Глава 19 000

Я заглянул в бездну и стал чудовищем. Иначе и быть не могло. Одна рука скользит к истокам насилия, другая поглаживает корни жестокости. Одним глазом прозреваешь фундаменты дворцов, одним ухом прислушиваешься к пульсации финансовых потоков. Поначалу поверхность котла темная, ничего не видно, лишь слабое копошение где-то в глубине, будто клубок червей пытается всплыть на поверхность. Потом начинают вырисовываться фигуры, но пока что зачаточные, смутные, двоящиеся. Ты подаешься вперед, напрягаешь все пять своих чувств, склоняешься над бездной. Хронология борьбы за власть обретает смысл, и кровь, прежде разбегавшаяся тысячей ручейков, сливается в одну реку, деньги прекращают метаться туда-сюда, оседают на землю, и теперь их можно сосчитать. Ты высовываешься чуть дальше. Крепче упираешься ногами в край пропасти. Теперь ты практически висишь над ней. И дальше… темнота. Как в самом начале, но теперь нет никакого копошения – только блестящая гладь, черное, как смоль, зеркало. И тогда ты понимаешь, что оказался по другую сторону и теперь бездна хочет заглянуть в тебя. Обшарить тебя. Растерзать. Разрушить. Заглядывающая в тебя бездна наркоторговли – это не привычное и по большому счету успокоительное негодование. Это не страх, что все теперь утратило смысл. Так было бы слишком просто. Так было бы слишком легко: цель определена, теперь тебе осталось только ее поразить, вернуть все на круги своя. Бездна наркоторговли открывает перед тобой другой мир – и он работает, он эффективен, у него есть свои правила. Этот мир не лишен смысла. И тогда ты перестаешь кому-либо доверять. Прессе, своей семье, друзьям. Реальность, о которой они говорят, для тебя липовая. Мало-помалу все становится тебе чужим, и мир твой населяется новыми персонажами. Боссы, расправы, процессы. Стрельба, пытки, картели. Дивиденды, акции, банки. Предательство, донос, подозрение. Кокаин. Ты не знаешь ничего, кроме них, и они знают тебя, но это не значит, что прежний твой мир исчез. Нет. Ты продолжаешь в нем жить. Продолжаешь делать то же, что делал раньше, но теперь вопросы, которыми ты задаешься, исходят из бездны. Предприниматель, профессор, управленец. Студент, молочник, полицейский. Друг, родственник, невеста. Они тоже вышли из этой бездны? И даже если они честные люди, насколько они ей сродни? Ты не то чтобы подозреваешь, что все вокруг продажны или мафиози, – нет, все гораздо хуже. Ты увидал вблизи, что такое человек, и теперь видишь в каждом сходство с этой дрянью. Видишь тень каждого.

Я стал чудовищем.

Это когда все вокруг тебя наводит на такие размышления. Когда меряешь все мерками того мира, который выстроил, наблюдая за кланами наркоторговцев. Когда все обретает смысл, лишь если смотреть с обратной стороны – из бездны. И когда это происходит, значит, ты стал чудовищем. Ты вопишь, шепчешь, выкрикиваешь свои истины, потому что боишься, что иначе они рассеются. И все то, что прежде составляло для тебя счастье: гулять, заниматься любовью, стоять в очереди на концерт или плавать, – становится чем-то поверхностным. Вторичным. Менее важным. Чем-то, чем можно пренебречь. Каждый час, не отданный поискам, расследованию или рассказу о них, кажется никчемным и потраченным зря. Ты пожертвовал всем ради того, чтобы не просто понять, но и показать, обозначить, описать эту бездну. Стоило оно того? Нет. Никогда не стоит отказываться от пути, ведущего к счастью. Хотя бы к самому мимолетному. Не стоит, даже если ты веришь, что за твою жертву тебя вознаградят история, этика и одобрительные взгляды окружающих. Это всего лишь миг. Единственно возможная жертва – это та, что не ждет воздаяния. Я не хотел ни жертвы, ни воздаяния. Хотел лишь понять, написать, рассказать. Всем. Ходить от двери к двери, из дома в дом, в полночь и при свете дня и делиться этими историями, показывать эти раны. И гордиться, если удается выбрать нужный тон и нужные слова. Вот чего я хотел. Но обнаженная мной рана поглотила меня.

