1957

9 января. L’an de gr?ce ou de disgr?ce?[830]

Была я 6-го на концерте Yves Montand. Произвел он на меня сильное впечатление тонкостью, мастерством, вкусом. Есть у него одна песенка: жена вышла замуж за него по расчету и все время требует: «Donne-moi dе l’argent pour m’habiller, donne-moi des sous pour voyager»[831]. Он ее любит. Он идет в «Mont-dе-Pi?t? pour mettre son coeur au clou»[832]. Но т. к. он был мечтатель, сердце его оказалось легким, и он получил мало денег. Жена от него ушла. Разве можно жить с un homme sans coeur[833]! Замечательная песня «C’est ? l’aube» и «Le chemin des oliviers»[834].

У меня ощущение, что я уже давным-давно mis mon coeur au clou и получаю соответствующую благодарность.

А сердце хотя и отдано, но очень, очень болит.

Соня – я надеялась, что она мне немного заменит Аленушку, а она абсолютно нечестна и лжива и патологически ленива.

Лучше об этом не думать, не говорить. Разве можно воспитать детей без Бога? Из-за нее у меня сделался сердечный припадок в начале декабря и сильно повысилось кровяное давление. Пролежала три недели. Что делать, когда это князевская кровь?

Вчера получила письмо от Васи, брата. Его письма – моя единственная поддержка. Он пишет, что на днях проезжал Саша, едучи к своим из Женевы. «Он взял с собой твое письмо, чтобы показать Марине. Нужно сказать, что она единственная, у кого, как и у тебя, развито чувство тяготения к родным»[835].

Они обо мне думают, вспоминают. Это дружба, это люди.

Друзья у меня есть, настоящие, но своих здесь – их нету.

И нету у нас еще вот чего – своего дома, son chez soi[836], своего home’а[837]. Есть угол в квартире с правом на жилплощадь!! И это всё.

На Васином письме парижский штамп 2.I.57, ленинградский 6.I. Повестку на него получила 7-го. Вот это быстрота.

А веселое слово – дома –

Никому теперь не знакомо.

Все в чужое глядят окно.

Поэма без героя. Анна Ахматова[838].

23 февраля. Целую вечность не писала – работала, переводила. В июне я послала в Москву в Госиздат заявку на перевод новелл Пиранделло. Ответа не было. В начале сентября по просьбе Палладина послала вторую заявку, расширенную. Молчание. 31 декабря получаю договор!! На перевод четырех новелл, срок сдачи готовой работы 15 января! Только с пьяных глаз можно было предложить такой срок. Я написала, прося продлить срок, и принялась переводить. Автор трудный, неожиданно трудный. Я переводила в 26-м или 27-м году «Ciascuno a suo modo»[839] для Н.В. Петрова – пьеса написана совсем другим, гораздо более простым языком. К 10 февраля у меня были готовы две новеллы[840]. В это время вклинилась еще корректура моего перевода «Chroniques de ma vie» Стравинского. Издательство «Советский композитор» мечтает издать эти хроники, а я мечтаю еще сильнее, чем они, но разрешат ли? Когда Калужский из Музгиза заговорил в Москве с директором издательства, тот сказал: «С Стравинским надо повременить. Мы сейчас пытаемся реабилитировать Малера».

Кроме Стравинского вклинилась еще конференция кукольных театров, к которой меня очень любезно привлекли. Посмотрела два спектакля у Деммени, два у Королева. Деммени неталантлив как режиссер, цирк, ничего нового, и марионетки ходят гораздо хуже, чем у нас ходили. Королев бесконечно талантлив, и водят кукол у него блестяще. Смотрела там «И смех, и слезы, и любовь»[841]. Сделано блестяще, но не без поляковской пошлости. Есть эпизоды, которые надо бы изъять.

