Джон Кеннеди и Вьетнам

За 10 лет до того, как Джон Кеннеди стал президентом, он понял, что невозможно выиграть колониальную войну во Вьетнаме.

В 1951 г., будучи молодым конгрессменом, Кеннеди посетил Вьетнам со своим 22-летним братом Робертом. В то время Франция пыталась восстановить контроль над Индокитаем, который был ее колонией до Второй мировой войны. И хотя командующий французской армии в Сайгоне убеждал братьев Кеннеди в том, что его 250 000 солдат не смогут проиграть партизанам Вьетминя, Джон Кеннеди воспринял это заявление весьма осторожно. Он больше доверял скептическому взгляду Эдмунда Галлиона[26], сотрудника консульства США. Кеннеди знал и доверял Галлиону, который был одно время его спичрайтером по внешнеполитическим вопросам{422}.

Вечером на встрече на последнем этаже гостиницы в Сайгоне в разговоре под отдаленный грохот артиллерии Вьетминя, Галлион сказал Кеннеди: «Лет через 20 больше не будет колоний. Все эти попытки удержать их бессмысленны. Французы проиграли. Если мы придем сюда и будем делать то же самое, мы проиграем по этой же причине. В Париже уже ни у кого нет желания поддерживать и продолжать эту войну. Тылы потеряны. То же самое произойдет и с нами»{423}.

После того, как Кеннеди стал президентом, он цитировал эту дальновидную фразу Эдмунда Галлиона своим военным советникам, когда они настаивали на том, чтобы отправить войска, которые Джон Кеннеди никогда бы сам не стал отправлять, во Вьетнам. Вместо этого 11 октября 1963 г., за шесть недель до убийства, президент Кеннеди отдал секретный приказ в Меморандуме по вопросам действий в области национальной безопасности (NSAM) 263 о выводе войск США из Вьетнама{424}. Убийство президента помешало исполнению этого приказа.

Кеннеди принял решение вывести 1000 военнослужащих США к концу 1963 г., а оставшихся – к концу 1965 г. За полтора месяца до его смерти это долгожданное решение стало главной темой заголовков на первых полосах газет, в том числе военных: в военном издании Pacific Stars and Stripes – «Белый дом заявляет: к 1965 г. американские войска покинут Вьетнам»{425}; в New York Times – «1000 американских солдат и офицеров покинули Вьетнам»{426}.

Однако из-за убийства президента даже первый этап его плана вывода войск тихо сошел на нет. В «Документах Пентагона», откровениях относительно войны во Вьетнаме, обнародованных аналитиком по вопросам обороны Дэниэлом Эллсбергом, говорится о том, что «планы поэтапного вывода 1000 советников США к концу 1963 г. были соблюдены формально, в рамках ротации – в декабре они вернулись домой, а через два месяца их место заняли новые»{427}.

Решение Джона Кеннеди вывести войска из Вьетнама было частью более масштабной стратегии достижения мира, к чему неустанно стремились он и Никита Хрущев, и что привело Кеннеди к гибели. Томас Мертон смог все это предвидеть. В своих «Письмах о холодной войне» он сделал пророческое заявление о том, что если президент Кеннеди сможет совершить прорыв и встать на путь более глубокой, всеобщей гуманности, то вскоре он будет «обречен на смерть»{428}. Кеннеди согласился. Как мы уже убедились, он даже сделал логическое заключение о предстоящем государственном перевороте в своих комментариях к роману «Семь дней в мае»{429}. Кеннеди чувствовал, что его собственная смерть не за горами, если он не прекратит перечить своим военным советникам. Но продолжал делать это. После наложения вето на введение войск США в залив Свиней ему пришлось выдержать еще более сильное давление со стороны Объединенного комитета начальников штабов, чтобы не допустить бомбардировку и вторжение на Кубу во время Карибского кризиса в октябре 1962 г. Затем он просто стал игнорировать мнение военных советников и советников ЦРУ и резко развернулся в сторону мира в обращении к студентам Американского университета, подписал Договор об ограничении испытаний ядерного оружия с Никитой Хрущевым и сделал шаг к диалогу с Фиделем Кастро. Решение о выходе из Вьетнама в октябре 1963 г. вновь нарушило правила холодной войны, которую вело его полицейское государство. Как того хотел Мертон, Кеннеди стремился к большей гуманности в мире, а следовательно, и к ее фатальным последствиям.

Тем не менее для тех, кто мог видеть дальше конфликта между Востоком и Западом, чрезвычайно рискованные шаги Кеннеди в пользу мира имели политический смысл. Спустя 40 лет эти события лишились своего исторического контекста. Это было время надежд. Кеннеди, как и многие другие, был вдохновлен идеей мира, как радуга, опоясавшая весь земной шар после едва предотвращенного Карибского кризиса. Тогда и Джон Кеннеди, и Никита Хрущев и даже партнер Хрущева Фидель Кастро почувствовали определенную свободу от давления со стороны своих военачальников и идеологов. В начале 1963 г. политические обозреватели почувствовали наступление утра после долгой ночи холодной войны.

Например, Дрю Пирсон[27] в своей рубрике «Вашингтонская карусель» 23 января 1963 г. озаглавил президентский вызов предстоящего года «У Кеннеди есть шанс положить конец холодной войне». Пирсон подчеркнул, что президенту необходимо воспользоваться этим временем для сохранения мира:

«Сегодня у президента Кеннеди есть уникальная возможность договориться о прочном мире, но из-за раскола внутри его собственной администрации он может упустить этот шанс.

Это единодушное мнение дружественных дипломатов, умеющих следить и анализировать быструю смену событий на мировой арене.

Они также добавляли, что Европа развивается настолько быстро, что сможет лишить лидерства господина Кеннеди и выстроить собственные мирные отношения с советским руководителем Хрущевым»{430}.

Дипломаты, о которых вел речь Пирсон, уже могли разглядеть масштабный сдвиг линий политических разломов под урегулированием Карибского кризиса Кеннеди и Хрущевым. В то же время они определили основное препятствие для возможности завершения холодной войны – влиятельные силы в правительстве США, которые не верили в эти перемены и использовали все возможности, чтобы им воспрепятствовать.

Пирсон отметил, что, несмотря на такую сильную оппозицию внутри правительства, президент в вопросе урегулирования проблем холодной войны «находился на вершине дипломатического Олимпа». Он упомянул и решение Кеннеди вывести без лишнего шума американские ракеты из Турции и Италии:

«Это должно ослабить напряженность между США и СССР, но Соединенные Штаты не только не поставили себе этот шаг в заслугу, но и не воспользовались им так же, как это сделал Хрущев, убрав ракеты с Кубы».

Пирсон не знал, что Кеннеди уже сотрудничает с Хрущевым, и что реализация плана по выводу им ракет на самом деле уже началась без лишнего шума в рамках октябрьского обещания советскому коллеге.

За год до этого обозреватель беседовал с Хрущевым в его резиденции на берегу Черного моря. Он считал, что советский лидер искренне хотел мира. Подтверждением этому был вывод ракет с Кубы и последующие заявления Хрущева о необходимости поддерживать мирные отношения. «И наконец, – писал Пирсон в своей колонке в январе 1963 г., – его потрясающая речь в Восточном Берлине на прошлой неделе, в которой он отказался от войны как инструмента коммунистической политики».

В результате этих бурных перемен Соединенные Штаты и Советский Союз подошли к проведению политики «на грани мира», особенно в вопросах ядерных испытаний и Берлина. Однако Пирсон подчеркнул, что если администрация Кеннеди, члены которой расходятся в своих взглядах на ситуацию, будет продолжать «пассивно смотреть на эту быстро меняющуюся картину», другие западные лидеры, такие как президент де Голль, опередят Кеннеди и выстроят собственные мирные отношения с Хрущевым. Настал момент для перемен. Сможет ли президент его поймать? Многообещающим летом 1963 г. Кеннеди ответил на этот вопрос своим обращением к студентам Американского университета, Договором о запрещении испытаний и проведением активной политики разрядки с Хрущевым. Затем, показывая, что нет ничего невозможного, Кеннеди начал поиск путей к диалогу со своим давним врагом Фиделем Кастро. Октябрьское решение Кеннеди вывести войска из Вьетнама стало следующим логическим этапом в этом все более вселяющим надежду процессе с участием его и Хрущева.

Эти ныне забытые ветры перемен в 1963 г. сделали из Джона Кеннеди миротворца, одновременно остающегося главнокомандующим армии, способной разрушить мир во всем мире. Он оказался в ловушке противоречий между идеей мира в обращении к студентам Американского университета и продолжавшими существовать догмами холодной войны его полицейского государства. Кеннеди сам обострил конфликт, ввязавшись в риторику холодной войны в выступлении 26 июня 1963 г. перед огромной толпой у стен администрации Западного Берлина. Впечатленный бесчеловечностью идеи строительства Берлинской стены, президент США восторженно, о чем он пожалеет после, произнес: «В Европе и других местах есть люди, которые заявляют, что могут работать с коммунистами [в то время, как он сам не только так говорил, но и делал]. Пусть они приедут в Берлин»{431}.

Однако, несмотря на собственные внутренние конфликты и более глубокую напряженность между ним и его советниками, Кеннеди отверг господствующую мифологию своего времени, согласно которой победа над коммунизмом была наивысшей ценностью. Кеннеди выбрал альтернативу победе – положить конец холодной войне. Он пытался уйти от противоречий холодной войны. Для советников, таких как Комитет начальников штабов, этот отказ президента от войны выглядел как капитуляция перед врагом. Что бы президент ни делал, или ни говорил, военные знали одно: у них есть своя задача – победа над врагом.

О чем никто не говорит в связи с президентством Кеннеди, и что после его убийства пустило всех по ложному следу, так это тот факт, что он боролся с собственным полицейским государством. У этого государства были более высокие ценности, чем повиновение указам президента, который хотел мира. Победа над коммунизмом была задачей номер один. По мере того, как Кеннеди искал альтернативу победе или поражению в мире ядерного оружия, в правительстве у него становилось все меньше союзников. Он был свободен от догм демонизирующей теологии холодной войны благодаря улучшающимся отношениям со своим врагом Хрущевым. И в то же время ему приходилось осознавать, что в собственной администрации мало кто разделял его взгляды. Его изоляция усиливалась каждый раз, когда он отвергал наиболее разрушительные рекомендации военных советников о том, как выиграть холодную войну.

Глава Объединенного комитета начальников штабов, которого Кеннеди унаследовал от Эйзенхауэра, генерал Лайман Лемницер[28], предложил 13 марта 1962 г. министру обороны Роберту Макнамаре секретный план победы под кодовым названием «Операция “Нортвудс”». Его целью было оправдать вторжение США на Кубу. Сегодня чтение этого секретного предложения, написанного в эпоху холодной войны, дает представление о мировосприятии военных советников Кеннеди и о тех интригах, на которые он должен был согласиться, чтобы одержать победу. Операция «Нортвудс» по предложению генерала Лемницера должна была включать в себя следующие шаги, необходимые для подготовки почвы для вторжения США на Кубу:

1. Враждебные действия и дезинформация, направленные на то, чтобы убедить кубинцев в неминуемом вторжении. Наша военно-политическая концепция во время реализации плана позволит быстро перейти от маневров к интервенции, если кубинский ответ не заставит себя ждать.

2. Планируется провести ряд хорошо скоординированных инцидентов в районе Гуантанамо [военно-морской базы США], чтобы обеспечить наглядный пример совершаемых враждебными кубинскими силами действий.

Инциденты для обеспечения правдоподобности нападения (не в хронологическом порядке):

(1) Запустить слухи (много слухов). Использовать подпольное радио.

(2) Высадить кубинцев в форме «над входной кромкой взлетно-посадочной полосы» для инсценирования нападения на базу.

(3) Захват на базе кубинских (дружественных) диверсантов.

(4) Начать беспорядки у главных ворот базы (дружественные кубинцы).

(5) Устроить взрыв на базе; открыть огонь.

(6) Поджечь самолет на авиабазе (диверсия).

(7) Обстрелять из миномета базу с внешней стороны. Нанести незначительный ущерб военным объектам.

(8) Захватить в плен штурмовые команды, наступающие с моря или со стороны окрестностей г. Гуантанамо.

(9) Захватить членов вооруженной группы, штурмующих базу.

(10) Диверсия на корабле в гавани; большой пожар (использование нафталина).

(11) Потопить корабль у входа в гавань. Провести похороны фальшивых жертв (как результат действий в п. (10)).

b. Ответная реакция США – проведение наступательных операций для обеспечения водо- и энергоснабжения, уничтожение артиллерийских и минометных точек, несущих угрозу базе.

c. Начало широкомасштабных военных операций со стороны Соединенных Штатов.

3. Инцидент «Помни Main[29]» может быть организован в нескольких вариантах: можно взорвать американский корабль в заливе Гуантанамо и обвинить Кубу; можно взорвать корабль (без команды) где-нибудь в кубинских водах; можно организовать любой подобного рода инцидент в окрестностях Гаваны или Сантьяго в качестве демонстрации результата кубинской атаки с воздуха или моря, или и оттуда, и оттуда. Наличие кубинских самолетов или кораблей, просто выясняющих намерения судна, может быть довольно убедительным доказательством причастности к атаке на него. Близость к Гаване или Сантьяго добавит правдоподобности ситуации, особенно у людей, которые могут слышать взрыв или видеть огонь. США смогут продолжить спасательные операции с воздуха или на воде под прикрытием американских истребителей, чтобы «эвакуировать» оставшихся членов несуществующего экипажа. Списки потерь в американских газетах вызовут необходимую волну национального негодования{432}.

В своих следующих рекомендациях по плану проведения операции «Нортвудс» Лемницер еще глубже уходил в вопросы дезинформации и внутренней подрывной деятельности. Он призывал министра обороны поддержать кампанию по организации террористических атак с тем, чтобы преподнести это как зло, идущее из коммунистической Кубы, и которое необходимо подавить:

4. Мы можем организовать кампанию коммунистического кубинского террора в Майами, в других городах Флориды и даже в Вашингтоне. Террористическая кампания может быть направлена против кубинских беженцев, ищущих убежище в Соединенных Штатах. Можно потопить лодку с кубинцами, направляющуюся во Флориду (сымитировать или сделать это на самом деле). Можно организовать нападения на кубинских беженцев в Соединенных Штатах, вплоть до нанесения им ранений в определенных случаях, чтобы потом эти события можно было широко осветить в СМИ. Взрыв нескольких бомб в тщательно отобранных местах, арест кубинских агентов и выпуск подготовленных документов, подтверждающих причастность Кубы, будут также способствовать продвижению идеи безответственного правительства{433}.

Генерал Лемницер отметил, что он совместно с Объединенным комитетом начальников штабов готов руководить этой террористической кампанией, ответственность за которую будет возложена на Кубу. Он написал министру обороны Макнамаре, что «ответственность за разработку основного плана с участием военных и военизированных подразделений должна лежать на одном ведомстве». По его рекомендации, ответственным «как за открытые военные действия, так и тайные военные операции следует назначить Объединенный комитет начальников штабов»{434}.

На встрече 13 марта 1962 г. Лемницер представил на рассмотрение Макнамары свой план операции «Нортвудс». Неизвестно, как на это отреагировал Макнамара{435}. Однако, согласно протоколу заседания Белого дома от 16 марта, президент Кеннеди заявил Лемницеру и другим ключевым советникам что он не смог найти каких-либо обстоятельств, которые оправдывают и делают целесообразным использование американских войск для проведения открытых военных действий на Кубе{436}.

Хотя операция «Нортвудс» и не была одобрена президентом, генерал Лемницер продолжал настаивать от имени Объединенного комитета на упреждающем вторжении на Кубу. В докладной записке от 10 апреля 1962 г., адресованной министру обороны, он заявил: «Объединенный комитет начальников штабов считает, что кубинская проблема должна быть решена в самом ближайшем будущем… члены комитета считают, что военное вмешательство со стороны Соединенных Штатов необходимо для свержения нынешнего коммунистического режима… Они также считают, что вмешательство должно произойти достаточно быстро, чтобы свести к минимуму попытки коммунистов привлечь внимание ООН к нашим действиям»{437}.

