Кеннеди, Кастро и ЦРУ

В своем последнем письме о холодной войне, написанном в октябре 1962 г. раввину Эверетту Гендлеру, Томас Мертон искал возможные пути ухода от политики ведения холодной войны, которая в конечном итоге неизбежно должна была привести к ядерному конфликту. В тот месяц, когда разразился Карибский кризис, Мертон был настроен крайне пессимистично, но при этом, однако, выражал надежду на то, что политика войны не может подавить иные начинания. Несмотря на искреннюю поддержку стремления сторонников мира распространить идеи, противоречащие официальной пропаганде, он говорил: «Меня в то же время впечатляет, что все происходящее в некотором смысле символично. Слава Богу, эти события можно назвать хотя бы символами, к тому же весьма значимыми. Однако как же найти те самые эффективные средства для реальной политики? Как только становишься частью политического механизма, ты немедленно вовлекаешься в череду этих бессмысленных движений, и мощный поток уносит тебя, как и все остальное, в неизвестном направлении».

Тем не менее с неугасающей верой в силу правды, подобное вере, которая была у Махатмы Ганди, Мертон продолжал надеяться: «Каждая наша попытка раскрыть новые горизонты, каждое усилие, направленное на принятие нового понимания истины, или даже малой ее части, бесценны, поскольку прокладывают для нас дорогу к свету, который мы пока не видим»{233}.

Когда Мертон писал эти строки, ничто так не противоречило мощному напору американской политики холодной войны, готовой смести любого на своем пути, как начало диалога с Фиделем Кастро. Идеология антикоммунизма стала своего рода догмой, поэтому даже мысли о таком диалоге были недопустимы. С точки зрения американцев недопустимой была не вероятность развязывания ядерной войны, а сам факт диалога с коммунистическим дьяволом, который управлял островным государством в полутора сотнях километров от Флориды, и который, по сути, был ключевым фактом предотвращения ядерной катастрофы. Здесь можно упомянуть о нежелании Эворы Арки де Сардиния, адресата писем Мертона из Майами, а также ее эмигрантского окружения, выплачивать выкуп Кастро даже для того, чтобы освободить своих родственников, попавших в плен в заливе Свиней. Для эмигрантского сообщества в Майами, выступавшего против Кастро, подобные действия означали бы компромисс с сатанинским воплощением зла, коим они считали коммунизм, что шло вразрез с их убеждениями, моралью и верой. На уровне национальной политики изоляция усиливала эффект американской идеологии холодной войны. Недопустимо было вести диалог с дьяволом из Гаваны, не утрачивая при этом принадлежности к пантеону вашингтонских «небожителей».

Едва ли кто-нибудь в США осознавал важность этой реалии политической жизни страны лучше, чем президент Джон Кеннеди. Он прекрасно понимал, что столь свободные суждения о Кастро были в США в то время равны смертному приговору, в первую очередь для президента. Однако это была та самая «бесценная крупица истины на пути к свету, который мы пока не видим», о которой грезил Мертон в своем последнем письме о холодной войне и которую Кеннеди пестовал практически до последних дней своей жизни.

Для Джона Кеннеди пятым заливом Свиней стало, по сути, возвращение в залив Свиней. В пятый раз разрыв между Кеннеди и ЦРУ и его военными советниками произошел из-за рискованного обращения к диалогу с более непримиримым врагом, чем даже Никита Хрущев, – с Фиделем Кастро.

Ссылаясь на недавно рассекреченные документы администрации Кеннеди, историк и архивист Питер Корнблу[18] в мало кому известной статье пришел к выводу, что «в 1963 г. Джон Кеннеди начал реализовывать альтернативный сценарий в отношении Кубы: ведение тайного диалога, направленного на сближение с Кастро»{234}. Документы, обнаруженные Корнблу, подтвердили и дополнили то, о чем кубинские и американские дипломаты рассказывали всем многие годы.

Осенью 1962 г. нью-йоркский адвокат Джеймс Донован[19] стал тайным представителем Джона и Роберта Кеннеди на переговорах с Фиделем Кастро об освобождении попавших в плен в заливе Свиней и возвращении их к семьям в Майами и других местах. Успех данного мероприятия в очередной раз доказал, что человеческий фактор оказался важнее политики. Донован и Кастро стали друзьями. Во время следующей поездки Донована на Кубу в январе 1963 г. помощник и врач Кастро Рене Вальехо заговорил о новых перспективах, о чем Донован сообщил сотрудникам американской разведки. Перед самой посадкой Донована на самолет для возвращения в США Вальехо «поднял вопрос о восстановлении дипломатических отношений с США» и пригласил Донована вновь посетить остров для разговора «о будущем Кубы и международных отношениях в целом»{235}. В марте 1963 г. Джон Кеннеди внимательно следил за развитием событий и постарался сделать все для устранения возможных преград для выстраивания дальнейшего диалога с Фиделем Кастро. Накануне очередной поездки Донована в Гавану президент отклонил рекомендации Госдепартамента, касающиеся переговоров с Кастро, которые могли бы стать в дальнейшем серьезной помехой для развития кубино-американских отношений. В сверхсекретном докладе с грифом «лично в руки» от 4 марта 1963 г. Гордон Чейз, заместитель советника президента по вопросам национальной безопасности, заявил, что Кеннеди открыт для прямого диалога с Кастро: «Президент не согласен с тем, что вопрос разрыва отношений с Китаем и Советским Союзом не подлежит обсуждению. Мы не хотим предлагать Кастро такие условия, которые он так или иначе не сможет выполнить. Нам стоит проявлять большую гибкость при принятии решений».

Этот доклад лишь еще раз подчеркнул высокую степень секретности происходящего и особый интерес Кеннеди к тем перспективам, которые открывались в отношениях с Кубой: «Все вышесказанное следует держать в секрете. В этом заинтересован и сам президент»{236}.

В плане кубинского вопроса Джон Кеннеди придерживался более прогрессивных взглядов, чем его брат. В докладной записке от 14 марта Роберт Кеннеди безуспешно призывал президента выступить против Кастро: «Мне бы не хотелось, чтобы год спустя пошли разговоры о том, что мы могли развалить Кубу изнутри, но ничего не сделали для этого»{237}. Судя по всему, Роберт не получил ответа от брата и 26 марта разочарованно написал ему: «Как ты думаешь, был ли смысл в моем последнем сообщении? …И все же, что ты собираешься делать дальше?»{238}

Игнорируя предложения брата по кубинскому вопросу, Джон Кеннеди тем временем формировал новую стратегию взаимоотношений с Фиделем. Хотя Кеннеди и не пресекал предпринимаемые США действия по дестабилизации Кубы, в тот месяц он принял политическое решение, которое, по сути, указывало на его открытость для диалога с Кастро. В результате этого президент вновь перешел дорогу ЦРУ, и к этому его подтолкнуло само Управление.

На пресс-конференции в Вашингтоне 19 марта организация кубинских политэмигрантов «Альфа-66», финансируемая ЦРУ, заявила о том, что совершила налет на советские «базу» и корабль на Кубе, в результате которого погибли и были ранены несколько человек, а судно получило серьезные повреждения{239}. «Альфа-66» была одной из боевых групп, которая совершала налеты на Кубу при поддержке базы ЦРУ JM/WAVE в Майами. Спустя много лет лидер «Альфы-66» Антонио Весиана признался государственному следователю специального комитета Палаты представителей по расследованию убийств политических деятелей Гаетону Фонзи в том, что целью атаки на советское судно в кубинских водах, инициированной ЦРУ, была попытка «поставить Кеннеди в неловкое положение и вынудить его выступить против Кастро»{240}. Связным со стороны ЦРУ при контактах с Весианой был человек, работавший под псевдонимом «Морис Бишоп». По словам Весианы, «Бишоп твердил о том, что Кеннеди необходимо заставить принять нужное решение, и что убийство – единственный способ сделать это»{241}. Так, Бишоп стал инициатором нападения на советские корабли, призванного спровоцировать новый советско-американский кризис. Согласно данным, полученным Фонзи в ходе расследования специального комитета Палаты представителей, стало известно, что Морис Бишоп, а в действительности Дэвид Атли Филлипс, был одним из основных действующих лиц в организации убийства Джона Кеннеди, а вскоре после этого получил повышение до позиции главы подразделения ЦРУ по Западному полушарию{242}.

Морис Бишоп / Дэвид Филлипс предусмотрительно держался в стороне от пресс-конференции в Вашингтоне, которую он же и организовал, чтобы предать огласке диверсию, совершенную группой «Альфа-66». При этом он привлек к участию в пресс-конференции высокопоставленных чиновников из Департамента здравоохранения и сельского хозяйства, чтобы придать событию статусность и способствовать подробному освещению события на следующий день в New York Times{243}.

Диверсия группы «Альфа-66» была лишь началом серьезных событий. Восемь дней спустя в результате нового нападения, организованного боевой группой кубинских политэмигрантов, были нанесены повреждения советскому грузовому судну, стоявшему в кубинском порту{244}. Начальником оперативного управления базы JM/WAVE, координирующим действия по принуждению Кеннеди к смене внешнеполитических ориентиров и отказу от диалога с Кастро, был Дэвид Санчес Моралес, долгое время работавший вместе с Дэвидом Атли Филлипсом. Моралес также принял участие в убийстве Джона Кеннеди, в чем он признался друзьям в 1970-х гг.{245}

Советский Союз выразил протест Вашингтону в связи с нападениями кубинских эмигрантских боевых групп. Хрущев заявил о личной ответственности Кеннеди за то, что ЦРУ передало эмигрантам канонерки, которые базировались в Майами. Советский посол Анатолий Добрынин встретился с Робертом Кеннеди, и на обвинения Добрынина в адрес президента Роберт ответил: «Он не верит в то, что мы не могли бы прекратить эти рейды, если бы действительно хотели этого»{246}. Тактика ЦРУ состояла в том, чтобы заставить президента сделать выбор между агрессивной политикой холодной войны, которую проводило под руководством ЦРУ эмигрантское сообщество в Майами, и весьма неопределенным политическим курсом, который пытались выработать Джон Кеннеди и Никита Хрущев. Кеннеди выбрал второе.

Как и в случае с операцией ЦРУ в заливе Свиней, с помощью которой они надеялись заманить Кеннеди в ловушку, уловка с привлечением группы «Альфа-66» также привела к обратному результату. Вместо того, чтобы оказать поддержку группе «Альфа-66», президент Кеннеди заставил правительство принять самые жесткие меры в отношении эмигрантов из Майами, участвовавших в нападениях на Кубу. Принимая такое решение, он заручился поддержкой своего брата.

Министерство юстиции под руководством Роберта Кеннеди сделало 31 марта первый шаг по предотвращению использования кубинскими эмигрантами территории США для организации или осуществления нападений на Кубу. Министерство юстиции издало постановление об ограничении права передвижения по территории США под угрозой ареста или депортации 18 кубинцам, проживающим в Майами и ранее замеченным среди участников нападений; разрешенная для передвижения территория определялась границей округа Дейд (в некоторых случаях государственной границей США). Одним из этих кубинцев был лидер «Альфы-66» Антонио Весиана{247}. В течение недели береговая пограничная служба Флориды совместно с британскими официальными лицами на Багамах конфисковали несколько судов кубинских повстанцев и арестовали их экипажи, прежде чем те смогли атаковать советские корабли в кубинских водах.

Первые аресты и случаи конфискации судов вызвали шумиху в прессе и подтвердили наличие внутриправительственного конфликта между Кеннеди и ЦРУ. Владелец одного из конфискованных кораблей Александр Рорк – младший рассказал репортерам New York Times, что «правительство США по каналам ЦРУ получало данные о маршрутах передвижения» его судна Violin III в кубинских водах{248}. Рорк также сообщил, что «ЦРУ финансировало использование Violin III в таких мероприятиях». Он добавил, что если бы его корабль вернули, то он «и дальше использовался бы в подобных кубинских операциях»{249}.

В ответ на намерение эмигрантских группировок продолжить нападения американский президент усилил меры по их предотвращению. В статье от 6 апреля под заголовком «США ужесточает контроль за рейдерами» Times писала:

«США направляют дополнительные самолеты, корабли и военнослужащих для усиления защиты проливов Флориды от кораблей антикастровских боевых групп, действующих на территории США.

Главное управление береговой охраны сообщило сегодня, что по его приказу в Седьмой район для усиления патрулирования на территории Флориды – Пуэрто-Рико направлены шесть дополнительных самолетов и 12 судов.

…За заявлением правительства о его готовности “сделать все необходимое” для прекращения атак боевых групп с территории США на Кубу и советские корабли, направляющиеся к Кубе, оглашенным в прошедшие выходные, последовали конкретные действия»{250}.

Реализуя политический курс, предложенный Кеннеди, Министерство юстиции и береговая охрана не позволяли ЦРУ невидимой рукой втянуть Соединенные Штаты в войну с Кубой. Премьер-министр Фидель Кастро, разумеется, выразил удивление в связи с принятыми мерами, отметив, что инициатива Кеннеди о прекращение рейдов боевых групп стала «важным шагом на пути минимизации риска возникновения конфликта или вооруженного столкновения»{251}. Однако согласно сообщению в Times от 10 апреля эмигрантские сообщества во Флориде, финансируемые ЦРУ, выразили резкое недовольство, обвинив правительство Кеннеди в навязывании «мирного сосуществования» с режимом Кастро{252}.

Пока американские и британские вооруженные силы продолжали арестовывать членов боевых антикастровских групп, а также их суда, глава кубинского Революционного совета в Майами доктор Жозе Миро Кардона ушел в отставку в знак протеста в связи с изменившимся политическим курсом США. Кубинский Революционный совет был создан американским правительством до событий в заливе Свиней в качестве временного руководящего органа, который должен был взять власть после свержения Кастро. Совет также служил прикрытием для разного рода эмигрантских объединений. Планированием бюджета и финансированием кубинского Революционного совета занималось ЦРУ. После отставки Кардоны представитель кубинского Революционного совета заявил о том, что организация стала получать «лишь $972 000 в год (а не $2 млн, как сообщалось ранее)», и сумма эта распределялась не самим Советом, а ЦРУ при участии частной бухгалтерской фирмы»{253}.

В своем заявлении об отставке от 18 апреля, опубликованном в New York Times под заголовком «Атака на Кеннеди»{254}, Миро Кардона сказал: «Политический курс, проводимый американским правительством, вдруг резко и неожиданно для нас изменился, и произошло это без предупреждения, как и в случае с печально известными событиями в заливе Свиней, и этому нет ни единого разумного объяснения, кроме ноты протеста со стороны Советского Союза с заявлением о нарушении соглашения [Кеннеди с Хрущевым, согласно которому в обмен на вывод советских ракетных комплексов с Кубы американская сторона должна была прекратить вторжения на территорию этого государства]». В связи с арестами боевиков и конфискацией кораблей Кардона заявил, что «сопротивление кубинцев было подавлено правительством». Правоту такого заключения, по его ощущениям, «подтверждает, и весьма убедительно, объявление о том, что каждому эмигранту в текущем месяце будет предоставлен участок земли, в связи с чем они вынуждены будут переехать на новое место жительства»{255}.

В арестах боевиков и прекращении финансирования правительством повстанческой армии, в результате чего движение развалилось, Кардона увидел признаки надвигающейся катастрофы, автором которой был Кеннеди. Эмигрантское сообщество Флориды объединилось вокруг Кардоны и выступало против Кеннеди, которого оно считало союзником Кастро. Оно сетовало на смену президентом политического курса, видя в этом непреодолимое препятствие на пути реализации своих стратегических политических целей. Корреспондент Associated Press сообщал 18 апреля из Майами: «Символом противостояния между лидерами кубинских эмигрантских организаций и администрацией Кеннеди стали сегодня черные траурные ленты, появившиеся на дверях домов эмигрантов»{256}.

