Россинский Борис Илиодорович

Борис Илиодорович Российский не имеет отношения к описываемым событиям и не относится к числу персонажей настоящих записок.

Но рассказы его – одного из первых русских летчиков и, безусловно, первого русского летчика-испытателя – представляют большой интерес, повествуя о первых днях авиации в нашей стране.

Мне приходилось довольно часто с ним встречаться и услышать от него много интересного, поэтому я и решил дать о Россинском отдельную главу.

В начале 30-х годов в летнее время мы с Юлианом Пионтковским почти ежедневно после работы проводили испытания наших новых авиеток. И всякий раз неизменно, пока шли полеты на «капитанском мостике» виднелась фигура начальника аэродрома З.Н. Райвичера, относившегося к нашим работам с интересом и симпатией. Но однажды я увидел рядом с Зиновием Николаевичем массивную фигуру высокого брюнета с выразительными глазами, с усами и бородкой-эспаньолкой, в темно-синем костюме и такой же кепке. После полета Райвичер и незнакомец подошли к нам.

– Здравствуй, Юлик. Поздравляю с очередным успехом! – обратился незнакомец к Пионтковскому. Они обнялись и расцеловались.

– Мое дело маленькое, – сказал Пионтковский. – Вот именинник… – И показал на меня.

Незнакомец оказался известнейшим в свое время русским летчиком-испытателем, прозванным «дедушкой русской авиации», Борисом Илиодоровичем Россинским.

Борис Илиодорович Россинский (09.05.1884 – 23.03.1977). Архив ОАО «ОКБ им. А.С. Яковлева».

– Ну что ж, поздравляю, – сказал Россинский. – Машинка ваша мне очень нравится, надеюсь когда-нибудь на ней полетать. Но дело это оставлять сухим нельзя, как думаешь, Зиночка? – обратился Россинский к Райвичеру.

Зиновий Николаевич с самым серьезным видом ответил:

– Нужно спрыснуть, а то хвост отсохнет.

И вот мы вместе с Райвичером и Россинским отправляемся в ресторан стадиона «Динамо» отпраздновать нашу очередную победу в воздухе.

С тех пор каждый раз при испытании новой авиетки или проведении какого-нибудь ответственного полета неизменно присутствовали наши болельщики – Райвичер и Россинский.

Меня удивляло, откуда Россинский мог знать о предстоящих полетах. Я однажды спросил его об этом. Он засмеялся:

– А ты разве не слышал, что я колдун?! Я все знаю! Вот пока я присутствую при полетах, все будет хорошо.

А дело объяснялось очень просто. Всякий раз Зиновий Николаевич Райвичер, через которого проходили заявки на проведение полетов, звонил Россинскому.

После успешных испытаний мы обычно отправлялись вместе поужинать и приглашали Россинского, который был замечательным собеседником. Он был большой любитель посидеть в компании. Его рассказы о собственных первых шагах летчика-испытателя, о встречах с зачинателями отечественной авиации и о своих полетах на первых аэропланах конструкции Блерио, Фармана, Морана были для меня, начинающего авиатора, живой историей.

Мы с Россинским встречались довольно часто и подружились.

Борис Илиодорович всегда приезжал на аэродром на своем маленьком, ядовито-зеленого цвета, открытом автомобиле допотопной конструкции. Наверное, Ильф и Петров когда-нибудь видели автомобиль Россинского и в своем бессмертном «Золотом теленке», описывая «Антилопу гну», взяли его за образец. Даже сигнальный рожок с резиновой грушей, издалека извещая о приближении Россинского, издавал звуки, подобные матчишу «антилопы», и был своего рода московской достопримечательностью.

Борис Илиодорович во время войны 1914 года, испытывая самолеты, очень много зарабатывал (до 600–700 рублей в день). По его выражению, он тогда «сказочно разбогател» и слыл в Москве самым богатым человеком.

– Так вот, – рассказал он мне, – один бездельник на Кузнецком мосту бросился под мой автомобиль, чтобы получить легкое увечье, а потом взыскать с меня по суду пожизненное пособие. Но не вышло: я вовремя затормозил, поймал его и надавал хороших тумаков…

Борис Илиодорович Российский – коренной москвич.

