Обреченный на смерть

Джон Кеннеди не боялся смерти. И у него был богатый опыт хождения по лезвию. К тому времени, когда он добрался до Белого дома, ему пришлось пережить целый ряд заболеваний, от которых он чуть не умер. На протяжении всей жизни – с самого детства и до трагической гибели – Кеннеди преследовали мучительные боли. «По крайней мере половину времени, которую он провел на этой земле, – сказал Роберт Кеннеди, – его сопровождала жуткая физическая боль»{630}. Он скрывал ее под маской напускной жизнерадостности. Изредка жалуясь на свои постоянные боли в спине жене и близким друзьям, Кеннеди сетовал, что «он мог бы выдержать любую боль, если бы знал, что она в конце концов прекратится»{631}.

Он понимал, что боль в итоге может закончиться смертью. В раннем детстве он чуть не умер от скарлатины, а когда он был подростком, у него подозревали заболевание крови. Потом он мог погибнуть при столкновении его торпедного катера PT-109 с японским эсминцем у Соломоновых островов, а также от приступов малярии во время и после войны. На Соломоновых островах он, рискуя жизнью, спасал членов своего экипажа. В какой-то момент он потерял сознание посреди пролива Фергюсон и всю ночь в бреду дрейфовал в сторону открытого моря. Затем течение, описав большую дугу, вернуло его к самому началу этой «одиссеи» и новой жизни. Кеннеди отлично знал, как выглядит смерть. И когда он вновь увидел ее в глазах своих генералов, то не испугался.

Вскоре после смерти брата Роберт написал в новом предисловии к книге «Профили мужества» (Profiles in Courage) Джона Кеннеди: «Мужество – качество, которое президент Кеннеди ценил больше всего. Он подбирал себе в окружение людей, которые так или иначе – на поле битвы или на бейсбольной площадке, в речах или борьбе за какое-то дело – имели мужество отстаивать свою позицию, на которых можно было положиться»{632}. По словам Роберта, больше всего его брат ценил проявление этого качества во всем, что касалось предотвращения угрозы ядерной войны и «спасения от гибели детей как в своей, так и в любой другой стране на планете»{633}.

Вдохновение для создания «Профилей мужества» пришло к Джону Кеннеди во время еще одного поединка со смертью, когда ему пришлось в 1954 г. провести несколько недель в больнице до и после операции на позвоночнике. Темой книги должны были стать примеры проявления «политического мужества в условиях давления со стороны избирателей»{634}. Хотя Кеннеди в своей книге рассказывает главным образом о сенаторах, но все же в ней есть и одна «президентская» история, в которой главе государства, следующему своим принципам, приходится противостоять «давлению со стороны избирателей и заинтересованных лиц»:

«Президент Джордж Вашингтон поддержал идею подписания Договора Джея с Великобританией, желая таким образом спасти молодую нацию от войны, из которой она не смогла бы выйти победителем, зная, что с ним не согласится большое количество граждан, готовых сражаться. Том Пейн[48] заявил президенту, что тот “коварен в личных отношениях и лицемерит на публике… миру будет трудно решить, отступник ли вы или самозванец; исповедуете ли вы хорошие принципы, или у вас их никогда не было”. Вашингтон раздраженно воскликнул: “Уж лучше умереть, чем быть президентом”. В письме Джефферсону он писал: “Меня назвали врагом Америки и обвинили в подверженности влиянию другой страны… и каждое действие моей администрации извращается до неприличия, какое вряд ли видел Нерон, отъявленный нарушитель порядка или даже обычный карманник”».

Кеннеди прокомментировал отношение к Вашингтону так: «Но он твердо стоял на своем»{635}. Вашингтон не поддался давлению, и молодая нация избежала войны, которую она бы вряд ли пережила. Став президентом, Кеннеди также был вынужден противостоять силам, толкающим его к войне, которая, скорее всего, погубила бы и страну, и весь мир.

Вместе с тем давление на Кеннеди оказывали не столько избиратели, сколько производители вооружения, наживавшиеся на холодной войне, а также Пентагон и ЦРУ, которые были нацелены на «победу», что бы они под этим ни подразумевали. Для Кеннеди, который фактически оставался в Овальном кабинете в одиночестве в этом противостоянии, вопрос политического мужества был более актуален, чем в любом из конфликтов, описанных им в «Профилях мужества».

Политический контекст убийства Кеннеди лучше всего описал его предшественник в Белом доме.

За три дня до вступления Джона Кеннеди в должность президента, 17 января 1961 г., Дуайт Эйзенхауэр в своем прощальном послании предупредил о новой угрозе свободе, исходящей из США. В качестве ответной реакции на внешнюю угрозу Эйзенхауэр заявил: «Мы были вынуждены создавать масштабное производство вооружений. Кроме того, 3,5 миллиона мужчин и женщин заняты в военно-промышленном комплексе. Мы ежегодно тратим на оборону больше, чем совокупный чистый доход всех корпораций Соединенных Штатов.

Подобного сочетания огромной армии и мощной военной промышленности еще не было в истории Америки. Абсолютное влияние – экономическое, политическое, даже духовное – ощущается в каждом городе, в Палате представителей каждого штата, в каждом офисе федерального правительства. И мы понимаем насущную необходимость такого развития. Однако мы должны осознавать и серьезные последствия подобного шага. Наш упорный труд, ресурсы и деньги являются частью этого, как и сама структура нашего общества.

На правительственных совещаниях мы должны остерегаться принятия решений, направленных на получение представителями военно-промышленного комплекса неоправданно большого влияния. Сегодня существует риск губительного расширения такого влияния, сохранится он и в будущем.

Нельзя позволить такому мощному союзу ставить под угрозу наши свободы и демократические процессы. Мы не должны воспринимать все как само собой разумеющееся»{636}.

Сам Эйзенхауэр никогда не использовал президентскую власть, чтобы бросить вызов указанной им новой угрозе демократии. Он просто ярко ее обозначил, собираясь оставить свой пост. Таким образом он перепоручил вопрос решения проблемы своему преемнику.

За время недолгого правления Кеннеди военно-промышленный комплекс фактически увеличил свои доходы и усилил влияние. Начальная попытка Кеннеди разработать адекватный военный ответ на действия Советского Союза и его союзников, который был бы «более гибким», чем политика взаимного гарантированного уничтожения Эйзенхауэра, увеличил объемы контрактов Пентагона с американскими корпорациями. Но летом 1963 г. ведущие представители военно-промышленного комплекса почувствовали, что над ними сгущаются тучи. После выступления Кеннеди в Американском университете и быстрого подписания с Хрущевым Договора о запрещении испытаний ядерного оружия корпорации отчетливо увидели перспективу прекращения в недалеком будущем холодной войны между Соединенными Штатами и Советским Союзом. И Кеннеди, и Хрущев были готовы перенести свое противостояние разных идеологий в более мирные сферы. Кеннеди хотел добиться полного запрещения испытаний ядерного оружия, а затем синхронно начать его уничтожение. Он видел в Хрущеве заинтересованного партнера, желающего сократить непосильное для советской экономики бремя расходов на вооружение. Подобное американо-советское движение в сторону разоружения должно было привести к ослаблению власти сложившейся корпоративно-военной системы, на протяжении многих лет контролировавшей правительство США. В свою очередь в стремлении к миру Кеннеди начал рушить существовавшую систему власти, о которой предостерегал Эйзенхауэр, покидая Белый дом.

В 1962 г. Кеннеди уже нанес сокрушительный удар по основным позициям военно-промышленного комплекса во время стального кризиса. Конфликт явился результатом озабоченности Кеннеди ценами на сталь. Их повышение, по его мнению, «приведет к немедленному росту цен на все товары»{637}. Президент выступил посредником при подписании 6 апреля 1962 г. договора, согласно которому Объединенный профсоюз сталелитейщиков согласился с умеренным повышением заработной платы в United States Steel Company, принимая тот факт, что компания, сохранив прежние цены на сталь, может помочь подавить рост инфляции. Кеннеди позвонил в штаб-квартиру профсоюза и топ-менеджерам компании и поздравил и тех и других с достигнутым соглашением, которое «безусловно будет препятствовать росту инфляции»{638}. Закончив, он сказал своему советнику Теду Соренсену, что члены профсоюза «приветствовали и рукоплескали собственной жертве», тогда как представители компании встретили его «очень холодно»{639}. Это выглядело как предвосхищение будущего.

Роджер Блау, председатель совета директоров U. S. Steel, попросил 10 апреля 1962 г. о встрече с Кеннеди. В 17:45, сидя напротив Кеннеди, Блау сказал: «Возможно, легче всего цель моего визита сможет объяснить вот это…»{640}. Он вручил Кеннеди четыре страницы печатного текста. Блау знал, что пресс-релиз, который держал в руках президент, в это время офис U. S. Steel рассылал по всем СМИ. В нем сообщалось, что U. S. Steel «завтра в 00:01 повысит цены на стальную продукцию в среднем на 3,5 %…»{641}.

Кеннеди, прочитав заявление, тут же осознал, что U. S. Steel обманула и его, и сталелитейщиков. Он взглянул на Блау и сказал: «Вы совершили ужасную ошибку»{642}.

После того как Блау ушел, Кеннеди поделился плохими новостями со своими советниками. Те никогда прежде не видели его в таком гневе. «Мой отец всегда говорил, что все бизнесмены – сукины дети, но я не верил в это до сегодняшнего дня», – заявил он{643}. Его столь эмоциональное высказывание появилось в New York Times от 23 апреля{644}. И корпоративный мир его не забыл.

Он позвонил президенту профсоюза сталелитейщиков Дэвиду Макдональду и сказал: «Дэйв, вас обманули и меня тоже»{645}.

На следующее утро к U. S. Steel присоединилась и Bethlehem Steel, вторая по величине компания на рынке, а вскоре еще четыре производителя стали. В ответ Кеннеди использовал все имевшиеся у него возможности, чтобы вынудить сталелитейные компании вернуться к старым ценам. Он начал с Министерства обороны.

Военные контракты были очень важны для металлургии, отрасли, являвшейся воплощением тесных связей с Пентагоном, о чем предупреждал Эйзенхауэр. Министр обороны Макнамара отметил в разговоре с президентом, что в целом рост цен принесет военному бюджету примерно миллиард долларов дополнительных расходов. Кеннеди приказал, чтобы он начал перераспределение контрактов в пользу более мелких сталелитейных компаний, которые еще не подняли цены. Макнамара объявил, что контракт на поставку стального листа, который прежде делился между U. S. Steel и Lukens Steel, крошечной сталелитейной компанией, которая не стала повышать цены, теперь полностью отойдет последней{646}. Согласно расчетам Уолтера Хеллера, председателя Экономического совета при президенте США, «правительство было активным покупателем стали и могло лишить шесть компаний, объявивших о повышении цен, заказов, объемом равным как минимум 9 % всего объема отраслевого рынка, в пользу остальных шести игроков, которые этого не сделали»{647}. Президент даже разрешил Министерству обороны при необходимости привлекать иностранные металлургические компании, чтобы военные контракты не достались U. S. Steel и ее сторонникам{648}. Топ-менеджеры ведущих сталелитейных компаний увидели, что Кеннеди нацелился на бизнес, на их бизнес, и что их начали лишать больших прибылей, получаемых от холодной войны.

Генеральный прокурор Роберт Кеннеди быстро созвал Большое жюри для расследования фиксации цен ведущими сталелитейными корпорациями. Он искал возможные нарушения компаниями антитрестовского законодательства. На самом деле Антимонопольный комитет Министерства юстиции начал расследование еще до разразившегося «стального кризиса». Теперь же он отдал приказ ФБР взяться за топ-менеджмент и провести быструю и тщательную проверку. Как Роберт Кеннеди позднее заявил в своем интервью: «Мы собирались пойти ва-банк: выяснить размеры их представительских расходов, а также, где они были и чем занимались. Я забрал все их бухгалтерские записи и поставил задачу перед ФБР допросить всех прямо на следующий день в их офисах. Мы не собирались медлить. Я приказал сделать это по всей стране. Для всех топ-менеджеров появление на следующее утро агентов у них на пороге было сродни грому среди ясного неба. Все они получили повестки в суд для объяснения как личных, так и корпоративных расходов»{649}.

В один день руководители сталелитейных гигантов превратились во «врагов народа». Практически так президент США и назвал их, заявив в начале пресс-конференции 11 апреля: «Синхронное повышение цен на сталь до $6 за тонну United States Steel и другими ведущими сталелитейными корпорациями является примером абсолютно незаконного и безответственного пренебрежения общественными интересами… американским гражданам, как и мне лично, трудно согласиться с подобной ситуацией, когда небольшая группка руководителей сталелитейных компаний, преследующих собственные интересы и заботящихся только о повышении прибыли, совершенно забывает об ответственности перед обществом и демонстрирует абсолютное презрение к интересам 185 млн американцев»{650}.

Журналисты просто задохнулись от такого неожиданного резкого выпада Кеннеди против сталелитейщиков. После описания того, как руководители корпораций бросили вызов общественным интересам, Кеннеди завершил выступление иронической ссылкой на свою речь при вступлении в должность:

«Некоторое время назад я попросил каждого американца подумать, что он мог бы сделать для страны, и я обращался в том числе и к сталелитейным компаниям. И вчера мы получили от них ответ»{651}.

12 апреля Кеннеди отправил своего адвоката Кларка Клиффорда на переговоры с U. S. Steel в качестве посредника. Сталелитейщики, почувствовав, насколько сильна ярость Белого дома, предложили компромисс. Клиффорд позвонил президенту и заявил: «Блау и его люди хотят знать, что вы скажете, если они снизят прирост цены, скажем на 50 %?»

«Я ни черта не скажу, – ответил Кеннеди. – Только полностью»{652}.

Клиффорд получил инструкции объявить, что, «если U. S. Steel будет упорствовать, президент готов использовать все доступные ему средства воздействия{653}. Это включало в первую очередь еще большее перераспределение контрактов Министерства обороны в пользу компаний, предлагающих более адекватные цены. Никакого компромисса не будет.

Клиффорд передал свой разговор собравшимся, сказав, что «президент готов пустить в ход все имеющиеся у него как главы государства возможности для лишения контрактов U. S. Steel и других компаний», добавив, что «у него в запасе остается еще много других рычагов воздействия, включая налоговые проверки, антимонопольные расследования и тщательную проверку существующей рыночной практики»{654}. Президент был готов начать войну со сталелитейщиками из-за роста цен.

13 апреля 1962 г. руководители ведущих сталелитейных корпораций сдались. Первой уступила Bethlehem Steel, еще один крупнейший подрядчик Министерства обороны. Причиной такого решения, дошедшей до Белого дома, стало то, что «до Bethlehem дошли слухи о готовящемся исключении их из конкурса на строительство трех военных кораблей на следующей неделе, и руководство компании решило действовать оперативно»{655}. Вскоре к ней присоединился и гигант U. S. Steel. Они не смогли выдержать такого натиска со стороны президента при безоговорочной поддержке со стороны общественности. Все шесть сталелитейных компаний отменили решение о повышении цен, которое их предводитель Роджер Блау представил Кеннеди как свершившийся факт всего три дня тому назад.

Как и после Карибского кризиса, Кеннеди, по словам Соренсена, «запретил представителям администрации злорадствовать и вести разговоры о возмездии»{656}. Он был особенно великодушен по отношению к Роджеру Блау, которого впоследствии часто приглашал в Белый дом для консультаций{657}. На вопрос журналиста на пресс-конференции о его «довольно резком заявлении о бизнесменах» Кеннеди повторил свое известное замечание «о сукиных детях». Как он выразился, его отец, сам бизнесмен, считал «стальными» только тех, с кем он «работал во времена, когда был членом администрации Рузвельта в 1937 г.»{658}

Такое объяснение вряд ли было приятно представителям бизнеса. Как известно, отец Джона Кеннеди, Джозеф Кеннеди – старший, будучи бизнесменом, стал первым председателем Комиссии по ценным бумагам и биржам при президенте Франклине Рузвельте. Как бывший игрок на бирже, хорошо знавший систему, старший Кеннеди расправился с финансовыми спекулянтами Уолл-стрит. Из-за его работы на Рузвельта некоторые из финансовых титанов 1930-х гг. считали отца Кеннеди предателем своего класса, «Иудой Уолл-стрит»{659}. В свете начавшейся борьбы Джозефа Кеннеди за государственный контроль над Уолл-стрит и сопротивления, с которым он столкнулся, в разговоре с Джоном он и назвал всех бизнесменов «сукиными детьми».

