ДЕЛО ЖИЗНИ

A. П.: Вы очень ясно выразились о том, что тюрьма для вас была войной. Но ведь это не первая ваша война. До этого были Афган, Чечня. Наверное, весь этот опыт тоже был каким-то образом трансформиро­ван в вашем сознании за прошедшие три года? Кем вы были в Афганистане?

B. К.: Подполковником, комбатом в Панджшере, коман­диром отдельного 177-го отряда. Спецназ.

A. П.: В Чечне вы две кампании провоевали?

B. К.: Нет, в «первую чеченскую» я был за рубежом, выполнял специальное задание командования. У меня «вторая Чечня» была. И здесь, как мне кажется, мы подошли к самому главному вопросу: почему именно я был арестован и потерял три года жизни, которые мог бы посвятить совсем другому и гораздо более важно­му делу.

Не три года назад всё началось, а в 1997-м. Я тогда занимал ответственную должность в одной из структур Генерального штаба. Когда вернулся из зарубежной ко­мандировки, начал анализировать содержание и фор­мы боевых действий в Чечне. Практически полностью был утрачен афганский опыт подготовки и ведения противопартизанских и противоповстанческих специальных операций. Плюс ужасающее состояние армейской авиа­ции, без которой такие действия успешными быть не могут в принципе. Когда-то действия моего афганского спецназовского батальона поддерживали 4 Ми-8ТВ и 4 Ми-24, находившиеся в состояния дежурства на земле, а то и в воздухе. В Чечне такого прикрытия не имела, пожалуй, вся группировка, осуществлявшая специаль­ные действия.

Тогда же мы с начальником разведки ВДВ полковни­ком П. Я. Поповских при поддержке командующего ВДВ Г. И. Шпака подготовили и провели представительную конференцию о необходимости приоритетного развития теории специальных операций и создания в России войск специального назначения. Я сделал основной доклад, выступил президент Российской Академии военных наук генерал армии М. А. Гареев, многие другие видные вое­начальники и ученые. Большинство согласились с пред­ложением следующую конференцию провести в закры­том режиме уже на базе Академии Генерального штаба. Тогда показалось, что первый рубеж взят. Но все закон­чилось более чем плачевно. Немедленно вмешался «ва­шингтонский обком»: меня, несмотря на имеющееся ре­шение министра обороны о продлении срока службы на пять лет, немедленно уволили из армии, а П. Я. Попов­ских по ложному обвинению определили на четыре с по­ловиной года в тюрьму. Так провалилась первая попытка действительного реформирования Российской армии. Я расценил это как внешнее противодействие идее созда­ния войск специального назначения в России.

Однако идею о развитии этого перспективного на­правления теории военного искусства и строительства вооруженных сил негласно поддержал тогда еще гене­рал-лейтенант, заместитель начальника Главного опе­ративного управления Ю. Н. Балуевский, который по­мог мне устроиться ведущим научным сотрудником в Центр военно-стратегических исследований Генераль­ного штаба, благо ученая степень кандидата военных наук у меня тогда уже была. И с 1999 года в ЦВСИ ГШ началась моя работа в области теории и практики спе­циальных операций.

A. П.: Термин «спецоперация» — это ваш термин или это нечто более общее? Очевидно ведь, что за этим кроется целый массив теорий методик, и дале­ко не только военные операции, но прежде всего организационное оружие.

B. К.: Сам термин «специальные операции» — калька с английского «special operations». Но в английском это означает вовсе не «специальные операции», потому что «operations» — это действия. А операция в российском военном искусстве, как, впрочем, и во всех других, — только одна из форм специальных действий. Поэтому наиболее широкое понятие - специальные действия. Сама идея применения специальных действий в воен­ном искусстве принадлежит генерал-лейтенанту Денису Васильевичу Давыдову. В 1822 году он завершил много­летний фундаментальный труд по осмыслению военной теории и практики, личного опыта Отечественной войны 1812 года и своим ясным умом почувствовал, что такое «партизанская война», цель которой лишить противника моральных и материальных сил вести боевые действия.

Применительно к современным условиям суть специаль­ных действий (операций) заключается в методе достиже­ния победы над противником. Принципиально есть два способа одержать победу: 1) преодолеть внешнее сопро­тивление противника, 2) лишить противника внутренней способности к сопротивлению. Например: борец может выйти на ковер, и, преодолевая сопротивление соперни­ка, положить его на лопатки; а можно сделать так, чтобы соперник вышел на борьбу невыспавшимся, голодным, да вдобавок знающим, что если он выиграет, то сожгут ему машину и т.п., то есть лишить соперника физических и моральных сил вести борьбу. Безусловно, в спортивной борьбе подобные приемы недопустимы, но в геополити­ческом противоборстве, а тем более на войне, в ход идут все средства достижения победы. Советский Союз про­играл «холодную войну» не только и не столько в резуль­тате внешнего воздействия, но и в результате «пятой колонны», подорвавшей способность советской систе­мы к геополитическому противоборству. И с нами, с Рос­сией, сегодня проводится такая гигантская многоплано­вая специальная операция, в которой русскую силу, ее способность к сопротивлению подрывают изнутри, ко­нечная цель которой - расчленение и уничтожение Рос­сии как субъекта мировой политики.