Мне уже поздно искать спасения. Я должен был соблюдать дистанцию, которую так и не сумел определить. Это то, о чем часто говорят журналисты-англосаксы: не увлекайся, смотри на предмет описания ясным взглядом со стороны. Этого я никогда не умел. У меня все с точностью до наоборот. Взгляд – изнутри, пристрастный, зараженный. Ведешь хронику не событий, а собственной души. И впечатываешь в душу – как в глину, как в пластилин – все, что видишь, чтобы остался след поглубже. Но так, чтобы его можно было убрать, если снова размять эту субстанцию. Утрамбовать. И в конце концов от собственной души остается нечто, что могло принять тысячу форм, но не приняло ни одной.

Охотясь за историями про наркоторговлю, приобретаешь умение читать по лицам. Или, точнее, убеждаешь себя в этом. Ты учишься понимать, был ли человек любимым ребенком, любили ли его по-настоящему, заботились ли, вырос ли он в семье, или ему всю жизнь приходилось удирать, поджав хвост. Сразу понимаешь, что у него была за жизнь. Был ли он одиноким, гонимым уличным ребенком. Или наоборот – избалованным до неприличия. Учишься. В конце концов ты научишься снимать с человека мерку. Но не научишься различать добро и зло. Никогда не знаешь, кто пудрит тебе мозги, а кто высасывает из тебя энергию, кто врет тебе, лишь бы у него взяли интервью, а кто говорит то, что, по его мнению, ты хочешь услышать, надеясь войти таким образом в историю. Я несу в себе эту уверенность, не особенно вдаваясь в самодовольную хандру: всякий, кто к тебе приближается, имеет свой интерес. Улыбка – это способ тебя обезоружить, цель знакомства – вытянуть из тебя деньги, или историю, которую можно будет рассказать за ужином, или фотографию, которую можно будет предъявить вместо скальпа. Кончается все тем, что ты и сам начинаешь рассуждать как мафиозо, делаешь линией поведения паранойю и благодаришь население бездны за то, что научили тебя подозрительности. Верность и доверие переходят в разряд незнакомых и сомнительных слов. Вокруг тебя либо враги, либо манипуляторы. Вот такая у меня теперь жизнь. С чем себя и поздравляю.

Очень легко верить в то, во что верил и я в начале этого пути. В то, о чем говорил Торо: “Не надо мне любви, не надо денег, не надо славы – дайте мне только истину”[106]. Я верил, что, пускаясь в путь по этим дорогам и рекам, обнюхивая континенты по колено в грязи, мог бы добиться истины. Отказаться от всего ради истины. Нет, Торо, это не работает. Так ее не найдешь. Чем больше кажется, что вот ты наконец понял, как обращаются рынки, чем лучше понимаешь мотивы тех, кто совращает твоих близких, кто открывает рестораны и закрывает банки, кто ради денег пойдет на смерть, – тем лучше представляешь, как все это функционирует, и тем яснее осознаешь, что надо было выбирать совсем иной путь. И поэтому я не питаю особого уважения к себе – к тому, кто собирает материал, делает заметки, заполняет записные книжки, стремится зафиксировать оттенки. Я не питаю особого уважения к себе сейчас – в конце того пути, который не смог дать мне счастье и возможность им поделиться. Возможно, я даже не осознаю этого в полной мере. Только знаю, что не мог поступить иначе.

