Сайгон и Чикаго

В разгар Карибского ракетного кризиса министр иностранных дел Андрей Громыко услышал от Хрущева нечто совершенно неожиданное. Хрущев сказал: «Мы должны дать понять Кеннеди, что хотим оказать ему помощь»{857}.

По воспоминаниям Сергея, сына Хрущева, его отец колебался, прежде чем использовать слово «помощь» в ответ на просьбу Джона Кеннеди. Наконец произнесенное вслух, это слово заставило Хрущева задать самому себе вопрос: действительно ли он хочет помочь своему противнику?

Из своей секретной переписки с президентом США Хрущев знал, что они едины в понимании того, что находятся в одной лодке, и эта лодка – Ноев ковчег ядерного века. Хрупкая лодка в океане конфликта, в которой они живут вместе со всем человечеством, должна оставаться на плаву.

После короткого молчания, еще раз задумавшись над смыслом слова «помощь», Хрущев повторил удивленному Громыко:

«Да, оказать помощь. Теперь у нас общая цель – спасти мир от тех, кто толкает нас к войне»{858}.

В это благословенное мгновение Никита Хрущев, его новый союзник Джон Кеннеди и весь мир вместе с ними вышли из тьмы к рассвету.

К решению вывести советские ракеты с Кубы и, таким образом, помочь Кеннеди, Хрущева особенно подтолкнул отчет посла Анатолия Добрынина о его встрече с Робертом Кеннеди. Брат президента выглядел измотанным. По его глазам Добрынин понял, что Роберт Кеннеди не спал несколько суток. Роберт сказал Добрынину, что президент «не знает, как урегулировать ситуацию. Ястребы давят на него, настаивая на военной акции против Кубы, и президент находится в очень затруднительном положении… Хотя он и не хочет войны, помимо его воли может произойти необратимое. Вот почему президент просит о помощи в разрешении проблемы»{859}.

Следующая фраза Роберта Кеннеди звучала пугающе: «Если ситуация и дальше будет развиваться в том же духе, президент не уверен, что военные не свергнут его и не захватят власть»{860}.

Сергей описал размышления своего отца после прочтения доклада Добрынина: «Президент просил о помощи: так отец интерпретировал разговор Роберта Кеннеди с нашим послом. Тон беседы свидетельствовал, что промедление может стать фатальным. Температура в вашингтонском котле, по всей видимости, достигла опасной точки, и котел готов был взорваться»{861}.

Разделенные тысячами километров и конфликтом идеологий, Кеннеди своим призывом о помощи и Хрущев своим откликом признавали зависимость друг от друга и от мира. Внезапно они действовали сообща. Два врага, угрожавшие уничтожить мир, повернулись друг к другу в отчаянии и надежде. Вместо полного уничтожения они выбрали, по словам Хрущева, «общую цель – спасти мир от тех, кто толкает нас к войне».

В ответ на решение Хрущева помочь Кеннеди в Карибском кризисе Кеннеди помог Хрущеву, сделав программное заявление в своей речи в Американском университете, что в свою очередь привело к подписанию лидерами двух стран Договора о запрещении ядерных испытаний. Оба были готовы развивать сотрудничество. Ни один не хотел продолжения холодной войны.

Углубляющаяся разрядка отношений между Кеннеди и Хрущевым была тем общим контекстом, в котором разворачивался заговор с целью убийства Кеннеди. Политическим элитам Америки стало ясно, что президент их полицейского государства борется со своим коммунистическим оппонентом не столько за победу в холодной войне, сколько за ее окончание. С точки зрения полицейского государства президент стал предателем.

Осенью 1963 г. у Кеннеди, как и у Хрущева, открылось новое ви?дение. Кеннеди видел все во взаимосвязи с угрозой уничтожения, от которой он с советским премьером отступили прошлой осенью, и надеждой на мир, которая им открылась. Холодная война отступала. Пришло время надежды, и политика должна была служить этой надежде.

За два месяца и два дня до своей смерти, 20 сентября 1963 г., Кеннеди выступал перед Генеральной Ассамблеей ООН. Он воспользовался этой возможностью, чтобы вернуться к теме своей речи в Американском университете – проведению стратегии мира в рамках поступательного процесса.

«Обеспечение мира, – сказал он, – это ежедневный, еженедельный, ежемесячный процесс постепенного изменения воззрений, медленного разрушения старых барьеров, спокойного возведения новых структур. И каким бы незаметным ни казался этот процесс, он должен продолжаться»{862}.

Сложившуюся после подписания Договора о запрещении испытаний ядерного оружия ситуацию он определил как время огромной ответственности:

«Сегодня мы, возможно, добились передышки в холодной войне – но это не прочный мир. Договор о запрещении испытаний ядерного оружия – поворотное событие, но еще не начало новой эпохи. Нас не освободили от наших обязательств – нам дали возможность. И если мы не сумеем максимально использовать этот момент и этот импульс, если мы променяем наши вновь обретенные надежды и договоренности на новые стены и новые орудия вражды, если эта передышка в холодной войне приведет лишь к возобновлению, а не окончанию холодной войны, тогда будущие поколения будут в полном праве вынести нам обвинительный приговор. Но если мы сможем превратить эту передышку в период сотрудничества, если обе стороны смогут обрести новую уверенность и получить опыт реальной общей работы на благо мира, если мы сумеем быть столь же смелыми и дальновидными, контролируя смертоносное оружие, какими были, создавая его, тогда, несомненно, этот маленький шаг может стать началом долгого и плодотворного пути»{863}.

Кеннеди призвал Советский Союз присоединиться к Соединенным Штатам в выработке новых средств обеспечения безопасности:

«Я говорю руководителям Советского Союза и их народу, что для обеспечения полной безопасности каждой из наших стран нам нужно оружие гораздо сильнее, чем водородная бомба, сильнее, чем баллистические ракеты или атомные подводные лодки, и это оружие – мирное сотрудничество»{864}.

В качестве конкретного шага в осуществлении мирного сотрудничества он предложил совместную экспедицию на Луну, программу, в которой могли бы участвовать представители не только США и СССР, «но всех наших стран»{865}. Однако и американское, и советское военное руководство, ревностно охранявшие свои ракетные тайны, вряд ли встретили его идею с энтузиазмом. Кеннеди обращался к генералам и ученым по обе стороны фронта холодной войны Востока и Запада. Он знал, что объединение их ракетных технологий в мирном проекте помогло бы снять напряжение. Это было частью его повседневной стратегии мира.

В более широком контексте он предложил странам-соперницам превратить холодную войну в ее «моральный эквивалент»: «стремление не “похоронить” противника, а соревноваться на множестве полей мирных сражений, соревноваться в идеях, в производстве и в конечном счете соревноваться в служении всему человечеству… И в соревновании за лучшую жизнь весь мир может стать победителем»{866}.

В своей речи в Американском университете Кеннеди призвал американцев и русских признать ради всего человечества то самое главное, что их объединяет: «Если сейчас мы не можем покончить с нашими разногласиями, то можно, по крайней мере, сделать так, чтобы они не угрожали миру. Ведь нас в конечном счете объединяет как минимум то, что мы все живем на этой маленькой планете, дышим одним воздухом, растим наших детей с надеждой на лучшее будущее. И все мы смертны»{867}.

И теперь, выступая перед представителями всех стран, он снова противопоставил надежду на мирную преобразованную планету угрозе уничтожения:

«Никогда еще человек не обладал такими возможностями управлять своим окружением, побороть жажду и голод, победить нищету и болезни, покончить с неграмотностью и массовыми страданиями людей. В наших силах сделать нынешнее поколение лучшим в истории человечества – либо сделать его последним»{868}.

В заключение он предложил членам Организации Объединенных Наций принять участие в эксперименте по установлению мира: «Два года назад я говорил этому форуму, что Соединенные Штаты предложили заключить соглашение об ограничении испытаний ядерного оружия и были готовы его подписать. Сегодня этот договор подписан. Он не положит конец войнам. Он не устранит основные конфликты. Он не обеспечит свободу для всех. Но он может стать рычагом. Архимед, объясняя друзьям принцип действия рычага, сказал: “Дайте мне точку опоры, и я сдвину Землю”.

Я обращаюсь ко всем, живущим на планете: сделаем эту ассамблею государств той самой точкой опоры. И давайте посмотрим, сможем ли мы в выбранное нами время сдвинуть нашу Землю к справедливому и долгосрочному миру»{869}.

Произнеся эти слова, Джон Кеннеди тайно начал свой собственный и рискованный эксперимент по установлению мира. В тот же день Кеннеди сказал представителю США в ООН Эдлаю Стивенсону, что его помощнику Уильяму Эттвуду нужно попытаться «незаметно установить контакт» с представителем Кубы в ООН Карлосом Лечугой{870} и выяснить, заинтересован ли Фидель Кастро в диалоге с Джоном Кеннеди. Расчет был на то, что последует однозначный утвердительный ответ от Кастро, которому Хрущев настойчиво предлагал начать доверять Кеннеди. Хотя Кеннеди особо отметил, что ЦРУ не должно знать о его кубинской инициативе, Эттвуд позднее писал, что «ЦРУ из телефонной прослушки и слежки за Лечугой должно было иметь представление о том, что происходит»{871}. Эттвуд также сказал: «У меня нет сомнений, что если бы не убийство Кеннеди, мы бы наверняка пришли к переговорам, направленным на нормализацию отношений с Кубой»{872}. В сентябре 1963 г., спустя 11 месяцев после Карибского кризиса, деятельность Кеннеди приняла новое направление. Подписав с Хрущевым Договор о запрете испытаний ядерного оружия, теперь он пытался найти общий язык с другим своим противником, Фиделем Кастро, несмотря на связанный с этим очевидный риск.

Кеннеди и Хрущев, уже, казалось, выбравшие непроглядную тьму, повернулись и увидели свет. Они достигли соглашения, с помощью которого могли перед лицом всех стран показать пример поиска морального эквивалента войны – используя запрет на испытания ядерного оружия в качестве рычага, с помощью которого можно было сдвинуть планету к справедливому и долгосрочному миру. Благодаря тому, что Джон Кеннеди и Никита Хрущев вместе отказались от ядерной войны, теперь они располагали полномочиями для заключения мира. Но, окруженные решительно настроенными поборниками холодной войны, оба лидера не могли долго сохранять эти полномочия. Отпущенное им на достижение мира время подходило к концу.

Через неделю, 9 октября 1963 г., после того как Ли Харви Освальд начал работать в книгохранилище, откуда открывался вид на будущий маршрут президентского кортежа, старший сотрудник ФБР в Вашингтоне вывел Освальда из-под наблюдения федеральной системы, которая вот-вот должна была идентифицировать его как угрозу национальной безопасности. Сотрудника звали Марвин Гислинг. Он был супервайзером в занимавшемся советскими шпионами отделе в штаб-квартире ФБР{873}. Примечателен момент, который он для этого выбрал. Как заметил Джон Ньюман, анализируя в своей книге этот феномен, Гислинг «отключил сигнализацию буквально за секунду до того, как система среагировала бы на Освальда воем сирены»{874}.

Четырьмя годами ранее, в ноябре 1959 г., вскоре после того как Освальд угрожал в американском посольстве в Москве, что выдаст Советскому Союзу военные секреты США, ФБР выпустило рассылку, в соответствии с которой личное дело Освальда помечалось специальным знаком – «флажком». Всем оперативным отделам Бюро было разослано уведомление, в котором говорилось, что каждый сотрудник, получивший информацию об Освальде либо запрос на такую информацию, должен сообщить об этом в пятый отдел подразделения ФБР, занимавшегося борьбой со шпионажем{875}. Таким образом, Освальд попал в списки наблюдения всех отделений ФБР. «Флажок» был снят 9 октября 1963 г. без видимых причин, всего за несколько часов до того, как ФБР получило важную информацию по Освальду. Когда Марвин Гислинг снял пометку с дела Освальда{876}, он фактически отключил национальную охранную сигнализацию, которая неминуемо сработала бы после телеграммы ЦРУ о пребывании Освальда (или человека, выдававшего себя за Освальда) в Мексике.

С точки зрения тех, кто готовил покушение на Кеннеди, пометку ФБР сняли очень вовремя. Освальд должен был сыграть незаменимую роль козла отпущения в сценарии, требовавшем, чтобы им незаметно манипулировали вплоть до самого покушения. Забей ФБР тревогу, Освальда внесли бы в список лиц, представляющих оперативный интерес, что привлекло бы к нему пристальное внимание правоохранительных органов до визита Кеннеди в Даллас. Такое внимание к марионетке сделало бы сценарий покушения невозможным. Убирать имя Освальда из списка наблюдения нужно было немедленно. Его убрали.

Сирену должно было включить отправленное в ФБР 10 октября 1963 г. сообщение ЦРУ, в котором говорилось о контактах Освальда с советским посольством в Мехико{877}. Поскольку Освальда только что вычеркнули из списка особого внимания, сообщением ЦРУ от 10 октября удалось задокументировать его последний контакт с Советами таким образом, чтобы информация произвела эффект разорвавшейся гранаты после покушения, но до покушения Освальд должен был оставаться вне поля зрения спецслужб. Это была блестящая тактика манипулирования ФБР, продемонстрировавшая, насколько хорошо заговорщики знали и контролировали бюрократическую систему национальной безопасности. Джона Кеннеди убили люди, которые досконально знали структуру национальной безопасности и могли ей управлять по своему усмотрению.

Даже директор ФБР Эдгар Гувер подчинялся этой силе. Когда Гувер после убийства Кеннеди узнал, что Гислинг отменил надзор за Освальдом, он объявил Гислингу взыскание и оставил на испытательном сроке{878}. У нас нет доказательств, что Гувер сам каким-то образом распорядился убрать пометку с дела Освальда. Напротив, он, похоже, был сильно разозлен действиями Гислинга и гневно написал на приказе о взыскании: «Да сошлите этого парня в Сибирь!»{879} («Сибирью» в гуверовском понимании было детройтское отделение ФБР{880}.)

Комментарии Гувера свидетельствуют о том, что он не обладал всей полнотой власти в собственном ведомстве. Более влиятельные силы в комплексе национальной безопасности действовали через его голову. Мы уже видели еще один говорящий о многом комментарий, наспех написанный Гувером на служебной записке ФБР, темой которой было отслеживание операций ЦРУ на территории Соединенных Штатов. Заметно, что Гувер не слишком верил в то, что ФБР сможет избежать манипуляций ЦРУ. Он с сомнением написал: «О’кей, но надеюсь, вас не водят за нос. Не могу забыть ни то, как ЦРУ скрывало шпионскую деятельность французов в США, ни дезу насчет поездки Освальда в Мексику, и это только два примера их двойной игры»{881}.

Под «дезой» Гувер подразумевал дезинформирование ФБР – не историю, разыгранную для общественности, в соответствии с которой Освальд выставлял себя прокастровским активистом, но ложь, которую ЦРУ скормило ФБР – своим коллегам по разведывательной деятельности, создав более глубокое прикрытие. Что именно имел в виду Гувер?

Важную зацепку дало проводившееся сенатской комиссией в 1976 г. расследование деятельностских разведывательных служб. Комиссия Черча[54] обнаружила, что 16 сентября 1963 г. ЦРУ в служебной записке информировало ФБР, что «Управление рассматривает возможность бороться с деятельностью [Комитета за справедливость для Кубы] в иностранных государствах ‹…› ЦРУ также обдумывает вброс дезинформации, которая могла бы представить Комитет в невыгодном свете в районах, где он действительно пользуется определенной поддержкой»{882}.

Очевидно, что «иностранным государством» для вброса «дезинформации» ЦРУ была Мексика – недалеко от Нового Орлеана, где Ли Харви Освальд уже скомпрометировал Комитет за справедливость для Кубы своими летними выходками от его имени. Как мы знаем, Освальд или человек, называвший себя Освальдом, вот-вот должен был отправиться в свою знаменитую поездку в Мексику. Но, как предстояло узнать ФБР, поездка «Освальда» будет иметь куда более глубокую цель, чем компрометация Комитета за справедливость для Кубы.

На следующий день после получения ФБР дезориентирующего уведомления ЦРУ Освальд (или человек, выдававший себя за Освальда) стоял в очереди в консульстве Мексики в Новом Орлеане, чтобы получить туристическую визу. Прямо перед ним в очереди стоял агент ЦРУ Уильям Годе, тайно работавший на Управление больше 20 лет. Годе отправился в Мексику в то же время, что и Освальд{883}. Освальд, или его дублер, снова был под присмотром ЦРУ. Как мы уже знаем, ЦРУ стало писать на пленку разговоры «Освальда» с кубинским и советским посольствами. Очевидная цель заключалась не столько в дискредитации Комитета за справедливость для Кубы (легенда ЦРУ для ФБР), сколько в том, чтобы связать Освальда с Кубой и Советским Союзом и выставить всех козлами отпущения в будущем убийстве президента.

В таком случае Марвин Гислинг мог снять с дела Освальда «флажок» на основании лживого сообщения ЦРУ либо аналогичной служебной записки, которая не была рассекречена. Гислинг с легкостью мог купиться на преподнесенную ЦРУ информацию и решить, что Освальд просто работал в Мексике под прикрытием, чтобы скомпрометировать Комитет за справедливость для Кубы. Как оперативник ЦРУ, Освальд не входил в список наблюдения служб безопасности. Соответственно наблюдение отменили. Его инсценированный контакт с Советами теперь можно было задокументировать, чтобы после Далласа предъявить виновных, но задокументировать, не привлекая к Освальду внимания. В противном случае Далласа не случилось бы.

