О ТРУДЕ И НАСИЛИИ

(Ответ главному редактору журнала «XX век и Л.Н. Толстой» С.М. Романову)

Уважаемый Сергей Михайлович!

Прежде всего прошу простить мне многомесячную за­держку с ответом на Ваше предложение выступить на страницах журнала. С одной стороны, тюрьма даёт воз­можность замкнуться в каком-то своём мире и более глу­боко обдумать собственные мысли, чувства и убежде­ния, но с другой - тюремная жизнь с её внутренней на­пряжённостью, беспокойством и трудностями просто в техническом плане (свободное место за столом, вечный табачный дым в камере, необходимость подстраивать­ся под режим, вызовы к следователям и адвокатам и т.п.) лишают возможности точно и тщательно изложить на бумаге свои мысли. Я уже не говорю о том, что всё при­ходится писать ручкой, а дисциплины мысли пишущей руки уже нет - убита компьютером: там же просто выде­лил «мышкой» и перенёс или переписал на том же мес­те. После года письма ручкой склоняю голову перед людь­ми, подготовившими диссертации на пишущей машинке, о писателях и говорить не смею.

Письмо Ваше получил в середине января, шла пред­выборная кампания, в феврале объявил 18-дневную го­лодовку, так что не до статей и писем было; потом ог­раниченное прокуратурой и судом время ознакомления с 21-м томом уголовного дела; потом - подготовка к суду и предварительное слушание, и, вот только сей­час, в связи с переносом начала отбора присяжных на 19 июня, появилось небольшое «окно» свободного вре­мени, хотя, конечно, «свободное» в моём положении звучит и комично, и кощунственно одновременно. Бу­дем считать, что хоть немного оправдался и можно от­вечать по существу.

Вначале разрешите поблагодарить Вас и редакцию журнала за предложение высказать своё мнение по очень сложному вопросу человеческого общежития - о допустимости и границах применения насилия среди людей, социальных групп, народов, наций, государств и других человеческих общностей.

Вы спрашиваете, не кажется ли мне, что «упорный, ежедневный труд (мирный и ненасильственный) в от­стаивании, пропаганде своих убеждений гораздо более эффективен и полезен, нежели одноразовые акты ус­трашения политических оппонентов»?

На мой взгляд, важна не только «толстовская» направ­ленность возможного ответа, но и сам факт постановки его в качестве актуальной нравственной и общественно-поли­тической проблемы в современной России. Нам следует признать очевидное: русское общество в начале XXI века вынуждено вновь после полуторавекового перерыва вер­нуться к осмыслению проблемы нравственности и целе­сообразности применения силы в форме насилия против зла как внутри страны, так и за рубежом в национальных интересах России. Весь диапазон оценок и размышлений в этой области между толстовским «непротивлением злу насилием» и кропоткинским «есть только одна вещь хуже террора - безропотно сносить над собой насилие».

Где мы сейчас, что нам нужно и что нам можно?

Прежде всего, давайте по истечении полутора веков подумаем, может ли всё-таки быть такое конечное со­стояние человеческого общества, при котором ему во­обще не потребуется никакого насилия? Исчезнут убий­ство, воровство, клевета, бандитизм, наркоторговля, сутенерство, проституция, гомосексуализм и прочая гре­ховная нечисть? Думается, что такого райски блаженно­го состояния человечества не просматривается даже в далёком будущем. А пока все эти и другие грехи и поро­ки существуют, будет и должно существовать насилие, как противодействие злу.