Родился в 1884 году в семье санитарного врача. Среднее образование получил в реальном училище. Судьбе было угодно сделать так, чтобы семья Россинских проживала неподалеку от квартиры уже тогда знаменитого профессора механики Николая Егоровича Жуковского.

Как и другие ребята, маленький Россинский увлекался голубями.

– Мне было всего 10 лет, когда я завел голубей в компании с дворовыми мальчишками, – вспоминал Россинский. – Моя мать не любила голубятников и говорила мне: «будешь свистуном». Но я очень увлекался голубями. Во сне мне часто снилось, что я летаю…

И вот как-то произошло знакомство будущего летчика с маститым ученым. Жуковский заинтересовался полетами голубей и разговорился с ребятами. Жуковского поразила смышленость Россинского. Он объяснил ему, почему летают птицы, и посоветовал самому построить летающую модель.

Если в момент, когда приходил Жуковский, ребята не гоняли голубей, он сам просил выпустить птиц, чтобы понаблюдать за полетом.

– Я думаю, – рассказывал мне Россинский, – что брошюра Жуковского «О парении птиц» была подсказана наблюдениями за нашими голубями. После этого я долго не встречался с Жуковским, так как мы переселились на другую квартиру – на Немецкую улицу, по соседству с домом, где родился Пушкин… В пятом классе реального училища на уроках физики я заинтересовался мыслью о покорении воздуха. Тогда еще только-только назревал вопрос о полете человека. Учитель посоветовал мне пойти на лекции Жуковского в Политехнический музей… Жуковский в это время вернулся из поездки в Германию, где он встречался с известным немецким ученым-планеристом Отто Лилиенталем, и привез от него в Москву подарок – настоящий планер, на котором летал в Германии сам Лилиенталь…

Россинский отправился на лекцию Жуковского, подошел к нему после лекции и попросил разрешения полетать на планере Лилиенталя. Жуковский посмотрел на него с удивлением и, конечно, в просьбе отказал.

Между прочим, планер этот и в наши дни, спустя 60 лет после описанного случая, хранится в Музее авиации.

– Как ты учишься? – спросил Жуковский.

А учился Россинский, по его собственным словам, посредственно.

– Вот учись хорошо, – сказал Жуковский, – обрати особое внимание на математику, физику, для того чтобы поступить в Высшее техническое училище. Там приходи ко мне, и я тебе помогу…

Россинский внял совету Жуковского. В 1906 году он выдержал конкурсные экзамены в Высшее техническое училище. Экзамены были трудные: нужно было получить по пяти предметам 24 балла.

О дальнейшем Россинский рассказывал так:

– Осенью 1908 года я услышал, что в кинематографе в Петровских линиях будут показывать полет братьев Райт. Я обрадовался и спросил Жуковского, не хочет ли он посмотреть этот фильм. Он охотно согласился. Пришли, но на афише вместо полета братьев Райт значилось: «Похождения Глупышкина». В кассе объяснили, что полет братьев Райт показывается в «Патэ-журнале» (тогдашняя кинохроника). Пошли туда, мы увидели, как самолет разгоняли по рельсам, и он делал несколько кругов на небольшой высоте. Все это так быстро промелькнуло, что мы решили посмотреть журнал второй раз. После этого Жуковский сказал: «Надо было бы пригласить побольше студентов, заинтересовать их авиацией. Я буду читать лекции, а потом постепенно дело дойдет до практики…»

Решили организовать кружок. Я вывесил объявление, что желающие участвовать и слушать лекции Жуковского могут записаться. Первым записался Слесарев – известный впоследствии конструктор.

Жуковский советовал построить управляемый планер, а потом, поставив на него двигатель, превратить в самолет. Решено было построить планер из бамбука. Россинский поехал на фабрику, где делалась бамбуковая мебель, и там научился гнуть бамбук. Шарниры для управления он тоже сделал сам.

– Когда, наконец, планер был построен, – продолжает Россинский, – я начал пробовать летать. Сперва на лыжах, но они прилипали и не давали скорости. Тогда я сделал ледяную дорогу к реке с трамплином. Я ложился на санки, упирался ногами. Планер брали двое, поддерживая за концы. Склон был на север, а на той стороне реки – большое поле до деревни Звягино. С этого поля шли вихри на горку – восходящие потоки, особенно зимой, когда ветер был с севера. Не раз наш планер ломался, а я кубарем летел в снег. Но, в конце концов, добился успеха и стал не только планировать, но даже и парил…

Наш кружок организовался в конце 1908 года, и в газете появилась заметка, что студент Россинский организовал авиаклуб студентов и строит планер. Вдруг в Техническое училище приходит пожилой мужчина, разыскивает меня и спрашивает: «Вы строите планер? А как у вас со средствами?» – «Плохо». – «Сколько вам для начала нужно денег?» Я ответил, что не знаю, надо подсчитать. Он говорит: «Вот вам чек на тысячу рублей, делайте опыты. Если еще понадобятся деньги, обратитесь – я еще дам».

