Множественность культур и стратегическая сплоченность

Стратегическая сплоченность общества – необходимое условие для эффективного осуществления внешней политики любого демократического государства. Диктатура может проводить внешнюю политику за счет совместных действий элиты и жесткого личного руководства в высшем эшелоне. Демократия, однако, должна не только выработать консенсус в направлении сверху вниз, но и давать общее, принципиальное, почти на уровне инстинкта представление о государственных интересах электорату, который не особенно склонен следить за тонкостями и сложностями происходящих в мире событий. Восприятие электората отражает его крепко укоренившиеся инстинкты, общие симпатии и антипатии и в случае Америки весьма примечательный опыт ориентированной в будущее ассимиляции. Эта основополагающая стратегическая сплоченность находится скорее как бы в состоянии спячки, но ее можно активизировать и даже манипулировать ею в периоды кризиса.

Трудно сказать, удастся ли сохранять эту стратегическую сплоченность по мере того, как глобально утверждающаяся и искушающая всех Америка превратится в мультикультурное общество, в котором самоидентификация граждан напрямую связана с их этническим происхождением, а внешнеполитические проблемы, относящиеся к их конкретной самоидентификации, обретут больший вес. В этих условиях определение государственных интересов и осуществление глобального лидерства могут сильно осложниться. Грядущий парадокс состоит в том, что, по мере того как Америка все в большей степени превращается в альтернативный дом для каждого (реальный или виртуальный), осуществление внешней политики может стать все более затруднительным, поскольку она начнет испытывать на себе влияние специфических этнических интересов. Если это действительно произойдет, то, несмотря на всемирную популярность Америки, ее внешняя политика не сможет последовательно отражать интересы всеобщего блага на глобальном уровне.

Трансформация американской государственной сути за прошедшие два столетия следовала определенной траектории: от единства к разнообразию в единстве и снова к разнообразию. По данным первой переписи населения в Америке, проведенной в 1790 году, преобладающее белое население составляло 80 % от общей численности (остальную часть составляли африканские рабы и «туземные» американцы – все лишенные гражданских прав), а сегмент белых на 87 % состоял из англосаксов и на 13 % из немцев. Так что Америка была типичным независимым государством, социально сплоченным историческими и языковыми связями, а также самопровозглашенным первооткрывательством и надеждой на реализацию огромных возможностей завтрашнего дня.

Но даже тогда ее лидеров беспокоило, что «каждый гражданин должен гордиться тем, что он американец, и действовать исходя из понимания важности этого свойства и сознания того, что теперь мы – самостоятельная нация, достоинство которой окажется унижено или даже вообще уничтожено, если мы будем выступать под знаменами каких-то других стран… Мы должны быть настороже к интригам со стороны любых других зарубежных государств, которые будут пытаться вмешиваться (тайно или открыто) в наши внутренние дела»[85]. То, что Джордж Вашингтон предполагал использовать эти слова в своем прощальном обращении (в итоге он этого не сделал), наводит на мысль: он остро ощущал, что некоторые отцы-основатели не только сохраняли связи с зарубежными странами, но отчасти были благорасположены к иностранному влиянию.

Бо?льшую часть следующего века молодая Америка, оставаясь по преимуществу однородной нацией, состоявшей из белых англосаксонских протестантов (WASP), приобретала и расширяла свою территорию, защищенная от серьезного внешнего вмешательства двумя океанами. В политическом и культурном плане тон задавала амбициозная элита с ярко выраженным чувством своей идентичности.

Следует отметить, что внутренняя структура нации существенно изменялась, хотя внешне это было не очень заметно. К 1850 году самой крупной христианской общиной стали католики (в основном из Ирландии). В конце века в их ряды влилось значительное количество итальянских иммигрантов, а в начале следующего – растущее число поляков. Пришедшая в то же время волна немцев, евреев, представителей Скандинавских стран и православных христиан в целом «разбавляла» этническую и религиозную однородность ранней Америки, преобразуя ее в некий трансъевропейский сплав с социальной элитой, сохранявшей прежний налет белого англосаксонского протестантизма. В соответствии с теорией так называемого «плавильного тигля», чтобы стать настоящим американцем, рекомендовалось сменить имя и влиться в ряды белых англосаксонских протестантов.