Несмотря на то, что Гувер распознал «двойную игру» ЦРУ, ФБР приняло ее правила, скрыв связь Освальд – Годе – ЦРУ. Освальд получил мексиканскую туристическую визу под номером 824085. После убийства Кеннеди ФБР заявило, что не может найти записей о владельце визы 824084. В 1975 г. с имени человека, получившего визу 824084, по ошибке сняли гриф секретности. Им оказался сотрудник ЦРУ Уильям Годе{884}.

Даже в собственной вотчине, в ФБР, известный своим авторитаризмом Гувер, когда дело дошло до организации заговора и последующего покрывательства, подчинился более высокому авторитету. Более могущественная организация контролировала ключевые механизмы во всем правительстве США. Одному из своих заместителей Гувер сказал: «Люди думают, что я всемогущий, но, когда дело касается ЦРУ, я не могу ничего»{885}.

В начале августа 1963 г. в Нью-Йорке прошел, как принято считать, первый организованный протест против американского военного присутствия во Вьетнаме{886}. Том Корнелл и Крис Кернс из Catholic Worker девять дней стояли в пикете перед манхэттенской резиденцией южновьетнамского наблюдателя при ООН. На их плакатах было написано: «Мы требуем положить конец американской военной поддержке правительству Зьема». На десятый день к Корнеллу и Кернсу присоединились еще 250 демонстрантов из Catholic Worker и других боровшихся за мир групп. Протестующих снимали для выпуска новостей ABC News{887}. Началось антивоенное движение – спустя три месяца после того, как Джон Кеннеди сказал Майку Мэнсфилду, что готовится к полному выводу американских военнослужащих из Вьетнама.

Это не значит, что президент опередил зародившееся в Америке движение за мир. Он просто сказал Мэнсфилду, что намерен покончить с военным вмешательством США. И все же его первый шаг к тому, чтобы фактически вывести войска, ненамного отстал от первой антивоенной демонстрации. Всего два месяца спустя, 11 октября 1963 г., он подписал президентский указ о выводе 1000 военнослужащих из Вьетнама, предусматривая в том же указе полный вывод к концу 1965 г.{888}

Но как президент Соединенных Штатов может остановить войну, когда практически весь его госаппарат, вся бюрократическая машина холодной войны хочет ее продолжать? Это была проблема, с которой Джон Кеннеди пытался справиться осенью 1963 г., словно тренер, пытающийся руководить во время игры командой, решившей во что бы то ни стало играть по своим правилам. Если команда Кеннеди вообще его слушала, то в вопросах войны и мира слушала вполуха.

Растущая изоляция президента от его аппарата была заметна по сопротивлению и прямому манипулированию, с которыми он начал сталкиваться и в своем ближайшем окружении. Даже более либеральные члены этого окружения не могли принять тех намеков на еретическую позицию Кеннеди по Вьетнаму, которые до них доходили. Как признавал Джон Кеннет Гэлбрейт, Кеннеди постоянно думал на несколько ходов вперед любого в своей администрации. И все же те, кто его окружал, понимали неприятную правду – их президент, тщательно скрывавший свои планы, действительно хотел уйти из Вьетнама и действительно был против сайгонского переворота, который часть из них проталкивала и который он поначалу нехотя санкционировал. Переворот, казавшийся им необходимой предпосылкой победы над коммунистами на поле боя, по мнению Кеннеди, мог только катастрофически ухудшить ситуацию. К их ужасу, выходило, что для Кеннеди битва в Юго-Восточной Азии, к которой они со всем пылом своего антикоммунизма готовились, уже была окончательно проиграна.

Аверелл Гарриман, например, который был доверенным лицом президента на переговорах в Москве по запрету ядерных испытаний, действуя заодно с Хилсманом и Форрестолом (а за кулисами – Хелмсом из ЦРУ), делал все возможное, чтобы вместе с Лоджем протолкнуть переворот в Сайгоне, переворот, в необходимости поддержки которого им поначалу удалось убедить Кеннеди. Вскоре к ним присоединился советник по вопросам национальной безопасности Макджордж Банди, который 11 сентября поддержал Лоджа, призывавшего в своей телеграмме убрать Зьема{889}. На этом этапе все они думали, убеждая себя и друг друга, что лучше своего президента знают, как выиграть войну, – и начинать следовало с переворота. Они надеялись, что президент, с их помощью, образумится. Никто из советников Кеннеди не рассматривал немыслимый вариант с выводом американских военных, если не считать Макнамару, который обсуждал такой вариант с президентом за закрытыми дверями, и Роберта Кеннеди, начавшего на ключевых совещаниях «поднимать вопросы». Но президент не только думал о немыслимом. Он выбрал немыслимое. Сейчас он пытался убедить своих советников.

Когда Кеннеди удавалось вырваться из душного вашингтонского круга, он прямо говорил людям, которым, на его взгляд, можно было доверять, о своем решении уйти из Вьетнама.

В мае, во время визита в Канаду, он обратился за советом по Вьетнаму к канадскому премьер-министру Лестеру Пирсону. Пирсон сказал, что Соединенные Штаты должны «убраться» и был поражен недипломатичной реакцией Кеннеди.

«Это глупый ответ. Все знают, что мы должны убраться, – сказал Кеннеди, игнорируя тот факт, что далеко не все в Вашингтоне разделяли такое мнение. – Вопрос в том, как нам убраться?»{890}

Как мы знаем, он с Макнамарой уже разработал сценарий вывода – осенью начать постепенный вывод войск и завершить процесс в 1965 г. Как обосновывать такой шаг политически, он еще не знал. Пирсон ничем не мог помочь в плане политической стратегии и сказал только то, что Кеннеди считал очевидным.

После того как президент рассказал Майку Мэнсфилду о планах полного вывода войск из Вьетнама после выборов 1964 г., он с грубой прямотой повторил ту же мысль своему старому другу, вашингтонскому корреспонденту теннессийской газеты и колумнисту Чарльзу Бартлетту[55]. Кеннеди сказал Бартлетту:

«У нас нет шанса остаться во Вьетнаме. У нас нет шанса навязать там свою волю. Эти люди нас ненавидят. Они вышибут нас оттуда при любом раскладе. Но я не могу отдать такую страну коммунистам и после этого рассчитывать на переизбрание»{891}.

Пирсон, Мэнсфилд и Бартлетт были не единственными, кто услышал заявление Кеннеди об отказе от войны, которую, по его убеждению, невозможно выиграть. После смерти Кеннеди лидер демократов в палате представителей Тип О’Нил любил рассказывать друзьям, как президент «в один из осенних дней 1963 г.» пригласил его в Овальный кабинет. Там они говорили «о ситуации в Конгрессе и о предстоящей поездке в Даллас, и Кеннеди пообещал, что будет выводить американские войска из Вьетнама после выборов»{892}.

Президент поведал о своем решении и старому приятелю и соседу по Хайянис-Порту. 20 октября 1963 г., во время своего последнего визита в Хайянис-Порт, Кеннеди сказал Ларри Ньюману: «Эта война во Вьетнаме не выходит у меня из головы, не дает покоя ни днем ни ночью. Первое, что я сделаю, когда меня переизберут, выведу американцев из Вьетнама».

Он снова признался, что в замешательстве из-за отсутствия политической стратегии для того, что уже решил сделать: «Как именно я буду это делать, в настоящий момент я не знаю, но это моя задача номер один – убраться из Юго-Восточной Азии. Мне следовало прислушаться к Макартуру. Мне следовало прислушаться к де Голлю.

Мы не намерены бросать наших парней в мясорубку на другом конце света. Я собираюсь вернуть этих ребят, потому что мы не будем ввязываться в войну, которую невозможно выиграть»{893}.

То же самое он сказал генералу Дэвиду Шупу, командующему корпусом морской пехоты и члену Объединенного комитета начальников штабов, которому Кеннеди больше всего доверял. Шуп укрепил убежденность Кеннеди в том, что Вьетнам – настоящая западня. Президент попросил генерала «ознакомиться с ситуацией в Юго-Восточной Азии на месте и дать заключение». Шуп так и сделал и сказал президенту: «Если мы не готовы бросить миллион человек в генеральное наступление, нам нужно вывести войска до того, как война выйдет из-под контроля»{894}.

Утром 11 ноября президент и генерал Шуп встретились в Белом доме и вместе отправились на Арлингтонское кладбище к Могиле Неизвестного Солдата, чтобы возложить венок. Взволнованный этим напоминанием о погибших в войнах американцах и находившийся под впечатлением от слов Шупа о миллионе человек, Кеннеди заявил генералу, что выводит войска США из Вьетнама. Как сказала в интервью Зола Шуп, вдова генерала Шупа, «Дейв пришел домой со словами “Я знаю, что Кеннеди уходит из Вьетнама”. А через две недели Дейв шел за гробом на Арлингтонском кладбище»{895}.

На следующий день после того как Кеннеди сообщил Шупу о своих планах, сенатор Уэйн Морс[56] пришел в Белый дом, чтобы обсудить с президентом проекты законов об образовании. Но вместо этого Кеннеди захотел поговорить о Вьетнаме – с Морсом, своим самым последовательным критиком по вопросу войны. Два-три, а то и пять раз в неделю Морс выступал в Сенате с нападками на позицию Кеннеди по Вьетнаму. Кеннеди пригласил Морса в Розовый сад, где ЦРУ не могло их прослушивать{896}. Там он ошарашил Морса, сказав: «Уэйн, я хочу, чтобы вы знали: вы абсолютно правы, критикуя мою вьетнамскую политику. Имейте это в виду. Я сейчас провожу глубокое исследование, которое подкрепляет вашу позицию по Вьетнаму. Когда я закончу, я хочу, чтобы вы уделили мне несколько часов и проанализировали ее, пункт за пунктом». Опешивший Морс спросил, понимает ли президент суть его возражений против американского присутствия во Вьетнаме. Кеннеди ответил: «Если я их еще не понял, я не пойму их никогда»{897}. Кеннеди убедился, что Морс его понял, и добавил: «Уэйн, я решил убираться из Вьетнама. Безоговорочно!»{898}

Но разуму, чтобы осуществить задуманное, нужны руки. Руки президента – это его администрация и государственная бюрократия в широком смысле. Как Кеннеди уже знал, когда доходило до конкретного выполнения его решения об окончании войны во Вьетнаме, административные руки отказывались ему подчиняться, особенно пентагоновские руки. Знал он и то, что для ухода из Вьетнама «после того, как я выиграю выборы», сейчас нужно убедить советников продолжать приводить в действие механизм вывода, который он запустил 11 октября, подписав меморандум NSAM 263.

Вот почему за день до отъезда в Даллас он отвел в сторону одного из своих несговорчивых советников по вьетнамской политике Майкла Форрестола. Кеннеди начал с заявления о том, что «шансы на победу США во Вьетнаме – один к ста»{899}, а затем сказал, чтобы Форрестол подготовил анализ американской политики – анализ, который сам Кеннеди уже вел, о чем откровенно говорил Морсу:

«Я хочу провести полный и очень глубокий анализ того, как мы оказались в этой стране, что мы думали, когда пошли на это, и что сейчас думаем о том, что можем сделать. Я даже хочу подумать о том, нужно ли нам там находиться»{900}.

С помощью этого «полного и очень глубокого анализа» Кеннеди старался привлечь на свою сторону не только Форрестола, но и все свое несговорчивое правительство. Президент должен был осторожно уговаривать правительство действовать в соответствии с его новым взглядом не только на СССР и Кубу, но и на Вьетнам. Сейчас Вьетнам казался ему самой неотложной проблемой.

Начиная с сентября не последней из помех было то, что посол во Вьетнаме Генри Кэбот Лодж не желал сотрудничать с Кеннеди и проталкивал идею переворота. После настойчивых призывов Кеннеди и Раска 9 сентября Лодж наконец встретился с Зьемом и предложил ему убрать из правительства его брата Ню и, соответственно, ослабить репрессии. Встреча не задалась, и высокомерное отношение Лоджа к Зьему не улучшило ситуацию. В своем отчете в Госдепартамент посол с пренебрежением отозвался о «средневековом мировоззрении» Зьема{901}. После провальной встречи Лодж вернулся к своей стратегии в игре «У кого раньше сдадут нервы», которую вел с вашингтонским ставленником, и отказался поддерживать диалог с Зьемом. Таким образом, южновьетнамскому лидеру оставалось либо подчиниться требованиям США, либо быть свергнутым в результате переворота, которого Лодж желал и который считал неизбежным.

Кеннеди настаивал на другом курсе. 17 сентября президент отправил Лоджу телеграмму под грифом «лично послу». Она должна была затормозить переворот, который Лодж и его соратники в Вашингтоне стремились ускорить:

«Мы не видим хорошей возможности для действий по смещению нынешнего правительства в ближайшем будущем. Поэтому, как убеждают ваши последние сообщения, в данный момент мы должны использовать все имеющиеся рычаги давления, чтобы обеспечить любые возможные, пусть даже самые скромные улучшения обстановки. Мы полагаем вероятным, что такие улучшения могут изменить ситуацию, по крайней мере в краткосрочной перспективе»{902}.

Затем Кеннеди снова призвал посла действовать больше как дипломат, а не организатор заговора, и попросил Лоджа включиться в серьезный диалог с Зьемом:

«Мы отмечаем ваше нежелание продолжать диалог с Зьемом до тех пор, пока у вас не будет что сказать более предметно, но по-прежнему верим, что беседы с ним являются по меньшей мере важным источником разведывательных данных и могут, как представляется, быть средством оказания определенного влияния даже в его текущем умонастроении… Мы, со своей стороны, видим большую доблесть в усилиях договориться даже с безрассудным человеком, если он следует курсу на столкновение».

Президент добавил, что, хотя этот вопрос имеет критическое значение, его телеграмму не следует воспринимать как приказ: «Мы повторяем тем не менее, что это вопрос, по которому вы сами должны составить мнение»{903}. Кеннеди, по сути, обращался к неуступчивому Лоджу, надеясь, что тот таким же образом обратится к неуступчивому Зьему. Не зная о выбранной послом стратегии отказа от диалога со Зьемом, Кеннеди разглядел проблему и ее решение: «Мы, со своей стороны, видим большую доблесть в усилиях договориться даже с безрассудным человеком, если он следует курсу на столкновение» – слова, которые относились к Лоджу в той же мере, что и к Зьему. Оба шли курсом на столкновение – как и желал Лодж. Но стратегия диалога (диалога в любых обстоятельствах), которая так помогла Кеннеди с его противником Хрущевым, ни к чему не привела ни в отношениях с его собственным послом в Сайгоне, ни, как следствие, со Зьемом.

В личном ответе президенту Лодж сразу отверг призыв к диалогу со Зьемом, вместо этого настаивая на собственной «политике молчания»: «Я соблюдаю политику молчания, которая, как мы имеем основания полагать, вызывает определенную обеспокоенность семьи и может создать у них настроение, нужное для того, чтобы пойти на некоторые уступки»{904}.

Однако больше всего Лоджа задело то, что в телеграмме президент сообщил о намерении послать во Вьетнам министра обороны Роберта Макнамару и генерала Максвелла Тейлора, председателя Объединенного комитета начальников штабов. Посол уверял, что Кеннеди тем самым сведет на нет игру Лоджа, заключавшуюся в дистанцировании от Зьема.

«Эффект от нее [политики молчания в отношении Зьема], несомненно, будет потерян в результате такого демонстративного жеста, как визит министра обороны и генерала Тейлора», – писал Лодж, имея в виду дипломатическую неизбежность встречи Макнамары и Тейлора со Зьемом{905}.

Главные госдеповские советники Кеннеди по Вьетнаму Аверелл Гарриман и Роджер Хилсман и его советник в Белом доме Майкл Форрестол были также встревожены президентским решением послать Макнамару и Тейлора во Вьетнам. Гарриман позвонил Форрестолу и сказал, что они с Хилсманом считают предложение президента «катастрофой», поскольку во Вьетнам посылают «двух противников нашей политики» содействия перевороту. Форрестол мрачно согласился{906}.

Но Кеннеди принял решение. Переворота, который его ближайшие советники по Вьетнаму в Госдепартаменте и посол в Сайгоне считали своей политикой и который президент, поддавшись их манипуляциям, поначалу одобрил, его политика не предусматривала. Впрочем, его политика не предусматривала и наращивания военного присутствия США до полномасштабной интервенции, которую с самого начала проталкивал председатель Объединенного комитета начальников штабов Максвелл Тейлор, а министр обороны Макнамара поддерживал до тех пор, пока Кеннеди ясно не обозначил свое сопротивление. Как в конечном итоге стало понятно, посылая Макнамару и Тейлора во Вьетнам с мандатом на вывод войск, Кеннеди прокладывал курс между архитекторами заговора слева и архитекторами войны справа (Ричард Хелмс из ЦРУ принадлежал к обоим лагерям), оставляя их за собой. У каждого лагеря была своя политика по Вьетнаму, и все они считали политику президента катастрофой.

В следующей телеграмме Кеннеди ответил на возражения Лоджа против визита Макнамары – Тейлора. Он писал, что Макнамара и Тейлор приедут в любом случае, чтобы выполнить важную задачу, которую он им поручил. «Мне этот визит крайне необходим», – решительно заявил он{907}.

«Крайне необходимая» задача Макнамары – Тейлора, по замыслу Кеннеди, состояла не только в том, чтобы предотвратить переворот, в котором были заинтересованы Лодж, Хелмс и даже более либеральные советники президента из Госдепартамента. Этот визит должен был заложить фундамент для начала вывода войск из Вьетнама этой осенью, в чем был заинтересован только Кеннеди.

