Цель контрсимволизма

В силу отмеченных выше причин глобализация вызывает мощные антиамериканские настроения и в основном из-за широко распространенных представлений о том, что она инструмент не только для осуществления социально-экономических перемен, но и для культурной гомогенизации и политического доминирования. Тем самым доктрина глобализации создает собственную антитезу, в которой сращивание глобализации с американизацией выступает в качестве контркредо, которое одновременно антиглобалистское (по сути, противостоит американскому политическому верховенству) и антиглобализационное (критически оценивает экономические и социальные последствия глобализации как таковой).

Победа в «холодной войне» поставила Америку во главе мира. Она оказалась в доминирующем положении, но без какого-либо логически убедительного обоснования привлекательности американской системы. Утверждения марксизма об «исторической неизбежности движения человечества к коммунизму», звучавшие на протяжении большей части суматошного XX века, были драматически опровергнуты распадом советского блока. Часто раздававшаяся критика капитализма также показала свою несостоятельность: капитализм доказал, что он более продуктивен и лучше вознаграждает людей, чем социализм. Сегодня даже коммунистический Китай совершает попытки сохранить политический режим «коммунизма» за счет внедрения капитализма. Ничто не может сравниться с демократией и свободным рынком. Некоторые даже считают, что наступил конец истории.

Но история еще не закончилась. Именно потому, что моральное содержание глобализации в лучшем случае расплывчатое, а восприимчивость ее сторонников к вопросам социальной справедливости не всегда наблюдается, у многих есть желание заклеймить глобализацию как новую универсальную доктрину эксплуатации[58]. Морально инертная и духовно пустая глобализация обвиняется ее критиками в том, что она – идеология высшего материализма, превосходящая в этом отношении даже марксизм. Она подвергается осмеянию как своекорыстная идеология членов советов директоров корпораций, лишенная всякой заботы о социальной справедливости, патриотизме, морали и этике.

Такое обвинение вызвало прилив сил у ранее разочаровавшихся марксистов, а также симпатии популистов, анархистов, защитников окружающей среды, представителей разного рода культов, шовинистов правого толка, не говоря уже о более серьезных скептиках – на экономическом и даже теологическом уровне – относительно предполагаемых благ глобализации. Взрывы насилия в первом году XXI века во время конференции ВТО в Сиэтле, заседаний Всемирного банка в Вашингтоне и МВФ в Праге, а также в других местах стали первыми признаками появления контркредо.

Контрсимволизм – явление в политике не новое. Такое происходит, когда более слабая сторона принимает (хотя бы внешне) правила игры, применяемые более сильной стороной, и направляет их против сильной стороны. Классический пример – мобилизация индийских масс партией ИНК Махатмы Ганди, который использовал тактику мирного гражданского неповиновения и призывы к британскому либерализму для завоевания политических симпатий в Великобритании и нейтрализации возражений британских правителей против независимости Индии.

Движение за гражданские права в Америке в итоге победило за счет применения тактики, связанной с американскими конституционными традициями. В Польше «Солидарность» сбросила навязанный Советами коммунистический режим, мобилизовав «пролетариат» на защиту прав рабочих, прежде чем она открыто взяла курс на национальное освобождение. Один из главных просчетов Организации освобождения Палестины – что она никогда последовательно не придерживалась тактики контрсимволизма, чтобы вызвать в Израиле симпатии к ее усилиям по достижению независимости Палестины от Израиля.

Отрицание глобализации подобным образом приводит к попыткам превратить в контрсимволы ключевые с исторической точки зрения постулаты глобализации. К ним относятся моральная подоплека глобализации, в какой степени она на самом деле преследует (или не преследует) цель улучшить условия жизни людей; ее экономические достижения в области социальной политики и выполнения роли социального регулятора в мире, где экономическое неравенство, несмотря на осуждение, становится все более очевидным. Короче говоря, антиглобализация в интеллектуальном отношении развивается от неопределенного ощущения в направлении контркредо, эмоционально подпитываемого антиамериканизмом.

В этом качестве она заполняет пустоту, возникшую после коллапса коммунизма. Новое контркредо сосредоточивает внимание одновременно на главных политических и экономических реалиях современного мира, а именно гегемонии и глобализации, и подвергает их критике. Оно также объединяет различные протестные движения, особенно направленные против Америки, и туманно намекает на какое-то альтернативное видение будущего. Не будучи настолько же систематическим и всеобъемлющим, как марксизм, оно, однако, успешно апеллирует к разуму и чувствам.

