Реактивная революция

Во время войны все силы авиационной промышленности были направлены на количественный выпуск боевых самолетов.

Но вот война закончилась нашей победой.

Программа выпуска самолетов была резко сокращена, и я поставил перед наркомом Шахуриным вопрос об использовании освободившихся мощностей серийных заводов для помощи опытно-конструкторским и научно-исследовательским организациям при решении задачи создания и организации производства реактивных самолетов. Вопрос этот ставил я неоднократно и каждый раз в ответ:

– Получим указание ЦК, – тогда и займемся этим делом. А тем временем вместо самолетов заводы, чтобы занять рабочих, стали штамповать алюминиевую посуду: тарелки, бидоны, кастрюли и тому подобное.

Возникали опасения, как бы и теперь не повторились ошибки и просчеты, допущенные в прошлом, как бы бездеятельность и потерн времени в ожидании команды не привели к серьезному отставанию авиации.

По этому вопросу в начале сентября 1945 года, отметив, что, если не принять немедленных мер, мы отстанем от Запада по реактивной авиации, я написал два письма одинакового содержания – Сталину и нашему шефу Маленкову.

Через пару дней вызывает меня Шахурин, у него в кабинете за столом сидят все его заместители во главе с Дементьевым. Не приглашая сесть, Шахурин обратился ко мне:

– Товарищ Маленков прочитал ваше письмо и поручил передать, что когда будет нужно, получим необходимые указания ЦК – ясно?

– Он думает, что умнее всех и хочет за счет серийных заводов на чужом горбу в рай въехать, – подал реплику Дементьев.

– Возможно, что я и не умнее всех, но дальше ждать невозможно, – ответил я.

– Ну это ваше дело, – ответил Шахурин.

Не сказав больше ни слова, я повернулся и ушел.

А от Сталина, который был в отпуске – пока ни слуху, ни духу. Я был очень расстроен.

17 декабря 1945 года Сталин вернулся с Кавказа из отпуска и вечером 19 декабря вызвал нас с наркомом к себе.

Настроение у Сталина было хорошее, выглядел он бодрым, свежим и помолодевшим. Он поинтересовался, как идут дела в Наркомате, чем занимаются заводы. Все это было очень добродушно и, я бы сказал, доброжелательно. Потом он вынул из кармана какую-то много раз сложенную бумажку, развернул ее и обратился ко мне:

– Вот письмо, которое я получил от вас перед отпуском, об угрозе отставания нашей авиации и об отношении к этому вопросу в Наркомате. Как обстоит дело с этим теперь, что изменилось за это время? Соответствует ли написанное вами сегодняшнему положению?

Я был очень удивлен, никак не предполагая, что моя записка сохранилась, что Сталин не забыл о ней, а наоборот, по-видимому, во время отпуска думал о затронутых вопросах и вызвал нас для разговора по этому поводу.

А нарком тем более не подозревал, что письмо, с которым его ознакомил Маленков, было мной послано и Сталину.

– Так как же, – спросил Сталин, – соответствует ли ваша записка настоящему положению дела?

– Ничего не изменилось, товарищ Сталин. Я думаю, что соответствует.

– А я думаю, что не соответствует. Я думаю, что положение гораздо хуже, чем вы пишете в записке, и только ограниченные, недальновидные люди могут этого не видеть, – сказал он, в упор глядя на наркома. – Я думаю, что мы уже отстали и сейчас надо принимать срочные меры к тому, чтобы ликвидировать это отставание. Побыстрее подготовьте ваши предложения и пришлите в ЦК.

На этом разговор окончился.

На другой день нарком собрал нас, опытников, для рассмотрения подготовленных нами предложений.

Однако с самого же начала рассмотрения проекта наркому не понравились довольно резкие, самокритичные, но объективные формулировки, характеризующие состояние нашего опытного строительства и научных исследований в области авиации на сегодняшний день. Слово за слово, спор с наркомом принял резкий и неприязненный характер.

При дальнейшем чтении проекта все, даже самые безобидные мысли и предложения вызывали у наркома раздражение. В конце концов, он предложил нам коренным образом переработать проект доклада правительству и решений.

