4. Культ фашистской партии

Возведение фашистской партии в абсолют, превращение ее в фетиш, признание непогрешимости — следствие ее практически неограниченной власти. Все безусловно подчинено ее воле: государство, массовые организации, культурные учреждения, спортивные союзы, даже частная жизнь семьи и отдельного гражданина. Право человека на жизнь не признается априори как общечеловеческая привилегия, а рассматривается как функция от его вклада в дело нацистской партии. Вне этого вклада жизнь человека вредна и бесполезна.

Партия — высший критерий истины, непогрешимости и справедливости. Она ничем не обосновывает свои действия, ни перед кем не отчитывается за них, а представляет их как исполнение высшей исторической миссии. Истины за рамками фашистской партии не существует. Истинно то, что отвечает интересам партии и ее верхушки. Фашизм не признает объективную истину, не зависящую от воли и стремлений партии.

В заключительной речи на партийном съезде в сентябре 1935 года Гитлер заявляет, что «авторитет партии должен быть признан как последняя контролирующая и решающая инстанция и как последний судья. Кто не понимает этого, тот не способен мыслить исторически, творчески и конструктивно.

...Вопрос о правоте или неправоте здесь не может обсуждаться. Как не позволено полководцу, командиру войсковой части или отдельному солдату руководствоваться своими соображениями или мнением, если он сомневается в правильности полученного приказа, так и в политическом руководстве, когда преследуется одна общая цель, несогласный не может оправдывать свои действия собственными взглядами, которые он считает правильными, или ошибочностью взглядов, распоряжений и приказов партии» (128—270 и 271).

Из этой своеобразной партийной «гносеологии» вытекает тоталитарная этика, согласно которой партия всегда права. Следовательно, любое отклонение от партийной линии неправильно и подлежит наказанию.

В партийном уставе НСДАП («Организационсбух дер НСДАП») говорится: «Право — это то, что служит этому движению (речь идет о национал-социалистском движении. — Ж. Ж.) и таким образом — Германии» (89—25). Геббельс еще яснее формулирует (в 1933 году) основной принцип партийной морали, который при господствующем положении партии становится общегосударственным и общеобязательным: «Все, что служит национал-социализму — хорошо, все, что ему вредит — плохо, и должно быть устранено» (119—126).

Вне национал-социалистского движения невозможно служение Германии, германскому народу, потому что — как уже не раз подчеркивалось — с точки зрения национал-социализма партия тождественна государству, народу и родине.

По этой логике нацистская партия имеет право от имени народа применять соответствующие санкции ко всему, что не совпадает с ее вкусами и мнением. В теоретическом органе НСДАП «Лицо партии» читаем следующую характерную рекомендацию: «Следует использовать увещевание, а при необходимости жестокие вспомогательные меры, если отрицательное поведение индивидуума вредит ему самому, а следовательно, и окружающей его среде» (89—16).

Индивидуум сам не имеет права оценивать, в каких случаях его поведение вредит ему самому и окружающим. Это может определить только нацистская партия, она же налагает на него свои санкции, чтобы «помочь» ему. Хочет он этой помощи или нет — тоже неважно. Фашистская партия считает, что индивидуум должен быть счастлив в условиях, которые создала она. У него могут быть собственные критерии счастья, отличные от представлений массового мещанства, но это не имеет значения. Он обязан стремиться быть счастливым по образу и подобию, по которым хочет сделать его счастливым НСДАП.

Культ фашистской партии выражается и в постоянном подчеркивании заслуг перед ней. В каждой автобиографии и характеристике обязательно должно фиксироваться. какие политические заслуги имеет данный человек перед национал-социалистской партией: является ли ее членом, когда вступил в ее ряды — до или после прихода НСДАП к власти. Самым большим политическим активом считается членство в партии в годы ее нелегального существования. Вот, например автобиография рейхслейтера по юридическим вопросам Ганса Франка: «С 1920 года я постоянно посвящал свою работу нацистской партии. Будучи национал-социалистом, я участвовал в ноябрьских событиях 1923 года, за что получил Орден крови. После движения в 1925 году началась моя настоящая большая деятельность, в результате которой я стал в конце концов советником фюрера и имперского руководства национал-социалистской партии по юридическим вопросам.

...В 1929 г. я был имперским лидером юридического отдела нацистской партии, в 1933 г. — Баварским министром юстиции, в 1934 г. — президентом основанной мною Академии германского права, в декабре 1934 года — имперским министром без портфеля и в 1939 г. я был наконец назначен генерал-губернатором оккупированных польских территорий.