Мы уже знаем, как плотно вросло ЦРУ в инфраструктуру правительства Южного Вьетнама. По словам бывшего шефа сайгонской резидентуры ЦРУ Уильяма Колби, к началу 1962 г. «у резидентуры были контакты и влияние по всему Вьетнаму, от парадного и черного хода президентского дворца до сельских общин, среди гражданских противников режима и командиров всех ключевых армейских частей»{908}. ЦРУ через свою ширму, Агентство международного развития, внедрило советников по меньшей мере в 20 из 41 провинции Южного Вьетнама{909}. К осени 1963 г., когда Джон Кеннеди пытался вытащить Соединенные Штаты из вьетнамской войны, ЦРУ по-крупному вложилось в продолжение войны под своим контролем.

Даже Пентагон оказался на втором плане по отношению к ЦРУ. Управление контролировало Вьетнам с 1954 г., когда привело к власти Зьема. Снабжая деньгами и инструкторами государственные силы безопасности Южного Вьетнама, ЦРУ было высшей «властью за троном». Оперативники ЦРУ занимали ключевые позиции в армиях США и Южного Вьетнама{910}. Кроме того, инструкторы ЦРУ обучали десятки тысяч вооруженных горцев из племени мео (точнее, хмонг). В результате продолжающегося проникновения в сайгонское правительство ЦРУ в 1963 г. фактически заправляло всем – о чем Зьем и его брат Ню знали и что вызывало их глубокое беспокойство. Их зависимость от ЦРУ, сменившаяся попытками сопротивления ЦРУ, была подводным течением под тонущим кораблем их государства.

О тайном контроле ЦРУ над Южным Вьетнамом заговорили американские журналисты. Колумнист New York Times Артур Крок начал колонку от 3 октября 1963 г. словами: «Деятельность Центрального разведывательного управления получает крайне негативное освещение в корреспонденции для американских газет, которая приходит из Вьетнама, и в статьях, написанных в Вашингтоне»{911}.

Крок отметил, что ЦРУ во Вьетнаме подвергается резкой критике «почти каждый день в сообщениях репортеров, поддерживающих тесную связь с критиками ЦРУ в администрации президента и заслуживших прекрасную репутацию достоверностью своих сообщений»{912}. В качестве показательного примера он назвал Ричарда Старнса, работавшего на медиакомпанию Scripps-Howard, статья которого в тот же день потрясла читателей Washington Daily News. В своей провокационной статье Старнс писал, что «безудержная жажда власти» ЦРУ во Вьетнаме стала угрожать их собственному правительству в Вашингтоне{913}.

В ответ на вызывающий тревогу захват власти во Вьетнаме Центральным разведывательным управлением посол Лодж попробовал использовать эту власть в собственных интересах, заключавшихся в свержении Зьема.

Лодж направил госсекретарю Дину Раску письмо 13 сентября 1963 г., в котором просил прислать в Сайгон опытного оперативника ЦРУ Эдварда Лансдейла, чтобы тот «сразу же взял в свои руки, под моим надзором, все действия США, связанные со сменой правительства в Южном Вьетнаме»{914}. Лоджу был нужен опыт Лансдейла в «смене правительств», чтобы способствовать, «под его надзором», осуществлению забуксовавшего переворота. Для того чтобы деятельность Лансдейла была эффективной, писал Лодж, он «должен располагать штатом сотрудников, и поэтому я прошу, чтобы его поставили во главе резидентуры CAS [Controlled American Source, «контролируемый американский источник», эвфемизм для ЦРУ] в посольстве, освободив от должности исполняющего в настоящий момент эти обязанности г-на Джона Ричардсона»{915}.

Хотя директор ЦРУ Маккон отклонил просьбу Лоджа о направлении Лансдейла, Ричардсон, который, по мнению Лоджа, был слишком близок со Зьемом, был отозван в Вашингтон, чего Лодж и добивался. Посол стал, по сути, главой резидентуры ЦРУ в Сайгоне. Теперь он мог напрямую контролировать Люсьена Конейна, посредника между ЦРУ и южновьетнамскими генералами – участниками заговора против Зьема{916}.

Стремление Лоджа организовать государственный переворот нимало не беспокоило руководившего тайными операциями ЦРУ Ричарда Хелмса, преследовавшего ту же цель. Когда Хелмс нашел союзников в госдеповских кругах, наседавших на Кеннеди в вопросе переворота, он сказал Гарриману: «Самое время нам браться за дело»{917}. Хелмс мог только приветствовать тот служивший дополнительным прикрытием для дел ЦРУ энтузиазм, с которым Лодж и Госдеп проталкивали сайгонский путч. Вольно или невольно Генри Кэбот Лодж, поддерживая заговор в Сайгоне, помогал раскрутить маховик заговора и в Вашингтоне.

Кеннеди продолжал ломать голову над вопросом: как начать вывод американских войск из Вьетнама, когда практически все военные и его советники ратовали за наращивание военного присутствия? Президент знал, что его ключевым союзником в Пентагоне был министр обороны Макнамара. Однако возможности Макнамары ограничивались из-за отсутствия желания сотрудничать со стороны высших военных чинов. Генералы целый год тормозили выработку плана вывода войск, который Кеннеди просил подготовить. Когда в мае 1963 г. Тихоокеанское командование вооруженных сил США наконец представило план вывода, Макнамаре пришлось отклонить предложенный график как рассчитанный на слишком долгий срок, как минимум на год больше, чем требовалось{918}. Когда же министр обороны приказал составить план ускоренного вывода, Объединенный комитет начальников штабов снова заартачился. Его члены написали Макнамаре 20 августа, что «пока политическая и религиозная напряженность, с которой сейчас сталкивается правительство Вьетнама, не ослабеет, никакие подразделения США не должны выводиться из Республики Вьетнам»{919}. Теперь генералы хотели отложить принятие любого решения по выводу до конца октября{920}.

Кеннеди, осознавая бессмысленность войны и растущее число погибших, решил, что он уже достаточно долго откладывал начало вывода войск из Вьетнама. Несмотря на давление Пентагона, который хотел эскалации военных действий, и Госдепа, который хотел организованного с помощью ЦРУ переворота, президент решил санкционировать вывод войск, при этом продолжая сдерживать сторонников переворота. Помочь ему должен был продуманный маневр с миссией Макнамары – Тейлора.

Когда 2 октября Макнамара и Тейлор вернулись из поездки во Вьетнам, президент Кеннеди уже знал, какие рекомендации будет содержать их доклад. Собственно говоря, изначально эти рекомендации принадлежали ему.

Пока Макнамара и Тейлор собирали во Вьетнаме информацию, они регулярно отправляли телеграммы с отчетами в США, генералу Виктору Крулаку[57]. В Пентагоне стенографисты и редакторы группы Крулака работали круглые сутки, компилируя из отчетов доклад. Как вспоминал один из авторов доклада, полковник Флетчер Прути, Крулак регулярно бывал в Белом доме для конфиденциальных бесед с Джоном и Робертом Кеннеди{921}. Президент и его брат диктовали Крулаку рекомендации, которые должен был содержать доклад Макнамары – Тейлора. Когда секретарши в офисе Крулака закончили печатать доклад, его переплели в кожу, самолетом отправили на Гаити и вручили возвращавшимся из Вьетнама Макнамаре и Тейлору. На борту самолета в Вашингтон они прочли доклад и утром 2 октября вручили его Кеннеди в Белом доме{922}. Джон Кеннеди принял содержавшиеся в докладе рекомендации, главной из которых был вывод из Вьетнама тысячи военнослужащих к концу года. Вывод этой тысячи в 1963 г. вместе с запланированным Кеннеди «выводом основной части американского контингента к концу 1965 г.» получил статус официальной политики правительства 11 октября 1963 г., после подписания президентом меморандума NSAM 263{923}.

Однако процесс был непростым. Вечером 2 октября Кеннеди собрал заседание Совета национальной безопасности (СНБ), чтобы обсудить доклад Макнамары – Тейлора. Завязалась, по словам Макнамары, «горячая дискуссия по поводу нашей рекомендации объявить от имени министерства о планах полного вывода вооруженных сил США до конца 1965 г., начав с вывода 1000 человек к концу текущего года… с начала дискуссии мы бились за нашу рекомендацию»{924}.

Неудивительно, что большинство членов СНБ были против вывода{925}. Президент не сразу решился предварить критически важными словами «к концу текущего года» фразу «Американская программа подготовки вьетнамцев должна продолжаться до момента, когда будет возможно вывести 1000 военнослужащих США». Колеблясь, он сказал: «Если мы не сможем это выполнить до конца года, нас будут обвинять в излишнем оптимизме»{926}.

Макнамара доказывал, что сроки необходимо указать: «Это одобрят сенатор Фулбрайт и все остальные, кто считает, что мы навечно увязли во Вьетнаме. Это продемонстрирует, что у нас есть план вывода»{927}. Кеннеди согласился, поскольку сроки преподносились как часть доклада, а не его собственный прогноз. Так, действуя в обход большинства в Совете национальной безопасности, он одобрил содержавшиеся в докладе рекомендации, автором которых был сам. Он согласился с Макнамарой и в том, что о плане вывода следует объявить публично после заседания – «увековечить его в камне»{928}. Когда Макнамара выходил из кабинета, чтобы сообщить журналистам из пресс-пула Белого дома о выводе войск, Кеннеди его окликнул: «И скажите им, что всех пилотов вертолетов это тоже касается»{929}.

Спустя девять дней он подписал NSAM 263, тем самым превратив в официальную политику рекомендации Макнамары – Тейлора о выводе «тысячи военнослужащих США к концу 1963 г.» и выводе «к концу 1965 г. ‹…› основной части американского контингента»{930}.

Но Кеннеди все еще не определил, как политически обосновать уход из Вьетнама. Хотя поступавшие оттуда доклады ЦРУ и военной разведки по-прежнему звучали оптимистично, президент видел сквозь их строки истину, прежде всего благодаря Макартуру, Гэлбрейту и Мэнсфилду. Истина заключалась в том, что, как он сказал Чарльзу Бартлетту, «У нас нет шанса остаться во Вьетнаме. У нас нет шанса навязать там свою волю»{931}.

Зная, что радужные донесения разведки, использующиеся для обоснования войны, лгали, он теперь, как опытный дзюдоист, использовал инерцию этих донесений для обоснования ухода из Вьетнама{932}. Кеннеди не позволял одурачить себя дезинформацией, которую ему подсовывали разведслужбы, – залив Свиней его многому научил. Он чувствовал, что теперь, когда он вывернул наизнанку назначение этих донесений в своих целях, тон разведданных может внезапно измениться. Если донесения станут более реалистичными, если в них замаячит угроза поражения, президенту нужно будет снова переиначить их, обернув аргументы в поддержку эскалации в пользу вывода войск. Теперь становится понятным внутреннее противоречие между согласием с Макнамарой в том, что правильным будет «увековечить в камне» стратегию выхода из конфликта, объявив о ней публично, и одновременными сомнениями в правильности такого решения, поскольку политическое обоснование такой стратегии может потребовать изменений в соответствии с изменившимися донесениями с поля боя.

Поэтому в NSAM 263 он «распорядился не делать официальных заявлений об осуществлении планов вывода 1000 американских военнослужащих до конца 1963 г.»{933} Однако с его согласия Белый дом уже сделал заявление о выводе после заседания 2 октября, о чем на первых полосах сообщили New York Times и тихоокеанское издание газеты для проходящих службу за границей военнослужащих США Pacific Stars and Stripes{934}. Более того, подписав NSAM 263, Кеннеди официально отдал распоряжение об осуществлении планов вывода войск. Но он предчувствовал, что ЦРУ и военные теперь будут стараться выбить политическую почву из-под его планов, изменив свои донесения. Поэтому президент с такой осторожностью высказывался о том, что он сделал и почему, – ведь приближался год выборов.

Кроме того, ему нужно было учитывать, что ранее он публично высказывался против вывода войск, который сейчас планировал, и потому ему стоило выражаться со всей возможной аккуратностью.

Кеннеди дал 2 сентября интервью журналисту и телеведущему Уолтеру Кронкайту. Кронкайт сказал: «Господин президент, единственная горячая война, которую в настоящий момент мы ведем, это, конечно, война во Вьетнаме, и у нас там совершенно очевидные трудности».

Первая часть ответа Кеннеди соответствовала политике по вьетнамскому вопросу, которой он придерживался в начале своего президентского срока. Он сказал: «Я не думаю, что до тех пор, пока сайгонское правительство не приложит больше усилий, чтобы завоевать народную поддержку, эту войну можно будет выиграть. В конечном счете это их война. Это они должны выиграть ее или проиграть. Мы можем им помочь, мы можем дать им вооружение, мы можем послать туда наших людей в качестве советников, но это они, вьетнамцы, должны выиграть войну с коммунистами»{935}.

Это и было изначально исходной посылкой Кеннеди: война во Вьетнаме – это война Южного Вьетнама с коммунистами, которую должны выиграть или проиграть вьетнамцы, а не Соединенные Штаты. «В конечном счете это их война». В октябре он будет последовательно использовать эту посылку в логике NSAM 263 как основу для ухода США из Вьетнама.

Кеннеди сказал, что войну не выиграть без серьезных реформ со стороны сайгонского правительства, направленных на завоевание поддержки народа. Ни Зьем, ни его авторитарные преемники не допустят таких реформ, и этот политический факт также мог служить основанием для вывода войск.

Однако Кеннеди не сказал Уолтеру Кронкайту того, что он сообщил Ларри Ньюману, своему соседу в Хайянис-Порте, 20 октября, спустя девять дней после подписания NSAM 263: «Я собираюсь вернуть этих ребят, потому что мы не будем ввязываться в войну, в которой невозможно выиграть».

Фактически 2 сентября, твердо повторив «Это их война, не наша», Кеннеди, подстраховываясь, сказал Кронкайту, что он против вывода: «В конечном счете это сам народ Вьетнама и его правительство должны победить или проиграть в этой борьбе. Все, что мы можем сделать, – это оказать помощь, и мы очень ясно даем это понять, но я не согласен с теми, кто говорит, что нам следует уйти. Это было бы большой ошибкой»{936}.

Он дистанцировался от людей, которых охарактеризовал в выражениях, относившихся, выйди правда наружу, прежде всего к нему самому: «Я знаю, людям не нравится, что американцы участвуют в такого рода борьбе. 47 американцев погибли в ходе боевых действий, но это очень важная борьба, хотя она и ведется столь далеко»{937}.

47 американцев, погибших во Вьетнаме (на самом деле к тому моменту погибло уже около 170 человек){938}, были той движущей силой, что стояла за решением Кеннеди о выходе из войны, бессмысленность которой росла с каждым днем.

Однако в интервью Уолтеру Кронкайту[58] он постарался дистанцироваться от тех, кому «не нравится, что американцы участвуют в такого рода борьбе». Он знал, что среди этих людей он сам. Он пришел к пониманию, что «такого рода борьба» – это война в Юго-Восточной Азии, в которой невозможно выиграть. Его утверждение, что он не согласен с уходом из Вьетнама и что такой уход был бы большой ошибкой, носило защитный и, мягко говоря, вводящий в заблуждение характер. Начиная с прошлой весны он не раз говорил друзьям, что не только согласен с выводом войск, но и планирует такой вывод. Беседуя с Кронкайтом, Кеннеди знал, что примет решение, которое вызовет острые вопросы, но не был готов заранее признаться в этом на национальном телевидении.

Неделю спустя в интервью двум другим тележурналистам, Чету Хантли и Дэвиду Бринкли[59], он снова отрекся от стратегии ухода, которую планировал: «Я думаю, нам следует остаться [во Вьетнаме]. Нам следует использовать наше влияние самым эффективным образом, но уходить не следует»{939}.

Подстраховываясь и делая публичные заявления, которые противоречили его убеждениям и его намерениям, Кеннеди сам копал яму, в которую рухнет план вывода войск после его убийства – дискредитированный исполнителями, похороненный правительством и замаскированный его публичными заявлениями, в которых он выступал против вывода. Когда спустя 30 лет NSAM 263 наконец рассекретили, скептики могли бы усомниться в подлинности этого документа, апеллируя к публичным заявлениям Кеннеди, сделанным всего за месяц до подписания меморандума.

В последние недели жизни, уже подписав NSAM 263 и начав тем самым проводить политику вывода войск, Кеннеди все еще колебался с выбором ее обоснования. Он опасался, что приказ о выводе будет воспринят, в контексте буддистского кризиса, только как форма давления на Зьема. Кеннеди продолжал сомневаться в достоверности докладов из районов боевых действий, как оптимистичных, так и пессимистичных. Из соображений краткосрочной политики он тянул с публичным объявлением своей позиции, пока не стало слишком поздно.

С ошибочного решения Кеннеди о назначении Лоджа послом начался путь по наклонной, к сайгонскому перевороту. После того, как под влиянием советников президент одобрил телеграмму от 24 августа, ему уже не удалось кардинально изменить политику благоприятствования заговору, да еще и поддерживаемую послом, который методично добивался своей цели.

Лодж пригласил на обед 14 сентября старого друга, влиятельного журналиста Джозефа Олсопа[60], в тот момент находившегося в Сайгоне. Лодж стал анонимным источником для сенсационной колонки Олсопа, «Очень гадкие дела», которая 18 сентября появилась в Washington Post и других газетах{940}. Олсоп утверждал, что Нго Динь Ню был всерьез заинтересован предложениями представителей Северного Вьетнама «начать переговоры [о прекращении огня] за спиной американцев», как сам Ню проговорился в интервью Олсопу. Ню поспешил возразить: «Об этом не может быть и речи»{941}. Тем не менее статья Олсопа оставила впечатление, что существует реальная возможность перемирия между Сайгоном и Ханоем, при условии, что сначала братья Нго выдворят Соединенные Штаты из Южного Вьетнама.

