Хрущев Никита Сергеевич

С Хрущевым я познакомился в 1935 году на Тушинском аэродроме, когда он – секретарь МК – приехал вместе со Сталиным, Ворошиловым и Косаревым на показ достижений авиаспортсменов Центрального Аэроклуба.

Хрущев был тогда популярен в Москве, вникал в детали московской жизни, старался проявить себя рачительным хозяином города, занимался с увлечением реконструкцией и строительством. Он пользовался тогда уважением москвичей.

После смерти Сталина, когда Берия и Маленков стали меня прижимать, не давать заданий и вести дело к ликвидации моего КБ, Хрущев тотчас за арестом Берия принял меня и очень ободрительно разговаривал. Обещал поддержку, сказал, что никто меня не тронет и чтобы я спокойно работал.

Он сказал, что ему известны попытки Берия и Маленкова скомпрометировать меня перед Сталиным. Он сказал также, что Сталин мне верил и если бы не это, то давно уже они меня убрали бы.

Я был тогда ему очень благодарен за то, что по моей просьбе в порядке исключения, – в то время в Москве строжайше запрещено было строить промышленные предприятия, – он разрешил построить для нашего конструкторского бюро замечательное здание. Попытки мои решить этот вопрос у Маленкова, бывшего до того Председателем Совета Министров СССР, успехом не увенчались.

И.В. Сталин, К.Е. Ворошилов, Н.С. Хрущев и А.С. Яковлев на показе достижений легкой авиации. Тушинский аэродром, 12 июля 1935 г.

Архив ОАО «ОКБ им. А.С.Яковлева».

Хрущев сам посоветовал, по какому существующему типовому проекту строить и дал указание Моссовету оказать всемерное содействие.

Однако, после двух-трех доброжелательных встреч, отношение его ко мне стало заметно меняться. То ли кто на меня наговаривал, то ли он распространял на меня свою неприязнь к Сталину.

Особенно отчетливо почувствовал я изменившееся ко мне отношение Хрущева в период организации совнархозов.

Дело в том, что когда вопрос о передаче серийных авиационных заводов в подчинение совнархозов обсуждался на коллегии нашего Министерства, многие высказывали сомнение в целесообразности передачи заводов местным совнархозам, а науку и конструкторские бюро оставить в ведении комитета по авиатехнике.

Хрущеву стало об этом известно и он поручил секретарю московского городского комитета партии, которым тогда была Екатерина Алексеевна Фурцева, провести с руководящими работниками Министерства авиационной промышленности, в том числе и с конструкторами, разъяснительную беседу.

Фурцева собрала нас у себя в МК на Старой площади и попросила высказаться по поводу предполагаемой реформы для доклада в ЦК нашего мнения.

Выступили немногие и спорить не стали, так как побоялись, ибо известно было, что вопрос Хрущевым предрешен.

Крайне осторожно и двусмысленно, то ли он «за» то ли «против», сказал несколько слов Туполев.

Когда же спросили мое мнение, то я сказал, что разъединять науку и производство неразумно и наша область техники больше чем какая-либо другая требует, чтобы руководство наукой и производством нераздельно было в одних руках.

Узнав об этом, Хрущев, считавший меня авиационным фаворитом Сталина, уже открыто не скрывал ко мне своей неприязни.

Чувствуя вокруг себя и своей работы ненормальную атмосферу, вызванную нескрываемым пренебрежением Хрущева, я решил попробовать поговорить с ним и рассеять создавшееся у него превратное мнение, навеянное, по-видимому, кем-то из близких к нему моих недоброжелателей.

Я почти не рассчитывал на встречу, но решил позвонить ему.

К моему великому удивлению вскоре прием состоялся, и я постарался доходчиво рассказать ему о своей работе в прошлом, настоящем и о планах на будущее.

Особенно, как мне показалось, произвела на него впечатление цифра построенных заводами за время войны и после нее самолетов моей конструкции.

– Да, – сказал Хрущев, – больше пятидесяти тысяч самолетов… Это не шутка… Цифра сама за себя говорит… Ну, ладно, работайте, работайте.

На этом мы расстались.

Однако и после этого разговора ничего не изменилось.

Наоборот, после одного из вскоре последовавших приемов по случаю Тушинского воздушного парада, на котором с успехом участвовали многие самолеты моей конструкции, Хрущев, похвалив Туполева, Микояна и некоторых других, не назвал только моей фамилии.