На другой день конструкторы собрались у меня. Мы вновь пересмотрели проект и внесли в него некоторые смягчающие изменения, и после перепечатки я доложил наркому, что мы готовы ему доложить переработанный проект. Однако он не счел необходимым собираться в таком «широком» составе и отказался принять нас, сказав, что вызовет меня с проектом, когда у него будет время.

А буквально через два-три дня нас вновь вызвал Сталин.

У него уже сидел Маленков и о чем-то докладывал.

Сталин молча ходил по кабинету озабоченный, не в духе и сразу обратился к Шахурину.

– Мероприятия по отставанию готовы?

– Нет, товарищ Сталин, Этот материал не готов, над ним еще работают. Но мы подготовили проект постановления по развертыванию у нас серийного производства реактивных самолетов, – сказал Шахурин, и, вынув из портфеля красную папочку, передал ее Сталину.

Пока Сталин перелистывал документ, Шахурин продолжал:

– В этом проекте предусмотрено поручить конструктору Мясищеву изготовить чертежи трофейного немецкого реактивного истребителя «Мессершмитт-262» и запустить в серийное производство на Саратовском заводе. Мы советовались, – кивнул он на Маленкова, – и считаем, что это будет самым коротким и верным способом к освоению у нас реактивной техники.

– Вы предлагаете копировать «Мессершмитт», – резюмировал Сталин, дочитав проект до конца, и обратился ко мне:

– Почему нет вашей визы?

– Товарищ Сталин, я этого документа не видел.

– Как так, разве это вас не касается?

– Конечно касается, но, зная мое отрицательное отношение к «Мессершмитту», проект готовился без моего участия.

– Как же так? – удивился Сталин.

– Да ведь это вопрос серийного производства, – уже нервничая, вступился Маленков.

– Ну, а сущность-то дела вам знакома, вы знаете самолет? – не ответив Маленкову, опять обратился ко мне Сталин.

– Товарищ Сталин, и существо дела, и самолет мне хорошо знакомы, именно поэтому я выступаю решительно против предложения товарищей Шахурина и Маленкова. Запускать в серийное производство «Мессершмитт-262» было бы большой ошибкой.

– Почему?

– Потому что это плохой, сделанный наспех самолет, сложный в управлении и неустойчивый, подтверждением чего является ряд катастроф с этим самолетом в Германии. Если он поступит у нас на вооружение, то отпугнет наших летчиков от реактивной авиации, поскольку они быстро убедятся на собственном опыте, что это самолет опасный и обладает плохими взлетно-посадочными свойствами. И наконец… если будем копировать «Мессершмитт», то все внимание и ресурсы будут мобилизованы на эту машину, и мы нанесем большой ущерб нашему движению вперед в работе над отечественными реактивными самолетами.

Я выступил против копирования немецких самолетов, так как считал их конструкции сырыми и во многом неудачными. В тот момент у немцев были реактивные двигатели удачнее наших, а вот самолеты не получались.

– Понятно, что же вы предлагаете, у вас есть другое предложение?

– Да, товарищ Сталин, у меня есть предложение: все усилия Наркомата бросить на ускорение работ по нашим отечественным конструкциям.

– А как у наших конструкторов идут дела по реактивным самолетам?

– Дела идут успешно, скоро будем летать, только не нужно ослаблять внимание к нашим работам. Артем Микоян работает над двухмоторным истребителем МиГ-9, мы построили одномоторный истребитель Як-15.

– Когда летать будете?

– Як-15 уже на аэродроме, делал пробежки и подлеты. Теперь отправим его в ЦАГИ, продуем в натурной аэродинамической трубе и после этого будем летать. Микоян тоже обещает вылететь весной.

– А чем наши машины лучше немецких?

– Наши будут легче по весу, проще в управлении, лучше по летным качествам, надежнее и гораздо быстрее могут быть освоены серийным производством.

– А если подведете?

– Не подведем, скоро увидите.