Кеннеди в конце концов надоело выслушивать идеи Лемницера. В сентябре 1962 г. он заменил его на посту председателя Объединенного комитета начальников штабов. Однако Лемницер был не одинок в своих убеждениях. Он утверждал, что его террористическая операция «Нортвудс» нашла поддержку у всех представителей Объединенного комитета начальников штабов. Проблемой Кеннеди был не столько Лемницер, сколько его собственное правительство, настроенное на продолжение холодной войны. Ему пришлось противостоять блоку военных и руководителей ЦРУ, которые оправдывали любые средства для достижения победы над тем, что они называли абсолютным злом коммунизма. В то же время эти люди видели в договоре президента Кеннеди с Хрущевым об отказе от вторжения на Кубу, в выводе ракет из Турции и Италии, в его обращении к студентам Американского университета, в договоре о запрещении испытаний и в попытке наладить диалог с Кастро первые шаги коммунистов к своей победе. Они были твердо уверены в том, что Джон Кеннеди забыл, что не существует другой альтернативы, кроме военной силы, когда речь идет о победе над коммунизмом. На их взгляд, это Кеннеди, а не они, действовал безрассудно. Будущее страны было в их руках. Для ЦРУ и Объединенного комитета начальников штабов вопрос стоял следующим образом: как остановить капитуляцию Кеннеди перед коммунистами, чтобы спасти Америку? В их мире побед или поражений решение Кеннеди вывести войска из Вьетнама стало последней каплей.

Накануне инаугурации Кеннеди выразил свои сомнения по поводу развязывания войны в Юго-Восточной Азии. Во время переходного брифинга с президентом Эйзенхауэром 19 января 1961 г. вновь избранный президент задал неожиданный вопрос. Он касался нарастающего конфликта с коммунистами в Лаосе, западном соседе Вьетнама. Кеннеди спросил у Эйзенхауэра, что он предпочел бы, «коалицию с коммунистами, чтобы сформировать правительство в Лаосе, или [военное] вмешательство через СЕАТО [Организацию договора Юго-Восточной Азии, в который входили США]?»{438} Эйзенхауэр был ошеломлен наглостью своего преемника, предполагающего возможность создания коалиции с коммунистами. Он ответил, что военное вмешательство было бы «гораздо лучше». Как уже говорил государственный секретарь Кристиан Гертер, любая коалиция с коммунистами в конечном итоге закончится тем, что коммунисты возьмут контроль над ситуацией. Даже одностороннее вмешательство США было бы более предпочтительным. Это была бы как минимум «последняя безнадежная попытка спасти Лаос»{439}.

Кеннеди смотрел на это скептически. Он думал о том, что вынужден слушать совет человека, которому через несколько часов больше не придется нести ответственность за последствия своих решений.

«И вот он сидит, – рассказывал Кеннеди позже своим друзьям, – и советует мне готовиться к вводу сухопутных войск в Азию, к тому, чего он сам тщательно избегал в течение последних восьми лет»{440}.

В то же время Кеннеди понимал, что, поднимая вопрос о коалиции с коммунистами, он развязывает политическую борьбу по Юго-Восточной Азии в своей собственной администрации. ЦРУ и Объединенный комитет начальников штабов, с поддержкой Эйзенхауэра, уже возложили на себя бремя по «спасению» Лаоса и Вьетнама. Эти же люди теперь станут советниками Кеннеди. Будучи сам «рыцарем» холодной войны, Кеннеди все еще мыслил слишком критично для того, чтобы начать подвергать сомнению их единодушное мнение, прежде всего пытаясь понять, почему они считают безнадежную войну в Азии более предпочтительной, чем примирение с противником.

Как подчеркивалось в «документах Пентагона», в 1961 г. Вьетнам имел второстепенное значение по сравнению с Лаосом: «Вьетнам в 1961 г. представлял собой периферийный кризис. Даже в пределах Юго-Восточной Азии внимание к нему со стороны правительства США и мирового сообщества было гораздо меньше, чем к Лаосу»{441}. Например, The New York Times Index за 1961 г. насчитывал 26 колонок ссылок на материалы о Лаосе, и всего 8 о Вьетнаме{442}. Для Кеннеди с самого начала кризисом был Лаос, урегулирование которого поднимет вопрос о Вьетнаме.

Через две недели после того, как он стал президентом, 3 февраля 1961 г., Кеннеди встретился один на один с послом США в Лаосе Уинтропом Брауном. Дипломату трудно было поверить в то, что новый президент желает услышать правду о Лаосе. Когда Браун начал объяснять официальную политику, Кеннеди остановил его. Он сказал: «Мой вопрос не об этом. Я спросил: «Что вы думаете лично, как посол?»{443} Браун разоткровенничался. Президент внимал каждому слову Брауна, когда тот критиковал ЦРУ и поддержку Пентагоном антикоммунистического правителя генерала Фуми Носавана. Деспотичный генерал пришел к власти благодаря ЦРУ при администрации Эйзенхауэра, лаосской «патриотической организации», Комитета по защите национальных интересов{444}. Браун откровенно заявил Кеннеди, что Лаос можно объединить только с помощью сторонника нейтралитета Суванны Фумы[30], чье правительство были свергнуто силами ЦРУ и Пентагона во время президентства Эйзенхауэра. Кеннеди задал Брауну много вопросов относительно возможности нейтрального правительства при Суванне, которое могли бы поддержать Великобритания, Франция и Советский Союз, если бы Соединенные Штаты изменили свою политику{445}. Спустя долгие годы Браун вспоминал свою часовую беседу с президентом о нейтралитете Лаоса как «одно из очень эмоциональных переживаний»{446}.

В то время как Кеннеди склонялся к нейтральному Лаосу, Объединенный комитет начальников штабов все больше настаивал на необходимости военного вмешательства в поддержку генерала Фуми. Он считал, что коммунистическая армия Патета Лао, поддерживаемая Советским Союзом, Китаем и Северным Вьетнамом, добьется полного контроля над Лаосом, если Соединенные Штаты не вмешаются в самое ближайшее время. Несмотря на развитие холодной войны и успехи Патета Лао, Кеннеди сохранял скептическое отношение к их мнению.

На встрече 9 марта в Белом доме он забросал Совет национальной безопасности вопросами, раскрывавшими противоречия в политике США и указывавшими на путь к нейтральному Лаосу. Его вопросы обнажили горькую правду о том, что Соединенные Штаты отправили гораздо больше военной техники за последние три месяца в поддержку Фуми Носавана[31], чем Советский Союз в поддержку войск коммуниста Патета Лао{447}. Затем президент отметил, что «основной проблемой для нас стало то, что все страны, которые вроде бы являются нашими союзниками, поддерживают того же человека (Суванну), что и коммунисты»{448}. Кеннеди намеревался к ним присоединиться. На следующий день посол Кеннеди в Советском Союзе Льюэллин Томпсон сказал в Москве Никите Хрущеву, что США сейчас ищут пути «к нейтральному Лаосу при участии нейтральных соседей»{449}. Хрущев был удивлен таким поворотом. Он ответил, что новая американская позиция приятно отличается от старой{450}.

На пресс-конференции 23 марта по вопросам Лаоса Кеннеди огласил свою точку зрения, заявив, что Соединенные Штаты «решительно и безоговорочно» поддерживают «цели создания нейтрального и независимого Лаоса, не связанного с каким-то одним или группой государств, никому не угрожающего и лишенного всякого господства над ним»{451}. Он одобрил призыв Великобритании к прекращению огня между армией генерала Фуми и войсками нейтралистов и коммунистов. Он также поддержал британцев в необходимости проведения международной конференции по Лаосу{452}.

Русские согласились. Новая политика Кеннеди позволила русским встретиться с англичанами, американцами и представителями 11 других стран в Женеве 11 мая для решения лаосского вопроса.

Между тем Кеннеди продолжали подталкивать к войне. В Лаосе коммунисты развивали свой успех. Казалось, они уже были близки к полной победе до созыва женевской конференции. Президент был нацелен на то, чтобы не позволить им захватить страну. В то же самое время, как подчеркнул его специальный советник Тед Соренсен, Кеннеди был против того, чтобы «предоставить любую военную поддержку, необходимую для победы прозападных сил [генерала Фуми]. На самом деле это была политика, которую он унаследовал, так же как он унаследовал большинство военных советников и советников по разведке, которые ее сформировали»{453}. Эти люди продолжали настаивать на том, чтобы он отказался от пропагандируемой им нейтралистской коалиции, которую они считали глупой уступкой коммунистам. Несмотря на поддержку нейтралитета, о чем президент заявил 23 марта на пресс-конференции, 30 марта генерал Лемницер объявил журналистам, что лидеру нейтралистов Суванне Фуме нельзя доверять. Суванна может и не был коммунистом, но, как сказал Лемницер, «даже если бы он был коммунистом, хуже бы уже не стало»{454}.

Лемницер и Объединенный комитет начальников штабов не поддерживали новую политику президента. Они призывали его поддержать Фуми вводом войск США, чтобы, пока не поздно, остановить коммунистическое наступление. В противном случае в Женеве будет уже нечего обсуждать, даже с нейтральной позиции. Из-за усугубившегося в марте и апреле кризиса Кеннеди согласился на подготовку к наращиванию военного присутствия. Тем не менее он подчеркнул, что не дает окончательного согласия на вторжение в Лаос{455}. Последующий ряд событий показал, что его втягивают в ловушку.

Первым событием был залив Свиней. Как мы видели, Кеннеди догадался, что ЦРУ и Объединенный комитет начальников штабов пытались во время операции в заливе подвести его к полномасштабному вторжению на Кубу по сценарию, рассчитанному на провал, если только он под сильным давлением не согласится отправить войска. Когда Кеннеди этого не сделал и принял поражение, он стал смотреть более критически на Лаос. Те же самые советники из ЦРУ и военные советники, которые обманули его в отношении Кубы, вынуждали дать согласие на вторжение в Лаос. Кроме того, Объединенный комитет начальников штабов все время увеличивал численность необходимых для этого войск: сначала речь шла о 40 000 человек; к концу марта – 60 000; а в конце апреля цифра выросла уже до 140 000 человек{456}. Кеннеди стал игнорировать их планы. Тогда генерал Лемницер начал осторожно отговаривать президента от вмешательства в Лаос, рекомендуя придерживаться политики «более ограниченного участия». Подозрительный Кеннеди вообще отказался от идеи введения войск в Лаос. Как он заявил Шлезингеру в то время: «Если это не получилось на Кубе, значит, нам нужно войти в Лаос». Размахивая телеграммой от Лемницера, он сказал: «Я мог бы серьезно отнестись к этому совету»{457}.

Вместо этого он начал задавать своим военачальникам все более неудобные вопросы, выявляя пробелы в их мышлении. На встрече 28 апреля адмирал Берк сказал президенту: «Каждый раз, когда вы идете на уступки [как он считал, в отношении Лаоса], отыграть позиции в следующий раз становится все сложнее». Берк отметил, что США должны быть готовы к тому, чтобы на каком-то участке Юго-Восточной Азии «вбросить достаточно сил и выиграть на всех фронтах»{458}. Генерал Джордж Декер[32] поддержал Берка, заявив: «Если мы решили напасть, мы должны сделать это и победить, а это значит разбомбить Ханой, Китай и, возможно, даже использовать для этого ядерное оружие»{459}. На следующий день генерал ВВС Кертис Лемей, со свойственным ему пренебрежением по отношению к президенту, сказал Кеннеди в присутствии советников по национальной безопасности о том, что не знает, какую политику США ведут в отношении Лаоса. Он подчеркнул свое презрение, добавив, что слышал слова президента, но «военные не могут поддержать его заявления»{460}. На другом заседании генерал Лемницер, излагая в общих чертах стратегию неограниченной эскалации в Юго-Восточной Азии и провоцируя Кеннеди на более серьезные вопросы к ОКНШ, подвел итог: «Если нам дадут право использовать ядерное оружие, мы сможем гарантировать победу»{461}. Президент посмотрел на него, ничего не сказал и отпустил собравшихся. Позже он прокомментировал: «Поскольку он не думал о дальнейшей эскалации, ему нужно было пообещать победу»{462}.

В свете событий в заливе Свиней и давления со стороны ОКНШ в вопросе войны в Лаосе Кеннеди в интервью обозревателю Артуру Кроку[33] сказал, что он просто «потерял доверие» к ОКНШ{463}.

Генерал в отставке Дуглас Макартур[34], посетивший Кеннеди в конце апреля и еще больше усиливший сопротивление Кеннеди действиям ОКНШ, поделился с президентом: «Любой, кто хочет использовать американские сухопутные войска в Азии, должен проверить, все ли у него в порядке с головой»{464}. Кеннеди цитировал слова Макартура генералам на протяжении всего своего правления. Ввод американских боевых подразделений в Лаос или Вьетнам – это черта, которую он непреклонно отказывался пересекать всю оставшуюся жизнь. Генерал Максвелл Тейлор как-то заметил, что высказывание Макартура произвело на президента «такое впечатление, что всякий раз, когда он получал совет по военным вопросам от ОКНШ, от меня или от кого-либо еще, он отвечал: “Убедите сначала в этом генерала Макартура, тогда вы сможете убедить и меня”»{465}.

Другое высказывание Макартура о политической ситуации в Индокитае, унаследованной Кеннеди от предыдущей администрации, так поразило президента, что он упомянул его в устном меморандуме: «Он сказал, что “цыплята возвращаются домой на свой насест” после правления Эйзенхауэра, и я теперь живу в курятнике»{466}. Малкольм Икс позже прославится подобной же ассоциацией, сказав, что Джон Кеннеди был убит в курятнике.

В то время, когда Джон Кеннеди начал выступать против отправки войск в Юго-Восточную Азию, что стало еще одной причиной его убийства, он встретил человека, который так же твердо поддерживал его позицию, – агента секретной службы Абрахама Болдена.

В годы холодной войны, когда Кеннеди был конгрессменом и сенатором, Абрахам Болден был чернокожим ребенком, жившим в Ист-Сент-Луисе (штат Иллинойс). Благодаря решимости и дисциплине Болден смог выжить в криминогенном гетто Ист-Сент-Луиса. Затем он поступил в Университет Линкольна в Джефферсон-Сити (штат Миссури). Все годы учебы Болден оставался верен себе. В то время как другие первокурсники подчинялись дедовщине со стороны старшеклассников, Болден бросил им вызов, сказав, что не будет делать ничего из того, что не было прописано в правилах учебного заведения{467}. Он вызвал негодование в кампусе, написав письмо в университетскую газету, в котором поднял вопрос о предоставлении стипендии выдающимся спортсменам из числа бедных студентов. Болден окончил Университет Линкольна с отличием. Один из сокурсников описал Абрахама Болдена, как «человека взбалмошного и храброго, в зависимости от того, как посмотреть»{468}. Эту характеристику подтвердило его участие в борьбе не на жизнь, а на смерть, которую вел Джон Кеннеди.

После четырех лет службы в Национальной гвардии штата Иллинойс с отличным послужным списком в 1960 г. Болден поступил на работу в секретную службу США. Он был направлен агентом в Чикагский офис. Так случилось, что в ночь на 28 апреля 1961 г., когда президент Кеннеди прибыл в город для выступления в чикагском выставочном центре McCormick, Абрахам Болден стоял на посту охраны у мужского туалета. Он уже думал, что ему не доведется встретить Кеннеди, как вдруг он увидел президента, спускавшегося вместе с мэром Ричардом Дейли и другими высокопоставленными лицами.

Кеннеди остановился перед Болденом и спросил: «Как вас зовут?»

«Абрахам Болден, господин президент».

«Вы агент спецслужбы?»

«Да, сэр».

«Господин Болден, а вы не знаете, был ли в истории случай, чтобы афроамериканец служил в спецгруппе секретной службы Белого дома?»

«Нет, сэр, такого еще не было».

«Хотите быть первым?»

«Да, сэр».

«Тогда увидимся в Вашингтоне»{469}.

Абрахам Болден поступил в секретную службу Белого дома в июне 1961 г. Он лично удостоверился, что Джон Кеннеди умел заботиться о людях. Кеннеди никогда не проходил мимо Болдена, не поговорив с ним. Он всегда искренне интересовался им самим и его семьей, и Болден знал, что ему действительно это было интересно. Кеннеди разговаривал с ним о Чикаго и бейсбольных командах. Президент часто представлял Болдена гостям Белого дома. Болден также замечал во взгляде Кеннеди некое беспокойство, ощущение того, что вокруг него что-то не так{470}.

Абрахам Болден также отмечал растущую изоляцию президента и угрозу его безопасности. Казалось, что большинство агентов секретной службы ненавидели Джона Кеннеди. Они даже шутили между собой, что, если в него будут стрелять, они отойдут в сторону. Выпивки, которые агенты устраивали после работы, также сказывались на уровне безопасности президента. Болден отказывался пить и играть в карты. Некоторые агенты отпускали в его присутствии едкие замечания в адрес «ниггеров»{471}.

И как уже было не раз, Абрахам Болден открыто высказал свое мнение. Он пожаловался начальству на низкий уровень обеспечения безопасности президента. Они не предприняли никаких мер. После 40 дней службы в спецгруппе Болден не захотел больше участвовать в этом фарсе. Он добровольно вернулся в офис в Чикаго. Он сознательно отказался от высокого положения, которое когда-либо занимал афроамериканец в секретной службе. Но если посмотреть на это шире, то спецгруппа Белого дома стала для Болдена еще одним «университетом». Он проникся любовью и уважением к президенту, пытаясь защитить его. И в Ист-Сент-Луисе, и в Белом доме Абрахам Болден был прямым свидетелем неизъяснимого.