Одна из движущих сил нового контркредо – принципиальные противоречия между обычно прагматичными сторонниками глобализации и их более эмоциональными оппонентами. Воинственные социально-политические движения зачастую приводятся в действие не столько материалистическими импульсами, сколько острым ощущением социальной несправедливости. Коммунизм получил свой первый толчок в этом направлении именно от таких ощущений, и потребовалось семь десятилетий советского лицемерия, чтобы дискредитировать его привлекательность. В той мере, в какой глобализация воспринимается как движимая силами свободного рынка, она трактуется ее противниками как своекорыстная и антигуманистическая. Экстремальные проявления контркредо привлекают самодовольных догматиков и безнадежных идеалистов, способных объяснить любые проявления бурных политических страстей[59].

Для обоснования своего возмущения критики глобализации иногда использовали осторожные и морально мотивированные возражения по поводу ничем не ограниченного капитализма, высказывавшиеся римским папством с конца XIX века. В наше время, в 1961 году, папа Иоанн XXIII в своей энциклике «Mater et Magistra» сосредоточился на «возрастающей важности социальных отношений», свойственной современному миру, что, по его мнению, требует большего внимания к вопросам «социализации». Это указание (и особенно само слово) широко толковалось как принципиальная критика капитализма. Через четыре десятилетия папа Иоанн Павел II в своем выступлении 27 апреля в Папской академии социальных наук подчеркнул, что «глобализация, как и всякая другая система, должна служить человеку, она должна служить солидарности и общему благу». Он предостерег, что «изменения технологий и трудовых взаимоотношений происходят слишком быстро, чтобы культура могла за ними угнаться», и призвал человечество «уважать разнообразие культур». Вместе с тем папа осторожно отметил, что «сама глобализация a priori ни хороша, ни плоха. Она станет такой, какой ее сделают люди». Его обеспокоенность только высветила широко распространенную тревогу в отношении основных причин, которыми мотивируется глобализация.

Формирующееся контркредо основано на разнообразных проявлениях недовольства, но у него пока еще нет главного теоретика и официальной доктрины. Эта идеология – в процессе формирования, но и в этом качестве она занимает определенное место. Помимо серьезной академической критики глобализации как экономической теории, большое влияние оказали взгляды скончавшегося в 2002 году видного французского социолога Пьера Бурдьё, сформулировавшего свой приговор глобализации в виде главного тезиса о том, что «объединение выгодно доминирующему», и утверждавшего, что мировой рынок – политическое явление, «продукт более или менее осознанно проводимой политики». Он не оставил своим поклонникам сомнений в том, кто осуществляет это планирование.

«Модель экономики, исторические корни которой в традициях вполне определенного общества, а именно американского, при этом становится неизбежной, становится судьбой и проектом всеобщего освобождения, преподносится как конец естественной эволюции, как гражданский и этический идеал, который благодаря предполагаемой связи между демократией и рынком сулит политическую свободу народам всех стран.

То, что предлагается и навязывается всем как универсальный стандарт любой рациональной экономики, на самом деле универсализация некоторых характеристик определенной экономической системы, укоренившейся в истории и социальной структуре конкретной страны – Соединенных Штатов Америки»[60].

Из этого приверженцы нового кредо делают вывод, что глобализация «не служит проявлением эволюции» и продуктом современной технологии, а «придумана и создана людьми с вполне определенной целью – отдать примат экономическим ценностям (корпоративным) перед всеми другими ценностями»[61]. Тем самым глобализация представляется всеобщим империализмом экономически наиболее конкурентоспособных и политически могущественных государств, прежде всего Соединенных Штатов.

Дело, однако, не ограничивается Соединенными Штатами. Против глобализации как политики, выгодной сильным и привилегированным мира сего, могут выступать и некоторые слои населения слаборазвитых стран, находящиеся в подчинении богатых меньшинств. По словам одного проницательного аналитика глобализации, пока еще не все замечают, что некоторые местные «рынки сосредоточивают несметные богатства в руках «посторонних меньшинств»… что вызывает этническую зависть хронически бедного большинства»[62]. Эти меньшинства в силу лучшего образования и более широких контактов обладают бо?льшими возможностями привлекать иностранные инвестиции и становиться партнерами иностранного бизнеса. Глобализация помогает им извлечь максимум пользы из своего привилегированного положения, что влечет дальнейшее углубление национального неравенства и обостряет межнациональную напряженность. Неутешительная реальность такова, что экономические привилегии этнического меньшинства создают весьма взрывоопасную политическую ситуацию; этническая зависть может стать мощной ксенофобской силой, вызывающей враждебное отношение к порождаемой глобализацией несправедливости.