Колонка Олсопа содержала долю правды, как спустя годы подтвердил Мечислав Манели, польский дипломат, выступавший посредником между правительствами Северного и Южного Вьетнама. Контакты между Сайгоном и Ханоем носили осторожный и непрямой характер{942}. Ню специально распространял о них слухи, чтобы шантажировать правительство США. Его тактика сработала против него же, когда поощряемый Лоджем Олсоп использовал при написании «Очень гадких дел» распространяемые Ню слухи. Лодж знал, что статья Олсопа неизбежно усилит позиции сторонников заговора в Вашингтоне. Разумеется, в условиях холодной войны очень гадко выглядело, что правители клиентского государства, приведенные к власти Соединенными Штатами, сейчас готовы предать дело борьбы с коммунизмом.

ЦРУ знало, что подозрения о связях между Сайгоном и Ханоем еще сильнее толкали южновьетнамских заговорщиков к свержению Зьема. Генерал Тран Тхьен Кхьем сказал одному из сайгонских цэрэушников, что «генералитет ни при каких условиях не поддержит Ню, если тот сделает любой шаг к сближению с Севером или даже к нейтрализации a la Лаос»{943}. Генералы и ЦРУ знали, что в самом Лаосе «нейтрализация a la Лаос» была достигнута благодаря президенту Джону Кеннеди. Генералы заверяли своих союзников из ЦРУ, что шаги Ню к заключению такого рода мира, которого Кеннеди уже достиг с коммунистами в Лаосе, ускорили бы переворот в Южном Вьетнаме.

Лодж 19 сентября отправил Кеннеди телеграмму, в которой снова отклонил предложение президента «возобновить диалог» со Зьемом и Ню{944} (в действительности диалог никогда не начинался). Лодж писал Кеннеди, что такой диалог бесперспективен: «Говоря откровенно, я вообще не вижу возможности для существенных изменений». Лодж продолжал считать, что его молчание лучше, чем диалог: «Имеются признаки того, что Зьем – Ню несколько обеспокоены моим молчанием»{945}.

К этому моменту Кеннеди понял, что не может рассчитывать на то, что новый посол будет выполнять его желания. Поэтому он решил послать во Вьетнам Макнамару и Тейлора, двух противников переворота, чтобы оценить ситуацию и встретиться со Зьемом. Приезд Макнамары – Тейлора притормозил подготовку свержения Зьема, которую Лодж вел вместе с ЦРУ и генералами. Однако в то же самое время задачу президента саботировало письмо, тайно отправленное Лоджу Роджером Хилсманом, главным автором телеграммы от 24 августа. Письмо Хилсмана, датированное 23 сентября, передал Лоджу член делегации Макнамары – Тейлора Майкл Форрестол, который был советником Кеннеди, но союзником Хилсмана.

Отметив, что для доставки письма он «использует надежные руки Майка Форрестола», Хилсман писал Лоджу: «У меня сложилось впечатление, что все больше и больше народа в городе склоняются к нашей точке зрения [на заговор против Зьема] и что, если вы в Сайгоне и мы в [Государственном] департаменте не сдадим позиций, остальные также поменяют свое мнение. Как Майк вам расскажет, решительно настроенная группа здесь поддерживает вас от начала до конца»{946}.

Послание Хилсмана подтолкнуло Лоджа к саботированию замысла Кеннеди. Отправленное по тайному каналу письмо продемонстрировало, в какой изоляции оказался Кеннеди. Даже его советник по Дальнему Востоку Форрестол и его спецпредставитель по Вьетнаму Хилсман за спиной президента подталкивали Лоджа к тому, чтобы приступить к реализации переворота.

Кеннеди терял контроль над своим правительством. В начале сентября он обнаружил, что еще одно ключевое решение, имевшее отношение к перевороту, было принято без его ведома.

На совещании в Белом доме обсуждалось, продолжать или свернуть программу импорта товаров, поддерживавшую экономику Южного Вьетнама. Сворачивание программы Соединенными Штатами могло бы ускорить переворот.

Небрежно брошенное замечание Дэвида Белла, главы Агентства международного развития, остановило дискуссию.

– Нет смысла говорить о прекращении помощи поставками товаров. Я ее уже прекратил.

– Что вы сделали? – спросил Кеннеди.

– Свернул программу помощи.

– Кто, черт возьми, велел вам это сделать?

– Никто, – сказал Белл. – Это решение принимается автоматически. Мы так делаем каждый раз, когда у нас разногласия с правительством клиента.

Кеннеди встревоженно покачал головой.

– Господи, вы понимаете, что вы наделали?{947}

Он смотрел на Дэвида Белла, но видел реальность, которая была куда глубже. Кеннеди знал, что Агентство по международному развитию – это фасад ЦРУ. Управляющий агентства Дэвид Белл не пошел бы на «автоматическое» свертывание программы без одобрения ЦРУ. «Мы так делаем каждый раз, когда у нас разногласия с правительством клиента» могло служить политическим заявлением ЦРУ. Снимая Южный Вьетнам с довольствия, ЦРУ посылало сигнал не только своему самонадеянному ставленнику Зьему, но и генералам-заговорщикам, ожидавшим за кулисами такого сигнала. Но прежде всего сигнал предназначался человеку, который сейчас с изумлением смотрел на Дэвида Белла. Ему сообщили, кто контролирует ситуацию. И это был не президент.

Прикрыв программу импорта товаров, ЦРУ практически лишило Кеннеди возможности избежать переворота в Южном Вьетнаме. Прекращение помощи было условным сигналом для заговорщиков. В конце августа ЦРУ договорилось с южновьетнамскими генералами, что именно прекращение экономической помощи будет означать, что правительство США дает заговорщикам зеленый свет.

Решающая встреча описана в посвященной заговору книге Эллен Хаммер «Смерть в ноябре» (A Death in November). 29 августа на одобренной Лоджем и проходившей в обстановке полной секретности встрече Люсьен Конейн спросил у главы заговорщиков генерала Зыонга Ван Миня: «Что бы вы сочли доказательством того, что американское правительство действительно намерено поддержать ваш заговор?»

Минь ответил: «Пусть Соединенные Штаты прекратят оказывать экономическую помощь правительству Зьема»{948}.

Спустя 12 дней Дэвид Белл сказал Кеннеди, что фактически уже прекратил товарную помощь Зьему. ЦРУ таким образом послало генералам сигнал: «Готовьте переворот». Прекращение помощи стало официальным подтверждением того, что правительство США поддерживает заговор генералов.

Генералы все поняли. «По меньшей мере шестеро из генералов, готовивших мятеж, – писала журналист Маргарита Хиггинс, – говорили мне и не только мне, что урезание американской помощи было решающим фактом, который убедил их приступить к подготовке свержения режима Зьема»{949}. По словам генерала Миня, «урезание помощи развеяло все наши сомнения»{950}.

Генерал Тран Тхьен Кхьем, начальник штаба сухопутных войск, сказал: «Мы увидели в этом решении США сигнал – вьетнамским военным надо выбирать между американцами и Зьемом»{951}.

Учитывая, что сворачивание помощи – уже свершившийся факт, президенту оставалось либо ослабить экономическое давление на Зьема, что было бы воспринято как согласие Кеннеди с репрессиями Зьема против буддистов, либо позволить приостановке помощи постепенно сказываться на экономике и на правительстве Южного Вьетнама и, таким образом, шаг за шагом приближать смену режима.

С помощью доклада Макнамары – Тейлора Кеннеди пытался найти выход из трудного положения, в которое его поставили. Он одобрил рекомендации Макнамары и Тейлора о «золотой середине», компромиссе между безоговорочным примирением с остающимся на прежних позициях режимом Зьема, с одной стороны, и активным содействием перевороту – с другой. В теории компромисс, выбранный Кеннеди, состоял в том, чтобы применять только избирательные меры давления на Сайгон, с «возобновлением программы экономической и военной помощи в полном размере» «в зависимости от деятельности правительства Зьема»{952}. Однако более умеренную политику, которую пытался выбрать президент, практически перечеркнули ЦРУ своей отменой программы импорта товаров и Лодж, активно содействовавший заговору.

У Кеннеди еще оставалась слабая надежда, что с помощью постепенного воздействия приостановки помощи в сочетании с подлинными усилиями по проведению диалога можно убедить Зьема отменить репрессии против буддистов и тем самым предотвратить переворот. Показалось даже, что Зьем созрел для перемен, когда он, удивив своих критиков, решил пригласить в Южный Вьетнам Миссию ООН по сбору фактов по буддистскому кризису.

На совещании в Белом доме 5 октября Кеннеди особо подчеркнул, что ждет от Лоджа открытости в переговорах со Зьемом:

«Мы не должны рассматривать политические рекомендации [Зьему] как жесткий список требований, и этот пункт следует более четко обозначить в проекте инструкций [Лоджу]. Наиболее вероятным и желательным результатом любого давления со стороны США было бы побуждение Зьема серьезно поговорить с Лоджем о целом ряде нерешенных вопросов во взаимоотношениях между нашими странами»{953}.

В тот же день Кеннеди отправил Лоджу телеграмму, в которой предписывал ему «обеспечить достаточную гибкость, позволяющую США возобновить полную поддержку режима Зьема в любой момент, когда правительство США сочтет это уместным»{954}. Президент делал оговорку: «Мы не желаем сейчас предвосхищать вопрос о балансе или количестве действий, которые могут служить основанием для возобновления полномасштабного сотрудничества [с правительством Вьетнама]»{955}. Кеннеди оставлял решение этого вопроса за собой. Он не хотел, чтобы Лодж предъявлял южновьетнамскому лидеру «жесткий список требований», к чему был склонен посол.

Понимая, что Лодж представлял такую же проблему, что и Зьем, Кеннеди нехотя соглашался с тактикой молчания, на сохранении которой настаивал его упрямый посол, но выражал надежду, что Лодж будет готов при необходимости пойти на контакт с Зьемом:

«Ваша политика холодной вежливости [по отношению к правительству Вьетнама] с тем, чтобы вынудить Зьема прийти к вам, верна. Вам следует продолжать ее придерживаться. Однако мы понимаем, что она может не сработать и что в какой-то момент в будущем от вас может потребоваться обратиться к Зьему для обеспечения его понимания политики США в целом»{956}.

В инструкциях Кеннеди, отправленных Лоджу через госсекретаря Дина Раска, признавалось, что брат и невестка Зьема являются основным препятствием на пути к реформам в южновьетнамском правительстве. Любые конкретные реформы «вероятно, не будут иметь ощутимых последствий в отсутствие эффектного символического акта, который убедит вьетнамцев в подлинности реформ. На практике этого можно достичь только каким-то реальным снижением влияния четы Ню, которых считают, обоснованно или нет, символом авторитаризма».

Лодж встретил инструкции президента возражениями. В ответной телеграмме он писал Раску: «Ограничение роли четы Ню выглядит нереалистичным… Мы не можем убрать Ню ненасильственными методами против их воли»{957}.

Урегулирование политического кризиса путем переговоров со Зьемом представлялось послу абсолютно безнадежным: «То единственное, чего по-настоящему хотят США – удалить Ню или ограничить их власть, – исключено»{958}.

Однако на самом деле и большинство в правительстве США, и Лодж в частности, хотели другого. Основную часть своей телеграммы от 7 октября Лодж посвятил изложению главной причины, по которой он считал, что Зьема и его властного брата следует в любом случае отстранить от власти. Дело было не в буддистском кризисе, но в чем-то более тревожном: «Ню фактически говорит, что он может – и хотел бы – обойтись без американцев. Ему нужны только несколько вертолетных частей и деньги. Но он определенно не хочет присутствия американских военных, которые, по его словам, абсолютно неспособны вести партизанскую войну»{959}.

Самым существенным, по мнению Лоджа, было то, что Зьем и Ню опасно близки к тому, чтобы сделать то, что месяцами угрожали сделать, – попросить правительство США вывести свои войска из Вьетнама.

Лодж заканчивал свои возражения, проводя зловещую связь между просьбой о выводе войск и переворотом: «Нам следует рассмотреть растущую вероятность поступления просьбы о выводе войск. Начало вывода может спровоцировать переворот»{960}.

Лодж загнал Кеннеди в угол. В тот самый момент, когда Кеннеди негласно давал отмашку на начало вывода войск из Вьетнама, Лодж предупреждал его о том, что просьба Зьема и Ню о выводе может спровоцировать переворот, которому содействовал он сам.

Всего за пять дней до телеграммы Лоджа в Washington Daily News вышла будоражащая статья Ричарда Старнса о «безудержной жажде власти» ЦРУ во Вьетнаме. Старнс приводил слова «очень высокопоставленного американского чиновника» в Сайгоне, который «сравнивал наращивание влияния ЦРУ со злокачественной опухолью и добавлял, что он даже не уверен в том, что Белый дом сможет продолжать контролировать ЦРУ»{961}. Президент Кеннеди внимательно прочел статью. Он был так обеспокоен, что 2 октября принес газету на заседание Совета национальной безопасности и спросил у его членов: «Что нам сказать [в публичном заявлении] о статье с нападками на ЦРУ, которая появилась в сегодняшней Washington Daily News?»{962} Кеннеди решил, что лучше не говорить ничего{963}, но статья произвела на него огромное впечатление. Старнс также цитировал безымянного американского чиновника в Сайгоне, который говорил о возможном заговоре ЦРУ в Вашингтоне. Чиновник пророчески, за месяц до убийства Джона Кеннеди, сказал: «Если в Соединенных Штатах когда-нибудь случится что-то вроде “Семи дней в мае” [роман, описывающий захват военными власти в США], переворот устроит ЦРУ, а не Пентагон»{964}. В свете полученной через пять дней телеграммы Лоджа президент мог задуматься, а не был ли этот неназванный американский чиновник Генри Кэботом Лоджем?

Могла ли телеграмма Лоджа, в которой он предупреждал Кеннеди о том, что начало вывода американских войск из Вьетнама может спровоцировать переворот в Сайгоне, содержать намек и на переворот в Вашингтоне?

Пытаясь получить контроль над вьетнамской политикой собственного правительства, Кеннеди обнаружил, что снова борется с Центральным разведывательным управлением. Когда Агентство международного развития, служившее прикрытием для деятельности ЦРУ, переиграло Кеннеди, президент столкнулся с одним из свидетельств невидимого контроля, установленного ЦРУ во Вьетнаме. На этом конкретном примере Кеннеди мог увидеть, что происходит. Он знал, что Агентство международного развития – прикрытие для ЦРУ.

Но у ЦРУ были и не столь очевидные прикрытия. Ричард Старнс в своей статье приводил и другие примеры того, как ЦРУ властвовало во Вьетнаме. Из того, что президент принес эту статью на заседание Совета национальной безопасности, можно понять, насколько серьезно он воспринял следующее описание деятельности ЦРУ во Вьетнаме:

«“Призраки” ЦРУ, как называют секретных агентов, настолько глубоко проникли во все слои американской общины в Сайгоне, что у американцев, не имеющих отношения к ЦРУ, началась паранойя.

Американец, старший офицер с отличным боевым опытом, раздраженно говорит о “том человеке в сайгонском штабе, что носит полковничий мундир”. Мой собеседник имеет в виду, что этот человек – агент ЦРУ и непонятно, чем он занимается в американском военном штабе, если не шпионит за другими американцами…

Всего несколько человек, кроме [главы сайгонской резидентуры Джона] Ричардсона и его непосредственных помощников, знают фактическую численность сотрудников ЦРУ во Вьетнаме, однако в разговорах часто упоминают цифру в 600 человек. Многие – секретные агенты, известные только паре своих коллег-призраков…

“Призраки в Информационном агентстве США, в Оперативной миссии Соединенных Штатов, в каждой составляющей американской официальной и деловой жизни во Вьетнаме”, – сказал один чиновник, предположительно не являвшийся призраком.

“Они представляют огромную власть и абсолютно никому неподотчетны”, – добавил он»{965}.

Как удалось ЦРУ к осени 1963 г. внедрить тайных агентов во все ветви государственной власти США в Сайгоне?

Ответ на этот вопрос открывает дорогу к пониманию убийства Джона Кеннеди, поскольку процесс, с помощью которого ЦРУ получило Вьетнам в свое распоряжение, был частью более масштабной проблемы, с которой Кеннеди столкнулся в Вашингтоне. Пока президент боролся за то, чтобы его новая политика мира возобладала над заключавшимися в борьбе с коммунизмом приоритетами ЦРУ, Управление, это чудовище, зародившееся в глубинах холодной войны, продолжало отращивать новые щупальца, чтобы его остановить. В Вашингтоне, как и во Вьетнаме, ЦРУ внедрило своих агентов во все ветви правительства. С помощью этих расползшихся щупалец Управление продвигало свою политику и подрывало политику Кеннеди, как в случае с приостановкой программы импорта товаров, инициировавшей переворот. Эдгар Гувер знал, что в его ведомстве ЦРУ просочилось на уровень принятия решений (что позволило ЦРУ в решающий момент в октябре убрать пометку FLASH в досье Освальда). Как могли эти тайные щупальца ЦРУ срастись с другими частями правительства?

Одним из тех, в чьи обязанности входило наблюдение за прорастанием щупалец, был полковник Флетчер Прути. Он возглавлял отдел, занимавшийся инфильтрацией. В 1955 г. командование ВВС приказало полковнику Лерою Флетчеру Прути[61], кадровому офицеру сухопутных войск, а затем ВВС, участнику Второй мировой войны, создать в Пентагоне отдел для обеспечения военной поддержки тайных операций ЦРУ. Так Прути стал директором пентагоновского «Отдела координационных центров для ЦРУ»{966}.