– Если не подведете, пустим ваши машины на Тушинском параде, – сказал Сталин и, швырнув на стол Шахурину красную папку, сказал со злобой:

– Одно дело использовать немецкие двигатели, пока наши подоспеют, а копировать «Мессершмитт» это значит плестись в хвосте с опозданием на несколько лет. Вам было поручено подготовить мероприятия по ликвидации отставания, а вы предлагаете еще больше его углубить, – с негодованием сказал Сталин.

Маленков перетрусил, он стал неуверенно мямлить о том, что, де это не окончательный проект, а только прикидка.

Сталин и слушать не хотел никаких объяснений, он решительно отверг предложение Шахурина и раздраженный, так и не успокоившись, нас отпустил.

Так решался вопрос о развитии реактивной авиации в нашей стране собственными путями.

В результате принятых мер, при неограниченной поддержке Центрального Комитета в сказочно короткий срок были созданы боевые самолеты, обеспечившие советским Военно-Воздушным Силам качественные превосходства перед Западом на протяжении 1950–1960 годов.

Значительно позже, уже в 1957 году, мне пришлось читать воспоминания немецкого генерала Курта фон Типпельскирха. Вот что он пишет о самолете «Мессершмитт-262»:

«… Необходимость внесения конструктивных изменений привела в конце концов к тому, что к началу вторжения во Францию имелось всего 30 таких самолетов, в которые частично даже уже после передачи их в летные части приходилось вносить изменения».

Дальше он сетует на то, что летчики не смогли «как следует освоить новую машину, особенно при взлете и посадке».

Таким образом, попытка Маленкова и Шахурина подсунуть Сталину на подпись решение о копировании в СССР устарелого и негодного самолета «Ме-262», основанная на неверии в силы отечественных конструкторов и обрекавшая нашу авиацию на еще большее отставание, слава богу, не увенчалась успехом.

Из Кремля в Наркомат на Уланский переулок мы ехали с Шахуриным в его машине молча.

Он, опытный аппаратный делец, отдавал себе отчет в произошедшем и не ждал ничего хорошего.

На другой день я зашел к наркому и сказал, что надо, наконец, решать вопрос с материалом по опытным делам, – ведь Сталин уже два раза напоминал о нем.

Но нарком не торопился, хотя было видно, что он нервничает. Он полагался в этом вопросе на поддержку Маленкова, так как обсуждение такого острого документа в ЦК последнему не могло быть приятно.

Маленков, – как шефствующий над авиацией член Политбюро, – нес перед ЦК личную ответственность за состояние дел в нашем Наркомате.

Нарком верил во всемогущество Маленкова и, по-видимому, рассчитывал, что тот сумеет локализовать у Сталина нарастающий конфликт.

А числа 24 или 25 декабря часа в три-четыре дня со мной по телефону соединился Поскребышев и сказал, чтобы я срочно позвонил Сталину на квартиру.

– Здравствуйте, товарищ Сталин, Докладывает конструктор Яковлев.

– Здравствуйте. Когда же у меня будет документ? Что вы тянете?

– Товарищ Сталин, документ уже отработан. Мы с учеными и конструкторами его составили и вот уже несколько дней как передали наркому.

– Ну и что же?

– Наркома не удовлетворяет наш текст и он, видимо, перерабатывает его.

– Смягчает? Закругляет? – засмеялся Сталин.

– Должно быть так.

– А у вас нет копии этого документа?

– Есть, товарищ Сталин.

– А не могли бы вы его сейчас мне прислать?

– Сейчас пришлю.

– Ну, жду. – И он положил трубку.

Без промедления проект мероприятий по ликвидации нашего отставания в области развития авиационной техники был отправлен в ЦК.

На другой деньг часов в 6–7 вечера, – подняв трубку кремлевского телефона, я услышал голос самого Сталина. Он спросил меня, не смогу ли я сейчас к нему подъехать, Через 20 минут я был у него в кабинете. На столе лежал присланный мною документ с его пометками на полях синим карандашом.

– Ну и что же? Мне кажется в основном все правильно, – сказал он, перелистывая нашу докладную записку. – А наркому не нравится? – засмеялся он.

– Не нравится.

– Так.

Сталин поинтересовался, не пробовал ли я разговаривать по этому вопросу с Маленковым. И был крайне удивлен, узнав, что Маленков, два месяца назад получив такую же записку, так странно среагировал.