Подобную точку зрения своего отца президент Кеннеди в разговоре с журналистами «счел уместной для того вечера, [когда] всех нас обманули… Но это в прошлом. Теперь, я надеюсь, мы будем работать рука об руку»{660}.

Но надежда была тщетной, Джон и Роберт Кеннеди теперь пользовались дурной славой среди представителей крупного бизнеса. Стратегия Джона по отзыву контрактов Минобороны и агрессивная тактика расследований Роберта по отношению к влиятельным бизнесменам были для корпоративного мира непростительным грехом. В результате бескомпромиссного противостояния президента представителям сталелитейной промышленности – и, скорее всего, любой корпорации, решившей бросить ему вызов, – образовалась пропасть между Кеннеди и большим бизнесом, многие наиболее могущественные представители которого были связаны с военно-промышленным комплексом.

Иллюстрацией всей глубины враждебности корпораций к Кеннеди после стального кризиса может служить неподписанная передовица в Fortune, журнале для самых успешных, выпускаемом медиамагнатом Генри Люсом. Редакторы Fortune знали о решении исполнительного комитета совета директоров U. S. Steel поднять цены на сталь. В состав комитета входили менеджеры высшего эшелона таких крупных финансовых институтов, как Morgan Guaranty Trust Company, First National City Bank of New York, Prudential Insurance Company, Ford Foundation и AT&T{661}. Когда Роджер Блау вручил президенту провокационный пресс-релиз U. S. Steel, он сделал это от имени не только U. S. Steel, но также и от лица этих американских финансовых гигантов. И передовица Fortune вышла с интригующим вопросом: зачем финансовые круги, стоящие за U. S. Steel, заявили о повышении цен таким образом, «провоцируя президента США на резкую и демагогическую критику?»{662}

Выступая с позиции обладателя инсайдерской информации, которой издание на самом деле не обладало, Fortune ответил на собственный вопрос: «Есть теория, не имеющая прямых доказательств, что Блау действовал как “политик”, а не просто как бизнесмен, отстаивающий интересы рынка». Согласно «этой теории», предшествующее событиям обращение Кеннеди к руководителям сталелитейных компаний о сохранении прежних цен, приведшее к заключению соглашения между компанией и профсоюзом, несло в себе «для всей отрасли угрозу контроля цен путем грубого нажима. Ради спасения своей компании, отрасли и страны в целом Блау искал способы сломать установившуюся до последнего времени между правительством и бизнесом мягкую “гармонию”»{663}.

Говоря простым языком, президент действовал слишком как президент, а не просто как некий государственный служащий, который признателен власть имущим. Таким образом U. S. Steel от имени еще более могущественных финансовых кругов дразнила Кеннеди, чтобы поставить его перед выбором: согласиться с любым ростом цены и утратить доверие или отреагировать так, как сделал он, с возможностью вернуть прежнюю цену и настроить весь деловой мир против себя. Его реакция непоколебимого борца тогда подтвердила наихудшие опасения корпоративной Америки:

«Угроза контроля путем грубого нажима была не просто пугалом, а подтверждалась тоном реакции президента Кеннеди и угрозами общего преследования бизнеса правительством после нанесенного оскорбления»{664}.

Таким образом, стальной кризис с точки зрения Fortune угрожал президенту – борцу с бизнесом – разделить судьбу Юлия Цезаря. Как писал Шекспир, Цезаря предупреждал о скором убийстве предсказатель: «Бойся мартовских ид!» Fortune сделал Кеннеди собственное предупреждение, озаглавив передовицу: «Сталь: апрельские иды».

Министерство юстиции Роберта Кеннеди продолжало свое антитрестовское расследование в отношении сталелитейных компаний. В конечном счете в 1965 г. U. S. Steel и еще семь компаний были вынуждены заплатить огромные штрафы за ценовой сговор в период с 1955 по 1961 г.{665} Стальной кризис сделал Джона и Роберта Кеннеди врагами Уолл-стрит. На президента смотрели как на диктатора. Как написала Wall Street Journal через неделю после того, как сталелитейщики сдались: «Правительство установило цену. И это было сделано под давлением страха – грубой силой, угрозами и руками агентов госбезопасности»{666}. U. S. News and World Report вынес на первые полосы в выпуске от 30 апреля 1962 г. статью, направленную против Кеннеди, озаглавленную «Плановая экономика», в которой автор заявил, что президент действовал как советский комиссар{667}.

Генеральный прокурор Роберт Кеннеди стал символом «безжалостной власти» по отношению к титанам бизнеса, чьи корпорации, как он обнаружил, нарушали закон. СМИ, подконтрольные тем же бизнесменам и финансистам, описывали Роберта Кеннеди исключительно как безжалостного политика на протяжении всех шести лет до самой его гибели.

Став персоной нон грата для экономической элиты США, Джон Кеннеди тут же обрел популярность среди другой категории граждан. Он сказал 8 мая 1962 г. в своем приветственном слове съезду профсоюзов работников автомобильной промышленности:

«На прошлой неделе, после разговора с Торговой палатой и президентами из Американской медицинской ассоциации, я начал задаваться вопросом, как меня избрали. И теперь я вспоминаю.

Я сказал на прошлой неделе собравшимся в Палате, что, на мой взгляд, являлся для большинства в Палате вторым кандидатом, а первым был кто-то другой»{668}.

Джон Кеннеди, сын состоятельного человека, который, будучи в администрации Рузвельта, боролся с Уолл-стрит, сам в глазах представителей своего класса начинал походить на еретика. Он заявил съезду профсоюзов: «Гарри Трумэн однажды сказал, что у 14–15 миллионов американцев есть все необходимые ресурсы, чтобы иметь представителей в Вашингтоне для защиты своих интересов, а отстаивание интересов большей части населения страны – 150–160 миллионов – лежит на плечах президента Соединенных Штатов. И я намереваюсь это сделать»{669}.

После стального кризиса президент Кеннеди чувствовал настолько сильную враждебность со стороны лидеров большого бизнеса, что в конечном итоге перестал пытаться найти у них поддержку. Он признался своим советникам Соренсену, О’Доннеллу и Шлезингеру: «Я с каждым днем понимаю все лучше и лучше, почему Рузвельт, который в начале был весьма умеренным в своих взглядах, к концу срока стоял в жесткой оппозиции бизнесу. Чертовски трудно оставаться в дружеских отношениях с людьми, которые продолжают свои попытки лишить вас ног»{670}. Если редакторы Fortune были правы в своих наблюдениях по поводу преднамеренного провоцирования Кеннеди, то подстрекатели добились больших успехов в разведении бизнес-элиты и президента по разные стороны баррикад.

Кеннеди шутил по поводу того, что его враги из корпоративного мира сделали бы с ним, будь у них возможность. Спустя год после стального кризиса он узнал перед своим выступлением в Нью-Йорке, что где-то в этом же отеле «сталелитейный бизнес вручал Дуайту Эйзенхауэру ежегодную премию за заслуги на государственной службе».

«В прошлом году я был их человеком года, – заявил президент собравшимся. – Они хотели вручить эту премию в Белом доме, но Секретная служба не позволила им это сделать»{671}.

Для черного юмора Кеннеди и аудитория должны были допустить, что Секретная служба стояла на страже безопасности президента. Однако, как агент Абрахам Болден узнал, прежде чем он оставил Белый дом, агенты Секретной службы, окружавшие Кеннеди, шутили более зловеще – что они не стали бы вмешиваться, если бы кто-то решил убить президента{672}. В Далласе это сделают не отдельные, а все агенты.

Все больше отдаляясь от ЦРУ, Пентагона и крупных корпораций, Джон Кеннеди осознанно приближался к точке невозврата. Кеннеди было прекрасно известно о связи между руководством крупных корпораций, поддерживавших идею ведения холодной войны, разработчиками стратегий в Пентагоне и верхушкой «разведсообщества». Он был хорошо осведомлен о том, каким образом системная власть в его полицейском государстве осуществляет открытый и тайный контроль. Тем не менее он продолжал действовать «в интересах огромных масс простых граждан», чтобы, как сказал его брат Роберт, «в этой стране и по всему миру не гибли дети». Такая политика президента усугубляла противоречия, уже существовавшие между ним и теми, кто контролировал эту систему.

Неизвестно, кто именно из представителей военно-промышленного комплекса мог отдать приказ об устранении президента Кеннеди. Однако, вне всяких сомнений, соответствующее распоряжение поступило из Центрального разведывательного управления. Следы ЦРУ повсюду – как во всем, что касается совершенного преступления, так и событий ему предшествовавших.

Согласно данным, приведенным в докладе Уоррена, 31 октября 1959 г. Ли Харви Освальд сообщил представителям посольства США в Москве о своей преданности СССР. Он сказал, что дал обещание предоставить советскому руководству «любую известную ему информацию о Корпусе морской пехоты и его службе в качестве оператора радиолокационной установки»{673}. Вместе с тем в докладе Уоррена не было упоминания о том, что во время службы в морской пехоте США Освальд был специалистом по управлению радиолокационной установкой для сопровождения сверхсекретного американского самолета-шпиона U-2. Не принимая во внимание знания Освальда о самолетах U-2 и наличие у него связей с ЦРУ, Комиссия Уоррена не могла оценить возможные последствия его предложения о предоставлении Советам «некой особо важной информации»{674}. Освальд был или наглым провокатором, или, что подтвердили дальнейшие события, американским контрразведчиком, который перед русскими выступал в роли эмигранта, ранее служившего в морской пехоте США.

Контрразведку ЦРУ с 1954 по 1974 г. возглавлял Джеймс Хесус Энглтон, известный под прозвищем Поэт-шпион. Будучи студентом последнего курса Йельского университета, Энглтон основал литературный журнал Furioso, в котором публиковали стихи Эзры Паунда, Эдуарда Эстли Каммингса и Арчибальда Маклиша. После поступления на юридический факультет Гарвардского университета Энглтона призвали в армию. Он стал сотрудником контрразведки Управления стратегических служб, которое во время Второй мировой войны выполняло функции ЦРУ. Энглтон идеально подходил для работы в Управлении стратегических служб, а затем и в ЦРУ. Для него работа в контрразведке стала не просто миссией военного времени: он был одержим ею всю свою жизнь. С точки зрения Энглтона, холодная война была своего рода походом против коммунистических идей, а двойные агенты ЦРУ под его руководством участвовали в своего рода борьбе света и тьмы.

Журналист Джозеф Тренто, специализировавшийся на расследованиях, на суде в 1984 г. свидетельствовал о том, что согласно источникам в ЦРУ Джеймс Энглтон в 1950-е гг. возглавлял подразделение ЦРУ по организации убийств. «Небольшую группу по подготовке убийств» возглавлял полковник американской армии Борис Паш{675}. В конце Второй мировой войны полковник разведки Паш организовывал охоту на ученых нацистской Германии, чьи знания и опыт могли помочь в создании американского ядерного и химического оружия{676}. Сотрудник ЦРУ Говард Хант, задержанный в связи с проникновением в штаб-квартиру демократов в отеле Watergate, заявил журналистам New York Times, что подразделение ЦРУ по организации убийств, которое возглавлял Паш, было создано специально для ликвидации двойных агентов{677}. Таким образом выяснилось, что убийцы из группы Паша действовали под руководством начальника контрразведки Энглтона. В своих показаниях Джозеф Тренто подтвердил, что «группа Паша по организации убийств подчинялась Энглтону»{678}.

Энглтон оставался куратором группы по ликвидации и в 1960-е гг. В ноябре 1961 г. заместитель директора ЦРУ по планированию Ричард Бисселл поручил своему давнему партнеру Уильяму Харви разработку программы по организации убийств под кодовым названием ZR/RIFLE и реализацию ее на Кубе, о чем позже станет известно сенатской Комиссии Черча{679}. Среди заметок, касающихся программы ZR/RIFLE, которые Харви кратко набросал для себя, были: «проект программы должен включать в себя варианты, которые в случае необходимости нанесения удара позволят переложить вину на Советы или чехов. Для этого создать в централизованном реестре “фальшивку 201” (досье ЦРУ на лиц, представляющих особый оперативный интерес){680}, все документы в котором должны быть фиктивными и оформлены задним числом»{681}. Иными словами, чтобы обвинить в убийстве коммунистов, при расследовании под подозрение должны были попасть граждане Советского Союза или Чехословакии. (Освальд же был связан и с Советским Союзом, и с Кубой). Соответствующим образом сфабрикованное ЦРУ личное досье 201 обязательно создавали для любого человека, которого хотели обвинить в совершении убийства, так, чтобы «все документы в нем были поддельными, а даты их составления изменялись на необходимые для целей операции». Харви также отметил для себя, что «фальшивка 201» «должна была выглядеть как обычное досье контрразведки» и что, кроме того, ему необходимо поговорить с «Джимом Э»{682}.

В ЦРУ Уильям Харви возглавлял сверхсекретное подразделение D, занимавшееся радиоперехватами, поступавшими из Агентства национальной безопасности. И ликвидациям, организованным Харви, по решению Джеймса Энглтона присваивался тот же наивысший уровень секретности, что и радиоперехватам АНБ. По словам агента ЦРУ Джозефа Смита, доступ в подразделение D был возможен только с разрешения «доверенных лиц Энглтона»{683}.

Как мы увидим, при разработке проекта «Освальд» глава контрразведки наряду с планированием убийств активно использовал и методы дезинформации. Применение подобных методов, по мнению Энглтона, должно было каким-то невероятным образом обеспечить победу света над тьмой. В своем антикоммунистическом противостоянии Энглтон успешно обманывал как врагов, так и друзей, создавая обстановку, которую он любил называть «пустыней зеркал». Его друг Е. Каммингс так обозначил противоречия характера Джеймса Энглтона в письме, написанном его жене: «Насколько же сложен и поразителен ход мыслей этого чудесного человека – этого Поэта»{684}.

В середине 1970-х гг. сенатская комиссия Черча и Специальный комитет Палаты представителей по расследованию убийств раскрыли участие ЦРУ в деле Ли Харви Освальда и узнали о деятельности Джеймса Хесуса Энглтона. Они обнаружили, что Группа специальных расследований Энглтона, состоявшая из сотрудников контрразведки ЦРУ, еще за три года до убийства Кеннеди подготовила персональное досье на Освальда. Если принять во внимание записи Уильяма Харви о создании поддельных досье на тех, кого могли сделать «козлами отпущения» при реализации операции ZR/RIFLE, напрашивается вопрос: какая часть этого досье на Освальда была подлинной (или насколько был ограничен объем информации из этого досье, которую нам предоставили)? Так или иначе, судя по показаниям основных свидетелей по поводу досье Освальда, хранившегося в офисе Группы спецрасследований, сам факт нахождения именно там данного документа выдавал их планы.

Энн Эгертер, сотрудница группы Энглтона, была тем самым человеком, который 9 декабря 1960 г. завел досье на Освальда{685}. Эгертер давала показания перед членами Специального комитета Палаты представителей. Члены Комитета знали, что от нее, как от сотрудницы ЦРУ, не стоит ожидать правдивого ответа на вопрос о том, был ли Освальд агентом ЦРУ, даже если она будет давать показания под присягой. Директор ЦРУ Аллен Даллес, отправленный Кеннеди в отставку, 27 января 1964 г. на закрытом совещании Комиссии Уоррена сказал, что ни один сотрудник ЦРУ даже под присягой не скажет правды о том, был ли в действительности Освальд (или какой-либо другой человек) агентом ЦРУ{686}. Поэтому членам Комитета пришлось добиваться от коллеги Энглтона Энн Эгертер, на тот момент уже вышедшей в отставку и связанной определенными обязательствами, ответа, задавая ей косвенные вопросы.

Когда Эгертер спросили о задачах Группы спецрасследований контрразведки, она ответила: «Мы занимались проверкой сотрудников, в отношении которых существовали те или иные подозрения»{687}.