На саммите в Вене 3–4 июня 1961 г. Джон Кеннеди добился успеха в переговорах с Никитой Хрущевым о взаимопомощи нейтральному и независимому Лаосу с избранным самими гражданами правительством{472}. Это был единственный вопрос, по которому удалось достичь взаимопонимания. Явное безразличие Хрущева к растущей угрозе ядерной войны потрясло Кеннеди. Это вдохновило его на полуночные размышления, перекликающиеся с мыслями Линкольна, на обратном пути в Вашингтон:

«Я знаю, что Бог есть, и я вижу, что надвигается буря;

Если у него есть место для меня, я считаю, что я готов»{473}.

Кеннеди пришлось надавить на Хрущева во время их встречи в Вене, чтобы достичь соглашения по Лаосу. Сначала Хрущев поддел своего американского коллегу по поводу определенных событий из истории холодной войны, заметив, что Кеннеди «прекрасно знал, что именно правительство США [во главе с Эйзенхауэром] свергло Суванну Фуму»{474}. Кеннеди допустил такой вариант. Он ответил: «Говоря откровенно, политика США в этом регионе не всегда отличалась благоразумием»{475}. «Однако, – продолжил он, – теперь Соединенные Штаты заинтересованы в том, чтобы Лаос был таким же нейтральным и независимым, как Камбоджа и Бирма». Хрущев заметил, что он придерживается такого же мнения{476}.

В тот момент он был настолько же изумлен разворотом политики США в отношении Лаоса на 180?, насколько военные советники Кеннеди и ЦРУ были разочарованы. С оттенком сухой иронии он сказал Кеннеди: «Похоже, вы переняли советский политический курс и назвали его собственным»{477}. Критики Кеннеди хмуро с этим согласились. Что касается Кеннеди, он с облегчением отметил, что хотя бы в одном месте на земном шаре – Индокитае – он и Хрущев договорились о мире.

Кеннеди немедленно отдал приказ своему представителю на Женевской конференции, Авереллу Гарриману, воспользоваться моментом и разрешить кризис в Лаосе мирным путем. Он позвонил Гарриману в Женеву и прямо заявил: «Вы все поняли? Я хочу урегулировать ситуацию в Лаосе путем переговоров. Я не хочу вводить туда войска»{478}.

Так или иначе, ввод войск по-прежнему оставался требованием Объединенного комитета начальников штабов к президенту, причем не только в отношении Лаоса, но и в отношении бывшей французской колонии на ее восточной границе, Вьетнама. Что сейчас повышало значимость Вьетнама в администрации Кеннеди – это позиция президента по Лаосу. До того, как закончились первые шесть месяцев правления Кеннеди, сформировалось мнение, что в условиях холодной войны он уже «потерял Лаос», присоединившись к Советскому Союзу для поддержки коалиционного правительства с участием коммунистов. Вследствие этого на него стали все сильнее давить с требованием «спасти Южный Вьетнам», введя войска США, которые он отказался отправить в Лаос. Однако антикоммунистическое южновьетнамское правительство, которое Кеннеди должен был спасти, само по себе представляло проблему.

Через три дня после того, как Кеннеди был избран президентом США, 11 ноября 1960 г., президент Южного Вьетнама Нго Динь Зьем чуть не лишился своей должности в результате военного переворота при поддержке популистов. Неудавшаяся попытка переворота в ноябре 1960 г. стала предвестником успешного переворота в ноябре 1963 г., в результате которого Зьем и его брат Нго Динь Ню погибли. Загнанный в угол, в обоих случаях имея лишь небольшой отряд президентской гвардии, хитрый и деспотичный правитель в ноябре 1960 г. вел долгие переговоры с повстанцами, окружившими его дворец, чтобы дать время подойти лояльному ему бронетанковому батальону. Затем командиры подоспевших вовремя танков развернули пушки против мятежников и рассеяли их{479}. Попытавшись вновь использовать эту стратегию в 1963 г., Зьем столкнулся с более опытными лидерами переворота, которые приняли твердое решение не повторять ошибки трехлетней давности. Но в 1960 г. Зьем пережил переворот и подтвердил свой контроль над Южным Вьетнамом. Заявив о пересмотре линии правления, он продолжил следовать авторитарному курсу, полагаясь на поддержку США в противостоянии с противниками-демократами и коммунистическим партизанским движением.

В «документах Пентагона» описывается особое обязательство США в отношении Вьетнама, которое существовало, когда Кеннеди стал президентом. В отличие от других стран Юго-Восточной Азии, Вьетнам был, «по сути, творением Соединенных Штатов»{480}, как и руководство страны во главе с Нго Динь Зьемом:

«Без поддержки США Зьем почти наверняка не смог бы консолидировать власть на юге страны в 1955–1956 гг. [Сенатор Джон Кеннеди под влиянием проводимой политики холодной войны и первого впечатления от Зьема как настоящего борца за независимость Вьетнама был в США одним из сторонников правительства Зьема].

Без угрозы вмешательства США Южный Вьетнам не смог бы отказаться даже обсуждать выборы, которые были назначены на 1956 г. в рамках Женевского соглашения, не рискуя быть немедленно захваченным армией Вьетминя.

Вне всякого сомнения, без американской поддержки в последующие годы режим Зьема, как, скорее всего, и независимый Южный Вьетнам, не смог бы существовать»{481}.

На фоне создания американцами Южного Вьетнама как оплота борьбы с коммунизмом (с участием Джона Кеннеди) решение президента Кеннеди весной 1961 г. о нейтралитете соседнего Лаоса повергло Зьема в шок. Он воспринял новый политический курс Кеннеди в Лаосе как угрозу существованию собственного правительства. Кеннеди попытался успокоить Зьема, поручив вице-президенту Линдону Джонсону в мае 1961 г. встретиться с ним наряду с другими союзниками по антикоммунистическому блоку в Азии, которые были встревожены поворотом политики Кеннеди в сторону нейтрализации. Письменный отчет Джонсона президенту был полон упреков в проводимой им политике. По мнению Джонсона, решение о нейтралитете Лаоса имело губительные последствия:

«Безусловно, степень влияния этого решения в каждой стране была разной, но Лаос породил общие сомнения и озабоченность относительно намерений США в Юго-Восточной Азии. Никакой успех в Женеве не мог сам по себе развеять эту обеспокоенность. Независимые азиатские страны не хотят, чтобы решение их собственной проблемы статуса происходило аналогичным образом в Женеве.

Лидеры стран, такие как Зьем, Чан [Кайши, Тайвань], Сарит [Таиланд] и Айюб [Хан, Пакистан], в той или иной степени понимают, что мы делаем “хорошую мину при плохой игре” в Женеве. Их благожелательность в суждениях этим и ограничивается…

Наша миссия [Джонсона] приостановила падение доверия к Соединенным Штатам. Но, на мой взгляд, это не привело к его восстановлению. Лидеры стран были, насколько это возможно, откровенными, вежливыми и учтивыми, заявляя со всей определенностью, что поступки должны достаточно быстро следовать за словами.

Мы не выиграли время – мы его получили.

Если бы эти люди, с которыми я встречался по вашей просьбе, были банкирами, я уверен, даже не задавая им каких-либо вопросов, что со мной они дел больше вести не захотели бы»{482}.

Затем Джонсон сформулировал агрессивный вызов холодной войны, предъявляемый политике Кеннеди, исходивший не только от союзников по антикоммунистическому блоку, с которыми он встречался, но и от Пентагона и даже самого вице-президента:

«От США сейчас требуется фундаментальное решение, и время не ждет. Должны ли мы попытаться противостоять коммунистической экспансии в Юго-Восточной Азии, оказав действенную поддержку борцам за свободу в этом регионе, или сдаться?»{483}

Кеннеди ответил на упрек вице-президента не только тем, что «сдался» перед коммунистической экспансией в Юго-Восточной Азии, но и тем, что не разрешил ввод американских войск во Вьетнам, чего так сильно хотели в ОКНШ. Кеннеди повел ту же политику в Южном Вьетнаме, что в Лаосе и на Кубе. Он не разрешил вторжение американских боевых подразделений.

Объединенный комитет начальников штабов рекомендовал 10, а затем и 18 мая отправку войск во Вьетнам{484}. Затем последовало письмо Зьема к Кеннеди от 9 июня с более скромным запросом о «создании американскими военными учебных центров подготовки солдат и офицеров вьетнамских вооруженных сил по отдельным родам войск{485}. В связи с этим в «документах Пентагона» указывается, что «важнейшей проблемой, безусловно, являлось то, будут ли американцы отправлены во Вьетнам в виде организованных боевых подразделений, способных, хоть и не явно, вести военные действия»{486}. Кеннеди согласился направить военную поддержку Зьему, включая американских советников и вертолеты. Однако, как бы сильно на него ни давили, он неизменно отказывался посылать «американские подразделения, способные проводить самостоятельные операции против партизан»{487}.

Автор этого раздела «документов Пентагона», Дэниел Эллсберг, недоумевает, почему Кеннеди избрал такую позицию. Почему Джон Кеннеди не отправляет боевые подразделения во Вьетнам? В центре внимания анализа «документов Пентагона», проведенного Эллсбергом, находилась осень 1961 г., когда Кеннеди был окружен советниками, настаивавшими на вводе американских войск во Вьетнам, не дожидаясь, пока Вьетконг[35] одержит там победу.

Давление на президента стало усиливаться еще в конце лета. Журналист Теодор Уайт информировал Белый дом в августе о том, что «с каждым днем ситуация [в Южном Вьетнаме] ухудшается. Партизаны контролируют уже почти всю южную дельту – столь обширную территорию, что я не мог найти ни одного американца, который согласился бы вывезти меня из Сайгона без военного сопровождения в своей машине даже днем»{488}.

В сентябре количество партизанских нападений в Южном Вьетнаме почти утроилось по сравнению с предыдущими месяцами. Сайгон был потрясен, когда повстанцы захватили соседний административный центр Фуок Тхань, а его градоначальника, человека Зьема, обезглавили, прежде чем им пришлось отступить{489}.

Когда давление в вопросе введения американских войск усилилось, Кеннеди взял паузу, отправив в октябре в Сайгон миссию для выяснения истинного положения во главе с генералом Максвеллом Тейлором. Это не помогло. Тейлор телеграфировал Кеннеди из Сайгона, что Соединенным Штатам необходимо немедленно воспользоваться сильным наводнением в Южном Вьетнаме и ввести войска (от 6000 до 8000 солдат) под видом «оказания помощи в ликвидации последствий наводнения», включая боевые подразделения, которые затем «сделают столь необходимую инъекцию для поднятия национального боевого духа»{490}. В последующей телеграмме с Филиппин Тейлор признает, что эти первые 8000 солдат вполне могут быть только началом: «Если конечным результатом является закрытие границ и зачистка от повстанцев внутри Южного Вьетнама, то нет никаких ограничений для нашего вмешательства (если только мы не собираемся нанести удар по Ханою)»{491}. В то же время, независимо от количества необходимых войск, на взгляд Тейлора, «ничто не может быть более убедительным с точки зрения серьезности намерений США и, следовательно, столь обнадеживающим для народа и правительства Южного Вьетнама и других наших друзей и союзников в [Юго-Восточной Азии], как введение войск США в Северный Вьетнам»{492}. Энтузиазм Тейлора в отношении ввода войск был поддержан в телеграмме посла Фредерика Нолтинга, который цитировал «разговоры с разными вьетнамцами за последние 10 дней», демонстрировавшие «практически единодушную поддержку ввода американских войск во Вьетнам».

Поддержка ввода войск крепла. Министр обороны Роберт Макнамара, его заместитель Розуэлл Гилпатрик[36] и Объединенный комитет начальников штабов в докладной записке 8 ноября рекомендовали Кеннеди «поставить перед США четкую цель защитить Южный Вьетнам от коммунистов и поддержать это обязательство необходимыми военными действиями», включая предложение Тейлора «о введении американских войск в первоначальном объеме – 8000 человек под прикрытием помощи в ликвидации последствий наводнения» и с последующим увеличением контингента до шести сухопутных дивизий «или примерно до 205 000 человек»{493}.

Осенью 1961 г. Кеннеди отклонил практически единодушную рекомендацию своих советников отправить боевые подразделения во Вьетнам. Позднее Тейлор размышлял об исключительности позиции Кеннеди: «Я не припомню, чтобы кто-то был сильно против [отправки наземных войск], кроме одного человека, и этим человеком был президент. Президент просто слышать не хотел уверения в том, что это действительно правильное решение… Президент был действительно убежден, что сухопутным войскам США туда входить не следует»{494}.

Кеннеди был настолько непоколебим в противостоянии требованиям военных о вводе войск, что сделал еще один шаг, который, как он понимал, еще более отдалит его от них. Он извратил рекомендации своих военачальников, распространив историю о том, что они выступают против отправки боевых подразделений.

В середине октября The New York Times ошибочно сообщила: «Похоже на то, что военачальники в Пентагоне не меньше, чем сам генерал Тейлор, не желают посылать боевые подразделения в Юго-Восточную Азию»{495}. Правдой же было обратное. Как мы видели, руководители Пентагона и генерал Тейлор прожужжали все уши президенту своими боевыми призывами. Им нужны были боеспособные войска. Кеннеди дал отпор в виде публичной лжи. Как отмечалось в «документах Пентагона», «появление этой истории невозможно объяснить иначе как выданной по указанию президента или им лично»{496}. Президент дискредитировал своих военачальников, распространив ложную информацию о том, что они против того самого решения, которого те жаждали больше всего. Уловка сработала. Согласно «документам Пентагона» «история Times явно принесла желаемый эффект. Спекуляции о вводе войск почти исчезли из новостных лент…» Однако, кроме дезинформирования общественности, Кеннеди играл в опасные игры с руководителями в Пентагоне. Искажение им требования о вводе войск стало еще одной уликой в их подготовке защиты от президента.

Но Кеннеди продолжал делать все возможное, чтобы не отправлять войска во Вьетнам. Он заявил Артуру Шлезингеру: «Им нужна мощь американских войск. Они утверждают, что это необходимо для восстановления уверенности и поддержания боевого духа. Но все будет так же, как в Берлине. Войска войдут; оркестры сыграют марш; толпы поприветствуют; и через четыре дня все забудут. Тогда нам скажут, что мы должны отправить еще больше войск. Это как с выпивкой. Эффект проходит, и вам нужно добавлять еще и еще»{497}.

Хотя Кеннеди и отказался отправлять войска, в ноябре 1961 г. он согласился увеличить объем американской помощи Южному Вьетнаму. Вместо боевых подразделений он согласился отправить советников и подразделения обеспечения. Исходя из полученных рекомендаций, программа Кеннеди по военной помощи Южному Вьетнаму почти наверняка была далека от того, что могло бы остановить вьетконговцев. Это сильно озадачило Дэниеля Эллсберга[37], анализировавшего решения Кеннеди по «документам Пентагона», о чем он написал впоследствии в своих мемуарах «Секреты» (Secrets):

«Кеннеди решил расширить участие и инвестировать в сохранение престижа США во Вьетнаме, подтвердив тем самым наши моральные обязательства – не настолько, насколько его просили подчиненные, но довольно значительно, одновременно исключив такую составляющую, как сухопутные войска, которую почти все его чиновники считали необходимой для достижения цели. Фактически тогда же он отверг еще один элемент, который все его советники, в том числе [государственный секретарь Дин] Раск, также считали существенным: явную и абсолютную приверженность разгрому коммунистов в Южном Вьетнаме. Почему?»{498}

Когда Эллсберг пытался выяснить причину такой странной позиции президента, у него появилась возможность задать этот вопрос в разговоре с Робертом Кеннеди. Будучи сенатором США, в 1967 г. Кеннеди пригласил пентагоновского аналитика Эллсберга в свой кабинет для разговора о волнующей всех проблеме – эскалации войны во Вьетнаме. Эллсберг не упустил возможность задать вопрос Роберту Кеннеди о решении его брата в 1961 г. Он прямо спросил, почему президент Кеннеди отказался и от ввода войск, и от официальной идеи приверженности победе над коммунистами во Вьетнаме, тем самым «игнорируя настойчивые рекомендации всех своих высших военных чинов и представителей властных структур»{499}.

Роберт Кеннеди ответил, что его брат был решительно настроен никогда не отправлять сухопутные войска во Вьетнам, поскольку в противном случае США оказались бы в том же положении, что и французы, – белые против азиатов в войне против национальной независимости и права на самоопределение.

Эллсберг пошел дальше и спросил, был ли Джон Кеннеди готов потерпеть поражение ради того, чтобы не отправлять войска?