– А как вы думаете, Маленков понимает что-нибудь в авиации?

– Товарищ Сталин, он всю войну занимался нами и хотя не глубокие, но общие представления, мне кажется, у него есть.

– Не думаете ли вы, что он является на сегодня тормозом в развитии нашей авиации?

– Сейчас да, на сегодня безусловно тормоз.

– Вот и мне кажется, что с некоторых пор Маленков является тормозом развития нашей авиации, – повторил он. – А Шахурин просто не способен понять изменившейся обстановки.

В тот декабрьский вечер Сталин долго меня не отпускал, разговаривая о настоящем и будущем нашей авиации. Под конец он сказал:

– Я думаю, что Шахурин не принесет больше пользы в Наркомате авиации. – Его надо заменить свежим человеком.

Как вы думаете, кого можно было бы назначить наркомом авиационной промышленности?

И хотя этот вопрос застал меня врасплох, но я уже и раньше подумывал, учитывая ситуацию, сложившуюся в последнее время, что вопрос о замене Шахурина может возникнуть и мне казалось, что одной из наиболее подходящих кандидатур была бы кандидатура Михаила Васильевича Хруничева, которой всю войну с успехом работал в качестве заместителя наркома боеприпасов Б.Л. Ванникова, отлично справлялся со сложным и многообразном делом обеспечения армии боеприпасами и за свою работу был награжден званием Героя Социалистического Труда.

Мне было известно также по некоторый репликам Сталина, что Хруничевым в ЦК партии были довольны. До работы в Наркомате боеприпасов Хруничев работал в нашем Наркомате также в должности заместителя наркома. На меня он производил хорошее впечатление своей порядочностью и отсутствием склонности к интригам и, хотя он не был авиационным специалистом в полном смысле слова, то есть не имел авиационного образования, но будучи человеком способным, он схватывал суть вопроса и чрезвычайно быстро ориентировался, находя главное в каждом деле. Поэтому я и назвал М.В. Хруничева как наиболее подходящего кандидата на пост наркома авиапромышленности в случае, если будет окончательно решено сменить Шахурина.

Сталин положительно отнесся к кандидатуре Хруничева и сказал также, что в ЦК есть мнение сменить и главнокомандующего Военно-Воздушными силами главного маршала авиации А.А. Новикова, который является (как сказал Сталин) одним из углов треугольника – Маленков-Шахурин-Новиков, и так же как первые два, по его мнению, не способен перестроиться в нужном направлении.

– Эти люди не способны совершить перелом в нашей авиации, которого требует обстановка на сегодняшний день. Как вы думаете, подойдет Вершинин?

– Вершинина я совсем не знаю и ничего о нем сказать не могу.

– А вместо Репина? Этого прохвоста давно надо было оттуда убрать!

Я был очень удивлен, – почему Репин – главный инженер Военно-Воздушных Сил – оказался прохвостом, – но не стал уточнять этого вопроса, тем более, что для замены Репина была подходящая кандидатура генерал-полковника Маркова – главного инженера и заместителя командующего авиацией дальнего действия маршала А.Е. Голованова. Поэтому я и назвал сразу же Ивана Васильевича Маркова как наиболее подходящего для замены Репина.

Сталин согласился и с этим предложением.

Перед тем как уйти, я спросил у Сталина:

– Надо ли доложить наркому о том, что вы меня вызывали?

– Как хотите. Особой нужды в этом не вижу.

Я больше не поднимал перед наркомом вопроса о посылке материала Сталину, а нарком тоже молчал. Только однажды, в последних числах декабря, неожиданно он сам зашел ко мне в кабинет расстроенный, чтобы поделиться, что кто-то написал в ЦК письмо по поводу его излишеств в области автомашин, что якобы в его и его супруги личном распоряжении находится чуть ли не девять-десять казенных автомобилей, что по этому вопросу прислана от Шкирятова – бывшего тогда председателем комиссии партийного контроля – комиссия для проверки этого письма.

Я сразу понял, что дела его плохи, потому что подобного рода расследования в отношении высокостоящего лица были крайне редки.

