Совещание в пещере

В Кисловодске Григорий Евсеевич Зиновьев, член политбюро, председатель исполкома Коминтерна и руководитель Петрограда, и Николай Иванович Бухарин, редактор «Правды», кандидат в члены политбюро и оргбюро ЦК, отдыхали вместе.

Зиновьеву не понравилось, что Сталин с ним совсем не считается. Григорий Евсеевич обрушился с упреками на остававшегося в Москве Льва Каменева — от своего и Бухарина имени:

«Дорогой Лев Борисович!

Позволь тебе сказать, что на этот раз мы совершенно всерьез и глубоко возмущены. В самом деле! Мы находимся здесь на лечении не без вашего согласия. Ты — в Москве. У тебя — немалое влияние. И ты позволяешь Сталину прямо издеваться. Факты? Примеры? Изволь!»

Зиновьев и Бухарин привели целый список решений, принятых в Москве без консультации с ними: новые назначения, принципиально важные шаги во внешней политике. Бухарина, редактора «Правды», особенно возмутила смена редколлегии газеты: «Что это, как не издевка? Что сказал бы Сталин, если во время его отпуска, не известив его и не посоветовавшись с ним, мы назначили бы новый секретариат ЦК или коллегию Наркомнаца?!»

Зиновьев был недоволен новыми директивами иностранным компартиям:

«Владимир Ильич уделял добрую десятую часть времени Коминтерну, каждую неделю беседовал с нами об этом часами, знал международное движение как свои пять пальцев — и то никогда не отрезывал, не спросив двадцать раз всех. А Сталин пришел, увидел и разрешил! А мы с Бухариным — вроде «мертвых трупов» — нас и спрашивать нечего. Да и тебя, верно, не спросил и нашей телеграммы не показал.

Мы пишем телеграммой, что приедем на политбюро, бросив отпуск, если политбюро хочет заняться этим важным вопросом. Нас даже не удостаивают ответом».

Обеспокоенные ростом влияния Сталина, Зиновьев и Бухарин придумали, как нейтрализовать генсека: упразднить оргбюро и избрать секретариат в составе Зиновьева, Сталина и Троцкого. Эта тройка и решала бы все организационные и кадровые вопросы.

Зиновьев и Бухарин пригласили в Кисловодск некоторых видных членов ЦК — посоветоваться. Заместитель председателя Петросовета Григорий Еремеевич Евдокимов, крупный военный работник Михаил Михайлович Лашевич и командующий войсками Украинского военного округа Михаил Васильевич Фрунзе поддержали идею передать всю власть тройке.

Зиновьев при Ленине был одним из самых влиятельных людей в стране. Они познакомились в эмиграции и с тех почти не разлучались. Григория Евсеевича иронически именовали верным оруженосцем Ленина, потому что он безоговорочно признавал правоту старшего товарища, когда другие социал-демократы спорили с Владимиром Ильичом. На съездах партии, когда голосовали за членов Центрального комитета, Зиновьев получал больше всех голосов после Ленина.

Они разошлись во взглядах только один раз. В октябре семнадцатого Зиновьев высказался против, когда Ленин предложил силой свергнуть Временное правительство, но этот знаменитый эпизод — что бы по этому поводу ни говорилось в советских учебниках истории — не испортил их личные отношения.

Зиновьев был тучным молодым человеком. Бледный и болезненный, он страдал одышкой и казался флегматиком… Но он был умелым митинговым оратором, зажигался во время речи и говорил с большим нервным подъемом. По свидетельству Луначарского, у него был мощный голос тенорового тембра, чрезвычайно звонкий.

После революции Владимир Ильич сделал Зиновьева членом политбюро, хозяином Петрограда и всего Северо-Западного края. Оказавшись у власти, Зиновьев, как это случается со слабыми натурами, преобразился и вел себя крайне жестоко. Кроме того, Ленин поставил Зиновьева во главе Третьего интернационала. В те годы эта должность имела особое значение. Партия большевиков была всего лишь одной из секций Коминтерна, таким образом Зиновьев формально оказался руководителем всего мирового коммунистического движения.

Зиновьев был настроен весьма решительно. Он называл действия Сталина диктатурой и пришел к выводу, что Ленин был прав, оценивая Иосифа Виссарионовича («Письмо к съезду») и предлагая переместить его с поста генсека.

«Мы этого терпеть больше не будем, — писал Зиновьев Каменеву. — Если партии суждено пройти через полосу (вероятно, очень короткую) единодержавия Сталина — пусть будет так. Но прикрывать все эти свинства я, по крайней мере, не намерен.