Это был московский богач Н.А. Шахов, у него секретарем работал известный впоследствии скульптор Меркуров.

Получил я в банке эту тысячу рублей и решил истратить на авиаклуб. На общем собрании мы решили назвать наш клуб воздухоплавательным кружком студентов-техников под руководством Н.Е. Жуковского.

Жуковский послал студентов посмотреть, как я летаю. Студент Адамчик заснял мой полет через Клязьму. Жуковский захотел выставить мой планер на XX съезде естествоиспытателей России. Съезд проходил в Университете. На съезде был и знаменитый физиолог Павлов. Мой планер поместили в механической аудитории. Меня заставили рассказывать, как я летал, как управляется планер.

После съезда Жуковский сказал Россинскому:

– Из вас может получиться конструктор. Поезжайте во Францию, я дам вам рекомендательные письма к Эйфелю (ученый-аэродинамик), – у меня с ним хорошие отношения, у него отличная аэродинамическая лаборатория – и к Джевецкому, который винты сам рассчитывает. Вам помогут.

Дал Жуковский два письма, и Россинский поехал во Францию. Поехал вместе со студентом Рыбинским.

– Представил я Эйфелю рекомендательное письмо Жуковского, – говорит Россинский. – Тот предложил мне поработать в его лаборатории. Я решил, что у нас и своя аэродинамическая труба есть, что тут ничего не получишь… Джевецкий же спросил: «А вы как, моторы знаете?» Моторов я совсем не знал и решил по этой части во Франции подучиться.

В начале 1910 года Джевецкий познакомил меня с Блерио. Еще в июле 1909 года Блерио перелетел через Ла-Манш и был уже большой знаменитостью, он сам строил свои самолеты и сам на них летал. В По и Этам он имел свою авиационную школу. Блерио показал мне самолет с 25-сильным мотором «Анзани», о котором я никакого понятия не имел, так как в России такого мотора не было. Я спросил, как мне изучить этот мотор? Он посоветовал обратиться на завод Анзани. Блерио сам переговорил с Анзани, и он согласился взять на практику меня и Рыбинского. Мы поступили туда в качестве слесарей.

Сперва нужно было изучить эксплуатацию мотора, а потом сборку и регулировку. Мотор мотоциклетного типа имел три цилиндра. Потом я работал на испытательном стенде. Когда это постиг, Анзани начал меня посылать к Блерио проверять моторы, которые не ладились. Надо было ездить в пригород Парижа Мулино…

Во время одной из наших встреч Россинский рассказал о том, как он стал летчиком.

– После того как я изучил мотор, Блерио посоветовал ехать в его летную школу в По. Я поехал. Учебных самолетов было у Блерио штук пять. Нас в школе было человек девять. В марте 1910 года приехали учиться летать несколько русских офицеров: Мациевич, Ульянин, Петровский, Матыевич и другие. Для рекламы Блерио уступил мне за полцены самолет, на котором я должен был выучиться летать и привезти его в Россию… Блерио сажал летчика на сиденье и показывал, как вертеть рулем. Полного газа не давали, делали подлет. Научившись рулить, я почувствовал, что сразу надо подниматься. Когда я взлетел, начал править. Тут мне помог мой опыт полетов на планере. Мотор разбрызгивал масло, оно попадало в лицо. Кроме того, шел сильный дым. Я приучил свои глаза к дыму, а чтобы не угорать, нюхал нашатырный спирт, который всегда имел с собой.

В бытность мою у Блерио приехал великий князь Александр Михайлович, привез с собой русских офицеров и сказал; «Я не видел еще ни одного русского авиатора, который бы летал. Вы собираетесь лететь, я посмотрю. А это будущие авиаторы», – познакомил он меня со своими офицерами. Лицом в грязь я ударить не мог, поднялся и начал летать вокруг пилонов. Великий князь предложил мне быть инструктором в русской школе. Я отказался.