Таким образом, я был, есть и буду лицом, представляющим юридическую сторону периода борьбы национал-социализма.

Я объявляю себя сейчас и навсегда национал-социалистом и верным последователем фюрера Адольфа Гитлера, которому я служу с 1919 года» (84—719 и 720).

А вот характеристика на некоего Брукмана, посланная в Мюнхен гаулейтеру Обербаю местной организацией национал-социалистской партии в Зигешторе. «Местная группа НСДАП в Зигешторе сообщает о вышеупомянутом следующее: Брукман всегда твердо стоял на стороне фюрера, а в Берлине был особенно активен. Со времени возникновения движения он — наш партийный товарищ. Номер его членского билета 91. Его жена тоже наш партийный товарищ, номер билета 92. Фюрер бывал в семье Брукманов. Мы знакомы также с госпожой Брукман, так как она постоянный член местной группы и посещает собрания. Сомневаться насчет Брукмана Гуго в политическом отношении нет оснований, ибо в противном случае он не занимал бы свой пост» (180—379).

В анкетах, заполняемых при поступлении на работу или при вступлении в какую-нибудь организацию, неизменно стоят вопросы: «Являетесь ли вы членом НСДАП?», «С какого года?», «В каких подразделениях НСДАП состоят ваши родственники?», «С какого года и под каким номером?», «Были ли вы на руководящей работе в НСДАП?», «Какой пост вы занимали?».

НСДАП — высшая политическая ценность в фашистском государстве. Поэтому заслуги перед ней считаются лучшим проявлением политической благонадежности и пригодности для любой работы. Раз данное лицо имеет политические заслуги перед НСДАП, оно, скорее, достойно занимать определенное место, чем даже самый способный в интеллектуальном отношении кандидат. Решающим является не образование, не интеллектуальные способности и квалификация, а преданность партии и фюреру, заслуги перед ними.

Для укрепления политического «авторитета» партии, а также для подпитки ее культа начинается массовое возведение памятников погибшим в борьбе за победу «национал-социалистской революции». Йозеф Вульф в своем четырехтомнике документов о духовной жизни в третьем рейхе цитирует объявления о строительстве и открытии памятников погибшим членам НСДАП. В одном таком объявлении от 2 ноября 1933 года приглашаются скульпторы для участия в конкурсе на памятник «погибшему в Котбусе члену СА Горнатовскому» (178—78). Тот же автор свидетельствует:

«Все города переустроены или расширены в соответствии с целями партии. То, что Кленпе начал в Мюнхене, Гитлер предполагал осуществить в своей «Столице движения». Вместе с профессором Трепетом он делал проекты, например, Королевской площади. Зеленая поверхность закрыта камнем, чтобы лучше подходила для торжественных церемоний, площадь с четырех сторон замкнута административными партийными зданиями. В двух мавзолеях в 1935 году похоронены шестнадцать национал-социалистов, погибших во время путча 9 ноября 1923 года» (178—256).

Неподалеку от Нюрнберга — «города партийных съездов», возникает еще один центр архитектурных устремлений национал-социализма. Здесь спроектирован профессором Руфом зал съездов НСДАП, который должен был стать самым большим в мире — ширина 88 метров и вместимость — 60 тысяч человек (178—256). Опять-таки в целях укрепления культа нацистской партии разработан проект монументального здания Высшей партийной школы НСДАП имени Адольфа Гитлера в Химзее (архитектор Герман Гислар). Этот комплекс, равный по величине целому городскому микрорайону, разработан с учетом всех достижений тогдашней архитектуры.

Самый большой эффект в разжигании партийного культа дают ежегодные празднества во время проведения партийных съездов. Церемонии в Нюрнберге производили на присутствующих неизгладимое впечатление. Приведем цитату из «Доклада о встрече политических руководителей во время партийного съезда в 1936 году», опубликованного в «Нидерертишестгеблатт» 12 сентября 1936 года.

«Цеппелинвизе лежит в мерцающем свете, пока мы поднимаемся на главную трибуну. Снаружи — море света, он разбивается о стены, на которых знамена национал-социалистского движения на протяжении километров высвечиваются в темной ночи. Квадрат Цеппелинвизе разрезают 20 прямых колонн, в которые выстроились 140 тысяч политических руководителей. В разрываемой фейерверками ночи плещутся бесконечные флаги со свастикой. Цеппелинвизе уже кажется теперь такой маленькой. Трибуны не вмещают огромного потока людей, который непрерывно увеличивается. Поющие школьники подходят все ближе, народная молва назвала их «певчими птицами». Поступь размеренна, осанка и походка безукоризненны. Это элита подрастающего партийного поколения выстраивается перед главной трибуной.