Наступил канун нового 1946 года, все мы готовились к его встрече, настроение было приподнятое.

Я уже собирался ехать домой встречать с друзьями новый год и был крайне удивлен, получив красный конверт из особого сектора (канцелярия Сталина) с решением ЦК о снятии Шахурина с должности наркома авиационной промышленности и о назначении на этот пост Михаила Васильевича Хруничева. Этим же решением утверждена комиссия в составе: Жданова, Маленкова, Хруничева, Яковлева для сдачи-приемки дел Наркомата.

Через несколько минут позвонил Маленков и пригласил меня и Хруничева сейчас же заехать к нему в ЦК. Было около 11 часов вечера 31 декабря 1945 года.

В вестибюле ЦК мы встретились с Шахуриным и в лифте поднимались вместе. Он уже все знал и был печален.

У Маленкова был Жданов, они коротко информировали нас о состоявшемся решении ЦК и, условившись относительно созыва комиссии по приемке-передаче дел наркомата и пожелав счастливого нового года, отпустили по домам.

Вслед за Шахуриным были сняты с работы Новиков и Репин.

А через два месяца все они – Шахурин, Новиков, Репин, а также начальник авиационного отдела ЦК и одновременно член военного совета ВВС генерал-полковник авиации Шиманов – были арестованы.

Был суд и каждый из них получил по 7 лет заключения. Вскоре Маленков также был снят с поста секретаря ЦК.

Историческим днем для нашей авиации был день 24 апреля 1946 года. В этот день поднялись в воздух первые советские реактивные самолеты Як-15 и МиГ-9.

Первый реактивный истребитель ОКБ Як-15, поднявшийся в небо 24 апреля 1946 г. Архив ОАО «ОКБ им. А.С. Яковлева».

Результаты полетов доложили министру авиационной промышленности Михаилу Васильевичу Хруничеву, который непосредственно руководил нашими работами по созданию отечественной реактивной авиации. И мы с Микояном получили указание – готовиться к тушинскому воздушному параду.

Дня за два до праздника Хруничев собрал у себя конструкторов. Тут были Туполев, Ильюшин, Микоян, Лавочкин и я. Нужно было обсудить некоторые окончательные детали пролета самолетов на параде.

В разгар совещания раздался звонок кремлевского телефона.

По тому, как сразу изменилось выражение лица Михаила Васильевича, мы поняли с кем будет разговор.

– Слушаю, товарищ Сталин. Да, вот собрал конструкторов, уточняем некоторые детали парада. Да, да, все здесь, и он тоже.

И Хруничев передал мне трубку:

– Хочет с тобой говорить. Я услышал знакомый голос:

– Здравствуйте, как дела, как реактивные самолеты?

– Все в порядке, товарищ Сталин, самолеты Як-15 и МиГ-9 подготовлены к параду.

– У вас лично нет никаких сомнений, уверены вы в успехе?

– Не беспокойтесь, нет никаких сомнений.

– Если нет полной гарантии безопасности, лучше отставить реактивные.

– Все будет в порядке, мы все в этом уверены.

– Ну, желаю успеха!

Наступил долгожданный день. Конечно, перед этим ночь я не спал, так же, наверное, как и Артем Иванович Микоян.

И как всегда в таких случаях, несмотря на то, что все было тысячу раз проверено, испытано, меня охватило необыкновенное, ни с чем не сравнимое волнение, едва я поднялся на плоскую крышу Центрального аэроклуба имени Чкалова, куда обычно получали пригласительные билеты конструкторы участвующих в параде самолетов. Я думал, что приехал раньше других, но уже застал там Артема Микояна, мы оба были в одинаковом состоянии, у обоих были одни и те же переживания, нервы напряжены до предела. И невольно мы расхохотались.

– Товарищи по несчастью, – сказал я.

– А может быть, именинники? – пошутил он. – Ну, теперь ждать осталось недолго, скоро узнаем.

Постепенно трибуны аэроклуба заполнились шумной и праздничной публикой, как всегда с нетерпением ожидавшей интересного зрелища.