По окончании учебы у Блерио самолет Россинского погрузили и привезли в Москву. Борис Илиодорович выстроил для него на Ходынском поле сарайчик-ангар. Этим было положено основание московскому Центральному аэродрому.

И наконец, в июне 1910 года мечта Россинского сбылась: он начал свои полеты на Ходынке. О них стали писать московские газеты.

Вот что сообщала газета «Утро России» 27 июня 1910 года:

«ПЕРВЫЙ ПОЛЕТ АВИАТОРА-МОСКВИЧА

Вчера, на рассвете, авиатор совершил свой первый полет в Москве на аэродроме московского воздухоплавательного общества.

В ОЖИДАНИИ ПОЛЕТА

Накануне Россинского спрашивали:

– Полетите завтра? Решили…

Улыбался, обходя с масленкой в руках готовый к полету аппарат, басил:

– Решу утром. Как ветер… Это означало:

– Завтра, утром, я лечу, если только не будет сильного ветра.

Авиация затягивает человека не меньше кулис. Может быть, поэтому авиатор, ходящий по земле, напоминает морфиниста, рвущегося к шприцу… Глядя последние дни на Россинского, становилось понятным, что он скучает по воздуху при виде распластанных для полета крыльев. Он остался ночевать под этими крыльями. Значит, должен был лететь.

ПРИГОТОВЛЕНИЯ К ПОЛЕТУ

Третий час утра.

В щели дощатого ангара пробивается рассветная муть.

В поле тихо. Слабый-слабый ветерок. Полет обещает быть удачным. Делаются последние приготовления. Осматривается аппарат.

Россинский надевает свой «авиационный костюм». Коричневый парусиновый наряд, напоминающий костюм каторжников, томящихся под алжирским солнцем, бескозырку.

Отнимают щиты, заграждающие вход в ангар. Выкатывают в поле аппарат.

НА АЭРОДРОМЕ

Хмурое утро. Дали слегка туманятся. Белые крылья «Блерио» красиво выделяются на темном фоне соседнего леса. Около них небольшая кучка людей.

Здесь Россинский, его сотоварищ по обучению в школе Блерио Н. Рыбинский, аэронавт Ш. Жильберт, несколько журналистов.

Больше никого. Представители московского общества воздухоплавания отсутствуют. Есть еще зрители. Два-три человека сидят на крыше соседнего сарая.

ПОЛЕТЫ

Мотор пущен. Завертелся пропеллер.

Белая птица срывается с места и быстро бежит по аэродрому. Неровная, кочковатая поверхность заставляют её нырять на бегу.

На одной из кочек аэроплан взвивается. Летит.

Равномерно стучит мотор.

На высоте нескольких метров Россинский по прямой пролетает несколько десятков сажен.

Опускается. Несколько человек уже спешат к нему.

С их помощью Российский поворачивает аппарат.

Летит обратно по той же прямой.

Снова поворачивает, снова взлетает…

Полеты занимают около двух часов времени.

Все двенадцать полетов Россинский делает очень осторожно.

Совершенно избегая поворотов, летит только по прямой.

Авиатор дает объяснение своим полетам:

– Я только начинаю опять тренироваться. Два месяца уже не летал – руки немного отвыкли. А для авиации необходима почти ежедневная практика. Возьмите Блерио – он ежедневно совершает небольшие полеты.

Россинский не рискует на большую высоту.

– Я еще плохо знаю эту местность, – говорит он.

Но минутами кажется, что авиаторский дух вот-вот прорвется.

Россинский красиво покрывает небольшую дистанцию на высоте 12–13 метров. Эффектный полет над головами присутствующих. Однако в этих небольших полетах Россинский зарекомендовывает себя с лучшей стороны. Оставляет впечатление опытного авиатора.

ПОСЛЕ ПОЛЕТОВ

– Довольно на сегодня! – заявляет Б.И., сходя с моноплана после двенадцатого полета. Напряженное состояние последних дней утомило авиатора.

Присутствовавшие еще долго теснятся около аппарата.