Кеннеди отправил Хрущеву 11 апреля 1963 г. секретное послание, в котором разъяснял противнику в холодной войне свой политический курс, выбранный отчасти и в интересах Хрущева, курс, который, как уже становилось ясно, начинает дорого обходиться Кеннеди. Американский президент сообщил, что ему «известно о напряженности, возникшей в связи с недавними нападениями на советские суда в Карибском море; мы предпринимаем меры для прекращения этих нападений, нарушающими наше законодательство, а также стремимся заручиться поддержкой британского правительства для предотвращения попыток использования их островов в Карибском море для этой цели. Попытки британского правительства снизить напряженность, как известно, вызвали много критики со стороны определенных кругов общества в стране. Однако ни критика, ни недовольство некоторой части общества не смогут оказать значимого влияния на политический курс правительства. Так, у меня нет ни намерения, ни желания вторгаться на территорию Кубы…»{257}

В начале апреля Джеймс Донован вернулся на Кубу для проведения переговоров об освобождении еще части военнопленных. Тем временем сотрудники ЦРУ занимались разработкой плана убийства Кастро руками его друга-переговорщика Донована. В секретном отчете 1967 г. главного инспектора о планах убийства Фиделя Кастро была описана следующая схема: «Во время переговоров Донована и Кастро об освобождении боевиков, попавших в плен в заливе Свиней, согласно плану Донован должен был вручить Кастро в качестве подарка зараженный гидрокостюм… По словам Сидни Готлиба, руководителя отдела технических служб ЦРУ, в ходе реализации данной схемы гидрокостюм уже был приобретен и подготовлен к отправке. Технология предполагала нанесение на внутреннюю поверхность костюма грибка, контакт с которым делал человека инвалидом, вызывая хроническое кожное заболевание (мадуромикоз), а также заражая дыхательную систему туберкулезной бациллой»{258}.

Позже заместитель начальника Кубинского отдела Сэм Хэлперн, также задействованный в данной схеме, вспоминал: «От плана отказались в связи с открывшимися обстоятельствами: Донован уже подарил Кастро гидрокостюм по собственной инициативе»{259}. Стремясь сделать Донована невольным орудием убийства Кастро, в ЦРУ четко понимали, что это бросит тень и на человека, которого Донован представляет, – на президента Кеннеди, и тогда последнего обвинят в убийстве кубинского премьер-министра, так как его причастность будет весьма очевидна. Таким образом, планировалось одним махом поразить три цели: убить Кастро, погубить репутацию Кеннеди и похоронить надежду на установление американо-кубинского диалога. Отмена этого сценария операции стала странным предвестником начала процесса поиска виновного в убийстве Кеннеди, когда оставленный ЦРУ след явно вел от жертвы к Освальду, а от него непосредственно к Кастро, связывая его с событиями в Далласе и уничтожая тем самым возможность установления дружественных отношений между Кубой и США. Также и план с участием Донована и Кастро был бы пустышкой, если бы в него не были втянуты высокопоставленные руководители. В отчете главного инспектора ясно указывалось, что в числе «тех, кто участвовал в разработке плана или кто, по мнению участников, знал о плане», был Ричард Хелмс, руководивший тогда тайными операциями{260}. К 1967 г., когда готовился отчет о планах ЦРУ по убийству Кастро, Хелмс был назначен директором Центральной разведки.

Благодаря безвредному гидрокостюму, столь удачно подаренному Кастро Донованом, его партнер по переговорам остался жив, и апрельские переговоры оказались весьма многообещающими. В беседе с Донованом Кастро затронул вопрос о политическом курсе США в ближайшем будущем. Донован отметил шаги Кеннеди по ограничению активности повстанческих групп. Кастро, в свою очередь, особо подчеркнул, что «в идеале его правительство не должно быть просоветским», и поинтересовался, каким образом могут быть восстановлены дипломатические связи между Кубой и США. Донован спросил Кастро: «Вы знаете, как дикобразы занимаются любовью?». Кастро: «Нет». «Очень осторожно», – ответил Донован{261}.

По совету Донована в конце апреля Кастро дал интервью репортеру канала ABC Лизе Ховард{262}. По возвращении с Кубы она подробно рассказала сотрудникам ЦРУ о том, какую поразительную открытость для диалога с Кеннеди продемонстрировал Кастро. Она сообщила о том, что на ее вопрос о том, каким образом могут быть восстановлены дружественные отношения между США и Кубой, Кастро ответил, что «шаги в этом направлении уже сделаны». Под давлением последовавших вопросов он сказал, выказывая одобрение действиям Кеннеди, что, по его мнению, «прекращение американской стороной рейдов боевых групп – это верный шаг к примирению». В ходе 10-часового интервью Ховард[20] пришла к выводу, что Кастро «ищет пути к сближению с правительством США». Она также отметила, что Кастро, тем не менее дал понять, «что если президент Джон Кеннеди хочет такого сближения, то ему придется сделать первый шаг»{263}.

Каждое из откровений Кастро о новых американо-кубинских отношениях были слово в слово прописаны в секретном докладе от 1 мая 1963 г., написанном заместителем директора по планированию (руководителем тайных операций ЦРУ) Ричардом Хелмсом и рассекреченном лишь в 1996 г. Доклад был адресован директору ЦРУ Джону Маккону. Небрежная пометка «П видел» в правом верхнем углу документа означает, что с ним также ознакомился и президент США{264}. Таким образом, мы становимся свидетелями того, что Кеннеди следил за ЦРУ, которое следило за Кастро, стремившимся сблизиться с Кеннеди в ответ на жесткие меры в отношении боевых антикастровских групп, действующих в рамках секретного плана ЦРУ. Все более заинтересованные дикобразы очень осторожно пробирались друг к другу, тогда как руководитель тайной операции – и президенту было известно об этом – очень внимательно отслеживал их резковатые ухаживания.

В ЦРУ пытались запереть дверь, которую приоткрыло интервью Ховард. Директор ЦРУ Джон Маккон утверждал, что подход Ховард к кубинскому вопросу «может привести к утечке информации о многочисленных операциях ЦРУ, направленных против Кастро»{265}. В докладе советнику по национальной безопасности Макджорджу Банди от 2 мая 1963 г. Маккон настаивал на том, что «отчет Лизы Ховард следует рассматривать весьма критично и деликатно» и «что никаких заметных шагов к сближению к настоящему моменту сделано не было»{266}.

Много лет спустя на основании выводов расследования биографии Ли Харви Освальда стало известно о том, что ЦРУ в тот период также готовила секретную операцию в Новом Орлеане с тем, чтобы полностью обезопасить себя от вероятного сближения Кеннеди и Кастро.

В апреле 1963 г., когда Джон Кеннеди в ответ на двурушничество ЦРУ предпринял шаги к сближению со своим врагом Фиделем Кастро, Ли Харви Освальд был в процессе своего переезда из Далласа в Новый Орлеан. В отличие от Кеннеди, выбравшего путь независимости, Освальд ехал в Новый Орлеан, чтобы получать и выполнять распоряжения других людей.

В Новом Орлеане он быстро нашел работу в Reily Coffee Company. Владельцем компании был состоятельный сторонник финансируемого ЦРУ кубинского Революционного совета Уильям Рейли{267}. Исследователь Уильям Деви выяснил в ходе анализа недавно рассекреченного правительственного документа, что кофейная компания Рейли, очевидно, долгое время была частью сети ЦРУ в Новом Орлеане. Согласно доклада ЦРУ от 31 января 1964 г., «этой фирмой [Reily Coffee Company] заинтересовались еще в апреле 1949 г.»{268} В беседе с окружным прокурором Нового Орлеана в 1968 г. внештатный сотрудник ЦРУ Джерри Патрик Хэмминг «подтвердил, что Уильям Рейли работал на ЦРУ на протяжении многих лет»{269}. Приехав в Новый Орлеан работать, Ли Харви Освальд оказался в компании, подконтрольной ЦРУ.

Reily Coffee Company находилась в месте сосредоточения спецслужб Нового Орлеана – в непосредственной близости располагались офисы ЦРУ, ФБР, Секретной службы США и Управления военно-морской разведки{270}. На противоположной стороне улицы, где размещались представительства Управления военно-морской разведки и Секретной службы, находился офис другого места работы Освальда. Это было детективное агентство, основанное бывшим агентом ФБР Гаем Банистером{271}.

Агентство Guy Banister Associates служило скорее базой для разработки секретных операций различных спецслужб США, нежели выполняло функции частной детективной фирмы. Компания Банистера помогала с поставками снаряжения и боеприпасов для проведения операций ЦРУ, цель которых состояла в том, чтобы заманить Кеннеди в ловушку от боевых действий в заливе Свиней до нападений кубинских боевых групп. Офис был завален оружием и боеприпасами{272}. Боевые группы, сформированные ЦРУ, выходили на связь с Банистером на пути в ближайшие учебные лагеря для сторонников антикастровского движения и при возвращении оттуда. Дэниел Кэмпбелл, в прошлом морской пехотинец, был нанят Банистером для проведения курса стрелковой подготовки для кубинских боевых групп, кроме того, его задачей было отслеживание и информирование о радикально настроенных студентах учебных заведений Нового Орлеана. Позже Кэмпбелл рассказывал исследователю Джиму Диюдженио, что «Банистер выполнял роль коммивояжера для ЦРУ и поставлял оружие группе “Альфа-66” в Майами»{273}.

Дельфин Робертс, секретарь и доверенное лицо Банистера, рассказывала, что Ли Харви Освальд пришел однажды в офис Банистера в 1963 г. якобы для того, чтобы заполнить заявление о приеме на работу на должность агента. Робертс сообщила автору Энтони Саммерсу: «В ходе разговора у меня сложилось впечатление, что он и Гай Банистер знакомы»{274}. Освальд и Банистер позже встретились и долго разговаривали с глазу на глаз за закрытыми дверями. «Тогда я предположила, а теперь уверена, – сказала Робертс, – что он приходил к нам потому, что работал под прикрытием»{275}. Освальду предоставили в пользование помещение на втором этаже, «над основным офисом, где мы работали, – пояснила Робертс. – Меня нисколько не удивило, когда я узнала, что он постоянно приходил и уходил, ходил туда-сюда»{276}. Робертс заметила в кабинете Освальда на втором этаже листовки с призывами в поддержку Кастро, а позже видела, как он раздает их на улице. Она сообщила Банистеру о том, что Освальд выступает в поддержку Кастро, а тот попросил ее не беспокоиться: «Он с нами, он связан с Управлением»{277}.

Офис компании Банистера стал базой для политического представления, которое Освальд разыгрывал на улицах Нового Орлеана летом 1963 г. и окончательная цель которого стала ясна лишь 22 ноября. В мае Освальд написал в штаб-квартиру Комитета за справедливость для Кубы в Нью-Йорке о том, что собирается открыть в Новом Орлеане местную ячейку этой организации. В ответном письме глава Комитета за справедливость для Кубы В. Ли предупредил его о том, что «не стоит без острой необходимости совершать какие-либо противоправные действия, рискуя отпугнуть потенциальных сторонников» в столь враждебной к подобным попыткам политической атмосфере, какая была в Новом Орлеане{278}. Освальд не отступился от своих планов и 16 июля планировал вновь испытать судьбу, раздавая листовки в поддержку Кастро среди неблагодарной аудитории – моряков авианосца Wasp, сошедших на берег в порту Нового Орлеана. Вероятно, Освальда забавляла сама возможность встряхнуть «осиное гнездо»[21]. Однако, прежде чем он смог спровоцировать хотя бы незначительный конфликт, патрульный в порту приказал ему покинуть территорию, и Освальду пришлось подчиниться{279}.

В августе Освальд активизировал свои акции с целью вызвать необходимый эффект и благодаря сторонней помощи достиг цели. Освальд сумел рассказать о своей поддержке курса Фиделя Кастро всему Новому Орлеану, сделав упор на собственной биографии, сообщив о том, что он морской пехотинец, бывший в эмиграции в Советском Союзе и недавно оттуда вернувшийся.

Первым делом 5 августа он направился к лидеру эмигрантского сообщества противников Кастро Карлосу Бронье. Тот был представителем Революционного студенческого директората в Новом Орлеане, в докладе ЦРУ 1967 г. эта группа была описана как «задуманная, созданная и финансируемая ЦРУ»{280}. В отчете Специального комитета Палаты представителей по расследованию убийств сообщалось, «что из всех объединений противников Кастро Революционный студенческий директорат был одним из наиболее враждебно настроенных в отношении президента Кеннеди из-за его “сделки” с русскими (имеется в виду Карибский кризис)»{281}. Бывший агент ЦРУ Ховард Хант свидетельствовал перед Специальным комитетом Палаты представителей о том, что деятельность Революционного студенческого директората со стороны ЦРУ контролировал Дэвид Филлипс{282}, тот самый сотрудник ЦРУ, который под псевдонимом «Морис Бишоп» руководил рейдами группы «Альфа-66», направленными на втягивание президента Кеннеди в войну с Кубой. В обязанности Карлоса Бронье в подконтрольном ЦРУ Революционном студенческом директорате входили «пропаганда и сбор информации»{283}, о чем он рассказывал как Ли Харви Освальду, так и представителям Комиссии Уоррена. Летом 1963 г. Освальд оказался шпионом в стане противника, выполняя задание Бронье по проведению пропагандистской работы.

История, которую Карлос Бронье рассказал Комиссии Уоррена о контактах с Освальдом, никоим образом не указывала на связь их обоих с ЦРУ, что в результате станет ключом к разъяснению причин тех драматических событий, о которых поведал Бронье. В начале своего рассказа он описал Освальда как подозрительного нежданного посетителя, который 5 августа пришел в новоорлеанский магазин одежды, где Бронье был управляющим. По его словам, Освальд говорил, что он противник коммунизма, что прежде служил в морской пехоте и «намерен готовить эмигрантов для борьбы с Кастро»{284}. Как сказал Бронье, разговора он не поддержал, поскольку опасался, что Освальд – шпион. Это не остановило Освальда и на следующий день в отсутствие Бронье он пришел в магазин и оставил руководство по обучению морских пехотинцев в качестве личного вклада в борьбу с Кастро.

«Театральное представление» с участием Освальда и Бронье случилось три дня спустя. Бронье рассказал, что был в магазине, когда ему сообщили о демонстранте на Кэнал-стрит с транспарантом «Да здравствует Фидель». Он и двое его друзей-кубинцев бросились туда и окружили активиста, которым, к немалому раздражению Бронье, оказался Ли Харви Освальд, тот самый человек, который предлагал ему помощь в борьбе с Кастро. «Затем, – описывал Бронье, атмосферу тех событий помощнику адвоката Уэсли Либелеру, – вокруг нас собралась толпа, чтобы посмотреть, что происходит. Я начал объяснять, что сделал Освальд, поскольку хотел настроить американцев против него, не брать удар на себя как на кубинца, а сделать так, чтобы они ополчились против него, и я сказал им, что Освальд – агент Кастро, коммунист и что он хочет сделать с ними то же самое, что Кастро на Кубе: убить их, а затем поставить к стенке и их детей…

Люди на улице пришли в ярость и стали кричать: “Изменник! Коммунист! Убирайся на Кубу! Убейте его!” и другие вещи, которые, наверное, не имеют отношения к сути дела».

Один из друзей Бронье выхватил листовки Освальда, порвал их и бросил в воздух.

«Я разозлился еще больше, – продолжал Бронье, – снял очки и подошел к нему ближе, чтобы ударить, он понял мои намерения, опустил руки и скрестил их».

