был возмущен тем, что его делом занимается трибунал: если политический деятель чувствует себя оклеветанным, он имеет возможность обратиться к третейскому суду.

— В положении о трибунале указывается, что его суду подлежат лица, оскорбившие народ или задевающие общественную жизнь. В лице Сталина народ нисколько не был оскорблен, — язвительно говорил Мартов.

Мартов ходатайствовал о вызове свидетелей, которые должны подтвердить причастность Сталина к ограблению парохода «Николай I» в Баку и к попытке убить рабочего Жарикова. Среди свидетелей он называл ряд крупных грузинских социал-демократов. Сталин, выступая, заявил, что никогда за двадцать лет партийной работы его дело не рассматривал партийный суд и из партии его не исключали.

— Обвинения Мартова — результат тех форм политической борьбы, которые усвоили себе все противники советской власти, — говорил Сталин.

На слова Сталина Мартов ответил:

— Обвинение в клевете я отбрасываю. Какие бы формы правосудия вы ни изобретали, имя Мартова останется в истории рабочего класса России, в истории Интернационала.

Сидевшие в зале горячо аплодировали Мартову. Председатель трибунала приказал очистить зал от публики и объявил перерыв. Он постановил отложить на неделю заседание, чтобы по возможности вызвать свидетелей.

В большевистской печати ему досталось.

«Бесконечно тяжело и больно было смотреть на гражданина Мартова, когда на суде он отчаянно защищался, изворачивался, не имея с собой никаких документов и доказательств, — писали «Известия». — В день суда все время вертелась в голове одна мысль: таланты гр. Мартова достойны лучшего применения. В переживаемый нами решительный для рабочего класса момент они могли быть неизмеримо лучше использованы, чем для охаивания пролетарской партии, обливающейся кровью в неравной борьбе с хищниками всех стран…

Нужно обладать гениальными способностями, чтобы суметь доказать в течение какого угодно срока, что кавказские большевики — это большевики «анархистского толка», удалые экспроприаторы… Как это нехорошо и недостойно честного политического борца и идейного противника, каковым представлялся нам гр. Мартов. Да, сегодняшний Мартов так не похож на прежнего Мартова-борца, Мартова-циммервальдиста. Ведь Мартов был среди тех немногих социалистов, имена которых по справедливости тихою радостью будут светить человечеству и навсегда останутся памятными рабочему Интернационалу…

Трудно было ожидать от того же Мартова, чтобы он из фракционной ненависти мог так бесцеремонно бросать комья грязи не только в личность политического противника с целью очернить, «убить» его, но и в целую партию.

Пишущему эти строки, как одному из молодых и скромных тружеников кавказского большевизма, только и остается с негодованием отбросить эти грязные обвинения, возведенные гр. Мартовым на кавказских большевиков и на т. И. Джугашвили-Сталина, которым кавказские большевики вправе гордиться. Пишущему эти строки с болью в сердце приходится сказать Мартову сегодняшних дней: «Бороться с противниками надо все же честно».

Юлий Мартов так и не дождался ни конкретного ответа на свои обвинения, ни вызова свидетелей, которых он назвал. А вскоре ему пришлось навсегда покинуть Россию. Сталин позаботился о том, чтобы даже воспоминания о его возможной причастности к этим уголовным операциям исчезли. Скажем, у Камо еще до его гибели чекисты забрали весь архив. Иосиф Виссарионович перестарался. Вполне возможно, что он и не руководил экспроприациями, но отсутствие документов оставляет простор для слухов и версий, которые довольно широко распространились. Американский посол в Москве Уильям Буллит писал: «Президент Рузвельт думал, что в Москве сидит джентльмен, а там сидел бывший кавказский бандит».

Презрение и пренебрежение ко всем воспитывалось в Сталине еще до революции. 27 февраля 1915 года он пишет Ленину, Зиновьеву и Крупской из села Монастырское Туруханского края, где отбывал ссылку. Стиль — развязный, от которого впоследствии он откажется, но тогдашнее отношение к оппонентам сохранится навсегда:

«Мой привет Вам, дорогой Ильич, горячий-горячий привет! Привет Зиновьеву, привет Надежде Константиновне! Как живете, как здоровье? Я живу, как раньше, хлеб жую, доживаю половину срока. Скучновато, да ничего не поделаешь. А как Ваши дела-делишки? У Вас-то, должно быть, веселее…

Читал я недавно статьи Кропоткина — старый дурак, совсем из ума выжил. Читал также статейку Плеханова в «Речи» — старая неисправимая болтунья-баба. Эхма… А ликвидаторы с их депутатами-агентами вольно-экономического общества? Бить их некому, черт меня дери! Неужели так и останутся они безнаказанными?! Обрадуйте нас и сообщите, что в скором времени появится орган, где их будут хлестать по роже, да порядком, да без устали».

Не раз, наверное, Сталин с раздражением думал, что, пока он сидел в туруханской ссылке, Ленин с Троцким да и остальные большевики-эмигранты прохлаждались за границей — в комфорте и уюте.

Настанет время, когда генеральный секретарь презрительно скажет, что его оппоненты, побывавшие в эмиграции, «на самом деле партии не знали, от партии стояли далеко и очень напоминали людей, которых следовало бы назвать чужестранцами в партии».

25 октября 1917 года Иосиф Виссарионович Сталин-Джугашвили был включен в состав первого советского правительства в качестве наркома по делам национальностей как единственный член ЦК, интересовавшийся национальным вопросом.

«Первое заседание большевистского правительства, — вспоминал Лев Троцкий, — происходило в Смольном, в кабинете Ленина, где некрашеная деревянная перегородка отделяла помещение телефонистки и машинистки. Мы со Сталиным явились первыми.

Из-за перегородки раздавался сочный бас Дыбенко: он разговаривал по телефону с Финляндией, и разговор имел скорее нежный характер. Двадцатидевятилетний чернобородый матрос, веселый и самоуверенный гигант, сблизился незадолго перед тем с Александрой Коллонтай, женщиной аристократического происхождения, владеющей полудюжиной иностранных языков и приближавшейся к сорок шестой годовщине.

В некоторых кругах партии на эту тему, несомненно, сплетничали. Сталин, с которым я до того времени ни разу не вел личных разговоров, подошел ко мне с какой-то неожиданной развязностью и, показывая плечом за перегородку, сказал, хихикая:

— Это он с Коллонтай, с Коллонтай…

Его жест и его смешок показались мне неуместными и невыносимо вульгарными, особенно в этот час и в этом месте. Не помню, просто ли я промолчал, отведя глаза, или сказал сухо:

— Это их дело.

Но Сталин почувствовал, что дал промах. Его лицо сразу изменилось, и в желтоватых глазах появились искры враждебности…»

В подготовке вооруженного восстания в октябре 1917 года Сталин не играл никакой роли. Никто не может сказать, где он был в тот день, когда большевики брали власть. В стране его практически не знали. Но в качестве государственного чиновника он оказался на месте. Видных большевиков было вообще немного, в основном государственная работа у них не получалась. А Сталин принимал одну должность за другой — и справлялся. Ему хватало для этого характера, воли и настойчивости.