Неудивительно, что атака на глобализацию, и особенно на ее связь с Америкой, имеет значительную культурную составляющую. По мнению критиков, продвигая глобализацию по экономическим и политическим причинам, Америка также преследует своекорыстные цели культурного империализма. В глазах этих критиков глобализация – синоним американизации, означающий навязывание другим американского образа жизни, вызывающего усиливающуюся культурную гомогенизацию мира по американскому образцу. Такое политическое обвинение напоминает броскую фразу французских коммунистов, что США занимаются «кокаколонизацией» мира. Этот культурный фактор привносит в дискуссию острый идеологический момент. Он не только сводит вместе различные оттенки антиглобалистской идеологии, но и обеспечивает поддержку элит некоторых ключевых государств, особенно Франции и России.

Для французской политической и культурной элиты нынешнее американское глобальное превосходство – которое переносят как неизбежное зло ради международной безопасности – представляется формой культурной гегемонии. Многие представители этой элиты рассматривают глобализацию как американский план распространения всепроникающей массовой культуры, пагубно действующей на национальное культурное наследие определенных стран. Подобная перспектива вызывает глубокое неприятие у элиты, которая не только безгранично гордится собственным культурным наследием, но и считает его имеющим всемирное значение. Ее самозащита против предполагаемого вульгаризирующего и гомогенизирующего влияния последствий глобализации почти неизбежно принимает антиамериканскую окраску.

Французы часто и открыто заявляют, что глобализация означает гомогенизацию. Любые проявления глобализации рассматриваются на предмет их совпадения с угрозой навязывания американской культуры. Считается, что эта угроза охватывает диапазон от использования английского языка как средства межнационального общения – будь то в области контроля за воздушным сообщением или как рабочий язык международных чиновников – до опасного влияния на традиции французской кухни со стороны проводимой американцами линии на использование в сельскохозяйственном производстве и животноводстве технологий генной инженерии, считающихся вредными для человека.

С другой стороны, следует отметить, что Франция и Америка дорожат своей исторической дружбой, основанной на искренней и проверенной временем приверженности демократическим ценностям. Однако на смену затухающему вызову марксизма пришла новая напряженность во франко-американских культурных отношениях, которая затронула даже официальный диалог двух стран. Например, в 2000 году Соединенные Штаты организовали встречу в Варшаве «Сообщества демократических государств» (с участием министров иностранных дел более 100 стран), в ходе которой министр иностранных дел Франции утверждал, что американский способ поддержки демократии в глобальном масштабе плохо сочетается с требованием уважать международное культурное многообразие. Он призывал участников не «ставить знак равенства между универсализмом и навязыванием западных ценностей» и осуждал «доминирование англо-американской модели свободного рынка»[63].

Подобная критика со стороны французов придала антиглобализму налет интеллектуальной элегантности. Между тем российская элита все чаще предлагает более антагонистичное политическое определение контркредо. Бо?льшая часть этой элиты инстинктивно испытывает антиамериканские настроения, но ей недостает системности в формулировках для оправдания этой враждебности и придания ей какой-либо определенной направленности. Здесь присутствуют вполне понятные сожаления Москвы по поводу утраты ею своего места на верху глобальной иерархии и недовольство эксклюзивным местом, которое занимают США. Бо?льшая часть российской элиты понимает неоспоримый факт, что коммунизм дискредитирован и возврата к нему быть не может. Ставка на национализм, чтобы не сказать шовинизм, может способствовать внутриполитической консолидации, но не принесет России внешних союзников. Будет затруднительно, а по сути, бесполезно соревноваться с Америкой на основе национализма, фокусирующего внимание на ужасающих условиях в самой России. Для противостояния американской «гегемонии» Россия должна заручиться международной поддержкой, а это, в свою очередь, требует солидного интеллектуального обоснования.