Далекий гул нарастает, он все ближе и ближе. Это фюрер! Имперский руководитель по организационным вопросам д-р Лей представляет ему построившихся мужчин. И тут — большой сюрприз. Один из многих. Как только Адольф Гитлер ступает на Цеппелинвизе, загораются 150 прожекторов Люфтваффе, они установлены по всему периметру стадиона и накрывают его огромным куполом света. На миг воцаряется гробовая тишина. Неожиданность полная. Никогда раньше не было ничего подобного. Могучая готическая башня из света поднимается над широким полем. Прожекторы горят сине-фиолетовым светом, между их световыми конусами висит черный покров ночи. 140 тысяч человек — столько умещается здесь — не могут оторвать взгляда от этого зрелища. Сон это или явь? Мыслимо ли вообще что-либо подобное? Башня из света? Но у собравшихся нет времени на размышления, так как они уже поражены новым зрелищем, может быть, еще более красивым и захватывающим.

Д-р Лей объявляет о приближении знаменосцев. Пока еще ничего не видно. Но вот напротив, с южной стороны, они выплывают из черной ночи. Они идут семью шеренгами в коридорах выстроенных колонн. Знаменосцев пока не различить, виден только широкий волнующийся красный поток, чья поверхность блестит золотом и серебром. Он приближается медленно, как огненная лава. Но в этом медленном приближении чувствуется динамика. ... 25 000 знамен, это 25 000 местных организаций, округов и предприятий со всего рейха, которые собираются под знаменами. Каждый из этих тысяч знаменосцев готов отдать жизнь, защищая знамя. Среди них нет такого, для кого знамя не было бы последним приказом и высшим долгом.

Марш закончился. 140 тысяч утонули в море блестящих наконечников, знамена стояли, словно густой лес, войти в который можно только с риском для жизни. Песня-присяга взметнулась ввысь в бесконечный конус света.

Это как большая молитва, на которую мы здесь собрались, чтобы получить новые силы. Да, вот он, молитвенный час движения, защищенный морем света от мрака ночи.

Руки вскидываются в приветствии, которое в этот миг относится к жертвам движения и войны. Говорит д-р Лей: «Мы верим в одного-единственного Господа Бога, который правит нами и охраняет нас и который послал нам Вас, мой фюрер». Эти последние слова организационного руководителя партии 140 тысяч присутствующих сопроводили долго не умолкающими овациями.

Тогда Адольф Гитлер вступает в диалог со своими верными людьми; в диалог, который может вести со своими подчиненными один-единственный человек в мире, один-единственный вождь, который знает своих последователей, знает их заботы и нужды, поэтому объединяет их там, где они должны быть объединены» (151—225).

В этом описании очень хорошо видна характерная, по-нацистски стилизованная тенденция к полному растворению отдельной личности в партийной массе: виден только лес знамен, в нем не различить отдельного человека, не разглядеть ни одного знаменосца. Партийная масса приближается,словно огненная лава, что вызывает у автора восторг. Таким образом подчеркивается стихийное величие НСДАП, ее монолитность, в сравнении с которой отдельная личность выглядит ничтожной и жалкой. И это логично: чем могущественнее нацистская партия как абсолют общего, тем ничтожнее и ближе к нулю отдельная индивидуальность. Ибо индивидуальность любой фашистской партии рождается из уничтожения всех отдельных индивидуальностей ее членов. В этом специфическая сущность монопольно правящей фашистской партии в условиях тоталитарной системы. Она похожа на казарму, а ее члены — на солдат. Подобно тому как новобранцев в казарме лишают гражданской одежды, собственной прически, походки и т.д., делая их одинаковыми во всем, так, вступив в партию, ее члены должны отказаться от своих мыслей, от своей совести и чести, от своей морали. Их совестью, честью, моралью становится фашистская партия.

П. Тольятти в «Лекциях о фашизме» подчеркивает, что с установлением абсолютной монополии фашистской партии в Италии в начале 30-х годов она перестала быть политической партией и выродилась в бюрократическое формирование, не знающее внутрипартийной жизни. «Вопрос об отношениях фашистской партии и государства предрешен, его решение, можно сказать, уже факт. Меняется и внутренняя структура фашистской партии. Она, по существу, перестает быть партией. Процесс этого превращения имеет диалектический характер. Медленно накапливающиеся изменения обусловливают переход из одного состояния в другое. Фашистская партия перестает быть партией, в ней больше нет места дискуссиям.