А если бы я все-таки поступил по-другому? Если бы выбрал прямую дорогу искусства? Жизнь писателя, например, которого кто-нибудь назвал бы тонким стилистом: со своими бзиками, со своими психозами, со своей нормальностью. С историями, написанными изощренным слогом. Источником которым служит вдохновение. Я не сумел этого сделать. Мне выпала жизнь изгнанника, охотника за историями, преумножителя рассказов. Жизнь охраняемого, святого еретика, который виновен, если ест; подозрителен – если постится; и лицемер – если воздержан. Я – чудовище, как может считаться чудовищем любой, кто пожертвовал собой ради цели, которую считал высшей. Но я еще сохраняю уважение. Уважение к читателю. К тому, кто отрывает от своей жизни драгоценное время для того, чтобы построить новую жизнь. Нет ничего более могущественного, чем чтение, – и нет худшего лжеца, чем тот, кто станет утверждать, будто это пассивное занятие. Прочесть, прочувствовать, изучить, понять – вот единственный способ выстроить жизнь за пределами своей жизни, выстроить одну жизнь бок о бок с другой. Чтение – занятие опасное, с ним слова обретают форму и объем, обрастают плотью и разлетаются во все стороны. Оно переворачивает все вверх ногами, так что из карманов мира сыплются билеты, монетки и труха. Познать наркоторговлю, познать связи между рациональностью зла и рациональностью денег, откинуть завесу, скрывающую картину от глаз предполагаемой сознательной части мира. Познать – значит начать что-то менять. Тем, кто не отбрасывает эти истории, не отфильтровывает их, кто переживает их как свои личные, – именно им адресовано мое уважение. Тот, кому слова въедаются в плоть, кто вырезает их на своей коже, составляет новый словарь, – такой человек меняет ход вещей, потому что понял, как среди этого жить. Это все равно что разорвать цепи. Слова – это действие, это соединительная ткань. Лишь тот, кто знает эти истории, способен от них защититься. Лишь те, кто рассказывает их сыну, мужу или другу, кто выносит их на улицы и площади, в аудитории, в гостиные, вырабатывают способность к сопротивлению. Нависать над бездной в одиночку – все равно что сидеть за решеткой, но если к этой бездне решат подступиться многие, тогда ограждающие тебя прутья тают. А тюрьма без решеток – это уже не тюрьма.

В Откровении Иоанна Богослова сказано: “И взял я книжку из руки Ангела, и съел ее; и она в устах моих была сладка, как мед; когда же съел ее, то горько стало во чреве моем”. Думаю, именно так и должны поступать читатели со словами. Положить в рот, хорошенько разжевать и наконец проглотить, чтобы составляющие их химические элементы оказали свое действие и осветили невыносимые ночные метания, прочертив линию, отделяющую счастье от боли.

Ты чувствуешь пустоту, когда твои слова оцениваются лишь по степени опасности, которую они на тебя навлекают, – как будто все то, что ты говоришь, вдруг начинают слушать лишь потому, что тебя за это могут убить. А получается вот что – получается, что эти темы не обходят молчанием. Наоборот, слышен постоянный гул: сводки новостей, процессы, арестован какой-нибудь наркоторговец. Все становится фоном. А когда что-то становится фоном, никто уже этого не замечает. И вот кто-нибудь пишет – и умирает, пишет – и ему угрожают, пишет – и попадает под удар. И когда возникает угроза, создается впечатление, что на какое-то время часть общества вдруг замечает написанное. А потом забывает. Правда в том, что альтернативы нет. Кокаин – это горючее. Кокаин – это ужасная, опустошительная, смертоносная энергия. Никаких арестов не хватит. Политика борьбы с ним постоянно бьет мимо цели. Как бы ужасно это ни звучало, единственным возможным ответом может стать полная легализация наркотиков. Возможно, это страшный ответ, жуткий, мучительный. Но единственный, способный поставить на его пути заслон. Остановить безудержный рост доходов. Остановить войну. По крайней мере, это единственный ответ, который приходит в голову, когда в итоге задаешься вопросом: и что теперь делать?