Поэтому представления о том, что глобализация, по сути, прямое продолжение американского глобального политического превосходства, это ниспосланная Богом идеологическая возможность, дающая базис для всеобъемлющей косвенной критики единственной сверхдержавы и без явного антиамериканизма создающая предпосылки для объединения сбитых с толку и деморализованных сегментов посткоммунизма, антикоммунизма, псевдокоммунизма, националистических и шовинистических элементов в российской элите. Она даже позволяет использовать остаточные явления старой советской кампании «борьбы с космополитизмом» для выработки такой позиции, в которой антиглобализм фактически станет антиамериканизмом. Россия не может экономически соперничать с Америкой, но контраст между российской бедностью и американским изобилием можно затушевать обвинениями в том, что Америка, в отличие от России, в культурном отношении бесплодна, материалистически алчна и лишена духовного призвания.

В политическом отношении подобного рода взгляды приобщают Россию к другим распространенным в мире проявлениям антиглобализма. Российская элита традиционно претендовала на какую-то особую роль для России сначала как для Третьего Рима христианского мира, а позже как центра мировой революции, символом которой был развевавшийся над Кремлем красный флаг. Когда в декабре 1991 года этот флаг был спущен, статус России в глазах многих понизился до статуса заурядного государства, не олицетворяющего больше каких-то трансцендентальных и транснациональных ценностей. Так что идея контркредо имеет для России некоторую привлекательность и отвечает ее чаяниям на восстановление самоуважения и более эффективное идеологическое противодействие глобальному превосходству американского бизнеса и массовой культуры[64].

Есть также еще одна своекорыстная и чисто внутренняя причина настороженного отношения московской элиты к возглавляемой США глобализации. Эта элита традиционно испытывала сильные предпочтения к высокоцентрализованной системе управления. Централизованная власть отвечает ее интересам, тогда как глобализация угрожает ослаблением этой власти и снижением эффективности государственных политических институтов. Российская элита инстинктивно отвергает идею децентрализованной нации, в которой регионы в меньшей степени зависят от Москвы и в большей степени напрямую взаимодействуют с «заграницей»[65].

Официальная позиция Китая тоже отражает очевидную культурологическую враждебность к поддерживаемой США глобализации. В условиях, когда марксизм утратил свое значение как во внутриполитическом контексте, так и в глобальном масштабе, политическое руководство Китая нуждается в альтернативном доктринальном обосновании своей монополии на власть в стране, тогда как в международном плане оно стремится выработать общее интеллектуальное видение близких по духу противников американского «мирового господства». Последний аспект, касающийся утверждений об изначальном антидемократизме глобализации, играющей на руку сильным, дает весьма удобный аргумент в защиту отстаиваемой Китаем идеи «многополярности»[66].

Можно также уловить некоторые элементы формирующейся контрдоктрины в частых заявлениях китайцев по поводу концепции «азианизма» (предположительно при главенстве Китая), которую надо развивать в интересах независимого обеспечения коллективных интересов стран Азии перед угрозой гегемонистской глобализации. Поддерживаемый Китаем «азианизм» может стать привлекательной альтернативой глобализации, использующей общность взглядов влиятельной китайской диаспоры в Юго-Восточной Азии и китайцев в КНР. Два недавних китайских бестселлера: «Китай может сказать «нет» (с явным намеком на очень популярный антиамериканский памфлет, написанный видным японским националистом и озаглавленный «Япония, которая может сказать “нет”) и «Китайский путь: в тени глобализации» отражают представления о том, что глобализация – продолжение американского политического и экономического мирового господства.

Парадоксально, но именно приверженность Китая глобализации, а не противодействие ей может стать препятствием для мирового экономического господства США. Как уже отмечалось, Китай – излюбленный пример для всех, кто пытается рекламировать глобализацию. Китай не только привлекает американский капитал, находящий все меньше возможностей для приложения в сфере национального производства в самих США, но и вообще становится все более притягательным для прямых иностранных инвестиций ввиду низкой себестоимости производимой продукции, высокой производительности труда и избыточной дешевой рабочей силы Китая. Если эту тенденцию связать с заметным падением уровня прямых иностранных инвестиций в экономику США, которые сокращают дефицит торгового баланса, и ускоряющимся падением прибыльности американской промышленности, успех глобализации, превратившей Китай в главную промышленную фабрику мира, может стать основным фактором, ведущим к краху американской промышленности[67].