Таким образом, Эгертер сделала главное признание, подробности которого можно было получить, последовательно задавая соответствующие вопросы. Проводившая допрос представитель Специального комитета Палаты представителей попросила ее подтвердить указанную особую задачу Группы: «Поправьте меня, если я ошибаюсь. В соответствии с приведенным вами примером и вашими заявлениями складывается впечатление, что основной задачей Группы спецрасследований была проверка сотрудников управления, которые по той или иной причине были под подозрением».

Эгертер ответила: «Да, все верно»{688}.

Затем ее спросили: «Когда заводят персональное досье, означает ли это, что субъект, на которого досье заводится, представляет особый интерес для сотрудника разведки – автора этого досье, или же, с точки зрения автора досье, чем-либо опасен для контрразведки?»

Эгертер: В целом я бы сказала, что это верно.

Представитель Спецкомитета: Существуют ли другие причины для того, чтобы завести на кого-либо досье?

Эгертер: Нет, не думаю{689}.

Лиза Пиз, проводившая допрос Энн Эгертер, сделала вывод о том, что досье на Освальда «указывает либо на тот факт, что он действительно был сотрудником ЦРУ, либо был привлечен к проведению операций с участием сотрудников ЦРУ, что, на мой взгляд, одно и то же»{690}. Так или иначе, Освальд был «активом» ЦРУ.

В своих показаниях Эгертер дала понять, что Освальд был особым агентом ЦРУ, который, являясь сотрудником разведки, считался подозрительной личностью. Вероятно, это и стало причиной того, что персональное досье на него было заведено именно Группой специальных расследований контрразведки, руководимой Энглтоном. Эгертер сообщила, что Группу в ЦРУ называли «ведомством, которое шпионит за шпионами»{691} и постоянно находит шпионов среди сотрудников ЦРУ, за которыми осуществляет слежку. Описывая работу Группы спецрасследований, в которой работала, она вновь указала, что они «осуществляли контроль над деятельностью сотрудников ЦРУ, в отношении которых имелись подозрения в шпионаже»{692}.

Представитель Спецкомитета, в свою очередь, настойчиво пыталась получить подтверждение заявленной задачи Группы, члены которой полагали, что Освальд был агентом, за которым осуществлялась слежка со стороны ЦРУ.

Представитель Спецкомитета: Я надеюсь, вы понимаете, что, задавая эти вопросы, я пытаюсь выяснить, какие задачи выполняла Группа специальных расследований и при каких обстоятельствах появилось персональное досье [на Освальда]. Складывается впечатление, что круг задач Группы был достаточно узким и заключались они в первую очередь в осуществлении контроля за сотрудниками Управления, в отношении которых по той или иной причине имелись подозрения в шпионаже против США. Это верная формулировка задач, которые выполняла Группа специальных расследований?

Эгертер: Сотрудники и агентура, которые также относятся к Управлению{693}.

Из показаний Энн Эгертер следует, что Освальд был сотрудником разведки, и в декабре 1960 г. у ЦРУ появились подозрения на его счет. За ним была установлена тотальная слежка. Находясь под подозрением, он идеально подходил на роль человека, которого можно было три года спустя обвинить в убийстве президента, ставшего, по мнению некоторых людей, политически неблагонадежным человеком.

Бывший сотрудник финансовой службы ЦРУ Джим Уилкотт подтвердил выводы, сделанные на основании показаний Эгертер. Давая показания перед Специальным комитетом Палаты представителей, Уилкотт сообщил, что Освальд был двойным агентом ЦРУ в Советском Союзе и впоследствии попал под подозрение американской разведки. Причиной откровенных показаний Джима Уилкотта стало его желание вместе с женой окончательно разорвать связи с ЦРУ и сказать правду. Проработав 9 лет в ЦРУ как «муж и жена», Джим и Элси Уилкотт ушли в отставку в 1966 г. «Мы с женой приняли решение покинуть ЦРУ, – заявил Уилкотт перед Специальным комитетом Палаты представителей, – мы осознали, что все, что делает ЦРУ, противоречит основным принципам демократии и гуманизма»{694}. В 1968 г. Джим и Элси Уилкотт, несмотря на риск, стали первыми экс-сотрудниками ЦРУ, решившимися публично рассказать о том, что им было известно об операциях во время войны во Вьетнаме и противостоянии движениям в защиту гражданских прав. Они приняли осознанное решение предать огласке эту информацию, как они говорили, чтобы «спать спокойно по ночам»{695}. Так их брак стал своего рода «профилем мужества» в ЦРУ.

Джим Уилкотт работал в финансовой службе офиса ЦРУ в Токио в 1960–1964 гг. В течение того же периода времени Элси Уилкотт была секретарем токийского офиса. После убийства президента Кеннеди данное подразделение перешло на боевое дежурство. Джим был переведен на должность сотрудника службы охраны и работал круглосуточно. Он много времени проводил с агентами, а под действием алкоголя их языки развязывались. Они рассказали ему о том, что ЦРУ было замешано в организации этого убийства{696}.

«Сначала я подумал, что эти парни сошли с ума, – признался он, – но потом мой знакомый, с которым мы раньше работали вместе, пришел за зарплатой и сказал, что Ли Харви Освальд – агент ЦРУ. Я не мог поверить ему, пока он не назвал мне оперативный псевдоним, под которым Освальд получал денежные средства после своего возвращения из России в США»{697}.

Человек, который, подойдя к окну кассы, рассказал о связях Освальда, был, по словам Уилкотта, оперативным сотрудником резидентуры и курировал деятельность агентов{698}. Этот сотрудник резидентуры лично занимался распределением аванса, выделенного на проект ЦРУ под оперативным псевдонимом Освальда. «Этот оперативный псевдоним, – рассказывал Уилкотт членам Специального комитета Палаты представителей, – был мне знаком. Пару-тройку раз я слышал его и запомнил, поэтому он сразу откликнулся в моей памяти»{699}. Осознав, что оперативный псевдоним ему знаком, Уилкотт понял, что оказался причастен к реализации операции контрразведки ЦРУ с участием Освальда, которая стала предпосылкой убийства президента.

В 1978 г. в интервью репортеру San Francisco Chronicle Джим Уилкотт заявил: «В токийском офисе ЦРУ все знали о том, что Освальд был агентом».

«Это действительно так, – сказала Элси Уилкотт. – После того как президента убили, сотрудники офиса ЦРУ в Токио начали открыто говорить о том, что Освальд находился в России по поручению ЦРУ. Все задавались вопросом, каким образом руководство Управления собиралось сохранить в секрете информацию об операции с участием Освальда. Но, я полагаю, они это сделали»{700}.

В статье, в которой Джим Уилкотт раскрыл всю информацию, ставшую ему известной за время работы в токийском офисе ЦРУ, он писал: «[Освальд] проходил подготовку [в ЦРУ] на сверхсекретной базе морской авиации в Ацуги, используемой токийским офисом для проведения диверсионно-разведывательных операций…

Освальд был переведен с военной службы и принят на работу к нам с конкретной целью: стать двойным агентом США в СССР. Не единожды мне говорили, что такой-то был задействован в проекте “Освальд” в конце 1950-х гг.

Одной из причин, по которым руководство ЦРУ непременно желало избавиться от Освальда, были проблемы, возникшие после его возвращения в США. Очевидно, он знал о том, что русские раскусили его еще в самом начале, и поэтому был очень зол»{701}.

Это озлобление Освальда, проявившееся во время его попытки вернуться в США в конце 1960 г., стало достаточным основанием для того, чтобы Джеймс Хесус Энглтон приказал установить наблюдение за двойным агентом ЦРУ. Таким образом, 9 декабря 1960 г. Энн Эгертер в Группе специальных расследований завела на него личное досье.

Джим и Элси Уилкотт жестоко поплатились за то, что предали огласке секреты ЦРУ. В начале 1970-х гг., после того, как Джим устроился на должность финансового аналитика в рамках программы по восстановлению местных сообществ в городе Ютика (Калифорния), ФБР сообщило мэру города о том, что Уилкотты находятся под наблюдением и что им может быть предъявлено обвинение со стороны федеральных властей. Мэр решил не увольнять Джима, а попросил его написать заявление по собственному желанию, которое мэр мог бы датировать днем, предшествовавшим дню предъявления обвинения со стороны властей{702}. Уилкоттов запугивали по телефону. Под дворниками своего автомобиля они находили записки с угрозами. Им не раз резали шины{703}. Элси Уилкотт умерла 5 октября 1986 г. от рака.

Через 10 лет после дачи показаний Специальному комитету Палаты представителей Джим Уилкотт принял участие вместе с ветераном войны во Вьетнаме Брайаном Уилсоном и Нюрнбергским общественным движением в акции ненасильственного сопротивления в районе военно-морской базы Конкорд против поставок вооружения спонсируемой ЦРУ группировки контрас для ведения войны в Никарагуа. Во время блокирования железнодорожных путей Уилсона переехал поезд, перевозивший оружие, и отрезал ему обе ноги. Непоколебимый Джим Уилкотт был арестован за попытку помешать движению этого поезда{704}.

В конце 1980-х гг. репортер малоизвестного издания в районе залива Сан-Франциско описал Джима Уилкотта, дежурившего на пути поезда, перевозившего оружие с базы в Конкорде, как «тихого невзрачного человека средних лет», который девять лет проработал бухгалтером в ЦРУ. «Теперь он, страдающий непонятным быстро прогрессирующим нервным расстройством, сопровождающимся небольшим образованием на руке, участвовал в акциях поддержки Нюрнбергского движения. Это был его ответ на действия старых друзей, пытавшихся спровоцировать весьма определенные события к югу от границы»{705}. Репортер отмечал, что со стороны протестующих возле железнодорожных путей помимо деревянных крестов с именами главных американских мучеников были размещены большие каменные плиты с эпитафиями Джону и Роберту Кеннеди. 10 февраля 1994 г. Джим Уилкотт умер от рака и присоединился к свидетелям своих дежурств у железнодорожных путей{706}.

Джим и Элси Уилкотт были непоколебимы в стремлении говорить правду о том, кто стоял за убийством Кеннеди, и благодаря этому мы можем их глазами увидеть, как это чудовищное событие стало возможным. На примере Джима Уилкотта, который участвовал в финансировании проекта с участием двойного агента Освальда, даже не подозревая об этом, можно наблюдать, как рядовые сотрудники ЦРУ использовались на отдельных этапах реализации плана холодной войны, доступ к информации о котором был разграничен по категориям секретности. Как и Ли Харви Освальду, им «не следовало знать» больше, чем требовалось для выполнения непосредственных задач. В связи с этим ограничением по принципу «положено знать» большая часть сотрудников ЦРУ даже не подозревала о более масштабных секретных планах, в реализации которых они были задействованы. Так, даже проект убийства президента, не осознавая этого, финансировали американские налогоплательщики, а реализовывали его, также не подозревая об этом, государственные служащие, и лишь единицы, вроде заместителя директора ЦРУ по планированию Ричарда Хелмса и главы контрразведки Джеймса Энглтона, заранее знали конечную цель.

Несмотря на данные, которые говорили сами за себя, ЦРУ сообщило 3 июня 1963 г. в Вашингтон о «наличии весомых оснований полагать, что гибель людей в Хюэ произошла в результате обстрела правительственными войсками» 8 мая, что спровоцировало буддистский кризис в Южном Вьетнаме{707}. Нго Динь Зьем, в свою очередь, настаивал на том, что люди погибли «в результате приведенного в действие вьетконговцами взрывного устройства»{708}. Однако, как мы знаем, ни у правительственных войск в Сайгоне, ни у вьетконговцев не было таких мощных взрывных устройств на основе пластита, которые снесли головы жертвам взрывов в Хюэ 8 мая. Такие устройства были только у ЦРУ, о чем позднее рассказал американский военный советник, ответственный за организацию взрывов, капитан Скотт{709}. Ранее Грэм Грин уже сообщил о наличии у ЦРУ взрывных устройств на основе пластита. В «Тихом американце» Грин описывал случай применения агентами ЦРУ бомб с пластичным взрывчатым веществом в Сайгоне в 1952 г., ответственность за которые планировали возложить на бойцов Вьетминя. По той же схеме они действовали и в Хюэ, только отвечать за это должен был Зьем. В отчете Управления от 3 июня Зьем был обвинен в гибели людей, в результате чего произошел раскол между ним и буддистами, его правительство было дискредитировано, а сотрудничество Кеннеди и Зьема в вопросе о выводе американских сил из Вьетнама стало невозможным. ЦРУ удалось обойти как Кеннеди, так и Зьема.

В знак протеста против репрессивной политики Зьема буддистский монах Тхить Куанг Дык совершил 11 июня 1963 г. акт самосожжения в Сайгоне. Фотография сжигающего себя бонзы, сделанная корреспондентом Associated Press Малкольмом Брауном, шокировала общественность всего мира. Когда Джон Кеннеди открыл газету от 12 июня, разговаривая по телефону со своим братом Робертом, и увидел фотографию горящего монаха, он воскликнул: «Боже правый!»{710} Госсекретарь Дин Раск уже отправил в посольство США в Сайгоне телеграмму следующего содержания: «По нашим оценкам, ситуация с буддистами близка к критической. В связи с этим мы уполномочены сообщить Зьему, что Соединенные Штаты полагают, что правительству Вьетнама следует срочно предпринять решительные меры для урегулирования ситуации с буддистами, и что правительство Вьетнама должно безоговорочно и в полном объеме удовлетворить требования буддистов…

Если Зьем в кратчайшие сроки не предпримет действенных мер по восстановлению доверия буддистов, мы будем вынуждены пересмотреть наше отношение к его режиму»{711}.

Советники Кеннеди слишком поторопились. Распоряжения Раска, данные исполняющему обязанности посла США в Сайгоне Уильяму Трухарту, привели к тому, что 12 июня он предъявил Зьему ультиматум без утверждения его президентом. Джон Кеннеди узнал о произошедшем, ознакомившись с перечнем мероприятий ЦРУ по разведке от 14 июня. В меморандуме Белого дома в тот день сообщалось: «Президент отметил, что Зьем был напуган недружественными заявлениями. Он хочет, чтобы впредь никаких угроз и официальных заявлений без согласования с ним не направлялось»{712}.

Кеннеди начал терять контроль над ситуацией во Вьетнаме. То же самое можно было сказать и о кризисе в штате Алабама. Губернатор штата Джордж Уоллес встал 11 июня на входе в здание Алабамского университета и не впустил двух чернокожих студентов, желавших подать документы в приемную комиссию. Обсудив инцидент с братом, президент прямо из кабинета генерального прокурора отдал распоряжение о направлении для решения возникшей проблемы национальной гвардии Алабамы, которой было поручено тотчас поставить Уоллеса на место и организовать прием документов у студентов. Президент решил вечером того же дня обратиться к народу с речью об упадке морали и нарушениях гражданских прав в стране, что наглядно продемонстрировали действия Уоллеса.

В то же время Кеннеди удалось преодолеть кризис в его противостоянии с Никитой Хрущевым – Запада и Востока. Днем ранее Кеннеди произнес речь с призывом к прекращению холодной войны перед студентами Американского университета, которую впечатленный Хрущев назвал «самой грандиозной речью, произнесенной американским президентом, после Рузвельта»{713}. Советский лидер тут же согласился заключить с Кеннеди Договор о запрещении ядерных испытаний, чем вызвал серьезную обеспокоенность среди руководства военно-промышленного комплекса Советского Союза. Журнал U. S. News and World Report в пространной статье очередного номера задал вопрос: «Неужели Соединенные Штаты отказываются от участия в гонке вооружений?» Авторы ссылались на серьезные опасения военного руководства страны, что новая стратегия Кеннеди приведет к «разоружению в одностороннем порядке».

Вечером 11 июня Кеннеди, продолжая размышлять о ситуации во Вьетнаме и, в частности, о фотографии горящего Тхить Куанг Дыка, выступил с телевизионным обращением к американскому народу, в ходе которого рассуждал о правах человека и подчеркивал, что это «вопрос морали», «такой же древний, как Священное Писание, и такой же однозначный, как Конституция США»{714}. Четыре часа спустя, словно в ответ на его обращение, киллер выстрелил в лидера Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения Медгара Эверса у его дома в Джексоне (штат Миссисипи). Эверс скончался, истекая кровью, на глазах у жены и детей{715}.