Но, может быть, вообще не надо бороться со злом за пределами самого себя, по мере личного нравственного совершенствования каждого оно исчезнет само по себе? Согласиться с этим - значит отвергнуть необходимость нравственного совершенствования практически всех ин­ститутов организации человеческого общества, включая государство, церковь, армию, школу, семью. Не будет борьбы со злом, не будет и нравственного развития че­ловека. «Кто не карает зла, тот способствует его совер­шению», - утверждал Леонардо да Винчи. О внедряемой в сознание нынешнего поколения так называемой толе­рантности еще У. Теккерей говорил: «Ничто не ободряет так порока, как излишняя снисходительность». Очень ясно эту же мысль сформулировал Э. Берк: «Единственное, что необходимо для торжества зла, - чтобы все добрые люди не делали ничего». Поэтому по методу экспертной оцен­ки философская позиция Л. Н. Толстого, скажем так, пред­ставляется весьма и весьма уязвимой. Наверное, лучше и точнее всего по этому вопросу высказался И. А. Ильин: «Лев Толстой был силён не только как художник, но и как глашатай насущных проблем. Он был велик в поста­новке вопросов применительно к жизни, но не в ответах на них и не в поступках. Он был велик, как художник, как мужественный паломник, но не как философ с систем­ным мировоззрением» (т. 6, кн.III, с. 495).

Кроме того, утверждение о недопустимости насилия по отношению к злу, безусловно, выражает не только познавательные, социально-политические и другие умозрительные аспекты философии, но и духовную, ре­лигиозно-нравственную сущность такого мировоззрения. Позиционируя себя как русского христианского национа­листа, автор не приемлет философию отказа нравствен­ного человека от своего долга защиты Веры и Отечества. Мои знания и личный религиозный опыт не позволяют компетентно судить о причине того, почему Русская Пра­вославная Церковь сейчас молча наблюдает за духов­ной катастрофой русского народа, происходящей по всей России, позволяя себе лишь изредка высказывать какие-то неудовольствия.

Л.А. Тихомиров писал: «Терпимость - превосходное личное качество. Терпимость - необходимый принцип политики, особенно в стране, где живут люди различных вероисповеданий и народностей. Терпимость, сверх того национальное свойство, от которого русский человек даже и не способен отделаться. Но терпимость дела­ется у нас любимым орудием в руках многих, кто доби­вается наиудобнейших способов действия для покрытия той самой России, к терпимости которой взывает» («Критика демократии», М., 1997, с.396).

Нынешняя терпимость официальной церкви ко злу и греху насилия чужеродной власти отталкивает русских людей от православия и толкает их, особенно молодёжь, в ряды маргинальных радикальных группировок, к под­вигам одиночек. Люди часто путают православную веру с официальной церковной организацией, в которой уже, похоже, совсем не осталось ни христианской пассионарности, ни русского духа. Это уже не церковь Сергия Ра­донежского и Дмитрия Донского, не церковь святых Фё­дора Ушакова, Александра Суворова, Дениса Давыдова. Если церковь не признает существования врагов Божь­их, у нее не будет и воинов Христовых. Но воины Хрис­товы - Евгений Родионов и другие, готовые идти на смерть за веру, - в России есть, значит, рано или поздно появится и их церковь, их власть, их государство. А по­явиться они смогут только в борьбе со злом, или, как учил митрополит Московский Филарет: «Любите врагов своих, сокрушайте врагов Отечества, гнушайтесь врагами Божь­ими». И какое еще благословение нужно русскому право­славному человеку для защиты Веры и Отечества?..

Рассматривая проблему насилия с точки зрения веду­щего научного сотрудника Центра военно-стратегических исследований Генерального штаба Вооруженных Сил Рос­сийской Федерации, то есть с моей пока еще штатной дол­жности, приходится констатировать, что существующий ныне в военной научной сфере общепринятый понятий­ный аппарат не позволяет должным образом ответить на поставленные вопросы. Поэтому придётся рассмотреть несколько системообразующих понятий и обозначить ме­тодологию подхода к понятию проблемы насилия.

Попробую подробнее раскрыть и уяснить Ваш воп­рос - утверждение об эффективности и полезности ежедневного «мирного и ненасильственного» труда в противовес насильственным актам вооружённого устра­шения. О каком состоянии человека, семьи, нации, об­щества или государства идёт речь, о войне или о мире? Если сам Л.Н. Толстой именно на два основных состоя­ния - войну и мир - разделил жизнь человеческого об­щества и именно в состоянии войны раскрыл русский мир во всём его многообразии, то, может быть, и нам следует последовать за великим писателем? Тогда ста­нет ясным и очевидным, что мирный труд, ненасиль­ственные формы борьбы возможны только в условиях мира. Да и как по-другому? Разве было возможно мир­ное и постепенное перевоспитание русскими крестья­нами французских фуражиров и мародёров в годы Оте­чественной войны 1812 года? Или ненасильственное воздействие русского офицерства и дворянства на фран­цузских офицеров и дворян в Москве и других захвачен­ных Наполеоном городах? Нет, всё честное и порядоч­ное в русском обществе ушло в армию, народное опол­чение и в партизаны. А кто не смог, подожгли свои дома в Москве и ушли, куда смогли. Тот же путь борьбы и сопротивления врагу избрала наиболее совестливая часть советского общества на оккупированной терри­тории в годы Великой Отечественной войны.