И наконец, у возражений антиглобалистов есть еще один вполне практический аспект. Контридеологи понимают, что американская экономика – локомотив глобального развития и американская мощь – основа мировой стабильности. Заметный экономический спад в США и его отрицательное влияние на мировую экономику могут повернуть вспять тенденцию развития свободной мировой торговли (эта тенденция энергично поддерживается находящимися в Вашингтоне всемирными организациями). Принимая во внимание, что американская мощь неотделима от жизнеспособной американской экономики, экономический кризис приведет к ослаблению влияния Америки в мире, ослабит явно позитивную связь между глобализацией и интересами безопасности США и стимулирует пагубное экономическое соперничество между государствами. Многие мощные группировки, выражающие национальные экономические интересы, от немецких угольщиков до японских производителей риса и американских сталелитейщиков, только выиграют, во всяком случае в краткосрочном плане, от возрождения протекционизма.

Эта смесь мотиваций и убеждений еще не составляет последовательную и систематичную, по типу марксистской, антиглобалистскую идеологию, сплетающую псевдоисторический детерминизм и идеалистический фанатизм. Это скорее эмоциональный протест против пугающего будущего и возмутительного настоящего, чем альтернативный план для человечества. В общем, глобализация осуждается по различным причинам, многие из которых связаны с лежащим на ней негативным отпечатком Америки, но контркредо пока еще не предлагает цельного, идеологически привлекательного альтернативного плана установления мирового политического и экономического порядка. Сторонники контркредо могут совершать нападки на своего доминирующего противника, но они пока не способны перейти в решительное контрнаступление.

Со временем, однако, может появиться целостная концепция контркредо, которая даст интеллектуальный импульс для возникновения откровенно враждебного США политического климата. В период, когда стало модно считать, что век идеологий закончился, у антиглобализации, сплавляющей в единое целое марксистский экономический детерминизм, христианский гуманизм и беспокойство о состоянии окружающей среды, подогреваемой осознанием глобального неравенства и банальной завистью, есть шансы стать цельной и всеобще привлекательной антиамериканской доктриной.

Если такое случится, то контркредо может превратиться в мощное орудие для всемирной мобилизации масс. В какой-то момент оно может стать объединяющей идеологической платформой для создания коалиции не только различных политических течений, но и государств, которые объединятся для противодействия американской гегемонии. Наиболее фанатично настроенные идеологические и политические лидеры могут использовать в своих целях бытующие представления об американском эгоизме, о равнодушии к интересам более бедных и слабых, произвольном использовании Америкой силы для того, чтобы представить ее как глобального врага номер один.

Ключевое слово здесь «может». Опросы общественного мнения показывают рост критического и даже враждебного восприятия Америки. Однако эта тенденция скорее отражает недовольство поведением США как единственной мировой сверхдержавы, чем отрицание американского образа жизни как такового или доктрины глобализации[68]. Примечательно, что, когда глобализация определялась как «расширение торговли между странами в сфере товаров, услуг и инвестиций», большинство населения 25 стран выражало надежду, что это положительно скажется на их будущем. Однако мнения сильно расходились в отношении влияния глобализации на существующее в мире неравенство, что предположительно явилось результатом противоречивых сообщений средств массовой информации по этому вопросу. Но самым любопытным и потенциально самым значительным оказалось то, что при общей оптимистической оценке глобализации значительная часть респондентов также выразила некоторое одобрение антиглобалистских движений на том основании, что «они действуют в моих интересах»[69].

Это удивительное сочувствие критикам глобализации, возможно, предупредительный сигнал. Вероятно, общество ощущает, что глобализация, разрушая связь между жизненно важными экономическими решениями и теми, кого они непосредственно касаются, может подорвать веру в демократию. Наиболее слабые и бедные страны, особенно остро уязвимые в социальном отношении группы, могут решить, что их отсекают от принятия политических решений, непосредственно затрагивающих их благополучие. Если экономика государства пошатнется, никто, никакие расположенные где-то далеко многосторонние институты (вроде ВТО или МВФ), никакие надгосударственные образования (вроде ЕС), никакие гигантские глобальные корпорации и финансовые институты (находящиеся в далеких городах богатых стран) не будут нести политическую ответственность. Для многих экономическая глобализация будет означать утрату государственности.

Растущее чувство социального бессилия создаст исключительно благоприятный климат для разного рода демагогов. Они будут повторять националистические лозунги, распространять марксистскую риторику, разоблачать пороки новой глобальной реальности, ответственность за которые можно возложить на алчных эксплуататоров из далекой Америки и Европы, и при этом контрсимволично прикрываться флагом демократии.

Глобализация перестанет восприниматься как результат сжатия вследствие технологической революции мира и сделается глобальным заговором против народов[70].