Конференция была 14 февраля. Говорил Деммени, Королев, Наталья Ильинична Смирнова, молодая театроведка, пишущая диссертацию о кукольных театрах[842]. Говорили о многом, но о главном – кукловождении – никто не сказал ни слова. Дрейден уговаривал меня выступить, приготовить доклад – но о чем? Пусть говорят кукольники сегодняшнего дня. Мне хотелось только сказать о том, что необходимо в Ленинградском Театральном музее[843] открыть отдел кукольного театра. Когда я вышла, мне стал аплодировать президиум, а затем и весь зал встал и, стоя, мне аплодировал.

А я невольно подумала: теперь, когда я не у дел, вы мне аплодируете, а когда мой театр был лучше ваших и негодяи вроде Браусевича и Шапиро из кожи вон лезли, чтобы загубить театр, никто пальцем не двинул. Ни Деммени, ни Дрейден, ни Брянцев…

20 марта. Сейчас молилась. И внезапно поняла огромную поступь истории. Люди живут, страдают, гибнут, происходят смуты, революции, но выше наших бед, утрат, горя существует страна, страны, плывущие по своему непреложному историческому фарватеру, не считаясь ни с чем, выполняют свою историческую миссию и сходят на нет, передавая накопленное наследнику своих духовных богатств. Я вдруг почувствовала эту громадную, живую, полнокровную силу, идущую надо мной, над нами, через нас, давя и дробя все, что попадает ей под ноги, но идущую верной дорогой к назначенной цели. И будущее воздаст должное кому надо, и Немезида существует.

И никакие глупости нашей директории не помешают, не свернут Россию с ее пути.

Господи, помилуй нас, да святится имя Твое.

Но страшно за Россию. Уж очень надорваны силы, люди умирают на ходу, пущенные «на износ».

7 апреля. «Для людей моего поколения “завтра” не может, к сожалению, быть бесконечным резервом… Мы спешим и, теряя жадность к впечатлениям жизни, приобретаем жадность к текущему времени… С возрастом многообразие интересов начинает сужаться, исчезают давние привычки, уводящие с главного, единственного теперь пути – обобщения и осмысления пройденного, пережитого». Н.Н. Качалов, статья в «Ленинградской правде» «Поэзия труда». 7 апреля 57-го года.

А я все никак не могу приняться сводить концы с концами. Происходит это отчасти оттого, что я не могу выработать в себе иммунитета к окружающей меня действительности. Пример: Галя в январе вышла замуж за Толю Лескова. Познакомились они еще тогда, когда он кончал Фрунзенское училище[844]. Еще тогда они решили пожениться. Он познакомился с ее анкетой и, как теперь говорят, смылся, исчез. Изредка встречались. Галя, по-видимому, тяжело переживала эту измену. Теперь, когда все реабилитированы, он сделал ей предложение на Новый год. Поженились, зарегистрировались. Была здесь Евгения Павловна.

Недели три тому назад он пришел ко мне поговорить о том, что он теперь прописан здесь, и ему очень неудобно, что у них в комнате за шкапом спит Катя Пашникова. По его мнению, она должна переехать ко мне. «У вас 26 метров на двоих, это все же больше, чем 13 на троих». В первую минуту это ?tes toi de l? que je m’y mette[845] меня потрясло. «Вы же знали, на что шли, – сказала я, – подавайте в суд». И тут же поняла, что суд присудит им всю комнату, а пока что Толя не претендует на те два метра, куда я могу поставить хоть свои чемоданы.

И он, со своей стороны, прав, и я более чем права, а податься некуда.

Теперь у меня не комната, а общежитие: Катя спит и живет на своей оттоманке, Соня на ночь раскладывает постель, я уединяюсь у своего письменного стола, не видя, что позади меня делается.