Роберт Кеннеди ответил, что, если бы президент достиг точки, где единственной альтернативой поражению был бы ввод сухопутных войск или уход, он бы выбрал последнее. «Мы бы решили все, как в Лаосе», – сказал его брат{500}.

Это заинтриговало Эллсберга еще больше. Для него было очевидно, что ни один из старших советников президента Кеннеди не обладал и малой долей такой уверенности в вопросе Индокитая. Эллсберг настойчиво требовал более подробного объяснения позиции Кеннеди.

«Что сделало его таким разумным?» – спросил он брата Джона Кеннеди.

Даже через 30 лет после этого разговора Эллсберг еще помнил шок, испытанный им от ответа Роберта:

«Он хлопнул рукой по столу. Я подскочил на стуле. “Потому что мы были там!” Он снова хлопнул по столу. Его лицо исказилось от гнева и боли. “Мы были там в 1951 г. Мы видели, в каком положении оказались французы. Мы это видели. Мой брат решил никогда, никогда не допускать, чтобы такое случилось и с нами”»{501}.

Джон Кеннеди был там. Они с Робертом видели, что делали французские войска. Эдмунд Галлион, сопровождавший их, особо подчеркивал бесполезность замены французских войск на американские. Эллсберг поверил сказанному Робертом Кеннеди, «что его брат был глубоко убежден в том, что он никогда не должен отправлять наземные войска в Индокитай и что, если в этом будет необходимость, он готов принять “лаосское решение”, лишь бы этого избежать»{502}.

В середине 1961 г. положение во Вьетнаме и даже Лаосе не особо волновало Кеннеди. В центре внимания президента была Германия. Летом и осенью после операции в заливе Свиней противостояние Джона Кеннеди с Никитой Хрущевым в берлинском вопросе позволило первому понять, как вести себя в Лаосе и далее во Вьетнаме.

Его военные советники по-прежнему неслись навстречу апокалипсису. Кеннеди изумляла настойчивость, с которой генералы Лемницер и Лемей на двух совещаниях в течение лета требовали у него разрешения на использование ядерного оружия как в Берлине, так и в Юго-Восточной Азии. Его ответом был демонстративный уход с этих совещаний{503}.

После одного из таких разговоров он взмахнул руками, оглядел остававшихся в кабинете генералов и адмиралов и сказал: «Они – сумасшедшие»{504}. Члены Объединенного комитета начальников штабов в свою очередь недоумевали, почему их главнокомандующий не разрешает использовать средства, которые, по их мнению, были крайне необходимы для достижения победы. Может, с ума сошел он?!

В октябре 1961 г. вновь назначенный личный представитель президента в Западном Берлине, отставной генерал Люсиус Клей[38], попытался обострить Берлинский кризис до той точки, когда президент будет вынужден использовать любые средства для достижения победы. В августе Хрущев приказал построить Берлинскую стену и тем самым остановить массовый исход восточных немцев в капиталистическую часть города. В сентябре генерал Клей начал секретные приготовления к сносу стены. Он приказал военному коменданту США в Западном Берлине генерал-майору Альберту Уотсону, чтобы армейские инженеры построили копию участка Берлинской стены в лесном массиве. Когда это было сделано, американские танки с бульдозерными отвалами стали экспериментировать с методами сноса макета. Генерал Брюс Кларк, командующий вооруженными силами США в Европе, узнал об упражнениях Клея и остановил их{505}. Когда Кларк потребовал от Клея прекратить репетиции разрушения стены, он посмотрел на красный телефон Клея, соединявший его с Белым домом, и сказал: «Если вам это не нравится, позвоните президенту и послушайте, что скажет он»{506}. Клей решил не делать этого. Никто так и не сообщил президенту о тренировках с воздвигнутой в лесу секретной стеной.

В то время как Кеннеди оставался в неведении о провокационном плане Клея, Хрущев был осведомлен куда лучше. Советские шпионы наблюдали за лесными маневрами, фотографировали их и передавали отчеты и снимки в Москву. Хрущев собрал группу ближайших советников для составления пошагового плана контратаки в случае попытки американцев снести Берлинскую стену{507}. Однако Никита Хрущев сомневался, что Джон Кеннеди дал добро на такое нападение. Они с президентом уже начали секретные переговоры по берлинскому вопросу и фактически даже достигли определенного прогресса в предыдущем месяце. Хрущев имел все основания подозревать, что Кеннеди компрометируют{508}.

Сын Хрущева, Сергей, в своей книге «Никита Хрущев: рождение сверхдержавы» описывает с советской точки зрения, как два лидера холодной войны начали тайно договариваться о сосуществовании. Его мнение подтвердил в основных моментах и Пьер Сэлинджер, пресс-секретарь Кеннеди.

На июньской встрече с Хрущевым в Вене Кеннеди предложил ему создать «частный неофициальный канал связи»{509}. Хрущев пошел на это. В сентябре советский премьер впервые воспользовался этим каналом.

После усиления напряженности вокруг Берлина на протяжении всего лета Кеннеди собирался впервые выступить в Организации Объединенных Наций. В выходные перед его выступлением в ООН, на фоне продолжавшегося Берлинского кризиса, президент и Пьер Сэлинджер остановились на ночевку в одном из манхэттенских отелей. Сэлинджер согласился на настоятельную просьбу Георгия Большакова, пресс-атташе посольства СССР, о встрече один на один с заведующим отделом печати МИДа Михаилом Харламовым.

Когда Сэлинджер открыл дверь своего гостиничного номера русскому гостю, Харламов улыбался. «Буря в Берлине закончилась», – сказал он{510}. Озадаченный Сэлинджер ответил, что, напротив, ситуация хуже некуда.

Харламов продолжал улыбаться. «Подождите немного, мой друг», – сказал он.

Когда Харламов оказался в комнате, из него посыпались слова как из рога изобилия. Срочным посланием Джону Кеннеди от Никиты Хрущева было то, что Хрущев «впервые был готов рассмотреть американские предложения по сближению позиций в берлинском вопросе»{511}. Советский премьер надеялся, что они с Кеннеди смогут согласовать встречу на высшем уровне. Харламов сообщил, что Хрущев испытывает сильное давление со стороны соратников по коммунистической партии, настаивавших на продолжении конфронтации с Кеннеди по германскому вопросу. Однако советский руководитель и сам чувствовал, что берлинский вопрос нужно решать немедленно. Он опасался, что крупный военный инцидент может обернуться страшными последствиями.

Харламов закончил обращение Хрущева к Кеннеди призывом: «Он надеется, что речь вашего президента в ООН не станет очередным воинственным ультиматумом, таким как речь от 25 июля [когда Кеннеди заявил о готовности США начать войну, чтобы положить конец тому, что делают Советы в Германии]. Ему это совсем не понравилось»{512}. Хрущеву явно хотелось, чтобы Кеннеди узнал о его мирной позиции в берлинском вопросе до своего выступления в ООН.

Сэлинджер лично передал послание Хрущева президенту в 1:00. Сидя на кровати в гостиничном номере, Кеннеди прочел его. Затем он попросил пресс-секретаря тщательно повторить ему ключевые моменты. После чего встал, подошел к окну и долго стоял так в своей белой пижаме, глядя на огни Манхэттена.

Наконец он произнес: «Это можно понимать только так. Если Хрущев готов прислушаться к нашему мнению по Германии, он не признает [восточногерманский] режим [Вальтера] Ульбрихта – по крайней мере, в этом году – и это хорошие новости»{513}.

Он продиктовал послание Хрущеву, которое Сэлинджер должен был устно передать Харламову, что он «со вниманием относится к предложению Хрущева о скорейшей встрече по берлинскому вопросу. Но сначала Советский Союз должен сделать жест доброй воли по отношению к Лаосу», согласно достигнутым в Вене договоренностям{514}. Берлин и Лаос были звеньями одной цепи. Коммунистическая армия Патета Лао должна была отступить и позволить нейтралисту Суванне Фуме сформировать коалиционное правительство, о чем они договорились с Хрущевым в Вене. В своих посланиях к Хрущеву он неоднократно возвращается к этой теме.

Более мотивированным ответом президента на тайно переданные «хорошие новости» от советского руководителя стало его выступление в ООН 25 сентября. Речь была написана до получения послания Хрущева, но он изменил ее с учетом последних событий, сидя в гостиничном номере. Так же, как и его противник, Кеннеди чувствовал необходимость отступить от края пропасти в берлинском вопросе. Он увидел, что ему не нужно было пересматривать весь текст речи.

Ее центральной темой в отличие от речи от 25 июля было разоружение. Он заявил собравшимся представителям стран – членов ООН, что разоружение является не одной из возможностей, а абсолютной и первостепенной задачей:

«Сегодня каждый житель этой планеты должен представлять себе опасность ее превращения в место, непригодное для жизни. Каждый мужчина, женщина и ребенок живут под угрозой ядерного дамоклова меча, висящего на самых тонких нитях, которые в любой момент могут быть разорваны – случайно, из-за ошибки в расчетах или в приступе безумия. Мы должны уничтожить смертоносное оружие, пока оно не уничтожило нас.

…Мы хотели бы соревноваться с Советским Союзом в темпах наращивания не вооружения, а мирных инициатив, чтобы вместе шаг за шагом двигаться к одной цели – всеобщему и полному разоружению»{515}.

Насколько он верил в это? Никита Хрущев не верил и продолжал сомневаться вплоть до выступления Кеннеди в Американском университете два года спустя. Но к октябрю 1961 г. он уже достаточно хорошо знал Кеннеди, чтобы усомниться в том, что тот стоял за планами по сносу Берлинской стены. Для этого были нужны другие мозги и другие руки. Сергей Хрущев так писал про это: «Отцу казалось, что там вмешиваются какие-то другие силы, минуя президента»{516}.

Ирония заключалась в том, что Кеннеди сам назначил человека, отставного генерала Люсиуса Клея, который возглавил силы, ведущие в царство тьмы. Однако Люсиус Клей, как и генералы в Пентагоне, имел собственное мнение, когда дело доходило до наивной уверенности молодого президента в том, что можно победить зло без войны. Старому генералу, прошедшему Вторую мировую, было виднее. Когда в октябре возник спор по поводу требований к представителям стран-союзников предъявлять документы при прохождении через Берлинскую стену, генерал Клей использовал эту возможность как повод для получения особого мандата на любые ответные действия.

27 октября 10 американских танков М-48 с навесными бульдозерными отвалами проложили путь к контрольно-пропускному пункту «Чарли» в центральной части Берлинской стены. 10 советских танков тихо поджидали их в переулках Восточного Берлина. Хорошо осведомленный Никита Хрущев и его советники привели в действие контрплан. Вскоре прибыло подкрепление в виде 20 советских танков и столько же американских с другой стороны. Американские и советские танки стояли, уткнувшись друг в друга длинными стволами и держа неприятеля на прицеле, готовые в любой момент открыть огонь. Противостояние продолжалось всю ночь (в общей сложности 16 часов).

Советник Министерства иностранных дел СССР Валентин Фалин на протяжении всего кризиса находился рядом с Хрущевым. Позднее Фалин рассказывал, что, продвинься американские танки и бульдозеры дальше, мы открыли бы по ним огонь, и тогда СССР и США «вплотную подошли бы к началу третьей мировой войны…». Если бы в Берлине началась тогда танковая дуэль, а все к тому и шло – события, скорее всего, полностью вышли бы из под контроля»{517}.

Обеспокоенный президент Кеннеди позвонил Люсиусу Клею. Хотя Кеннеди не оставил свидетельств того разговора, Клей утверждает, что президент сказал: «Я знаю, ваши ребята там проявили железную выдержку». Клей рассказывает, как смело он ответил: «Господин президент, нас волнуют не наши нервы. Мы беспокоимся о вас в Вашингтоне»{518}.

В тот же момент президент США направил Хрущеву срочное сообщение по неофициальным каналам связи. Роберт Кеннеди связался с советским пресс-атташе Георгием Большаковым и передал, что если Хрущев выведет свои танки в течение 24 часов, то Кеннеди сделает то же самое в течение 30 минут после того, как это произойдет{519}. Президент приказал Люсиусу Клею быть готовым к отводу американской техники.

На следующее утро советские танки отступили, и танки США последовали их примеру, покинув позиции в течение получаса. Кризис КПП «Чарли» закончился. Его разрешение предопределило исход Карибского кризиса год спустя. В обоих случаях Кеннеди просил Хрущева сделать первый шаг. Советский лидер шел на это, великодушно признавая, что на Кеннеди давили еще сильнее, чем на него самого. В обоих случаях неофициальная связь через Роберта Кеннеди была решающим фактором. И в том и в другом случае Хрущев, удалив танки, а затем и ракеты, достиг своих целей с Кеннеди, сделав это в обмен на устранение угрозы США разрушить Берлинскую стену, предотвращение вторжения на Кубу и вывод американских ракет из Турции и Италии.

Однако и микрокризис у Берлинской стены, и большой Карибский ракетный кризис выявили шаткость позиции Кеннеди по отношению к собственным военным. В берлинском кризисе Хрущев был куда лучше осведомлен о готовности США к нападению, чем Кеннеди. К счастью, Хрущев понимал, что Кеннеди подставили, в том числе и руководитель операции у Берлинской стены генерал Люсиус Клей. Хотя тот, строго говоря, относился к гражданским и теоретически являлся представителем президента, он действовал как своевольный генерал холодной войны. Его отношение к приказу президента отвести американские танки от Берлинской стены предварило гневную реакцию Объединенного комитета начальников штабов год спустя на требование их главнокомандующего не нападать на Кубу. Через две с половиной недели после танкового противостояния, угрожавшего ядерным холокостом, его организатор, Люсиус Клей, отправил телеграмму госсекретарю Дину Раску, в которой заявлял:

«Сегодня у нас есть ядерная мощь, способная обеспечить нашу победу пусть и ужасной ценой. Нельзя больше рассматривать ее только в качестве сдерживающего средства и планировать ее использование только как ответную меру. Нельзя проводить какие-либо наземные операции, если мы не будем готовы немедленно поддержать их ядерным ударом. Несомненно, что в течение двух или более лет позиция ответного удара будет бесполезной, поскольку тот, кто нанесет удар первым, ударит последним»{520}.

К разочарованию Люсиуса Клея президент не был готов немедленно после нападения Клея на Берлинскую стену поддержать его нанесением первого ядерного удара. Как и его соратники в Пентагоне в разгар ракетного кризиса, Клей хотел воспользоваться моментом, когда Соединенные Штаты могли бы «выиграть» холодную войну, нанеся удар первыми. Его анализ ситуации, как и их, говорил, что время уходит. В то же время милитаристское сознание начинало воспринимать президентское видение как угрозу для выживания нации. Более того, его сближение с Хрущевым выглядело для них как измена.

Как преданный «рыцарь» холодной войны, Джон Кеннеди с первых минут своего президентства желал «дать знать каждой стране, не важно, хорошо или плохо она к нам относится, что мы готовы заплатить любую цену, вынести любое бремя, преодолеть любые трудности, поддержать любого друга, противостоять любому врагу, чтобы обеспечить сохранение и успешное развитие свобод»{521}. Кеннеди горячо верил во включенное в его инаугурационную речь переложение классической речи Патрика Генри «Дайте мне свободу или дайте мне смерть!». Он был страстным сторонником политических свобод, однако не принимал во внимание их последствий. И в это верили не только большинство американцев, но и сотни миллионов граждан стран-союзников. Это шло вразрез с противоположным взглядом на экономическую свободу, которого придерживались сотни миллионов сторонников коммунизма. Так возникла тысячедневная череда кризисов между двумя приверженцами противоположных систем, Джоном Кеннеди и Никитой Хрущевым, которые, сами того не подозревая, стали соавторами нового, более пацифистского мировоззрения. Оба кризиса, которые начали утихать, и пришедшее им на смену новое мировоззрение завершились убийством Кеннеди.

В ходе идеологической битвы спасительным фактором для Кеннеди было то, что лишь немногие комментаторы вынесли из его инаугурационной речи то, во что он глубоко верил, – возможность мира и свободы в ядерный век путем переговоров с противником:

«И наконец, тем народам, которые хотят стать нашими противниками, мы выдвигаем не просьбу, а требование: обе стороны должны вернуться к теме мира, прежде чем темные силы разрушения, высвобожденные научным прогрессом, намеренно или случайно приведут человечество к самоуничтожению»{522}.

Вначале Кеннеди не знал, как примирить непримиримое и найти выход из замкнутого круга этого конфликта. Его противоречивую приверженность к свободе (подкрепленную смертоносным оружием) и к миру (поддерживаемую его открытостью к диалогу) было весьма непросто примирить друг с другом. В контексте его собственных усилий по разрешению этих противоречивых убеждений мы можем понять более видимое противостояние с Никитой Хрущевым, особенно в ситуациях с Лаосом и Вьетнамом.