В последующие два переломных дня слова Кеннеди заронили в умы миллионов людей по другую сторону земного шара стремление к миру и справедливости, тогда как другая часть людей испытывала к нему ненависть и думала об убийстве. Эти слова и решения, которые были в них отражены, сделали Кеннеди одновременно источником надежды и объектом ненависти.

Друг Джона Кеннеди, посол в Индии Джон Кеннет Гэлбрейт в своих размышлениях, опубликованных в день похорон президента, писал, что ни один из советников Кеннеди не мог понять, насколько глубокими были знания этого человека:

«Просто невероятно, насколько глубоко господин Кеннеди сумел понять суть работы и формирования американского правительства… Мой коллега в Гарварде профессор Карл Кайзен в последние годы работал в Белом доме и говорил, что когда кто-либо спрашивал его о том, кто из советников президента, на его взгляд, наиболее знающий человек, он считал своим долгом напомнить собеседнику, что ни один из советников не обладал и половиной знаний самого президента.

Представители различных ведомств и частные лица, обращавшиеся к президенту, неизменно отмечали одну особенность, которая поражала их больше всего. Господин Кеннеди знал, когда нужно пойти на необходимые уступки так, чтобы никто этого даже не заметил. Он остро ощущал малейшие изменения в ходе событий, и едва ли кому-либо удалось бы его запутать»{716}.

Гэлбрейт отметил: «Никто не мог бы похвастаться тем, что хорошо знал президента»{717}.

В первую очередь это касалось его советников. Их позиция по поводу ситуации во Вьетнаме в корне отличалась от более масштабной стратегии президента по восстановлению мира в этой стране, о которой он заявил в своей речи в Американском университете. Лишь сенатор Майк Мэнсфилд, человек, не принадлежавший к кругу основных советников президента, поддерживал решение Джона Кеннеди о выводе войск из Вьетнама, являвшееся частью широкомасштабной стратегии восстановления мира. Однако позиция правительства Кеннеди, поддерживавшего идею продолжения холодной войны и выступавшего против вывода войск из Вьетнама, приводила президента в замешательство при поиске вариантов реализации этой задачи. Теперь вывод войск должен был осуществляться в условиях буддистского кризиса, который стал причиной осуждения мировым сообществом репрессивной политики президента Южного Вьетнама Зьема.

Именно на этом этапе урегулирования ситуации во Вьетнаме Кеннеди совершил фатальную ошибку.

Его посол в Сайгоне Фредерик Нолтинг подал в отставку. Главной кандидатурой, на которой мог остановить свой выбор президент при поиске нового посла, был его друг Эдмунд Галлион{718}, который в 1951 г., будучи консулом в Сайгоне, предупредил Кеннеди о том, что повторение примера французов во Вьетнаме станет для США катастрофой. Ранее Галлион служил послом США в Конго, в стране, которая в течение некоторого времени была одной из самых горячих точек в холодной войне.

В своей книге «Джон Кеннеди: испытание в Африке» Ричард Махони отмечал, что Кеннеди считал Галлиона самым надежным своим представителем в странах третьего мира. Он отправил Эдмунда в Конго в 1961 г., поскольку эта африканская страна стала своего рода «испытательным полигоном для поиска способов применения силы США в странах третьего мира, цели которого Кеннеди и Галлион понимали одинаково. Как-то раз в телефонном разговоре Кеннеди отметил, что если Соединенные Штаты могут оказать поддержку процессам преобразований в других странах, позволяя каждой из них найти свой путь, то задачи по ограничению масштабов холодной войны и обеспечению собственной безопасности тоже должны оказаться нам по плечу»{719}.

В Конго Галлион как представитель президента Кеннеди также оказывал поддержку политическому курсу ООН, проводимому Дагом Хаммаршельдом[49] в конце своего срока на посту генерального секретаря. Кеннеди и Галлион разделяли предложенную Хаммаршельдом идею единого и независимого Конго, что немало разочаровало глав транснациональных компаний, которые всеми силами стремились разделить территорию страны и взять под свой контроль ее богатые природные ресурсы{720}. После смерти Кеннеди транснациональные корпорации при участии местных криминальных авторитетов весьма в этом преуспеют. Пока Кеннеди был жив, единая концепция Кеннеди, Хаммаршельда и ООН обеспечивала целостность и независимость Конго.

Галлион спустя 17 лет после убийства Кеннеди сказал: «Кеннеди, я полагаю, очень сильно рисковал, оказывая поддержку проводимой операции (по введению сил ООН в Конго), да и всей этой инициативе в целом»{721}. Опасность исходила от его собственного правительства. Кеннеди отклонил предложение Госдепартамента и Объединенного комитета начальников штабов о «прямом военном вмешательстве в Конго в сентябре 1961-го и декабре 1962 г.»{722} Кеннеди опасался вновь попасться в ловушку, подстроенную его же советниками, как это было ранее в заливе Свиней, Лаосе и Вьетнаме, когда степень вовлеченности США в военные конфликты непрестанно увеличивалась. Его усилия по урегулированию конфликта в Конго подрывали, кроме того, действия ЦРУ, которое поставляло оружие бойцам сепаратистского движения в Катанге, стремясь таким путем повысить заинтересованность Бельгии в получении доступа к месторождениям полезных ископаемых в стране. «Подобные действия [ЦРУ], – писал Ричард Махони, – прямо противоречили политике США и являлись очевидным нарушением резолюций Совета безопасности ООН»{723}. Политический курс Кеннеди, претворяемый в жизнь Галлионом, заключался, в том числе, в поддержке миротворческих операций ООН. Кеннеди часто цитировал заявление своего постоянного представителя при ООН Эдлая Стивенсона, которое тот сделал в Совете безопасности, о том, что во избежание втягивания Конго в холодную войну необходимо присутствие на ее территории миротворческого контингента ООН{724}. Но ЦРУ всеми силами стремилось втянуть Конго в холодную войну.

Летом 1963 г. успехи антиколониальной политики, которую Эдмунд Галлион уже проводил в Конго, позволяли надеяться на возможность нахождения нового подхода к решению проблем Вьетнама, что для некоторых звучало как угроза. Однако госсекретарь Дин Раск высказался против кандидатуры Галлиона на пост нового посла в Сайгоне{725}. Джон Кеннеди согласился с Раском, отказавшись от кандидатуры Галлиона, и принял решение, о котором впоследствии очень сожалел. На пост посла он назначил своего давнего противника из Республиканской партии Генри Кэбота Лоджа[50] из Массачусетса. Кеннеди в итоге согласился с утверждениями Раска о том, что назначение заслуженного республиканца послом успокоит правое крыло Республиканской партии, представители которого требовали начать активные военные действия{726}. Отклонив кандидатуру Галлиона, чье видение ситуации совпадало с его собственной позицией, и назначив на должность республиканца Лоджа, президент не просто отказал в назначении коллеге, которому доверял, но и допустил к власти своего политического оппонента.

В 1952 г. Кеннеди был избран в Сенат, получив голосов больше, чем действующий сенатор Генри Кэбот Лодж, считавшийся тогда фаворитом. С 1953 по 1960 г. Лодж был постоянным представителем администрации Эйзенхауэра в ООН, где он боролся с противниками проводимых сотрудниками ЦРУ под руководством Аллена Даллеса государственных переворотов в Иране и Гватемале. В 1960 г. Джон Кеннеди обошел Никсона на президентских выборах, и Лодж как кандидат на должность вице-президента в администрации Никсона вновь уступил Кеннеди. Противник Кеннеди медиамагнат Генри Люс нанял Лоджа в качестве консультанта по вопросам международных отношений{727}. Борьба за власть между двумя конкурирующими династиями из Массачусетса – Фицджеральд-Кеннеди и Кэбот-Лоджей – продолжилась. В 1962 г. Тед Кеннеди, как и Джон, начал политическую карьеру на посту сенатора, одержав победу над представителем династии Кэбот-Лоджей. На промежуточных выборах в Конгресс, проходивших в период нахождения Джона Кеннеди на посту президента, его младший брат сумел опередить 35-летнего сына Генри Кэбота Лоджа – Джорджа{728}.

На протяжении 10 лет Генри Кэбот Лодж и его сын безуспешно пытались обойти Джона Кеннеди и его брата на выборах. Позиции Лоджа и Кеннеди были слишком различны. Однако в 1963 г. Лодж, каким бы странным такой шаг ни казался, заявил в Вашингтоне о своем желании стать послом президента во Вьетнаме. Почему же Лодж предложил свою кандидатуру на должность официального представителя человека, взгляды которого зачастую абсолютно не совпадали с его собственными?

Генри Кэбот Лодж был генерал-лейтенантом Резерва сухопутных войск США. В январе 1963 г. в течение месяца он находился в Пентагоне, где проходил инструктаж по ситуации во Вьетнаме и борьбе с незаконными вооруженными формированиями. Энн Блэр, которой для написания книги «Лодж во Вьетнаме» предоставили доступ к его личным документам, установила, что, вероятно, еще во время стажировки в Пентагоне «Лодж начал аккуратно заявлять о себе как о возможном кандидате на пост посла США во Вьетнаме»{729}. На основании записей личных дневников Лоджа Блэр сделала вывод, что он считал свое назначение на пост посла во Вьетнаме хорошей отправной точкой для участия в президентской гонке в 1964 г.{730} Некоторые коллеги Лоджа в Южном Вьетнаме, в том числе его помощник по особым вопросам Джон Майкл Данн, подтвердили в беседе с Блэр, что Лодж «полагал, что назначение в Южный Вьетнам увеличит его шансы на победу внутри партии при выдвижении кандидатуры от республиканцев на грядущих президентских выборах». Во Вьетнаме Генри Кэбот Лодж намеревался выставить своего давнего оппонента Джона Кеннеди в дурном свете и в результате получить возможность занять его место в Белом доме.

Роберт Кеннеди предупреждал брата о том, что тот совершает ошибку, назначая Лоджа послом. Он сказал, что Лодж создаст президенту «за полгода массу проблем»{731}. Но даже Роберт Кеннеди был чересчур оптимистичен в своих предположениях. Проблемы у президента начались, как только Лодж прибыл во Вьетнам.

Понимая, что он сам добавил еще одну акулу в свое окружение к тем, что уже плавали поблизости, в беседе со своими помощниками Кенни О’Доннеллом и Дэйвом Пауэрсом о мотивах этого назначения Кеннеди шутил, говоря, что «желание втянуть Лоджа в такую безнадежную авантюру, как урегулирование конфликта во Вьетнаме, было непреодолимо»{732}. Кеннеди с немалым риском для себя назначил своего политического противника на столь важную должность. Едва ли стоило ожидать, что Лодж окажет ответную любезность, послушно исполняя указания президента. Кеннеди совершил ошибку, последствия которой дадут о себе знать осенью того же года. Назначив Генри Кэбота Лоджа послом США вместо того, чтобы поддержать кандидатуру Эдмунда Галлиона, несмотря на протесты Раска, Кеннеди утратил крайне важную возможность оказывать влияние на происходящее во Вьетнаме. С того самого момента, как Лодж занял резиденцию в Сайгоне в августе, она принадлежала не Кеннеди, а исключительно его давнему политическому противнику Лоджу, который взял контроль над ситуацией в стране в свои руки.

Мы уже наблюдали ранее, как в сентябре 1963 г. в Мехико кто-то неоднократно выдавал себя за Ли Харви Освальда. Сам же он как будто сквозь землю провалился. Его посещения и звонки в кубинское и советское посольства, на которых настаивало ЦРУ, в итоге раскрыли больше информации о ЦРУ, чем о самом Освальде. При подготовке к исполнению своей гнусной роли в Далласе Освальд получил от неизвестного человека в Мехико поддельные документы коммуниста-заговорщика. Записи ЦРУ сфальсифицированных телефонных звонков Освальда в посольство СССР «документально подтверждали» предполагаемую связь будущего козла отпущения с советским профессиональным убийцей. Как писал Уильям Харви в своих заметках о программе по организации убийств ZR/RIFLE, «план должен включать в себя и обеспечение доказательств для обвинения Советского Союза…»{733} Спланированный сценарий в Мехико подтверждал план ЦРУ обвинить Советы и кубинцев в убийстве президента.

Однако Советский Союз раскрыл заговор о покушении и намерения ЦРУ впутать его в это дело.

Как мы узнали из противостояния американских и советских танков у Берлинской стены, Никита Хрущев и его советники иногда обладали большей информацией о военных операциях США, чем их главнокомандующий в Белом доме Джон Кеннеди. То же самое можно сказать и о покушении на Кеннеди, которое ЦРУ удалось держать в тайне от президента, в то время как советская разведка была в курсе. Противники Кеннеди в Кремле не только тайно контролировали подготовку ЦРУ к убийству. Они также пытались сорвать заговор и спасти жизнь президента, с которым была возможность найти точки соприкосновения, и не дать обвинить себя в этом убийстве.

В одной из наиболее исчерпывающих с точки зрения исследования мотивов убийства президента Кеннеди книг Дика Рассела «Человек, который слишком много знал» рассказывается о жизни американского контрразведчика, нанятого советским правительством с целью ликвидации Ли Харви Освальда и, таким образом, предотвращения убийства Кеннеди. Нежелание двойного агента становиться как убийцей Освальда по поручению КГБ, так и частично вовлеченным в убийство Кеннеди по поручению ЦРУ, заставило его совершить отчаянный поступок.

Ричард Кейс Нагелл, «человек, который слишком много знал», вошел 20 сентября 1963 г. в банк в Эль-Пасо (штат Техас) и хладнокровно дважды выстрелил в гипсовую стену чуть ниже потолка из своего кольта 45 калибра. Затем он вышел из банка и стал ждать в машине, пока за ним не придут полицейские. Во время допроса Нагелл сделал только одно заявление ФБР: «Я бы предпочел арест убийству или измене родине»{734}.

С 1955 по 1959 г. Ричард Кейс Нагелл был офицером контрразведки армии США. Он получил назначение в полевую оперативную разведку, которую он позже назвал «тайной пристройкой для проведения политики ЦРУ, созданной для сокрытия истинных целей Управления»{735}. Во время прохождения вводного курса в штабе на Дальнем Востоке в Японии Нагелл научился пользоваться, по его словам, «как простым, так и сложным оружием для совершения убийств». Тогда же ему «сообщили, что, если его арестуют, убьют или скомпрометируют во время выполнения незаконных операций в рамках его деятельности в полевой оперативной разведке, военное министерство США будет публично отрицать любые обвинения в том, что они что-то знают или имеют какую-либо причастность к этим действиям, пользуясь своим правом на правдоподобное отрицание»{736}.

В конце 1950-х гг., находясь в Японии, Нагелл стал двойным агентом армии США/ЦРУ и советской разведки. В Токио его пути пересеклись с контрразведчиком Ли Харви Освальдом. Они оба были задействованы в операции под кодовым названием «Хиделл». Позже Освальд использует это название в своем псевдониме Алек Джеймс Хиделл. Биограф Нагелла Дик Рассел считает, что именно Нагелл дал Освальду этот псевдоним{737}.

В 1963 г. он, как действующий двойной агент, вновь вступил во взаимодействие с советской разведкой в Мехико. Он докладывал ЦРУ о ходе операции, во главе которой стоял руководитель Кубинской оперативной группы ЦРУ Десмонд Фицджеральд. Приставленный КГБ для слежки за Ли Харви Освальдом в США после его возвращения из России, Нагелл совместно с Освальдом и двумя кубинскими политэмигрантами стал участником мероприятий в Новом Орлеане и Техасе, которые, как он понял, были частью «большой» операции по подготовке к убийству Кеннеди{738}. Кубинцы были известны под «боевыми псевдонимами» Анджел и Леопольдо. Как Нагелл потом рассказывал Дику Расселу, Анджел и Леопольдо «были связаны с террористическим подразделением группы, финансируемой ЦРУ, действовавшей как в Мехико, так и за его пределами»{739}. По его словам, это была группа «Альфа-66»{740}.