И только в XX веке этот «налет» поистерся, состав элиты стал отражать новое этническое многообразие, а давние табу оказались преодолены. Первая попытка в 1928 году избрать президентом США католика провалилась в силу явной предубежденности, но вторая – в 1960 году – увенчалась успехом. В 1930-е годы евреи уже входили в состав президентского кабинета, но поначалу они стремились не акцентировать свое еврейское происхождение[86]. Однако во второй половине XX века фактическое социальное признание нового разнообразия Америки отразилось в назначении в конце 1960-х годов еврейского беженца немецкого происхождения на пост советника президента по национальной безопасности, а затем госсекретаря, за которым в середине 1970-х годов последовало назначение нового советника по национальной безопасности, американца польского происхождения (с труднопроизносимым неанглосаксонским именем)[87]. Еще два десятилетия спустя конец постыдного отстранения афроамериканцев от полноценного участия в американской жизни – запоздалый отзвук революции в сфере гражданских прав 1960-х годов – был ознаменован еще более неожиданным назначением двух афроамериканцев на посты госсекретаря и советника по национальной безопасности президента США.

Новое американское разнообразие в единстве по-прежнему оставалось по своему происхождению трансъевропейским. Примерно с середины XIX до середины XX века подавляющее большинство иммигрантов прибывали в Америку из Европы. Их относительная доля уменьшалась медленно: в начале этого периода соотношение было 9 из 10, а примерно к 1950 году оно стало 3 из 4. Две мировые войны по-разному отразились на различных европейских компонентах постоянно усложняющейся американской мозаики. Конфликт с имперской Германией в период Первой мировой войны побуждал постоянно растущее число американцев немецкого происхождения демонстративно становиться англосаксами и протестантами. Вместе с тем поляки и другие славяне открыто выражали свою заинтересованность, особенно после знаменитых «четырнадцати пунктов» Вильсона, в обретении их родными странами политической независимости. Противоборство с державами «оси» в период Второй мировой войны (и возникновение как ее следствия еврейского государства) стимулировало у американских евреев стремление отождествлять себя с интересами Израиля, тогда как итальянские и японские иммигранты старались подчеркивать отсутствие у них каких-либо политических связей с прежней родиной.

Однако с середины XX века американская мозаика, идущая на смену «плавильному тиглю» как сути американского опыта, стала выходить за свойственные ей ранее европейские рамки. Новая американская мозаика – мультикультурная этническая смесь, представители которой сохраняют при этом свою обособленность, более напористы и отражают как никогда ранее разнообразную глобальную палитру. Революция в сфере гражданских прав положила конец игнорированию и дискриминации афроамериканцев, тогда как иммиграция перестала быть преимущественно европейским явлением. По данным переписи 2000 года уже 3 из 4 натурализовавшихся иностранцев, проживающих в США, происходят из Латинской Америки и Азии, и это соотношение растет. Америка становится мировым микрокосмом.

Эти перемены в Америке не просто отражают беспрецедентное разнообразие так называемых «меньшинств»; на каком-то этапе возникает вопрос: может ли определенное расовое или этническое меньшинство занять в Америке господствующее положение? Население США в данный момент насчитывает 285 миллионов, из которых 37 миллионов латинского происхождения, около 37 миллионов афроамериканцев, 11 миллионов выходцев из Азии, более 3 миллионов американских индейцев, гавайцев и жителей Аляски. Европейская составляющая общей массы американского населения резко сокращается, тогда как латиноамериканские и азиатские составляющие, для которых характерен более высокий уровень рождаемости и иммиграции, растут. Вскоре Калифорния станет первым штатом, в котором вообще не будет преобладающего расового большинства.

Еще более важно с политической точки зрения пробуждение самосознания и, как следствие, рост политической активности этнических групп, проявляющих особый интерес к вполне определенным аспектам внешней политики. Группы особых политических интересов – естественная реальность демократического плюрализма, такие же свои интересы есть у бизнеса, профсоюзов и других профессиональных групп. Однако возрастание роли этнических приоритетов как главного фактора влияния на внешнюю политику может на каком-то этапе серьезно осложнить ее, особенно если это будет сопровождаться общим «разжижением» американского самосознания и приведет к изменению процесса политизации образующейся новой мультикультурной американской мозаики.

За последнее столетие этнические лобби проявили себя очень многими способами. Чаще всего они используют потенциал своего электората в целом по стране (например, центральноевропейцы проживают главным образом на Северо-Востоке и Среднем Западе) или концентрацию своих земляков в некоторых ключевых регионах (евреи – в Нью-Йорке, кубинцы – во Флориде). Кроме того, они проявляют готовность финансировать близкие им политические движения (армяне, греки и евреи). Во время Второй мировой войны американцы польского происхождения проявили настолько глубокую озабоченность судьбой своей исторической родины, что президент Рузвельт вынужден был объяснить Сталину, что Америка не сможет поддержать советские планы в отношении Польши, пока не пройдут президентские выборы 1944 года. Подобным же образом президент Клинтон выбрал Детройт, город с большим польским населением, чтобы объявить в 1996 году о расширении НАТО в Центральной Европе.