Таким образом, в условиях войны никому, кроме пре­дателей, коллаборационистов и просто трусов не при­дёт в голову говорить о целесообразности сотрудниче­ства с чужеземными захватчиками и призывать к повсед­невной общественно-политической работе по совершен­ствованию и улучшению оккупационного режима, призы­вать собственный народ к мирным, ненасильственным формам убеждения оккупационной власти в безнрав­ственности физического уничтожения коренного населе­ния страны, уничтожения национальной промышленнос­ти, сельского хозяйства, образования, науки, культуры и всего того, что составляет образ жизни нации.

Может быть, автор строк ломится в открытые двери, ведь совершенно очевидно, что в условиях войны отри­цание необходимости отпора врагу есть прямое преда­тельство и измена?

Во-первых, эта очевидность признаётся не всеми. В российском законодательстве 1996-го года, в Уголовном кодексе отсутствуют статьи, предусматривающие нака­зание за добровольную сдачу в плен, дезертирство и самовольное оставление части в боевой обстановке, членовредительство с целью уклонения от воинской службы, сдачу и оставление врагу укреплений, боевой и другой военной техники и имущества, мародёрство и т.д. Что это, как не провоцирование и стимулирование тру­сости и предательства? Зададимся вопросом, как будет воевать Российская армия в подобном боевом, право­вом, нравственно-духовном поле? Стоять насмерть, за­щищая каждую пядь родной земли, или разбежится, по­бросав боевую технику в условиях анархии и правового бессилия командиров, как это было с русской армией в 1917 году, а с иракской в 2003 году после предательства армейской верхушки?

На этот вопрос каждый русский воин от рядового до Верховного Главнокомандующего будет отвечать само­стоятельно. Нам же сейчас важно признать, что отказ от защиты Отечества есть измена, и что такой отказ поощряем законодательством нынешней государствен­ной власти.

Во-вторых, и это главное, если очевидность необходи­мости вооружённого отпора врагу ясна и признанна, тогда моментом истины в размышлениях о целесообразности и нравственности насилия, в том числе и вооружённой борь­бы, становится вопрос об идентификации войны, то есть определение и распознавание состояния войны, её суще­ственных и отличительных признаков. Если состояние войны наступило, тогда применение силы против врага, в том числе и на оккупированной территории, является не­обходимым; если же состояния войны нет, тогда степень и содержание возможного насилия (оно есть всегда, пока существует государство) должны адекватно соотносить­ся с характером угроз внешней и внутренней безопаснос­ти человека, семьи, нации, общества и государства.

Итак, что такое война и когда для государства, обще­ства, нации, класса, этнической, религиозной или дру­гой социальной группы наступает состояние войны? Воз­можно, для многих такой вопрос покажется странным, поскольку в обыденном сознании понятие войны связа­но с представлениями о бомбёжках, огне артиллерии, стрельбе танков, автоматов и пулемётов, наступатель­ных и оборонительных действиях и всего остального, что имело место на полях сражений воюющих сторон не­сколько последних столетий. Всё это так, и никто такую войну отрицать не собирается. Но дело в том, что после появления ядерного оружия в Советском Союзе и дости­жения основными геополитическими противниками (или соперниками) гарантированного взаимного уничтожения, к чему раньше других пришли СССР и США, основное содержание военно-политического противоборства ста­ло постепенно перетекать из потенциального открытого вооружённого столкновения в иные сферы борьбы, преж­де всего в общественно-психологическую. Победа здесь позволяет достигнуть тех же целей, что и победа в от­крытой вооружённой борьбе. Революционный скачок в возможностях небоевых средств достигнут благодаря массированному воздействию телевидения, радио, печа­ти, других информационно-технических средств на обще­ственное сознание, информационно-психологическое со­стояние человека, семьи, народа, нации противника. Конечно, такие возможности существовали и использо­вались в (гео) политическом противоборстве и ранее, но прежде вооруженная оккупация чужой страны была не­обходимым условием массированного распространения на её территории идеологии, противоречащей и уничто­жающей прежний образ жизни нации, общества, государ­ства или иного субъекта борьбы.