«Альфа-66» – организация кубинских политэмигрантов, о которой уже шла речь ранее. Ее куратором был Дэвид Атли Филлипс, руководитель секретных операций в филиале ЦРУ в Мехико. В начале 1963 г. Филлипс использовал «Альфу-66» в нападениях на российские корабли в кубинских портах с целью втянуть Кеннеди в войну с Кубой. Кеннеди ответил на это распоряжением о правительственных мерах борьбы с финансируемыми ЦРУ рейдами и, таким образом, еще больше восстановил против себя как руководство Управления, так и сообщество кубинских политэмигрантов. «Альфа-66» стремилась не только разжечь войну США с Кубой, но и вызвать чувство глубокой ненависти к президенту. На момент встречи Анджела и Леопольдо с Освальдом, по утверждению Ричарда Кейса Нагелла, группа, к которой те принадлежали, финансировалась ЦРУ.

В сентябре 1963 г. Нагелл получил указание из КГБ убедить Освальда в том, что Анджел и Леопольдо используют его как козла отпущения в организации убийства, и если этот план не сработает, они намерены убить Освальда в Мехико, а сами уехать на постоянное место жительства за границу. Нарушив этот сценарий, советская разведка хотела спасти Кеннеди и одновременно самой не остаться крайней в данном убийстве. Как сказал Дику Расселу Нагелл, «если кто-то и хотел остановить убийство, то это КГБ. Но они не приложили для этого достаточно усилий»{741}.

Нагелл встретился с Освальдом в Новом Орлеане. Он предупредил его, что Леопольдо и Анджел им манипулируют. Освальд или отмалчивался, или уклонялся от прямого ответа на просьбы Нагелла отказаться от участия в заговоре{742}.

К тому времени Нагелл потерял контакт со своим напарником, с которым они вместе работали на ЦРУ под руководством Десмонда Фицджеральда. Вместо того чтобы выполнить приказ КГБ убить Освальда, 17 сентября он отправил письмо главе ФБР Эдгару Гуверу, в котором раскрыл все, что знал о готовящемся убийстве президента. Вот что он рассказал об этом письме спустя годы: «Я сообщил директору Федерального бюро расследований и остальным [благодаря его переписке с ЦРУ] еще 17 сентября 1963 г., что Ли Харви Освальд и двое его кубинских партнеров собираются убить президента Соединенных Штатов»{743}. Нагелл также подтвердил, что в письме в ФБР он четко указал, что «в сентябре 1963 г. получил указание “позаботиться” о Ли Освальде, т. е. ликвидировать его»{744}.

Примечательно, что в письме Нагелла Гуверу определенно говорилось о том, что попытка убийства Кеннеди будет предпринята в последних числах сентября, «вероятно, 26, 27, 28 или 29»{745} и что это должно случиться в Вашингтоне{746}. По имевшимся у него на середину сентября данным, т. е. за два месяца до фактического убийства президента в Далласе, Нагелл считал, что Кеннеди будет убит в Вашингтоне.

За две недели до того, как Нагелл отправил письмо Гуверу, Освальд уже готовился к выполнению плана с учетом изначально предполагаемой даты и маршрута. Освальд написал 1 сентября 1963 г. в штаб-квартиру Коммунистической партии в Нью-Йорке: «Не могли бы вы сообщить, как я могу связаться с представителями партии в районе Вашингтона – Балтимора, куда я собираюсь переехать в октябре»{747}.

Также 1 сентября Освальд написал в офис Социалистической рабочей партии США (СРП)[51] в Нью-Йорке: «Не могли бы вы сообщить, как я могу связаться с представителями СРП в районе Вашингтона – Балтимора. Я собираюсь вместе со своей семьей переехать в этот район в октябре»{748}.

Письма Нагелла и Освальда накануне убийства указывали на одно и то же место – Вашингтон и имели примерно одинаковые временные рамки – «вероятнее всего», 26–29 сентября. Но их письма как бы противоречили друг другу. Освальд в своих посланиях коммунистам и в офис Социалистической рабочей партии, следуя указаниям, оставлял документальное свидетельство, которое при необходимости можно было использовать позже для подтверждения коммунистического следа в убийстве Кеннеди в Вашингтоне. Нагелл же в своем письме Гуверу открыто заявлял о готовящемся заговоре.

Оставив предупреждение, Нагелл решил устраниться от участия в заговоре. Именно поэтому он устроил заварушку в банке в Эль-Пасо 20 сентября 1963 г., чтобы оказаться под стражей в федеральном исправительном учреждении, а не в роли «убийцы и изменника родины». Его обвинили в вооруженном ограблении и посадили в тюрьму на четыре с половиной года.

Стрельба Нагелла в банке в Эль-Пасо придала его письму в ФБР публичную огласку. Гувер понимал, что Нагелл знал о планах ЦРУ убить Кеннеди в Вашингтоне в конце месяца (или в октябре – если, что вероятнее всего, в ФБР также прочитали письма Освальда, адресованные двум коммунистическим организациям, находящимся под колпаком). Своим неожиданным и, на первый взгляд, непонятным поведением со стрельбой в банке в Эль-Пасо, Нагелл открыто продемонстрировал отказ участвовать в заговоре. Вплоть до этого момента Освальд, по-видимому, должен был переехать в «Вашингтон – Балтимор», чтобы реализовать план убийства Кеннеди. Нагелл же своей стрельбой в банке дал ЦРУ и ФБР понять, что в отличие от Освальда он отказывается быть пешкой в этом заговоре. И хотя предупреждение, посланное Нагеллом Гуверу, не спасло Кеннеди, благодаря стрельбе в банке оно получилось достаточно громким, чтобы отложить исполнение заговора на два месяца.

После того как Нагелл был арестован в Эль-Пасо, Освальда перенаправили в Даллас. В конце октября Освальд написал из Далласа Арнольду Джонсону, руководителю информационного направления нью-йоркского офиса Коммунистической партии: «В сентябре я сообщал вам о своих планах переехать из Нового Орлеана (штат Луизиана) в район Филадельфии – Балтимора… С тех пор мои личные планы изменились, и я на время обосновался в Далласе (Техас)»{749}.

Процесс «переодевания Освальда в овечью шкуру» продолжился. Он рассказал Джонсону, что принял участие в заседании Американского союза защиты гражданских свобод в Далласе. Он также попросил совета у коммунистов о том, каким образом он «мог бы попытаться усилить [так в оригинале] свои прогрессивные тенденции», тем самым связывая себя как с Коммунистической партией, так и с Союзом.

В 1967 г. в качестве заключенного федеральной тюрьмы Спрингфилда (штат Миссури) Ричард Кейс Нагелл связался с окружным прокурором Нового Орлеана Джимом Гаррисоном. В рамках расследования Гаррисоном убийства Кеннеди Нагелл предложил ему прослушать сделанную им магнитофонную запись, подтверждающую факт заговора. Нагелл сказал, что тайно записал на пленку встречу, на которой он присутствовал в конце августа 1963 г. с тремя другими рядовыми участниками заговора с целью убийства Кеннеди. Помимо своего голоса, он идентифицировал голоса еще трех человек – Освальда, Анджела и Аркачи (скорее всего речь идет о Серхио Аркаче Смите, лидере кубинских политэмигрантов, который тесно сотрудничал с Гаем Банистером, прежде чем переехать из Нового Орлеана в Техас в 1962 г.){750}. Нагелл, однако, отозвал свое предложение прослушать запись после того, как сотрудник Гаррисона и его посредник Уильям Мартин сказал ему, что работает на ЦРУ. Нагелл подозревал, что сотрудничество Мартина с ЦРУ не закончилось, как впоследствии сделает такой вывод и сам Гаррисон{751}.

В течение нескольких десятков лет после освобождения из тюрьмы в 1968 г. Нагелл соглашался поговорить лишь с некоторыми людьми, расследовавшими дело Кеннеди, в числе которых были Дик Рассел и Бернард Фенстервальд, и то без раскрытия наиболее важной информации, которой он до сих пор ни с кем не решался поделиться. Нагелл боялся за жизнь своих двух детей, с которыми могло случиться все что угодно, сболтни он вдруг больше, чем следует{752}. После разговора с Нагеллом и анализа предоставленных им фактов Джим Гаррисон сделал следующее заключение: «Ричард Кейс Нагелл – самый важный свидетель в этом деле»{753}.

Как же Нагеллу удалось остаться в живых?

В 1990 г. он признался, что, пережив три покушения в конце 1960-х гг.{754}, он в итоге заключил сделку: «Молчи и пользуйся благами от Минобороны»{755}. Это была очень ненадежная сделка. Ее участники быстро поняли, что моральная сторона вопроса для Нагелла оставалась слишком значимой, чтобы хранить молчание.

Являясь двойным агентом США осенью 1963 г., Нагелл оказался перед дилеммой холодной войны. Будучи агентом контрразведки ЦРУ, Нагелл выполнял задания КГБ в Соединенных Штатах и Мексике. При исполнении поставленной КГБ задачи наблюдать за Освальдом Нагелл, в свою очередь, проник в тайны заговора ЦРУ против Кеннеди и таким образом стал его невольным участником наряду с Освальдом, которому готовили роль козла отпущения. В тот переломный момент агент ЦРУ, работавший в одной упряжке с Нагеллом, покинул его, оставив того одного «совершать убийство и изменять родине» своим участием в подготовке покушения на президента. В то же время, если бы Нагелл выполнил приказ советской разведки и убил Освальда, пешку в игре ЦРУ, чтобы предотвратить покушение на Кеннеди, он бы тоже, с точки зрения ЦРУ, «совершил убийство и предательство» в отношении американской разведки по указанию советского руководства{756}. Нагелл решил, что самый безопасный путь выхода из этой сложной ситуации – тюрьма. Но прежде чем туда отправиться, он попытался предупредить покушение на Кеннеди (и сделать все от него зависящее, записав информацию на магнитофонную пленку) с помощью заказного письма Эдгару Гуверу, расследовавшему дело об этом заговоре. Отрицая получение какой-либо информации о готовящемся покушении, ФБР всегда настаивало, что ничего не знало о письме Нагелла. Нагелл снова остался за бортом и теперь уже до конца своих дней.

Совет по пересмотру материалов убийства отправил 31 октября 1995 г. Ричарду Кейсу Нагеллу письмо, в котором запрашивал доступ к документам, подтверждавшим тайный сговор с целью убийства президента Кеннеди, и которые, по словам Нагелла, у него имелись. Совет также решил запросить у Нагелла письменные показания под присягой. Таким образом, момент истины был уже близок. Из общения с Нагеллом Дик Рассел понял, что «если бы официальные правительственные органы когда-либо еще воспринимали его так же серьезно», как сейчас, «он, вероятно, согласился бы сотрудничать»{757}. Спустя 30 лет наконец-то наступило время для того, чтобы Нагелл мог в подробностях рассказать под присягой свою историю, которая была записана на пленку до того, как государственные органы дали разрешение на пересмотр свидетельских показаний по убийству Кеннеди.

1 ноября 1995 г., на следующий день после того, как из Вашингтона от имени Совета по пересмотру материалов убийства было отправлено письмо на имя Ричарда Кейса Нагелла, тот был найден мертвым в ванной комнате своего дома в Лос-Анджелесе.

Результаты вскрытия показали, что он умер от сердечного приступа{758}. Однако за год до этого случая в последнем телефонном разговоре с Расселом Нагелл говорил, что находится в прекрасной форме. Самый близкий для него человек, племянница, подтвердила, что состояние его здоровья значительно улучшилось в последнее время. И у него не было никаких проблем с сердцем{759}.

Однако за полторы недели до смерти Нагелла все же случилось кое-что способное повлиять на его здоровье и психическое равновесие. Он неаккуратно упал и был госпитализирован на несколько дней. Сам не свой, он позвонил племяннице, чтобы рассказать ей об этом, потом он начал просить соседей, чтобы они приходили навестить его каждый день.

Его племянница рассказывала: «Казалось, что он либо чувствовал, что происходят какие-то изменения с его здоровьем и душевным равновесием, либо он начал что-то подозревать. Одно из двух»{760}.

В итоге его нашли дома мертвым, и эксперты сделали заключение, что это был сердечный приступ.

Рассел задал вопрос лос-анджелесскому коронеру Гэри Келлерману, который вел расследование, можно ли спровоцировать сердечный приступ. Келлерман ответил, что вполне возможно убить таким образом человека и не оставить никаких улик:

«Я не знаю, какое химическое вещество необходимо для этого использовать, но слышал, что это возможно. Из этого я делаю вывод, что это вещество, попав в организм, через определенное время бесследно исчезает. Его просто невозможно обнаружить»{761}.

Нагелл рассказал своей племяннице о лиловом чемодане, в котором он хранил, по его словам, «то, что все пытаются заполучить», а именно, ценные свидетельские показания, включая магнитофонную пленку, на которую он тайно записал встречу с Освальдом, Ангелом и Аркачей. После смерти отца Роберт Нагелл обнаружил в его доме адрес отделения хранилища в Тусоне (штат Аризона). Роберт немедленно выехал туда и вскрыл ящики, принадлежавшие его отцу. Там находились только фамильные вещи. Лилового чемодана не было. Пока Роберт Нагелл мчался в Тусон, в его собственный дом в Калифорнии вломились и перевернули все вверх дном{762}.

Казалось, что даже после его смерти разворот Ричарда Кейса Нагелла в сторону правды продолжал угрожать безопасности секретных служб, где он когда-то работал.

Однажды Нагелл, будучи в мрачном настроении, вдруг начал жаловаться своему другу и биографу Дику Расселу, что не смог предотвратить убийство Джона Кеннеди:

«Если честно, я не так много думаю об этом. Но иногда вдруг начинаю размышлять над этой ситуацией и не могу заснуть. Думаю о том, что бы я мог сделать, об ошибках, которых можно было бы избежать… В сентябре 1963 г. я был в тупике. Я не знал, что делать… Чего я достиг? Ровным счетом ничего»{763}.

Являясь двойным агентом ЦРУ, работающим бок о бок с Освальдом, Нагелл принимал активное участие в подготовке заговора против Кеннеди. Но своим геройским сопротивлением реализации этого зловещего плана, который все же продолжили претворять в жизнь и после его ухода, Ричард Кейс Нагелл все же кое-чего добился. Он показал на личном примере, что, даже погрязнув в убийствах и обмане, все еще можно повернуться лицом к истине. И своим нежеланием сотрудничать со злом он сделал еще одно важное дело – повлияв на план заговора, он, возможно, продлил жизнь Джона Кеннеди еще на два месяца.

Как-то под вечер в конце сентября 1963 г. в дверь квартиры Сильвии Одио, 26-летней кубинской эмигрантки, проживающей в Далласе, постучали трое незнакомых мужчин. Энни, 17-летняя сестра Сильвии, пришедшая присмотреть за детьми, открыла дверь первой. Они спросили, могут ли увидеть старшую сестру. Энни пошла за Сильвией, которая уже собиралась выходить из дома. И у Энни, и у Сильвии сложились одинаковые впечатления от общения с этими мужчинами, хотя Энни разговаривала с ними всего лишь минуту или две, а Сильвия – минут 20.

Двое из них были похожи на латиноамериканцев и бегло говорили по-испански. Они вели себя как кубинские эмигранты. Мужчина повыше и более разговорчивый назвался «боевым псевдонимом» или кубинским подпольным прозвищем Леопольдо. Сильвия вспомнила, что человека пониже ростом, сдержанного, в очках, звали Анджело или Анджел{764}. Третий мужчина, их американский друг, был неразговорчив. Сильвии показалось, что он не понимал по-испански. Тем не менее именно несколько минут в обществе этого молчаливого человека оставили глубокий след в ее жизни. Его представили ей как Леона Освальда. Позже она опознала его, давая показания перед Комиссией Уоррена, где он проходил в качестве обвиняемого в убийстве президента Кеннеди в Далласе{765}. (Она ничего не знала о Ричарде Кейсе Нагелле и его отношениях с Освальдом и двумя кубинцами под теми же «боевыми псевдонимами» Леопольдо и Анджело или Анджел.)

Леопольдо и Анджел заявили Сильвии, что были членами JURE (Революционной кубинской хунты), антикастровского движения, где хорошо знали ее родителей. Мужчины утверждали, что они были с ее отцом, Амадором Одио, сидевшим тогда в кубинской тюрьме, хорошими друзьями. Они сказали, что также знакомы с лидером JURE Маноло Рэем, с которым ее отец тесно работал. То, что незнакомцы лично знали ее отца, сидевшего в тюрьме, заставило Сильвию сильно заволноваться.