В широком смысле сегодня самые активные, влиятельные и богатые этнические лобби с внешнеполитической активностью – это еврейское, кубинское, греческое и армянское. Каждое дает ощутить свое присутствие в вопросах внешней политики, будь то арабо-израильский конфликт, эмбарго кастровской Кубы, статус Кипра или запрет на оказание помощи Азербайджану. Среди других этнических групп существенный избирательный потенциал есть у центральноевропейцев, но им недостает организационной сплоченности и серьезных финансовых ресурсов. В будущем к этим лобби может присоединиться находящееся в процессе формирования испаноговорящее (в основном мексиканское), а также лобби темнокожих американцев, все больше беспокоящихся по поводу Африки, и, возможно, даже выходящие на политическую арену иранское, китайское и индийское (индуистское) лобби, так же как и религиозное мусульманское.

В недалеком будущем эти и другие этнические группы, возможно, станут играть все более весомую роль в формировании американской внешней политики на направлениях, имеющих для них большое значение. И хотя у американцев азиатского происхождения есть некоторые достижения в области социального развития, в политическом отношении они остаются в основном пассивными. Пока они более склонны, как в свое время немцы, японцы и итальянцы, лишь подчеркивать свой американизм как способ преодоления социального недоверия в отношении степени их ассимиляции. По данным исследования, проведенного в апреле 2002 года журналом «Ньюсуик», около 1/3 опрошенных подозревают, что американцы китайского происхождения более лояльны к Китаю, чем к Америке, а 23 % признались, что им будет неловко голосовать за кандидата на пост президента США из числа американцев азиатского происхождения (более высокая степень предубежденности, чем к кандидату-еврею). Но со временем, вполне возможно, американцы азиатского происхождения будут все более определенно высказываться по вопросам, относящимся к роли США в Азии.

Весьма значительная этническая община, которая вскоре даст о себе знать при формировании мультикультурной американской внешней политики, – испаноговорящая, особенно ее мексиканская составляющая. Более 10 миллионов живущих в США уроженцев Мексики составляют самую большую иммигрантскую группу, у нее есть четкая географическая база и растущее чувство осознания своей политической силы. Преимущественно мексиканская испаноязычная фракция в Конгрессе США и ее калифорнийский эквивалент уже провозгласили: «Проблемы латиноамериканцев – проблемы Америки». Они поддерживают мультикультурность и даже двуязычие. Если отношения между США и Мексикой осложнятся, то американцы мексиканского происхождения могут стать главным и весьма заинтересованным участником внутри– и внешнеполитического диалога.

Подобным же образом афроамериканская община в США может стать более напористой в том, что касается политики США в Африке. Первый американский темнокожий госсекретарь открыто связал себя с целым рядом гуманитарных проблем, затрагивающих миллионы африканцев, и оказал существенное влияние на систему американских приоритетов за рубежом. Вполне возможно, что внимание афроамериканцев будет сосредоточено на всем Африканском континенте, а не на определенных странах, что более характерно для других этнических лобби[88].

Возрастание роли культурного и политического самосознания конкретных этнических групп происходит на фоне распада когда-то замкнутой англосаксонской белой протестантской элиты и роста толерантности к многообразию в Америке, ранее ориентировавшейся преимущественно на ассимиляцию. За уменьшением влияния англосаксонских белых протестантов последовал подъем социального статуса и политического влияния еврейской общины. Вообще история еврейской общины – удивительный пример того, как на протяжении жизни примерно одного поколения эта этническая группа, бывшая объектом широко распространенной, хотя и не всегда открыто выражаемой предубежденности, заняла влиятельные позиции в важных сферах американской общественной жизни: в академических кругах и средствах массовой информации, в сфере развлечений, а также в области сбора средств на политические цели. У пяти-шести миллионов человек, относящихся к этой группировке, лучший образовательный уровень и более высокие доходы, чем в среднем по стране.

Но еще более важно, что на фоне складывающегося социально-этнического разнообразия евреи больше не ощущают необходимости подавлять свое чувство самосознания – что лет 50 назад было еще вполне ощутимо – или приглушать свою естественную заинтересованность в благополучии Израиля. Если несколько десятилетий назад роль еврейской общины в формировании ближневосточной политики США сводилась к пассивному наблюдению, то теперь она приобретает все большее, возможно, решающее значение[89]. Естественные противники американской еврейской общины – нефтяные компании и мусульманская община – не могут с ней тягаться. Нефтяная промышленность, с ее высокими прибылями, не представлена на морально-чувственном уровне, а американская мусульманская община, хотя и более многочисленная, чем еврейская, плохо организована, бедна и очень слабо представлена в институтах, формирующих американское общественное мнение.

В XIX веке американские цели за рубежом сначала выглядели как надменная изоляция (не впутываться), а затем как расширение сферы влияния, подкрепляемое иногда изрядными порциями ура-патриотизма.