Сидевшая рядом с ним Фурцева подсказала ему и обо мне. Хрущев повернулся к ней и недовольным тоном громко, так что всем было слышно:

– Ну и Яковлев тоже. О Яковлеве разговор особый… – И высказался по моему адресу в незаслуженно пренебрежительном тоне. Это не прошло незамеченным моим недоброжелателями.

Вскоре министром Дементьевым на коллегии нашего Министерства предложено было обсудить вопрос о соответствии моем занимаемой должности генерального конструктора.

К чести товарищей, участников заседания, заместителей министра Лукина, Куприянова, Кобзарева, вопрос этот без особого обсуждения был признан неосновательным, и отвергнут.

Как потом мне рассказали, имелось в виду назначить на мое место… сына Хрущева – Сергея, незадолго до того окончившего Московский Авиационный Институт.

Придя к власти, – Хрущев, вначале заслужил популярность, особенно после реабилитации репрессированных Берией. Разумно высказывался о перспективах, о коллективности руководства. Но власть портила его не по дням, а по часам. На глазах у всех он превратился в самодура. Подхалимы позаботились о культе его личности.

Хрущев – человек малообразованный, но очень хитрый от природы и деятельный.

Он считал себя оратором и вожаком масс и был искренне убежден в своем высоком призвании вождя партии и государства и уверен в том, что роль преемника Сталина ему по плечу.

Он ложно маскировался под мужичка-простачка и этим усыпил своих конкурентов Берия и Маленкова, не видевших в нем опасного соперника. На самом деле он оказался интриганом и лицемером высшей степени. В очень короткий срок он обвел вокруг пальца обоих прожженных политиканов-авантюристов.

Избавившись при единодушной поддержке партии и одобрения всего народа от Берия, – сначала Хрущев уговорил Маленкова, который сразу после смерти Сталина был одновременно первым секретарем ЦК и Председателем Совета Министров, – разделить функции партийного и государственного руководства, оставив себе Совет Министров, а ему – Хрущеву – быть первым секретарем ЦК.

Затем, через короткий промежуток времени Маленков, как мавр, – сделавший свое дело и ставший только помехой, – под давлением Хрущева, вынужден был письменно отказаться от занимаемой должности.

Председателем Совета Министров Хрущев выдвинул Булганина, которого вскоре, также для достижения заранее намеченной для себя цели, устранил с дороги как некомпетентного, хотя я лично слышал как на сессии Верховного Совета он дал Булганину отличную деловую характеристику.

Расчищая себе путь, Хрущев сфабриковал так называемую «антипартийную группировку», расправа с которой дала ему возможность избавиться от опасных для него деятелей сталинских времен, в числе которых наиболее авторитетным и критически к нему настроенным был Молотов.

Вопреки недавним своим разглагольствованиям о несовместимости соединения в одном лице должности руководителя партийного и государственного аппарата, – Хрущев стал теперь доказывать совершенно противоположное, и добился должности Председателя Совета Министров, одновременно оставшись первым секретарем ЦК.

После этого, он почувствовал себя полновластным хозяином земли советской и в полную силу развернул свои таланты.

Не скоро еще все поняли, чего можно ожидать от этого человека, хотя уже первые свои шаги в качестве вождя, постепенно все более и более нарушал принцип коллективного руководства, он ознаменовал целым рядом непростительных ошибок. Ему все сходило с рук.

Почему-то его считали инициатором и героем мероприятий партии по восстановлению законности и реабилитации невинно пострадавших в годы «бериевщины» хотя в период пребывания на посту секретаря ЦК Украины множество невинных людей пострадали по инициативе Хрущева. На ошибки его и на загибы пока смотрели снисходительно.

Несмотря на избыток энергии, инициативы и организаторский зуд, у Хрущева никогда не хватало пороха довести начатое до конца.

В начальный период хрущевского руководства, – я, не зная его еще достаточно близко, обратился к нему с просьбой о решении некоторых вопросов, в частности об отставании нашем в области авиаприборостроения. Хрущев загорелся, предложил подготовиться для доклада на Президиуме ЦК, обещая, как он выразился, устроить «кому следует большой скандал».

Я подготовился, доложил, но Хрущев уже успел потерять к этому всякий интерес, «скандала» никакого не устроил, дело с мертвой точки не сдвинулось, а я нажил себе врагов.

Хрущев по природе своей не созидатель, а скорее – разрушитель.