Амадор Одио и его жена Сара были активными борцами против кубинских диктаторов с начала 1930-х гг.{766}. Будучи идеалистом и одновременно владельцем крупнейшей на Кубе компании грузоперевозок, Амадор Одио был важным союзником Фиделя Кастро в борьбе с военной диктатурой Фульхенсио Батисты. Одио поставлял большую часть оружия и медикаментов для повстанческой армии Кастро, базировавшейся в горах Сьерра-Маэстра. После победы Кастро над Батистой Амадор и Сара поняли, что Фидель тот же диктатор. Как выразился Амадор, они считали, что «Фидель предал революцию»{767}. Чета Одио стала заниматься контрабандным ввозом оружия для противников кубинского правительства. В октябре 1961 г. они были арестованы за хранение оружия и укрывание человека, пытавшегося убить Кастро{768}. Им дали по восемь лет тюрьмы. Правительство конфисковало их поместье в окрестностях Гаваны, превратив его в женскую тюрьму. Сара стала заключенной в своем бывшем доме. Амадора отправили в тюрьму на остров Пинос. Их друзья тайком вывезли из страны всех десятерых их детей. Сильвии, самой старшей, пришлось в 24 года взять на себя роль родителей{769}.

Осенью 1963 г., когда ее родители сидели в кубинской тюрьме, два брата находились в сиротском приюте в Далласе, а остальная семья была разбросана по всей Америке, разведенная Сильвия Одио с четырьмя собственными детьми на руках изо всех сил старалась выжить и сохранить семью. Порой она уже не могла справляться с таким напряжением. В течение года у нее периодически случались обмороки, и порой она приходила в себя только через несколько часов. Поэтому ей приходилось наблюдаться у психиатра в Далласе{770}. Продолжая традиции своих родителей, Сильвия также стала активисткой JURE, где она вместе со своим другом Маноло Рэем занималась сбором средств. Такая деятельность привела к тому, что она стала не только противником Кастро, но и чужаком в сообществе политэмигрантов Далласа, а также проблемой для ЦРУ. Большинство активистов, выступавших против Кастро, и их спонсоры из ЦРУ рассматривали JURE и ее политическую платформу, в основе которой лежали принципы экономической справедливости и аграрная реформа, как «фиделизм без Фиделя». Для организаторов антикастровского движения демократический социализм JURE имел слишком много общего с противником{771}.

Организаторы вторжения в залив Свиней в ЦРУ даже подозревали, что основатель JURE Маноло Рэй, недавно ушедший в отставку министр общественных работ в правительстве Кастро, был агентом кубинской разведки или как минимум сторонником Кастро. Или где-то посередине. По словам разработчика операции в заливе Свиней Говарда Ханта, «Рэй был единственным лидером [среди кубинских политэмигрантов], степень лояльности которого так и осталась загадкой для ЦРУ. Использование механизма изоляции [помещение под домашний арест лидеров кубинских политэмигрантов на базе ЦРУ на время вторжения], было направлено в первую очередь против Рэя из-за опасения, что он может предупредить противника»{772}. Рэй критиковал ЦРУ за участие во вторжении еще до самой операции. В последующем сверхсекретном внутреннем докладе ЦРУ по ситуации в заливе Свиней прозвучал едкий комментарий о том, что Рэй, «который никогда не одобрял вторжение, после провала заявлял всем журналистам: “А что я вам говорил”»{773}.

Возможно, самым большим источником неприятностей со стороны Рэя в глазах ЦРУ был его статус «любимого кубинского активиста» в отношениях с Джоном и Робертом Кеннеди. Левые убеждения Рэя, оттолкнувшие от него как большинство политэмигрантов, так и ЦРУ, наоборот, побудили Кеннеди настоять, чтобы Управление включило его в состав фронта лидеров антикастровского движения. Судя по тому, что Джон Кеннеди сказал французскому журналисту Жану Даниэлю (чтобы тот передал Кастро), президент согласился с основным видением кубинской революции{774} – позицией, которую занимали Маноло Рэй, семья Одио и JURE.

Как сказал Рэй в ответ на обвинение в «фиделизме без Фиделя», «я не знаю, что значит быть левым. Если это означает защищать интересы народа и делать все для благополучия масс, то да, я – левый»{775}. Говард Хант так прокомментировал это утверждение: «Фидель Кастро не смог бы сформулировать лучше»{776}.

Как указано в донесении ЦРУ в июле 1963 г., отстаивание Рэя перед политэмигрантами, потому что он был союзником Кеннеди, только усугубило ситуацию. Он заявил кубинцам, потенциальным противникам политики Кеннеди, что, по его мнению, агенты ЦРУ «опаснее, чем администрация Кеннеди». Он еще глубже увяз в этой теме, добавив: «Администрация Кеннеди когда-нибудь уйдет, а агенты ЦРУ всегда остаются, и их память длиннее памяти слона, и они никогда и ничего не забывают и никого не прощают»{777}. Далее в телеграммах ЦРУ отмечается, что в сентябре и октябре 1963 г. Рэй «обсуждал с генеральным прокурором Кеннеди ситуацию на Кубе»{778}. В то же самое время ЦРУ стало известно, что Джон и Роберт Кеннеди искали возможные пути сближения с Фиделем Кастро.

Напряженные отношения ЦРУ с Маноло Рэем (подозреваемым в связях с Кастро и союзником Кеннеди) и JURE («фиделизм без Фиделя») обеспечили фон к визиту к известной активистке организации Сильвии Одио «членов JURE» Леопольдо и Анджела, и, самое главное, их друга Леона Освальда. ЦРУ увидело в сильном сближении Маноло Рэя и JURE с президентом риск национальной безопасности. Встреча на пороге дома Сильвии Одио соединила бы человека, изображаемого как убийца Кеннеди, с группой, которую ЦРУ хотело дискредитировать.

Представившись, Леопольдо и Анджел стали активно выражать свое восхищение Амадором Одио, что заставило Сильвию отнестись к услышанному с определенной долей подозрения.

Леопольдо сказал: «Мы хотели, чтобы вы познакомились с этим американцем. Его зовут Леон Освальд». В ходе разговора он несколько раз повторил имя Освальда. Он сказал, что Освальд «активно интересуется кубинским вопросом»{779}.

Сильвия хорошо запомнила этого американца. Он сам представился, сказав, что его зовут Леон Освальд. Как она позже вспоминала сцену на пороге своего дома, Освальд стоял между двумя кубинцами прямо в вестибюле не дальше чем в метре от нее{780}. В то время как Леопольдо что-то быстро говорил, Освальд «большую часть времени просто улыбался», стоя в свете ярких ламп. «Он как-то по-особому ухмылялся, – вспоминала она. – У него была забавная такая улыбка»{781}.

Леопольдо сказал, что они приехали прямо из Нового Орлеана{782}. Все трое были «уставшими, растрепанными и небритыми, словно после долгого путешествия», – вспоминает Сильвия{783}. Леопольдо также сказал, что им необходимо ехать дальше. Сильвия чувствовала, что ей специально рассказывают об этом{784}. Скорее всего, данный визит состоялся 25 сентября – накануне поездки Ли Харви Освальда в Мехико, где он или человек, который выдавал себя за него, впутался в историю с кубинским и советским посольствами. «Поездка», о которой намекали мужчины, вписывается в этот сценарий.

По словам Леопольдо, они приехали к Сильвии, чтобы попросить ее помочь со сбором средств для JURE. Не согласится ли она написать несколько душевных писем на английском с соответствующим обращением к местным бизнесменам? Сильвия оставила это предложение без внимания, ничего не обещав визитерам.

Когда напряженная беседа наконец подошла к концу, Леопольдо дал ей понять, что он еще свяжется с ней. Из окна Сильвия видела, как двое кубинцев со своим американским другом садятся в машину и уезжают.

Через день или два как-то вечером Сильвии, только что вернувшейся домой с работы, позвонил Леопольдо.

Он спросил ее: «Что вы думаете об американце?»

Она ответила: «Я ничего не думаю».

Леопольдо сказал: «Вы знаете, мы хотим представить его руководству подпольного движения на Кубе, потому что он – отличный парень, если можно так выразиться, человек что надо. Он заявил нам, что у “вас, кубинцев” кишка тонка, потому что президента Кеннеди следовало бы убить после случившегося в заливе Свиней, и кто-то из кубинцев должен это сделать, потому что в его руках свобода Кубы»{785}.

Сильвии не нравился этот разговор, но Леопольдо продолжал рассказывать ей о том, что еще сказал этот американец – Леон Освальд.

«По его словам, это достаточно легко сделать. И он рассказал нам как». Леопольдо выругался по-испански, подчеркивая таким образом слова Освальда о том, как легко было убить Кеннеди. Леопольдо добавил, что американец был морским пехотинцем и опытным стрелком. Он «немного сумасшедший»{786}.

Леопольдо повторил то, что он сказал Сильвии, стоя на пороге ее дома, что он, Анджел и Освальд должны уехать. Они очень хотели бы увидеть ее снова, когда вернутся в Даллас{787}. Он повесил трубку, и Сильвия больше никогда его не видела и не слышала.

Три дня спустя Сильвия написала своему отцу в тюрьму о визите этой странной троицы, отметив, что двое называли себя его друзьями. Он ответил, что никого из них не знает и что ей не следует с ними связываться{788}.

А днем 22 ноября 1963 г. в Далласе, вернувшись на работу с обеда, Сильвия Одио услышала по радио об убийстве президента Кеннеди. И хотя радиостанция еще не упоминала имя Освальда, Сильвия сразу же подумала о троих визитерах и о том, что рассказал Леопольдо по телефону о высказываниях Леона об убийстве Кеннеди. И она испугалась. Она начала твердить про себя: «Это сделал Леон! Это сделал Леон!»{789} Когда всех на работе отправили по домам, страх усилился. По дороге к своему автомобилю она упала в обморок и пришла в себя только в больнице.

Когда сестра Сильвии, Энни, в тот день впервые увидела Освальда по телевизору, она подумала: «Господи, я откуда-то знаю этого парня!» Она вновь и вновь спрашивала себя, где она его видела. Ей позвонила сестра Серита и сообщила, что Сильвия упала в обморок и теперь находится в больнице. Энни немедленно отправилась туда.

Когда Энни приехала к Сильвии, она поделилась с ней, что где-то видела парня, которого показывали по телевизору, застрелившего президента Кеннеди, но не может вспомнить где. Сильвия начала плакать. Она спросила Энни, помнит ли она визит тех троих незнакомых мужчин, приходивших к ним домой. И тогда Энни поняла, что не только видела Освальда, но и говорила с ним на пороге собственного дома. Сильвия рассказала ей о последующем звонке Леопольдо и угрозах Освальда убить президента. Энни тоже испугалась. К тому времени Сильвия уже увидела по телевизору снимки предполагаемого убийцы. Она была уверена, что Ли Харви Освальд и Леон Освальд это один и тот же человек, который стоял у ее двери между двумя кубинцами.

Из-за страха за собственную жизнь и жизнь остальных членов семьи Сильвия и Энни поклялись друг другу не сообщать властям, что они знают{790}. Однако друг, который слышал их рассказ, сообщил об этом ФБР. В декабре 1963 г. ФБР опросило Сильвию, но для дачи показаний в Комиссии Уоррена ее вызвали лишь в конце июля 1964 г. Ее доказательства заговора, готовящегося Освальдом, не были из разряда тех, что Комиссия Уоррена слишком жаждала услышать. Как заявил главный юрисконсульт Комиссии Ли Рэнкин автору докладной записки, поддерживающему историю Одио: «На этом этапе мы должны закрывать двери, а не открывать»{791}.

В итоговом докладе Комиссия Уоррена отклонила показания Сильвии Одио, утверждая, что Освальд уже отправился в Мехико на тот момент, когда на ее пороге появились эти трое неизвестных ей мужчин{792}. Но будь то Освальд или похожий на него человек, звонок Леопольдо подтвердил цель их визита. Освальд готовился. Инцидент был доказательством заговора, призванного сделать Освальда козлом отпущения{793}.

Сценарий убийства, который включал в себя и инцидент с Одио, по-прежнему оставался более масштабным. В случае с семьей Одио и Маноло Рэем, мишенями для связи с Освальдом были и союзники Кеннеди среди кубинских политэмигрантов. Страх также должен был заставить их замолчать. Это до некоторой степени сработало с Сильвией Одио. Но когда дело коснулось вопроса совести, Сильвия Одио стала свидетелем истины.

Осенью 1963 г., когда Ли Харви Освальд был переброшен в Даллас, Джон Кеннеди пытался начать вывод войск из Вьетнама. Но ему мешали как военные чиновники, так и его поспешная поддержка государственного переворота против южновьетнамского правительства.

В начале лета Кеннеди уже не привлекал к обсуждению темы Вьетнама своих военных советников и советников из ЦРУ. Этот важный факт обнародовал много лет спустя помощник министра обороны Уильям Банди[52] в своей неопубликованной рукописи. По словам Банди, в начале своего последнего лета правления Кеннеди консультировался по Вьетнаму лишь с несколькими советниками из Госдепартамента и Белого дома, игнорируя представителей Министерства обороны, Объединенного комитета начальников штабов и ЦРУ{794}. Но это и не удивительно. Натянутые отношения между Кеннеди и сторонниками политики холодной войны уже достигли той точки, когда он предпочитал ни с кем не делиться своим мнением по спорным вопросам, и мог сделать исключение только для очень узкого круга друзей и то лишь спорадически. Оставив Пентагон и ЦРУ за пределами обсуждения вьетнамской темы, тем не менее он не старался их одурачить. Они знали, что он собирается уйти из Вьетнама. Они также понимали, что их исключили из круга лиц, участвующих в принятии других ключевых решений. В то же самое время, в начале лета 1963 г., помимо исключения Пентагона и ЦРУ из обсуждения вьетнамского вопроса, президент обошелся без них при подготовке своей речи в Американском университете и Договора о запрещении испытаний ядерного оружия. Причина была проста – Кеннеди знал, что вся военная верхушка и руководители разведок воспринимали в штыки его попытки прекратить холодную войну. Они хотели ее выиграть.

В Пентагоне Объединенный комитет начальников штабов всеми способами затягивал исполнение плана вывода войск из Вьетнама. Члены комитета использовали буддистский кризис в качестве обоснования приостановки исполнения майского распоряжения Макнамары о разработке конкретного плана по выводу тысячи военнослужащих до конца 1963 г. Они написали Макнамаре 20 августа, что «до момента снижения политической и религиозной напряженности, с которой пришлось столкнуться правительству Вьетнама, ни одно подразделение армии США не должно покинуть пределы Вьетнамской республики»{795}. По этой же причине члены Объединенного комитета начальников штабов настаивали на том, что «принятие окончательного решения о реализации плана вывода войск следует отложить до конца октября» (за месяц до убийства Кеннеди). Но Кеннеди и Макнамара ускорили этот процесс. Решение об выводе фактически было принято в начале октября.

Даже те чиновники Госдепартамента, с которыми Кеннеди консультировался по поводу Вьетнама, не всегда были на его стороне. В конце августа Аверелл Гарриман, вернувшийся с триумфом из Москвы с переговоров о запрещении испытаний ядерного оружия, и Роджер Хилсман, который теперь возглавлял направление дальневосточной политики, торопили с принятием решения о поддержке Соединенными Штатами переворота с целью свержения Зьема. В выходные, 24 августа, когда Кеннеди отправился в Хайянис-Порт, Хилсман вместе с помощником Гарримана и Кеннеди Майклом Форрестолом составил срочную телеграмму новому послу США в Сайгоне Генри Кэботу Лоджу. Телеграмма санкционировала поддержку США переворота, который готовили мятежные южновьетнамские генералы на случай, если Зьем откажется лишить власти своего брата Ню и невестку – мадам Ню.