11 апреля. Вот они – чудовищные условия жизни, созданные советской властью, созданные презрением к обывателю, к человеку. Можно ли так жить? Нельзя. Вчера в газетах опубликован новый правительственный сюрприз. С 58-го года прекратят тиражи по займам на 20 – 25 лет! Банкроты злополучные! У бедной Ольги Андреевны на 15 000 облигаций. Ей 55 лет. Выброшены в навоз. Она ежегодно получала займов на полторы ставки. Следовательно, полтора месяца в году работала бесплатно[846].

В феврале было собрание в Союзе писателей, перевыборы; приезжал Сурков из Москвы, говорил о книге Дудинцева, хаял, осуждал прежние восторженные выступления – поворот вспять.

В «Nouvelles litteraires»[847] была статья о засорении французского языка иностранными словами: например, «только что пошло в ход выражение d?stalinisation, а теперь, пожалуй, появится скоро r?stalinisation», – пишет автор статьи.

У нас ресталинизация идет полным ходом.

В Милане, в «La Scala», постановка «Декабристов» была уже почти готова, но после венгерских событий ее сняли.

Главный художник в «La Scala» Николай Александрович Бенуа, сын Александра Николаевича. Юрий Александрович с ним виделся, когда был в Италии, потом переписывался… Теперь когда это наладится, как и наша жизнь?

Но больше всего меня расстроила за последнее время новая жестокость, жестокость исподтишка по отношению к юношеству.

У Сони есть приятель В., ему 18 лет. Он кончил школу, но в вуз не попал и работает пока лаборантом в школе с надеждой попасть в этом году. Его несколько раз вызывали в управление милиции на Дворцовой площади, присылали за ним милиционера и уговаривали сделаться осведомителем. Однажды он выходил оттуда в первом часу ночи и встретил идущего туда с милиционером Витю Ф., прекрасного юношу, возглавляющего комсомольскую организацию. Одного из мальчиков, Ив., по словам Сони, там избили, потому что он кричал и ругался. Затем извинились и просили объяснить синяк (или рану) тем, что он упал. Соня вначале мне подробно рассказывала, затем замолчала. Вероятно, просил товарищ.

Начинается старая подлая история с другого конца. Какая глубочайшая подлость и низость. Все эти кончающие десятилетку юноши, как Витя, должны все свои умственные силы сосредоточить на экзаменах, на учении, а тут появляются спруты со своими щупальцами. Будь они прокляты.

Неужели же, неужели Россия никогда не «воспрянет ото сна»?[848]

Газета сегодня полна хвалебных гимнов новому «предложению» Хрущева. Везде митинги, все в восторге. Вот до чего въелась во всех трусость, страх. Не поднимется ни одного голоса, чтобы высказать общее возмущение.

А вот то, что рассказала мне наша молочница, Софья Павловна: ее старший сын из Харьковской академии направлен в Германию, работает в лаборатории. Его двоюродный брат вернулся из Германии, где они встречались. И он говорит, что теперь поодиночке в отпуск не отправляют, а целой партией и с командиром, так как, когда ездили в одиночку, они часто исчезали бесследно, не доехав до границы. Их убивали милые наши сателлиты, немцы или поляки.

15 апреля. Хороший анекдот: сидят Никита (Хрущев) со своим приятелем и не могут придумать, как назвать новый заем. Приятель соскучился: «Никита, дай мне пятьдесят рублей, выпить хочется». Получил 50 рублей, пошел, выпил – мало. «Дай еще 50». Опять пропил: «Дай еще сто». Получил, пропил. Опять просит: «Дай еще полтораста». Никита не выдержал: «Да ведь это вымогательство!» – «Вот именно, – обрадовался приятель, – так и надо назвать новый заем! Вымогательство».

Завод «Светлана»[849], по слухам, подал заявление, что не подпишется на новый заем.

Какое банкротство нашего пресловутого «планового» хозяйства.

И, конечно, все подпишутся.