Мы здоровались со многими знакомыми, любезно улыбались, и никто не догадывался о том, что творится у нас на душе. Вокруг царило веселое оживление, играли духовые оркестры, тысячи людей толпились у нарядных павильонов, то и дело, поглядывая на небо. Всем хотелось поскорее увидеть новинки авиационной техники, полюбоваться искусством наших летчиков. И как всегда в часы этого любимого народного праздника, организаторы воздушного парада, летчики и мы, конструкторы, чувствовали большую ответственность. Ведь перед каждым номером программы дикторы не только объявляют содержание очередного номера, но называют каждого летчика и конструктора самолета.

За несколько минут до начала воздушного парада прибыли руководители партии и правительства. Они поднялись на балкон; раздались приветственные аплодисменты.

Праздник начался. Номер за номером проходил интереснейший показ летного мастерства воздушных спортсменов: юношей, девушек и военных летчиков. А мы с Микояном уже ничего не замечали, ничто нас не интересовало: мы ждали появления своих реактивных первенцев.

Наконец заветное мгновение! Небо над летным полем очистилось от последних самолетов, и диктор объявил: к аэродрому приближается реактивный самолет конструкции Яковлева. В этот момент к границе аэродрома на небольшой высоте быстро приближалась черная точка. Еще мгновение – и я узнаю знакомые очертания. Перед самыми трибунами с шелестящим свистом, присущим реактивным самолетам, Иванов проносится на Як-15. Еще несколько секунд – и так же проходит МиГ-9.

Аэродром гремит овациями, люди бросают вверх шляпы, всеобщее ликование и восторг! Великое, ни с чем не сравнимое, подлинное, глубокое счастье переполняет все мое существо!

На истребителях Як-15 впервые в реактивной авиации освоили индивидуальный и групповой высший пилотаж.

Архив ОАО «ОКБ им. А.С. Яковлева».

К слезам, застилающим глаза от напряженного вглядывания вдаль, прибавляются слезы радостного волнения. Обступают десятки людей, знакомых и незнакомых, поздравляют, обнимают, целуют. А у нас ноги подкашиваются от пережитых волнений. Ощущаешь полное физическое изнеможение, и все окружающее как-то теряет рельефность и плывет в тумане.

Парад окончен. Все разъезжаются. Я еду домой, бросаюсь в постель и засыпаю как убитый.

На другой день после парада Микояна и меня вызвали в Кремль. Разговор был короткий.

Сталин поздравил с успехом и предложил нам немедля отправляться на серийные заводы, с тем, чтобы мы помогли построить и облетать к октябрьскому празднику по 10–15 реактивных самолетов Як-15 и МиГ-9. Было сказано: до выполнения задания не возвращаться в Москву.

К сожалению, 7 ноября 1946 года была плохая погода, и авиация не принимала участия в параде.

Впервые москвичи увидели своих реактивных первенцев 1 Мая 1947 года. Красная площадь ликовала!

Теперь вернемся к весне 1946 года, 2 апреля 1946 года меня с министром авиационной промышленности Михаилом Васильевичем Хруничевым вызвали к Сталину на совещание, посвященное перспективам развития нашей авиации. Здесь я сделал подробное сообщение о результатах недавней поездки во главе комиссии по изучению трофейной авиационной техники на территории советской зоны Германии.

Я доложил, что наиболее интересными и ценными для нас являются уже известные двигатели ЮМО и БМВ.

В ходе обсуждения возник вопрос относительно возможности использования немецких специалистов, работавших в Восточной Германии на авиационных заводах.

Мы с Хруничевым высказали сомнение в целесообразности такой меры. Мы считали, что не следует раскрывать секреты наших новейших исследований в научно-исследовательских институтах. А без широкого научно-исследовательского эксперимента на базе советских институтов деятельность немецких специалистов будет бесплодна. Они ничего создать не смогут.

Однако к этим соображениям не прислушались. Во мне видели не столько заместителя министра, сколько конструктора и, видимо полагая, что, опасаясь конкуренции немецких ученых и конструкторов, я мог быть недостаточно принципиальным в этом вопросе.