Нго Динь Ню, казалось, стремился захватить управление страной. Его как никогда прежде жестокое подавление буддистских волнений на фоне заявлений мадам Ню, приветствовавшей самопожертвование буддистов, возмутило как вьетнамское, так и американское сообщество. Перед лицом неминуемого военного переворота текст телеграммы Госдепартамента можно свести в одно наиболее важное предложение: «Мы хотим дать Зьему разумную возможность лишить власти Ню, в противном случае готовы отказаться от дальнейшей поддержки Зьема»{796}.

По возвращении Кеннеди в Вашингтон Форрестол стал торопить его с подписанием телеграммы, заявляя, что все его советники ее уже одобрили (что, как оказалось, не соответствовало действительности), и президент дал разрешение на отправку. Затем генералы отказались от переворота. Однако своим поспешным политическим решением, о котором Кеннеди вскоре пожалел, но все же не отменил его, он поставил правительство в неудобное положение, оказав условную поддержку перевороту и при этом предоставив «разумную возможность лишить власти Ню».

В посольстве в Сайгоне Генри Кэбот Лодж интерпретировал это условие исходя из дипломатической стратегии, которую он разрабатывал с кем-то другим, но не с президентом. После его назначения Джоном Кеннеди и до своего переезда во Вьетнам Лодж активно консультировался со своим старым другом и работодателем Генри Люсом из Time о том, как он должен работать со Зьемом.

Своим решением искать помощь у Люса Лодж показывал, кому он по-настоящему предан. И это был не президент, который только что назначил его послом. Лодж встречался с представителем враждебного Кеннеди лагеря. Генри Люс был, прежде всего, давним союзником ЦРУ. По свидетельству Грэма Грина, журнал Люса Life помогал ЦРУ сделать «вьетнамских коммунистов» козлом отпущения в деле о террористических взрывах, устроенных ЦРУ в Сайгоне в 1952 г. Помимо того, что он был другом ЦРУ, Генри Люс был еще и врагом Кеннеди. Сразу после стального кризиса в апреле 1962 г. журнал Fortune (выпускаемый Люсом) в завуалированной форме посоветовал президенту от имени американской бизнес-элиты остерегаться «апрельских ид» за свою доминирующую роль в урегулировании кризиса{797}. Передовица Fortune была объявлением войны администрации Кеннеди от лица корпораций и скрытой угрозой лично президенту. Генри Люс и его медиаимперия выражали интересы одновременно корпораций, военных и разведки, которые хотели остановить Кеннеди. Для Генри Кэбота Лоджа консультация с Генри Люсом о том, как вести себя в качестве посла Кеннеди во Вьетнаме, походила на просьбу рассказать ему, как доставить президенту неприятности. Люс был рад услужить.

Он рекомендовал Лоджу читать статьи Чарльза Мора о Вьетнаме в Time. Лодж так и сделал. Его особенно впечатлил аргумент Мора, что предшественник Лоджа на посту посла Фредерик Нолтинг был «слишком слаб» в попытках заставить Зьема заняться реформами. Мор провел яркую аналогию, сравнив Соединенные Штаты и Зьема с «двумя подростками, играющими в “труса”, – летящими на скорости на своих хотродах с форсированным двигателем навстречу друг другу, пока кто-то не испугается и не свернет… Проблема состояла в том, что США выходят из игры быстрее, чем Зьем»{798}.

Лодж загорелся идеей сыграть собственную игру в «труса» со Зьемом. Он знал, что тот не мог даже и надеяться на то, чтобы обыграть Вашингтон. Соединенные Штаты обладали машиной сокрушительной силы по сравнению с зависимым от них правителем. Все, что Лодж должен был сделать, это отказаться иметь какие-либо дела с Зьемом, угрожать переехать его в завуалированной форме на фоне растущего американского политического и экономического давления и при этом самому не «струсить». Если бы гордость не позволила Зьему «струсить», то американская машина с Лоджем, держащим ногу на педали газа, должна была его переехать. Перебравшись в резиденцию посла в Сайгоне, Лодж использовал аналогию Мора об игре «в труса» в качестве основы для создания собственного пособия: «Темы разговоров посла Лоджа и президента Зьема»{799}.

Следуя телеграмме, полученной 24 августа, Лодж показал, насколько он не желает давать Зьему «разумную возможность лишить власти Ню». В ответ на полученные конкретные инструкции он сообщил в Госдепартамент:

«Поверьте, шансы Зьема, отвечающие нашим требованиям, практически равны нулю. В то же время, создавая их, мы даем шанс Ню предотвратить или блокировать действия военных. Такой риск, по нашему мнению, абсолютно не оправдан, так как Ню контролирует боевые силы Сайгона. Поэтому предлагаю обратиться с нашими требованиями напрямую к военным, не сообщая их Зьему»{800}.

Госдепартамент сразу же согласился на предложения Лоджа, усугубляющие и без того катастрофическую директиву. Уже в аэропорту Хайянис-Порта Майкл Форрестол сообщил президенту Кеннеди, что исполняющий обязанности госсекретаря Джеймс Болл, Аверелл Гарриман и Роджер Хилсман одобрили «поправку» Лоджа{801}, которая лишала Зьема какой-либо возможности предотвратить государственный переворот.

Кеннеди вернулся в Вашингтон в ярости, осознав, как его решение было извращено в прошедший уик-энд. «Это дерьмо необходимо остановить!» – в сердцах выпалил он{802}.

Майкл Форрестол заявил, что готов ответить за произошедшее и уйти в отставку. Кеннеди огрызнулся: «Уволить тебя – слишком просто. Теперь у тебя есть долг передо мной, поэтому ты немного задержишься»{803}.

Прежде чем вьетнамские генералы отказались от идеи государственного переворота, Лодж встретился с Зьемом 26 августа. Зьем демонстративно заявил новому американскому послу: «Надеюсь, что мы теперь больше не услышим сообщений о вмешательстве различных разведок США в дела Вьетнама».

Лодж ответил уклончиво: «Я только что приехал. Естественно, что я пока не обладаю всей информацией о том, что здесь происходит. Но я изучу этот вопрос»{804}.

На самом же деле, с момента своего приезда в Сайгон Лодж активно продвигал идею государственного переворота. Через давно работавшего во Вьетнаме сотрудника ЦРУ – полковника Люсьена Конейна – Лодж поддерживал постоянную связь с вьетнамскими генералами. Конейн знал большинство из заговорщиков уже много лет, со времен проведения им диверсионных операций против Вьетминя в середине 1950-х гг. под руководством Эдварда Лансдейла{805}. В течение следующих двух месяцев Лоджа не оставляло чувство досады от того, что он не мог, даже с помощью Конейна, заставить генералов ускорить подготовку переворота. Лодж не видел иных вариантов заставить Зьема вести себя по-другому. Он считал, что чем скорее произойдет переворот, тем лучше.

Кеннеди, наоборот, продолжал надеяться, что Зьем мог бы как-то отказаться от своей политики репрессий и убрать Ню, который скорее всего и был их инициатором. Через госсекретаря Дина Раска президент неоднократно призывал Лоджа проработать подобные альтернативные решения со Зьемом.

Раск направил Лоджу 28 августа телеграмму: «Мы до сих пор соглашались с вашей уверенностью в том, что Зьему ничего не следует говорить, но изменившиеся обстоятельства, включая его вероятную информированность о том, что что-то затевается, заставляет нас снова задать вопрос, видите ли вы целесообразность в последнем откровенном разговоре с ним, чтобы убедить его взять все управление страной на себя и полностью отстранить от власти чету Ню»{806}.

Лодж отверг предложение Раска: «Я считаю, что такой шаг бесполезен и мы не достигнем желаемого результата, а, наоборот, можем серьезно навредить себе, дав генералам повод сомневаться в решимости США и подозревать намеренную затяжку. Я считаю, что это неоправданный риск»{807}.

На следующий день Раск вновь написал Лоджу: «Цель данного сообщения – изучить вопрос о возможном разделении Зьема и четы Ню. Судя по вашей телеграмме, вы рассматриваете их как единое целое…» Раск отметил, что хотел бы услышать мнение Лоджа «о возможности продолжения переговоров со Зьемом, опираясь на ваши первые встречи с ним»{808}.

Однако Лодж не был настроен разговаривать с человеком, которого он считал своим дипломатическим врагом в игре в «труса». Он был преисполнен решимости реализовать свою стратегию против Зьема, идейным вдохновителем которой был Люс. В ответной телеграмме Раску Лодж прочитал лекцию госсекретарю (а через него и президенту) о том, что удаление четы Ню «руками Зьема невозможно. Последний будет против… Самый лучший способ – сделать это с помощью генералов, захватив управление государством целиком и полностью». Он заключил: «На сегодняшний день я не вижу возможности для дальнейших переговоров со Зьемом»{809}.

В другой телеграмме Лоджу от 3 сентября Раск еще раз настойчиво попытался вернуться к этому вопросу: «В сложившейся ситуации есть ощущение, что необходимо вести основные переговоры непосредственно со Зьемом и что вы должны настоять на первой встрече, как только, на ваш взгляд, возникнет благоприятный случай… Подчеркиваю, что мы склонны настаивать на организации данной встречи как можно быстрее»{810}.

И вновь Лодж отклонил полученные от президента распоряжения, ответив Раску: «Если я правильно понимаю инструкции, они основаны на совершенно ином понимании здешней ситуации и возможностей, отличном от моего и моих коллег»{811}. Лодж повторил, что он не намерен пока встречаться со Зьемом.

Кеннеди стало раздражать как упрямство Лоджа, так и собственный промах, когда он не прислушался к предупреждению своего брата Роберта по поводу назначения Лоджа послом. Благодаря этому у него теперь был не только упрямый южновьетнамский президент, но и столь же упрямый американский посол. Лодж даже не хотел провести обычную дипломатическую встречу со Зьемом. Кеннеди видел призрачность шансов на то, что Зьем отлучит чету Ню от власти или реформирует собственное правительство. Но президент в своих 11-часовых попытках добраться до Зьема преследовал еще одну цель, в достижении которой, как он понял, Генри Кэбот Лодж не собирался ему помогать. Он хотел спасти жизнь Зьема.

Для идеологов холодной войны Нго Динь Зьем становился отработанным материалом. Лидеры в Вашингтоне на какое-то время разделились на два лагеря по вопросу сохранения Зьема в качестве своего «демократического» руководителя страны на период Вьетнамской войны. Однако в результате катастрофических последствий репрессий Зьема в отношении буддистов оба лагеря были близки к достижению консенсуса. Стало понятно, что Зьем – некомпетентный политик и тиран и он должен уйти. На Кеннеди все сильнее давили со стороны либеральной части правительства – Госдепартамента – с требованием положить конец жестокому авторитарному правлению Зьема, организовав государственный переворот. В этом отношении главные сторонники переворота Гарриман и Хилсман неожиданно оказались на одной стороне с заместителем директора ЦРУ по планированию Ричардом Хелмсом.

Когда 24 августа Гарриман попросил Хелмса одобрить телеграмму Лоджу, поскольку директора ЦРУ Джона Маккона (сторонника Зьема) не было в городе, заместитель директора по планированию сделал это без каких-либо колебаний. Это прослуживший много лет в ЦРУ Хелмс, а не назначенный Кеннеди Маккон, руководил тайными операциями Управления, и в данном случае без информирования и контроля со стороны Маккона. Тот был номинальным главой управления оперативно-диверсионной деятельностью ЦРУ. Хелмсу не нужно было отстаивать свое мнение перед Макконом, когда речь шла об одобрении (содействии) ЦРУ переворота в Южном Вьетнаме. «Пришло время сделать решительный шаг», – заявил Хелмс Гарриману{812} в прямом противоречии с тем, что Маккон скажет Кеннеди по возвращении в Вашингтон. Но это был Хелмс, а не Маккон, кто в буквальном смысле заправлял всеми делами ЦРУ.

Кеннеди хотел спасти Зьему жизнь. Ему грозила опасность из-за надвигающегося военного переворота, который, словно паровой каток, набирал скорость не только в Южном Вьетнаме (где его активно подталкивал Лодж), но и с противоположных сторон в правительстве США в Вашингтоне. Будучи сенатором, Джон Кеннеди, как и Майк Мэнсфилд, помог Зьему прийти к власти в Южном Вьетнаме. Несмотря на деградацию политики Зьема с той поры, Кеннеди не хотел, чтобы его убили в результате переворота, особенно если этот переворот будет совершен благодаря попустительству со стороны президента США. Окруженный людьми, которым он не мог доверять, Кеннеди позвонил своему старому другу, чтобы с его помощью попытаться спасти Зьема.

Торби Макдональд[53] был самым близким другом Джека Кеннеди во времена учебы в Гарварде. Как и Кеннеди, Макдональд был ирландским католиком, вторым сыном в семье, спортсменом (капитаном футбольной команды Гарварда) и большим книголюбом. Торби был рядом с Джеком, когда тот тяжело болел. Он также помогал своему физически менее одаренному другу часами практиковаться в приеме передач на футбольном поле в Гарварде и в плавании на спине в крытом бассейне. Оба обладали острым умом. Они наслаждались компанией друг друга. Со временем они стали и товарищами по партии в Вашингтоне. В 1954 г. благодаря поддержке сенатора Джона Кеннеди Торберт Макдональд был избран членом Палаты представителей от штата Массачусетс. Когда Кеннеди стал президентом, Макдональд по-прежнему оставался его ближайшим другом в Конгрессе{813}. Именно к Торберту Макдональду, человеку, которому Кеннеди доверял больше всего после своего брата Роберта, президент и обратился за помощью, чтобы спасти жизнь Зьема осенью 1963 г.

Кеннеди поручил Макдональду отправиться в Сайгон, чтобы лично поговорить со Зьемом от имени президента. Макдональд должен был обойти ЦРУ, Госдепартамент и Генри Кэбота Лоджа и как можно скорее встретиться с президентом Южного Вьетнама, чтобы предпринять шаги, необходимые для спасения его жизни. Для сохранения тайны визита Макдональд должен был отправиться в Сайгон не на гражданском, а на военном самолете{814} – военные в правительстве Кеннеди по-прежнему поддерживали (хотя уже и в меньшей степени) правление Зьема. Подготовка миссии и самой поездки Макдональда проходила в условиях полной секретности, поэтому не существует каких-либо известных нам письменных официальных доказательств на этот счет. Биограф Кеннеди Герберт Пармет обнаружил этот неизвестный эпизод только после смерти Макдональда в 1976 г. О нем рассказала Пармету любовница Макдональда Элеонора Карни, которую тот обозначил в своей книге «Президентство Джона Кеннеди» (JFK: The Presidency of John F. Kennedy) только как конфиденциальный источник{815}. Ее рассказ подтвердили Торберт Макдональд – младший, с которым отец поделился историей о своей секретной поездке{816}, и помощник Макдональда Джо Крокен{817}. Помощник Кеннеди Майкл Форрестол также подтвердил данный факт, так как именно он инструктировал Макдональда перед поездкой{818}.

Как и хотел Кеннеди, Торберт Макдональд встретился со Зьемом. Он передал личную просьбу Кеннеди о том, чтобы Зьем лишил чету Ню какой-либо власти, а сам укрылся в американском посольстве в Сайгоне.

Макдональд предупредил Зьема: «Они собираются вас убить. Вам необходимо на какое-то время укрыться в американском посольстве, и вы должны избавиться от своей невестки и брата»{819}.

Зьем не сдвинулся с места.

«Он не сделает этого, – сообщил Макдональд президенту. – Он слишком упрям. Он просто отказывается это делать»{820}.

Пока Кеннеди пытался спасти жизнь Зьема, одновременно потворствуя заговору против него, Ли Харви Освальд устраивался на работу в Техасское школьное книгохранилище в Далласе. Он получил эту работу, позволившую ему занять стратегическую позицию прямо над кортежем президента благодаря подруге Марины Освальд Рут Пейн – домохозяйке со связями.