Одним из явных признаков невежества Хрущева является разорение и полная перестройка рабочего кабинета Сталина, его квартиры в Кремле и дачи в Кунцеве, на которой Сталин провел последние годы своей жизни. Это вандализм, непростительный и объясняемый только звериной ненавистью Хрущева к Сталину.

Как-то, ожидая приема у Хрущева, который пожелал кабинет свой разместить здесь же, на месте разрушенного сталинского, мы с конструктором Микояном пробовали установить: где, что было при Сталине, но, несмотря на все усилия, не смогли этого сделать, – так все было перекроено и безвкусно отделано.

Было очень обидно, что злая воля невежественного человека, одержимого злобным желанием стереть всякую память о Сталине, лишила потомство такой важной исторической реликвии.

Можно ли спорить о том, что именно здесь, после смерти Ленина и находился штаб мировой революции, что именно здесь закладывались великие победа народа, партии в деле строительства социализма нашей Родины.

Разорение служебного кабинета Сталина – преступное деяние Хрущева, – с каждым годом отдаляющим нас от смерти Сталина, будет выглядеть все более и более кощунственным.

Между прочим, именно здесь, в этом кабинете, я впервые услышал от Сталина довольно нелестную оценку Хрущева.

Хрущев любил бывать на людях, но он был слишком поглощен собой, чтобы разделять чувства других и в этом состояло его непостоянство в отношении к людям, которые быстро утрачивали для него всякий интерес.

Он был вероломен по натуре, и никто никогда не был уверен, что он в любую минуту сменит милость на недоброжелательство и даже преследование (Фурцева, Жуков, Конев).

В складе ума его много недостатков и, главное, ум его не был приспособлен для той роли, которую приходилось с таким азартом играть в партии и государстве.

Ему, как он считал себя, реформатору, революционеру, полновластному хозяину второго в мире государства приходилось напрягаться до крайности пока он, не потерпел полного крушения. Он имел очень возвышенное представление о своей роли и правильности всех проводимых им мероприятий и при лучших, может быть, намерениях, своей реформаторской деятельности, вероломством и непостоянством отношения к людям, заслужил ненависть большинства окружавших его людей.

Его деятельность страдала от слишком большой его живости ума, от практически ничем не ограниченной власти, необузданности характера и сумасбродства.

Склоняя и спрягая при каждом удобном и неудобном случае вред последствий культа личности Сталина, он при помощи некоторых льстецов и подхалимов довел свой собственный культ личности до абсурдных пределов. В конце 50-х начале 60-х годов не было почти ни одной газеты или журнала без его фотографии по случаю и без всякого случая, в компании с кем-нибудь или одного.

Его поучения по любому поводу, его «ценные» указания по вопросам, о которых он большей частью не имел никакого представления, вызывали к нему ироническое настроение в народе.

Его многословные, длившиеся часами речи по заранее заготовленным текстам-шпаргалкам, составлялись специально организованным штабом борзописцев, строчивших не покладая рук для него выступления. Эти, пустые по содержанию, надоевшие всем речи в газетах, никто уже не читал, – они вызывали насмешку.

Его самореклама превзошла все границы допустимого.

Хрущев был очень тщеславен. Достаточно вспомнить, что за десять последних лет он был дважды награжден Золотой Звездой Героя Соцтруда и Звездой Героя Советского Союза. Причем, «достижения», которые были оценены этой высокой наградой, после его удаления почти все пришлось с неподдающимся ущербом для партии, государства и коммунистического движения вообще, аннулировать и вернуть к исходному положению. Не лишне вспомнить, что Сталин, под руководством которого партия построила социализм в нашей стране и под руководством которого страна одержала победу в войне против фашизма, был награжден за 30 лет своей работы одной Звездой Героя Социалистического Труда и одной Звездой Героя Советского Союза.

Под конец правления Хрущева нельзя было без внутреннего протеста смотреть на все, что он делал. Решительно он придумывал все возможное, чтобы заслужить всеобщую ненависть. По-видимому, иногда он отдавал себе отчет в том какое впечатление производили его реформаторские мероприятия на специалистов и знающих людей, но создавалось впечатление, что это служило для него поводом, чтобы упорствовать в принимаемом решении.

Последнее время он чувствовал себя как бы артистом на сцене и очень заботился о производимом им на людей впечатлении. Мне это особенно запомнилось на ХХП съезде партии.

