Фальшивая Изабелла

В советские времена был такой венгерский фильм «Фальшивая Изабелла» — детектив о коллекционерах почтовых марок. Но сейчас я хочу рассказать не об этом популярном некогда фильме и не о филателистах, а о прокуроре, точнее — о женщине-прокуроре. И история эта тоже полна загадок и тайн.

Под Новый, 2005 год мне позвонил мой бывший однокурсник, которого я не видел более двадцати лет. Оказалось, он служит в прокуратуре, работал в разных регионах, а теперь перевелся в Москву и ждет не дождется выхода на пенсию.

— А ты с нашими здесь встречаешься? — спросил он после поздравлений с наступающим и коротким рассказом о себе.

— Нет, — ответил я, с трудом, если честно, вспомнив и его-то самого, — никого не видел.

— Ну, как же! — удивился мой институтский товарищ, — здесь сейчас полно наших.

Учились мы с ним в Саратове, в юридическом институте, и я был там чуть ли не единственный москвич на всем курсе, а в советские времена оказаться в Москве — работать и жить здесь — мог далеко не каждый. Молодые читатели, вероятно, не знают того, что тогда в стране существовала так называемая «прописка» с ходатайствами об этом министерств и ведомств, с массой согласований в различных городских инстанциях и с обязательным разрешением МВД и КГБ. И приехать в Москву, чтобы здесь прописаться и жить, простому гражданину откуда-нибудь из Грозного, Пензы или того же Саратова было практически невозможно. «Москва не резиновая!» — эта фраза как раз из тех далеких советских времен. Потом времена изменились — Советский Союз с политической карты мира исчез, институт прописки отменили, введя простую регистрацию, и в Москву хлынули миллионы провинциалов и даже граждан соседних государств — из Средней Азии и Закавказья, Украины, Молдавии и Белоруссии. Тогда-то среди москвичей в ходу стало другое выражение: «Понаехали тут!» Однако говорили люди это без злобы — ворчали, но понимали, что раньше мы жили одной большой семьей, и Москва была для всех родным городом — любимой столицей. Песни российских композиторов про Москву исполняли казахские, узбекские, грузинские и украинские артисты, азербайджанец Муслим Магомаев, живший в Москве, пел песни армянина Арно Бабаджаняна, тоже проживавшего здесь же, а гениальный русский парень с Урала Владимир Мулявин посвятил свою жизнь популяризации белорусской фольклорной музыки, создав ансамбль «Песняры» — музыкальную визитную карточку нынешней Республики Беларусь, и звезда с его именем украшает московскую аллею звезд эстрады.

— Несколько наших ребят работают в МВД на Житной, — продолжал между тем трындеть в телефон мой старый приятель, тоже родом откуда-то не то из Республики Коми, не то из Республики Марий Эл, — один в Верховном суде, есть наши даже в Администрации президента. Кстати, они мне и дали номер твоего телефона — ты у всех на виду. Работают наши и в прокуратуре. Помнишь такую Беллу Аникбязову, Изабеллу? Она сейчас в Генпрокуратуре в звании генерала!..

Беллу я помнил. Она не была моей девушкой, но относилась в студенческие годы ко мне с явной симпатией — читала мои журналистские публикации в местной газете, слушала мои рассказы о битлах и питерских друзьях-музыкантах, помогала в учебе, приглашала к себе в гости (однажды мы даже отмечали вместе Новый год — она, я и ее подруга, с которой они снимали комнату, — полногрудая блондинка откуда-то не то из Астрахани, не то из Волгограда. Вот та мне точно нравилась, но сейчас даже не помню ее имени). А Белла была и симпатична, и стройна, но не трогала мое сердце. Да и ребята, что не прочь были поволочиться за очередной юбкой, как-то ее избегали. «Слишком умная», — услышал я однажды о ней от одного такого факультетного плейбоя.

— Ну, и что Белла? — переспросил я скорее из вежливости.

— Ничего, работает. Она всю жизнь просидела в Вологодской области прокурором по надзору за милицией. И вот перевели сейчас в Москву, квартиру получила небольшую где-то на окраине, — у нее, как я понял, нет никого. Но вроде ребенок есть. А может, и нет… Хочешь, дам ее телефон? Ты же с ней дружил. И мы с ней о тебе вспоминали…

Несколько дней спустя я позвонил Белле и пригласил ее пообедать. Она согласилась. «Тогда и поговорим обо всем, — радостно сказала она. — Мы же с тобой не виделись целую вечность! Хотя я тебя часто вижу по телевизору».

Мы договорились, куда и когда я должен за ней заехать. Она и в самом деле жила где-то в районе МКАД — у черта на куличках. Я с трудом отыскал ее дом, и, превращая колесами машины падающий хлопьями снег в грязную соленую кашу, мы помчались в центр города.

— Что предпочитаешь? Мясо, рыбу? — спросил я Беллу после первых же слов приветствий и дружеских поцелуев. — В какой ресторан?

— Мне все равно, в любой.

— Итальянский, грузинский, узбекский? А может, в японский? — я искренне рад был нашей встрече.

— Да, очень хорошо. Японскую кухню я люблю.