Применение организационного оружия — тоже один из небоевых видов специальных операций. Скажем, чтобы лишить любую организованную структуру или систему способности воспроизводить ее внешнюю целевую фун­кцию, необходимо внести помехи в порядок ее внутрен­него функционирования. Лучше всего для этих целей го­дится постоянно проводимая реорганизация или рефор­ма, в результате которых система постепенно утрачива­ет способность к выполнению своей основной функции. Именно это вот уже в течение 20 лет продолжают делать с Вооруженными Силами и с Россией в целом: постоян­ные реформы как оргоружие в геополитическом проти­воборстве.

Кстати, в геополитике оргоружие применялось всегда. Иван Миронов, фигурант нашего уголовного дела, до сих пор содержащийся в заключении в «Матросской Тиши­не», в своей книге о продаже Аляски провел блестящее исследование применения против России оргоружия с целью забрать у нас северные ворота в Тихий океан.

A. П.: Вы пять лет вели разработки в Центре воен­но-стратегических исследований Генштаба. Как же вы оказались на Второй Чеченской?

B. К.: Когда началась Вторая Чеченская кампания, Ю. Н. Балуевский поставил ЦВСИ задачу провести ана­лиз содержания и форм ведущихся боевых действий и оказать помощь командирам в подготовке и проведении специальных действий, хотя сами боевые действия та­кого названия не имели - их по-прежнему все еще не было в боевых уставах. Руководство вызвало меня: бери свои наработки по спецоперациям, лети помогай. Так я ока­зался в Чечне. Первая командировка, вторая. Встречи с Булгаковым, Трошевым, с другими командирами и на­чальниками. Шаманов вообще представил меня офице­рам штаба группировки «Восток» как своего помощника по специальным операциям.

Когда в январе 2000-го во время штурма я обошел, облетал, обсмотрел еще не взятый Грозный, то пришел к выводу, что наиболее оптимальное место для дивер­сионного прорыва из города — стык между 15-м полком Таманской дивизии и 276-м полком Симферопольской дивизии - по Сунже у Алхан-Калы. Прихожу, доклады­ваю командующему: товарищ генерал, прорыв будет вот здесь. Там на самом месте пусто, понимаете? В засаде южнее несколько километров он поставил разведроту. Я ему пытаюсь разъяснить: диверсионные прорывы в отличие от войсковых проходят по-другому, это не Ве­ликая Отечественная! Спор зашел очень далеко, и меня практически заставили уйти с командного пункта. По­том приходит генерал В. И. Молтенской: «Извини, да­вай что-то делать». А что делать, надо дыру закрывать! Решили сформировать сводный отряд спецназа. Спра­шиваю, что есть в резерве? Дайте мне хоть что-нибудь, а я помогу организовать его применение. В ответ: «У нас сейчас все силы в Грозном на штурме работают». И только аж через заместителя начальника ГРУ нашли одну группу армейского спецназа. Потом прихожу к «Вымпелам» — там мой офицер бывший. С его руко­водством договорились, что поработаем вместе. У зам­начальника разведки ВВ МВД (вместе в академии учи­лись) в резерве нашелся отряд Новосибирского спец­наза. В итоге в сводном отряде оказались три спецна­зовские структуры: ГРУшная, ФСБэшная и хороший от­ряд ВВ. Всего человек под семьдесят.

К часу ночи подготовил проект директивы, оставил только пустое место для командира сводного отряда, себя вписал консультантом. Отдал в штаб на Ханкале, сижу жду, а нам выходить наутро. Часа в три ночи: «Васильич, подписали директиву! «Командиром отряда на­значить полковника Квачкова». Я говорю: вы что, охренели? Я же гражданский человек уже» - «Ну, некого было, понимаешь!». Так в третий раз стал командиром баталь­она: Забайкалье, Афганистан, Чечня.