Фактически этот отдел создал директор ЦРУ Аллен Даллес. В 1950-е гг. Даллес нуждался в военной поддержке своих тайных операций на фронтах холодной войны. Кроме того, Даллес хотел полной секретности для своих проектов и абсолютной автономии для себя. Работа Прути состояла в том, чтобы обеспечивать деятельности Управления в различных ветвях вашингтонской бюрократии поддержку и надежную крышу Пентагона. Даллес обозначил метод, которому Прути должен был следовать. «Мне нужен координационный центр, – сказал Даллес. – Мне нужен отдел, который получит допуск, позволяющий делать то, что мы должны сделать; отдел, который очень, очень хорошо нас понимает; и наконец, отдел, у которого есть доступ к информационной системе Пентагона. Но эта система не будет знать, кто направил запрос – они должны думать, что запрос идет от министра обороны. Они не должны понимать, что запрос идет от директора ЦРУ»{967}.

Даллес поручил Прути создать сеть нижестоящих отделов во всех родах войск, а затем во всех частях правительства США. Каждый отдел подчинялся допущенному сотруднику ЦРУ. Этот сотрудник получал приказы непосредственно от ЦРУ, но работал под прикрытием конкретного отдела и ветви государственной власти. Такое «скрещивание», как сказал Прути спустя несколько десятилетий в интервью, привело к созданию паутины тайных представителей ЦРУ «в Госдепартаменте, в Федеральном управлении гражданской авиации, в Таможенной службе, в Министерстве финансов, в ФБР и по всему правительству – до самого Белого дома… Затем мы начали ставить туда людей, которые, как думали эти службы, работали в Министерстве обороны. Но на самом деле это были наши люди, из ЦРУ»{968}.

Как следствие, в начале 1960-х гг., когда Кеннеди стал президентом, ЦРУ имело тайную команду своих сотрудников на всех уровнях правительства США. Эти люди были подотчетны только главе ЦРУ Аллену Даллесу. Когда Кеннеди уволил Даллеса, во главе этой невидимой команды стал заместитель директора ЦРУ по планированию Ричард Хелмс. Никто, кроме самого узкого «ближнего круга» в ЦРУ, даже не догадывался о существовании этой сверхсекретной разведывательной сети, тем более о личностях ее глубоко законспирированных высших чинов. «Координационные центры» ЦРУ, как их назвал Даллес, составляли могучее, незримое правительство в правительстве. Когда ЦРУ требовало помочь осуществлению своих тайных операций, назначенные Даллесом члены этого правительства действовали стремительно и подчинялись беспрекословно.

Будучи сыном американского посла в Великобритании и обладая многолетним опытом работы в палате представителей и сенате, Джон Кеннеди понимал, с какого рода силой столкнется как «президент перемен», старающийся идти своим путем. Но не нашлось никого, кто бы сказал ему, как широко раскинулись щупальца ЦРУ в правительстве США, проникая почти наверняка и в его собственную администрацию в Белом доме. В последние месяцы жизни Кеннеди знал, что ему противостоит внутренний враг. Однако этот враг был многочисленнее, чем президент мог себе представить.

Участвовавший в заговоре генерал Тран Ван Дон сообщил 24 октября Люсьену Конейну, что переворот неизбежен и произойдет не позднее 2 ноября{969}. Конейн и ЦРУ передали информацию Лоджу, а тот – в Госдеп.

В тот же день президент Нго Динь Зьем встречал в Сайгоне Миссию ООН по сбору фактов, прибывшую в Южный Вьетнам для расследования буддистского кризиса{970}. Члены миссии еще собирали информацию, когда Зьема убили{971}. Тогда же, 24 октября, президент Зьем пригласил посла Лоджа провести с ним день 27 октября. Зьем явно хотел что-то обсудить. Лодж принял приглашение{972}.

Госдепартамент направил телеграмму, поощряя Лоджа к предстоящему диалогу со Зьемом: «Приглашение может означать, что Зьем наконец решил обратиться к вам… Как вам известно, нам не хотелось бы упускать шансы проверить возможную готовность Зьема к конструктивным изменениям»{973}.

Беседа Лоджа со Зьемом обернулась очередной конфронтацией. В отчете Дину Раску посол сообщил, что от имени Соединенных Штатов сказал президенту Южного Вьетнама следующее: «Мы не хотим быть поставленными в крайне неловкое положение, потворствуя проявлениям тоталитаризма, которые противоречат нашим традициям и идеалам»{974}.

«Неоднократно, – писал Лодж, – я задавал ему вопрос: “Что вы предлагаете сделать для нас?” Каждый раз он отвечал пустым взглядом, либо менял тему, либо заявлял Je ne vais pas servir, что было бессмысленным. Он, должно быть, хотел сказать ceder вместо servir, что значит “Я не уступлю”. Он предупредил, что вьетнамцы – своеобразный народ и могут делать странные вещи, если они обижены»{975}.

Лодж бегло говорил по-французски. Несколько раз повторенное Зьемом Je ne vais pas servir, «я не буду прислуживать», казалось Лоджу бессмысленным не потому, что он не понимал французского, а потому что он не понимал Зьема. Зьем отказывался в принципе служить американским интересам – а делать это, как он думал, приказывал ему надменный американский чиновник Генри Кэбот Лодж. На раз за разом повторявшийся вопрос «Что вы предлагаете сделать для нас?» Зьем совершенно искренне отвечал: «Я не буду прислуживать». Он не собирался раболепствовать перед американцами.

Лодж был убежден, что Зьем «просто невероятно упрям», как он ранее писал в докладе Раску. Лодж вел себя как плантатор с Юга, увольняющий строптивого черного издольщика «за упрямство». Поэтому Лодж и подумал, что Зьем должен быть сказать «я не уступлю», а не «я не буду прислуживать». Лодж, в рамках своей стратегии «У кого первым сдадут нервы», или сценария лобового столкновения, был готов иметь дело с упрямством Зьема, но не с его принципами. Он думал, что американский ставленник «просто невероятно упрям» и не собирается отказываться от «проявлений тоталитаризма, которые противоречат нашим традициям и идеалам».

Однако в действительности Зьем готовился к отходу от прежней политики, что продемонстрировало неожиданное приглашение миссии ООН по сбору фактов. Тем не менее он отказался безоговорочно подчиниться имперским интересам Америки, которую представлял Лодж. Он мог даже выпроводить американцев из Вьетнама, чего опасался Лодж. Зьем отказывался быть слугой-вьетнамцем, покорно исполняющим пожелания Лоджа. Вот почему он сказал, что вьетнамцы могут делать странные вещи, если они обижены (в этом отношении Зьем все больше напоминал Хо Ши Мина), – и Лодж снова не сумел его понять. Он подумал, что Зьем все время говорит о том, что не уступит, и не понял, что на кону стояло нечто большее.

Даже в описании их диалога, которое приводил сам Лодж, Зьем как раз говорил более по делу. Зьем без околичностей заявлял: «ЦРУ организует тайный заговор против правительства Вьетнама».

Лодж, который руководил контактами ЦРУ с генералами, готовившими заговор против Зьема, ответил (надо полагать, с каменным лицом): «Предоставьте мне доказательства ненадлежащих действий любого сотрудника правительства США, и я обещаю, что он покинет Вьетнам»{976}.

В конце своего доклада Лодж написал, что сама по себе беседа со Зьемом «дает немного оснований надеяться, что [его точка зрения] начнет меняться»{977}.

Что более важно, беседа давала мало оснований надеяться, что точка зрения Лоджа на Зьема начнет меняться. Это потребовало бы радикальной смены убеждений Лоджа – ибо переворот, который он так стремился претворить в жизнь, должен был вот-вот начаться.

В среду, 30 октября, четыре генерала-заговорщика – Минь, Дон, Динь и Кхьем – тайно встретились в закрытом клубе в Чолоне, китайском квартале Сайгона. На встрече они пришли к окончательному решению – осуществить переворот через два дня{978}.

В тот же день посол Генри Кэбот Лодж телеграфировал в Госдепартамент, что он, вопреки тому, что говорил президент Кеннеди, не думает, «что у нас есть возможность отсрочить переворот либо воспрепятствовать ему. [Генерал] Дон неоднократно ясно давал понять, что это внутреннее дело вьетнамцев. Для нас теоретически возможно передать Зьему информацию, представленную нам конфиденциально, и это, без сомнений, остановит переворот и сделает из нас предателей»{979}. Из того, что Лодж говорил о возможности стать предателем в глазах заговорщиков, а не Зьема, можно сделать вывод, что себя он уже считал послом при генералах.

Лодж прямо опроверг заявление Кеннеди, сделанное накануне на совещании в Белом доме: «Мы можем предотвратить переворот другими путями, помимо информирования Зьема о планах мятежных генералов. Мы можем что-то сказать генералам-заговорщикам, и это решительно не то же самое, что раскрыть их планы Зьему»{980}. Банди телеграммой сообщил Лоджу позицию Кеннеди{981}. Кеннеди настаивал на своей прерогативе блокировать переворот, обратившись к генералам. Лодж, будучи тем, кому бы пришлось к ним обратиться, утверждал, что пытаться бесполезно. Однако всего за два дня до этого Лодж сообщил, что генерал Дон разыскал его в сайгонском аэропорту, чтобы получить подтверждение того, что Люсьен Конейн из ЦРУ «уполномочен выступать от моего имени [и от имени правительства США]»{982}. Генералы нервничали и хотели в последнюю минуту гарантий, что Соединенные Штаты им не помешают, – что, как Кеннеди говорил Лоджу, он все еще мог сделать, несмотря на возражения Лоджа о невозможности такого вмешательства.

Генералы ясно осознавали, что Кеннеди уже твердо решил вывести войска из Вьетнама к концу 1965 г. Они даже использовали приказ Кеннеди о выводе в качестве обоснования своего заговора. Лодж докладывал, что генерал Дон в аэропорту «заявил напрямик, что единственным способом победить до того, как американцы уйдут в 1965 г., является смена существующего режима»{983}.

Перейдя к более практическим вопросам, Лодж написал в Госдепартамент: «Что касается просьб генералов, в последний момент им вполне могут понадобиться средства для подкупа потенциальной оппозиции. При условии, что эти средства могут быть переданы тайно, я полагаю, что нам следует их обеспечить…»{984}

В то самое время, когда генералы в Сайгоне окончательно договаривались о начале переворота, ФБР в Чикаго раскрыло заговор с целью убийства президента, планировавшегося через три дня – через несколько часов после убийства Зьема.

В среду, 30 октября, старший специальный агент Морис Мартино сообщил агентам чикагского отделения Секретной службы о чикагском заговоре. Одним из присутствовавших агентов был Абрахам Болден. За два года до описываемых событий Болден добровольно ушел из команды личной охраны президента в знак протеста против плохой организации безопасности.

Я лично знаком с бывшим агентом Секретной службы Абрахамом Болденом. В период между 1998 и 2004 гг. мне довелось семь раз беседовать с ним у него дома в южной части Чикаго{985}. Надеюсь, мой краткий рассказ воздаст должное Абрахаму Болдену и его жене Барбаре Луизе Болден, которая 27 декабря 2005 г. в возрасте 75 лет скончалась дома от приступа астмы{986}. Благодаря своей вере, любви их родных и друзей, а также поддержке нескольких исследователей, которые о них написали, Абрахам и Барбара Болден смогли в течение многих десятилетий стойко переносить жестокие удары системы, которые большинство американцев даже не в силах себе представить{987}.

Во время подготовки чикагской Секретной службы к прибытию президента в аэропорт О’Хара, которое должно было состояться через три дня, в субботу 2 ноября, в 11:40, старший спецагент Мартино проинформировал своих агентов о заговоре против Кеннеди{988}. На субботу у Кеннеди было запланировано посещение футбольного матча между командами сухопутных сил и ВВС на стадионе Soldier Field. В среду в 9:00 Мартино сообщил агентам, что ФБР стало известно от осведомителя о четырех снайперах, планировавших застрелить Кеннеди. Предполагалось, что в субботу утром они устроят засаду на пути президентского кортежа из аэропорта О’Хара по Северо-западной скоростной магистрали в район Луп{989}.

Мартино сказал, что «подозреваемые – фанатики из военизированной группировки правого толка». Покушение «вероятно, предпримут на одной из развязок Северо-западной магистрали». В ФБР о готовящемся покушении сообщал осведомитель под оперативным псевдонимом «Ли»{990}. Кто же был этот Ли? Не мог ли это быть Ли Харви Освальд? Мы еще вернемся к этому вопросу.

На следующий день поступила дополнительная информация из независимого источника – хозяйки пансиона в северной части Чикаго, у которой снимали комнаты четверо мужчин. В одной из комнат она заметила четыре винтовки с оптическими прицелами, а также газету с описанием маршрута президента. Женщина позвонила в ФБР{991}.

Фэбээровцы сказали Мартино, что теперь все зависит от Секретной службы. Джеймс Роули, глава Секретной службы в Вашингтоне, подтвердил Мартино, что Эдгар Гувер снял с себя ответственность. Дело перешло под юрисдикцию Секретной службы. ФБР не предприняло никаких попыток расследовать или предотвратить покушение на Кеннеди{992}.

Мартино установил круглосуточное наблюдение за пансионом. Он передал своим агентам фотографии четырех подозреваемых{993}. Развязка наступила быстро – ночью в четверг, 31 октября, когда на другой стороне земного шара танки и войска повстанцев готовились двинуться по улицам Сайгона к президентскому дворцу.

Наблюдавший за пансионом из автомобиля агент Секретной службы Ллойд Стокс заметил двух проезжавших подозреваемых. Стокс последовал за ними. Они въехали в переулок за пансионом, туда же поехал и Стокс. Он слишком поздно понял, что переулок заканчивается тупиком. Подозреваемые развернулись и поехали в обратную сторону. Их автомобиль проезжал мимо машины Стокса в неудачный для агента момент – как раз в это время из радиоприемника громко прозвучало сообщение от Мартино{994}. Мужчины испуганно посмотрели в его сторону и ударили по газам. Стокс с досадой доложил Мартино, что провалил наблюдение{995}.

Мартино приказал немедленно арестовать этих людей. Рано утром в пятницу их задержали и доставили в главное управление Секретной службы. Несколько часов Ллойд Стокс допрашивал одного из них, а агент Роберт Мотто – другого. Оба подозреваемых, имена которых до сих пор неизвестны, хранили молчание{996}. Между тем на свободе оставались два других сообщника. На следующий день кортеж президента Кеннеди должен был проехать по улицам Чикаго.

В Сайгоне утром 1 ноября, в пятницу, когда силы мятежников собирались за городом, посол Лодж и адмирал Гарри Фелт, главнокомандующий вооруженными силами США на Тихом океане, встретились с президентом Зьемом. Лодж отметил, что Зьем говорил с ними «с несвойственной ему откровенностью»{997}. Лодж взаимностью не ответил. Фелт обратил внимание на обмен репликами между Зьемом и Лоджем (дело происходило за три часа до переворота). Зьем сказал: «Я знаю, что готовится переворот, но не знаю, чьих рук это дело». Лодж знал не только о перевороте, но и о том, кто стоит за ним. Он успокоил Зьема: «Думаю, вам не о чем волноваться»{998}.

После ухода Фелта Зьем с Лоджем проговорили еще 15 минут (Зьем заранее просил Лоджа уделить ему время для разговора наедине). Когда Зьем в очередной раз выдвинул ряд обвинений в адрес Соединенных Штатов, посол встал, чтобы уйти. Наступил последний момент, когда Зьем мог откровенно выразить свои мысли. Он знал, что переворот неизбежен (и надеялся его пережить). Он также знал, что на конец недели у Лоджа запланирована поездка в Вашингтон для консультаций с президентом Кеннеди. Когда Лодж поднялся, Зьем сказал:

«Пожалуйста, передайте президенту Кеннеди, что я надежный и честный союзник и что я предпочел бы быть откровенным и решить проблемы сейчас, а не говорить о них после того, как мы потеряем все».

Отчитываясь о беседе в телеграмме Госдепартаменту, Лодж после этих слов добавил в скобках: «Похоже, это был намек на возможный государственный переворот», затем продолжил цитировать прощальные слова Зьема:

«Скажите президенту Кеннеди, что я очень серьезно отношусь ко всем его предложениям и хочу реализовать их, но это вопрос времени»{999}.

Именно таких слов Кеннеди ждал от Зьема, и Лодж это понимал. Комментируя заявление Зьема, Лодж писал в своем отчете: «Если США хотят заключить пакетное соглашение, то, думаю, мы в таком положении, что могли бы это сделать. Мое возвращение [в Вашингтон] могло бы оказаться благоприятным обстоятельством для этого. Ведь он фактически имел в виду: скажите нам, чего вы хотите, и мы это сделаем»{1000}.

Важный результат был достигнут. Наконец Зьем дал Кеннеди обнадеживающий ответ, который посол был вынужден передать в Вашингтон, снабдив сопроводительным письмом.

Однако Лодж фактически похоронил столь важное послание Зьема, упомянув о нем только в конце доклада. Более того, он отправил доклад о своей критически важной беседе с Зьемом лишь в 13:00 – через полтора часа после начала переворота, причем отправил эту важнейшую телеграмму без грифа «особо срочно», на который в Вашингтоне немедленно бы обратили внимание. В результате срочное послание Зьема Кеннеди пришло в Госдепартамент спустя несколько часов после того, как мятежные генералы осадили президентский дворец{1001}. Было уже слишком поздно.

Если бы покушение на президента Кеннеди произошло 2 ноября в Чикаго, а не 22 ноября в Далласе, мы бы, наверное, никогда не узнали о существовании Ли Харви Освальда. Зато Томас Артур Валли, скорее всего, получил бы скандальную известность как предполагаемый убийца президента. Ибо в чикагском заговоре с целью убийства Кеннеди Томасу Артуру Валли была отведена такая же роль козла отпущения, какую сыграл Ли Харви Освальд в Далласе тремя неделями позже.