Политических дискуссий не существует. Когда совершается тот или иной поворот в политике фашистской партии, ее члены узнают об этом из газет, как и все остальные граждане. Они не принимают никакого участия в определении ее политики. Исчезают все формы внутрипартийной демократии. Партия строится на основе бюрократического принципа сверху.

Внутренняя жизнь фашистской партии, по существу, мертва. Формально раз в год созывается общее собрание членов, выслушивается ряд торжественных речей. Собрание одобряет деятельность прежней директории и подтверждает состав новой. Но это — самая обычная ратификация, формальность, не имеющая ничего общего с демократическими выборами» (110—69 и 70).

Партия — понятие собирательное, и думать не может, но в то же время она должна вложить нужные ей мысли в головы своих немыслящих членов. Значит, так или иначе, чье-то мнение должно приниматься в качестве общеобязательного. Порядок, установленный фашистской партией, таков, что это может быть только мнение вождя. Так мышление вождя становится партийным мышлением, а его мораль — партийной моралью. Индивидуальные черты одной личности становятся общими, а общие черты фашистской партии находят свое воплощение в вожде. Отсюда — партия и вождь неразделимы, или, точнее, партия это вождь. Вождь, восхваляя фашистскую партию, возвеличивает себя, партия, восхваляя вождя, подчеркивает свое значение.

Сам Гитлер очень точно формулирует этот принцип в своей речи на партийном съезде 16 сентября 1935 года в Нюрнберге: «Я должен высказаться по поводу одной фразы, которую часто употребляют, особенно некоторые граждане: «Вождь да, но партия — это нечто иное».

Нет, господа!

Вождь — это партия и партия — это вождь. Подобно тому, как я ощущаю себя только частицей этой партии, также и партия ощущает себя только частицей меня.

Когда я закрою глаза навеки — не знаю. Но я знаю, что партия будет продолжать жить. И что она, поднявшись над всеми личностями, над слабыми и сильными, успешно построит будущее германской нации — в это я верю и это я знаю!» (128—272 и 273).

Различие между обычной политической партией и фашистской в том, что, если в первой отдельные ее члены сохраняют свою индивидуальность, мышление и совесть, то фашистская партия превращает своего члена в безликое орудие. Вот почему фашистская партия имеет все, а отдельный ее член — ничего. Если он хочет что-то иметь, то может получить это только от фашистской партии. Сказанное относится как к материальным, так и к духовным благам. Отсюда и вера отдельного члена во всемогущество партии, в то, что она знает все; отсюда и обожествление партии и ее культ.

Культ национальной фашистской партии требует, чтобы она была признана не только величественной и могущественной, но благодетельной и близкой тем, кто верит в нее. Все положительное и все ценное должно быть осенено ее благословением.

Рождение ребенка может произойти и без помощи фашистской партии. Но она посылает матери заблаговременно отпечатанную грамоту, в которой благодарит за то, что она выполнила свой долг перед родиной: «Партия благодарит Вас за ребенка, которого Вы подарили нашему народу, и посылает Вам самые сердечные пожелания» (151—158). Внизу подпись местного партийного руководителя.

Встреча поэтов тоже может состояться без вмешательства фашистской партии. Но большой слет немецких поэтов в 1940 году в Веймаре открывает не старейший или талантливейший поэт, а областной руководитель НСДАП — гаулейтер Заукель. Лишь после его краткого приветственного слова от имени нацистской партии трибуна предоставляется поэту Герману Буртсу для основного доклада (180—249).

Исключительное положение национальной фашистской партии, ее право принимать пространные похвалы в свой адрес, быть возвеличенной, представляемой как «политическая совесть и политическая воля» (128—265) народа, считаться монолитной, несокрушимой и непогрешимой нацисты объясняют ее неоценимыми заслугами перед германским народом. В трагический час немецкой истории она, подобно некоему мифическому герою, спасла от гибели народ, оказавшийся на самом краю пропасти. «Национал-социалистская партия сделала страшно много, — заявляет Гитлер с трибуны партийного съезда. Не наши хозяйственные руководители, не наши профессора и ученые, не военные и не артисты, не философы, мыслители и поэты отвели наш народ от бездны, а исключительно политическое воинство нашей партии. Ее воздействие мы ощущаем уже теперь; однако ее значение будет оценено грядущими поколениями.

Все может погибнуть, только не партия» (128—269).