Во всех платформах говорят о «тройке», считая, что и я в ней имею не последнее значение. На деле нет никакой тройки, а есть диктатура Сталина. Ильич был тысячу раз прав. Либо будет найден серьезный выход, либо полоса борьбы неминуема. Ну для тебя это не ново. Ты сам не раз говорил то же. Но что меня удивило — так это то, что Ворошилов, Фрунзе и Серго думают почти так же…»

Зиновьев глубоко ошибался: положиться он мог только на Фрунзе. Ворошилов и Орджоникидзе были сталинскими людьми. Они могли на короткий момент попасть под чье-то влияние, но одного сталинского слова было достаточно, чтобы они заняли нужную позицию. В конце июля в Москву уехал Серго Орджоникидзе, который на правах старого друга взял на себя миссию переговорить со Сталиным. Зиновьев и Бухарин черкнули короткую записку Сталину и Каменеву:

«Серго расскажет Вам о мыслях, которые бродят в головах двух кисловодских обывателей. Само собой разумеется, что об этом нужно нам всем двадцать раз переговорить раньше, чем на что-нибудь решиться».

Характерно, что, обращаясь непосредственно к Сталину, только что бушевавший Зиновьев не решился высказать ему свои претензии. Григорий Евсеевич робко заметил:

«В очень ответственных делах хорошо бы, если дело терпит, советоваться…

Вашего мнения по поводу разговора с Серго жду с нетерпением. Не примите и не истолкуйте это в дурную сторону. Обдумайте спокойно».

А Сталину и думать было нечего: с какой стати ему отказываться от практически единоличной власти в партии? Если секретариат ЦК составится из трех человек — Зиновьева, Сталина и Троцкого, то Иосиф Виссарионович утратит все рычаги управления. Пока Зиновьев и Бухарин, прогуливаясь, вели неспешный разговор о том, как надо переустроить систему власти, оставшийся в Москве Сталин решал все единолично. Ленин болел, Троцкий отсутствовал, Каменев в силу мягкости характера со Сталиным не спорил. Сталин стал отговаривать от этой идеи податливого Каменева и убедил его.

Зиновьев телеграммой вызвал в Кисловодск и Ворошилова, который находился недалеко, в Ростове, где располагался штаб Северо-Кавказского военного округа.

— Я был на этом совещании, происходившем, между прочим, в пещере, — рассказывал потом Ворошилов. — Заявил товарищам мое мнение, сказав, что из этаких комбинаций, кроме вреда, кроме конфуза, ничего не получится. Самым решительным образом выступил против этого: «Я считал и считаю, что комбинация, искусственно склеенная, ничего не даст».

Судя по другим воспоминаниям, Ворошилов поначалу ничего против не имел, но Сталин сразу сообразил, что его хотят лишить власти над партийным аппаратом, и объяснил это Клименту Ефремовичу.

Орджоникидзе писал Ворошилову:

«Дорогой Клим!

Предложение Зиновьева и Бухарина Коба считает как назначение политкомов и, конечно, соответственно и реагирует. Говорил я с Каменевым, он считает, что Зиновьев и Бухарин преувеличивают. Коба их предложение сделал достоянием Рудзутака и Куйбышева. Они решительно отвергают и хохочут…»

Удостоверившись в поддержке своего окружения, Сталин ответил Бухарину и Зиновьеву:

«Не пойму, что именно я должен сделать, чтобы вы не ругались, и в чем, собственно, тут дело? Не думаю, чтобы интересы дела требовали маскировку. Было бы лучше, если бы прислали записочку, ясную, точную. А еще лучше, если переговорим при первой возможности.

Все это, конечно, в том случае, если вы считаете в дальнейшем возможной дружную работу (ибо из беседы с Серго я стал понимать, что вы, видимо, не прочь подготовить разрыв как нечто неизбежное). Если же не считаете ее возможной — действуйте, как хотите, — должно быть, найдутся в России люди, которые оценят все это и осудят виновных».

Забавно, что Сталин постоянно говорит о «дружной работе» с людьми, которых потом всех уничтожит… Написав такое жесткое письмо, генсек сделал приписку, желая снять напряжение и, может быть, свести все к шутке: «Счастливые вы, однако, люди: имеете возможность измышлять на досуге всякие небылицы, обсуждать их и пр., а я тяну здесь лямку, как цепная собака, изнывая, причем я же оказываюсь «виноватым». Этак можно извести хоть кого. С жиру беситесь вы, друзья мои».

Зиновьев и Бухарин с тревогой восприняли нескрываемо раздраженный тон Сталина:

«При свидании переговорим и, разумеется, найдем удовлетворительное решение. Разговоры о «разрыве»-это, конечно, от Вашей усталости. Об этом не может быть и речи».