Пока большинство агентов чикагской Секретной службы из кожи вон лезли, чтобы обнаружить и арестовать остальных членов снайперской команды до прибытия президента, два агента работали над устранением другой угрозы. В управлении Секретной службы также получили сигнал о том, что психически нездоровый бывший морской пехотинец Томас Артур Валли угрожал убить Кеннеди в Чикаго.

Источники в разведслужбах быстро установили, что Томас Артур Валли – бывший морской пехотинец и «бывший член Общества Джона Берча»{1002}, крайне правой организации, одержимой борьбой с коммунистической угрозой. Валли также охарактеризовали как одиночку, страдающего параноидальной шизофренией, и коллекционера оружия. Ему идеально подходил ярлык «психа-одиночки», который в дальнейшем навесят на бывшего морпеха Ли Харви Освальда.

Два агента Секретной службы, которые держали под наблюдением Валли, проникли в его отсутствие в арендованную им комнату в северной части Чикаго. Они обнаружили винтовку M-1, карабин и 2500 патронов. Того, что увидели агенты, было достаточно. В пятницу, 1 ноября, они позвонили капитану Роберту Лински из чикагского департамента полиции с просьбой установить круглосуточное наблюдение за Валли и, по имеющимся сведениям, предлагали «убрать его с улицы»{1003}.

Это задание поручили двум опытным чикагским полицейским, Дэниэлу Гроту и Питеру Шурла. После многочасового наблюдения за Валли Грот и Шурла арестовали его. Это случилось в субботу 2 ноября в 9:10, за два с половиной часа до запланированного прибытия Кеннеди в аэропорт О’Хара. Они остановили автомобиль Валли на углу Уэст Уилсон и Норт Дамен авеню, когда Валли поворачивал на юг по направлению к маршруту президентского кортежа. Предлогом для задержания послужил неисправный поворотник. Когда полицейские нашли охотничий нож на переднем сиденье, они предъявили Валли обвинение в скрытом ношении оружия{1004}. Но самым серьезным основанием для обвинения были 300 патронов, обнаруженные в чемодане Валли{1005}.

Сначала Грот и Шурла привезли Валли в главное управление Секретной службы. Там в кабинете за закрытыми дверями его допросил старший спецагент Морис Мартино. Затем полицейские доставили Валли в чикагскую тюрьму{1006}. Они успели «убрать его с улицы» до визита Кеннеди в Чикаго. Однако, как они, по-видимому, уже знали из своих источников, Валли не был одиночкой – он был лишь пешкой, которой двигали гораздо более серьезные игроки.

Первой зацепкой, которая привела к связям Томаса Артура Валли с разведорганами, стал нью-йоркский номерной знак его автомобиля Ford Falcon выпуска 1962 г.: 31-10RF{1007}. Через несколько дней после убийства президента Кеннеди в чикагском отделении телерадиокомпании NBC News стало известно об аресте Валли, причем как раз в день запланированной поездки президента Кеннеди в Чикаго. Люк Кристофер Хестер, чикагский сотрудник NBC, попросил своего тестя Хью Ларкина, нью-йоркского полицейского в отставке, проверить номерной знак Валли. Ларкин обратился к старым друзьям в департаменте полиции Нью-Йорка с просьбой дать сведения об этом знаке. Ларкину ответили, что информация об этом номерном знаке «заморожена» и что «эту информацию может получить только ФБР»{1008}. NBC News тоже ничего не удалось добиться. Информация о регистрационном номере автомобиля, на котором Томас Артур Валли ехал в момент ареста, была засекречена и доступна только разведорганам США.

Чикагским полицейским, арестовавшим Валли, Дэниэлу Гроту и Питеру Шурла, было суждено сыграть заметную роль в работе полицейской разведки. В 1975 г., когда один журналист безуспешно пытался взять интервью у Питера Шурла по поводу ареста Валли, Шурла был высокопоставленным сотрудником разведки в департаменте полиции Чикаго{1009}. Его коллега Дэниэл Грот к тому моменту успел заработать нехорошую славу.

Утром, в 4:30, 4 декабря 1969 г., через шесть лет после ареста Валли, группа полицейских под командованием сержанта Дэниэла Грота ворвалась в чикагскую квартиру лидеров «Черных пантер» Фреда Хэмптона и Марка Кларка. Вооруженные до зубов полицейские застрелили обоих{1010}. В 1983 г. оставшиеся в живых после налета «Черные пантеры» и члены семей Хэмптона и Кларка возбудили дело против федеральных и чикагских должностных лиц и полицейских, включая Дэниэла Грота, и выиграли дело, получив $1,85 млн{1011}. Грот показал под присягой, что его группа полицейских совершила нападение на Фреда Хэмптона и Марка Кларка по спецзаданию ФБР{1012}.

Профессор Дэн Стерн из Северо-восточного университета штата Иллинойс изучил всю подноготную Дэниэла Грота. Он обнаружил, что Грот брал в чикагском Департаменте полиции несколько продолжительных «учебных отпусков» для поездок в Вашингтон, где, по мнению Стерна и других исследователей, Грот «проходил спецкурс контрразведывательной деятельности под эгидой ФБР и ЦРУ»{1013}. По утверждению Стерна, «Грот никогда не получал обычных заданий от [чикагской] полиции, а был задействован исключительно по линии контрразведки», где в первое время занимался Комитетом за справедливость для Кубы{1014}. На основании полученных данных Стерн заключил, что «между ЦРУ и чикагской полицией существовала весьма тесная связь» и что, формально оставаясь сотрудником чикагской полиции, Дэниэл Грот, судя по всему, работал под прикрытием на ЦРУ{1015}. Когда один из журналистов встретился с Гротом лично и прямо спросил его, работает ли он на ЦРУ, Грот уклонился от ответа{1016}.

Если Валли арестовала полицейская разведка и один из полицейских предположительно работал на ЦРУ, то кем же был сам Томас Артур Валли?

Чтобы разузнать о прошлом Валли, в конце лета 2004 г. я побеседовал с его сестрой Мэри Валли-Портильо, медсестрой в Чикаго. Она поделилась воспоминаниями о старшем брате, который умер 16 годами ранее. Она называла его ласково «Томми». Размышляя о его аресте за подготовку покушения на президента Кеннеди, она сказала: «Моего брата, по-видимому, подставили. Его очень сильно использовали»{1017}.

Томми Валли был средним ребенком в семье: сестра Маргарет была на два года старше, Мэри – на три года младше. Семья была франко-канадского происхождения, жили они в немецко-ирландском квартале в северо-западной части Чикаго{1018}. Мэри особенно запомнилось то, что брат всегда хотел стать морпехом, как их двоюродный брат Майк. «Он мечтал только об одном – быть морским пехотинцем», – сказала она{1019}. Томми осуществил свою мечту, когда ему было 15 лет. Он сбежал из дома, соврал про возраст и записался в Корпус морской пехоты.

Валли был ранен на корейской войне при минометном обстреле{1020}. Он получил сотрясение мозга, последствия которого остались на всю жизнь. В донесении ФБР касательно Валли, переданном по телетайпу через неделю после покушения на Кеннеди, говорилось, что страдающий шизофренией бывший морской пехотинец ранее лечился в психиатрической больнице, «предположительно, у него в черепе имеется металлическая пластина», и «Управление по делам ветеранов признало его полностью недееспособным»{1021}.

В ноябре 1952 г. 19-летний Валли был уволен из морской пехоты и решил потратить полученные деньги на новый автомобиль. Через несколько дней он напился в баре, сел за руль, попал в аварию и разбил машину вдребезги{1022}. Сам же он получил серьезную травму головы. Пару месяцев он пролежал в коме. Его отец сидел у его больничной койки. Когда Томас, наконец, пришел в сознание, ему пришлось пройти полный курс реабилитации и заново учиться ходить, говорить и обращаться с ножом и вилкой{1023}.

Вскоре после возвращения Томаса домой, когда он осваивал элементарные жизненные навыки, от сердечного приступа скончался отец. Дядя Томаса обвинил его в том, что он довел отца до смерти своим безалаберным поведением. Мэри заметила, что брат испытывал чувство глубокой вины за смерть отца. «После аварии, – сказала она, – брат стал совсем другим человеком»{1024}.

Несмотря на слабое здоровье, Валли в феврале 1955 г. заключил контракт на второй срок службы в морской пехоте. Снова началась беспокойная жизнь. В медицинской карте Корпуса морских пехотинцев отмечены его «чрезвычайно неестественная нервозность и периоды возбуждения, когда он не мог ни с кем разговаривать». Кроме того, про него говорили, что он гиперактивен и не ладит с сослуживцами…»{1025} В сентябре 1956 г., после полного психиатрического освидетельствования, Валли с почетом уволили с военной службы по состоянию здоровья с диагнозом «шизофреническая реакция параноидного типа 3003, умеренно выраженная, хроническая»{1026}. В армейском досье Валли есть депеша в Главное медицинское управление ВМС от 6 августа 1956 г. с просьбой предоставить ему на неопределенное время место в госпитале Управления по делам ветеранов, расположенном недалеко от Чикаго{1027}.

Томас Валли прошел путь, по которому позже пройдет и Ли Освальд. В своем самом откровенном интервью Валли сообщил репортеру Эдвину Блэку, занимавшемуся самостоятельным расследованием, что во время службы в морской пехоте он был направлен на авиабазу Кэмп-Оцу (Япония), где дислоцировались самолеты-разведчики U-2{1028}. Так Валли оказался под контролем Центрального разведывательного управления, в распоряжении которого были эти самолеты, подобно тому, как Освальд попадет под контроль ЦРУ будучи оператором радиолокационной установки на другой базе U-2 в Японии.

Валли также сказал Блэку, что позже он работал на ЦРУ в лагере около Левиттауна на Лонг-Айленде, где помогал обучать кубинских эмигрантов, которых готовили к покушению на Фиделя Кастро{1029}. Освальд же инструктировал кубинских эмигрантов в учебном лагере ЦРУ на озере Понтчартрейн под Новым Орлеаном{1030}. Наличие тесных связей Валли с ЦРУ, как и связей Освальда, помогает объяснить, каким образом он, как и Освальд, получил работу в здании, рядом с которым пролегал маршрут президентского кортежа. Томасу Артуру Валли и Ли Харви Освальду, двум людям, которых годами контролировало ЦРУ, была – одному за другим – уготована роль козлов отпущения на двух удобных для убийства Кеннеди точках.

В августе 1963 г., когда Освальд готовился к возвращению из Нового Орлеана в Даллас, Валли возвратился из Нью-Йорка в Чикаго{1031}. Освальд получил работу на складе, расположенном как раз на пути предстоящего следования кортежа Кеннеди в Далласе, и Валли получил работу на складе на пути будущего маршрута кортежа Кеннеди в Чикаго. Как Освальд в Далласе (до того, как провел лето в Новом Орлеане), Валли устроился на работу печатником. Его взяли в компанию IPP Litho-Plate, расположенную на бульваре Уэст Джексон, 625 в Чикаго.

При содействии дружелюбного риелтора мне удалось побывать на крыше здания, в котором Томас Артур Валли работал в ноябре 1963 г. Вид, открывшийся с Уэст Джексон, 625, был поразительно похож на вид с техасского школьного книгохранилища, где я побывал во время поездки в Даллас.

Когда летом 2001 г. я пришел в дом 625 на бульваре Уэст Джексон, старое восьмиэтажное здание уже было переделано под многоквартирный дом для любителей лофтов. Согласно документам чикагской инспекции по строительным нормам и правилам, здание, на крыше которого я стоял, было построено не позже 1913 г.{1032} С крыши хорошо просматривался участок, где 2 ноября 1963 г. президентский лимузин Кеннеди должен был сделать плавный поворот на съезде с Северо-западной скоростной автомагистрали (сегодня, по иронии судьбы, она носит имя Кеннеди) на бульвар Уэст Джексон. Точно так же тремя неделями позже лимузин сделает плавный поворот перед книгохранилищем в Далласе. В Чикаго кортеж президента Кеннеди, проехав еще один квартал, проследовал бы мимо рабочего места Валли – точно так же, как он проехал мимо рабочего места Освальда в Далласе тремя неделями позже.

Рабочее место Валли в IPP Litho-Plate обеспечивало лучший обзор движения кортежа 2 ноября в Чикаго по сравнению с так называемым снайперским гнездом Освальда в Далласе. Освальд работал на шестом этаже. Расположенное на три этажа ниже рабочее место Валли делало его главным подозреваемым, поскольку он имел возможность беспрепятственно выстрелить в проезжающего прямо под ним президента. В то же время неустановленные снайперы могли бы застрелить Кеннеди с выгодных скрытых позиций и исчезнуть, оставив Валли для полиции.

На жизнь Томаса Валли оказали влияние два человека, которым он должен быть особенно благодарен за то, что не стал козлом отпущения в деле об убийстве президента, чуть было не произошедшем под его окном в Чикаго. Лейтенант Беркли Мойланд, сотрудник Департамента полиции Чикаго, стал первым ангелом, который спас Валли от участи, которая вот-вот выпадет Освальду. Спустя годы после отставки, когда здоровье Мойланда стало ухудшаться, он решился рассказать сыну о встрече с Томасом Артуром Валли. И даже тогда он добавил осторожно: «Пожалуй, тебе не стоит никому рассказывать об этом, но ты должен это знать»{1033}. По его словам, Министерство финансов США по каким-то причинам запретило ему делиться с кем-либо этой информацией{1034}, хотя история и казалась достаточно безобидной.

Осенью 1963 г. лейтенант Мойланд имел привычку завтракать в кафетерии на Уилсон-авеню в Чикаго, где у него был знакомый управляющий. Однажды в конце октября управляющий рассказал полицейскому в штатском об одном завсегдатае, высказывавшем угрозы в адрес президента Кеннеди, который должен был прибыть в Чикаго на той неделе. Менеджер сообщил Мойланду, в какие часы к ним обычно заходит этот посетитель. Мойланд решил его дождаться и, когда управляющий показал того человека, Мойланд подошел с подносом к столику Томаса Валли, сел и завязал с ним беседу{1035}.

Мойланд сразу заметил, что Валли – надломленный, психически неуравновешенный человек. Он также понял, что у Валли, скорее всего, есть оружие, что вскоре и подтвердилось{1036}. Он четко объяснил Валли, что его угрозы в адрес президента до добра не доведут. Когда Мойланд описывал этот разговор сыну, он отметил, что сидящий перед ним человек отнесся к его словам трезво, особенно после того, как Мойланд признался, что он полицейский{1037}.

Выйдя из кафе, Мойланд позвонил в Секретную службу и предупредил насчет Валли{1038}. Ему ответили, что Секретная служба возьмет ситуацию под контроль. В результате, как мы уже знаем, Валли был допрошен и взят под наблюдение полиции. Однако не Мойланд, а информатор ФБР под оперативным псевдонимом «Ли» предотвратил действия более опасной группы из четырех вооруженных винтовками человек, которые представляли реальную угрозу для Кеннеди и, стало быть, для потенциального «мальчика для битья» Валли.

Беркли Мойланду перезвонил сотрудник Министерства финансов (Секретная служба подчинялась Министерству финансов) и взял с него слово хранить полное молчание по этому вопросу. Человек из министерства дал полицейскому строгие указания: «Ничего не пишите об этом. Ничего не говорите об этом. Просто забудьте об этом»{1039}. Тем не менее в последние годы жизни Мойланд все-таки рассказал эту историю сыну, который, в свою очередь, поделился ею со мной 30 лет спустя.

В отличие от истории в Далласе, засекреченная история Беркли Мойланда имела мирное завершение. Лейтенант Мойланд и Томас Валли встретились в кафе еще раз, но уже в более непринужденной обстановке – «просто поболтать», как выразился Мойланд{1040}.

Завершая рассказ, отставной полицейский сказал сыну, что через некоторое время получил по почте открытку со словами «благодарю вас». Он понял, что она от Томаса Артура Валли. Подписи на открытке не было. И все же Мойланд был уверен, что она пришла от психически неустойчивого, но благодарного человека, которого он предостерег за завтраком, а потом передал в руки Секретной службы{1041}.

Благодаря вмешательству Беркли Мойланда и неизвестному информатору «Ли» Томас Артур Валли избежал позорной участи – стать в глазах общества убийцей президента Кеннеди. Его арестовали под вымышленным предлогом за два с половиной часа до запланированного прибытия Кеннеди в Чикаго. Однако, как было известно чикагской Секретной службе, двое из четырех снайперов все еще оставались на свободе.

В 16:30 в пятницу, 1 ноября, когда части мятежников окружали президентский дворец Зя Лонг в Сайгоне, президент Зьем позвонил послу Лоджу. После их разговора Лодж сообщил о содержании беседы в телеграмме-молнии в Госдепартамент. Госдепартамент передал телеграмму в ЦРУ, Белый дом и министру обороны:

Зьем: Несколько воинских подразделений подняли мятеж, и я хочу знать: как к этому относятся США?

Лодж: Не думаю, что я достаточно хорошо информирован, чтобы вам что-то сказать. Я слышал стрельбу, но не владею всей информацией. [В действительности Лодж получал регулярные отчеты Конейна с командного пункта мятежников в штаб-квартире Объединенного генерального штаба армии Южного Вьетнама.] Кроме того, сейчас в Вашингтоне 4:30, и правительство США, вероятно, просто не могло выработать какую-то точку зрения. [Лодж прекрасно знал, что чиновники ЦРУ, Госдепа, Белого дома и Министерства обороны в Вашингтоне в этот час не спали, читая его и конейновские доклады о перевороте, которому они же содействовали.]