В современных условиях средства массовой информа­ции позволяют массированно навязывать населению чужие и чуждые для него нравственные ценности, мотивационные основы поведения, для чего необходимо лишь, чтобы сами СМИ не были подконтрольны национальному правительству. Ещё лучше, чтобы и само правительство, и власть в целом перестали бы стоять на страже национальных интересов. Духовная оккупация становится основой политического, эко­номического, финансового, научно-технического и иного за­кабаления страны: оккупированное население не долж­но понимать, что оно уже в оккупации. Ещё лучше, чтобы ему при этом с утра до вечера по всем каналам говорили что-нибудь патриотическое, а в наименованиях всего и вся использовались бы национальные названия и символы. В Северной Америке, например, национальные вертолёты с индейскими названиями «Чинук», «Ирокез» или в России -«русское радио», «русский стиль», «русское золото» и т.д. Весьма удачная находка называть убогие и малозначащие мероприятия «национальными проектами» в области обра­зования, здравоохранения, жилища. Словом, «ложь должна быть чудовищной».

Подобные действия обретают эффективность воен­ных операций, когда их массированное насильственное воздействие приводит к изменению образа жизни нации, её духовному, физическому уничтожению или к другим существенным геополитическим изменениям. Отличие новой войны от старой заключается в её растянутости во времени и в отсутствии зримого физического насилия, но по сущности и по результатам она остаётся войной.

Однако современная военная наука в России не имеет не только ясного и адекватного ответа на вопрос о сущ­ности новых типов войн, но в угоду нынешней полити­ческой верхушке не находит в себе интеллектуальных сил и воли даже поставить вопрос в необходимой плоскости или хотя бы сформулировать определение современной войны. О партийно-коммунистическом подходе к явлению войны в изложении бывшего ГлавПУра не хочется даже упоминать. Пустая трескотня «учения о войне и армии», изложенная волкогоновыми в советской и в нынешней российской военной энциклопедии, ограничивает понятие, определение и само глубинное понимание войны только её социально-политическими аспектами. Изучением же внутренней природы войны (не вооружённой борьбы, а именно войны!), как это делали Сунь-цзы, Д.В. Давыдов, К. Клаузевиц, Ф. К. Гершельман, Б. Лиддел-Гарт и другие, в советское время фундаментально не занимались.

Убеждён, что большинство читателей, в том числе во­енных специалистов, с недоумением увидели имя зна­менитого поэта-партизана Отечественной войны 1812 года генерал-лейтенанта Д.В. Давыдова в этом списке военных теоретиков мирового значения, а ведь именно Денис Васильевич является основоположником совре­менной мировой, европейской и российской теории спе­циальных операций (действий). В этой роли генерал-лей­тенант Давыдов, как и генерал-лейтенант Фёдор Констан­тинович Гершельман, обрусевший немец, в конце XIX века развивший теорию партизанских (специальных) дей­ствий Д. В. Давыдова и Н. С. Голицына до современного понятия партизанской специальной операции на терри­тории противника, вообще не известны отечественным военным исследователям. Достижения русской военной мысли в области специальных методов ведения войны, почти на столетие опередившие западные военные тео­рии, к сожалению, смог использовать только один из со­ветских полководцев и военных теоретиков - М. В. Фрун­зе. После него теория войны, дающая целостное пред­ставление о внутренней сущности войны, взаимосвязи способов её ведения и достижения победы, в том числе с применением партизанских, диверсионных, информа­ционно-психологических и других специальных форм и способов, практически не разрабатывалась.