Бронье сделал паузу в рассказе, чтобы показать Либелеру, как именно Освальд скрестил руки перед собой. После этого Бронье продолжил: «[Освальд] приблизил свое лицо [к моему] и сказал: “Хорошо, Карлос, если хочешь ударить меня, то ударь”».

Не упоминая в своем рассказе о почти дружелюбной интонации, с какой Освальд провоцировал его, Бронье сказал Либелеру, что понял в тот момент: Освальд «окажется жертвой, если я ударю его, а потому не стал делать этого»{285}.

Через несколько секунд подъехали две полицейские машины. Уличная потасовка с участием невозмутимого прокастровского агитатора и троих его «оппонентов», игравших по сценарию, не ими написанному, внезапно прекратилась. Офицер полиции арестовал Освальда, Бронье и двоих его друзей-кубинцев и отвез всех четверых в полицейский участок, где им предъявили обвинение в нарушении общественного порядка. Бронье и его друзей отпустили под залог, а Освальд провел ночь в тюремной камере. Впоследствии обвинения с троих кубинцев были сняты. Освальд же признал свою вину и был оштрафован на $10{286}.

Находясь в тюрьме, Освальд через сотрудников полиции просил пригласить для разговора агента ФБР. Это была странная просьба для антиправительственного агитатора. Позже ему разрешили полуторачасовую встречу с новоорлеанским специальным агентом Джоном Куигли. Почему? Следующей весной Куигли туманно объяснял Комиссии Уоррена, что Освальд, «по всей видимости, сделал это заявление в попытке объяснить мне, почему он распространял подобную литературу, и ни по какой-либо другой причине»{287}.

К моменту допроса Куигли члены Комиссии Уоррена уже были прекрасно осведомлены о другой возможной причине, по которой Освальд мог просить встречи с агентом ФБР, и заключалась она в том, что деньги он получал там же, «работал на ФБР, получая $200 в месяц, с сентября 1962 г. до дня своей смерти»{288}, как сформулировал генеральный юрисконсульт комиссии Ли Ранкин на закрытом заседании 27 января 1964 г. Стенограмма этого знаменательного заседания хранилась под грифом «совершенно секретно» в течение десятилетия, пока исследователь Гарольд Вайсберг в 1974 г. в результате судебной тяжбы не получил доступ к этим данным и не использовал их в своей работе «Заметание следов IV» (Whitewash IV). Основная задача членов Комиссии Уоррена на заседании 27 января состояла в том, чтобы обсудить тревожные сведения, поступившие Ранкину от главного прокурора штата Техас Вагонера Карра о том, что «Освальд – секретный агент ФБР»{289}. Ранкин назвал доклад Карра, в котором были приведены конкретные данные о расчете заработной платы, «грязными слухами, вредными для Комиссии», и сказал, что «Комиссия должна всеми силами их разрушить»{290}. Члены Комиссии сделали это, просто опросив официальных представителей ФБР, а также ЦРУ (где Освальд также работал, согласно полученной информации), чтобы выяснить, работал ли Освальд на них в действительности. Обе организации ответили отрицательно{291}. Бывший директор ЦРУ Аллен Даллес на совещании 27 января объяснил их отрицательные ответы концепцией национальной безопасности, откровенно признавшись, что руководство агента в ЦРУ «давало присягу о неразглашении подобной информации»{292}. Даллес добавил, что такой же принцип отрицания (или лжесвидетельство, это слово он не произносил) характерен и для ФБР{293}. Стенограмма заседания 27 января показывает, как Аллен Даллес, один из главных адептов холодной войны и, соответственно, первый подозреваемый в убийстве Джона Кеннеди, сохранял поразительное самообладание, посвящая почтенных старейшин в тайны работы под прикрытием.

Освальд, похоже, работал как на ЦРУ, так и на ФБР. Для ЦРУ он исполнял роль провокатора, разрушающего авторитет Комитета за справедливость для Кубы среди общественности. Как мы увидим позже, Освальд также участвовал в подготовке плана убийства президента, в котором его деятельность как активиста в поддержку Кастро готовила почву для того, чтобы в случае убийства президента он был признан виновным. В то же время Освальд, очевидно, был информатором ФБР. Если же более серьезно проанализировать жизнь Ли Харви Освальда, то можно предположить, что информация, которую он предоставлял ФБР, была направлена на предотвращение убийства президента.

Через шесть дней после освобождения из тюрьмы Освальд вновь раздавал на улице листовки в поддержку Кастро. На сей раз ему удалось привлечь большее внимание СМИ к вреду, причиняемому его действиями Комитету за справедливость для Кубы. В телевизионных новостях показали, как Освальд раздает листовки, и комментатор местной радиостанции Уильям Стаки взял у него интервью, пытаясь выяснить подробности биографии. Освальд рассказал о службе в морской пехоте, где он «служил честно», опустив при этом факт измены родине и побег в Советский Союз, а также свое увольнение, чтобы не выставить себя перебежчиком. Он принял предложение Стаки поучаствовать в радиодебатах с его предполагаемым оппонентом Карлосом Бронье и его соратником агентом ЦРУ и главой радикального антикоммунистического Американского информационного совета Эдом Батлером. Согласно докладу ЦРУ, ныне хранящемуся в Национальном управлении архивов и документации, «исполнительный директор Американского информационного совета Батлер – связной нашего подразделения в Новом Орлеане и автор многочисленных донесений»{294}.

Во время радиодебатов 21 августа быстро выяснилась история приверженности Освальда советскому коммунистическому курсу. Ранее в тот день неназванный «источник», а затем и Эд Батлер сообщили Уильяму Стаки о пребывании Освальда в Советском Союзе, о чем Стаки впоследствии рассказал и в Комиссии Уоррена{295}. Стаки сказал, что они с Батлером посовещались и «решили включить эту информацию в программу»{296}. В начале дебатов, представляя Освальда, Стаки процитировал отрывки из газетных статей, говорящие о том, что в 1959 г. он пытался отказаться от американского гражданства и стать гражданином Советского Союза, где он проживал в течение трех лет{297}. Затем Бронье и Батлер засыпали его вопросами о Комитете за справедливость для Кубы как о коммунистическом фронте и о Кубе как о государстве – сателлите Советского Союза. Освальд реагировал на эти заранее спланированные провокации столь же невозмутимо, как недавно на нападки Бронье на улице. Он спокойно признал, что действительно находился в эмиграции в СССР, а затем добавил собственные критические замечания по поводу деятельности членов Комитета за справедливость для Кубы, постоянно навязывающих федеральным органам власти свои наблюдения и оценки и протестующих, пожалуй, слишком активно в связи с тем, что никаких ответных действий власть не предпринимает{298}.

В результате этих так называемых дебатов оппоненты Освальда констатировали наличие непосредственной связи между его участием в деятельности Комитета и изменой родине в прошлом. После этого публичного скандала его непродолжительная кампания в Новом Орлеане завершилась. Ему удалось не только основательно подорвать доверие общественности к Комитету за справедливость для Кубы. После убийства Джона Кеннеди в сознании людей Освальд будет тесно связан с Комитетом, и эта связь в результате уничтожит то немногое, что от этой организации оставалось{299}.

Однако гораздо важнее, что спектакли Освальда в поддержку Кастро в Новом Орлеане позже использовали для того, чтобы связать убийство Кеннеди непосредственно с Фиделем Кастро. Раздутая впоследствии связь Освальда с кубинскими правящими кругами позволяла представить Кастро более значимым виновником (или заказчиком) убийства и таким образом сделать нападение на Кубу вполне оправданной ответной мерой на убийство президента, который лично давал обещание отказаться от агрессии в отношении этого государства.

Переход Кеннеди к мирному урегулированию конфликта не обошелся без отклонений и компромиссов. Под давлением сторонников политики холодной войны президент Кеннеди вынужден был 19 июня 1963 г. уступить и сделать шаг назад. Он утвердил разработанную ЦРУ программу диверсионных операций и враждебных актов, целью которых были стратегические объекты на Кубе – электростанции, нефтяные, транспортные и производственные предприятия{300}. Кеннеди должен был реагировать не только на звучащие все громче требования собственной администрации об усилении давления на Кастро, но и на формирующийся агрессивный политический курс кубинского руководства, направленный на разжигание революционных настроений в других странах Латинской Америки. Не отказываясь официально от данного Хрущеву обещания не осуществлять вторжений на территорию Кубы, Кеннеди все же дал добро на секретную операцию, «Мангуст», согласованную еще в начале 1961 г. Всего через девять дней после обращения в Американском университете Кеннеди утвердил программу ЦРУ, в корне противоречащую основным тезисам его речи.

Отступление Кеннеди от собственной позиции объяснимо, если принять во внимание политический контекст того времени. Он все же был американским политиком, и холодная война была еще далека от завершения. В течение последних пяти месяцев своей жизни Джон Кеннеди продолжал проводить политику подрывной деятельности против Кубы, которую он, вероятно, считал своего рода костью, брошенной возмущенным сотрудникам ЦРУ и военным советникам, однако, так или иначе, это было преступлением против международного права. Кроме того, это было нарушением международного доверия, о котором он и Никита Хрущев грезили со времен Карибского кризиса. До самой своей смерти Кеннеди оставался в некотором смысле воином холодной войны, чьи головокружительные замыслы, о которых он говорил во время выступления в Американском университете в Вашингтоне, не соответствовали действиям. Однако примечателен не сам факт компромисса, на который пошел Кеннеди, поддержав попытки свержения кубинского правительства в 1963 г., важно, что в существовавших тогда политических реалиях он продолжал тайно развивать альтернативный вариант взаимодействия с Фиделем Кастро. Посредником в этом процессе поиска контакта с Кастро, заинтересованность которого в этом только усиливалась, Кеннеди негласно сделал другого своего противника – Никиту Хрущева.

Когда Хрущев и Кеннеди пришли к соглашению о том, что в обмен на вывод советских ракет с Кубы США прекратят атаки на Кубу, Кастро был зол на Хрущева почти так же, как и на Кеннеди. И причины для огорчения у него были достаточно весомые. Бывший представитель Кубы в ООН Карлос Лечуга в своей книге о Карибском кризисе писал: «[Кастро] не принимал участия в совещаниях по этому вопросу и не получал информации о том, что в Кремле обсуждали такие мероприятия. Как для кубинского правительства, так и для граждан страны вывод ракет и то, как было принято такое решение, стали весьма чувствительным ударом. Даже если, взглянув на эти события с позиций дня сегодняшнего, мы признаем, что они помогли предотвратить войну, стоит отметить, что такое решение проблемы не гарантировало Кубе абсолютной безопасности»{301}.

В результате соглашения двух сверхдержав Куба получила лишь обещание президента империалистического государства о том, что США не будут нападать на своего крошечного соседа. Однако не было никаких гарантий того, что Кеннеди или его преемники выполнят данное обещание. Не означало это торжественное обещание и того, что отказ от вторжения будет предполагать и прекращение диверсионных действий США на территории Кубы, что лишь подтвердили дальнейшие события. Кастро был взбешен из-за того, что Советский Союз без каких-либо консультаций вывел с территории Кубы ядерные средства сдерживания агрессии США. Долгое время после разрешения Карибского кризиса Кастро был настолько зол, что отказывался даже встречаться с советским послом в Гаване{302}. Он считал, что Никита Хрущев его предал.

На обвинения в предательстве Хрущев ответил, написав Кастро «поистине чудесное письмо… красивое, остроумное, очень дружеское письмо»{303}, как его три десятилетия спустя описал кубинский премьер-министр. Письмо своему далекому товарищу 31 января 1963 г., как и свое первое секретное послание Кеннеди, Хрущев начал с описания прекрасных пейзажей, которые он видел из окна поезда, возвращаясь в Москву с конференции в Берлине: «Наш поезд мчится мимо полей и лесов Советской Белоруссии, и я представляю, как было бы прекрасно, если бы в такой же солнечный день, как сегодня, ты мог бы увидеть землю, покрытую снегом, и серебристый от инея лес.

Скорее всего, ты, южанин, видел все это лишь на картинках. Тебе, должно быть, достаточно сложно представить землю, покрытую снегом, и леса, белые от инея. Было бы хорошо, если бы ты смог посетить нашу страну в каждое время года, ведь у каждого из них – весны, лета, осени и зимы – свои прелести»{304}.

Хрущев писал, что главной темой этого письма было «страстное желание с моей стороны и со стороны моих товарищей увидеть тебя и поговорить, поговорить откровенно»{305}. Он признавал наличие напряженности «в отношениях между странами – Кубой и Советским Союзом – и между нами лично. Говоря откровенно, это уже совсем не те отношения, что были до кризиса. Не скрою, что сей факт очень тревожит нас. А также мне кажется, что развитие наших отношений сможет во многом определить наша личная встреча»{306}.

Затем он упомянул Карибский кризис, в котором «наши позиции не во всех вопросах совпадают», призывая Кастро признать: «Несмотря на все сложности, на основании заявления президента Соединенные Штаты Америки взяли на себя определенные обязательства. Разумеется, нельзя слепо доверять им и ожидать каких-либо гарантий, однако неразумно также полностью их игнорировать»{307}.

Хрущев очень мягко убеждал Кастро рискнуть и поверить Кеннеди, ведь сам Хрущев также начинал верить американскому лидеру, а Кеннеди начинал верить Хрущеву. Порой кто-то из них сожалел о принятии такого решения, но оставалось стремление к установлению мира как основы, к которой можно будет вернуться в любой момент.

Кастро принял приглашение Хрущева посетить Советский Союз весной. С мая по начало июня 1963 г. он объездил почти весь Советский Союз, как минимум половину этого времени он провел с лидером страны, которого еще в ноябре он отвергал и остерегался. По словам Сергея, сына Никиты Хрущева, именно тогда «между отцом и Фиделем сложились наставнические отношения»{308}. Воспоминания Кастро о том периоде общения с Хрущевым подтверждают как наставничество, так и особое внимание к Карибскому кризису: «Часами [Хрущев] читал мне многочисленные сообщения, сообщения от президента Кеннеди, некоторые из них были переданы Робертом Кеннеди… С нами работал переводчик, и Хрущев все читал отправленные и полученные им письма»{309}.

Хрущев пытался поделиться со своим кубинским товарищем тем парадоксальным озарением о необходимости достижения мира, которое пришло к нему и Кеннеди, когда они оказались на грани полномасштабной войны. Отзываясь о лидере капиталистического государства исключительно в положительном ключе, Хрущев не мог не возложить особую надежду на договоренности, которых ему с Кеннеди удалось достичь. Сергей Хрущев вспоминал: «Отец пытался убедить Кастро в том, что американский президент сдержит свое слово, и Кубе гарантированы как минимум шесть лет мирного развития, именно столько, по мнению отца, Кеннеди должен продержаться у власти. Шесть лет! Да это же почти вечность!»{310}

Читая вслух свою переписку с Кеннеди, Хрущев случайно выдал Кастро информацию о том, что по договоренности с Кеннеди ракеты были выведены из Кубы в обмен на вывод американских ракет из Турции и Италии. Это означало, что у Хрущева на уме были и другие стратегические цели, помимо защиты Кубы. Кастро вспоминал: «После того, как были прочитаны эти строки, я посмотрел на него и попросил: “Никита, прочти, пожалуйста, эту часть про вывод ракет из Турции и Италии еще раз”. Он лишь рассмеялся своим задорным смехом. Он смеялся, но это был знак. Я был уверен, что еще раз этого повторять никто не станет, потому что, как гласит старая поговорка, не стоит говорить о веревке в доме повешенного»{311}.