Зьем: Но у вас должны быть какие-то общие представления. В конце концов, я глава государства. Я старался выполнять свой долг. Я хочу сейчас делать то, чего требуют долг и здравый смысл. Я полагаю, что долг превыше всего.

Лодж: Вы безусловно выполнили свой долг. Как я говорил вам не далее чем сегодня утром, я восхищаюсь вашим мужеством и вашим великим вкладом во благо вашей страны. Никто не может отобрать у вас заслуг за все, что вы сделали. Сейчас меня беспокоит ваша физическая безопасность. По имеющимся у меня сведениям, лица, ответственные за происходящие события, предлагают вам и вашему брату безопасный выезд из страны, если вы сложите полномочия. Вы знаете об этом?

Зьем: Нет. [Следует пауза. Из слов Лоджа Зьем понимает, что американский посол поддерживает тесные контакты с руководителями путча.] У вас есть мой телефонный номер?

Лодж: Да. Если я могу сделать что-либо для вашей физической безопасности, пожалуйста, позвоните мне.

Зьем: Я пытаюсь восстановить порядок{1042}.

Войска мятежников всю ночь обстреливали казармы президентской гвардии и дворец Зя Лонг. В 3:30 в субботу генералы отдали приказ штурмовать дворец, который охраняли лояльные Зьему гвардейцы.

Агент ЦРУ Люсьен Конейн был рядом с генералами в штабе мятежников. Он продолжал выполнять функции их советника. Генералы вызвали его за несколько часов до начала мятежа. По их просьбе Конейн захватил с собой «все имеющиеся в наличии деньги», забрав из оперативных фондов ЦРУ сумму в пиастрах, в пересчете на доллары составлявшую 42 000, – «на провиант для повстанческих войск», по словам Конейна{1043}, и, возможно, как ранее выразился Лодж, «для подкупа потенциальной оппозиции»{1044}. Конейн принес и специальный радиотелефон, чтобы «передавать информацию о перевороте в [сайгонскую] резидентуру и другим сотрудникам ЦРУ, входившим в его сеть»{1045}. Кроме того, генералы наладили для него прямую линию связи с посольством США. Конейн находился в самом сердце коммуникационной сети заговора, простиравшейся от командного поста генералов до штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли и Ситуационного центра в Белом доме. В плане связи «консультант по заговору» Люсьен Конейн был отлично экипирован для того, чтобы использовать тайную власть, источник которой находился далеко от Вьетнама{1046}. И он, и генералы знали, что имена настоящих консультантов, рекомендации которых он передает, никогда не будут названы.

Двое из тех, чьи рекомендации Конейн передавал генералам, находились в Ситуационном центре Белого дома. Пока президент спал в эти предрассветные часы, Макджордж Банди и Роджер Хилсман внимательно изучали подробнейший отчет Конейна о ходе переворота. Уже заглядывая вперед, они телеграфировали в сайгонское посольство, что, если переворот закончится успешно, генералам нужно будет оправдать его в глазах общественности, заявив, что «Ню пошел на сговор с Севером, чтобы предать дело борьбы с коммунизмом. Следует в самое ближайшее время обратить их внимание на важное значение этого аргумента»{1047}. Сотрудники посольства передали это сообщение через Конейна и в ответной телеграмме написали Банди и Хилсману: «Ваши соображения доведены до сведения генералов»{1048}.

Рекомендации Банди и Хилсмана, которым генералы следовали после переворота, ставили новое препятствие на пути политики вывода войск. Повторение во Вьетнаме того, что Кеннеди уже сделал в Лаосе и что собственные советники Кеннеди назвали «предательством дела борьбы с коммунизмом», будет использовано как обоснование и оправдание сайгонского переворота в глазах общественности. Банди и Хилсман еще больше осложнили для Кеннеди переговоры по выводу войск из Вьетнама. Кроме того, формулировку «предательство дела борьбы с коммунизмом» уже можно было использовать для обоснования вашингтонского переворота.

Генерал Тран Ван Дон, в своих мемуарах осторожно описывая сайгонский переворот, обнародовал еще одно, более актуальное поручение, которое оперативник ЦРУ Конейн передал генералам. Когда генерал Дон сказал Конейну, что, по его подозрениям, братья Нго могли уже покинуть дворец, Конейн раздраженно ответил: «Зьема и Ню необходимо найти любой ценой»{1049}.

В пятницу, когда стемнело, Зьем и Ню выбрались из дворца, проскользнув мимо солдат, окруживших дворцовый парк. Помощник отвез их в Чолон, где китайский бизнесмен приютил их на ночь в своем доме{1050}. Из Чолона Нго Динь Зьем и сделал свой последний телефонный звонок Генри Кэботу Лоджу. В разные годы Лодж несколько раз описывал переворот, но никогда не упоминал этот звонок. О последнем разговоре Лоджа и Зьема рассказал главный помощник Лоджа Майк Данн в интервью, которое он дал в 1986 г., спустя год после смерти Лоджа{1051}.

Зьем решил поверить прощальным словам Лоджа, сказанным в пятницу днем: «Если я могу сделать что-либо для вашей физической безопасности, пожалуйста, позвоните мне». В субботу утром Зьем так и сделал.

«В то утро, – рассказал Майк Данн, – Зьем спросил [в телефонном разговоре], можем ли мы что-то сделать. Лодж положил трубку и вышел что-то выяснять. Я держал телефонную линию свободной… Лодж сказал Зьему, что предоставит им с братом убежище и сделает для них все, что может. Я хотел выехать за ними – на самом деле я спросил Лоджа, могу ли выехать из посольства и забрать их. Я сказал: “Потому что они собираются их убить”. Прямо так ему и сказал»{1052}.

Данн думал, что, если Лодж немедленно примет решение, отправив его забрать Зьема и Ню из Чолона, их жизни будут спасены – чего и хотел президент Кеннеди, которого представлял Лодж. Но Лодж ответил: «Мы не можем. Мы просто не можем так впутаться»{1053}.

Люсьен Конейн в интервью сказал, что в субботу Зьем сделал еще три звонка генералам и в конце концов сдался, «попросив только о безопасном проезде до аэропорта и возможности покинуть Вьетнам»{1054}. По словам Конейна, затем он позвонил в резидентуру ЦРУ. В ЦРУ ему сказали, что «требуется 24 часа на то, чтобы найти самолет с достаточной дальностью полета, позволяющей без дозаправки доставить братьев в страну убежища»{1055}. ЦРУ не планировало эвакуацию Зьема и Ню, чтобы спасти их от убийц. И, по версии Управления, ВВС США во Вьетнаме не располагали самолетом с достаточной дальностью полета, чтобы доставить Зьема и Ню в страну, готовую дать им убежище, хотя, по всей видимости, один самолет уже стоял заправленным, чтобы доставить Лоджа в Вашингтон. Братьям Нго пришлось оставаться в Сайгоне, пока генералы решали их судьбу. Это не заняло много времени.

В 8:00 в субботу Зьем и Ню покинули дом в Чолоне и отправились в католическую церковь по соседству. Был День поминовения усопших. Хотя ранняя месса уже закончилась, братья смогли получить причастие у священника незадолго до того, как конвой из бронетранспортера и двух джипов с крупнокалиберными пулеметами на крышах остановился перед церковью.

Узнав о местоположении братьев Ню, генерал Минь послал команду из пятерых человек, чтобы их забрать. Среди находившихся в бронетранспортере военных были майор Зыонг Хье Нга, член националистической организации «Дай Вьет», особенно враждебно относившейся к Зьему{1056}, и личный телохранитель Миня, капитан Нгуен Ван Нюнг, которого описывали как профессионального головореза, лично убившего 40 человек{1057}.

Зьем и Ню стояли на ступенях церкви. Телефонные переговоры с Лоджем и генералами создали у Зьема впечатление, что их с братом отвезут в аэропорт, откуда они улетят в другую страну. Он спросил, можно ли заехать во дворец, чтобы собрать вещи. Офицеры ответили, что им приказано доставить его прямо в штаб-квартиру{1058}.

Когда Зьема и Ню подвели к бронетранспортеру, они выразили удивление тем, что им не предоставили нормальный автомобиль. По словам свидетеля, «Ню возмущенно сказал, что не подобает президенту ехать таким образом»{1059}. Братьям показали, как через люк забраться в машину. Капитан Нюнг последовал за ними. Он связал им руки за спиной. Майор Нга остался наверху, за турелью. В руках у Нга был автомат. Конвой тронулся.

Когда в 8:30 машины прибыли в штаб-квартиру Объединенного генерального штаба армии Южного Вьетнама, люк бронетранспортера был открыт. Зьем и Ню были мертвы. Обоих «застрелили в затылок», согласно отчету Лоджа, отправленному двумя днями позже{1060}. Ню, кроме того, нанесли удар ножом в грудь и несколько раз выстрелили в спину{1061}. Спустя годы двое из присутствовавших в конвое офицеров так описали убийство Зьема и Ню: «Нга расстрелял их в упор из автомата, а капитан Нюнг… изрешетил их пулями, а потом воспользовался ножом»{1062}.

В субботу, 2 ноября, в 9:35 президент Кеннеди проводил в Белом доме совещание со своими главными советниками по Вьетнаму. К началу совещания судьба Зьема и Ню оставалась неизвестной. Вошел Майкл Форрестол и протянул президенту телеграмму. Телеграмма была от Лоджа. Лодж сообщал: «Зьем и Ню мертвы, руководители заговора утверждают, что они покончили жизнь самоубийством»{1063}. Но Кеннеди знал, что их, несомненно, убили. Генерал Максвелл Тейлор, который присутствовал на совещании, так описал реакцию президента:

«Кеннеди вскочил из-за стола и выбежал из кабинета с таким выражением смятения и ужаса на лице, какого я никогда у него раньше не видел. Он всегда настаивал на том, чтобы самым большим наказанием для Зьема стало изгнание, и считал – убедили его в этом или он сам себе внушил, – что смена правительства может быть осуществлена без кровопролития»{1064}.

Узнав о смерти Зьема и Ню, Кеннеди был «мрачным и разбитым», по словам Артура Шлезингера, который «не видел его таким подавленным со времен залива Свиней»{1065}.

Как и в случае с заливом Свиней, Кеннеди взял на себя ответственность за ужасные последствия решений, в которых он сомневался, но сомневался недостаточно. В случае с заговором он поддался давлению телеграммы от 24 августа, после которой все покатилось по наклонной, пока он пытался убедить Лоджа пойти на переговоры со Зьемом, а Зьема – сменить курс, пока еще есть время. Оба отказались сотрудничать. Он послал Торби Макдональда в Сайгон, чтобы тот обратился к Зьему лично и попытался спасти ему жизнь. Зьем снова не отреагировал. И когда Зьем наконец сказал Лоджу, а по факту – Кеннеди: «Скажите нам, чего вы хотите, и мы это сделаем»{1066}, было уже поздно – до переворота оставались считаные часы. Лодж задержал передачу примирительного послания Зьема так, чтобы Кеннеди получит его, когда будет уже слишком поздно.

Кеннеди знал о многих, если не о всех закулисных маневрах, помешавших ему своевременно связаться с Зьемом, а Зьему – с ним. Но еще он знал, что ни за что не должен был соглашаться с телеграммой от 24 августа. И знал, что с самого начала мог использовать все свое влияние, чтобы не допустить переворота, но не сделал этого. Он пошел одной дорогой с лоббистами заговора, хотя шел медленно и неохотно и искал возможность свернуть. Он принял ответственность за последствия, которых старался избежать – за смерть Зьема и Ню, – но в конечном итоге старался недостаточно.

И снова, как с заливом Свиней, он обвинял ЦРУ в манипуляциях, и в этом случае – в убийстве. Разгневанный закулисной ролью ЦРУ в убийстве Зьема и Ню, он сказал своему другу, сенатору Джорджу Смэтерсу: «Я должен что-то сделать с этими ублюдками». Он говорил Смэтерсу, что «нужно отобрать их непомерную власть»{1067}. Кеннеди повторил свои слова после залива Свиней, когда сказал, что хочет «разорвать ЦРУ на тысячу кусочков и развеять их по ветру»{1068}.

Похожую боль Кеннеди уже испытал, когда узнал о совершенном при поддержке ЦРУ убийстве другого лидера националистического движения.

За три дня до того как Джон Кеннеди занял пост президента США, 17 января 1961 г., конголезский премьер-министр Патрис Лумумба был убит бельгийским правительством при участии ЦРУ{1069}. Как заметила автор книги «Конголезские телеграммы» (The Congo Cables) Мадлен Калб, «по большей части ощущение необходимости неотложных действий в первые недели января [1961 г.], которое привело к смерти Лумумбы, проистекало… от страха перед предстоящими переменами в Вашингтоне», связанными с инаугурацией Кеннеди{1070}. Не случайно, что Лумумбу спешно казнили за три дня до того, как пост президента США перешел к человеку, чье самое известное выступление в сенате на темы внешней политики содержало призыв к независимости Алжира. Речь, произнесенная в июле 1957 г. сенатором Джоном Кеннеди в поддержку алжирского освободительного движения, вызвала международный резонанс, и более консервативно настроенные критики (включая даже Эдлая Стивенсона) утверждали, что сенатор слишком далеко зашел в поддержке африканского национализма{1071}.

В 1959 г., за год до избрания президентом, Кеннеди говорил, обращаясь к сенату: «Называйте это национализмом, называйте антиколониализмом, называйте как хотите, но Африка переживает революцию… Слова прозвучали – и распространяются как лесной пожар почти на тысяче языков и диалектов – что нет больше необходимости вечно оставаться в нищете или вечно оставаться в оковах»{1072}. В Африке и Европе Кеннеди получил широкую известность как сторонник африканского национализма. Он даже включил поддержку африканского движения за независимость в свою предвыборную кампанию 1960 г., неоднократно повторяя: «Мы потеряли позиции в Африке потому, что не замечали и не хотели замечать потребности и чаяния народов Африки»{1073}. Стоит отметить, что в его выступлениях в ходе предвыборной кампании 1960 г. Африка упоминается 479 раз{1074}.

В ЦРУ серьезно отнеслись к симпатиям, проявляемым Кеннеди к африканскому национализму. Приближалась его инаугурация, и глава резидентуры ЦРУ в Леопольдвиле Лоуренс Девлин заявил о «необходимости принять “решительные меры”, пока не станет слишком поздно»{1075}. Аналитик ЦРУ Пол Саква отметил в одном из интервью, что решение передать Лумумбу в руки его убийц приняли люди, «получавшие финансовую поддержку и постоянные советы из резидентуры ЦРУ»{1076}. ЦРУ поспешило, и Лумумба был убит руками бельгийских партнеров Управления за три дня до того, как Кеннеди принял присягу в качестве нового президента США.

Четыре недели спустя, 13 февраля 1961 г., Кеннеди по телефону сообщили запоздалую новость об убийстве Лумумбы. Фотограф Жак Лоу сделал знаменитый снимок президента в этот момент. Эту фотографию можно увидеть на суперобложке книги Ричарда Махони «Джон Кеннеди: испытание в Африке» (JFK: Ordeal in Africa). Видно, что Кеннеди охвачен ужасом. Он зажмурился и прижимает пальцы правой руки ко лбу, и кажется, что только прижатая к уху телефонная трубка не дает ему упасть.

Когда Лумумбу убивали, Кеннеди еще даже не был президентом. Однако он понимал, что если бы в качестве избранного президента публично сделал заявление в поддержку Лумумбы, то мог бы предотвратить его убийство. Когда в ноябре 1960 г. Кеннеди выиграл выборы, Лумумба, находившийся в тот момент под домашним арестом, как-то сумел отправить ему телеграмму, поздравив и выразив восхищение поддержкой, которую избранный президент оказывал независимости Африки{1077}. Кеннеди тогда спросил Аверелла Гарримана: «Следует ли нам помочь Лумумбе?» Гарриман ответил: «Я не уверен, что мы сможем ему помочь, даже если бы захотели»{1078}.

Несмотря на симпатию к Лумумбе, Кеннеди не выступил в защиту конголезского лидера в последние недели перед его убийством и своей инаугурацией. Получив спустя месяц запоздалое известие о гибели Лумумбы, Кеннеди испытал острую боль от того, что не помог ему.

Реакция президента на сообщение об убийстве Зьема была еще острее. На этот раз он чувствовал особую ответственность, поскольку содействовал, пусть и нехотя, заговору. Если бы он отбросил президентскую осмотрительность и высказался решительно, то мог бы спасти жизнь Зьема. Изрядно скомпрометированный вьетнамский лидер, с которым Кеннеди мог бы когда-нибудь договориться о прекращении войны, сейчас был мертв. Все это только укрепило его неприятие войны во Вьетнаме и решимость выйти из нее.

В самый последний момент, в 10:15 в субботу, 2 ноября, пресс-секретарь Белого дома Пьер Сэлинджер объявил, что поездка президента Кеннеди в Чикаго отменена. Решение об отмене визита было принято так поздно, что самолет с прессой уже вылетел в Чикаго. Сэлинджер сказал оставшимся в Белом доме журналистам: «Президент не будет присутствовать на футбольном матче». По словам Сэлинджера, вьетнамский кризис требовал присутствия Кеннеди в Вашингтоне{1079}.

Агенты чикагского отделения Секретной службы знали, что другой причиной для отмены визита в последний момент было предупреждение, которое они отправили в Белый дом: предполагается, что два снайпера с винтовками ждут в засаде где-то на маршруте президентского кортежа. Другие два потенциальных стрелка уже были задержаны, за третьим, Томасом Артуром Валли, следила чикагская полиция.