26 мая. Я в какой-то полной депрессии. Это мучительно. Мучительно жить во рву львином[850]. И чем больше делаешь, тем сильнее злоба. 18 мая заболел Петя. Т° сразу 39,5. Наташа была в Москве, куда уехала со своим парнишкой, по-видимому, людей посмотреть и себя показать, препоручив Петю Гале. Петя голодал, приходил просить хлеба и т. д. Когда он заболел, я вызвала доктора и две ночи ложилась спать в их комнате, целую ночь меняла ему рубашки, так как он сильно потел, грела чай, одним словом, делала все, что полагалось, вплоть до клизмы, после которой ему стало легче. 20-го утром у него было 37,8. Приехала Наташа одна, альфонс пожелал остаться у товарища, она была в разъяренном состоянии. Я посоветовала позвать доктора. «Никаких докторов, он уже здоров. А вас я не просила за Петей ухаживать, нечего соваться, куда не просят». И площадные ругательства. Не найдя каких-то своих туфель, она в кровь исцарапала Соне лицо и унесла ее берет и мой шелковый шарф, присланный Сашей.

Противно жить в чуждой среде, где тебя еще обкрадывают постоянно.

Надо выработать вокруг себя непроницаемую атмосферу.

С 19 апреля по 30-е я пробыла в доме отдыха в Сестрорецке. Нас было четверо в комнате. Самое приятное воспоминание о девушке лет 30 Инне Жодиной. Родители – крестьяне, отец был председателем колхоза, умер от рака. Осталась мать, две сестренки, а ей было лет 18. Пошла в техникум, работала на железной дороге, прошла все рабочие стадии, начиная со слесаря. Командировали в Москву в какой-то повышенный техникум. Живут они в Вологде. Подняла семью, младших сестер выдала замуж. Спрашиваю: «Ну, а вы?» – «Мне уж поздно». Рослая, хорошо сложенная, настоящий человек.

3 июня. Еленин день. И всегда в памяти, как наяву, солнечное утро, Дубки, Днепр, ландыши, жаворонки. Бедные теперешние дети, молодежь, у них нет таких воспоминаний.

Еще одна реабилитированная. Вчера у меня была Елизавета Антоновна Говорова, бывшая Люся Пшецлавская, арестованная в 1949 году. Пробыла она в Кемеровском лагере около 5 лет[851]. И вот за какие преступления:

1) любовь к импрессионистам, Пикассо и вообще к французскому искусству;

2) теософия – при обыске были найдены четыре книги по теософии;

3) порицание условий общежития 9-го ремесленного училища, где она преподавала рисование.

В этом общежитии царила полная распущенность, и на общем собрании Говорова говорила об этом и предложила сменить там весь служебный персонал.

На основании этих преступлений она была сослана по 58-й статье на 8 лет. Причем прокурор ее напутствовал такими словами: «Да вы не расстраивайтесь; десять месяцев вы уже просидели у нас в тюрьме, этап продлится месяца четыре, вам остается всего каких-нибудь семь лет лагеря!»

И тут-то вскрылось, кто же наклеветал. Реабилитированным за отсутствием состава преступления, улик и т. п. показывают их «дело» со всеми показаниями предателей и свидетелей, т. е. тех людей, которых вызывали и опрашивали.

Главным предателем оказалась Татьяна Федоровна Петрова, преподавательница пластических танцев, которая заодно посадила и своего мужа, по словам Говоровой, талантливого скульптора [от которого она хотела отделаться].

Она же дала Елизавете Антоновне те четыре книги по теософии, послужившие главной основой для обвинения.

А начала дело, списав заглавия этих книг и передав их следователю, хорошенькая Таня Воскресенская, над судьбой которой мы так сокрушались в свое время.

Она рассказывала Люсе, что познакомилась с одним следователем с совершенно золотыми волосами.

Когда Елизавету Антоновну вызвали на допрос и у следователя оказались золотые волосы, ей все стало ясно.

Вызывали четырех молодых людей из тех, которые бывали у Говоровых, продержали их в одиночном заключении несколько дней, запугивали их и затем устроили им очную ставку с Елизаветой Антоновной. Один из них, увидя ее, горько расплакался.