Кеннеди полагал, что они с Хрущевым фактически решили проблему Лаоса на встрече в Вене. Он неоднократно говорил об этом в секретных сообщениях. В письме к Хрущеву от 16 октября 1961 г. Кеннеди, так же как и в устном сообщении, переданном через Сэлинджера и Харламова за три недели до этого, говорит, что прежде чем проводить вторую встречу на высшем уровне, необходимо найти мирное решение лаосского вопроса: «Я не вижу, как мы можем рассчитывать на урегулирование столь болезненного и сложного вопроса, как Берлин, где у обеих наших стран есть жизненно важные интересы, если мы не сможем прийти к окончательному соглашению по Лаосу, который, согласно нашим ранним договоренностям, должен быть нейтральным и независимым по примеру Бирмы и Камбоджи»{523}.

В первом письме Хрущева к Кеннеди, 29 сентября 1961 г., советский руководитель написал: «Я с удовлетворением отмечаю, что мы с вами придерживаемся одного мнения о необходимости вывода иностранных войск с территории Лаоса»{524}.

В ответном письме от 16 октября Кеннеди подчеркнул свое согласие с выводом иностранного контингента и необходимость контроля вывода Международной контрольной комиссией (МКК):

«Как вы заметили, вывод иностранных войск с территории Лаоса является необходимым условием сохранения независимости и нейтралитета этого государства. Существуют и другие подобного рода условия, и мы должны быть уверены, что МКК обладает достаточной властью и гибкостью, чтобы обеспечить эти условия для удовлетворения всех заинтересованных сторон»{525}.

В этом месте Кеннеди провел конкретную параллель между Лаосом и Вьетнамом, что имело решающее значение для набирающей обороты войны во Вьетнаме: «В дополнение к этому, инструктируя ваших представителей в Женеве [по вопросу поддержки деятельности МКК по контролю над выводом войск], я надеюсь, что вы будете чаще использовать свое влияние в этом направлении во всех ваших “соответствующих подразделениях” [что особенно касается северных вьетнамцев]; поскольку участившиеся нападения на Южный Вьетнам, нередко с территории Лаоса, представляют серьезную угрозу миру в этом регионе и сохранению мира во всем мире, сторонниками которого мы с вами являемся»{526}.

Стратегическое расположение Лаоса к западу от Вьетнама сделало его восточное высокогорье идеальным путем для северовьетнамских войск, тайно вторгавшихся в Южный Вьетнам, что происходило все чаще и чаще в течение оставшихся двух лет президентства Кеннеди. Это продолжавшееся активное наращивание военной мощи, используя «тропу Хо Ши Мина»[39] в Лаосе, неизбежно вело к победе коммунистов во Вьетнаме, подрывая статус «нейтрального и независимого Лаоса», о котором уже договорились Кеннеди и Хрущев. Однако Хрущев был бессилен остановить этот процесс, даже если бы захотел. Подобно Кеннеди, обнаружившему отсутствие контроля над Нго Динь Зьемом в Южном Вьетнаме, Хрущев не мог контролировать Хо Ши Мина в Северном Вьетнаме. И Динь, и Хо действовали исходя из своих воззрений и собственной политики.

Хрущев в письме к Кеннеди от 10 ноября 1961 г. опроверг вторжение северовьетнамских войск через Лаос и указал на самое слабое звено в политике США в Юго-Восточной Азии, а именно на Нго Динь Зьема: «Я думаю, что, трезво оценивая факты, вы не можете не согласиться с тем, что настоящая борьба населения Южного Вьетнама против Нго Динь Зьема не может объясняться каким-то вмешательством или подстрекательством со стороны внешних сил. События, которые там происходят, носят характер внутреннего конфликта и связаны с общим негодованием населения в связи с несостоятельной политикой Нго Динь Зьема и его окружения. В этом и только в этом кроется причина»{527}.

В своем ответе от 16 ноября Кеннеди мудро не коснулся критики Хрущевым Зьема, чтобы лишний раз подчеркнуть «внешнее вмешательство» Северного Вьетнама: «Я не хочу спорить с вами относительно структуры правительства и политики президента Нго Динь Зьема, но хотел бы довести до вашего сведения доказательства внешнего вмешательства или подстрекательств, наличие которых вы отрицаете»{528}.

Руководствуясь письмом южновьетнамского правительства в МКК, Кеннеди приходит к выводу, что «в настоящее время в Южном Вьетнаме наблюдаются попытки внешних сил свергнуть существующее правительство через целенаправленное проникновение на ее территорию, снабжение оружием, пропаганду, запугивание и все прочие инструменты коммунистической деятельности в таких условиях, разработанные и привнесенные из Северного Вьетнама»{529}.

И Кеннеди, и Хрущев были правы. Северный Вьетнам действительно отправлял войска и оружие через «нейтральный и независимый» Лаос в Южный Вьетнам. Но за этим незаконным проникновением стояло национальное коммунистическое движение, которое управляло бы всем Вьетнамом, если бы поддерживаемый администрацией Эйзенхауэра Зьем не заблокировал выборы, проведение которых было частью женевских договоренностей. Как и говорил Кеннеди, Северный Вьетнам действительно нарушал нейтралитет Лаоса. Также был прав и Хрущев, заявляя, что правительство Нго Динь Зьема, незаконное с первого дня своего существования, угнетало свой народ. Но самая главная правда, повлиявшая на соглашение Кеннеди и Хрущева о нейтральном и независимом Лаосе, состояла в том, что мир в Лаосе и Вьетнаме был взаимозависим.

Джон Кеннеди изменил своей приверженности мирному урегулированию в Лаосе, приняв решение послать туда агентов ЦРУ и военных советников и тайно вооружить членов племени хмонг (известных американцам как «мео»). Следуя рекомендациям своих советников из ЦРУ, Пентагона и Госдепартамента, Кеннеди согласился 29 августа 1961 г. увеличить число американских советников в Лаосе до 500 и вооружить дополнительно еще 2000 мео. В результате 11 000 лаосских горцев были завербованы в тайную армию ЦРУ{530}. Кеннеди поддерживал коренной народ, который был против оккупации своей земли армией Патет Лао. Он также пытался сохранить «твердую почву под ногами», благодаря эффективному сопротивлению продвижению Патет Лао, чтобы у Аверелла Гарримана оставались аргументы для женевских переговоров о нейтральном правительстве. Однако Кеннеди действовал в рамках постулатов холодной войны и играл на руку своему самому опасному противнику – ЦРУ. Управление хотело, манипулируя его политическими решениями, поддержать своего лаосского фаворита генерала Фуми Носавана. Зная об этой опасности, Кеннеди продолжил укрепление меосской армии ЦРУ, чтобы не допустить коммунистического переворота в Лаосе и одновременно обуздать ЦРУ.

После событий в заливе Свиней Кеннеди попытался взять под свой контроль ЦРУ, уволив главных архитекторов операции по вторжению Аллена Даллеса, Ричарда Бисселла и генерала Чарльза Кэбелла, потребовав провести тщательное расследование операции под особым контролем Роберта Кеннеди и урезав бюджет ЦРУ{531}. Следующей мерой, которой Кеннеди пытался удержать ЦРУ от вмешательства в международную политику, стало его письмо от 29 мая 1961 г., отправленное всем послам США за рубежом. Президент писал: «Вы являетесь главой американской дипломатической миссии, и я ожидаю от вас руководства всей ее деятельностью. Миссия включает в себя не только сотрудников Госдепартамента и нанятых граждан страны пребывания, но и персонал других американских ведомств»{532}. Это, конечно, касалось ЦРУ, что, по замечанию Шлезингера, было главной целью письма Кеннеди{533}.

Управлению это не понравилось. Поэтому его сотрудники с удовлетворением приняли согласие президента на их секретный план в Лаосе по противодействию Патет Лао. Именно эта уступка позволила им не только укрепить позиции генерала Фуми, но и побудить того ослабить нейтралистскую политику президента. Фуми был рад подчиниться.

В начале 1962 г. генерал Фуми всего в 25 км от китайской границы создал гарнизон Нам Та. Он использовал свою укрепленную базу для проведения провокационных вылазок на соседнюю территорию, находящуюся под контролем Патета Лао. Некоторое время тот игнорировал Фуми, понимая, что генерал стремится организовать международный инцидент. В конце концов у них произошло несколько перестрелок, но напасть на базу Нам Та они не решились. Войска Фуми, впрочем, все равно покинули Нам Та, заявив о нападении и сбежав через Меконг в Таиланд{534}. Там они ожидали, пока США вмешаются в срежиссированный ими конфликт.

Как писала лондонская Times: «Агенты ЦРУ демонстративно нарушили официальную цель США – попытаться сформировать нейтральное правительство, оказав содействие Фуми в укреплении Нам Та и облегчив серьезное финансовое давление, оказываемое администрацией Кеннеди на Фуми, дотациями из собственного бюджета»{535}. Осмелевший благодаря поддержке ЦРУ Фуми стал нагло игнорировать политику президента Кеннеди. Корреспондент Times писал: «Генерал, по-видимому, был весьма откровенен, дав понять, что может игнорировать американское посольство и военную консультативную группу, поскольку он общался с другими американскими ведомствами»{536}.

Однако уловка Фуми с ЦРУ не смогла создать кризис, который заставил бы Кеннеди вмешаться и разрушить развивающуюся коалицию в Лаосе{537}. Президент не сделал ничего кроме демонстрации силы, сначала коммунистам путем развертывания войск в соседнем Таиланде, а потом своим советникам путем создания планов действий в чрезвычайных ситуациях для лаосской интервенции, которой не суждено было состояться. Кеннеди также уполномочил Аверелла Гарримана перевести Джека Хейзи, офицера ЦРУ, которому больше всего доверял Фуми, в другое место{538}. Хейзи выполнял ту же роль в ЦРУ в Лаосе, что и Дэвид Атли Филлипс в Карибском бассейне, где тот устраивал рейды с участием кубинских эмигрантов-антикастровцев, призванные вовлечь Кеннеди в войну с Кубой. Ни в том, ни в другом случае президент не клюнул.

На Женевской конференции Аверелл Гарриман попытался исполнить президентский приказ о проведении переговоров с решением в пользу нейтрального Лаоса. Кеннеди дал ясно понять, что альтернативы нет: «Я не хочу вводить войска»{539}. Гарриман пользовался уважением у русских. Он умел вести дела с Советским Союзом. Русские считали Гарримана дружественным капиталистом. В течение года, до того, как Кеннеди стал президентом, Гарриман и Никита Хрущев встречались для неофициального обсуждения дипломатических вопросов сначала в Кремле, затем в манхэттенском доме Гарримана. Кеннеди оценил доверие Хрущева к Гарриману и использовал эту связь позже с большой пользой, сделав Гарримана своим представителем на переговорах о заключении договора о запрещении испытаний с Хрущевым в Москве. В Женеве у Гарримана и его коллеги, советского переговорщика Георгия Пушкина, завязались отношения, похожие на сдержанную дружбу. Вместе они пытались найти выход из сложившейся ситуации, продираясь сквозь дебри лаосского конфликта и интриги холодной войны. Представляя стороны противников в холодной войне, Гарриман и Пушкин испытывали глубокое уважение друг к другу и были склонны действовать сообща ради достижения мира.

Переломный момент в Женеве наступил в октябре 1961 г., когда лидеры трех лаосских фракций договорились о том, чтобы нейтрально настроенный Суванна Фума стал премьер-министром временного коалиционного правительства. После этого, как написал позже Руди Абрамсон, биограф Гарримана, Советы «согласились взять на себя ответственность за соблюдение всем коммунистическим лагерем декларации о нейтралитете и принятом соглашении, в котором говорилось, что лаосская территория не будет использоваться в отношениях соседних государств, т. е. Северный Вьетнам лишался возможности использовать маршруты через Лаос для оказания поддержки мятежникам в Южном Вьетнаме»{540}. Эти в значительной степени неофициальные договоренности в США получили название «Пушкинское соглашение».

Однако возникло серьезное препятствие, когда Советы, северные вьетнамцы и Патет Лао стали настаивать на праве всех трех лаосских фракций согласовывать или не согласовывать действия Международной контрольной комиссии. Таким образом Патет Лао требовал предоставления права вето на проведение инспекций для осуществления контроля за нарушениями выполнения условий соглашения{541}. В этом вопросе коммунисты не хотели идти ни на какие уступки. Учитывая доминирующее положение Патета Лао в расстановке сил, Гарриман почувствовал, что женевские переговоры обернутся крахом, если Соединенные Штаты не пойдут на компромисс. Хотя Госдепартамент был категорически против, Кеннеди, скрепя сердце, согласился с Гарриманом в том, что компромисс с коммунистами необходим. Переговоры продолжились. Однако с тех пор «нейтральный Лаос» принял форму разделенной страны под прикрытием коалиционного правительства. Георгий Пушкин вскоре умер. Советское руководство так и не стало соблюдать названное в его честь соглашение, проявив полное бессилие в отношении действий Патет Лао и Северного Вьетнама. Коридор, проходящий вдоль восточной границы Лаоса, получил название «тропы Хо Ши Мина» из-за его использования для переброски северовьетнамских солдат в Южный Вьетнам – или, в высказываниях критиков из Госдепа, «шоссе Аверелла Гарримана»{542}. Пытаясь избежать войны и коммунистического господства в Лаосе в разгар более масштабных конфликтов между Востоком и Западом на Кубе, в Берлине и Конго, Кеннеди был рад компромиссу, достигнутому Гарриманом и Пушкиным.

Самые ярые противники президента по лаосскому соглашению в Министерстве обороны и ЦРУ пытались это соглашение уничтожить. Они продолжали поддерживать провокации генерала Фуми и нарушение режима прекращения огня. Аверелл Гарриман сказал Артуру Шлезингеру в мае 1962 г., что политика Кеннеди в Лаосе «систематически саботировалась» изнутри военными и ЦРУ. «Они хотят доказать, что нейтральное решение невозможно, – сказал Гарриман, – и что единственно верный курс – превратить Лаос в американский бастион»{543}.

Посол США в Индии Джон Кеннет Гэлбрейт вызвал ожесточенные споры среди советников Джона Кеннеди, направив 4 апреля 1962 г. докладную записку президенту, где предлагал рассмотреть возможности договоренностей Соединенных Штатов с Северным Вьетнамом о разъединении противоборствующих сторон и взаимном выходе из набиравшей обороты войны в Южном Вьетнаме. По замыслу Гэлбрейта нужно было предложить либо советским, либо индийским дипломатам «выяснить, готов ли Ханой прекратить активные действия Вьетконга в обмен на поэтапный вывод американских войск, либерализацию торговых отношений между двумя частями страны, а также общее рамочное соглашение о воссоединении после определенного периода перемирия»{544}.

Если вместо этого Соединенные Штаты усилят военную поддержку Зьема, писал Гэлбрейт, «есть опасность, что мы окажемся на месте французов в качестве колониальных сил в этом регионе и будем так же проливать кровь, как это было при них»{545}. Предупреждение Гэлбрейта перекликалось с тем, что Джон Кеннеди слышал еще будучи конгрессменом от своего друга Эдмунда Галлиона в Сайгоне в 1951 г.

Как и следовало ожидать, в Объединенном комитете начальников штабов пришли в ярость от предложения Гэлбрейта. В своем обращении к Макнамаре его члены утверждали, что «любое изменение политики США будет иметь катастрофические последствия не только для наших отношений с Южным Вьетнамом, но и с другими нашими азиатскими и прочими союзниками»{546}. В докладной записке президенту чиновники Министерства обороны опровергали доводы Гэлбрейта, говоря, что «его предложение содержит элементы, необходимые коммунистам для захвата власти…»{547}

Госдепартамент также был против Гэлбрейта. И даже Аверелл Гарриман, выступавший от имени Кеннеди за нейтральный Лаос, был против нейтрализации Вьетнама, о чем и сообщил президенту{548}.

Тем не менее Кеннеди считал предложение Гэлбрейта осуществимым. Он безуспешно пытался изучить этот вопрос. Принимая Гарримана в Овальном кабинете 6 апреля, он попросил своего нового заместителя госсекретаря принять в работу докладную записку Гэлбрейта. Он велел Гарриману отправить Гэлбрейту инструкции по использованию индийской дипломатии в выяснении готовности северных вьетнамцев к совместному с Соединенными Штатами поиску выхода из конфликта. Гарриман стал возражать, заявив, что необходимо подождать несколько дней, пока они не получат отчет Международной контрольной комиссии по Вьетнаму. Кеннеди согласился, но, как следует из записи их разговора, настоял на том, чтобы эти инструкции все же были отправлены Гэлбрейту, и что он хотел бы их увидеть»{549}. Гарриман сказал, что отправит инструкции на следующей неделе{550}.