В России до сих пор нет общей теории войны, на ос­новании которой можно разрабатывать частные теории вооружённой, информационной и других форм борьбы. Этот провал в разработке системообразующей общей теории стал одной из главных причин, почему «зевнули» переход к войнам нового поколения, в том числе «холод­ной». Ни советская, ни российская политическая, ни во­енная наука так и не нашли отечественного термина для обозначения этого нового типа войны, и с 1946 года про­должаем пользоваться иностранным заимствованием. Термин не мог появиться, поскольку в отечественной науке не выработано и не дано определение понятию, отражающему эту новую данность.

Мы не признали «холодную войну» против СССР на­стоящей, действительной войной, и Советский Союз, проиграв её, исчез с политической арены. Если мы не признаем ведущуюся против России вторую «холодную войну» и не будем действовать в ус­ловиях войны так, как подобает действовать на войне, мы, русские, и другие коренные народы России проиграем свою последнюю войну и ис­чезнем как нация.

Рассуждения об этичности и границах применения насилия возможны и нужны в философском споре в мир­ное время, но когда враг на твоей земле не важно какими средствами уничтожает твою веру, народ и государствен­ность, самое время вспомнить простые и мужественные слова русского солдата Василия Тёркина на войне: «Драться надо? - Так дерись!».

Можно ли отнести партизанские, диверсионные и тер­рористические действия к явлениям войны и вооружён­ной борьбы? Безусловно. Объём статьи-письма не по­зволяет достаточно полно раскрыть особенности войны и военных действий с применением специальных форм и способов их подготовки и ведения. Очень кратко и уп­рощённо их суть можно показать через раскрытие мето­да ведения войны. О специальных методах, формах и способах военных действий, что является основным на­правлением научной деятельности автора, в силу сек­ретности темы здесь рассуждать не будем.

Что такое метод ведения войны? Это способ дос­тижения победы. Победа в войне - это новый порядок межгосударственных (в гражданской войне - внутриполи­тических, общественных) и других отношений, изменение роли и места бывших воюющих сторон в геополитическом противоборстве, а вовсе не разгром или уничтожение во­оруженных сил противника. Если совсем кратко: цель вой­ны и сущность победы - другой послевоенный мир, мир на условиях победителя. Принципиально победа в вой­не, с точки зрения природы войны, как и любой другой борьбы, может быть достигнута преодолением внешнего сопротивления противника или лишением его внутренней способности к сопротивлению. Образно говоря, борца-рукопашника и его команду можно победить в честной от­крытой схватке на ковре, положив на лопатки, а можно иначе: подставить им никудышного тренера, подсунуть по­рочную методику подготовки, плохо кормить, не отапли­вать их дома, обострить личные и семейные проблемы с жильём, образованием, здоровьем, пригрозить тяжкими последствиями в случае выигрыша. В итоге борец может вообще отказаться от схватки или сдастся во время боя, предварительно поторговавшись. Если способы подры­ва морального и физического состояния соперника непри­емлемы в честной спортивной борьбе, «то на войне, как на войне»: победу над противником пытаются добыть не только, а ныне уже не столько в открытой вооружённой борьбе с применением всех средств поражения на фронте, сколько изнутри - подорвать духовный, экономический, научно-технический, демографический и другие потенци­алы противника, т.е. лишить его внутренних источников силы и самой возможности успешно вести борьбу.

Именно такой метод достижения победы был приме­нён против СССР в первой «холодной войне», он же ис­пользуется и сейчас против России. Применение нашими геополитическими противниками специальных форм и способов борьбы для окончательного закабаления рус­ского и других коренных народов России требуют соот­ветствующих специальных форм и способов ответных действий. Переход к партизанским, диверсионно-террористическим и другим методам борьбы против оккупаци­онной власти является общемировой практикой и имеет историческую традицию на территории России. Как бес­смысленно иракскому народу выходить сейчас на откры­тое вооружённое столкновение с американскими войска­ми в условиях оккупации и тотального военного превос­ходства, так же, по-видимому, утратила смысл открытая политическая борьба в России в условиях тотального по­давления политических прав и свобод. Как явились бы провокационными призывы к открытому бою иракских партизан с американцами по законам и правилам класси­ческого военного искусства вместо диверсионных налё­тов и засад, так провокационными являются призывы добиться победы национально-патриотических сил по законам и правилам нынешних избирательных технологий в условиях тотальной, информационной и правовой окку­пации. Для победы и прихода к власти здоровых нацио­нальных сил в России нужны соответствующие асиммет­ричные формы и способы политической борьбы.