«Подтверди, что ты говорил на допросе. Ты говорил, что Говорова не советский человек?» – «Да, говорил», – ответил он, захлебываясь от слез. И еще в таком роде.

«Как же тебе не стыдно так лгать? – сказала Говорова. – Из чего же ты заключил, что я не советский человек?»

Вызывали покойную Веру [Леонтьевну], спрашивали, не известно ли ей отношение Говоровой к теософии. Та отрицала это, и, по словам Е.А., все ее показание было очень благородно.

10 июня. На меня словно родным пахнуло. 5 июня под вечер ко мне пришла первая жена так у нас называемого, маленького Васи Яковлева, Васиного сына. Накануне я получила письмо от брата, что Ольга собирается лететь в Ленинград на десять дней к своему старому деду Фролову. И вдруг она уже здесь. Очень красивая, женственная, простая и милая, она меня совсем очаровала. Рассказала о всех, о Васе, Саше, Феде, Ирине. Про Ирину я спросила: «Est-elle gentille?» – «Oh, оui, elle peut ?tre, elle est tant?t gentille, tant?t pas»[852]. Федя давно бел, как снег, и очень красив. У Саши прекрасный вид, Вася поправился.

Ленинград поразил ее своей красотой, но она нашла, что у нас все очень дорого и все плохо одеты. Еще бы!

В Париже живут хорошо. Она где-то служит, живет в Vexin[853], т. к. отец ее купил там домик, а сам с женой уехал на Мадагаскар работать.

На другой день мы смотрели с ней «Лебединое озеро» с очаровательной Моисеевой – Одеттой-Одиллией. У меня больно сжималось сердце, когда я замечала грусть на прелестном личике Ольги.

Почему Вася с ней разошелся? Брат не объяснял мне в письмах причины. Я Олю не спрашивала. Только когда она мне говорила о печальной жизни Ксении Опоннель и сказала: «Она не сумела создать себе новую семью, новую жизнь», – я спросила ее: «А вы?» – «Я не тороплюсь, – ответила она. – У меня дети».

Ольга вышла замуж за Васю 16 с половиной лет на Мартинике, где ее отец был директором обсерватории, а Вася там стоял с французским флотом, ушедшим от немцев. Брат мне писал об этом тогда же. Дочери ее уже 15 лет. И зовут девочку Еленой, а сына Васей, как у меня. Елена учится в школе в St. Germain en Laye, где жила в пансионе моя Аленушка. Бабушка Ольги, рожденная Коновницына, была классом моложе меня в Екатерининском институте.

Все соприкасается, оттого-то ее приезд так меня согрел. Европой пахнуло, там моя родня. Подлинная.

Сегодня я проводила Олю на самолет. Целуя ее на прощание, я пожелала ей bon voyage et beaucoup de bonheur[854].

Принесла ей букет ландышей. К вечеру они будут уже в Париже. Как микроскопична стала наша жестокая планета.

Провожала Олю ее тетка. Очень милая тонкая дама, с тем приятным интеллигентным лицом, какие встречались в хороших дворянских семьях. Глядя на улетающий самолет, мне так захотелось лететь туда же.

Перед приездом Ольги я написала брату, рискнула написать, что теперь, кажется, возможно нам повидаться. Объяснила Оле, как это делается… Выйдет ли что-нибудь? До боли хочется подышать свежим воздухом. Увидеть своих.

23 июня. Сегодня празднуют 250-летие Ленинграда[855]. Почему Ленинграда? Какая чушь.

Стихи Веры Инбер, той самой, что поила рыбьим жиром своего кота в блокаду и вытягивала у Натальи Васильевны Толстой всякие кружева, чулки и пр., платя за них размазней, и роскошно с шампанским встречала Новый год, когда вокруг больницы Эрисмана лежали штабеля трупов людей, умерших от голода.