Мир без границ, но не для людей

Глобализация предполагает существование мировой общности без границ для денег и товаров. Однако когда речь заходит о людях, ее сторонники и противники не могут сказать ничего конкретного. И все же в течение нескольких ближайших десятилетий сочетание миграционного давления, создаваемого неравномерностью демографических процессов и неравномерным распределением мировой бедности, и социальных последствий неравномерного старения населения различных стран может реально изменить политическое лицо планеты.

Сторонники и противники глобализации принимают как данность мир, разделенный на независимые государства с соответствующими требованиями к гражданству и праву проживания. Некоторые критики глобализации сентиментально рассуждают о государственных границах как «важных гарантиях ничем не ограниченной экономической деятельности, когда у каждого государства свои законы, поощряющие собственную экономику, обеспечивающие здоровье и безопасность граждан, надежное использование природных и других ресурсов и т. п.»[72]. В самом деле, в некоторых богатых государствах те же самые люди, которые решительно осуждают глобализацию, одновременно выдвигают резкие антииммиграционные лозунги, потому что хотят сохранить привычный для них облик независимого государства.

Так было не всегда. До появления независимых государств, а фактически до появления относительно эффективных систем пограничного контроля передвижение людей ограничивалось не столько предписаниями законов, сколько соглашением сторон, предубежденностью против чужаков, географическими препятствиями к переселению и отсутствием информации об условиях жизни за пределами ближайших местностей. В Европе с раннего Средневековья и до XIX века передвижение ремесленников и расселение колонистов (например, немцев в Восточной Европе и даже в России) было относительно свободным от политических ограничений и часто даже поощрялось просвещенными правителями. Однако совершенные заокеанские географические открытия создали широчайшие возможности для спонтанного переселения.

В более общем плане можно отметить, что до XX века миграция определялась социально-экономическими условиями, а не политическими решениями. Ввиду этого национальный паспорт – всемирно распространенный атрибут XX века – символизировал утрату человечеством своего права (пусть даже трудно реализуемого на практике) рассматривать Землю как свой общий дом. Последствием стал национализм, с гуманитарной точки зрения – шаг назад.

Этот вопрос снова поднимается в болезненной форме. Уже сейчас становится весьма острой внутри– и внешнеполитической дилеммой, насколько непроницаемыми должны быть границы расширяющегося Европейского союза. Вопрос о том, как скоро нынешние государства – члены Европейского союза будут готовы отменить существующие ограничения на свободное передвижение рабочей силы из вновь принимаемых государств, был одной из самых трудных проблем при принятии Евросоюзом в 2002 году решения о принятии десяти новых членов. Серьезным вызовом Евросоюзу в сфере международных отношений служит и вопрос о том, как его расширение повлияет на миграцию русских или украинцев (не только в страны Союза, но и через расширившееся пространство Союза между Россией и Калининградом).

Соединенные Штаты, как самый вожделенный объект глобальной миграции, стоят перед лицом подобных же проблем. Почти одна четверть от насчитывающихся в мире 140 миллионов мигрантов находится в США, из которых у 30 миллионов – статус рожденных за рубежом резидентов, а одна треть – выходцы из Мексики, основного источника нелегальной миграции в США. Вопрос о приемлемом для обеих сторон регулировании потока мигрантов – постоянный раздражитель в двусторонних отношениях. Адаптация американцев к постоянно расширяющемуся культурному и лингвистическому присутствию латиноамериканской общины представляет для США серьезную внутреннюю проблему.

Если рассматривать глобализацию как естественное следствие всемирной технологической революции, а не как доктринальную дискуссию, она приводит к весьма актуальной проблеме глобальной миграции. Приведенные в таблице данные показывают нарастающий демографический дисбаланс между богатыми Европой и Америкой и более бедными Азией, Африкой и Латинской Америкой.

Таблица 1

Изменение распределения населения мира

(в миллионах)

Доля совокупного населения Европы и Северной Америки в мире не только уменьшилась с 30 % в 1900 году до 17 % в 2000 году, но и в следующие 20 лет упадет до 14 % от общего числа жителей Земли. Население Европы фактически сократится, тогда как население Азии вырастет на 910 миллионов. При этом население самых богатых стран мира будет стареть. Ввиду этого иммиграция – экономическая и политическая необходимость для более процветающих стран со стареющим населением, а эмиграция способна выполнять роль клапана для регулирования поднимающегося демографического давления в более бедных и густонаселенных странах «третьего мира».