В действительности Аверелл Гарриман саботировал предложение Кеннеди о взаимной деэскалации в Северном Вьетнаме. В ответ на приказ президента о передаче этих инструкций Гэлбрейту Гарриман «вычеркнул из сообщения слова о деэскалации жирной чертой», как обнаружил позже исследователь Гарет Портер, изучавший бумаги Гарримана. Тот продиктовал инструкции своему коллеге Эдварду Райсу для передачи телеграммой Гэлбрейту, где вместо «предложения о взаимной деэскалации содержалась угроза американской эскалации войны в случае, если Северный Вьетнам откажется принять условия США», тем самым извратив намерения Кеннеди{551}.

Когда Райс попытался вернуть мирную инициативу Кеннеди в телеграмму, в процесс вновь вмешался Гарриман. Он снова вычеркнул предложение о деэскалации, а потом «просто уничтожил всю телеграмму»{552}. В результате противодействия Гарримана Гэлбрейт так и не получил предложения Кеннеди о взаимной деэскалации в Северном Вьетнаме{553}.

Президент продолжал напоминать своим помощникам о необходимости двигаться в направлении, рекомендованном Гэлбрейтом. По словам сотрудника Госдепартамента Майкла Форрестола[40], Кеннеди сказал Гарриману и Форрестолу, что «он хотел, чтобы мы были готовы воспользоваться любым благоприятным моментом для сокращения нашего участия [во Вьетнаме], признавая, что этот момент может наступить нескоро»{554}. Затем Кеннеди предпринял и собственную попытку через министра обороны использовать этот благоприятный момент для изменения политики во Вьетнаме.

Весной 1962 г., когда Кеннеди неуклонно шел к заключению Лаосского соглашения, он поручил Роберту Макнамаре инициировать план вывода американских войск из Вьетнама. Первый шаг был сделан Макнамарой на совещании Минобороны по войне во Вьетнаме, состоявшемся в Сайгоне 8 мая 1962 г.

Когда сайгонское совещание подошло к концу, Макнамара созвал специальный брифинг для нескольких руководителей. Среди тех, кого он попросил остаться в зале, были глава Объединенного комитета начальников штабов генерал Лайман Лемницер, адмирал Гарри Фелт[41], генерал Пол Харкинс[42], посол Фредерик Нолтинг и главный эксперт по Вьетнаму Разведывательного управления Минобороны США, гражданский аналитик Джордж Аллен. Именно Джордж Аллен спустя годы описал эту встречу за закрытыми дверями в своем интервью и неопубликованной рукописи{555}.

Когда дверь закрылась, Макнамара начал спрашивать присутствовавших о том, какой, по их мнению, должна быть реакция Соединенных Штатов на неминуемую победу коммунистов в Лаосе. Вопрос, не входивший в повестку дня конференции, застал собравшихся врасплох. Реакция адмирала Фелта была типичной для воинственно настроенной части группы. Фелт заявил, что они могут «к примеру, немедленно начать воздушные налеты, и в 48 восемь часов мы сотрем Чепоне с лица земли»{556}.

Макнамара заметил, что такое нападение может легко спровоцировать контратаку находящихся поблизости северовьетнамских и китайских войск, и что тогда? Должны ли силы США также нанести удар по северовьетнамским и китайским базам? И что будет дальше? Собравшиеся молчали.

Своим блиц-опросом министр обороны продемонстрировал позицию президента, заключавшуюся в невозможности военного вмешательства Соединенных Штатов в ситуацию в Лаосе. Им предстояло выбрать между компромиссом, достигнутым в ходе переговоров (что для военных было равноценно сдаче коммунистам), и абсурдной приверженностью к ведению все разгорающейся войны в Лаосе, на севере Вьетнама и в Китае.

Использовав вопрос о необходимости добиваться нейтрализации Лаоса в качестве преамбулы, Макнамара представил военным руководителям еще более немыслимое для них политическое решение – вывод американских войск из Вьетнама. Он заявил: «США нужно не брать на себя ответственность за эту войну, а развивать южновьетнамский потенциал для ее ведения»{557}. Он спросил собравшихся в зале, когда, по их мнению, южновьетнамская армия сможет одержать полную победу.

Джордж Аллен так описал реакцию командующего ВС США во Вьетнаме на этот вопрос: «Челюсть Харкинса отвалилась так, что чуть не ударилась об стол»{558}. Генерал Харкинс ответил Макнамаре, что они «никогда не думали об этом». Они были слишком заняты планами по расширению военного присутствия в Южном Вьетнаме, «чтобы думать о том, как все свернуть»{559}.

Но именно этим им теперь нужно было заняться, как сказал Макнамара. Они не только должны были думать о том, «как все свернуть», а разработать конкретный план действий. Макнамара приказал Харкинсу как главе командования по оказанию военной помощи во Вьетнаме «разработать план передачи всех полномочий Южному Вьетнаму и сокращения нашего военного контингента и представить этот план на следующем совещании»{560}. Жребий был брошен.

Так началась реализация политики президента Джона Кеннеди по выводу американских войск из Вьетнама. В мае 1962 г. Кеннеди хотел лишь получить от своих генералов план вывода войск. Он еще не созрел до того, чтобы отдать приказ о самом выводе. Но сам план должен быть готов и лежать у него на столе. Для военачальников это был шок. Они и без того считали, что Кеннеди сдал Лаос коммунистам. Им казалось немыслимым, чтобы им пришлось еще и вывести войска из Вьетнама.

Кеннеди осознавал всю степень их враждебности. Прошлой осенью в разговоре о заливе Свиней и нейтралитете Лаоса он сказал Гэлбрейту: «Вы должны понимать, что я могу позволить себе только ограниченное число поражений за год»{561}. Кеннеди через приказ Макнамары Харкинсу нанес военным удар под дых – вывод войск из Вьетнама. Этим он провоцировал их нанести по нему упреждающий удар.

Кеннеди попытался предотвратить неизбежное, по его мнению, сопротивление Пентагона плану вывода войск из Вьетнама, позволив министру обороны преподнести эту идею сугубо прозаично узкому кругу представителей военной верхушки на совещании в Сайгоне. Такой стратегией ему доводилось пользоваться и раньше. Роберт Макнамара служил для Кеннеди буфером во взаимоотношениях с военной верхушкой, чей возраставший гнев по отношению к президенту мог привести к неподчинению. Когда Кеннеди сказал Гэлбрейту в августе 1963 г., что, возможно, после выборов сделает Макнамару госсекретарем вместо Раска, он был откровенен: «Однако если у меня не будет Макнамары в министерстве обороны, чтобы контролировать генералов, у меня не будет и внешней политики»{562}.

Вместе с тем в таком важном вопросе, как введение войск во Вьетнам, Макнамара сначала поддержал генералов, а не президента. И когда речь шла об исполнении Пентагоном воли президента, Макнамара далеко не всегда был эффективен. Исполнение его приказа составить план по выходу из Вьетнама заняло у генералов больше года.

В тот день, 23 июля 1962 г., когда Соединенные Штаты вместе с 13 другими государствами подписали в Женеве «Декларацию о нейтралитете Лаоса», Роберт Макнамара созвал еще одно совещание по Вьетнаму, на этот раз в Кэмп-Смите (Гавайи). Приказ Макнамары генералу Харкинсу представить план вывода американских войск из Вьетнама от 8 мая был проигнорирован. 23 июля министр обороны повторил приказ, вновь потребовав от Харкинса составления долгосрочной программы завершения обучения южновьетнамской армии и последующего отзыва советников США. Макнамара подробно остановился на том, что он назвал «консервативным» трехлетним графиком сведения на нет американской военной помощи. Он также указал на то, что Кеннеди предвидит усиление антивоенного движения в том случае, если Штаты не выведут войска.

Макнамара сказал: «Нам нужно создать долгосрочную программу [для вывода войск], иначе будет все труднее получать общественную поддержку для наших операций во Вьетнаме. Политическое давление будет нарастать, поскольку мы продолжаем нести военные потери. Другими словами, мы должны учесть худший сценарий и исходя из этого строить наши планы»{563}.

«Поэтому, – заключил он, – сейчас необходимо подготовить соответствующий план и разработать программу поэтапного вывода войск США»{564}.

В «документах Пентагона» отмечается, что три дня спустя, 26 июля 1962 г., Объединенный комитет начальников штабов официально назначил главнокомандующего ВС США в тихоокеанском регионе ответственным за разработку стратегического плана по Южному Вьетнаму. Заявленная цель плана была похожа на слона, пытающегося пройти на цыпочках по минному полю и избежать взрыва – формулировки «вывод войск». ОКНШ заявил, что цель плана состоит в том, чтобы «развивать потенциал военных и военизированных подразделений правительства Вьетнама до конца 1965 календарного года с тем, чтобы помочь ему достичь мощи, необходимой для сохранения постоянного и неизменного суверенитета в той части Вьетнама, которая лежит ниже демаркационной линии [согласно Женевскому соглашению 1954 г., в котором не было определения “Южный Вьетнам”], без продолжения предоставления Соединенными Штатами специальной военной помощи»{565}. Несмотря на то, что ОКНШ отказался признать план Кеннеди по выводу войск тем, чем он был на самом деле{566}, идея, как патока, начала медленно растекаться по военным каналам.

Тем временем Кеннеди шел на частичные уступки военным во Вьетнаме. И это было одно из самых страшных грехопадений. 2 октября 1962 г. он санкционировал «ограниченную операцию по уничтожению урожая» в провинции Фуйен с использованием вертолетов южновьетнамских сил, с которых распылили предоставленные Штатами гербициды{567}. Дин Раск[43] выступил против плана военных по уничтожению урожая, заявив, что, хотя «самый эффективный способ навредить Вьетконгу – это лишить их пищи», совершившие это обретут новых врагов – людей, чей урожай будет уничтожен, чьи жены и дети должны будут либо остаться дома и голодать, либо стать бездомными беженцами, зависящими от шаткой щедрости не слишком эффективного правительства{568}. Чувствуя, что Раск прав, Кеннеди все же уступил давлению Макнамары, Тейлора и Объединенного комитета начальников штабов и разрешил проведение этой преступной операции.

Санкционировав уничтожение военными урожая, Кеннеди шел против собственной совести, а также нарушал международное право. В августе он уже одобрил отдельную гербицидную операцию, цель которой – дефолиация, по рекомендации Макнамары, позволяла «уничтожить возможность для скрытных действий в передовых районах, атак позиций и вьетконговских засад»{569}. Так или иначе, в своем августовском согласии Кеннеди просил «приложить все усилия, чтобы избежать случайного уничтожения посевов в местах распыления»{570}.

В октябре фактической целью одобренной им программы стало уничтожение урожая. Почему он пошел на это? Майкл Форрестол сказал про это так: «Я считаю, что основным его мотивом было нежелание говорить все время “нет” военным советникам»{571}.

Фактически в 1961 г. Кеннеди дал согласие на политику расширения военной поддержки в Южном Вьетнаме. Последствия не заставили себя ждать. К ноябрю 1963 г. контингент американских войск во Вьетнаме составил в общей сложности 16 500 человек. Хотя они и назывались «советниками», многие из них воевали вместе с южновьетнамской армией, обучением которой они занимались. Несмотря на то, что Кеннеди запретил участие армии США в конфликте, шаг за шагом военное командование вынудило его прийти к такому обязательству.

Данный им Макнамаре и переданный тем генералам приказ разработать прямо противоположный вариант действий – вывод войск – ни к чему не привел. Генерал Харкинс продолжал тянуть кота за хвост. Отчет следующего совещания Минобороны, состоявшегося 8 октября 1962 г. в Гонолулу, гласил: «Генерал Харкинс не успел подготовить и представить трехлетний план по сокращению контингента США во Вьетнаме»{572}. Вероятно, Макнамара не торопил Харкинса потому, что сам Кеннеди не торопил Макнамару. В то время Кеннеди был занят сообщениями о секретной переброске на Кубу советских ракет, с подтверждением которой уже через неделю 16–28 октября 1962 г. начался Карибский кризис.

Тем не менее и в разгар кризиса он нашел время написать важное письмо своему другу, сенатору Майку Мэнсфилду, критическое отношение которого к политике Кеннеди во Вьетнаме усиливалось. Кеннеди попросил Мэнсфилда посетить Вьетнам и рассказать ему о том, что он там узнает. Как оказалось, президент не был готов к услышанному.

Майк Мэнсфилд[44] пользовался особым положением советника Кеннеди по Вьетнаму. После того как Линдон Джонсон занял пост вице-президента, Мэнсфилд сменил его в качестве лидера большинства в Сенате и, соответственно, стал одним из самых влиятельных людей в Вашингтоне. Как и Джон Кеннеди, Мэнсфилд на протяжении многих лет проявлял особый интерес к Юго-Восточной Азии. В 1950-е гг. он трижды посетил Вьетнам. В Конгрессе его считали признанным специалистом по Индокитаю. Кроме того, он лично убедил правительство Эйзенхауэра посодействовать приходу к власти Нго Динь Зьема. Мэнсфилд поддержал его как независимого кандидата, не связанного ни с французской колониальной администрацией, ни с движением Вьетминь[45]. Поддержка сенатора оказалась настолько важной и даже решающей для сохранения власти правительством Зьема, что в конце 1950-х гг. Мэнсфилда прозвали крестным отцом Зьема{573}. Однако осенью 1962 г. Мэнсфилд выступил против набиравшей популярность в США идеи развязывания войны в поддержку того самого правительства. В связи с такой переменой мнения Джон Кеннеди решил поручить ему лично изучить сложившуюся ситуацию.

Отчет Мэнсфилда от 18 декабря 1962 г. был весьма тревожным для президента. Мэнсфилд писал, что в сельской местности и небольших городах Вьетнама «как минимум по ночам власть находилась в руках вьетконговцев. Правительство в Сайгоне до сих пор пытается добиться поддержки простых жителей обширных сельских территорий. Из страха, безразличия или неприязни крестьяне воздерживаются от принятия власти, не говоря уже об одобрении существующего правительства. Иными словами, нужно признать, что мы вернулись к тому, с чего начали»{574}. Продолжая оказывать поддержку Нго Динь Зьему, Мэнсфилд тем не менее сомневался в том, что правительство в Сайгоне, где все большее влияние приобретал Нго Динь Ню, брат Зьема, сумеет добиться поддержки населения.

Мэнсфилд советовал Кеннеди не пытаться выиграть войну, оказывая содействие непопулярному правительству, «направляя поистине огромное количество военнослужащих и иных ресурсов – словом, втягиваясь напрямую в войну с партизанскими отрядами – и устанавливая в результате в Южном Вьетнаме что-то вроде неоколониального правления»{575}. Продолжение же реализации политического курса президента, как предупреждал Мэнсфилд, могло «поставить нас в то же незавидное положение, в котором ранее оказались во Вьетнаме французы»{576}.

Кеннеди был потрясен критическими замечаниями друга. Вновь стало ясно, что его видение ситуации во Вьетнаме, с которым сначала согласился Эдмунд Галлион, а позднее и Джон Кеннет Гэлбрейт, не соответствовало действительности, и открыл ему на это глаза Майк Мэнсфилд. Проведенная лидером сенатского большинства параллель между французским колониальным правлением и политическим курсом Кеннеди уязвила президента. Однако чем больше Кеннеди думал над смелым заявлением Мэнсфилда, тем более правильным оно ему казалось – это была правда, которую признавать не хотелось, но приходилось. Советнику Кенни О’Доннеллу он объяснил свою реакцию на слова Мэнсфилда следующим острым замечанием: «Я зол на Майка из-за того, что он в корне не согласен с нашим политическим курсом, и я злюсь на себя, поскольку я склонен с ним согласиться»{577}.

Приняв обоснованную критику Мэнсфилда в отношении провального политического курса, Кеннеди удалось преодолеть кризис по вьетнамскому вопросу. Так же, как и честная оценка посла Уинтропа Брауна прежде помогла Кеннеди определиться с новым подходом к ситуации в Лаосе, так и критическое замечание Майка Мэнсфилда вернуло его к старой правде в отношении Вьетнама. Мало кто отмечал, что Джону Кеннеди была присуща такая черта, пожалуй, особенно примечательная для американского президента, как умение слушать и учиться.

Британский философ Исайя Берлин однажды заметил, говоря о Кеннеди: «Я никогда прежде не встречал человека, который бы так внимательно слушал все, что говорит собеседник. И отвечал он всегда по сути обсуждаемого вопроса. Вероятно, в этот момент у него в голове не было идей, которыми он хотел бы поделиться или для которых разговор был всего лишь поводом, своего рода стартовой площадкой. Он действительно слушал, что говорит человек, и отвечал по существу»{578}.

Джон Кеннет Гэлбрейт описывал его так: «Президент смотрел на говорящего широко открытыми серо-голубыми глазами и был абсолютно сосредоточен. То же самое касалось документов и статей. И насколько можно судить, узнав о чем-либо, он запоминал это навсегда»{579}.