Пошли. Подтянули ЗСУшки, минометы, мины наста­вили. Неделю лежим в засаде. Это не афганская заса­да. Это Россия: хоть и юг, но январь. Лежать надо в снегу по 8-10 часов, спать по 4-5 часов в сутки. Тяже­ло, холодно. Сам в блиндаже с радиостанциями на бли­жайшем взводном опорном пункте. Как-то чувствую, что-то неестественно чешется. Спрашиваю у лейтенан­та, командира взвода, а вшей у вас случайно нет? От­вечает: «А у кого их нет?». У меня, говорю, нет. Он так философски: «Я так не думаю, товарищ полковник.». Через неделю стало ясно, что людей нужно менять. Тридцатого января сообщаю в Ханкалу в штаб ОГВ(с): давайте новых, эти уже выдохлись. Нет, отвечают, сна­чала сами выезжайте на Ханкалу и уж потом здесь возьмете других. Повторно прошу: поменяйте засаду здесь. — Нет, идите на Ханкалу. Ночь на 1 февраля 2000 года, меняем состав на Ханкале. Будят: Васильич, про­рыв идет!

A. П.: То есть вас специально отвели в ту ночь, это очередная измена была?

B. К.: Я до сих пор не знаю, специально ли меня отве­ли. Но прежде чем уйти. Тропочка там была интерес­ная. Я знал: если они будут идти — то будут идти здесь. И мы туда комплекты «лепестков» на ночь разбросали.

Они пошли. Нарвались на мины. Первых завалили растяжки ФСБэшные и наши. Басаев пустил впереди себя двух офицеров-грушников, захваченных в плен. Их командиру, впоследствии Герою России посмертно, полковнику Зурико Иванову (он когда-то был моим заместителем в 15-й бригаде спецназа ТуркВО) жи­вому отрезали голову. Однако они по тропе прошли невредимыми, а Басаеву «лепестком» отрывает сто­пу. Воспользовавшись суматохой, офицеры вырыва­ются из плена.

В чем был замысел засады? Растяжками и минами их задержать, а потом туда, где начинают скапливать­ся, — артиллерией, минометами, АГСами и ЗСУшками. А поскольку диверсионный прорыв — не войсковой, ког­да на прорыв идет вся масса окруженных войск, он осу­ществляется совершенно в ином боевом порядке. Вот и боевики шли по тропе скрытно, поотрядно, к месту про­рыва. Подходят к тому взводному опорному пункту, ко­торый оказался единственным на участке прорыва, на­чинают бить из гранатометов по позициям. Все, есте­ственно, прячутся в укрытиях. В это время отряд бое­виков проходит мимо позиций. Затем подходит следу­ющий отряд, и история повторяется, затем следующий, и так далее. Грамотный диверсионный прорыв: подав­ляешь, проскакиваешь — следующий. Так боевики, ок­руженные в городе, выходили из Грозного всю ночь. Только утром туда кинули немногочисленный резерв, но было поздно. Всего было уничтожено и взято в плен около 300 боевиков, но вышло-то около 2 тысяч! За это время и Басаеву успели сделать операцию и утащить неизвестно куда.

Специально не называю фамилию командующего, допус­тившего, на мой взгляд, ошибку в оценке характера дивер­сионного прорыва. Этот генерал вынес на себе всю тяжесть кровавого штурма Грозного и я не хочу кинуть в него не толь­ко камень, но и малейший камешек. Это не вина, а беда рос­сийских командующих и командиров, которых до сих пор ни в училищах, ни в академиях не учили и не учат искусству подготовки и ведения специальных действий.

A. П.: Я прилетел в Грозный где-то в конце февра­ля — это была моя третья поездка на Вторую войну, — и мне Трошев дал вертолет. Мы полетели над Сун-жей, смотрели место прорыва. Снег уже почти сошел, река была безо льда. Такое ощущение было, что там прошел контейнер-мусоровоз. Разгромленные са­лазки, барахло, одеяла, бинты, трупы. Я увидел все это. Тогда же я затевал книгу «Идущие в ночи». Скла­дывался замысел. Я продумал концепцию романа — историю прорыва боевиков, рассказ о разведчике, который этот прорыв исследовал. Эту мою легенду Трошев потом поддержал, он не мог вашу излагать. И только много времени спустя, уже когда вы были в тюрьме, я узнал, что ловушку ту готовили вы.

B. К.: Такова была моя Вторая Чеченская. До этого была попытка помочь нашим сербским братьям во вре­мя войны в Югославии. Я предлагал югославам развер­нуть диверсионную работу против натовских аэродромов в Италии и Германии. Два-три диверсионных акта, — и была бы совершенно другая ситуация. Если бы европей­цы поняли, что война идет к ним... Но Милошевич испу­гался, что последуют обвинения в терроризме.

A. П.: А в моем разговоре с ним он сказал: мы сей­час проиграли воздушную войну, но мы устроим на­товцам наземную операцию! Не устроили. Приехал Черномырдин, и опять все было сдано.

B. К.: На этом клейма негде ставить.