Управляя государством, он чувствовал себя одновременно и режиссером и главным действующим лицом создаваемого им спектакля. Он был неспособен элементарно разобраться в многочисленных вопросах, решать которые он брался неловкой и чересчур смелой рукой.

Он требовал от всех безропотного и немедленного повиновения во всем. Покорность и быстрота, с какой подчиненные отвечали его желаниям, самым необдуманным и бессмысленным, приводили его к еще большей необдуманности и бессмыслице.

Хрущев был человеком малограмотным. Ни одного своего выступления заранее ему составленного, он не мог прочитать без многочисленных оговорок и, так сказать, опечаток читаемого.

Произносить такие слова как коммунизм, социализм или принцип ему было не под силу, – он говорил: «коммунизьм», «социализьм» и «прынцып».

Он любил отступать от читаемого текста. Его импровизации были столь же безграмотны, сколь и нетактичны и не достойны высокой трибуны, с которой ему приходилось выступать, и часто граничили с явным неуважением к аудитории и отдельным людям.

Мне запомнился следующий, очень характерный эпизод. В зале заседаний Верховного Совета на трибуне Хрущев.

Сперва он читал по заготовленному тексту с обычными для него запинками и затруднениями при произнесении таких слов как индустриализация, интенсификация, рационализация и т. п. Затем он, прервав чтение, перешел к импровизации и своим зычным голосом стал распространяться о приоритете химии над металлургией, упрекнув Косыгина, который тогда был председателем Госплана, в непонимании вопроса, в недооценке одной отрасли и переоценке другой.

Или другое высказывание в том же зале. Хрущев, выдвигая на должность первого заместителя председателя Совета Министров некоего Кузьмина и характеризуя его, заявил, насколько помню так: «А чем он не подходит, вот Булганина назначили председателем и ничего, – и этот будет работать заместителем, – чем он хуже Булганина?» Как известно, этот Кузьмин оказался полным ничтожеством и за провал в работе был уволен.

Он стал говорить также о расточительстве и о пользе экономии в народном хозяйстве. За расточительство обрушился на Моссовет за чересчур «роскошное» освещение на участке Минского шоссе от Москвы до Кунцево, где осветительные мачты установили по обеим сторонам шоссе. Он, потрясая засученными рукавами, пустился в объяснение, что лишняя электроэнергия это транжирство угля. «А вы знаете, как шахтеру дается «уголек»?» – воздевая руки и потрясая ими, паясничал он перед переполненным залом.

В результате, через неделю освещение осталось лишь с одной стороны, а количество столбов было сокращено вдвое. С тех пор на этом шоссе по вечерам и ночью царит полутьма.

Непоследовательность была основным в образе и действиях Хрущева. Он с яростью и невероятной энергией старался вытравить все, что было сделано под руководством Сталина. Он нанес огромный вред народному хозяйству, учредив институт Совнархозов. Он ввел невероятную путаницу, разделив местные партийные и советские органы – на городские и сельские. Неизвестно почему, считая себя специалистом сельского хозяйства, он и в этой области дилетантскими мероприятиями нанес огромный ущерб.

Общее собрание Академии наук забаллотировало кандидатуру одного сомнительного ученого в области сельского хозяйства, рекомендованную самим Хрущевым в академики. Хрущев взбеленился. Обрушился с нападками на Академию наук, на непокорных ученых и на существующие в Академии порядки.

Стал допытываться, кто их устанавливал и вообще откуда и для чего появилось это учреждение. Когда же узнал, что Российская Академия наук учреждена по инициативе императрицы Екатерины II, то стал выражать сомнение в целесообразности существования Академии в наших условиях, считая, что ее надо разогнать, а специализированные институты передать в ведение отраслевых ведомств и совнархозов.

К счастью он не успел этого сделать.

По вопросам международных отношений мне пришлось слышать следующее его высказывание на одном из многолюдных собраний в Большом Кремлевском дворце.

Он сказал примерно так: «Вот Молотов разводил нам здесь черную магию насчет сложности международных отношений и дипломатии, а мы – не дипломаты – и справляемся без Молотова с этим делом не хуже дипломатов».

Вот только два примера деятельности Хрущева в этой области. В мае 1960 года в Париже была организована де Голлем встреча на высшем уровне в составе: де Голль, Эйзенхауэр и Хрущев. Уже явившись в Париж, Хрущев неожиданно поставил условием своего участия в переговорах – требование, чтобы Эйзенхауэр публично извинился перед ним за полет сбитого нашей противовоздушной обороной американского разведывательного самолета «Локхид» в небе над Уралом. Эйзенхауэр отказался. Встреча по вине Хрущева не состоялась.