Бо?льшая часть «третьего мира» становится огромным тлеющим фитилем, раздуваемым антизападной и антиамериканской враждебностью, и глобальные демографические процессы могут запалить его. Существует огромная разница в доходах граждан между богатым Западом, население которого сокращается и стареет, и более бедными Востоком и Югом, население которых растет и будет оставаться относительно молодым. При том что годовой доход на душу населения в Северной Америке (выраженный через покупательную способность) значительно превышает 30 тыс. долларов, а в странах Евросоюза он колеблется от 17 до 30 тыс. долларов, в самых густонаселенных странах «третьего мира» он составляет: 875 долларов в Нигерии, 2100 долларов в Пакистане, 2450 долларов в Индии, 3100 долларов в Индонезии, 3900 долларов в Египте и 4400 долларов в Китае. В 2001 году в 15 странах Африки годовой доход на душу населения был меньше 1 тыс. долларов – это менее 3 долларов в день.

В глобальном контексте этого бросающегося в глаза неравенства население, больше всего страдающее от бедности, будет испытывать и наибольший демографический стресс. Страны с самыми высокими темпами роста населения в следующие 50 лет будут находиться в экономически наименее выгодных, политически наименее стабильных и наиболее подверженных социальным взрывам условиях. Эта зона охватит Палестину, Персидский залив и самые неустойчивые районы Южной Азии[73]. Если эти государства не смогут удовлетворить политические чаяния и экономические потребности своего «разбухающего» населения, что весьма вероятно, то антизападные силы, стремящиеся дестабилизировать эти режимы и обладающие международными амбициями, могут найти здесь много сторонников.

Тот факт, что к 2020 году население беднейших регионов будет состоять в основном из молодежи – контингента наиболее беспокойного в политическом и социальном отношении, – еще больше усилит социальную напряженность. Ожидается, что к 2020 году население в возрасте до 30 лет составит соответственно: в Азии – 47 %, на Ближнем Востоке и в Северной Африке – 57 %, в зоне к югу от Сахары – 70 %. По сравнению с этими цифрами в Северной Америке этот контингент будет составлять 42 % и в Европе 31 %. Молодежный «выступ» будет особенно заметен на Ближнем Востоке и в Северной Африке, что в силу близости к Евросоюзу будет создавать для него особую угрозу. Как отмечается в докладе ЦРУ за 2001 год, «беднейшие и в силу этого политически наименее стабильные страны мира, включая среди прочих Афганистан, Пакистан, Колумбию, Ирак, сектор Газа и Йемен, к 2020 году будут иметь наибольшее молодежное население. В большинстве стран не будет условий для успешной интеграции этой молодежи в общество»[74]. Бесправная и возмущенная молодежь, лишенная всякой надежды, будет самым яростным оппонентом международного порядка, который Америка хочет установить.

Эта асимметрия становится особенно взрывоопасной из-за беспрецедентной осведомленности бедных благодаря СМИ, прежде всего телевидению, о лучших условиях жизни у других. Вдобавок мировая беднота все более концентрируется в хаотически растущих мегатрущобах, весьма уязвимых для влияния со стороны политических радикалов или религиозных фундаменталистов, подогреваемых ксенофобскими настроениями. Тем самым Америка, Европа, некоторые богатые страны и, возможно, в скором времени Япония становятся для обездоленных, с одной стороны, притягательным магнитом, а с другой – объектом ненависти.

На этом фоне миграция начинает менять социально-культурную структуру Западной Европы. В некоторых европейских странах, таких как Австрия, Германия и Бельгия, доля граждан иностранного происхождения ненамного отстает от Америки, за ними следуют Франция и Швеция. В результате во многих европейских государствах возникли очаги политической и социальной напряженности, а антииммигрантские движения стали набирать силу. И все же ни Западная Европа сегодня, ни Япония завтра не могут позволить себе остановить иммиграцию. Экономика этих стран все сильнее нуждается в импорте молодой рабочей силы, отчасти оттого, что процветание сделало тяжелый труд менее привлекательным для местных уроженцев, но особенно в силу феномена, лишь недавно привлекшего внимание общества, – из-за прогрессирующего и ускоряющегося глобального старения[75]. У феномена старения общества есть далеко идущие последствия для экономической глобализации и мировой геополитики. В составе населения возрастает доля ничего не производящего населения и иждивенцев, в то же время усиливается политическая власть этих граждан. Это общемировая тенденция, хотя в национальном разрезе она идет неравномерно ввиду различного уровня рождаемости и смертности. По данным Американского бюро переписи и статистике ООН, в 2000 году средний возраст жителя Америки составлял 35,5 года; Европы (включая страны, не входящие в Евросоюз, и Россию) – 37,7 года; Японии – 41,2 года; Китая – 30 лет; Индии – 23,7 года, но к 2050 году средний возраст жителя Америки уже составит 39,1 года; Европы – 49,5 лет; Японии – 53,1 года; Китая – 43,8 года и Индии – 38 лет.