Не кто иной, как тайный агент ЦРУ Джордж де Мореншильдт, познакомил Рут Пейн с Ли и Мариной Освальд. Когда юрист Комиссии Уоррена Уэсли Либелер спросил Рут Пейн о том, упоминала ли Марина Освальд когда-либо о Джордже де Мореншильдте, Пейн ответила: «Именно так я с ней и познакомилась». Она рассказала, что их встреча с Мариной произошла на вечеринке в феврале 1963 г. в Далласе{821}. Де Мореншильдт помог организовать вечеринку у своего приятеля{822}. Рут Пейн пришла туда специально, чтобы познакомиться с Мариной. Изучавшая русский Рут хотела познакомиться с кем-нибудь для языковой практики{823}. Джордж де Мореншильдт привел на эту вечеринку Освальдов{824}. Часть вечера Рут Пейн провела с Мариной, практикуясь в использовании русского{825}. Давая показания в Комиссии Уоррена, де Мореншильдт отметил: «Я сразу заметил, что между миссис Пейн и Мариной завязались хорошие отношения»{826}. В продолжение своего знакомства с Освальдами Рут писала письма, звонила и заходила в гости, в первую очередь к Марине.

В конце апреля Рут убедила Марину пожить у нее пару недель в Ирвинге в пригороде Далласа, пока Ли «искал работу» в Новом Орлеане – тем летом, когда американская разведка сделала из него последователя идей Фиделя Кастро. Осенью Марина проводила больше времени у Рут Пейн, чем дома. Майкл Пейн, муж Рут, изначально поддержал эту идею. Впоследствии он оставил ее с двумя маленькими детьми и стал жить отдельно в собственной квартире. Когда Ли Освальд сообщил о том, что он устроился в Новом Орлеане, Рут с детьми отвезла Марину и ее 14-месячную дочь Джун в Новый Орлеан, вновь с одобрения и при финансовой поддержке Майкла Пейна.

К тому времени, когда Джордж де Мореншильдт в апреле 1963 г. исчез из жизни Освальдов, место де Мореншильдта в качестве спонсоров в Далласе заняли Рут и Майкл Пейн. Спонсорство де Мореншильдта санкционировало ЦРУ. За три часа до того, как он застрелился из дробовика (по версии следствия) в 1977 г. во Флориде, Джордж де Мореншильдт рассказал в интервью о том, что подружился с Ли Харви Освальдом с подачи агента ЦРУ в Далласе Уолтона Мура, с которым он регулярно встречался в течение многих лет{827}. В обмен на обязательство пасти Освальда де Мореншильдт попросил и получил в результате секретных переговоров контракт на сумму $285 000 с диктатором «Папой Доком» Дювалье, разрешавшим геологические изыскания на Гаити{828}. Хотя де Мореншильдт так и не занялся геологоразведкой на Гаити, на его банковский счет поступили $200 000{829}. Когда де Мореншильдт уехал из Далласа на Гаити в апреле (с остановкой в Вашингтоне для встречи с представителями ЦРУ и военной разведки){830}, его место заняли Рут и Майкл, далласские благодетели Освальдов.

Де Мореншильдт передал Освальдов Пейнам, как мяч при пробежке по краю поля. Когда началась игра в Далласе, Освальдов стал вести видный антикоммунист из числа белой эмиграции. Как только де Мореншильдт оставил далласскую операцию, перебравшись с помощью ЦРУ на Гаити, Освальды внезапно оказались в руках семьи квакеров-унитарианцев, членов Американского союза защиты гражданских свобод. Если бы это было эстафетой, одной из хитроумных передач в большой игре, ее ловкое исполнение было бы настолько успешным, что по окончании игры вряд ли кто-либо вспомнил бы эту очень важную передачу.

Тем не менее директор ФБР Эдгар Гувер, по всей видимости, заметил тайные параллели между де Мореншильдтами и Пейнами, обнародование которых могло угрожать авторитету Комиссии Уоррена. 23 октября 1964 г. Гувер написал письмо председателю Комиссии Уоррена Ли Рэнкину, призвав его не публиковать некоторые «отчеты и докладные записки ФБР, касающиеся Майкла и Рут Пейнов, Джорджа и Жанны де Мореншильдтов». Гувер предупредил Рэнкина: «Предоставление общественности информации о таких документах может иметь серьезные последствия для Комиссии»{831}.

Кем же были в таком случае Майкл и Рут Пейны?

В то время, когда Освальды оказались «под защитой» Пейнов, Майкл Пейн работал инженером-исследователем на оборонном предприятии Bell Helicopter в Форт-Уэрте (штат Техас){832}. В своих показаниях Комиссии Уоррена Пейн признал, что его работа предполагала допуск к закрытой информации, но утверждал: «Мне ничего не известно об уровне секретности»{833}. Однако Майкл Пейн не был обычным инженером Bell Helicopter. Его отчим, Артур Янг, с которым он работал ранее, был создателем вертолета Bell – факт, обнаруженный исследователями через 30 лет после убийства Кеннеди{834}. По своему происхождению Майкл Пейн был тесно связан с военно-промышленным комплексом.

Мать Майкла, Рут Форбс Пейн Янг, была связана с Алленом Даллесом. Происходившая из аристократической бостонской семьи Форбс, Рут Форбс Пейн Янг всю жизнь дружила с Мэри Бэнкрофт, работавшей бок о бок с Алленом Даллесом как агент в Швейцарии во время Второй мировой войны и ставшей его любовницей{835}. Мэри Бэнкрофт в одном из интервью рассказала, что она «знала мать Майкла Пейна, у которого жил Освальд. Это была Рут Форбс, моя очень хорошая подруга»{836}.

Когда Майкл Пейн давал показания Комиссии Уоррена, Аллен Даллес задал один достаточно «опасный» вопрос. Он спросил Майкла Пейна: «Этот господин Янг – ваш отчим?» «Да, это так», – ответил Пейн{837}. Даллес немедленно погрузился в молчание, предоставив юристу Комиссии продолжать допрос. У Аллена Даллеса было множество причин не задавать уточняющих вопросов об Артуре Янге. Такие вопросы, возможно, показали бы, что отчим Майкла – создатель вертолета Bell и достаточно известный человек в военно-промышленных кругах. Мать Майкла Пейна была еще более опасной территорией для Даллеса. О ней он ничего не спросил. Меньше всего Аллен Даллес хотел, чтобы всплыло то, что мать спонсора Освальда, которого они допрашивали, во времена войны была очень близкой подругой его любовницы, с которой он продолжал поддерживать тесную связь{838}.

Рут Хайд Пейн, жена Майкла и попечительница Марины Освальд, была дочерью Уильяма Эйвери Хайда. Отвечая на вопрос Комиссии Уоррена, Рут Пейн описала профессию своего отца весьма скромно: «Он – страховой андеррайтер. Он занимается разработкой особых условий договора»{839}. Уильям Эйвери Хайд в то время занимал руководящую должность в страховой компании, и ему был уготован важный пост в одной из государственных структур.

В октябре 1964 г., сразу после публикации отчета Уоррена с участием его дочери Рут в качестве ключевого свидетеля со стороны правительства (не считая Марины Освальд) о виновности Ли Харви Освальда в убийстве Джона Кеннеди, Уильям Эйвери Хайд подписал трехлетний контракт с государственным Агентством международного развития (USAID). С октября 1964 г. по август 1967 г. Уильям Эйвери Хайд был региональным консультантом по страхованию USAID на территории всей Латинской Америки{840}. Согласно должностной инструкции Хайд занимался предоставлением технической помощи от имени Госдепартамента США в создании страховых кооперативов в регионе. В то же время отчеты, составленные Хайдом во время его службы в Перу, Боливии, Эквадоре и Панаме, можно рассматривать в контексте того, что позднее директор USAID, бывший губернатор Огайо Джон Гиллиган, откровенно признал вспомогательной функцией ЦРУ:

«Когда-то многие отделения USAID [под эгидой Госдепартамента] были сверху донизу напичканы агентами ЦРУ. В агентстве было очень хорошо известно, кем были эти люди и чем они занимались… Идея заключалась в том, чтобы внедрить оперативников во все виды деятельности, которые у нас были за рубежом: правительственные, волонтерские, религиозные и прочие»{841}.

Если Уильям Эйвери Хайд действовал как «исполнительный агент ЦРУ»{842}, то его работа по внедрению дешевого страхования в латиноамериканских странах являлась прикрытием для сбора информации о людях, за которыми внимательно следило ЦРУ в неспокойные 1960-е гг. Хотя отчет об окончании служебных полномочий от 8 августа 1967 г. был отправлен Уильямом Эйвери Хайдом из Лимы (Перу) в подразделение USAID Госдепартамента США, как свидетельствует его титульная страница, копия доклада Хайда ушла также и в ЦРУ{843}.

Рут Хайд Пейн приходилась также младшей сестрой Сильвии Хайд Хоук, которая в 1963 г. жила в Фолс-Черч (штат Вирджиния). Спустя 30 лет после убийства Джона Кеннеди Национальный архив рассекретил записи службы безопасности ЦРУ на Сильвию Хайд Хоук. В них отмечалось, что в городском справочнике Фолс-Черч (штат Вирджиния) за 1961 г. Сильвия Хоук значилась как сотрудник ЦРУ. Записи также содержали предупреждение: «Поскольку известно, что в прошлом разведслужбы противника следили за подобного рода публикациями, следует предполагать, что указанный факт службы субъекта в ЦРУ известен и другим разведывательным организациям»{844}.

Тем не менее факт принадлежности Сильвии к ЦРУ к 1963 г. со стажем восемь лет{845} не был известен ее сестре, по крайней мере если верить показаниям самой Рут.

В сентябре 1963 г. Рут гостила в Фолс-Черч у Сильвии, чей дом был расположен недалеко от штаб-квартиры ЦРУ{846}. После посещения Сильвии и Джона Хоука в их гнездышке, свитом с помощью ЦРУ (как и его тесть, Джон работал на переднем крае – в USAID){847}, Рут отправилась в Новый Орлеан, чтобы встретиться с Освальдами. Оттуда Рут отвезла Марину обратно в Даллас, чтобы та могла уже более основательно устроиться в доме Пейнов, ожидая рождения второго ребенка. В октябре Рут устроила Ли Освальда на работу в Техасское школьное книгохранилище с видом на Дили-плаза.

Именно в такой последовательности событий в качестве фона окружной прокурор Нового Орлеана Джим Гаррисон допрашивал Рут Пейн в присутствии присяжных в 1968 г. Гаррисон спросил Пейн, выполняла ли ее сестра Сильвия в 1963 г. какую-либо работу, связанную с правительством США.

Пейн: Она работала… она что-то делала для G9, что же это… ну, это могла быть работа на правительство.

Гаррисон: Что она делала для правительства?

Пейн: Она специализировалась в психологии, один из моментов, который я помню, это составление тестов для проверки бедуинов, чтобы узнать, могут ли они быть хорошими бурильщиками на нефтяных скважинах. И все в таком роде.

Гаррисон: Вам известно, на какое именно правительственное агентство она работала?

Пейн: Нет, просто работала на правительство{848}.

Не имея доступа к правительственным документам, подтверждающим, что сестра Рут Пейн являлась сотрудником ЦРУ, Гаррисон спросил Пейн: «Вам известно, почему следственное досье на Сильвию Хайд Хоук по-прежнему имеет в архивах гриф “секретно”?»

Пейн: Нет, не знаю, а что, это действительно так?

Гаррисон: …Да, большая часть материалов до сих пор засекречена. Вы не знаете, почему это происходит? Кажется, для этого нет причин.

Пейн: Нет{849}.

В докладе Комиссии Уоррена говорится, что 14 октября 1963 г. «по совету соседа миссис Пейн позвонила в Техасское школьное книгохранилище, где ей сообщили об имеющейся вакансии. Она сказала об этом Освальду, на следующий день он прошел собеседование в книгохранилище и начал там работать 16 октября 1963 г.»{850}

Однако Комиссии Уоррена удалось также выяснить, что 15 октября, за день до того, как Освальд приступил к работе в Техасском школьном книгохранилище, на домашний номер Пейнов позвонил Роберт Адамс из Техасской комиссии по трудоустройству с предложением гораздо лучшего места для Освальда. Адамс сказал кому-то, ответившему по номеру Пейнов, что готов дать Освальду направление для постоянного трудоустройства в качестве грузоотправителя в Trans Texas Airways с зарплатой на $100 в месяц выше, чем предполагает временная должность в школьном книгохранилище. Адамс сообщил Комиссии Уоррена: «Я узнал от человека, который ответил на мой звонок, что Освальда нет дома. Я оставил сообщение, попросив этого человека передать, чтобы Освальд позвонил мне в Комиссию»{851}.

На следующее утро Адамс снова попытался позвонить Пейнам насчет более высокооплачиваемой работы. Он заявил, что «узнал от человека на том конце провода, что Освальда нет дома и что тот решил вопрос трудоустройства и уже вышел на работу»{852}. В итоге Адамс вычеркнул Освальда из списка претендентов на более высокооплачиваемую работу{853}.

Участливый юрист Комиссии Уоррена Альберт Дженнер пытался выяснить у Рут Пейн подробности об этой более перспективной работе. Сначала она отрицала, что вообще что-либо знает об этом, затем стала смутно вспоминать и наконец заявила, что узнала об этом от самого Ли.

Дженнер: Вы когда-нибудь слышали в разговоре или как-то еще от Марины или Ли о возможности принятия его или, по крайней мере, предложения ему работы в Trans-Texas на должность грузоотправителя с зарплатой $310 в месяц?

Пейн: Нет. В Далласе?

Дженнер: Да.

Пейн: Не помню такого. $310 в месяц?

Дженнер: Да. Это было как раз тогда, когда он получил работу в Техасском школьном книгохранилище.

Пейн: И ему точно предлагали такую работу?

Дженнер: Ну, я не скажу, что предлагали, но он мог бы получить через Техасскую комиссию по трудоустройству работу грузоотправителя с зарплатой $310 в месяц.

Пейн: Я действительно припоминаю, что кто-то такое говорил и что это было невозможно.

Дженнер: Расскажите, что вы об этом знаете. Вы слышали об этом в то время, о котором я говорил?

Пейн: Да.

Дженнер: Не могли бы вы в таком случае рассказать мне об этом?

Пейн: Я смутно это помню…

Дженнер: Как это стало известно?

Пейн: Насколько я помню, об этом сказал Ли.

Дженнер: И это было именно в то время, или когда-то еще…

Пейн: Это было тогда, когда он все еще был безработным.

Дженнер: И примерно в то время, когда он получил работу в Техасском школьном книгохранилище?

Пейн: Мне показалось, что он отправился в город с определенными надеждами на агентство по трудоустройству – то ли государственное, то ли частное агентство, я не уверена, – но потом сказал, что работу уже отдали другому, и что он пролетел.

Дженнер: Но это было…

Пейн: Это все, что я помню.

Дженнер: Из того, что он говорил вам и Марине?

Пейн: Да.

Дженнер: Но вы помните, что он обсуждал это?

Пейн: Я помню что-то такое. Я не помню упоминание именно этой работы{854}.

Роберт Адамс сделал следующий вывод из собственных попыток уведомить Освальда о работе в Trans Texas телефонными звонками домой Пейнам: «Я не знаю, сообщали ли ему о данной возможности, но в свете данных обстоятельств уверен, что нет»{855}.

Суд присяжных Нового Орлеана заслушал как показания Рут Пейн об Освальдах, так и показания Марины Освальд о Рут Пейн. Один из присяжных заседателей спросил Марину, продолжает ли она общаться с Рут (в 1968 г.).

Марина ответила: «Нет, она мне нравится, и я ценю то, что она сделала. Но Секретная служба предупредила меня, чтобы я больше не имела с ней дел». Марина сказала, что причиной, по которой ей советовали избегать Рут, стало то, что «она сочувствовала ЦРУ».

Тогда у нее спросили, не могла бы она уточнить, что именно рассказала ей Секретная служба о Рут Пейн и ЦРУ?

Марина: Похоже, что там у нее были друзья, и мне могло бы навредить, если бы люди узнали о связи между мной, Рут и ЦРУ.

Вопрос: Другими словами, у вас оставалось четкое впечатление о том, что она каким-то образом связана с ЦРУ?

Марина: Да{856}.

В результате успешной рекомендации, данной Рут Пейн Ли Харви Освальду для Техасского школьного книгохранилища и упущенной им возможности устроиться на более выгодную работу в Trans Texas Airways, Освальд приступил к обязанностям 16 октября 1963 г. в книгохранилище. Козел отпущения был на месте и в идеальной засаде. Это было за пять недель до того, как кортеж президента Кеннеди проследовал по Дили-плаза.

Глава пятая