Де Голль принял это за личное оскорбление, и Хрущев вынужден был ни с чем вернуться в Москву.

А Де Голль круто повернул курс на сближение с ФРГ и тут же начался его политический флирт с Аденауэром – злейшим врагом Советского Союза.

Отношения наши с Францией были надолго испорчены.

Второй пример: во время поездки по США.

Хрущев выступал на сессии Организации Объединенных Наций. Выступление его ожидалось с большим интересом. Зал был набит до отказа.

Выступая, Хрущев допустил в своих словах бестактные выражения, вызвавшие бурную реакцию присутствовавших. Поднялся невообразимый шум. Звонки председательствовавшего не помогали. Тогда Никита соригинальничал, – снял свой ботинок и стал стучать им по трибуне.

Этот хулиганский поступок обошелся нашему представительству в ООН суммой 15000 долларов штрафа.

В 1961 году летом, после Тушинского воздушного парада на загородной даче в дер. Колчуга, состоялся обед.

Стол был сервирован на лужайке под открытым небом.

После многочисленных заранее подготовленных тостов за летчиков, конструкторов, рабочих авиапромышленности и т. д. был и такой оригинальный экспромт, произнесенный Хрущевым.

– Вот, говорил Никита, – были у нас три «М – масло, мясо, молоко. Поручили мы руководить этими тремя «М» – Анастасу. Он взялся за дело и скоро привел все три «М» к одному знаменателю. Мяса, масла, молока у нас не стало, а осталось вместо этих трех «М»– одно – Микоян. Я поднимаю тост за это одно «М».

Любопытно, – что больше всех смеялся этому «остроумному» анекдоту сам А.И. Микоян.

В силу того, что Хрущев был невеждой, ему все казалось просто и, поэтому, он без всякого стеснения брался поучать даже самых крупных специалистов и авторитетов данной области по любым вопросам, Не было положительно ни одной стороны нашей действительности того времени, к которой он не приложил бы свою руку.

Промышленность, наука, искусство, литература, политика, дипломатия, – везде он пытался проводить реформы, поучать, что надо и что не надо и как надо.

Особенно непоправимый уже, к сожалению, вред нанес он Москве своей деятельностью в области градостроительства и архитектуры.

По его инициативе сооружен у западной стороны Кремля плавательный бассейн с постоянным и безобразным облаком пара в центре города, а с востока, подавившего Кремль своей громадой здания – гостиницы «Россия».

Как будто не было другого места для этих бессмысленных сооружений и без того перегруженного здесь центра города, вместо того, чтобы на их месте создать парк, украсивший и Кремль и вообще Москву.

Да и Дворец съездов не обязательно было втискивать в Кремль. В любом другом месте он стал бы украшением, а Кремлю никак не созвучен.

Не могу не вспомнить следующего эпизода, имеющего касательство лично ко мне.

Осень 1960 года. На одном из аэродромов демонстрировались новые самолеты разных конструкторов. У каждой группы машин под тентом стояли накрытый зеленым сукном столик и два стула: один – для Н.С. Хрущева, другой – для конструктора, – на случай, если потребуются какие-либо разъяснения.

Хрущев и сопровождавшие его лица – члены ЦК, министры, маршалы, генералы – переходили от самолета к самолету, затем, спасаясь от палящего солнца под тентом, слушали объяснения.

Докладывали офицеры полигона по специальности.

Когда дошла очередь до «Яков» и Хрущев уселся за столиком, я сел рядом. Доклады по всем трем нашим самолетам прошли гладко, почти без замечаний, и машины получили положительную оценку.

Я ответил на заданные вопросы и уже вздохнул с облегчением, ожидая, когда перейдут к следующей группе – самолетам Туполева. Однако Хрущев уходить не собирался и, помолчав немного, обратился ко мне с неожиданным вопросом:

– Вы кто, конструктор или писатель, зачем книжки пишете? На такой странный вопрос я решил не отвечать и подождал, что будет дальше.

– В кино участвуете, с кинорежиссерами дело имеете, – продолжал он.

Я молчу.

– И с пионерами связались. Что у вас с ними общего? Внуки у вас есть? Вот внуки будут, и занимайтесь со своими внуками…

Молчу и оглядываюсь на присутствующих при этом нелепом допросе. Чувствуется общая неловкость, большинство смотрят в землю.