С прогрессирующим уменьшением доли населения, занятого в производстве, и ростом числа иждивенцев увеличение бюджетной нагрузки, вызванное растущими потребностями социального обеспечения, и связанное с этим замедление темпов экономического роста, видимо, получат глобальное распространение. Во всех странах возрастет количество людей возрастом свыше 65 лет, но в богатых странах станет меньше людей моложе 30 лет. Положение усугубится тем, что богатым странам придется расширить приток молодых иммигрантов, в основном более образованных, а это, в свою очередь, обострит социальные проблемы более бедных и менее развитых стран. Они будут «нести потери» в наиболее продуктивных, образованных и инициативных сегментах трудоспособного населения. По имеющимся оценкам, в настоящее время в США, странах Евросоюза, Австралии и Японии работают около 1,5 миллиона квалифицированных мигрантов из менее развитых стран. За последнее десятилетие только Африка потеряла 200 тысяч столь необходимых ей квалифицированных профессионалов и около 30 тысяч докторов наук[76].

Долгосрочный эффект старения населения будет носить глобальный характер, но в первую очередь он проявится в более богатых и развитых странах, особенно в Европе и Японии. В настоящее время Италия, Испания и Япония – самые «старые» страны в смысле среднего возраста населения. Но феномен старения общества расширяется, и его эффект усиливается параллельным процессом депопуляции, в результате которой к середине века население более чем 30 стран сократится. В таких странах, как Испания и Италия, оно, скорее всего, сократится на 20 %, ненамного от этого отстанет и Япония. Ввиду этого для более богатых и «старых» стран эта проблема будет становиться все острее. В сочетании со значительным сокращением рождаемости это может сдвинуть соотношение социально зависимой старшей группы к опасной в финансовом отношении черте, приведет в не слишком отдаленном будущем к резкому возрастанию общественного долга и даже к дефолтам[77].

Население США, наоборот, будет расти, хотя и более медленными темпами, особенно иммигрантское, с характерным для него более высоким уровнем рождаемости. (По имеющимся оценкам, иммигранты и рождающиеся у них дети составят две трети ежегодного прироста населения США.) В итоге Америка, видимо, окажется в более благоприятном положении по сравнению со своими основными союзниками и даже некоторыми развивающимися странами в отношении доли нетрудоспособного населения и пополнения своих трудовых ресурсов[78].

Самой болезненной стороной этого процесса станет то, что ни Европа, ни Япония не смогут сохранить свой уровень жизни и социальные обязательства в отношении пожилых граждан без значительного притока «свежей крови», так называемой «миграции замещения», но и это решение будет только частичным. На самом деле представляется маловероятным, что указанные страны разрешат иммиграцию в таких масштабах, которые обеспечат хотя бы поддержание существующего соотношения между активным населением и иждивенцами – число иммигрантов, которых этим странам придется принять, будет исчисляться многими миллионами[79].

На начальном этапе Евросоюз может облегчить демографическую проблему за счет простого расширения в восточном направлении. Процесс ассимиляции иммигрантов облегчается, если с ними общее культурное наследие и на их пути нет правовых барьеров. Например, для Франции или Германии интеграция иммигрантов из Польши будет проходить значительно быстрее и социально приемлемее, чем выходцев из Северной Африки или Турции, не говоря уже о возрастающем числе мигрантов из Южной Азии. Но и Восточная Европа (особенно Украина и Россия) будет затронута процессами старения населения и депопуляции, что уменьшит численность людей, способных эмигрировать на Запад.

В Европе количество выходцев из Северной Африки, Турции и Ближнего Востока будет неизбежно возрастать, а заодно будут углубляться связанные с этим процессом социальные и культурные конфликты. Недавняя острая реакция в Голландии на прибывающих иностранцев была связана с представлениями о том, что 5 % населения – иммигранты из мусульманских стран (в основном марокканцы и турки), численность которых за последние 30 лет возросла в 10 раз, – отвергают принятые в Голландии мораль и образ жизни. Подобная реакция происходит и в других европейских странах.

Сочетание миграционных процессов и старения населения может вызывать в более богатых, «старых» и постепенно теряющих свое население странах пересмотр традиционной концепции независимого государства. Это болезненный, но неизбежный процесс, связанный с глобализацией. В настоящее время почти все более богатые страны мира (за исключением США, Канады и Австралии) обладают четко выраженным национальным обликом. Ассимиляция предусматривает не только формальное принятие гражданства и четкую приверженность общему будущему, как это происходит в случае с Америкой, но также подлинное принятие общего и часто мистического прошлого. В Америке иммигранты обычно начинают считать себя американцами еще до того, как получают гражданство. В Европе дело обстоит иначе, даже во Франции, известной своей традицией языковой ассимиляции. Для довольно изолированной и культурно обособленной Японии сама идея абсорбции миллионов мигрантов выглядит почти немыслимой. В этих странах национальная история, язык, культурное и религиозное самосознание так тесно переплетены, что принятие национального прошлого почти столь же важно для полной ассимиляции, как и чувство общего национального будущего.