Небольшая кучка увеличилась, Среди зрителей первого полета москвича-авиатора появились цыганки из «Мавритании»…

– Я очень доволен мотором, – говорит на прощание Б.И., – «Анзани» ведет себя великолепно. Теперь еще несколько дней для тренировки, для знакомства с местностью, и можно будет предпринять большой полет…

Вероятно, москвичи скоро увидят его.

В лице Б.И. они имеют теперь «собственного» авиатора».

Вот еще репортаж с московского аэродрома в газете от 31 июля 1910 года:

«НОВЫЕ ПОЛЕТЫ РОССИНСКОГО

В 7 часов вечера 29 июля Б.И. Россинский совершил на Ходынском поле два полета. Быстро отделившись от земли, авиатор сделал два круга, достигнув высоты 50–60 метров. На шум мотора стала собираться публика, и к началу второго полета ее скопилось порядочное количество.

Убедившись в исправности аэроплана, Б.И. начал свой второй полет, почти моментально отделившись от земли.

На высоте 75–80 метров он покрывает первый круг и поднимается еще выше, пролетая при втором круге над ангарами и публикой. Описывая третий круг, Б.И. пролетел над автомобилем, в котором ехал на заседание воздухоплавательного общества командующий войсками Московского округа генерал Плеве. В общем, пять кругов г. Россинский сделал в 13 минут и опустился около ангара. Вчера авиатор-москвич совершил новый полет. Едва ли не самый удачный…

Приготовления к полету начались в 8 часу вечера.

На Ходынском аэродроме собралась многочисленная публика: – Полетит ли?..

Приготовления скоро закончились, и около 8 часов мотор был пущен в ход. Его стук привлек из Петровского парка и с шоссе новые толпы.

Вчерашний полет блестяще удался Б.И., поставив его в ряд вполне законченных авиаторов. Аппарат делает небольшой разбег и уже через 8–9 метров отделяется от земли и забирается все выше, выше… Вскоре он на высоте 75–80 метров. Чернеет темной распластанной птицей на янтаре неба над нашими головами. Плавно описывает первый круг над полем.

Вот спустился немного ниже и уже улетает с поля, пересекает шоссе… Пальмы под стеклянной крышей «Стрельны» тянутся своими кронами туда, вверх, где над ними парит легкая птица…

Миг, и «Блерио» уже плавно заворачивает над Петровским парком. Возвращается на аэродром. Третий круг авиатор делает опять над полем. Все ниже и ниже.

Приземлению мешает толпа, разбежавшаяся по аэродрому.

Наконец Б.И. выбирает место для спуска. Полет продолжался 8 минут. Авиатора встречают оглушительными приветствиями.

Долго перекатывается «ура». Кто-то в восторге предлагает: – Качать!..

Б.И. сконфуженно раскланивается с публикой. У него в руках веточка гортензии, поднесенная кем-то из залюбовавшихся зрителей. Но продолжать полеты при многочисленной толпе, собравшейся на поле, рискованно. Аппарат уводят в ангар».

Газетные отчеты хорошо передают атмосферу того времени и показывают как велик был интерес москвичей к первым полетам Российского в 1910 году. А в 1911 году в Москву стали приезжать и другие авиаторы. Устраивали полеты Ефимов, Васильев. Общество воздухоплавания начало строить новые ангары. Когда их выстроили, Россинскому предложили убрать свой сарайчик и дали ему новый, за аренду которого он платил 50 рублей в месяц.

– Поселился я в самом ангаре и был даже прописан на аэродроме, – говорит Борис Илиодорович.

Полеты первых русских авиаторов на Ходынке стали одним из городских развлечений. Любители – болельщики авиации – ночевали у летного поля, чтобы попасть к началу полетов.

Вполне вероятно, что и я был невольным свидетелем одного из таких полетов Россинского или кого-нибудь из его товарищей.

Вот почему я так думаю. Мне было лет семь, когда однажды, в праздник, родители ушли в гости, и я остался один с бабушкой. Она всегда старалась меня чем-нибудь побаловать, а на этот раз решила доставить совсем необычное удовольствие.

«Мы, – сказала она, – поедем на Ходынку смотреть, как шары летают». Бабушка имела в виду полеты воздушных шаров – аэростатов.

Путь от Покровского моста, где мы жили, до Петровского парка долгий, но наконец, мы добрались на трамвае до Ходынки. К нашему приезду на аэродроме собралось уже много народа.