Как известно, немецкие специалисты прибыли в Советский Союз, но попытка их использования не привела к положительным результатам, хотя и обошлась очень дорого.

Мы с Хруничевым доложили о том, что главное для нас – это быстрейшее создание собственного реактивного двигателя. С этой точки зрения немецкие двигатели ЮМО и БМВ, хотя и устаревшие и совершенно неперспективные, могут быть все же полезны для накопления опыта полетов на первых наших реактивных самолетах. Их следует использовать как двигатели переходного периода, до отработки отечественных реактивных двигателей, работа над которыми в то время развертывалась полным ходом.

Мы внесли также предложение о необходимости закупки реактивных двигателей «Дервент» и «Нин». В отличие от двигателей с многоступенчатыми осевыми компрессорами, эти – с центробежными компрессорами – были конструктивно проще и проявили себя с самой лучшей стороны в эксплуатации.

Сталин очень удивился такому, как он считал, наивному предложению:

– Какой же дурак станет продавать свои секреты!

Но я разъяснил, что «Нин» и «Дервент» уже несекретны, широко рекламируются в печати и лицензии на их производство проданы ряду стран англичанами.

Тут же была рассмотрена и утверждена динамика развития реактивного двигателестроения в нашей стране.

Как ни странно, по-настоящему стали думать у нас о пассажирских самолетах в разгар войны.

К концу 1943 года дела на фронтах шли хорошо. Наша авиация полностью господствовала в воздухе. Авиационная промышленность работала на полную мощность, и выпуск самолетов все еще нарастал. Острота положения с поставкой боевых самолетов фронту была изжита.

Теперь стали поговаривать о транспортных и пассажирских самолетах. Промышленности решение такой задачи без ущерба для боевой авиации было теперь по силам.

Ильюшин уже работал над двухмоторным транспортно-пассажирским самолетом Ил-12, опытный экземпляр которого строился с дизельными двигателями. Возникла необходимость иметь поскорее, буквально теперь же, самолет, способный летать быстрее и на большие расстояние сравнительно с пассажирским Ли-2 – тогда основным самолетом ГВФ.

По этому поводу нас с наркомом вызвали в Кремль в один из январских вечеров 1944 года. Перед нами поставили вопрос о пассажирском экспрессе, способном перевозить 10–12 пассажиров на расстояние 4–5 тысяч километров без посадки.

Сталин спросил, нельзя ли для этого приспособить какой-нибудь из имеющихся бомбардировочных самолетов.

Трудно было сразу сказать, можно ли в фюзеляже бомбардировщика разместить 12 пассажиров и обеспечить им комфорт, необходимый для полета в течение 10–15 часов. Поэтому мы просили дать время на размышление.

Мы доложили о работе Ильюшина над Ил-12. Создание Ил-12 было одобрено, но все же Сталин просил подумать и о возможности использования ермолаевского бомбардировщика Ер-2.

Как известно, вскоре самолет Ил-12 пошел в массовое производство, но уже не с дизелями, а с двумя двигателями воздушного охлаждения АШ-82.

Что касается переделки Ер-2 в пассажирский самолет, то это оказалось нецелесообразным.

Крупным событием в нашей авиации было создание первого отечественного реактивного двигателя оригинальной конструкции АМ-3, который был построен под руководством конструктора Микулина и самолетов Ту-16 и Ту-104, оснащенных этим двигателем, в течение более двадцати лет с успехом эксплуатировавшихся в Аэрофлоте и ВВС.

Конструктор авиадвигателей Александр Александрович Микулин отличался неуживчивостью. На совещаниях в Наркомате и в правительственных учреждениях Микулин, не лишенный от природы остроумия, мог позволить себе шутку, которая ставила любого, независимо от ранга, в смешное положение.

Микулин не угодничал, не смотрел в рот начальству, а говорил то, что сам думал. Это было основной причиной, почему его не любили и побаивались.

Но Сталин ценил Микулина как высокоталантливого конструктора. Я был свидетелем неоднократных попыток скомпрометировать Микулина в глазах Сталина, однако они всякий раз успеха не имели.