А Хрущев продолжает:

– Вы конструктор и занимайтесь конструкциями. Для книг есть писатели, пусть они и пишут. А ваше дело – конструкции…

– Вот если я буду заниматься не своим делом, что из этого получится? – задал следующий вопрос Хрущев и тут же сам на него ответил: – Меня снимут с работы.

Тогда мне было не по себе, особенно потому, что описанная сцена разыгралась в присутствии трех десятков людей.

Удивительно, как можно осуждать человека за то, что он пишет книги! Имел он в виду, наверное, мою книгу «Рассказы авиаконструктора». По тону его вопроса я понял, что он ее и не читал. Книги я пишу за счет своего отдыха и ни перед кем в этой своей «слабости» отчитываться не обязан.

Насчет «кинорежиссеров».

Когда делали фильм «Нормандия-Неман», из Министерства культуры попросили меня принять режиссера картины и сценариста писателя Константина Симонова. Встретился я с ними. Просили они о содействии при съемках полетов французских летчиков на «Яках» во время Отечественной войны. Я дал необходимые распоряжения.

А теперь относительно пионеров.

Позвонил мне как-то один из секретарей ЦК комсомола с просьбой открыть в воскресенье выставку детского технического творчества в Политехническом музее. Я начал отказываться, но… «вы сами в прошлом авиамоделист…», «вас ребята знают»… «мы советовались в ЦК, рекомендовали вас»… «это партийное поручение»… Я согласился, приехал, выставка оказалась интересной, собралась масса ребят, выступил перед ними.

Все рассказанное кажется нелепым, как-то даже и не верится, что это было на самом деле. Однако что было, то было.

От одного из присутствовавших при описываемом ниже эпизоде, мне стало известно, что 16 октября 1941 года в кабинет к Сталину вошел Хрущев и, проявляя показную заботу о безопасности вождя, заявил Сталину, что ему нужно выехать из Москвы, так как по верным сведениям Хрущева, немцы через два часа уже могут быть в Москве. Сталин ничего не ответил по существу хрущевского предложения, а предложил пройти ему в приемную, изучить обстановку по имеющейся там карте и обещал его вызвать вновь.

Хрущев пошел в приемную, посмотрел на карту, хотя ему и так было известно положение на фронте, и сидел, ждал вызова Сталина. Сталин вызвал его только через 3 часа и, когда Хрущев вошел в кабинет, сурово сказал ему:

– Вы пророчили, что немцы будут здесь через два часа, – где ваши немцы?

И добавил:

– За распространение панических слухов полагается расстрел.

Вообще лично у меня создалось такое впечатление, что Сталин относился к Хрущеву полуиронически, а иногда даже смотрел на него как на шута горохового, но послушного и угодливого исполнителя.

Хрущев настойчиво и последовательно после смерти Сталина мстил ему мелко и злобно.

Он до такой степени ненавидел Сталина, что не удовольствовался кощунством над прахом последнего, но он не менее кощунственно переименовал город бессмертной славы советского народа – Сталинград.

Имя Сталина длительное время упоминалось и высмеивалось Хрущевым в связи с какими-нибудь ошибками не только прошлого, но, как ни странно, даже настоящего. «Культ личности» стал удобной ширмой для того, кто свои собственные, сегодняшние ошибки пытался свалить на Сталина.

Однако очень показательно, что еще при жизни Хрущева, когда он был в расцвете своего могущества и культ его достиг апогея, как признак неуважения к нему, в народе ходило множество анекдотов самого различного свойства и во всех анекдотах Хрущев, как правило, высмеивался.

После освобождения от должности и особенно после смерти, о Хрущеве и близких ему людях совершенно забыли, как будто бы их и не было.

О Сталине же ни при его жизни, ни после смерти, никогда не приходилось мне слышать ни одного анекдота, И если объяснить это тем, что при жизни Сталина за анекдот о нем можно было жестоко поплатиться, – то лучшим доказательством уважения к памяти этого человека является то, что и после смерти, если его и критиковали, но нигде и никогда не осмеивали, Хрущев сделал все возможное для того, чтобы развалить государственную дисциплину.