Решение головоломной задачи влечет и другие последствия старения населения и иммиграции, причем у некоторых из них есть серьезное геополитическое значение для Америки. В широком плане их можно разделить на три категории: (1) национальный характер стран «первого мира»; (2) роль этих стран в сфере международной безопасности и, что самое важное, (3) международный политический вес Америки.

Разница между Германией 1900 года и Германией 2000 года была очень метко определена одним (неназванным) источником как разница между страной, в которой «больше половины населения моложе 25 лет и бедны», и страной, в которой «больше половины населения старше 50 лет и богаты». Оставляя в стороне некоторые статистические преувеличения, это определение отражает суть происшедших перемен в национальном характере немцев: переход от энергичного и эмоционально заряженного к более сонному и уютному [gem?tlich] существованию. Так что национальный характер отражает, скорее, образ жизни, чем направленную на самоутверждение модель поведения; здесь обладание летним домиком в соседней стране важнее, чем захват территории этой страны.

Такого рода жизненная позиция, основанная на западноевропейском опыте, наводит на мысль, что Евросоюз не будет склонен трансформировать свое будущее политическое единство в способность использовать военную силу в глобальном масштабе. Кроме того, финансовые трудности, связанные с возрастанием доли экономически зависимого пожилого населения, могут усилить антимилитаристские настроения и затруднить получение согласия электората на любое увеличение военных расходов Европы. К тому же отрицательная демографическая тенденция еще более сократит контингент лиц, пригодных к военной службе. Обе эти тенденции, скорее всего, затруднят привлечение в армию добровольцев.

Вскоре у Евросоюза, а затем, возможно, и Соединенных Штатов не останется другого выбора, как возродить практику комплектования вооруженных сил, применявшуюся в период до образования независимых государств. Теперь, когда основанные на воинской повинности граждан армии (истоки которых восходят к временам Французской революции) заменяются специалистами военного дела с высокой технической подготовкой, высокоразвитым странам, по-видимому, придется все больше ориентироваться на вербовку добровольцев из числа мигрантов. Национальная гордость уже не служит важнейшим фактором боевого духа, и профессиональные армии богатых стран все в большей степени будут комплектоваться хорошо подготовленными наемниками из числа граждан «третьего мира», лояльность которых не простирается дальше их очередной зарплаты.

Некоторое время у Соединенных Штатов будет преимущество, состоящее в том, что они в меньшей степени, чем другие страны, будут подвергаться действию «ножниц», вызывающих старение населения и резкое снижение рождаемости. Если существующие прогнозы оправдаются, то Америка сохранит прочную демографическую базу, позволяющую ей осуществлять мировое лидерство в соответствии со своими представлениями о глобализации. Ее богатые партнеры, скорее всего, сохранят внутреннюю стабильность, но будут нуждаться в американской защите в плане обеспечения всеобщей безопасности. Эти же страны, с их нерастущим или сокращающимся населением, будут все в большей степени ощущать нарастание этнической напряженности, вызванной расширяющимся использованием иностранной рабочей силы. Глобализация может потерять для них свою привлекательность. Однако бо?льшая часть Азии, Ближнего Востока и Африки, а также отдельные регионы Латинской Америки будут испытывать возрастающее давление политических и экономических факторов демографической ситуации.

В этом контексте опыт американского общества, с его культурным разнообразием и обращенными в будущее традициями ассимиляции, может стать обнадеживающей моделью для тех, кто еще находится в плену менее гибких национальных концепций. Вдобавок у Америки в силу ее относительной живучести будут неплохие возможности для выработки каких-то программ совместных действий глобального масштаба, направленных на смягчение неблагоприятных последствий неравномерно идущих демографических процессов. Точно так же как ВТО стала необходимой для придания глобализации разумной упорядоченности, может потребоваться какой-то инструмент для регулирования (и гуманизации) глобальных миграционных процессов (всемирная миграционная организация?), который поможет ввести некие общие стандарты взамен произвола и непоследовательности в обращении с мигрантами. Конечно, независимые государства будут неохотно уступать право контроля над доступом на их территорию. Со временем, однако, неравномерная демографическая динамика принудит их искать более приемлемые решения, чем могут быть приняты любой отдельной страной.

Глобализация, отдающая предпочтение богатым и занимающаяся проблемой нищих мигрантов таким образом, что это приносит пользу только тем же привилегированным, – это глобализация, которая в конечном счете оправдывает опасения ее критиков, мобилизует ее противников и еще больше раскалывает мир. Только мир, все более проникающийся общим социальным сознанием и становящийся более открытым к передвижению, пусть даже регулируемому – причем не только товаров и капиталов, но и людей, – сможет реализовать положительный потенциал глобализации.