Признание этого риска вовсе не означает согласие с критикой со стороны демагогов или игнорирование связи между феноменом глобализации и возникновением нового типа политической гегемонии. Однако неоднозначная реакция общества на глобализацию свидетельствует о наличии потенциально серьезной проблемы. У глобализации есть как положительные, так и отрицательные стороны, и если американские политики сознательно не привнесут в нее политически очевидное моральное содержание, акцентированное на улучшении условий жизни людей, их бездумная поддержка этого процесса может вызвать негативную реакцию.

Сердцевину этой моральной составляющей должно занимать развитие демократизации. Для всех стран, затронутых процессом глобализации, должны быть созданы возможности выражать свое мнение. Если менее развитым странам позволить высказываться, то у них будет меньше оснований и желания критиковать моральную легитимность глобализации. Демократизация глобализации будет долгим, сложным и трудным процессом, который зачастую может идти вспять и потребует твердого американского лидерства. Однако Америка способна привнести необходимую моральную составляющую в свой подход к проблеме глобализации, приглушая доктринальные импульсы, делая на практике то, к чему она призывает, и помещая в центр внимания всеобщее благо.

Соединенным Штатам следует как в политической риторике, так и в практической политике преподносить глобализацию не как священное писание, а как возможность улучшить условия жизни людей. Это чуть смягчит нынешний излишне идеологизированный подход к глобализации. Стремление к открытости рынков и снижению торговых барьеров должно быть не самоцелью, а средством улучшения экономического климата в мире. «Свобода торговли» и «мобильность капитала» сохранят свою роль основополагающих принципов, но их нельзя без разбора навязывать всем странам без учета местных политических, экономических, социальных и других особенностей. Приглушение идеологии в пользу более индивидуализированного и дифференцированного подхода к глобализации продемонстрирует восприимчивость Америки к определенным нуждам других стран, в то же время внушая такую же восприимчивость лидерам американского бизнеса.

Сейчас Америка подрывает свои шансы на моральное лидерство, требуя от других того, от чего сама отказывается. Когда какие-либо правила оказываются экономически невыгодны или политически неудобны Америке, она их зачастую нарушает. Подобная непоследовательность усиливает подозрения к мотивациям Америки, делая ее господство еще менее терпимым, и укрепляет стремление других подобным образом нарушать системные правила. Принимая во внимание роль Америки как главного локомотива глобализации, некоторые послабления могут быть оправданы, но они должны быть четко ограничены и не быть своекорыстным лицемерием.

Поскольку глобализация – благо для Америки, она должна принять участие в смягчении ее отрицательных проявлений. Сегодня благополучие Америки зависит по большей части от того, как мир видит свое благо. Чем равнодушнее Америка относится к страданиям людей в мире, тем больше мир противится американскому лидерству. Поэтому Америка должна проявить готовность взять на себя известную долю расходов по улучшению условий в мире, не ожидая для себя немедленной отдачи[71]. И наконец, идя на односторонние, но хорошо просчитанные жертвы в интересах глобального блага, Америка может убедить мир, что у ее глобального доминирования доброкачественный характер, что она непосредственно занимается теми проявлениями неравенства, которые вызывают антиамериканизм.

Политическая притягательность контркредо в итоге зависит от того, как именно Америка осуществляет свое лидерство и в каком состоянии находится мировая экономика. Неустойчивость мировой экономики будет подпитывать сопротивление глобализации, поощрять введение новых барьеров на пути свободной торговли, усугублять социальные трудности бедных стран, наносить ущерб американскому политическому лидерству и глобальной привлекательности демократии.

Для Америки дилемма глобализации создает не только риск изоляции в философском плане, но и риск появления доктрины, способной вызвать подъем антиамериканизма в мире. В связи с этим американскому руководству важно понять, что в наш век всеобщего политического пробуждения и общей международной уязвимости к современным средствам массового разрушения безопасность зависит не только от военной мощи, но также и от преобладающего общественного мнения, от политического воплощения общественных страстей и от очагов фанатической ненависти.

Принимая во внимание важную роль в международных делах Соединенных Штатов и Европейского союза, тесное сотрудничество между ними в экономической и политической областях станет критически важным для решения вопроса о том, станет ли контркредо мощной политической силой. Серьезный конфликт между этими двумя экономическими гигантами, которые к тому же мировые центры демократии, создаст угрозу не только их экономикам. Он поставит под удар процесс осуществления справедливой, упорядоченной и развивающейся в демократическом русле глобализации.