Говоря о реакции Кеннеди на критику, Майк Мэнсфилд отмечал: «Президент Кеннеди не бросал слов на ветер. Он вообще был немногословен. Однако смена точки зрения не была чем-то совершенно нехарактерным для него. Несомненно, он кардинально изменил свое видение ситуации во Вьетнаме, но его планам не суждено было воплотиться в жизнь»{580}.

Кеннеди тогда был полон решимости устранить все преграды на пути вывода американских войск из Вьетнама. 25 января 1963 г. он позвонил домой директору Бюро разведки и исследований Государственного департамента США Роджеру Хилсману, чтобы выразить свое недовольство по поводу выхода на первой полосе New York Times статьи, в которой шла речь о визите американского генерала во Вьетнам. Этими «витиеватыми фразами»{581}, как позже описывал их Хилсман, Кеннеди сделал ему выговор. Он приказал Хилсману прекратить командировки военных во Вьетнам, чтобы не создавалось впечатление повышенной заинтересованности американцев в происходящем в этой стране.

«А я как раз этого и не хочу. Вспомните Лаос, – особо подчеркнул Кеннеди. – Во Вьетнаме США следует вести себя крайне сдержанно, чтобы впоследствии мы смогли принять участие в переговорах об урегулировании ситуации в этой стране, как это было в Лаосе»{582}.

Выслушав рассерженного президента, Хилсман заметил, что у него, как у руководителя Бюро разведки Госдепа, нет полномочий для запрещения разрешенных главой Пентагона посещений Вьетнама.

«Невероятно!» – воскликнул Кеннеди и бросил трубку. В тот же день он выпустил меморандум NSAM 217, запрещающий «высокопоставленным военным и гражданским служащим» совершать поездки в Южный Вьетнам без согласования визита с Государственным департаментом, где работал Хилсман{583}. Действия Джона Кеннеди, направленные на ограничение поездок военных во Вьетнам в рамках программы урегулирования конфликта, не обрадовали Пентагон.

Даже настроившись на уход из Вьетнама, Кеннеди продолжал публично высказываться против самой этой идеи. На пресс-конференции 6 марта 1963 г. репортер попросил его прокомментировать рекомендации Мэнсфилда по сокращению масштабов помощи странам дальневосточного региона.

Президент ответил: «Я не представляю, как это сделать. Если мы не собираемся уйти из Юго-Восточной Азии и отдать инициативу там коммунистам, то разве можно сокращать наши экономические и военные программы во Вьетнаме, Камбодже, Таиланде?..»

Как было известно Мэнсфилду, в действительности Кеннеди уже тогда начал менять свою точку зрения в пользу полного вывода войск из Вьетнама. В то же время Кеннеди полагал, что ни один из его оппонентов на выборах в 1964 г. не будет сторонником подобного политического курса. Заяви он о своих взглядах в текущий момент – и его переизбрание станет абсолютно невозможным. Ни один из двух наиболее вероятных кандидатов на пост президента от республиканцев – ни губернатор Нью-Йорка Нельсон Рокфеллер, ни сенатор от Аризоны Барри Голдуотер – никоим образом не допускал возможности оставить Вьетнам. В 1963 г. в контексте проводимой президентом политики холодной войны вывод войск из Вьетнама был абсолютно немыслимым. Но президент Джон Кеннеди не только дерзнул думать о немыслимом: он уже практически начал осуществлять задуманное. Правда, для того чтобы воплотить свои идеи в жизнь, ему необходимо было переизбраться на второй срок. Поэтому он лгал общественности о своих истинных взглядах.

Кеннеди ясно показал все это в разговоре с Майком Мэнсфилдом весной 1963 г. на завтраке в Белом доме, где присутствовали наиболее влиятельные конгрессмены, после того, как Мэнсфилд вновь раскритиковал позицию президента по Вьетнаму. Кеннеди раздражала эта критика в присутствии коллег, и он предложил Мэнсфилду обсудить ситуацию во Вьетнаме наедине в президентском кабинете. Кенни О’Доннелл, который какое-то время присутствовал при их беседе, описывал ее так: «Президент сказал Мэнсфилду, что он всерьез обдумал его аргументы и согласен с мнением сенатора о необходимости полного вывода войск из Вьетнама».

«Но до 1965 г. я этого сделать не смогу – лишь после переизбрания», – сказал Кеннеди Мэнсфилду.

«Кеннеди объяснил, и Мэнсфилд согласился с тем, что объявление о выводе американских войск из Вьетнама до выборов 1964 г. спровоцирует серьезные протесты со стороны консерваторов против переизбрания его на второй срок.

После того, как Мэнсфилд ушел, президент сказал мне: “В 1965 г. я стану одним из самых непопулярных президентов в истории. Меня все проклянут как прокоммунистического миротворца. Но мне все равно. Если бы я попытался вывести войска из Вьетнама прямо сейчас, то результатом стала бы еще одна кампания под флагом красной угрозы в стиле Джо Маккарти, а после переизбрания эта задача станет осуществимой»{584}.

Впрочем, доверенным лицам из администрации Кеннеди начал постепенно раскрывать свои планы. Готовясь к полному выводу войск из Вьетнама в 1965 г., президент хотел начать обсуждение данного вопроса уже в 1963 г. Вместе с тем план вывода, который военное командование под руководством Макнамары должно было составить по его поручению еще год назад, до сих пор не был готов.

Наконец, 6 мая 1963 г. на совещании Министерства обороны в Гонолулу Тихоокеанское командование ВС США представило долгожданный проект операции. Однако Макнамара тут же отклонил плановые сроки операции, поскольку они были слишком растянуты по времени, и к концу 1966 г. едва ли удалось бы свести к минимуму американское присутствие во Вьетнаме{585}. Министр обороны заявил о том, что время, отведенное на выполнение операции, необходимо сократить, чтобы «правительственные войска смогли сменить американских военных в кратчайшие сроки»{586}.

Майское совещание 1963 г. в Гонолулу состоялось за месяц до речи Кеннеди в Американском университете. Весной 1963 г. на фоне забрезжившей на горизонте надежды на мирное разрешение противоречий между Кеннеди и Хрущевым, которые, казалось, были готовы начать диалог, Макнамара вновь шокировал военную верхушку. Он приказал им начать реальный вывод войск из Вьетнама уже осенью 1963 г. В «документах Пентагона» эта смена течений описана следующим образом: Макнамара «решил к концу календарного года вывести из Южного Вьетнама 1000 американских военнослужащих и приказал составить конкретный план этой операции»{587}.

Особенно яростное сопротивление этот неожиданный для всех приказ Макнамары вызвал у членов Объединенного комитета начальников штабов. Они понимали, к чему стремился Кеннеди во Вьетнаме и в холодной войне в целом, и не хотели следовать за ним по этому пути.

Отчет Мэнсфилда всполошил правительство Зьема в Южном Вьетнаме, о чем было известно американскому правительству. Нго Динь Ню, брат Зьема, которого в своем отчете Мэнсфилд критиковал больше прочих, ясно понимал истинный смысл этого отчета. В меморандуме Государственного департамента отмечалось, что «реакция [на отчет Мэнсфилда] в правительстве Вьетнама, особенно среди высшего руководства, была резкой. Из Сайгона нам поступила информация о том, что члены правительства, и особенно советник Нго Динь Ню, видят в данном отчете предвестника вывода американских войск из Вьетнама»{588}.

Нго Динь Ню заявил 5 марта 1963 г. представителю посольства США в Сайгоне Джону Меклину, что сам факт подготовки Мэнсфилдом такого отчета является «предательством»{589}. Он также добавил, что теперь «все изменится». Меклин возразил, отметив, что подготовка этого отчета не является инициативой американского правительства, но Ню, как ему показалось, усомнился в правдивости такого объяснения, полагая, что [отчет] не мог быть опубликован без утверждения его президентом»{590}.

Президент Нго Динь Зьем и его брат и советник Нго Динь Ню считали, что Майк Мэнсфилд на протяжении многих лет был главным сторонником Зьема и поддерживал его инициативы в Сенате США. А сам факт представления Мэнсфилдом, на тот момент уже лидером сенатского большинства, своему близкому другу президенту Джону Кеннеди такого отчета с острой критикой ситуации для братьев Нго означал больше, чем просто намек на смену политического курса США. Они верно предположили, что таким образом президент объявил об уходе американцев из Вьетнама. Зьем и Ню, в свою очередь, начали собственные приготовления к выводу американского контингента из страны.

Президент Зьем заявил 4 апреля 1963 г. послу США Фредерику Нолтингу о чрезмерном присутствии американцев во Вьетнаме. В отправленной на следующий день в Госдепартамент телеграмме Нолтинг сообщил о заявлении Зьема и его уверенности в том, что американцы за счет масштаба своего присутствия в стране и осуществляемой ими деятельности оказывают слишком сильное влияние на его собственное правительство во многих вопросах{591}. У населения страны в связи с этим складывалось впечатление, что Южный Вьетнам находится «под протекторатом США». Решение проблемы, по словам Зьема, заключалось в постепенном сокращении количества американских консультантов, в результате чего контроль правительства над ситуацией в стране мог быть восстановлен. Неожиданно для Нолтинга Зьем также заявил, что США больше не смогут контролировать средства, выделяемые правительством Южного Вьетнама на борьбу с повстанцами{592}.

В своей телеграмме в адрес Госдепартамента США Нолтинг сообщил, что был просто «растерян и ошеломлен», услышав столь неожиданное объявление Зьема о независимости Вьетнама от Соединенных Штатов Америки. Президент Южного Вьетнама, казалось, был даже рад возможности занять такую позицию, которая могла оказаться опасной для него самого. Зьем «произвел впечатление человека, – телеграфировал Нолтинг, – который готов поступить в соответствии со своими личными убеждениями, а не как президент страны»{593}.

Брат Зьема Ню также поднял вопрос о независимости страны во время встречи с главой резидентуры ЦРУ во Вьетнаме Джоном Ричардсоном 12 апреля. Ню заявил, что американцам следует вспомнить, что Зьем «значительную часть своей жизни вынужден был противостоять французскому господству»{594}. Ню также напомнил американским правительственным чиновникам о той черте характера и особенности убеждений его брата, которые так впечатлили сенаторов Джона Кеннеди и Майка Мэнсфилда 10 лет назад: его непреклонное стремление к национальной независимости, вследствие чего он держался особняком от сторонников французов и Вьетминя. Поэтому вполне ожидаемо, – заметил Ню, – что теперь Зьем выступил против контроля со стороны США, превращающего страну в американский протекторат.

Ню, так же как и Зьем, считал, что американцев в стране должно быть меньше. Он говорил главе ЦРУ в Сайгоне, что «следовало бы сократить количество американских представителей до уровня от 500 до 3000–4000 человек»{595}.

Свое недружелюбное послание он направил непосредственно главному представителю организации, больше всех заинтересованной в контроле над действиями правительства Южного Вьетнама, – ЦРУ. Именно ЦРУ, действуя под прикрытием Агентства по международному развитию, уже внедрило своих советников в руководящие органы, по крайней мере, в 20 из 41 вьетнамской провинции{596}. Предшественник Ричардсона на посту главы резидентуры в Сайгоне Уильям Колби признался, что уже в начале 1962 г. «отделение имело контакты среди гражданских противников режима и руководителей основных вооруженных формирований и распространило свое влияние на всю территорию Вьетнама от официальной резиденции руководства страны до сельских общин»{597}. В апреле 1963 г. братья Нго сообщили о намерении восстановить контроль над собственным правительством, ЦРУ же тем временем всеми силами старалось внедрить агентов в руководящие органы каждой провинции Южного Вьетнама. Если американские военные стремились получить контроль над вооруженными силами Вьетнама, то ЦРУ желало абсолютного контроля на каждом уровне социальной иерархии в стране. Вот почему Зьем и Ню использовали в своих заявлениях обобщающее «американцы», говоря о сокращении присутствия в стране, они имели в виду всех американских советников – от ЦРУ, военных и т. д. Наши вьетнамцы начали уставать от необходимости следовать советам американцев при принятии решений, чтобы не попасть, в свою очередь, в зависимость от своих соотечественников.

С середины апреля 1963 г. Зьем и Ню неожиданно стали проводить политику независимости правительства Южного Вьетнама в своих действиях, потребовав, чтобы американцы покинули территорию Вьетнама. В Пентагоне уже знали о несогласии Зьема на расширение американского военного присутствия в стране. Зьем вновь и вновь заявлял, что никогда не даст своего согласия на создание военно-воздушных и военно-морских баз, которые США планировали открыть во Вьетнаме. Во время инспектирования залива Камрань он указал своим помощникам на гору и сказал: «Здесь американцы хотят создать базу, но я никогда этого не позволю»{598}. Об отказе от открытия новых баз Зьем также заявил послу Франции. Однако в апреле 1963 г. Зьем не просто выступал против новых баз. Теперь он требовал, чтобы тысячи американцев, уже находившихся на территории Южного Вьетнама, покинули страну.

Военное командование США и ЦРУ были крайне обеспокоены сменой курса братьев Нго. С другой стороны, стремление Нго к автономии давало президенту Кеннеди надежду на то, что ему будет проще реализовать план ухода из Вьетнама, о котором он поведал Майку Мэнсфилду, чей доклад, в свою очередь, донес эту новость до правящей верхушки Вьетнама. Планы Кеннеди по выводу войск из Вьетнама становились более реалистичными с учетом желания Зьема не позволить превратить Вьетнам «в американский протекторат». Зьем и Ню решили, что хотят вернуть вьетнамское правительство и армию под свой контроль, что стало неожиданным ответом на готовность Кеннеди отдать контроль. Это был острый и опасный момент.

Кеннеди начал реализацию своего плана 6 мая, первым шагом стал приказ, который Макнамара отдал генералам на совещании в Гонолулу, о выводе из Вьетнама до конца года тысячи американских военнослужащих. На протяжении нескольких дней, казалось, ситуация с выводом американских войск, в которой переплелись интересы Кеннеди и Зьема, была весьма обнадеживающей. Но затем 8 мая 1963 г. таинственные взрывы в городе Хюэ в Южном Вьетнаме повлекли за собой цепь событий, которые в течение шести последующих месяцев уничтожили всякую надежду на альянс Кеннеди и Зьема ради мира, привели к свержению правительства Зьема и закончились убийством Зьема и Ню 2 ноября.

В городке Хюэ[46] в Южном Вьетнаме 8 мая, в день, когда тысячи буддистов собрались, чтобы отметить 2507-й день рождения Будды, разразился роковой буддистский кризис. Правительство Южного Вьетнама совсем недавно вернуло долгое время не применявшийся закон, запрещавший демонстрацию религиозной символики в общественных местах. Исключение правительство Зьема сделало лишь для государственного флага. Это была часть «нелегкой работы Зьема, стремившегося внушить вьетнамцам всех вероисповеданий чувство национальной общности»{599}, как писала журналист New York Herald Tribune Маргарита Хиггинс. Позднее говорили, что, по иронии судьбы, причиной ужесточения Зьемом националистических порядков стало выступление его соотечественников-католиков с флагом Ватикана в Дананге несколькими днями ранее. Так или иначе, постановление президента Южного Вьетнама, который исповедовал католицизм, вступило в законную силу в момент празднования дня рождения Будды в Хюэ, когда буддистские флаги уже развевались на ветру. В ответ на эти события на следующее утро буддистский монах Тхить Чи Куанг выступил с вдохновенной речью перед толпой протестующих против принятого закона в пагоде Ту Дам в Хюэ. Чи Куанг обвинил правительство в религиозных гонениях. Толпа горячо его поддерживала{600}.

Описание всех последовавших за этим событий в той интерпретации, в какой они приведены в данной книге, основано на работах Эллен Хаммер «Смерть в ноябре» (Death in November), Маргариты Хиггинс «Наш вьетнамский кошмар» (Our Vietnam Nightmare), а также на данных миссии ООН, направленной в Южный Вьетнам в октябре 1963 г. для изучения ситуации в стране{601}.

Вечером 8 мая воодушевленные призывами Чи Куанга и других буддистских лидеров люди собрались возле здания правительственной радиостанции в Хюэ. Около восьми часов вечера Чи Куанг принес магнитофонную запись своей речи, произнесенной утром того дня. Он и сопровождавшая его толпа потребовали, чтобы эту запись передали по радио тем же вечером. Когда директор радиостанции отказал им, толпа стала настойчивее требовать, люди пытались выбить двери и окна. Чтобы отогнать толпу, пожарной команде пришлось использовать брандспойты. Директор радиостанции позвонил начальнику службы безопасности провинции майору Данг Ши и попросил о помощи. Когда броневики с Данг Ши и офицерами службы безопасности были всего в 50 метрах от здания радиостанции, на террасе прогремели два мощных взрыва. В результате семеро человек погибли на месте и один ребенок получил смертельное ранение. По меньшей мере еще 15 человек были ранены.