Еще до посещения Советского Союза Кастро начал делать шаги к сближению с Кеннеди путем налаживания контакта с ним через посредника на переговорах по освобождению пленных из залива Свиней, Джеймса Донована, в ответ на решение Кеннеди о прекращении в апреле рейдов эмигрантских боевых групп на Кубу. Еще более воодушевленный наставлениями Хрущева, Кастро вернулся в Гавану полным решимости начать переговоры со своим противником Джоном Кеннеди. ЦРУ, в свою очередь, продолжало отслеживать каждый шаг, сделанный в этом направлении. В секретном докладе от 5 июня 1963 г. Ричард Хелмс писал, что ЦРУ получило информацию о том, что «по просьбе Хрущева Кастро возвращается на Кубу с намерением начать реализацию политики примирения в отношении администрации Кеннеди “на неопределенный срок”»{312}.

ЦРУ удалось пресечь такое развитие событий благодаря диверсионной программе (которую Кеннеди утвердил 19 июня), а также очередной попытке убить Кастро, предпринятой непосредственно сотрудниками разведки. В конце лета 1963 г. оперативные сотрудники ЦРУ встретились с проживавшим на территории Кубы агентом, работавшим под псевдонимом AM/LASH. Он был близко знаком с Фиделем Кастро. На встрече с коллегами из ЦРУ он обсудил «внутреннюю работу», направленную против Кастро. Он сообщил, что «ждет от американского руководства плана дальнейших действий»{313}. Информация об этом поступила в штаб-квартиру ЦРУ 7 сентября. Далее мы узнаем больше об этом плане убийства Кастро, когда его утвердят в ЦРУ и приведут в соответствие с аналогичным планом убийства Джона Кеннеди.

Рано утром на следующий день Кастро дал интервью после приема в посольстве Бразилии в Гаване. В статьях американских газет от 9 сентября репортер Associated Press Дэниел Харкер сообщал, что Кастро произнес «сумбурную неофициальную речь ранним утром», в которой предупредил «американское руководство» о том, что, если оно будет содействовать попыткам устранить кубинских лидеров, «они готовы вступить в борьбу с ним и будут отвечать соответствующим образом. Лидеры США должны понимать, что, если в их планы входит поддержка террористических группировок, стремящихся устранить кубинских государственных деятелей, сами они не смогут чувствовать себя в полной безопасности»{314}.

В 1978 г., отвечая на вопросы членов Специального комитета по расследованию убийств политических деятелей об этой его реплике, Кастро сказал: «Я не помню дословно, что я тогда сказал, но я помню, что, говоря эти слова, я хотел предупредить правительство, которое, как нам было известно, вынашивало планы по нашему уничтожению… Поэтому я сказал о том, что такие планы создают негативный прецедент, причем весьма серьезный, который впоследствии мог бы бумерангом вернуться к своему создателю… но мои слова не подразумевали никакой угрозы… я вовсе не имел в виду, что мы предпримем такие же меры, что и американцы, в качестве ответного удара»{315}.

Враждебно настроенные по отношению друг к другу Кеннеди и Кастро отказывались от возможности любого диалога в течение всего лета, и лишь в сентябре два дикобраза возобновили свои осторожные ухаживания. Возобновление интереса к диалогу произошло при содействии журналистки ABC Лизы Ховард, которая в апреле брала интервью у Кастро, а также благодаря американскому дипломату Уильяму Эттвуду, представлявшему американскую миссию при ООН.

Вернувшись с Кубы, Лиза Ховард на основании своего интервью с кубинским премьер-министром написала статью для журнала War/Peace Report «О первых инициативах Кастро». Она писала, что в личной беседе Кастро «делал особый акцент на своем желании начать переговоры с Соединенными Штатами… В нашей беседе он ясно дал понять, что открыт для обсуждения вопросов о размещении советских военнослужащих и вооружения на кубинской земле, о выплате компенсаций за отчужденные американские земельные участки и капиталовложения, о позиционировании Кубы в качестве базы для свержения коммунизма в Западном полушарии»{316}.

Именно Ховард предрекла следующий шаг, который предпримут власти США. Ее статья подтолкнула администрацию Кеннеди к принятию решения «о направлении представителя государственной власти с мирным визитом в Гавану, чтобы выслушать, что хотел сказать им Кастро»{317}. К осуществлению этой рискованной секретной операции Уильям Эттвуд[22] приступил по поручению президента Джона Кеннеди в сентябре 1963 г.

Более чем 10 лет спустя с момента убийства Джона Кеннеди, 10 января 1975 г., Эттвуд давал показания на сверхсекретном закрытом заседании Комиссии Сената США по разведывательной деятельности под руководством сенатора Фрэнка Черча. На заседании Эттвуду был задан вопрос: «Ставил ли вам президент Кеннеди задачу изучить возможности для сближения с Кастро и восстановления дружественных отношений с Кубой?».

Эттвуд ответил: «Да… да, предпринимались определенные действия и контакт был установлен, и осуществлялись эти действия исключительно с разрешения Белого дома, который их всячески поддерживал»{318}.

Уильям Эттвуд идеально подходил для этой роли. Будучи выдающимся журналистом, Эттвуд брал интервью у Фиделя Кастро вскоре после кубинской революции 1959 г., которое стало основой для двух статей в журнале Look. В докладе для Белого дома от 18 сентября 1963 г. Эттвуд писал о том, что он знаком Кастро как журналист: «Хотя Кастро не оценил мою последнюю статью 1959 г. о нем, мы неплохо ладили, и я думаю, он помнит, что я тот человек, с которым он может говорить откровенно»{319}. Эттвуд также составлял речи для Эдлая Стивенсона и Джона Кеннеди. Президент Кеннеди назначил его послом в Гвинее. Эттвуд и Кеннеди были знакомы со школьной скамьи. Осенью 1963 г. в перерыве между выполнением дипломатических миссий Уильям Эттвуд несколько месяцев исполнял обязанности советника представителя США в ООН по отношениям со странами Африки Эдлая Стивенсона. Эттвуд идеально подходил на роль спецпредставителя для ведения секретного диалога с Кастро. В своей докладной записке Стивенсону и Кеннеди от 18 сентября он писал: «Моего статуса достаточно для того, чтобы Кастро поверил в серьезность нашего разговора. При этом я не слишком известен, чтобы мой отъезд, приезд или возвращение [на Кубу и с Кубы] привлек чье-либо внимание»{320}.

20 сентября президент Кеннеди прибыл в Нью-Йорк, чтобы выступить на Генеральной ассамблее ООН. Там он встретился со Стивенсоном и подтвердил, что Уильям Эттвуд должен «секретно выйти на связь» с постпредом Кубы в ООН доктором Карлосом Лечугой для поиска возможностей диалога с Кастро{321}. Тогда Эдлай Стивенсон сказал, почему такому диалогу между Кеннеди и Кастро никогда не суждено будет случиться, и эта фраза стала пророческой. «К сожалению, – сказал он, – ЦРУ до сих пор контролирует Кубу»{322}. Тем не менее, осознавая всю опасность нового выступления против ЦРУ, Кеннеди принял решение о том, что подходящий момент для начала диалога с Кастро наступил.

Совместно с Эттвудом 23 сентября Лиза Ховард организовала в своей квартире в Нью-Йорке вечеринку, которая послужила одновременно поводом и прикрытием для первой беседы между Эттвудом и Лечугой. Приглашая Карлоса Лечугу на вечеринку, она, чтобы гарантировать его присутствие, как вспоминал годы спустя Лечуга, сказала, «что представитель американской делегации Уильям Эттвуд хотел бы со мной побеседовать, причем вопрос был срочный, поскольку на следующий день он должен был возвращаться в Вашингтон»{323}.

Лечуга и Эттвуд позже в своих мемуарах подробно описывали тот конструктивный разговор на вечеринке у Лизы Ховард – Лечуга в своей работе «Эпицентр бури» (In the Eye of the Storm), а Эттвуд – в «Сумеречной борьбе» (The Twilight Struggle). Согласно более подробному описанию того вечера у Лечуги, Эттвуда ему представили «в разгар распития коктейлей и поедания сэндвичей в кругу дипломатов и журналистов», и, «не теряя понапрасну времени, он сообщил, для чего хотел со мной встретиться. Он сказал, что действует по поручению Стивенсона и через несколько часов улетает в Вашингтон, чтобы получить разрешение президента на организацию встречи с Фиделем Кастро на Кубе, в ходе которой должен будет определить возможности для сближения Гаваны и Вашингтона». Лечуга был удивлен откровенностью Эттвуда. Он справедливо предположил, что не только Стивенсон, но и сам президент уже одобрил их первичный контакт. Он сказал Эттвуду, что ввиду конфликта между странами, которые они представляли, «то, что он говорил, было весьма странно, но очень любопытно»{324}.

Эттвуд спросил Лечугу, как тот полагает, есть ли шанс, что кубинское правительство разрешит ему посетить Гавану с такой миссией, хотя бы с вероятностью 50 на 50. Лечуга ответил: «Весьма точное предположение»{325}. Собеседники сошлись во мнении, что текущий политический курс США привел к «абсурдной ситуации»: с одной стороны, Кеннеди произносит речь в Американском университете и предлагает заключить договор, запрещающий ядерные испытания, с другой же стороны, не прекращаются рейды подконтрольных ЦРУ эмигрантских диверсионных групп на Кубу, а самолеты-разведчики совершают полеты над территорией страны. Эттвуд рассказал Лечуге, что «в конфиденциальных беседах Кеннеди часто признавался в том, что не представляет, каким образом можно изменить политику США в отношении Кубы, а также что ни власти США, ни власти Кубы не смогут в одночасье изменить свой политический курс, поскольку это повлияет на репутацию государства. Тем не менее Кеннеди сказал, что бездействие недопустимо и необходимо сделать первый шаг»{326}.

В своем рассказе о том разговоре Уильям Эттвуд раскрывает ряд других подробностей. По словам Лечуги, «когда в 1961 г. Кеннеди стал президентом, Кастро надеялся на установление контакта с ним, но события в заливе Свиней похоронили эти надежды как минимум на какое-то время. Однако Кастро прочел текст июньского выступления Кеннеди в Американском университете и оценил его тон. Я упомянул мой визит в Гавану в 1959 г. и сказанное Фиделем в конце беседы “давайте будем друзьями”. Лечуга заметил, что еще одна подобная беседа в Гаване могла бы оказаться очень полезной и что организовать такую встречу можно. Он выразил сожаление в связи с продолжающимися рейдами эмигрантских боевых групп и с заморозкой в июле кубинских активов в американских банках на сумму $33 млн. Мы сошлись на том, что ситуация ненормальная [как сказал Лечуга, они пришли к выводу о том, что ситуация “абсурдна”] и нам следует держать друг друга в курсе дел»{327}.

Эттвуд встретился 24 сентября с Робертом Кеннеди в Вашингтоне и доложил ему о результатах беседы с Лечугой, состоявшейся прошлым вечером. Роберт Кеннеди считал поездку Эттвуда на Кубу очень рискованной, поскольку «рано или поздно может произойти утечка информации», за которой последуют обвинения в политике примирения{328}. Он задался вопросом о том, согласится ли Кастро встретиться с представителем американской стороны не на Кубе, а, к примеру, в ООН. Роберт Кеннеди настоятельно рекомендовал Эттвуду и далее поддерживать связь с Лечугой{329}.

Три дня спустя Эттвуд и Лечуга встретились в зале для делегатов ООН, «очень подходящем для секретных переговоров месте», по словам Эттвуда, «поскольку там всегда шумно и многолюдно»{330}. Он сказал Лечуге, что как государственному должностному лицу ему будет сложно организовать поездку на Кубу. Однако, «если Кастро или его уполномоченный представитель хотят что-либо нам сообщить, мы готовы встретиться с ними и побеседовать в любом удобном месте и в любое время»{331}. Лечуга пообещал передать эту информацию в Гавану.

Затем Лечуга предупредил своего собеседника по секретному диалогу, что «7 октября он произнесет жесткую антиамериканскую речь, но ее не стоит воспринимать всерьез»{332}. Позже в ответ на эту речь Лечуги Эдлай Стивенсон выступил с антикубинской речью, написанной Эттвудом, и Лечуга также отнесся к ней скептически, так как теперь знал о заинтересованности Кеннеди в диалоге с Фиделем Кастро{333}. Американо-кубинская полемика в ООН теперь служила прикрытием для зарождающегося диалога Кеннеди и Кастро.

Прошло три недели, а из Гаваны ответа все не было, тогда с разрешения Эттвуда Лиза Ховард начала звонить помощнику и доверенному лицу Кастро Рене Вальехо, который также был сторонником диалога двух стран. Ховард сомневалась, что информация Лечуги о готовности Джона Кеннеди к началу диалога с Фиделем Кастро вышла за пределы кубинского министерства иностранных дел. Поэтому она звонила Вальехо, чтобы убедиться в том, что Кастро известно о желании США вступить с ним в переговоры. На следующей неделе Ховард и Вальехо обменялись телефонными сообщениями{334}.

28 октября в зале для делегатов ООН Лечуга сообщил Эттвуду окончательное решение Гаваны о том, что «отправлять кого-либо в ООН для переговоров» едва ли «имело бы смысл в данный момент»{335}. Как и Ховард, Эттвуд полагал, что сообщение Лечуги так и не было передано Кастро критически настроенным Министерством иностранных дел{336}.

Тем временем потерявший терпение Джон Кеннеди решил создать свой собственный тайный канал связи с Фиделем Кастро, как удалось ему это сделать с Никитой Хрущевым через Нормана Казинса и других посредников. В четверг 24 октября президент дал интервью в Белом доме французскому журналисту Жану Даниэлю, редактору социалистического еженедельника L’Observateur. Даниэль был давним приятелем Уильяма Эттвуда, знавшего, что тот собирается ехать на Кубу для интервью с Кастро. Эттвуд уговорил Даниэля встретиться сначала с Кеннеди. Кеннеди увидел для себя в этом интервью идеальную возможность неформально пообщаться с Кастро, изложив основные мысли, которыми Даниэль неизбежно поделится со своим следующим респондентом. Даниэль понял, что Кеннеди, попросивший нанести ему визит сразу после встречи с Кастро, хотел узнать, что тот ответил. Президент сделал Даниэля своим неофициальным посланником к премьер-министру Кубы.

Рассказывая об исторических интервью с Кеннеди и Кастро в своей статье в New Republic, Даниэль подчеркнул особое чувство, с которым Кеннеди отзывался о кубинской революции: «Джон Кеннеди использовал весь свой дар убеждения. Он разделял каждое предложение этим коротким механическим жестом, который стал впоследствии знаменитым»{337}.

«С самого начала, – сказал Кеннеди, – я лично следил за развитием этих событий [на Кубе] с возрастающей тревогой. Существует немного вопросов, которым я посвящал столь пристальное внимание… И вот что я думаю». Затем последовали слова, которые могли бы заложить основу для установления справедливого мира между Соединенными Штатами и Кубой. Точно так же, как та часть выступления Кеннеди в Американском университете, где говорилось о лишениях русского народа, глубоко поразила его русского врага Никиту Хрущева, так же и следующие слова президента о кубинских страданиях, произнесенные в интервью Жану Даниэлю и переданные Фиделю Кастро, прорвали идеологическую оборону его кубинского врага:

«Я считаю, что в мире нет страны, включая все африканские регионы, включая все страны, находящиеся под колониальным господством, где экономическая колонизация, унижение и эксплуатация были бы хуже, чем на Кубе, частично из-за политики моей страны в период правления Батисты… Я поддерживаю сказанное в манифесте Фиделя Кастро в Сьерра-Маэстра, где он оправданно призывает к справедливости и в особенности выражает стремление избавить Кубу от коррупции. Скажу больше: в какой-то степени Батиста был воплощением грехов, совершенных Соединенными Штатами. Теперь нам придется за них заплатить. Что касается режима Батисты, то я солидарен с первыми кубинскими революционерами. И в этом не может быть никаких сомнений»{338}.