Я внимательно разглядывал небо, но никаких шаров не было видно. Вдруг послышался какой-то треск и шум. Протиснувшись вперед, я увидел небольшой диковинный аппарат, похожий не на шар, а скорее на этажерку. Это был, как я теперь предполагаю, аэроплан «Блерио». Аэроплан бежал по полю, растопырив крылья, трещал, наводя панику на любопытных.

«Сейчас полетит!» – закричали кругом.

Но аэроплан развернулся в обратную сторону, пробежал в конец поля и там остановился. Через некоторое время мотор снова затрещал.

«Летит, летит!» – зашумели в публике.

И так повторилось несколько раз.

Похоже, что память моя сохранила один из эпизодов, описанных в газете того времени. «На высоте нескольких метров Россинский по прямой пролетает несколько десятков сажен. Опускается… Летит обратно по той же прямой. Снова поворачивает, снова взлетает…» Но я не увидел полета: аэроплан, по-видимому, летел на слишком малой высоте и мне из-за спин взрослых ничего не было видно.

Перелистав теперь газеты 1910–1912 годов, я вижу, что Россинский был одним из самых популярных москвичей.

В 1912 году по просьбе рабочих завода «Гужон» (ныне «Серп и молот») в Петров день – 29 июня – Россинский прилетел на самолете «Фарман-4» на массовку в Лефортово, в Анненгофскую рощу.

– Рабочие были очень довольны, а мне, – говорит Россинский, – пришлось претерпеть большие неприятности от московского градоначальника.

С 1912 года Борис Илиодорович работал летчиком-испытателем на заводе «Дукс».

– Мной испытано более тысячи новых самолетов, многие из них поступали в воинские части во время Первой мировой войны. Из этих испытаний я кое-что постиг, – говорит Россинский. – А постиг я вот что… Несмотря на то, что испытание каждого аппарата продолжается всего несколько десятков минут, нервов истреплешь на несколько месяцев сразу…

Как-то, сдавая «Ньюпор-4», в 1914 году. Россинский поднялся в воздух и почувствовал, что педали ослабли и начали болтаться. Был ветер, бросало. Что делать? Спускаться прямо – нельзя: канавы, можно сломать аппарат. Решил осторожно сделать круг и стал работать одной ручкой управления. Сделав полный круг, сел благополучно. Оказалось, что рычаг был плохо приварен к трубе, ведущей к педалям, и отвалился.

В другой раз, при полете на «Ньюпор-10» на высоте 2 тысячи метров наполовину лопнула сережка, поддерживающая главный трос крепления крыльев. Моментально выключив мотор, осторожно парашютируя, Россинский благополучно спустился. Это было чудо.

Однажды Россинский едва не сгорел в воздухе.

– Когда мы строили английские самолеты «ДХ-4», то оригиналов у нас не было, и первый аэроплан этой марки с мотором «Фиат» в 240 сил был выстроен по чертежам. На его карбюратор должна была надеваться предохранительная коробка, о существовании которой мы сначала не знали. Из-за этого дефекта пять раз загорались аппараты этого типа на земле и в воздухе, но благодаря хладнокровию я спасал аэроплан и себя. Несмотря на то, что аппарат загорался, я вынужден был все-таки его испытывать, и поднялся однажды на нем на высоту две тысячи метров. При повторном подъеме на такую высоту он снова загорелся, и с колоссальным трудом, выключив бензин, я кое-как спустился на землю. Только после догадались пристроить предохранительную рубашку…

После Октября Б. Россинский вступил в Красную гвардию, организовал военно-революционный комитет по авиации Московского военного округа и был избран его председателем.

В марте 1918 года вместе с профессором Н.Е. Жуковским Россинский создает первое в России научное учреждение по авиации – Летучую лабораторию (Расчетно-испытательное бюро), начальником которой был назначен Россинский, а научным руководителем являлся Н.Е. Жуковский. В этой лаборатории Жуковский объединил всех своих наиболее способных учеников по МВТУ, большинство из которых стали впоследствии знаменитыми учеными в области авиационной теории и практики. Здесь были Туполев, Архангельский, Ветчинкин, Ушаков, Мусинянц и другие.

Занимаясь в лаборатории, Россинский не оставлял и своей летно-испытательной работы на заводе «Дукс». Правда, она резко сократилась из-за того, что прекратились поставки частей французских аэропланов. Но тогда собирали всякое старье и приводили его в летное состояние для нужд Гражданской войны.