Он решил, что лично обласкав и облагодетельствовав, будучи на курорте в Сочи, какого-то жулика, он этим своим показным поступком сразу перевоспитал уголовный мир. По его указанию множество уголовников-рецидивистов было выпущено из лагерей и тюрем, которые принесли большие неприятности населению страны и огромные трудности милиции, долго еще после этого расхлебывавшей «гуманный» порыв Хрущева.

На площади Свердлова, на глазах у любопытных прохожих, с милицейским жезлом в руках он учил орудовцев тому, как нужно регулировать уличное движение на московских улицах.

Он уже взялся было за ликвидацию паспортной системы в стране. Он считал, что паспорт – наследие царского режима, механически перенесенное Сталиным в наше социалистическое сегодня, и что только трудовая книжка отражает истинное лицо советского человека.

Он – человек, имевший весьма поверхностное представление о грамматике родного языка – ведь даже резолюции свои он не мог писать без орфографических ошибок, – поощряемый псевдоучеными филологами, решил, что русский язык нуждается в реформе – в упрощении.

Он провел и денежную реформу-, которую народ долго ему не простит.

Он ликвидировал выплату процентов и выигрышей по государственным займам, вызвав этим актом дополнительную неприязнь населения.

Он, наконец, последние годы со всей своей многочисленной семьей и целой командой подхалимствующих журналистов, возглавляемых зятем Хрущева неким Аджубеем, за государственный счет на специальном пароходе путешествовал вокруг Европы по разным странам, упиваясь встречами с королями и президентами.

О нравственном облике и цинизме Хрущева говорит следующий весьма красочный эпизод:

Как-то мы с конструктором Микояном разговорились о предстоящем летнем отпускном сезоне. Куда бы поехать подальше, чтобы отдохнуть как следует, чтобы оторваться от московских телефонных звонков, деловых встреч и разговоров. Я вспомнил, как старик Туполев рассказывал о своих довоенных поездках с женой в отпуск за границу, то ли в Италию, то ли на южный берег Франции.

– Вот бы и нам также съездить, – полушутливо сказал я и тут же заметил, – да разве сейчас пустят, сейчас время не такое.

– А что, – возразил Микоян, – на днях я буду у Хрущева и поговорю с ним на эту тему.

– Хорошо бы, – говорю я.

Через несколько дней при встрече с Микояном спрашиваю: – Ну как, говорил с Хрущевым?

– Как же, говорил.

– Ну и как?

– А вот как.

Хрущев сказал, – чудаки вы с Яковлевым. Выдумали на южный берег Франции. Ницца вам нужна. А вы поезжайте в Сочи, там на пляже такой товар, что и в Ницце не найти. Да и дешевле – валюты тратить не придется.

Сперва я не поверил, подумал Артем Иванович шутит, но он сказал, что привел подлинные слова Хрущева, После мы часто вспоминали этот эпизод и подшучивали друг над другом, – ну как, поедем в Сочи на пляж товар посмотреть?

Как я уже говорил, после устранения Берия и Маленкова, Хрущев относился ко мне не враждебно.

Но со временем отношение его становилось все прохладнее и прохладнее и, наконец, стало явно недоброжелательным. Я ломал голову, пытаясь найти этому причину, и никак не мог додуматься.

Но вот однажды в гостях у меня были Екатерина Алексеевна Фурцева с мужем, Николаем Павловичем Фирюбиным. Оба они очень милые люди, относились ко мне с большой симпатией, и Фурцева рассказала следующее.

– Я часто бываю у Хрущевых в домашней обстановке. Сергей – старший сын Хрущева – по окончании Московского авиационного института, назначенный в одно из ракетных конструкторских бюро, также там бывал со своим шефом. И вот я заметила, что каждый раз они высказывали Никите Сергеевичу про вас какую-нибудь гадость. Я обратила внимание также на то, что эти высказывания выслушивались с большим интересом.

Через некоторое время после этого разговора с Фурцевой я узнал, что под меня подбираются ключи к освобождению от должности генерального конструктора, руководителя ОКБ. Преемником моим намечался Сергей Хрущев.

Таким образом, стало ясно, что люди при личных встречах внешне исключительно любезные и доброжелательные, за моей спиной хулили меня, чтобы проложить дорогу карьере сына Хрущева.

Это мероприятие по устранению меня от руководства, созданного мной еще в конце 20-х годов конструкторского коллектива, осуществить не удалось по причине отстранения самого Никиты Хрущева.

Слава богу, смелые и честные люди в партии вовремя пресекли вредную деятельность зарвавшегося самодура.