Кеннеди молча смотрел на Даниэля. Он заметил его удивление и растущий интерес. Затем президент продолжил, дав определение с точки зрения холодной войны тому, что он видел главной причиной своего конфликта с Кастро:

«Но также ясно, что проблема перестала быть кубинской и стала международной, т. е. стала советской проблемой… Я знаю, что по вине Кастро – будь то его “стремление к независимости” [Кеннеди только что говорил с Даниэлем о “стремлении к независимости” Франции генерала Шарля де Голля, психологически-политической стратегии, требующей постоянной напряженности с Соединенными Штатами], его безумие или коммунизм – в октябре 1962 г. мир оказался на грани ядерной войны. Русские это прекрасно поняли, по крайней мере, после нашей реакции; но что касается Фиделя Кастро, я должен сказать, что не знаю, понимает ли он это, или волнует ли это его вообще».

Кеннеди улыбнулся и добавил: «Вы сможете сказать мне это, когда вернетесь»{339}.

После выражения поддержки кубинской революции аргументация Кеннеди в диспуте с Кастро строилась на постулатах холодной войны, в которых сам Кеннеди уже начал сомневаться, но которых еще не оставил. Даже после своей речи в Американском университете он все еще не мог понять, что именно постоянная угроза вторжения США на Кубу (спровоцировавшая советско-кубинское решение сдержать это вторжение ядерными ракетами) привела к Карибскому кризису, а вовсе не «стремление к независимости», «безумие» или «коммунизм» Фиделя Кастро. Но при этом Даниэль видел, что Кеннеди явно не знал, что делать с тупиком, куда его привели предположения относительно революции, которую он только что одобрил. Его последний комментарий Даниэлю был таков: «Продолжение блокады [Кубы] зависит от продолжения подрывной деятельности»{340}. Он имел в виду подрывную деятельность Кастро, а не свою собственную, но, как сказал Даниэль своим читателям, «мне было видно, что Джон Кеннеди сомневался и искал выход»{341}. Однако у него оставалось меньше месяца, чтобы этот выход найти.

Осенью 1963 г., когда Джон Кеннеди и Фидель Кастро тайно искали пути сближения, ЦРУ предприняло собственные секретные шаги противоположного характера в направлении создания образа Ли Харви Освальда в качестве опознаваемого убийцы президента, направленного советско-кубинскими силами. В Новом Орлеане спецслужбы провели с ним операцию, которую в животноводстве называют «купанием овец» – когда овец помещают в раствор для уничтожения паразитов. В результате потенциально компрометирующие связи Освальда в Форт-Уорте и Далласе с Джорджем де Мореншильдтом и общиной «белых» русских эмигрантов были уничтожены ролью Освальда в постановке «За справедливость для Кубы». Освальд теперь возвращался в Даллас, но его связь с видимым, связанным с ЦРУ наставником де Мореншильдтом исчезала на Гаити. Место Мореншильдта заняла менее заметная фигура. Однако благодаря расследованию следователя Специального комитета по политическим убийствам Палаты представителей у нас теперь есть представление об этой темной лошадке.

В начале сентября Освальд встретился с агентом ЦРУ Дэвидом Атли Филлипсом в многолюдном фойе офисного здания в центре Далласа. Лидер «Альфы-66» Антонио Весиана, много лет проработавший под начальством Филлипса и знавший его под псевдонимом Морис Бишоп, стал свидетелем сцены в Далласе. Он описал это в 1975 г. в показаниях Гаэтону Фонзи, следователю спецкомитета, которому стал доверять, и который включил это свидетельство в свою книгу «Последнее расследование» (The Last Investigation): «Как только [Весиана] вошел, он увидел Бишопа, стоявшего в углу вестибюля и разговаривавшего с бледным и худощавым молодым человеком с мягкими чертами лица. Весиана не помнил, представил ли Бишоп его по имени, но Бишоп закончил свой разговор с молодым человеком вскоре после прихода Весианы. Вместе они вышли из вестибюля на многолюдную улицу. Бишоп и молодой человек остановились позади Весианы, обменялись несколькими словами, и, махнув на прощание, молодой человек ушел. Бишоп тут же повернулся к Весиане и начал обсуждать текущие дела «Альфы-66» по пути в соседнее кафе. Он больше никогда не говорил с Весианой о молодом человеке, а Весиана не спрашивал»{342}.

Весиана сразу узнал 22 ноября в газетных и телевизионных фотографиях Ли Харви Освальда того молодого человека, которого он видел в Далласе с собственным куратором от ЦРУ Морисом Бишопом. Однако, встречаясь с Бишопом впоследствии, Весиана проявлял крайнюю осторожность и ни разу не намекнул о встрече с Освальдом, свидетелем которой, как им обоим было известно, он стал. Обнародование этого факта могло послужить важным доказательством связи между ЦРУ и обвиняемым убийцей президента{343}. Через 16 лет после того, как Весиана наконец описал встречу с Освальдом на допросе в спецкомитете Палаты представителей и был готов дать показания против Дэвида Атли Филлипса, знакомого ему как Морис Бишоп, неизвестный в Майами выстрелил ему в голову. Весиане удалось выжить, но он так и не признался публично в том, что Филлипс и Бишоп это один и тот же человек, хотя в частной беседе он все же сообщил об этом Фонзи{344}.

Когда я брал интервью у Антонио Весианы, он добавил подробностей в рассказ о попытке покушения на него. По его словам, ФБР трижды предупреждало его, что на него готовится покушение. Однако после того, как в него стреляли, ФБР не предприняло никаких попыток расследования инцидента. Там заявили, что это зона ответственности полиции Майами, которая, в свою очередь, не стала проводить расследования{345}. Отказавшись от расследования, ФБР и полиция, казалось, сделали это по указанию сверху.

Мы уже видели, как Дэвид Филлипс, куратор Антонио Весианы от ЦРУ, направлял деятельность группы «Альфа-66» для вовлечения президента Кеннеди в полномасштабную войну с Фиделем Кастро. Филлипс был руководителем секретных операций в филиале ЦРУ в Мехико. За два месяца до убийства Кеннеди Филлипс был назначен руководителем кубинских операций в этом же филиале{346}. С первого и до последнего дня своей работы в ЦРУ Филлипс оставался командным игроком. После убийства Кеннеди он поднялся до ранга начальника отдела Западного полушария ЦРУ. Незадолго до выхода на пенсию в 1975 г. он был награжден медалью «За заслуги в разведке», наивысшей наградой ЦРУ{347}. Осенью 1963 г. Дэвид Атли Филлипс работал под руководством Ричарда Хелмса, заместителя директора по планированию ЦРУ и главного идеолога секретных операций.

Согласно докладу Уоррена Ли Харви Освальд находился в Мехико с 27 сентября по 2 октября 1963 г. и посетил как кубинское, так и советское посольство{348}. Это был тот момент, когда человек по имени Ли Харви Освальд начал растворяться в сгущающейся тьме. Как одного из участников холодной войны, согласившегося с назначенной ему ролью, самого Освальда было трудно увидеть. В Мехико настоящий Освальд почти исчезает из поля зрения, а его исчезновение прикрывается двойниками и дымовой завесой, устроенной ЦРУ.

Резидентура ЦРУ в Мехико внимательно следила за событиями в кубинском и советском посольствах. Агенты создали скрытые наблюдательные пункты, откуда вели фотосъемку посетителей обоих учреждений{349}. Управление также прослушивало телефонные разговоры как кубинского, так и советского посольства{350}. Таким образом, ЦРУ имело все возможности быть в курсе происходящего там.

Отчеты Управления о предположительном содержании визитов Ли Харви Освальда и его телефонных звонках в оба посольства нечаянно раскрыли больше сведений о ЦРУ, чем об Освальде. Тщательно задокументированная сфабрикованная история пребывания Освальда в Мехико была написана с такой ловкостью в одних местах и так неуклюже в других, что в конечном итоге привлекла больше внимания к себе и своим авторам, нежели к своему вымышленному персонажу. В результате то, чем действительно занимался Освальд в Мехико, сегодня менее известно, чем то, что делало ЦРУ от его имени. Соответствующие документы были наконец рассекречены и предоставлены американской общественности лишь в последние годы благодаря Закону о документах, связанных с покушением на Джона Кеннеди, принятому Конгрессом в 1992 г. Однако лишь несколько преданных делу исследователей убийства Кеннеди изучили эти материалы и осознали их последствия{351}.

Штаб-квартира ЦРУ получила 9 октября 1963 г. телеграмму из своей резидентуры в Мехико, где сообщалось о телефонном звонке в советское посольство 1 октября, который прослушивали, записывали на пленку, стенографировали и переводили с русского на английский. Звонил «американец, который говорил на ломанном русском» и который «сказал, что его зовут Ли Освальд»{352}. Человек, назвавшийся Освальдом, заявил, что он был в советском посольстве 28 сентября, где говорил с консулом, если он не ошибается, Валерием Владимировичем Костиковым. Он спросил: «Есть ли новости насчет телеграммы в Вашингтон?» Советский дежурный, отвечавший на звонок, сказал, что они еще ничего не получили, но запрос отправлен. После чего он повесил трубку.

Телеграмма ЦРУ от 9 октября из Мехико заслуживает внимания в связи с двумя обстоятельствами. Первое – это связь Освальда и Валерия Владимировича Костикова. Костиков был хорошо известен ЦРУ и ФБР как агент КГБ в Мехико, который руководил Сектором 13 (управлением КГБ по терроризму, саботажу и убийствам). Бывший директор ФБР Кларенс Келли подчеркнул в своей автобиографии: «Важность Костикова нельзя переоценить. Как позже написал [агент ФБР в Далласе] Джим Хости: “Костиков был ответственным за террористическую деятельность в Западном полушарии – в том числе и в особенности за убийства. Его ранг соответствовал званию бригадный генерал (генерал-майор). Как сказали бы русские, он был их героем – самым опасным террористом КГБ в этом полушарии!”»{353}

Столь же важно отметить, что в телеграмме от 9 октября имеются доказательства того, что «Ли Освальд», который сделал телефонный звонок 1 октября, был подставным лицом. Звонивший, сообщалось в телеграмме, «говорил на ломанном русском». Настоящий Освальд свободно говорил по-русски{354}. В телеграмме говорилось, что в резидентуре ЦРУ в Мехико были оперативные фотографии того американца, который входил и выходил из советского посольства 1 октября. Вот его описание: «на вид 35 лет, спортивного телосложения, около 180 см, залысина, начинающаяся со лба, и лысая макушка»{355}. В телеграмме ЦРУ, полученной резидентурой ЦРУ в Мехико 10 октября, сбежавший в СССР в октябре 1959 г. Ли Освальд был описан не совсем так: «рост – 175 см, вес – 75 кг, светло-русые волнистые волосы, голубые глаза»{356}.

То, с чем нам приходится сталкиваться в телеграмме от 9 октября, – очевидно, связь между Освальдом и экспертом по убийствам КГБ, но связь, установленная двойником Освальда. Это начало двух сценариев в истории с Мехико. В одном сценарии видна попытка ЦРУ получить подтверждающие документы соучастия Освальда с Советским Союзом и Кубой в убийстве Джона Кеннеди. В другом сценарии те же документы содержат повторяющиеся доказательства действий фальшивого Освальда.

Учитывая известность Валерия Костикова в американских разведывательных кругах, примечательно то, что штаб-квартира ЦРУ направила 10 октября в Госдепартамент, ФБР и ВМС информацию, полученную благодаря перехвату звонка Освальда накануне, без указания на его связь с Костиковым{357}. Костиков даже не упоминался. Это было сродни отсутствию в отчете разведслужб США в 2001 г. о подозреваемом террористе упоминания о том, что он только что встречался с Усамой бен Ладеном. Штаб-квартира ЦРУ скрыла информацию о связи Освальда – Костикова. Молчание ЦРУ относительно Костикова сохранялось достаточно долго, чтобы Освальд мог быть тихо выведен (не попав в поле зрения ФБР) на позицию, выходящую на Дили-плаза 22 ноября. После убийства ЦРУ использовало эту информацию из резидентуры в Мехико, чтобы связать обвиняемого в убийстве Освальда с агентом КГБ Костиковым.

Ричард Хелмс направил 25 ноября 1963 г. докладную записку Эдгару Гуверу, который поправил полученные ЦРУ данные, предположив, что Освальд получил не только советскую, но и кубинскую поддержку при подготовке убийства Кеннеди{358}. К записке Хелмса прилагались стенограммы аудиозаписей семи телефонных разговоров в советском посольстве в Мехико, приписываемых Освальду. Два из них особо выделялись на фоне остальных. В разговоре 1 октября «Освальд» назвал Костикова советским консулом, с которым он встречался 28 сентября. В другом примечательном звонке, сделанном, как сообщалось, 28 сентября, тот же человек звонил из кубинского посольства, говоря о том, что только что побывал в советском посольстве. Чтобы понять этот разоблачительный звонок, мы должны поставить его в контекст того, что могло быть или не быть реальным перемещением Освальда между кубинским и советским посольствами во время его первых двух дней в Мехико, 27 и 28 сентября.

Учитывая готовность Ли Харви Освальда взять на себя роль разведчика, основным в отношении его визитов в кубинское и советское посольство является вопрос не о том, был ли это он на самом деле{359}. Был ли это Освальд или кто-то еще, воспользовавшийся его именем, «он» в любом случае являлся актером, следующим написанному сценарию. Если актер был самим собой, то его игра ограничивалась, как и в Новом Орлеане, дискредитацией Комитета за справедливость для Кубы в небольшом сражении холодной войны. Согласно докладу ФБР от 18 сентября 1963 г., обнаруженному комитетом Черча{360}, двумя днями раньше ЦРУ уведомило ФБР о том, что «Агентство рассматривает вопрос о противодействии деятельности [Комитета] в зарубежных странах»{361}. Девять дней спустя в Мехико «Освальд» посетил кубинское и советское посольства, демонстрируя свою принадлежность к Комитету за справедливость для Кубы и запрашивая визы в обе коммунистические страны. Был ли это Освальд или кто-то, разыгрывавший еще один дискредитирующий Комитет сюжет от его имени, более существенным вопросом является следующий: какое значение имели события в Мехико для более крупного сценария, написанного для убийства президента? Именно этот вопрос конечной цели, задокументированный агентами наружного наблюдения ЦРУ в Мехико, поможет найти ответ после того, как мы сначала рассмотрим визиты в посольства 27 и 28 сентября, совершенные от имени Освальда.

По словам Сильвии Дюран, мексиканского сотрудника кубинского посольства, которая говорила с Освальдом, он (или двойник) трижды посещал их посольство в пятницу 27 сентября. Во время своего визита в 11:00 Освальд подал заявление на получение кубинской транзитной визы для поездки в Советский Союз. Освальд вызвал у Дюран определенные подозрения. Ей показалось, что американец как-то уж слишком старался показать свои документы, указывающие на его левые взгляды: членские билеты Комитета за справедливость для Кубы и Американской коммунистической партии, старые советские документы, вырезку газетной статьи о его аресте в Новом Орлеане, фотографию Освальда, сопровождаемого полицейскими, что, по мнению Дюран, выглядело неправдоподобно{362}. Дюран также знала о том, что принадлежность к Коммунистической партии в 1963 году была противозаконна в Мексике. По этой причине коммунисты обычно путешествовали по стране только с паспортом. И вдруг здесь оказывается Освальд с кипой документов, способных спровоцировать его арест{363}.