Позже майор Данг Ши утверждал, что принял взрывы за начало атаки вьетконговцев. Он приказал своим подчиненным разогнать толпу, применив шумовые гранаты, использовавшиеся для противодействия массовым беспорядкам и, согласно боевому уставу американской армии, причисленных к категории несмертельных боеприпасов. Однако с того самого момента, как броневики подъехали к зданию радиостанции и были брошены шумовые гранаты, Тхить Чи Куанг и другие лидеры буддистского движения стали обвинять майора Данг Ши и правительство Южного Вьетнама в причастности к происшествиям того вечера. Интерпретацию тех событий, предложенную буддистами, тут же подхватили американские СМИ, а также правительство США.

Директор больницы в Хюэ доктор Ле Кхак Куен после осмотра тел погибших сказал, что таких повреждений ранее в своей практике он не встречал. Тела были обезглавлены, в них не было обнаружено металлических элементов, а только лишь отверстия. Ниже уровня груди повреждений не было. В официальном заключении доктор Куен установил, что «смерть людей произошла в результате взрыва в воздухе»{602}, который снес им головы и изувечил.

Такой вывод не устроил ни буддистов, ни правительство. Хотя доктор Куен и был сторонником Тхить Чи Куанга и лидером оппозиционной группировки, сделанное им заключение расстроило его друзей-буддистов, поскольку сотрудники службы безопасности Зьема на основании его выводов оказывались непричастны к случившемуся. Было очевидно, что они не могли нанести людям такие ранения, описанные в заключении. Тем временем власти решили задержать доктора Куена, поскольку тот отказался подписать составленное официальными представителями правительства медицинское заключение, в котором утверждалось, что ранения были получены жертвами в результате взрыва бомбы того типа, который использовали вьетконговцы; Куен же ничего о таких бомбах не знал и подтверждать подобную информацию отказался{603}.

Отсутствие каких-либо металлических элементов в телах пострадавших, а также на террасе здания радиостанции указывало на использование для совершения тех взрывов мощных бомб с пластичным взрывчатым веществом. Однако правительство в Сайгоне едва ли желало приписывать своим противникам вьетконговцам использование взрывных устройств, изготовленных из пластита. Эллен Хаммер указывала в своем исследовании этого происшествия, что «спустя несколько лет человек, в то время служивший в армии Вьетконга, утверждал, что у них на вооружении не было подобных взрывных устройств, способных нанести такие повреждения»{604}.

Но у кого же были такие мощные бомбы с пластичным взрывчатым веществом?

Ответ на этот вопрос дает пророческий роман Грэма Грина «Тихий американец», основанный на реальных событиях, произошедших за 11 лет до взрывов в Хюэ. Когда Грин находился в Сайгоне, 9 января 1952 г., в центре города прогремели два взрыва, в результате которых погибли 10 человек и несколько десятков были ранены. Фотография человека с оторванными взрывом ногами была опубликована в рубрике «Фото дня» журнала Life. Комментарий к фотографии гласил, что взорвавшиеся в Сайгоне бомбы были «изготовлены коммунистами Вьетминя» и что их взрыв «доказывает, что Вьетминь готов применять более жесткие методы борьбы»{605}. Аналогичные заголовки мелькали и в New York Times: «Бомбы с часовым механизмом, изготовленные коммунистами, взорвались в центре Сайгона»{606}.

Находясь в Сайгоне, Грин узнал о том, что бомбы изготовили и гордо об этом заявили вовсе не сторонники Вьетминя, а главнокомандующий генерал Тхе[47], с которым Грин был знаком. Материалом, из которого генерал Тхе изготавливал бомбы, был американский пластит, который ему поставлял его спонсор – ЦРУ. В своих мемуарах «Пути спасения» Грин отметил, что вовсе не случайно «фотограф журнала Life в момент взрыва сумел сделать настолько потрясающую и шокирующую фотографию, на которой было запечатлено тело рикши все еще в вертикальном положении, хотя ноги ему уже оторвало, и со столь удачного ракурса»{607}. Это была подготовленная сотрудниками ЦРУ сцена, к участию в которой они привлекли фотографа Life и репортера Times, благодаря которым террористический акт представили общественности как операцию коммунистов Вьетминя{608}.

Шокированный и вдохновленный тем, что ему довелось узнать, Грэм Грин написал правду в своем романе о тихом американском агенте ЦРУ, который занимался изготовлением бомб для взрывов в Сайгоне. В «Тихом американце» Грина тема предоставленного агентами ЦРУ пластита в качестве таинственного лейтмотива повторяется в романе как минимум в 10 местах{609}, и лишь при описании взрывов в Сайгоне, в которых ошибочно обвинили коммунистов, раскрывается его смертоносное назначение.

Десятилетие спустя бомбы с пластичным взрывчатым веществом все так же оставались главным оружием для реализации секретных заговоров США с целью дискредитации ничего не подозревающей жертвы. Так, в марте 1962 г. председатель ОКНШ генерал Лайман Лемницер предложил «взорвать несколько таких бомб в строго определенных местах» в США, а после арестовать кубинских агентов и предъявить им обвинение в организации террористических актов{610}.

В мае 1963 г. Нго Динь Кан, младший брат Зьема, пользовавшимся в Хюэ диктаторскими полномочиями, с самого начала предположил, что вьетконговцы не имели никакого отношения к взрывам возле радиостанции. Руководствуясь данными расследования, проведенного журналистами католической газеты Hoa Binh, Нго Динь Кан и его советники заявили о своей «уверенности в том, что взрывы были делом рук американского агента, стремившегося подорвать авторитет Зьема в глазах общественности»{611}. В 1970 г. журналистам Hoa Binh удалось установить местонахождение этого человека, им оказался капитан Скотт, позднее занявший пост американского военного советника в районе дельты реки Меконг. Скотт прибыл в Хюэ из Дананга 7 мая 1963 г. На следующий день он признался в том, что является американским секретным агентом, и ответственен за организацию взрывов возле здания радиостанции. Он сказал, что использовал «секретное взрывное устройство, о существовании которого известно лишь узкому кругу сотрудников ЦРУ, с зарядом размером не более спичечного коробка и часовым механизмом»{612}.

Буддисты Хюэ были возмущены кровопролитием, ответственность за которое они возложили на правительство Зьема. Посольство США в Сайгоне немедленно поддержало обвинения буддистов. Посол Фредерик Нолтинг призвал Зьема взять на себя ответственность за события 8 мая, как того требовали буддисты. Зьем согласился выплатить компенсации семьям погибших, но заявил, что никогда не возьмет на себя ответственность за преступление, которое его правительство не совершало{613}.

В то время как буддистский кризис продолжал развиваться, братья Нго шокировали правительство США публичным заявлением о своем желании сократить американское присутствие во Вьетнаме. В воскресенье 12 мая на первой полосе Washington Post под заголовком «Вьетнам требует вывести из страны 50 % американских военных»{614} была опубликована статья, основанная на интервью с братом президента Зьема Нго Динь Ню. Статья начиналась так: «Правительство Южного Вьетнама намерено сократить 12–13-тысячный американский контингент, базирующийся на территории страны, в два раза»{615}.

Нго Динь Ню заявил репортеру издания Уоррену Унна, что «присутствие на территории страны по меньшей мере 50 % американских военнослужащих абсолютно нецелесообразно». Они усиливали протесты коммунистов, утверждавших, что «это не вьетнамцы, которые участвуют в войне»{616}, что они являются представителями колониальной державы, которая отдает приказы. Более того, Ню и Зьем утратили доверие к американцам, работающим во Вьетнаме на местном уровне. Многие из них, по мнению Ню, просто агенты ЦРУ{617}.

«Пять месяцев назад я сообщил властям США о том, что возможно сокращение американского контингента наполовину»{618}, – сказал Ню, подтвердив тем самым сделанное ранее заявление о сокращении американского присутствия к декабрю 1962 г., когда Майк Мэнсфилд представил президенту доклад, где настаивал на аналогичной политике.

Подыгрывая Кеннеди, Ню сказал, что масштабный вывод американских войск из Вьетнама «поможет наглядно продемонстрировать успехи, которых удалось достичь правительству Кеннеди во Вьетнаме»{619}.

Братья Нго опередили Кеннеди. К тому моменту они уже заявили о своем страстном желании вывести войска США из страны, тогда как Кеннеди лишь склонялся к принятию такого решения.

Выстраивая связь между этими событиями, автор газетной статьи отмечал, что, хотя со стороны Южного Вьетнама «официального запроса о выводе войск не поступало», на состоявшемся ранее совещании «высших военных и гражданских чиновников США» под председательством Макнамары в Гонолулу, «как известно, особое внимание было уделено обсуждению этого вопроса. Согласно имеющимся сведениям, было принято компромиссное решение, в соответствии с которым власти Вьетнама давали согласие на вывод 1000 американских военнослужащих с территории страны в течение года»{620}.

В Вашингтоне внезапно осознали, что вывод американских войск, находившийся на стадии обсуждения, стал очевидным ответом на заявления правительства Южного Вьетнама. Вместе с тем замечания Нго Динь Ню спровоцировали быструю и резкую ответную реакцию.

В Washington Post были возмущены его призывом к началу вывода из страны американских войск. В редакции издания пытались связать стремление Ню вывести 50 % американского контингента из Вьетнама с неспособностью правительства страны провести необходимые реформы, которые обеспечили бы полную победу над коммунистами. Негодуя, репортеры Washington Post задавались вопросом:

«Сколько же еще времени США должны помогать Зьему проигрывать в войне и тратить бюджетные деньги, откладывая реформы, которые могли бы обеспечить его режиму необходимую для победы общественную поддержку?»{621}

Советники Кеннеди из числа сторонников холодной войны также были встревожены. Госсекретарь Дин Раск направил телеграмму послу США в Сайгоне, в которой сообщал о своей обеспокоенности в связи с тем, что публичные заявления Ню о сокращении американского контингента «могут спровоцировать новую и усилить уже существующую в США волну призывов к уходу из Вьетнама»{622}. Роджер Хилсман обратился к послу Нолтингу с просьбой удерживать Ню от подобных публичных заявлений, иначе «это приведет к увеличению внутри страны числа противников политики, проводимой США во Вьетнаме, и формированию оппозиции»{623}.

Пожалуй, в Белом доме стремление Ню вывести из страны американские войска поддерживал лишь один человек – президент Кеннеди. Когда 22 мая на пресс-конференции ему задали вопрос на эту тему, Джон Кеннеди ответил, что братьям Нго нужно всего лишь оформить официальное требование и процесс вывода войск немедленно начнется: «Мы выведем войска в любом количестве и в любые сроки, какие предложит нам для этого правительство Южного Вьетнама. На следующий же день после получения официального требования часть наших военнослужащих отправится домой. Это первое»{624}.

Затем Кеннеди воспользовался случаем и осторожно представил общественности свой заветный план вывода войск:

«Второе, мы надеемся, что ситуация в Южном Вьетнаме позволит нам, так или иначе, вывести часть войск до конца года, однако на текущий момент об окончательном решении этого вопроса речь не идет… Я не могу говорить о том, что сложившаяся на сегодняшний день ситуация позволяет ожидать каких-либо перемен, которые позволят вывести войска из страны до конца года или хотя бы начать этот процесс. Но я официально заявляю, если мы получим такое требование, оно будет выполнено незамедлительно»{625}.

Кеннеди и Зьем подавали друг другу знаки, говорящие о заинтересованности в решении одинаково важной для обоих проблемы вывода американского контингента из Вьетнама. Правда, Зьем слишком поздно заявил о своих намерениях, и объединить усилия с Кеннеди ему было весьма непросто. Всякую надежду на осуществление согласованных с Кеннеди действий при выполнении операции по выводу войск из страны убивали протесты оппозиционно настроенных представителей буддистского движения и правительства Зьема, возмущенных взрывами в Хюэ 8 мая.

Буддистский кризис набирал обороты. 15 мая состоялась встреча делегации лидеров движения буддистов со Зьемом, в ходе которой они потребовали прекращения дискриминации буддистов и признания правительством Зьема ответственности за убийство их сторонников в Хюэ. Зьем согласился рассмотреть обвинения в дискриминации. При этом он сказал, что буддисты «безнадежные дураки», если они полагают, что конституция гарантирует свободу вероисповедания. «Я и есть конституция», – добавил Зьем{626}.

В отношении событий 8 мая он вновь пообещал оказать помощь семьям погибших, но отказался признать вину правительства в действиях, которые, по его мнению, совершили другие. Посол Нолтинг, напротив, телеграфировал в Вашингтон о том, что правительству Южного Вьетнама следует взять на себя «ответственность за действия властей во время бунта в Хюэ»{627}.

Итоги встречи со Зьемом разочаровали буддистов. Они организовали шествия, голодовки и богослужения в память о погибших в Хюэ. Зьем жестко ответил на эти протесты. Правительственные войска применяли при разгоне демонстрантов слезоточивый газ.

Хотя президент Кеннеди открыто заявил о готовности вывести американские войска из Вьетнама, сказав, что «если мы получим такое требование, оно будет выполнено незамедлительно», правительство, которое могло выдвинуть такое требование, дискредитировало себя настолько, что восстановить свой прежний статус едва ли было способно. Зьем все жестче реагировал на движение, целей которого он не понимал, и его и без того непопулярное правительство постепенно становилось изгоем на международной арене. Буддистский кризис усиливался, и в репрессивных действиях Зьема в отношении буддистов Кеннеди увидел подтверждение выводов Мэнсфилда о том, что Зьем не способен добиться поддержки населения Вьетнама. Осознание этого факта подталкивало Кеннеди к принятию решения о необходимости использования метода урегулирования ситуации, аналогичного тому, который он выбрал для Лаоса. Однако для этого ему было необходимо преодолеть преграду в виде правительства Южного Вьетнама, чья политика становилась все более жесткой.

На следующий день после взрывов в Хюэ, 9 мая, Сенат утвердил кандидатуру Роджера Хилсмана на новый для него пост заместителя госсекретаря по вопросам дальневосточной политики. Президент Кеннеди приказал Хилсману в течение следующего месяца начать процесс нейтрализации Вьетнама. Позже Хилсман рассказывал в интервью:

«[Кеннеди] начал инструктировать меня как заместителя госсекретаря по вопросам дальневосточной политики относительно нашей новой политики во Вьетнаме на основе опыта Лаоса, т. е. относительно запуска процесса нейтрализации. Он принял такое решение. Он, разумеется, не заявлял об этом публично, но весьма ясно дал мне знать об этом, используя, я бы сказал, просторечные народные англосаксонские выражения, и каждый раз, когда мне не удавалось выполнить какую-либо задачу, он очень доступным языком сообщал мне об этом»{628}.

С наступлением лета 1963 г. президент Джон Кеннеди принял решение о выводе американских войск из Вьетнама и запуске процесса нейтрализации в этой стране аналогично сценарию, реализованному в Лаосе. Когда он сообщил об этом своим помощникам Дэйву Пауэрсу и Кенни О’Доннеллу, они прямо спросили, как он намерен это сделать, не уронив при этом престиж США в Юго-Восточной Азии.

«Легко, – ответил президент, – мы поставим их правительство в такое положение, в котором они сами попросят нас уйти»{629}.

Это была весьма противоречивая формула достижения мира. Сказать об этом также было гораздо проще, чем сделать. К июню 1963 г. на первых этапах реализации процесса, полностью противоречащего заявленным президентом намерениям, действия Кеннеди находились под контролем сил, обладающих большим влиянием, чем он сам. Он всеми силами сопротивлялся попыткам убрать правительство Вьетнама, которое находилось уже в шаге от подачи требования о выводе американских войск, – именно это было необходимо, чтобы ускорить вывод контингента, и Кеннеди знал об этом. Осознавая всю ироничность сложившейся ситуации, Кеннеди опасался, что Зьем самостоятельно не мог свернуть с выбранного им самоубийственного курса. Зьем под влиянием своего брата Ню пытался подавить волнения среди буддистов, что создавало вполне осязаемую угрозу революции в ближайшем будущем. Кеннеди считал Зьема совершенно бесперспективным. Теперь надежды Кеннеди были связаны с тем, что после неизбежного свержения правительства Зьема ему удастся «привести к власти в стране такое правительство, которое потребует нашего ухода из страны».

Помимо внутреннего противоречия, заключавшегося в том, что Кеннеди стремился установить мир в государстве-сателлите США, он был ограничен во времени. Жить ему оставалось всего полгода. Отсчет этих шести месяцев начался 10 июня 1963 г. в Американском университете с рассказа о впечатляющем видении мира будущего. Но какую часть этого видения мог он воплотить в жизнь во Вьетнаме и других регионах, прежде чем его убийцы нажмут на спусковой крючок?!

Глава четвертая