Можно ли сравнивать политическую обстановку в России в конце XIX века, когда возник русский полити­ческий терроризм народовольцев, с нынешней и при­слушаться к мнению Л.Н. Толстого по этой проблеме? И да, и нет.

Известно, что после убийства 1 марта 1881 года на­родовольцами императора Александра II, Лев Толстой обратился к его наследнику Александру III с просьбой о христианском прощении террористов. Он не только не оправдывал участников покушения и их методы борьбы, но и утверждал, что «подобные попытки кончились и не могли не кончиться ничем иным, как только погибелью многих хороших людей и всё большим и большим озве­рением правительства».

Вот как описал видение Л.Н. Толстым проблемы тер­роризма И.А. Ильин, когда ему, тогда ещё молодому чело­веку, было разрешено в 1906 году посетить Ясную Поля­ну. «Опять говорили о революционном движении, о партии террористов с их вечными покушениями, о правительстве с его вечными контрмерами. И то, и другое отвергалось. Но осуждать считалось «не по-христиански». Вопрос сто­ял по-другому: кто из этих насильников больший грешник и кто, следовательно, заслуживает большего сострада­ния - насильники снизу или сверху?... В беседе принима­ли участие только приверженцы доктрины Толстого. Все они искали расположения учителя, пытались предвосхи­тить его ответ и выказывали больше сострадания мини­страм, поскольку те составляют верхушку государства как системы и являются насильниками по профессии. Толстой говорил последним. Нет, сказал он, хуже - рево­люционеры. Министры исполняют свой политический долг, и у них все права бороться с революцией; в то время, как революционеры спонтанно и добровольно хватаются за убийство и террор, а потому больше грешат и заслужива­ют большего сострадания... Все сидели смущённые и сби­тые с толку» (том 6, кн.III, с.489).

Почему Л.Н. Толстой из двух видов насилия посчитал терроризм большим злом, чем насилие государственное? Наверное потому, что при всём неприятии им царской государственной власти в России полное отрицание го­сударства как орудия насилия, очевидно, означало от­рицание бытия самой России и русского народа как на­ции. Исходя из этого, Толстой, по-видимому, считал воз­можным и необходимым эволюционное совершенствова­ние государственной власти и народной жизни.

Могла ли Россия пойти по этому исторически длитель­ному пути и пройти его до появления в стране такого по­литического варианта самодержавия или конституцион­ной монархии, который бы воспринимался русским на­родом как истинно справедливый, как путь промысла Божьего? Скорее всего до самого начала Первой миро­вой войны возможность эволюционного развития право­славного самодержавия, о чём писал и на чём настаи­вал Лев Александрович Тихомиров и другие, ещё сохра­нялась. Однако российская правящая верхушка, полити­ческая элита оказались неспособны осуществить необ­ходимые изменения в политической системе империи. Гражданская война в России после революции 1917 года показала, что русский народ отверг путь общественного развития вдогонку за Европой, какой по сути предлагало Белое движение. Что-то не своё увидели русские поко­ления конца XIX и начала XX веков и в царской династии Романовых, к тому времени уже утратившей свою сакральность, и в белогвардейских демократах Февральской ре­волюции 1917 года, до омерзения напоминающих нынеш­них. Потому и выбрал русский народ новую, Советскую власть, а вместе с ней и Красную империю СССР. Люби­телей все беды или победы валить на евреев хочется спросить: «Первая конная армия Будённого, она что, ев­рейская? Это конные евреи на «колчаковских фронтах» беляков шашками рубили? Или у Василия Ивановича Чапаева мама, что, тоже.?! О роли интернациональной закулисы в нашей (!) революции можно и нужно говорить, но это была наша, русская, революция и наш, русский, выбор в гражданской войне.