В XX веке американская внешняя политика стала трансокеанской и ее внимание было сосредоточено главным образом на Европе с усиливающимся акцентом на общих демократических чаяниях. В обеих мировых войнах американская этническая сплоченность, даже слегка «разжиженная» притоком европейских иммигрантов, позволила англосаксонскому белому протестантскому руководству США выработать согласованную с народом государственную стратегию. В период «холодной войны» европейский акцент в политике США был связан с мощной поддержкой, которую оказывали ей антикоммунистически настроенные выходцы из стран Центральной Европы.

После окончания «холодной войны» масштабы и сложность происходящих глобальных перемен еще более затрудняют четкое определение приоритетов внешней политики даже при наличии национального согласия. Но теперь, когда этнические группы фактически получают право вето по важнейшим вопросам региональной политики, причем все это легитимируется выхолощенными представлениями о плюрализме, а в последнее время и превосходством идей мультикультурности над традиционной и обращенной в будущее ассимиляцией, выработка государственной политики становится все более затруднительной. В век американской гегемонии и глобализации ни одна конкретная группа не может глубоко выражать общеамериканские государственные интересы.

Кроме того, многие из наиболее трудных проблем, которые Америка должна решать как мировой гегемон, затрагивают интересы различных этнических групп в США. Какая из этнических групп имеет право определять политику США в отношении Израиля и арабского мира? В отношении Китая и Тайваня? В отношении Индии и Пакистана? При отсутствии базовой сплоченности на основе понимания общего будущего Америки американская мозаика может превратиться в состязание между этническими группами, каждая из которых будет утверждать (и убеждать в этом других), что обладает какими-то особенными знаниями и правами для выработки политического курса среди множества противоречащих друг другу внешнеполитических интересов.

Эта тенденция уже прослеживается в Конгрессе США. Группы особых этнических интересов уже научились инспирировать резолюции и вносить поправки к законам, ограничивающим американскую глобальную политику. Денежные средства избирательных кампаний открыто используются для обеспечения рассмотрения Конгрессом каких-либо этнических проблем, будь то отказ в предоставлении помощи Азербайджану или создание благоприятного финансового режима для Израиля. Этнические фракции в Конгрессе стали обычным явлением. Конгрессмены и сенаторы, ставшие выразителями интересов и даже послушными орудиями вполне определенных этнических лобби, уже не редкость. И эта практика, по всей видимости, может расшириться, по мере того как страна будет продвигаться в сторону более напористой, социально приемлемой и политически определенной мультикультурности.

На самом деле Конгресс как коллективный и весьма разношерстный по составу орган с большим трудом – если только дело не касается острых национальных проблем – формулирует основные стратегические направления политики США, которая должна быть последовательно глобальной по своему масштабу. Исполнительная власть лучше справляется с этой задачей, особенно если у президента есть вполне четкое видение мира. Но если у президента нет самостоятельной точки зрения, он сам может стать заложником какой-то особенно влиятельной группы. В любом случае способность президента выполнять свою роль главы государства ограничивается системой разделения власти и решающей ролью Конгресса в вопросах финансирования. Но именно при выполнении своей функции финансового контроля Конгресс наиболее подвержен влиянию со стороны различных лобби, в результате чего выделение финансовых средств определенным странам стало отражать степень влияния определенных группировок больше, чем государственные интересы.

Введение институционных ограничений для реализации мультикультурных политических притязаний со спорными последствиями будет непростым. Вместо этого может потребоваться более четкое и целеустремленное внедрение как самим президентом, с использованием авторитета его должности, так и частным сектором, в том числе образовательными фондами, объединяющей, этнически нейтральной и обращенной в будущее концепции американского гражданства. Любые усилия в этом направлении окажутся серьезным вызовом, причем далеко не последним станет вопрос о поощрении внедрения унифицированной системы гражданского образования на различных уровнях: на федеральном, на уровне штатов и на местном. Помимо того, эта общая концепция гражданства должна принимать во внимание усиливающуюся американскую мультикультурность и при этом способствовать укреплению стратегической сплоченности американского общества.

Иногда говорят, что канадская политика мультикультурности – это будущее Америки. Но у Канады нет необходимости в проведении последовательной глобальной внешней политики. В Америке противоречивое взаимодействие мультикультурных интересов с неизбежно снижающимся уровнем согласия в отношении общих государственных интересов может привести к усилению напряженности, что в итоге отрицательно скажется на ее способности выполнять роль глобального лидера. Без лежащей в основе и инстинктивно ощущаемой стратегической сплоченности Америке, участвующей в глобальном взаимодействии, будет трудно прокладывать свой исторический курс.