Дюран сказала Освальду, что ему не хватает фотографий, необходимых для заявления на визу. Она также сообщила, что ему необходимо получить разрешение посетить Советский Союз, прежде чем ему смогут оформить кубинскую транзитную визу. Видимо расстроенный Освальд ушел, но через час вернулся в посольство с фотографиями на визу.

В конце дня Освальд вновь пришел в кубинское посольство, но на этот раз в разговоре с Сильвией Дюран он настаивал на том, что ему необходимо получить кубинскую визу немедленно. Он утверждал, что советское посольство только что уверило его, что ему будет выдана советская виза. Дюран переговорила по телефону с советским посольством и узнала, что это неправда. Она сказала об этом Освальду, который впал в ярость. Он обругал Дюран, затем кубинского консула Эусебио Аскуэ, вышедшего на шум из своего кабинета. Освальд продолжал бушевать в ответ на объяснение Аскуэ процедуры выдачи визы. Аскуэ в ответ тоже стал кричать на него{364}. Освальд назвал Аскуэ и Дюран «бюрократами»{365}. Затем, как вспоминала Сильвия Дюран в 1978 г. в ходе опроса в Специальном комитете Палаты представителей Конгресса США по расследованию убийств (HSCA), Аскуэ подошел к двери, открыл ее и попросил Освальда уйти{366}. Этот из ряда вон выходящий эпизод, возможно, как и предполагалось, произвел неизгладимое впечатление на Дюран и Аскуэ.

Оба визита Освальда в советское посольство описал служивший там вице-консулом полковник КГБ Олег Максимович Нечипоренко[23] в своих мемуарах 1993 г. «Паспорт на убийство». Во время своего первого визита в пятницу днем 27 сентября у Освальда действительно состоялся краткий разговор с Валерием Владимировичем Костиковым. Нечипоренко упоминает Костикова мимоходом как «одного из консульских сотрудников, который в тот конкретный день вел прием посетителей с 11:00 до 13:00»{367}. Освальд сказал, что ему нужна виза в Советский Союз. Костиков передал его Нечипоренко, который выслушал просьбу Освальда о срочной визе. Нечипоренко пояснил, что всеми вопросами, касающимися поездок в Советский Союз, занимается их посольство в Вашингтоне, округ Колумбия. Он мог сделать исключение для Освальда и отправить его документы в Москву, «но ответ все равно будет направлен по его постоянному месту жительства, и займет это по меньшей мере четыре месяца»{368}.

Освальд слушал его с нарастающим раздражением. «Когда я закончил говорить, – вспоминает Нечипоренко, – он медленно наклонился ко мне и, едва сдерживаясь, практически крикнул мне в лицо: “Мне это не подходит! Это не мой случай! Для меня все это закончится трагедией!”» Нечипоренко велел неуправляемому американцу покинуть территорию посольства{369}.

На следующее утро Освальд вернулся в советское посольство. Он повторил свою просьбу о выдаче срочной визы в СССР на этот раз Валерию Костикову (это была их встреча 28 сентября) и советскому консулу Павлу Яцкову. Освальд был еще более возбужденным, чем накануне, ссылаясь на то, что за ним следит и преследует ФБР. Он вынул из кармана пиджака револьвер, положил его на стол и сказал: «Видите? Это то, что я должен теперь носить, чтобы защитить себя»{370}. Советские чиновники осторожно взяли пистолет и вытащили патроны. Они снова сказали Освальду, что не могут выдать ему срочную визу. Вместо этого ему предложили необходимые формы для заполнения. Освальд не взял их. Олег Нечипоренко присоединился к трем мужчинам, когда разговор подходил к концу. Второй день подряд он сопровождал подавленного Освальда к воротам посольства, на этот раз с возвращенным ему револьвером и патронами в кармане пиджака. Нечипоренко пишет, что они с Костиковым и Яцковым сразу же подготовили и направили в Москву отчет о двух посещениях Освальдом посольства{371}.

Два визита Освальда в кубинское посольство 27 сентября и два его посещения советского посольства 27–28 сентября дали общую картину к расшифровке звонков, отправленной 28 сентября Ричардом Хелмсом Эдгару Гуверу. В расшифровке ЦРУ говорится, что в субботу, 28 сентября, поступил звонок из кубинского посольства. Один из говоривших был идентифицирован как Сильвия Дюран. Однако сама Сильвия на протяжении многих лет неоднократно настаивала на том, что, во-первых, кубинское посольство было закрыто для посещений по субботам, а во-вторых, что она не звонила{372}.

В документе же говорится, что Дюран звонила в советское посольство. Олег Нечипоренко, в свою очередь, отрицает, что был такой звонок. По его словам, это было невозможно, потому что коммутатор посольства не работал{373}.

Дюран в стенограмме говорит, что какой-то американец в их посольстве, посетивший прежде советское посольство, хочет поговорить с ними. Она передает трубку американцу. И тот настаивает на том, чтобы он и советский дипломат говорили по-русски. Они заводят разговор, в котором американец изъясняется, как сказал переводчик, на «ужасном, трудно переводимом русском». Это еще раз свидетельствует против того, что говорящий был Освальдом, учитывая его свободный русский. В расшифровке ЦРУ этого маловероятного разговора далее следует:

Американец: Я только что был в вашем посольстве, и от меня потребовали адресные данные.

Советский консул: Я знаю.

Американец: У меня их не было. Я пошел в кубинское посольство, чтобы узнать их там, так как они у них есть.

Советский консул: Почему бы вам не вернуться и не оставить нам свой адрес. Это недалеко от кубинского посольства.

Американец: Хорошо, я сейчас буду{374}.

Какова цель этого странного, надуманного разговора?

Ричард Хелмс в своем сопроводительном письме к Эдгару Гуверу утверждает, что «американец» в субботнем звонке 28 сентября – тот же человек, что и звонивший 1 октября и представившийся Ли Освальдом (что подтверждало и фиксировало субботнюю встречу Освальда с Костиковым). В этой связи в фальшивом субботнем звонке «Освальд» говорит, что он был «только что» в советском посольстве (с экспертом по убийствам КГБ Костиковым), и что его правильный адрес известен только кубинскому посольству, но не ему. Он принесет его в советское посольство. Таким образом, в интерпретации ЦРУ событий, задокументированных фальшивыми телефонными звонками, кубинские чиновники и советский убийца Костиков осуществляли совместный контроль над адресами и передвижениями Освальда за два месяца до убийства Кеннеди. Как сказал исследователь Джон Ньюман, демонстрируя эти документы: «Похоже, что кубинцы и русские работали в тандеме. Похоже, [Освальд] собирался встретиться с Костиковым в месте, назначенном кубинцами… Освальд собирался быть в каком-то месте, определенном кубинским посольством, и хотел, чтобы русские могли связаться с ним»{375}.

Кроме того, Освальд (или его двойник) обращался за кубинскими и советскими визами, что могло быть использовано в качестве доказательств его попытки получить убежище в коммунистических странах. Сценарий в Мехико заложил основу для обвинения Кубы и СССР в предстоящем убийстве президента, тем самым давая основание для вторжения на Кубу и возможного ядерного удара по России.

С весьма тревожными последствиями дела ЦРУ в Мехико против Освальда пришлось столкнуться утром после убийства новому президенту, Линдону Бэйнсу Джонсону. В результате раскрытия общественности записей телефонных разговоров президента Джонсона в рамках Закона о документах, связанных с покушением на Джона Кеннеди, теперь мы знаем, как Джонсон был проинформирован о схеме ЦРУ. Майкл Бешлосс, редактор записей Джонсона, рассказывает, что в 9:20 23 ноября 1963 г. директор ЦРУ Джон Маккон сообщил Джонсону о «наличии информации о зарубежных связях предполагаемого убийцы Ли Харви Освальда, которая позволяла Джонсону прийти к выводу, что Кеннеди, возможно, был убит в результате международного заговора»{376}. Затем в 10:01 Джонсон получил телефонный рапорт по Освальду от директора ФБР Эдгара Гувера. Он включал в себя следующий разговор:

Джонсон: Вы уже выяснили подробности визита в советское посольство в Мехико в сентябре?

Гувер: Нет, это один из самых запутанных вопросов. У нас есть магнитофонные записи и фотография человека, который был в советском посольстве и назвался Освальдом. Изображение и запись не соответствуют ни голосу этого человека, ни его внешности. Другими словами, вероятно, советское посольство тогда посетил кто-то другой. У нас есть копия письма, написанного Освальдом в советское посольство здесь, в Вашингтоне [9 ноября 1963 г., письмо, которое Освальд начал со слов «моя встреча с товарищем Костиным в посольстве СССР в Мехико (Мексика)», которые были истолкованы как упоминание Костикова]…{377} Теперь, если мы сможем опознать этого человека, который был в… советском посольстве в Мехико…{378}

Только что получивший информацию об Освальде от директора ЦРУ Маккона Джонсон был полон решимости добраться до сути «сентябрьского визита в советское посольство в Мексике». Сводка Гувера добавляет Джонсону беспокойства. Гувер предъявляет Джонсону убедительные доказательства того, что в советском посольстве был двойник Освальда: «Запись и фотография человека, находившегося в советском посольстве,» не соответствуют «голосу этого человека [Освальда] и его внешности». Гувер говорит, что у него есть доказательство: «У нас есть запись и фотография человека, который приходил в советское посольство под именем Освальда». Гувер очень хорошо знает, что фальсифицированные доказательства кубинско-советского заговора по убийству Кеннеди (которые только что предоставил Джонсону Маккон) исходят из ЦРУ. Гувер просто выдает Джонсону голый факт существования двойника Освальда в Мехико, а затем предоставляет Джонсону самому переварить возможные последствия. Собственная реакция Гувера на комбинацию ЦРУ в Мехико была запротоколирована через семь недель, когда он написал под текстом доклада ФБР об операциях ЦРУ в США: «О. К., но надеюсь, что вас не одурачат. Мне не забыть ни о замалчивании ЦРУ факта активной шпионской деятельности Франции на территории США, ни о странной истории с поездкой Освальда в Мексику, и это лишь два примера их двойной игры»{379}.

Сводки ЦРУ и ФБР поставили Линдона Джонсона перед выбором одной из двух неприятных интерпретаций истории в Мехико. По данным ЦРУ, Освальд был частью кубинско-советского заговора с целью убийства президента, который подтверждали соответствующие аудиовизуальные материалы, собранные в результате наружного наблюдения. По словам Гувера, в Мехико действовал двойник Освальда, о чем свидетельствовал более внимательный анализ тех же материалов ЦРУ. Гувер предоставил Джонсону возможность сделать собственные выводы о том, кто стоял за этим перевоплощением.

По сценарию ЦРУ через Освальда вина за убийство президента возлагалась на Кубу и СССР и это подталкивало Соединенные Штаты к вторжению на Кубу и ядерному удару по СССР. Однако Джонсон не хотел начинать и заканчивать свое президентство глобальной войной.

Согласно же версии Гувера, в убийстве было замешано ЦРУ. Даже если на мгновение предположить, что сам Джонсон не был замешан в какой-либо предварительной подготовке и не был соучастником заговора, как бы то ни было, для только что избранного президента столкнуться с ЦРУ в конфликте внутри правительства США вокруг расследования убийства Кеннеди было бы ничем не лучше международного кризиса.

Нужно отдать должное ЦРУ (и его еще более секретным спонсорам) за разработку и исполнение блестящего сценария. Они разыграли такой сценарий гибели Кеннеди в Далласе, который вынудил остальные государственные органы выбирать один из трех основных вариантов: военное возмездие против Кубы и Советского Союза на основе ложных данных от резидентуры ЦРУ в Мехико – документов о коммунистическом заговоре; внутренняя политическая война, основанная на тех же документах, но увиденных в истинном свете, однако в этой войне ЦРУ стало бы использовать весь арсенал своего тайного оружия; либо полное сокрытие любых свидетельств о заговоре и молчаливого государственного переворота, который положит конец усилиям Кеннеди по окончанию холодной войны. Со своей стороны Линдон Джонсон почти не раздумывая выбрал тот единственный вариант, который, по его мнению, должен оставить его у власти в стране. Он решил все скрыть в угоду прерогатив холодной войны. Однако он не собирался нападать на Кубу и СССР. Его быстрое личное принятие того, чему суждено было быть, проявится на публике постепенно. Вместо того, чтобы тут же бесстрашно выступить против Кастро и Хрущева, он спокойно провел избирательную кампанию 1964 г. и развернул полномасштабную войну во Вьетнаме.

После того, как ЦРУ осознало, что его сценарий в Мехико вызывает вопросы и может подставить не коммунистов, а само ЦРУ в деле об убийстве, в резидентуре ЦРУ в Мехико дали задний ход, чтобы скрыть ложные свидетельства. Они стали заявлять, что пленки с записью телефонных звонков «Освальда» в советское посольство были нечаянно стерты и потому невозможно провести голосовую экспертизу, чтобы определить, действительно ли говоривший был Освальдом{380}. (Это ложное заявление ЦРУ было сделано в то время, когда Гувер и ФБР слушали свои собственные копии записей, проводили голосовую экспертизу и сообщали о своих неоднозначных выводах президенту Линдону Джонсону.) Таким образом, 23 ноября сотрудница резидентуры ЦРУ в Мехико Энн Гудпасчер, помощник Дэвида Филлипса, отправила телеграмму в штаб-квартиру ЦРУ, в которой сообщала о звонке в субботу, 28 сентября, а затем заявляла: «Резидентура не может сравнить голоса, так как запись первого разговора была удалена перед приемом второго звонка»{381}. На следующий день резидентура в Мехико сообщила в штаб-квартиру, что не может найти никаких записей для сравнения с голосом Освальда: «К сожалению, полная повторная проверка показала, что все записи этого периода уже стерты»{382}. После проведения тщательного расследования в «Докладе Лопеса» Специального комитета Палаты представителей было сделано заключение, что эти и другие заявления ЦРУ об уничтожении записей до проведения голосовой экспертизы противоречили свидетельствам, данным под присягой, информации из других правительственных телеграмм и собственной процедуре прослушивания, принятой в данном учреждении{383}. Хотя директор ФБР Гувер был зол на то, что с самого начала ЦРУ не ввело его в курс дела о «ложной поездке Освальда в Мексику», начиная с этого момента ФБР стало сотрудничать с ним в пересмотре своей истории, чтобы скрыть следы ЦРУ.

Сокрытые от глаз обычных граждан, наблюдавших за похоронами президента Кеннеди по телевизору, организации полицейского государства быстро сплотились, чтобы под покровом официальных траурных мероприятий замести все следы убийства Джона Кеннеди. Политика национальной безопасности в отношении врагов за пределами государства (с которыми убитый президент вел переговоры о перемирии) вынуждала отрицать возможность какого-либо заговора внутри государства. Пока оседланный конь без всадника следовал за гробом по улицам столицы, правдоподобное отрицание вернулось домой, чтобы поглотить нацию.

Заместитель генерального прокурора Николас Катценбах направил 25 ноября 1963 г. докладную записку пресс-секретарю президента Джонсона, Биллу Мойерсу, призывая того к скорейшему признанию Освальда убийцей-одиночкой, чтобы распространение слухов о коммунистическом или правом заговорах не вышло из-под контроля:

«1. Общественность должна быть удовлетворена тем, что убийцей является Освальд; что у него не было сообщников, которые все еще находятся на свободе; и что имеющихся доказательств хватило бы, чтобы добиться соответствующего приговора в суде.