Следует обратить внимание на время, 9:10 по центральному поясному времени (10:10 по восточному времени){1080}, когда Валли был арестован сотрудниками разведывательной службы полиции Чикаго Дэниэлом Гротом и Питером Шурла. Исходя из того, что прессе объявили об отмене поездки в Чикаго в 10:15 по восточному времени (9:15 по центральному времени), даже экстренное решение об отмене визита должно было быть принято как минимум за 10 минут до официального заявления – следовательно, власти должны были знать об отмене к 10:00 по восточному времени (9:00 по центральному времени).

Почему полицейские, которые всю ночь наблюдали за потенциальным убийцей президента, ждали, пока президент не отменит свою поездку, и только после этого задержали подозреваемого? Создается впечатление, что два связанных с разведкой полицейских должны были не задержать Валли, а следить за ним до тех пор, пока президента действительно не застрелят. Для того, чтобы заговор с целью убийства президента оказался успешным, нужно было, чтобы Валли, козел отпущения, оставался на свободе – и он действительно оставался – до тех пор, пока Кеннеди не прилетит в Чикаго и будет застрелен. Если целью полицейских было, как утверждается, «убрать Валли с улицы» и защитить президента, то почему Валли не арестовали до того, как властям стало известно, что Кеннеди не едет в Чикаго?

В следующие понедельник и вторник Морис Мартино собирал информацию о чикагском заговоре у своих агентов Секретной службы. В отличие от обычной практики расследований, им приказали не готовить никаких отчетов самим. Выполняя распоряжение Мартино, чикагские агенты продиктовали рапорты старшему секретарю отделения Шарлотте Клапковски, а затем сдали блокноты со своими записями. Глава Секретной службы Джеймс Роули позвонил Мартино из Вашингтона и попросил, чтобы в чикагском отделении использовали особый регистрационный номер для этого дела – COS (Central Office Secret, «Центральное отделение, секретно»). Такой регистрационный номер, как позднее Болден объяснил следователям из Палаты представителей, был нужен для того, чтобы засекретить документы о чикагском заговоре, позволив правительству не дать их использовать в ходе расследования и отрицать сам факт их существования{1081}. Во всем чикагском отделении только Мартино писал и видел официальный, засекреченный отчет. Он немедленно отослал его со спецкурьером в Вашингтон Джеймсу Роули{1082}.

Абрахам Болден настороженно наблюдал за подготовкой сверхсекретного доклада по чикагскому заговору, о котором было известно очень узкому кругу людей. После трагедии в Далласе он будет задаваться вопросом, что случилось с этой важнейшей информацией, которая могла бы спасти жизнь президента. Между тем он, уже известный своей критикой неудовлетворительной работы охраны Кеннеди, чувствовал, что к нему относятся с растущим подозрением из-за того, что он знал лишнее о чикагском заговоре.

Болдену неожиданно приказали отбыть в Вашингтон 17 ноября. Там Налоговая служба США предложила ему провести тайное расследование в отношении сотрудников аппарата Конгресса. Ему сказали, что он станет другой личностью по имени Дэвид Бейкер. Он должен будет сдать все атрибуты, указывающие на его принадлежность к Секретной службе. Ему сказали, что прежняя личность по имени Абрахам Болден будет уничтожена, вплоть до того, что ликвидируют даже записи о его рождении.

Болден недоумевал, почему именно его выбрали для выполнения такого задания. У Налоговой службы были собственные тайные агенты. Неужели в их глазах он был настолько ценным сотрудником, что его захотели забрать из Секретной службы? Все это показалось ему подозрительным. Он отказался от предложения{1083}.

Однажды солнечным утром 2001 г., когда мы с Болденом беседовали на заднем дворе его дома в южной части Чикаго, он оторвался от садовых работ и тихо сказал, что, по его мнению, в середине ноября 1963 г. его планировали убить{1084}. Как и в тысячах случаев, когда готовились похищения и убийства латиноамериканских активистов, его готовили к исчезновению. После провала чикагского заговора, нацеленного на убийство Кеннеди, Эйб Болден слишком много знал. Хотя 17 ноября Болдену и удалось избежать вашингтонской ловушки, по возвращении в Чикаго его не покидала тревога. Он чувствовал, что должно произойти нечто ужасное, и сказал жене и секретарше в отделе Секретной службы, что, по его предположению, президента собираются убить{1085}.

В следующую пятницу, 22 ноября, во второй половине дня он пошел в одну из чикагских закусочных, чтобы получить информацию о поддельном чеке. По телевизору передали экстренное сообщение о том, что Кеннеди застрелили. У Болдена подкосились ноги. Случилось то, чего он боялся{1086}.

Вернувшись на работу, Болден поднял перед коллегами вопрос об очевидной связи между чикагским заговором и сегодняшним убийством президента в Далласе. Большинство агентов Секретной службы согласились, что связь действительно существует{1087}. Однако старший спецагент Мартино быстро прекратил все разговоры на эту тему. Он велел подчиненным верить в то, что Ли Харви Освальд был стрелком-одиночкой. Никакой связи с Чикаго нет. Забудьте про 2 ноября в Чикаго. Точка{1088}.

В январе 1964 г. Секретная служба пошла на беспрецедентный шаг, приказав всем агентам сдать удостоверения на замену. Агентам Секретной службы полагался небольшой, размером с паспорт, документ, который содержал личные данные и назывался служебным удостоверением. Когда пришел приказ о том, что все агенты должны заново сфотографироваться и получить новенькие удостоверения, Болден заподозрил, что удостоверения Секретной службы использовали как средство прикрытия при покушении на президента Кеннеди{1089}.

Болден продолжал размышлять о неудовлетворительной работе президентской охраны, чему был свидетелем на службе в Белом доме. Он также думал о связи между Чикаго и Далласом и задавался вопросом, не следует ли сообщить эту информацию Комиссии Уоррена. Он ждал благоприятного момента для разговора на запретную тему. Следующей весной такая возможность представилась.

17 мая 1964 г. Болден прибыл в Вашингтон для прохождения месячной программы обучения в школе Секретной службы. В первый же день он попытался связаться с Комиссией Уоррена. Однако его начальство из Секретной службы предвидело, что он проявит инициативу. Болден понял, что его передвижения по Вашингтону внимательно отслеживаются. Прибывший вместе с ним чикагский агент постоянно держал его под наблюдением. После безуспешных попыток дозвониться 17 мая до советника Комиссии Уоррена Ли Рэнкина он догадался, что чикагский агент наверняка его подслушивал{1090}.

На одном из первых занятий Болдена 18 мая из Секретной службы пришел приказ о возвращении его в Чикаго, чтобы, как было сказано, принять участие в расследовании деятельности группы фальшивомонетчиков. В Чикаго Болден был арестован своими же коллегами. Морис Мартино обвинил его в попытке продать фальшивомонетчику документы Секретной службы. Болден заявил, что обвинение нелепо. Он предстал перед окружным судом по обвинению в вымогательстве денег для совершения мошенничества, препятствии правосудию и тайном сговоре{1091}.

Дело по трем пунктам обвинения рассматривалось 11–12 июля 1964 г. окружным судьей Дж. Перри. Присяжные зашли в тупик – половина считала Болдена виновным, половина – нет. Судья Перри сказал, что использует редкую судейскую прерогативу и дал совет присяжным заседателям о том, какое выносить решение на основании представленных доказательств: «По моему мнению, доказательства подтверждают вердикт о виновности по пунктам 1, 2 и пункту 3»{1092}. Не считавшие Болдена виновным присяжные не пошли на поводу у судьи, и жюри так и не пришло к единому мнению. Судебный процесс был объявлен аннулированным{1093}.

При повторном рассмотрении дела судьей Перри 12 августа 1964 г. Абрахам Болден был признан виновным по всем трем пунктам. Обвинение строилось на свидетельских показаниях обвинявшегося в подделке денег Джозефа Спаньоли. В дальнейшем, когда дело самого Спаньоли рассматривал тот же судья Перри, Спаньоли потряс суд, признавшись, что солгал под присягой, когда давал свидетельские показания против Болдена{1094}. Он сказал, что дать ложные показания под присягой ему велел прокурор Ричард Сайкс{1095}.

Последовал ряд апелляций, но приговор Абрахаму Болдену так и не был отменен, несмотря на документальное свидетельство пристрастности судьи Перри и лжесвидетельства Спаньоли. Болден считал, что причиной неправосудного приговора и повторных отказов в удовлетворении его апелляционной жалобы было давление со стороны высокопоставленных лиц. Он провел в федеральных тюрьмах три года и девять месяцев{1096}.

Когда Болден находился в заключении в федеральной тюрьме в Спрингфилде, он заранее продумал, как незаметно дать знать жене и адвокату, что ему крайне необходима помощь. Он должен будет послать письмо с понятным только им знаком, указывающим на то, что настало время выразить решительный протест по поводу того, что с ним делают{1097}.

Вскоре такое время настало. Тюремные власти поместили Болдена в психиатрическое отделение тюремной больницы. Тюремщик сказал: «Ты забудешь, как тебя звать, когда мы закончим с тобой»{1098}. Болдену давали затуманившие сознание препараты. К счастью, другие заключенные научили его, как притвориться, что глотаешь таблетки. Болден отправил своему адвокату письмо с условным знаком, и тот сообщил об опасности Барбаре Болден. Она немедленно отправилась в тюрьму, где высказала категорический протест против обращения с супругом{1099}.

«Она спасла мне жизнь», – не уставал повторять г-н Болден во время моих бесед с ним и г-жой Болден, вспоминая, как она настойчиво боролась за него, пока он находился в психиатрическом отделении в Спрингфилде.

За годы заключения Абрахама Барбаре Болден с двумя сыновьями и дочерью пришлось пережить ряд нападений со стороны неизвестных: их дом в южном районе Чикаго пытались взорвать, подожгли гараж, который сгорел дотла, выстрелили в окно, устроили слежку за г-жой Болден, бросили кирпич в ее автомобиль{1100}.

В декабре 1967 г. в тюрьму к Болдену пришли трое: его адвокат по назначению суда, критиковавший работу Комиссии Уоррена Марк Лейн и помощник окружного прокурора Нового Орлеана Джим Гаррисон, который к тому времени уже вел собственное расследование убийства Кеннеди. Выслушав Болдена, посетители предали его показания широкой огласке в печати, проведя параллели между заговорами в Чикаго и Далласе. За обнародование информации об убийстве Кеннеди через посетителей Болдена перевели в одиночную камеру{1101}.

Выйдя из тюрьмы осенью 1969 г., Абрахам Болден в течение почти 40 лет продолжает рассказывать исследователям и писателям о чикагском заговоре против Кеннеди, несмотря на все испытания, которые его прямота принесла в прошлом. Уйдя на пенсию в 2001 г. с поста менеджера по контролю качества на промышленном предприятии, Болден написал автобиографию, публикация которой намечена примерно на то же время, что и выход этой книги[62]. Я глубоко благодарен за сердечность, гостеприимство и мужественную готовность Абрахама и покойной Барбары Болден говорить правду, невзирая на мощное противодействие. Став свидетелями неизъяснимого еще до убийства Джона Кеннеди и продолжая свидетельствовать об этом в новом столетии, они помогли нам понять значение чикагского прецедента для Далласа.

Первоначально расследование чикагского заговора с целью убийства президента Кеннеди было расценено как успех Секретной службы. Сорвав чикагский заговор, Секретная служба выполнила свою обязанность защищать президента. Как бы то ни было, информатор ФБР, известный как «Ли», заставил федеральную систему безопасности в Чикаго действовать должным образом. Предоставленная «Ли» ключевая информация о заговоре распространилась достаточно глубоко по системе, чтобы принудить систему функционировать в Чикаго так, как ей полагалось, хотя заговорщики и контролировали основные компоненты системы. Как будто внезапно сработала охранная сигнализация, которую отключил сотрудник ФБР Мартин Гислинг, отменивший наблюдение службы безопасности за Освальдом. Но сирена звучала недолго и только в одном месте – в Чикаго. Когда заговор переместился в Даллас, снова наступила мертвая тишина.

Расследование Секретной службы, сорвавшее чикагский заговор против президента Кеннеди, должно было сорвать и далласский заговор. В обоих случаях главные действующие лица были идентичны: притаившаяся в укрытии команда снайперов в сочетании с козлом отпущения – связанным с ЦРУ «психом-одиночкой», расположившимся в здании непосредственно на пути движения кортежа. То, что Секретная служба обнаружила в Чикаго, должно было сделать невозможным то, что было затем скопировано в Далласе.

Однако заговорщики восстановили контроль над ситуацией. На этот раз они перерезали провода у президентской сигнализации. Они засекретили историю в Чикаго. Они заткнули рот всем свидетелям, которые могли дать показания о ситуации, сложившейся до покушения, таким как Абрахам Болден, чьи сигналы опасности, как и сигналы «Ли», если бы их услышали, могли реанимировать президентскую систему безопасности. Тотальное сокрытие информации о сорванном заговоре во всей системе государственных полицейских органов обеспечило успех второму заговору.

Хотя информацию о провалившемся чикагском заговоре держали в тайне, Томас Артур Валли все же стал козлом отпущения, хотя и второстепенным. Он оказался единственным из арестованных по чикагскому делу, чье имя опубликовали в прессе. Валли сделали козлом отпущения через месяц после ареста и через 12 дней после гибели Кеннеди в Далласе. В газете Chicago American 3 декабря 1963 г. появилась статья об аресте Валли под названием «Копы схватили вооруженного врага Кеннеди». Неназванные детективы, которые обнародовали месячной давности информацию об аресте Валли, характеризовали его как «недовольного коллекционера огнестрельного оружия, настроенного против Кеннеди и делавшего агрессивные заявления накануне покушения на покойного президента»{1102}. Похожая статья об аресте Валли, основанная на информации, поступившей от неназванных федеральных агентов, вышла в тот же день и в Chicago Daily News{1103}.

Анонимные полицейские детективы и федеральные агенты, которые после покушения в Далласе сообщили журналистам о произведенном месяцем ранее аресте Валли в Чикаго, ни разу не упомянули о задержании и допросе Секретной службой двух подозреваемых снайперов. После 2 ноября 1963 г. они, как и двое их оставшихся на свободе соратников, исчезли без следа. Расследованию далласского заговора позволили идти гладко, как будто чикагской схемы никогда не существовало. Приказы сверху обеспечили необходимую амнезию. Сотрудник Министерства финансов приказал лейтенанту полиции Чикаго Беркли Мойланду забыть о знакомстве с Томасом Артуром Валли. Старший спецагент Секретной службы Морис Мартино отправил в вашингтонскую штаб-квартиру помеченную грифом «совершенно секретно» докладную записку о группе из четырех снайперов, и в Вашингтоне ее сделали недоступной. Но даже глубоко запрятанная, эта докладная спустя 30 лет стала проблемой для Секретной службы. В январе 1995 г. Секретная служба специально уничтожила все документы о чикагском заговоре с целью убийства президента Кеннеди (наряду с другими ключевыми документами по обеспечению безопасности президента), когда Совет по пересмотру материалов об убийстве президента США Джона Кеннеди затребовал доступ к этим документам{1104}.

Покушение в Далласе удалось, поскольку разведывательное сообщество ничего не знало о предшествующей попытке. После Далласа общественности предъявили Валли, создавая видимость существования другого одиночки «с винтовкой» типа Ли Харви Освальда. Реальные параллели между двумя связанными с ЦРУ козлами отпущения, которых устроили на работу в местах, возвышающихся непосредственно над маршрутом президентского кортежа, исчезли без следа вместе со снайперами, стоявшими за этими параллелями.

Как Чикаго стал моделью для Далласа, так Сайгон стал фоном для Чикаго. Фактическая синхронность успешного осуществления сайгонского заговора с целью убийства Нго Динь Зьема и провала чикагского заговора с целью убийства Джона Кеннеди дает веские основания полагать, что они были скоординированы в одном масштабном сценарии. Если бы Кеннеди убили в Чикаго на другой день после расправы со Зьемом и Ню в Сайгоне, сопоставление событий дало бы идеальную формулу, чтобы скормить публике: «Кеннеди убил Зьема и получил по заслугам».

Легенда для далласского сценария с участием вооруженного мятежника Ли Харви Освальда была создана по такому же шаблону. На основании заявлений, сделанных рядом чиновников из ЦРУ перед авторами широко растиражированных книг и статей, Джона Кеннеди после смерти обвинили в попытке убить Фиделя Кастро, за что якобы помешанный на Кубе Ли Харви Освальд, вообразивший себя заступником Кастро, отомстил Кеннеди. Как в случае с чикагским заговором, если бы он удался, финалом далласского заговора стал перенос вины на жертву: «Кеннеди пытался убить Кастро и получил по заслугам».

Осенью 1963 г., когда президент приказал вывести войска США из Вьетнама, ему старались помешать и друзья, и враги, в равной степени придерживавшиеся преобладавшего взгляда на войну. Все они считали, что лучше него знают, что нужно сделать для победы во Вьетнаме и в других частях земного шара для уничтожения заклятого врага. Ужас, испытываемый Кеннеди перед ядерной войной, которой удалось избежать во время Карибского ракетного кризиса, тревога по поводу американских войск во Вьетнаме и поворот к мирным отношениям с Никитой Хрущевым и Фиделем Кастро, по мнению критиков, заставили его симпатизировать коммунизму.

Нашим специалистам по тайным операциям, находящимся в тени и подотчетным только своим собственным теням, было известно, что скрывается за кажущимся пораженчеством Кеннеди. Абсолютная цель – победа над коммунистическим злом – оправдывала любые средства, включая убийство президента. За сорванным заговором в Чикаго должен был последовать успешный заговор в Далласе.

Глава шестая