Вот уже много лет каждый день в мою голову вторгаются голоса. Голоса, вопящие изо всей мочи, что куда больше жертв выкашивает алкоголь. Эти пронзительные и неотвязные голоса то и дело перекрываются другими, дерзко возражающими, что, конечно, алкоголь – зло, но только если им злоупотреблять, если кружечка пива в субботу вечером перерастет в пагубную привычку, и что между ним и кокаином – большая разница. Потом вступает хор тех, кто считает, что легализация – это наименьшее из зол; в конце концов, предполагают эти голоса, потребляющие легальный кокаин будут находиться под присмотром врачей. “Ну да, узаконим убийства!” – раздается звучный баритон, и на какой-то миг все смолкают. Но молчание длится недолго, новые голоса каркают наперебой, терзая уши, – они утверждают, что наркоман, в конце концов, вредит лишь самому себе, что если запрещать кокаин, тогда надо запретить и табак, и что если смотреть с этой точки зрения, то само государство преступно, это государство-пушер. А как же оружие? Разве оно не хуже? На это еще один голос – на сей раз умиротворяющий, с менторским нажимом на согласные – возражает, что оружие нужно для самозащиты, табак можно употреблять в меру, ну и так далее. И строго говоря, проблема лежит в сфере этики, и кто мы такие, чтобы правилами и постановлениями ограничивать личный выбор.

Тут голоса начинают кричать все разом и сливаются в невнятный гул. Так каждый раз и заканчивается перебранка голосов: тишиной. И приходится мне начинать сначала. Но я убежден, что легализация в самом деле может оказаться выходом. Ведь она ударит по той плодородной почве, что питает наркоторговлю, – по экономическому закону спроса и предложения. Убери спрос – и все остальное просто увянет, как цветок без воды. Это опасная игра? Фантазия? Бред чудовища? Может быть. А может, и нет. Возможно, это очередной участок бездны, куда лишь немногие решаются заглянуть.

Слово “наркокапитализм” для меня как постоянно растущий ком в горле. Никак не могу его проглотить: сколько ни стараюсь, оно все лезет назад, и я рискую задохнуться и умереть. Все слова, что я прожевываю, приклеиваются к этому кому, и он разбухает наподобие раковой опухоли. Я хотел бы пропихнуть его внутрь, и пусть с ним разбираются желудочные соки. Хотел бы растворить это слово и добраться до его сердцевины. Но это невозможно. И даже бессмысленно, ведь я уже знаю, что обнаружу крупинку белого порошка. Крупицу кокаина. И как бы ни старалась полиция, сколько бы кокаина ни было перехвачено, спрос всегда будет огромен: чем стремительней становится мир – тем больше кокаина, чем меньше времени на постоянные связи, на реальные взаимоотношения – тем больше кокаина.

Я успокаиваюсь, я должен успокоиться. Ложусь, гляжу в потолок. Большую коллекцию потолков собрал я за эти годы. От тех, куда почти упираешься носом и если поднимешь голову, то непременно ударишься, до высоченных – таких, что приходится щуриться, чтобы разобрать, что там: фрески или пятна сырости. Я смотрю в потолок и представляю себе земной шар. Мир – это круглый ком теста, распухающий на дрожжах. Он растет на нефти. Растет на колтане. Растет на газе. Растет на интернете. Убери эти ингредиенты – и он сдуется, опадет. Но есть один ингредиент, действующий быстрее всех прочих, и он нужен всем. И это кока. Растение, создавшее идеальную связь между Южной Америкой и Италией. Чей стебель эластичным шнуром пересекает Атлантику. Эту резинку можно растягивать до бесконечности, и она не порвется. Корни – там, листья – здесь. Кокаин – это ингредиент, без которого не обойдется никакое тесто. Прямо как мука, которой в Италии и в Южной Америке, чем она чище, тем больше присваивают нулей. Нули – как раны, через которые смотришь на мир. Нули – как затягивающие тебя на дно водовороты.

Как линзы подзорной трубы, в которую глядишь на мираж белого золота, самый лучший кокаин: “000”.