2. Рассуждения о мотивации Освальда необходимо прекратить, и мы должны найти основания для опровержения предположений, что это был коммунистический заговор или (как говорит пресса «железного занавеса») правый заговор с целью обвинить в нем коммунистов. К сожалению, факты об Освальде кажутся слишком удачными для этого – слишком очевидными (марксист, Куба, русская жена и т. д.)»{384}.

Чтобы опровергнуть любую мысль о каком-либо заговоре, в своей записке Катценбах рекомендовал «создать президентскую комиссию с участием людей с безупречной репутацией для рассмотрения и изучения доказательств и объявления выводов»{385}.

Прежде чем отказаться от дела, созданного агентами ЦРУ в Мехико для дискредитации Кубы и Советского Союза, Линдон Джонсон использовал его (без учета информации Гувера о двойнике) как рычаг, чтобы собрать именно такую президентскую комиссию из респектабельных вождей холодной войны. Он обеспечил общественное признание комиссии, убедив председателя Верховного суда Эрла Уоррена возглавить ее. Поначалу Уоррен отказался быть пешкой в игре Джонсона. Однако в записанном телефонном разговоре в пятницу 29 ноября Джонсон поделился с сенатором Ричардом Расселлом, как он, используя свидетельства офиса ЦРУ в Мехико, надавил на сознательность Уоррена. Затем Джонсон заманил в комиссию Расселла, используя те же мексиканские аргументы, которым он принудил к сотрудничеству Уоррена:

Джонсон: Уоррен сказал мне, что он не сделает этого ни при каких обстоятельствах. Он не считает, что Верховный суд должен иметь к этому отношение…

Он пришел сюда и дважды сказал мне «нет». И я просто предъявил ему то, что Гувер рассказал мне о том маленьком инциденте в Мехико, и сказал: «Я не хочу, чтобы завтра г-ну Хрущеву сказали – и заставили объясняться перед камерой, что это не он и не Кастро убили этого парня, и все, что мне нужно от вас, это проверка существующих фактов и выявление других фактов, необходимых для определения, кто убил президента»{386}.

Расселл сказал Джонсону, что не может работать с Уорреном, но отговорка не сработала:

Расселл: Но, господин президент, мне не нужно рассказывать о моей преданности вам, однако я просто не могу работать в этой комиссии. Я очень горжусь тем, что вы подумали обо мне в связи с этим. Но я не могу работать в ней под началом верховного судьи Уоррена. Мне не нравится этот человек…

Джонсон: Дик, это уже объявлено. И вы можете работать с кем угодно на благо Америки. Это вопрос, который имеет намного больше последствий, чем видно на поверхности. И нам нужно прекратить все разговоры о том, что за этим стоят Хрущев и Кастро, разговоры, втягивающие нас в войну, которая может убить 40 миллионов американцев всего за час…

…Днем приходил Госсекретарь. Его очень беспокоит, Дик, то, что они распространяют по всему коммунистическому лагерю мысль о том, что Хрущев убил Кеннеди. Он этого не делал. Он вообще не имеет к этому ни малейшего отношения.

Расселл: Я не думаю, что имеет к этому прямое отношение. Я знаю, что Хрущев не стал бы этого делать, потому как думал, что с Кеннеди ему будет проще договориться{387}.

Последнее замечание Расселла показывает его собственное понимание различий между Кеннеди и Джонсоном и изменений во внешней политике, которые начались в Далласе. Как отмечает редактор записей Майкл Бешлосс, «Расселл считает, что [Хрущев думал] он поладит с Кеннеди лучше, чем с Джонсоном».

В ноябре 1963 г. можно было сказать и о Фиделе Кастро, что он тоже думал, что ему проще договориться с Кеннеди. Открытость Кастро к Кеннеди была подтверждена в ноябре неофициальным посланником Кеннеди к Кастро, французским корреспондентом Жаном Даниэлем[24].

Жан Даниэль после встречи с президентом Кеннеди первые три недели ноября ездил по Кубе и разговаривал с жителями острова разных профессий и социального положения, но никак не мог добиться аудиенции у Фиделя Кастро. Ему сказали, что у Кастро очень плотный рабочий график и совсем нет ни времени, ни желания встречаться с западными журналистами. Даниэль почти потерял надежду, когда 19 ноября, накануне вылета из Гаваны, Кастро неожиданно сам появился в его гостинице. Фидель узнал о том, что Даниэль брал интервью у Кеннеди. Ему хотелось услышать подробности того разговора. Из тайных встреч Эттвуда и Лечуги Кастро знал, что Кеннеди ищет пути для начала диалога с ним. Более того, в то же самое время, когда Даниэль пытался встретиться с Кастро, Кастро сам искал возможность поговорить с Кеннеди через Лизу Ховард и Уильяма Эттвуда. Мы немного остановимся на этом эпизоде, прежде чем перейдем непосредственно к тому уникальному разговору между Кастро и Даниэлем, который начался и продолжался в момент убийства Джона Кеннеди.

После того, как в течение недели помощник Кастро Рене Вальехо оставлял телефонные сообщения для Лизы Ховард, 29 октября ему наконец-то удалось застать ее дома. Он заверил ее, что Кастро все так же стремится улучшить отношения с США, как и во время ее визита в апреле. Тем не менее в тот момент Кастро не мог покинуть Кубу и отправиться с визитом в ООН или куда-либо еще для переговоров с представителем Кеннеди. Ховард сообщила Вальехо, что у них теперь есть официальный представитель США, уполномоченный выслушать Кастро. Вальехо сказал, что он передаст это сообщение Кастро и позвонит ей в ближайшее время{388}.

Вальехо вновь позвонил Ховард 31 октября: «Кастро выразил огромное желание поговорить с представителем США и отметил высокую важность этой встречи для всех заинтересованных сторон»{389}. Фраза «всех заинтересованных сторон» имела очень важное значение. В тот момент Кастро, как Кеннеди и Хрущев, старался обходить стороной свое еще более воинственное правительство, чтобы вести переговоры с противником. Кастро также старался преодолеть собственную идеологию холодной войны ради достижения мира. Как Кеннеди и Хрущеву, ему приходилось действовать скрытно. Он был готов вести переговоры с американским президентом-миротворцем в абсолютной тайне от всех, как некогда готовился к партизанской войне с Батистой. Вальехо сообщил, что Кастро «готов отправить самолет в Мексику с тем, чтобы забрать официального представителя и доставить его на частный аэродром недалеко от Варадеро, где Кастро сможет встретиться с ним тет-а-тет. После переговоров тот же самолет доставит его обратно. Таким образом можно будет избежать риска быть узнанным кем-нибудь в аэропорту Гаваны»{390}. Ховард ответила Вальехо, что она сомневается в том, что официальный представитель США сможет приехать на Кубу. Возможно, Вальехо, как личный представитель Кастро, сможет сам приехать на встречу с ним в ООН или в Мексику? Вальехо ответил, что «Кастро хотел сам участвовать в переговорах», но не стал бы исключать такую возможность, если не будет другого способа вступить в диалог с Кеннеди{391}.

Ховард пересказала содержание разговора с Вальехо Эттвуду, который, в свою очередь, передал информацию в Белый дом. 5 ноября Эттвуд встретился с Макджорджем Банди, советником Кеннеди по вопросам национальной безопасности, и Гордоном Чейзом, сотрудником аппарата Совета национальной безопасности. Он рассказал им о стремлении Кастро к диалогу с Кеннеди. По просьбе Чейза 8 ноября Эттвуд изложил это в докладной записке{392}. До прибытия Кеннеди в Даллас оставалось две недели.

Рене Вальехо вновь позвонил Лизе Ховард 11 ноября от имени Кастро, чтобы еще раз подчеркнуть «понимание важности обеспечения безопасности»{393}. Он сказал, что Кастро согласится с любыми предложениями представителей Кеннеди. Он был готов предоставить самолет, если это поможет решить вопрос. Как сообщил Эттвуд в Белый дом, Кастро передал через Вальехо, что «кубинский самолет может прибыть на Ки-Уэст, чтобы забрать эмиссара; или они согласны на то, чтобы он прилетел на американском самолете на один из «секретных аэродромов» вблизи Гаваны. [Вальехо] подчеркнул, что только Кастро и он сам будут присутствовать на переговорах и что никто другой, – он упомянул, в частности, Че Гевару, – не будет участвовать»{394}. Обеим сторонам было известно, что Че Гевара, как и многие соратники Кастро, выступал против сближения с Кеннеди. Кастро убеждал Кеннеди, что он не зависит от мнения оппозиции в своем правительстве.

Выслушав 12 ноября доклад Эттвуда, Макджордж Банди сказал, что перед встречей с самим Кастро следует предварительно увидеться с Вальехо в ООН, чтобы выяснить, о чем конкретно хочет поговорить Кастро{395}.

Лиза Ховард передала эту информацию 14 ноября Рене Вальехо, который ответил, что обсудит это с Кастро{396}.

Ховард 18 ноября снова позвонила Вальехо. На этот раз она передала трубку Эттвуду. На другом конце провода Фидель Кастро слушал разговор Вальехо и Эттвуда, о чем он рассказал Эттвуду много лет спустя{397}. Эттвуд спросил Вальехо, может ли тот приехать в Нью-Йорк на предварительную встречу. Вальехо ответил, что он сам не сможет в эти даты, но «мы» поручим Лечуге составить и обсудить с Эттвудом «предмет разговора» для последующей встречи с Кастро. Эттвуд сказал, что будет ждать звонка Лечуги.

Таким образом, за четыре дня до событий в Далласе все было готово к началу диалога Кеннеди и Кастро по вопросу отношений между США и Кубой. И тот и другой, чувствуя одобрение и поддержку Никиты Хрущева, уже слышали мелодию песни мира, которую никто в их правительствах еще не мог уловить. Очень осторожно, как дикобразы, занимающиеся любовью, они готовились диалогу со странным ощущением, что Соединенные Штаты и Куба могут на самом деле мирно существовать друг с другом.

Не знавший об этих закулисных договоренностях Жан Даниэль был потрясен внезапным появлением Фиделя Кастро в его гостинице в Гаване поздно вечером 19 ноября. Кастро хотел узнать про Кеннеди. В течение шести часов – с 22:00 до 4:00 – они разговаривали в номере Даниэля. Интервьюер стал интервьюируемым. Кастро повернул беседу таким образом, чтобы можно было уловить все нюансы разговора Даниэля с Кеннеди. Даниэль позже описал реакцию Кастро на явные и подсознательные посылы, которые он получил от президента через его «неофициального посланника» за два с половиной дня до смерти Кеннеди: «Фидель слушал с жадностью и жгучим интересом: он теребил бороду, натягивал берет десантника на глаза, поправлял френч, все это время его глубокие живые глаза искрились недобрым светом. В какой-то момент мне показалось, что я играю роль того соперника, с которым он одновременно хотел и договориться, и сразиться; как будто я сам, в некоторой степени, был тем личным врагом в Белом доме, с которым, по словам Хрущева, “можно договариваться”. Некоторые ремарки он просил меня повторить трижды, особенно те, где Кеннеди критиковал режим Батисты, те, где Кеннеди проявил нетерпимость в отношении генерала де Голля, и, наконец, те, где Кеннеди обвинял Фиделя в том, что тот чуть не спровоцировал войну, которая могла уничтожить все человечество»{398}.

Когда Даниэль закончил говорить, он сделал паузу в ожидании взрывной ответной реакции. Вместо этого Кастро надолго замолчал Он знал, что Даниэль возвращается в Вашингтон, и президент США мог узнать ответную реакцию кубинского лидера на его слова. Фактически их диалог уже начался, даже еще до встречи Кастро с Эттвудом, представителем Кеннеди, – встречи в Далласе, которую вскоре отменят, а вместе с ней и другие возможности. Наконец Кастро заговорил, взвешивая каждое слово.

«Я надеюсь, что Кеннеди искренен, – начал он. – Я также считаю, что в настоящее время выражение этой искренности может иметь политическое значение». «Я объясню, что я имею в виду», – сказал он, после чего резко раскритиковал Кеннеди, что вместе с тем помогло раскрыть собственное понимание положения, в котором оказался президент:

«Я не забыл, что Кеннеди сосредоточил свою избирательную кампанию против Никсона на принципе неизменности политики по отношению к Кубе. Я не забыл бесчестную стратегию и двусмысленные заявления, попытки вторжения, давление, шантаж, организацию контрреволюционного движения, блокаду и, помимо всего прочего, ответные меры, которые были использованы раньше, намного раньше, чем появился какой-либо предлог и коммунистическое оправдание. Но я понимаю, что он унаследовал сложную ситуацию. Я не думаю, что президент Соединенных Штатов когда-либо был по-настоящему свободен в своих действиях, и я считаю, что Кеннеди в настоящее время ощущает влияние этого недостатка свободы. Я также думаю, что теперь он понимает, насколько его сбили с толку, особенно в отношении реакции кубинских граждан на операцию в заливе Свиней»{399}.

Кастро был поражен обвинениями Кеннеди в том, что именно он несет ответственность за то, что человечество оказалось на грани ядерной войны во время Карибского кризиса. Он ответил собственным видением этой истории таким образом, чтобы в свою очередь бросить вызов Кеннеди, который услышал бы его от Даниэля, если бы остался жив:

«За шесть месяцев до того, как эти ракеты были размещены на Кубе, мы получили из нескольких источников информацию, предупреждающую о том, что идет подготовка к новому вторжению на остров при поддержке ЦРУ, руководство которого чувствовало себя униженным в связи с поражением в заливе Свиней и перспективой стать посмешищем в глазах всего мира и получить выговор от правительства США. [Этими словами Кастро надавил на «больную мозоль» – кризисный период в истории США, когда лидеры ЦРУ из-за провала в заливе Свиней возненавидели Кеннеди особенно сильно, и Кастро, другой объект их ненависти, чувствовал это.] Мы также узнали, что и Пентагон помогал ЦРУ в подготовке этой операции, но у нас были сомнения относительно отношения к этому самого президента. Среди наших информаторов были те, кому даже казалось, что для прекращения подготовки новой операции было достаточно предупредить президента. [Если бы Кастро, по примеру Хрущева, рискнул тогда инициировать тайную переписку с Кеннеди, что еще он и Кеннеди смогли бы узнать благодаря такому обмену?] Как-то раз зять Хрущева, Аджубей, заехал к нам, прежде чем отправиться в Вашингтон по приглашению сторонников Кеннеди. Сразу после прибытия в Вашингтон Аджубей был принят главой США, и их разговор сосредоточился, в частности, на ситуации на Кубе. Через неделю после этой встречи мы получили в Гаване копию доклада Хрущеву об этой встрече. Именно этот доклад и дал толчок развитию событий».

«Что же Кеннеди сказал Аджубею? А теперь слушайте внимательно, – обратился Кастро к Даниэлю, – так как это очень важно. Он сказал, что сложившаяся на Кубе ситуация неприемлема для Соединенных Штатов, что американское правительство решило, что оно больше не вправе это допускать; он сказал, что мирное сосуществование серьезно скомпрометировано тем, что “советское влияние” на Кубу изменило баланс сил, уничтожило достигнутое равновесие и [в этот момент Кастро подчеркнул свое высказывание, произнося каждый слог отдельно] Кеннеди напомнил русским, что Соединенные Штаты не вмешивались в венгерские события, что очевидно было своего рода требованием российского невмешательства в случае возможного вторжения США на Кубу. Само собой разумеется, слово “вторжение” фактически не было упомянуто, и Аджубей, не располагавший на тот момент какими-либо дополнительными сведениями, не мог сделать такой же вывод, какой сделали мы. Но когда мы передали Хрущеву имеющуюся у нас до этого информацию, русские тоже начали интерпретировать диалог Кеннеди – Аджубея в том же ключе, что и мы, и обратились к источнику нашей информации. К концу месяца правительства России и Кубы пришли к определенному убеждению, что вторжение может случиться в любой момент. И это правда».