Жертва, на которую решился русский народ и нашёл в себе силы совершить фантастический революционный рывок в будущее, больше не решился никто в Европе: ни немцы, начавшие было с Советской Баварской Респуб­лики, ни венгры, ни другие европейские народы. Духа на социалистическое переустройство всего мира, своего государства и общества хватило только у наших русских предков. Национализация банков и всех природных ре­сурсов, гигантское обобществление собственности в промышленности и в сельском хозяйстве, плановое рас­пределение общественного труда, бесплатное образова­ние и здравоохранение буквально катапультировали рус­скую нацию и другие рядом с ней живущие народы на несколько столетий вперёд по сравнению с другими наро­дами мира. Символом этого рывка в общечеловеческий космос стал полёт Ю. А. Гагарина.

Вряд ли кто в мире, включая гений Л. Н. Толстого, мог увидеть в террористических актах конца XIX века какую-то часть того пути, который в конце концов привёл к об­разованию СССР. Ведь даже основоположникам комму­нистической идеи социалистическое общество и государ­ство представлялось не совсем таким, каким оно стало в Советской России.

Вместе с тем, больше «сострадая» террористам за чи­нимое ими насилие, Л. Н. Толстой распознал и увидел ту границу, за которую нельзя заходить в политической борь­бе. Эта граница - возможность народа, общественно-по­литических сил, сословно-трудовых классов и групп отста­ивать и защищать свои интересы, иметь действенные, из­бирательные и другие политические механизмы ненасиль­ственными способами влиять на выбор направления и пу­тей национального развития. Повторимся и подтвердим, что такая возможность в самодержавной России теорети­чески существовала до самой смерти Льва Николаевича.

В настоящее время такой возможности у русского наро­да, по мнению автора, не существует. Сложившаяся сей­час в России политическая система не только и не столько не хочет предоставить общественно-политическим силам эту возможность, она просто не может позволить себе реальную, честную (в смысле по одинаковым для всех правилам) политическую борьбу, ибо в такой борьбе ни­каких шансов на победу у власти криминального капита­лизма нет и никогда не будет. Поэтому у национально-патриотических и других нравственно здоровых по­литических сил нет и никогда не будет возможности прийти к власти в России через выборы и другие не­насильственные формы и способы борьбы.

В какой форме насилия - военно-государственный пе­реворот, поход народного ополчения на Москву по при­меру Минина и Пожарского, национальное восстание ог­ромных масс мирного населения, как в Киеве, или что-то иное - произойдёт возвращение государственной власти в руки русского и других коренных народов России, сейчас сказать трудно. Ясно лишь, что выборами проблема воз­вращения народу государственной власти решена быть не может. Более того, по плану нынешнего российского руко­водства избирательные кампании 2007-2008 гг. должны пройти на политическом поле, полностью «зачищенном» от принципиальных политических противников. К выборам в качестве оппозиции будут допущены только оппортунис­тические партии лево-коммунистической ориентации, ко­торые будут считать победой уже и 20% голосов избирате­лей, и что-нибудь эдако-либеральное, для показа обяза­тельной демократической коллекции на Западе. Осталь­ное же стадо будет построено в колонну согласно количе­ству рядов в зале Госдумы. Такое и в страшном сне не мог­ло присниться Л. Н. Толстому, а мы в нём живём.

На этом размышления на заданную тему можно закон­чить, поскольку далее более важной становится не ин­теллектуальная, а нравственная и волевая составляю-

щие человека, и все последующие слова и дела строго расходятся по двум человеческим качествам: личному мужеству и решительности или трусости и малодушию.

В самом конце своей жизни Лев Толстой завершил своё всемирное духовное сострадание практическим действием, поступком - он встал и ушёл из своего дома и своего мира в реальную, настоящую, живую Россию. Те, кто 17 марта 2005 года ушли на Минское шоссе в засаду на Чубайса из своих домов, оставив жён и детей, навер­ное, тоже устали просто духовно страдать за униженную Россию и решились на поступок. Что из него получится и прологом чего он является, не знает никто. Бог им су­дья. И всем нам.

В.В. Квачков.

Москва, «Матросская Тишина». 18.06.2006 г.