Увидев, что Зиновьеву не хватит решимости пойти до конца и настоять на своем, добиться того, что он хочет, Сталин почувствовал себя уверенно и обострил разговор: «Одно из двух: либо дело идет о смене секретаря теперь же, либо хотят поставить над секретарем специального политкомиссара. Вместо ясной постановки вопроса вы оба ходите вокруг да около вопроса, стараясь обходным путем добиться цели и рассчитывая, видимо, на глупость людей».

Зиновьев, не желавший столкновения, ответил в совсем уже примирительном тоне:

«Ильича нет. Секретариат ЦК поэтому объективно (без злых желаний Ваших) начинает играть в ЦК ту же роль, что секретариат в любом губкоме, то есть на деле (не формально) решает все. Это факт, который отрицать нельзя. Никто не хочет ставить политкомов (Вы даже оргбюро, политбюро и пленум зачисляете в политкомы!).

Но действительное (а не фиктивное) существование «группы» и равноправное сотрудничество и ответственность при нынешнем режиме невозможны. Это факт. Вы поневоле (сами того не желая) ставили нас десятки раз перед совершившимися фактами. А положение (и с Троцким, и с разными «платформами») осложняется, и недовольство в партии растет (не смотрите на поверхность). Отсюда — поиски лучшей формы сотрудничества.

О «разрыве» зря говорить. Его партия не допустит. Мы его не хотим. Максимум — отойдем в сторонку. Другого ядра нет. И оно вполне справится, если Вы захотите. Без Вас его себе не мыслим.

Где Вы будете отдыхать? Мы скоро (к концу месяца) будем в Тифлисе. Если захотите, с удовольствием на день к Вам приедем.

Ни минуты не сомневаемся, что сговоримся».

Предложение Зиновьева не реализовалось. Оргбюро как главный кадровый орган сохранилось. В него ввели, правда, на короткий срок Бухарина, Зиновьева и Троцкого, но власть Сталина над аппаратом сохранилась. В тот момент Григорий Евсеевич в попытке ограничить власть Сталина мог рассчитывать и на Каменева, и на Троцкого. Получив в политбюро большинство голосов, он бы исполнил ленинскую волю — убрать Сталина с поста генерального секретаря. Но Зиновьев еще больше, чем Сталина, не любил Троцкого.

Когда Ленин заболел, Зиновьев находился на вершине власти. В 1924 году его родной город Елисаветград переименовали в Зиновьевск. Без одобрения Григория Евсеевича не принималось ни одно важное решение. Тем более что Зиновьева во всем поддерживал Каменев. В январе 1924 года на XIII партконференции, обращаясь к новым вождям партии, едкий Давид Борисович Рязанов, директор Института Маркса и Энгельса, сказал:

— Как вы, друзья, ни садитесь, все же в Ленины не годитесь. Пойте соло, запевайте дуэт, трио, квартет и квинтет, но вам не заменить Ленина.

Эти слова Рязанова, как и призыв «Долой кандидатов в вожди!» из стенограммы изъяли. Зиновьев в душе полагал, что вполне способен заменить Владимира Ильича и что единственный его соперник — это Троцкий.

На последнем при жизни Ленина — XII партийном съезде, когда сам Владимир Ильич уже не мог выступать, политический отчет ЦК предложили сделать Троцкому. Он отказался и советовал вообще большого доклада не зачитывать: выступление кого-то из руководителей вместо Ленина только «усугубит угнетенное настроение партии, вызванное болезнью Владимира Ильича». Поручили прочитать отчет Зиновьеву. Он же делал основной доклад на первом после смерти Ленина — XIII съезде.

Понимая, что он исполняет ленинскую роль, начал выступление очень благоразумно, процитировав стихи Александра Безыменского, написанные к этому случаю:

Видно, у мыслей дрогнули колени,

В омуте глаз заблудилась тоска.

— Политотчет Цека… Читает… Читает…

Не Ленин…

Некоторое время до и после смерти Ленина страной фактически правила тройка — Сталин, Зиновьев и Каменев. Причем именно Зиновьев считал себя наследником Ленина — ведь он столько лет был самым близким к нему человеком, самым давним его соратником. Григорий Евсеевич был человеком малых талантов, о чем не подозревал. Не понимал, что своим высоким положением обязан особым отношениям с Лениным. На митингах в Питере молодые военные карьеристы в новых блестящих кожанках кричали:

— Мы победим, потому что нами командует наш славный вождь товарищ Зиновьев!

Ради уничтожения Троцкого Зиновьев заключил союз со Сталиным, наивно полагая, что Иосиф Виссарионович готов оставаться на вторых ролях. Сталин, еще не уверенный в своих силах, вел себя осторожно и некоторое время не мешал Григорию Евсеевичу изображать из себя хозяина страны.