В этот момент Кастро говорил с Даниэлем, словно перед ним был сам Кеннеди.

«Что делать? Как мы можем предотвратить вторжение? Мы увидели, что Хрущев обеспокоен тем же, что и мы. Он спросил нас, чего бы мы хотели. Мы ответили: убедите Соединенные Штаты, что любое нападение на Кубу равносильно нападению на Советский Союз. И как это сделать? Все наши размышления и споры касались только этой темы. Мы думали о декларации, создании альянса, о традиционной военной помощи. Русские заявили нам, что они вдвойне обеспокоены сложившейся ситуацией: прежде всего, они хотели спасти кубинскую революцию (другими словами, их репутацию социалистических идей в глазах всего мира), и в то же время они хотели избежать международного конфликта. Они полагали, что если ограничиться обычной военной помощью, это не удержит Соединенные Штаты от вторжения, и в этом случае России придется ответить тем же, что неизбежно приведет к разжиганию мировой войны…

…Советская Россия столкнулась с двумя альтернативами: абсолютная неизбежность войны (из-за взятых обязательств и из-за своего положения в социалистическом мире), если кубинская революция окажется под ударом; или риск развязывания войны, если Соединенные Штаты не отступят, несмотря на ракеты, и не откажутся от попытки уничтожить Кубу. Они выбрали социалистическую солидарность и риск развязать войну.

…Одним словом, мы договорились о размещении ракет. И я мог бы сюда добавить, что для нас, кубинцев, на самом деле не было никакой разницы в том, умрем ли мы от обычных бомбардировок или от водородной бомбы. Тем не менее это не мы создали угрозу для всего мира. Это США чуть не погубили человечество, угрожая войной, чтобы задушить революцию»{400}.

В самый разгар Карибского кризиса Кеннеди был слишком далек от того, чтобы не только понять позицию Хрущева, но и не загнать своего противника в угол. Смог бы он так же понять противостояние Кастро тому, в чем он видел причины этого кризиса?

Кастро продолжил, перейдя к теме «Союза ради прогресса» для стран Латинской Америки, созданного Кеннеди, с необычайной симпатией. «В определенном смысле, – сказал он, – это была хорошая идея. Она ознаменовала некий прогресс. Даже если ее назовут запоздалой, робкой, появившейся спонтанно или под давлением… даже в этом случае я признаю, что сама идея представляет собой попытку адаптироваться к чрезвычайно быстрому развитию событий в Латинской Америке»{401}.

Ко всему этому Кастро добавил свою политическую оценку, что «хорошие идеи Кеннеди не приведут к каким-либо результатам. Это очень легко понять, и в данном случае он, конечно, осознает это, поскольку он, как я уже говорил, реалист. В течение многих лет американский политический курс – не правительство, а концерны и Пентагон – поддерживал латиноамериканских олигархов. Авторитет, деньги и власть были у класса, который Кеннеди сам описал, говоря о Батисте».

Утверждение Кеннеди, что «Батиста был воплощением грехов, совершенных Соединенными Штатами», за которые «теперь нам придется заплатить», заставило Кастро задуматься о том, какая опасность может грозить Кеннеди. «На сцену вдруг выходит президент, – сказал он, – который пытается поддержать интересы другого класса (не имеющего доступа ни к одному из рычагов власти), чтобы создать у латиноамериканских стран впечатление, что Соединенные Штаты больше не поддерживают диктаторов, и поэтому нет необходимости совершать революции, как Кастро на Кубе. К чему это приведет? Концерны видят, что их интересы слегка ущемлены (совсем немного, но все же ущемлены); Пентагон считает, что стратегические базы находятся в опасности; влиятельные олигархи во всех странах Латинской Америки предупреждают своих американских друзей об опасности подобных действий; они саботируют новую политику; и, короче говоря, у Кеннеди есть все шансы настроить всех против себя»{402}.

Фидель Кастро видел изоляцию, в которой Джон Кеннеди оказался даже из-за умеренных реформ его «Союза ради прогресса». И он понимал, как далеко зашел, начав переговоры с Никитой Хрущевым, а теперь еще и диалог с самим Кастро. Мужество Кеннеди вселяло надежду. Когда 20 ноября стрелка часов в гостиничном номере Даниэля приблизилась к 4:00, Кастро выразил надежду по поводу Кеннеди:

«Я очень хочу надеяться, что в Северной Америке появится настоящий лидер (и почему бы Кеннеди не быть таковым, многое говорит в его пользу!), который сможет мужественно перенести непопулярность, противостоять концернам, говорить правду и, самое главное, позволить каждой стране жить так, как она считает нужным. Кеннеди все еще может быть таким человеком. У него все еще есть возможность стать в глазах истории величайшим президентом Соединенных Штатов, лидером, который наконец сможет понять, что капитализм и социализм могут сосуществовать даже в обеих Америках. И тогда как президент он превзойдет самого Линкольна»{403}.

Отношение Кастро к Кеннеди менялось. Особенно на него повлияли беседы с Никитой Хрущевым, защищавшим Кеннеди, во время визита в Советский Союз. «Я знаю, – сказал Кастро Даниэлю, – что Кеннеди для Хрущева – это человек, с которым можно договариваться. По крайней мере у меня создалось такое впечатление после всех моих разговоров с Хрущевым»{404}.

Как и Хрущев, Кастро надеялся сотрудничать с президентом США во время его второго четырехлетнего срока, чтобы реализовать принципы сосуществования двух государств. Он пошутил в беседе с Даниэлем, что, вероятно, может помочь Кеннеди в его перевыборной кампании. Он сказал, улыбаясь широкой мальчишеской улыбкой: «Когда вы с ним встретитесь, можете передать, что я готов объявить Голдуотера своим другом, если это станет гарантией переизбрания Кеннеди!»{405}

22 ноября Жан Даниэль обедал с Фиделем Кастро в гостиной его летнего дома на пляже Варадеро. Часы показывали 13:30 по вашингтонскому времени, которое совпадало с Гаваной. Когда Даниэль задал Кастро очередной вопрос о Карибском кризисе, зазвонил телефон. Секретарь в униформе кубинских повстанцев сообщил, что г-н Дортикос, президент Республики Куба, срочно хочет поговорить с премьер-министром. Кастро взял трубку. Даниэль услышал, как Кастро сказал: «Como? Un atentado?» («Что? Покушение на убийство?») Он повернулся, чтобы сказать Даниэлю и секретарю, что в Кеннеди стреляли в Далласе. После чего Кастро вернулся к телефонному разговору. Он громко воскликнул: «Herido? Muy gravemente?» («Ранен? Очень серьезно?»){406}.

Когда Кастро повесил трубку, он трижды повторил: «Es una mala noticia» («Это плохая новость»). Он молчал, ожидая очередного звонка с подробностями. Когда он начал размышлять о том, кто мог напасть на Кеннеди, поступил второй звонок: все надеялись, что президент жив и его еще можно спасти. Кастро с явным удовлетворением сказал: «Если они смогут это сделать, считайте, что его уже переизбрали»{407}.

Ближе к 14:00 Кастро и Даниэль устроились у радио, чтобы послушать последние новости. Рядом стоял Рене Вальехо, представитель Кастро на переговорах с Кеннеди. Он переводил новости NBC, транслируемые из Майами. Наконец все услышали: президент Кеннеди мертв.

Кастро встал, посмотрел на Даниэля и сказал: «Все изменилось. Нас ждут перемены»{408}.

После смерти Кеннеди Линдон Джонсон ввел мораторий на любой диалог между Белым домом и Фиделем Кастро, который все еще стремился к нему. Во время встречи в ООН 4 декабря Карлос Лечуга сообщил Уильяму Эттвуду, что «он получил письмо лично от Фиделя с поручениями переговорить о конкретном плане действий»{409}. Эттвуд запросил Белый дом, что ему ответить Кастро. Гордон Чейз ответил, что вся политика находится в процессе пересмотра новой администрацией, и посоветовал набраться терпения{410}. Эттвуд не знал, что после стремительной смены президентов бывший сторонник сближения государств Чейз уже почувствовал грядущие изменения политического климата и уже примкнул к тем, кто разворачивал политику Кеннеди на 180?. 25 ноября Чейз отправил докладную записку советнику по вопросам национальной безопасности Макджорджу Банди, в которой говорилось: «В принципе, события 22 ноября показали, что примирение с Кастро является еще более сомнительным вопросом, чем казалось раньше. И если я считаю, что президент Кеннеди смог бы договориться с Кастро и сделал бы это с минимальным накалом страстей внутри страны, то я не уверен, сможет ли это президент Джонсон»{411}.

Чейз также признавал, что прокастровский имидж Освальда вряд ли будет способствовать сближению: «Кроме того, сам факт, что Ли Освальд был объявлен сторонником Кастро, может затруднить сближение с Кубой, хотя никто не скажет, насколько»{412}.

Поэтому бывший сторонник идей Кеннеди писал: «Если считать, что перспективы примирения с Кастро еще более призрачны сейчас, чем они были до 22 ноября, то нынешние попытки Билла Эттвуда лишены какого-либо смысла»{413}.

После того, как в течение двух недель Эттвуд не получал от Чейза никаких новостей, наконец-то у него появился шанс услышать ответ от самого президента Джонсона, когда 17 декабря тот посетил постпредство США в ООН в Нью-Йорке. За обедом Джонсон сказал Эттвуду, что «он “с интересом” прочитал его хронологический отчет о Кубинской инициативе»{414}.

«Это был конец», – писал Эттвуд 20 лет спустя, говоря о сворачивании «взаимоотношений с Кубой»{415}. Они фактически умерли 22 ноября 1963 г. вместе с Джоном Кеннеди. Никакой другой президент США в XX в. не смог их оживить.

Вопреки усиливающимся разногласиям кубинская сторона не сдавалась. Вдохновленный прогрессом в отношениях с Кеннеди, Кастро продолжал искать пути диалога с Соединенными Штатами, несмотря на молчание президента Джонсона в ответ на его предложения. В феврале 1964 г. Лиза Ховард вернулась из очередной командировки на Кубу с необычным «устным посланием» Линдону Джонсону от Фиделя Кастро. В своем послании Кастро зашел очень далеко, пытаясь побудить Джонсона набраться мужества, как Кеннеди, и начать диалог с врагом номер один, т. е. с ним. Самого врага склонил к диалогу совет другого врага Кеннеди – Хрущева, а затем мужество самого Кеннеди. Теперь Кастро, подражая примеру Кеннеди, пытается хотя бы просто вывести Джонсона на разговор с врагом. И его обращение больше походило на письмо отзывчивого друга, а не врага. Словно Кеннеди, переступая черту, взял с собой и Кастро. Кастро сказал Ховард:

«Пожалуйста, передайте президенту, что я хорошо понимаю, какого политического мужества стоило Кеннеди попросить вас [Лизу Ховард] и посла Эттвуда позвонить моему помощнику в Гаване и инициировать диалог по урегулированию наших разногласий… Надеюсь, что вскоре мы сможем возобновить телефонные переговоры посла Эттвуда и Гаваны с того места, на котором они прервались… хотя я понимаю, что в связи с грядущими выборами все может быть отложено до ноября.

Скажите президенту (и я не могу не обратить на это особое внимание), что я искренне надеюсь, что Куба и Соединенные Штаты смогут в конечном итоге найти возможность сесть и в обстановке доброжелательности и взаимного уважения обсудить наши разногласия. Я полагаю, что у нас с вами нет предмета спора, который нельзя было бы урегулировать в атмосфере взаимопонимания. Но сначала, конечно, необходимо обсудить наши разногласия. Сейчас я уверен в том, что эта враждебность между Кубой и Соединенными Штатами является противоестественной и нецелесообразной и ее можно преодолеть…

Скажите президенту, что я полностью осознаю необходимость абсолютной секретности, если он решит идти путем Кеннеди. Я все хранил в тайне тогда… И храню до сих пор… и сегодня раскрывать ее не намерен»{416}.

То, что Кастро был готов пойти на многое ради диалога с преемником Кеннеди, было понятно из его готовности помочь Джонсону в его предвыборной кампании, даже путем отмены ответных мер со стороны Кубы на враждебные действия США:

«Если во время предвыборной кампании президент сочтет необходимым делать враждебные заявления в отношении Кубы или даже предпринимать какие-либо враждебные действия – и если он мне неофициально сообщит о том, что требуются определенные шаги по внутриполитическим соображениям, я отнесусь к этому с пониманием и не буду предпринимать серьезных ответных мер»{417}.

Хотя Джонсон по-прежнему не отвечал на его послания, Кастро все же продолжал пытаться установить с ним связь через Лизу Ховард и представителя в ООН Эдлая Стивенсона. (Уильям Эттвуд уже выпал из этой цепочки – его отправили в январе 1964 г. в Кению в качестве посла США.) Стивенсон направил 26 июня 1964 г. Джонсону докладную записку с грифом «секретно и лично в руки», в которой он отметил, что Кастро считает, что «всех наших разногласий можно было бы избежать, если найти возможность для общения; что за неимением лучшего он может позвонить [Ховард], она позвонит мне, а я, в свою очередь, передам информацию вам»{418}. И снова со стороны Джонсона не было никакой реакции.

Кастро даже заручился поддержкой кубинского министра промышленности Эрнесто «Че» Гевары, ранее являвшегося противником диалога, в так называемом кубинском дипломатическом наступлении для инициирования переговоров с Соединенными Штатами. Во время своего визита в ООН в декабре 1964 г. Гевара попытался тайно встретиться с представителем Белого дома или Госдепартамента, но не добился успеха. В итоге он встретился с сенатором Юджином Маккарти в квартире Лизы Ховард. На следующий день Маккарти сообщил заместителю госсекретаря Джорджу Боллу[25], что Гевара хотел «выразить заинтересованность Кубы в торговле с США и признании США режима Кастро»{419}. В ответ Болл выразил неудовольствие самим фактом встречи Маккарти с Геварой, так как «уже вся Латинская Америка подозревала США в возможности заключения сделки с Кубой за спиной других стран американского континента»{420}. Болл попросил Маккарти никому не рассказывать об этой встрече. Когда Линдон Джонсон проигнорировал и эту кубинскую инициативу, Кастро отказался от дальнейших попыток. Он понял, что преемник Джона Кеннеди на посту президента не заинтересован в диалоге с ним, что бы он ни предпринимал.

В 1970-е гг. Фидель Кастро вспоминал о странном факте из истории холодной войны, который был тесно связано с Джоном Кеннеди. Благодаря принятым Хрущевым и Кеннеди решениям «в конечном итоге не произошло никакого вторжения на Кубу и, как следствие, не началась мировая война. Поэтому нам не пришлось пережить войну, такую как, например, во Вьетнаме, – а многие американцы могли задать себе вопрос, зачем вести войну во Вьетнаме, за тысячи километров от границ, почему миллионы тонн бомб упали на Вьетнам, а не на Кубу? Соединенным Штатам было гораздо логичнее вести войну на Кубе, чем за 10 000 километров от своих границ»{421}.

Кастровское сравнение Кубы и Вьетнама вызывает дополнительные вопросы о Джоне Кеннеди. Если Кеннеди смог проявить мужество и противостоять ЦРУ и Пентагону в вопросе Кубы, как это признавал сам Кастро, то как он мог позволить втянуть себя в войну во Вьетнаме? Или он в итоге изменил свое отношение к Вьетнаму одновременно с Советским Союзом и Кубой? А что, если Джон Кеннеди в конечном итоге принял решение о восстановлении мира во Вьетнаме и это стало последним гвоздем в крышку его гроба?!

Глава третья