– На одном из таких самолетов 1 Мая 1918 года я летал на Ходынском поде, совершив 18 мертвых петель, – вспоминает Россинский. – На аэродроме присутствовал Владимир Ильич Ленин.

После приземления я был ему представлен. Он аплодировал мне и назвал «дедушкой русской авиации», как старейшего русского летчика. С тех пор это любовное прозвище Ильича так и осталось за мной… А 7 ноября 1918 года, также в присутствии Ленина, я летал над Красной площадью во время демонстрации и разбрасывал листовки.

В 1919 году Россинский принимал участие в борьбе против белогвардейских полчищ Мамонтова.

За свою энергичную работу Борис Илиодорович был одним из первых в нашей стране награжден орденом Трудового Красного Знамени.

В 1923 году он становится активнейшим деятелем созданного тогда Общества друзей Воздушного Флота.

Наша дружба с Россинским не ослабевала. В 1934 году мы с Пионтковским получили свои первые ордена (ордена Красной Звезды) и решили по-настоящему отпраздновать это радостное событие.

На Арбате, в Малом Власьевском переулке, в уютном особняке Россинского, подаренном ему Советским правительством, мы устроили пир. Я пригласил также известных в свое время в нашей авиации старых летчиков: И.И. Калиншина, Я.Н. Моисеева, Б.Г. Чухновского, З.Н. Райвичера. Всего было человек двадцать.

Б.И. Россинский и А.С. Яковлев на воздушном параде в Тушино 18 августа1949 г. Архив ОАО «ОКБ им. А.С. Яковлева».

Жена Россинского – Анфиса Сергеевна – устроила сюрприз. Она была дочерью известного в свое время в Москве хозяина загородных ресторанов «Стрельна» и «Мавритания». По старому знакомству она пригласила на наш вечер небольшой хор цыган под управлением одного из знаменитых содержателей цыганских хоров, Полякова.

Концерт был замечательный. Не обошлось и без традиционной величальной, под известный надев которой «Выпьем мы за Сашу, Сашу дорогого, а пока не выпьем, не нальем другого», мне пришлось осушить бокал шампанского, В одной из комнат своего особняка Россинский устроил небольшой, так сказать, домашний аэромузей. Чего-чего только здесь не было! И старейший авиамотор «Гном-Рон» с одного из первых французских самолетов, и мотор «Анзани», и деревянный пропеллер системы «Шовьер», и афиши времен 1910–1911 годов, возвещавшие москвичам о полетах Россинского на Ходынке, и пара колес аэроплана, представлявших нечто среднее между колесами велосипеда и мотоцикла.

А чего стоили вороха интереснейших фотографий! Перебираю фото, а Россинский объясняет:

– Вот здесь сарайчик – первый ангар на Ходынке, положивший основание Центральному московскому аэродрому. Крыша его была покрыта толем и протекала. Во время дождя крылья самолета намокали… Моторчик на самолете был слабенький, и самолет «Блерио» еле смог оторваться от земли…

– А это авиатор Россинский собственной персоной, стоит у аэроплана «Блерио» в 1910 году…

– На этом снимке первая русская аэродинамическая труба в МВТУ. В этой трубе Жуковский со своими учениками проводил свои опыты по аэродинамике…

– Вот этот самолет «Диэйчфор» – «Де Хэвиленд-4»…

– Знаю этот самолет, – говорю я. – Это очень опасный самолет. В бытность мою мотористом на Ходынке много побилось людей на этой машине.

Но Борис Илиодорович возражает:

– Нет, хороший самолет, я на нем благополучно летал, правда, пять раз горел, но вовремя садился…

– На этом фото некоторое участники первой авиационной недели в Петербурге, – продолжает Россинский. – Тогда проводились полеты на аэропланах, в основном французских. Крестиком отмечен капитан Мациевич, который во время полета вывалился из своего сиденья и погиб. Он одновременно со мной учился летать во Франции.

А вот летчик Васильев у своего «Блерио». Он один из семи летчиков благополучно совершил перелет из Петербурга в Москву. Этот перелет на расстояние 640 километров длился целую неделю. Остальные кто разбил свою машину в пути, а кто и сам убился…

И так подолгу сидим, бывало, а Борис Илиодорович все вспоминает о прошлом.