Однажды во время войны, на одном совещании у Сталина, зашел разговор о Микулине в связи с какими-то неудачами с двигателем АМ-38. Воспользовавшись этим, секретарь ЦК Маленков, который шефствовал тогда над авиацией, один из тех, кто давно подкапывался под Микулина, позволил себе назвать Александра Александровича «прохвостом».

Сталин в это время, как всегда, прохаживался вдоль кабинета и никак не среагировал на слова Маленкова. Вдруг он подошел ко мне и с наивным видом, как будто сам не знает, спрашивает:

– Вы не помните, чьи двигатели стояли на самолетах Громова и Чкалова, когда они летали в Америку через Северный полюс?

Я говорю:

– Двигатели Микулина АМ-34.

– Так, так. Значит Микулина, – усмехнулся Сталин. Затем он прошелся по кабинету еще пару раз и снова спрашивает:

– А не скажете, на штурмовиках Ильюшина какие двигатели стоят? Что-то не помню…

Я отвечаю:

– Микулинские, товарищ Сталин… Сталин повернулся к Маленкову:

– Кому-кому, а вам-то следовало бы знать – Микулин – конструктор наших первых авиационных двигателей. На моторе Микулина мы через Северный полюс в Америку перелетели. Моторы Микулина стоят на штурмовиках Ильюшина… Побольше бы нам таких «прохвостов»!

Убийственная ирония Сталина по отношению к аппаратному бюрократу Маленкову мне очень понравилась.

Однако Маленков и Берия не успокоились. С целью на чем-нибудь поймать Микулина, за ним была установлена слежка.

Однажды, вечером, идет у Сталина, не помню уж по какому вопросу, совещание, И вот, во время оживленного разговора дверь кабинета приоткрылась и Поскребышев – секретарь Сталина, – поманил пальцем Берия. Тот вышел, и через несколько минут вернувшись, начал что-то шептать Маленкову, – они сидели всегда рядом.

Сталин заметил это и говорит:

– Вы что там шепчетесь, не мешайте. Тогда Берия с ехидной улыбкой говорит:

– Да вот, Микулина сейчас задержали на Можайском шоссе в районе Голицына в зашторенной машине с голой девкой.

Действительно, как потом стало известно, Микулин на своем «Понтиаке», сам за рулем, поехал прокатиться за город с какой-то своей знакомой. Был март месяц, свернуть с дороги в лес нельзя – застрянешь в сугробе. Поэтому Александр Александрович остановился на обочине шоссе.

Вдруг подходит милицейский, стучит в окошко:

– Товарищ водитель, предъявите права.

Микулин показывает свое генеральское удостоверение, тогда милиционер, прикидываясь, что не знал, с кем имеет дело, говорит:

– Извините, товарищ генерал, но здесь стоять опасно, темно, на вас могут наехать, – говорит, а сам заглядывает в машину.

Кончилось тем, что милиционер взял вежливо под козырек, пошел к телефонной колонке и позвонил в секретариат Берия, которому сейчас же через Поскребышева об этом сообщили. Вот так было дело.

Все присутствующие затихли, что-то будет, – какое впечатление на Сталина произведет эта «информация».

Не спуская глаз со Сталина, я сам замер в ожидании. Смот рю, он подходит к сидящему за столом Молотову, хлопает его по спине, и с добродушным смехом:

– Да, Молотов, нам с тобой уж не по плечу такие развлечения!

После этих слов все, в том числе и Берия с Маленковым, рассмеялись.

Только после смерти Сталина, наш министр Дементьев вместе с работником аппарата ЦК Сербиным, пользуясь какими-то анонимками и грязными обывательскими сплетнями, добились своего – уговорили Хрущева уволить Микулина на пенсию. Объявляя нам об этом решении на коллегии Министерства, Дементьев сказал также, что Микулин бездельник, мало работает, занимается больше своим здоровьем и теорией о продлении жизни. Все присутствовавшие при этом были возмущены, но ни у кого, в том числе и у меня, не хватило смелости что-либо возразить. Ведь сам Хрущев подписал решение.

Так интриганы, недоброжелатели, из личных интересов, разделались с самым талантливым конструктором авиадвигателей, нанеся большой ущерб нашей авиации.