В пути Белла расспросила меня о моей семье и детях, но сама о себе ничего не рассказала, а я не стал спрашивать из деликатности, помня слова нашего сокурсника о том, что «у нее никого нет».

— Но зачем ты ввязался в политику? — спросила вдруг она и усмехнулась. — Твой Жириновский это же — клоун. А Лимонов? Террорист, уголовник. Недавно его фашистские молодчики захватили приемную президента, устроили массовые беспорядки. Знаешь, наверное. Ну, теперь им мало не покажется! Зачем ты с ними связался? Я помню, что ты был такой романтичный, любил музыку, Джона Леннона… Зачем тебе все эти люди?

Я даже не нашелся что на это ответить, ведь рядом со мной сидела и порола откровенную чушь не просто какая-то безграмотная хабалка, а прокурор да еще в звании генерала!

А потом решил ничего и не отвечать, и лишь заметил, что музыку продолжаю любить и даже выпустил к тому времени два собственных альбома.

— Песни мои иногда крутят на радио. Слышала?

— Нет, — Белла зевнула. — Я с подругой часто хожу в Концертный зал Чайковского. Слушаем классическую музыку. Там такие великолепные концерты! Оркестры и дирижеры со всего мира! А еще мы ходим в театр Станиславского, когда там играет Петр Мамонов.

И я понял, что ей глубоко плевать и на мои песни, и на мою работу, и на меня самого.

И тут она выдала:

— Я, если честно, его фанатка.

— Кого? Мамонова?!

— Да. Он такой гениальный! И как музыкант, и как актер.

— Человек он талантливый, — согласился я. — Но ведь Петя — панк. Мне с трудом верится, что ты, прокурор, слушаешь «Звуки Му». Нежели тебе нравятся их песни? И его кривляние на сцене? И в каком, интересно, образе он тебе больше нравится? В образе паралитика? Алкаша? Или дауна?.. Не верю! — я рассмеялся. — Даже я, человек хорошо знакомый с этой музыкой, с трудом выношу не более двух-трех его песен подряд, но чтобы ты!..

— Ну, я не часто слушаю его песни, — пошла на попятную прокурор. — Мне он в первую очередь нравится как актер…

«Господи, — думал я, слушая ее дальнейшие банальные рассуждения о театре, музыке, политике, и еще о чем-то, в чем она явно ни черта не разбиралась. Чего она несет?! И какая фальшь! Неужели это та самая Белла, которую наши ребята, да и я сам, когда-то считали умной?

С которой я встречал Новый год и о чем-то всю ночь говорил? А ведь в студенческие годы я и в самом деле много рассказывал друзьям о Ленноне и ей, наверное, тоже. И ставил на общих посиделках его пластинки, на которых были не только песни о любви, но и “Власть — народу”, “Дайте миру шанс”, “Герой рабочего класса”, знаменитая Imagine, “Ирландское счастье“, “Женщина — нигер этого мира” и та же — “Революция”… И мне всегда казалось, что Белла все это понимала, была любознательной и душевной девушкой, способной на искренние чувства, сочувствие и переживания, жалость к слабым… А теперь злорадствует по поводу ареста мальчишек и девчонок из НБП…»

И вот мы уже сидим напротив друг друга в ресторанном зале и вспоминаем своих однокурсников, медленно перелистывая страницы меню. И я с удивлением нахожу, как мало она изменилась за прошедшие годы.

— Ты прекрасно выглядишь, — говорю я и хочу продолжить еще про ее прическу, которая точно не поменялась за четверть века, но вовремя спохватываюсь и умолкаю. Все тот же черный кудрявый шар а-ля Анджела Дэвис. Ну, может быть, только чуточку ставший меньше объемом. Мне всегда казались подозрительными мужчины, постоянно берущие в долг деньги, и женщины, носящие одну и ту же прическу.

— Ой, — произносит Белла, игриво поправляя руками этот шар, — я совсем не разбираюсь в японской еде.

— Ты же сказала, что любишь ее! — удивляюсь я.

— Ну… мне нравится, — уклончиво отвечает она.

Я предлагаю ей помощь в выборе блюд, но тут подходит прыщавый официант с вопросом «что будете пить?», и Белла вдруг начинает жеманно расспрашивать его, что бы ей заказать «особенного, что она еще не пробовала», и что это за блюдо такое, и из чего приготовлено вон то, другое, и что бы он мог порекомендовать ей «из наиболее вкусненького на десерт». При этом она все время кокетливо улыбается, постреливая в смущенного паренька подведенными глазками и плавно поводит плечами, то и дело поправляя у себя на груди черную с люрексом кофточку.

Все это выглядит пошло и как-то уж очень… провинциально. Хотя определение это и не совсем точное: провинциальные одинокие дамочки ведут себя подобным образом все-таки с долей легкого юмора, и получается это у них даже как-то мило. Да и позволяют они себе так заигрывать с официантами, лишь когда находятся в ресторане одни, без кавалера или в чисто женской компании. И потому наш официант все время вопросительно поглядывает на меня, пока отвечает на вопросы моей спутницы, а затем с явным облегчением оставляет нас, как только я прошу его принести нам для начала по бокалу вина.

И тут мне снова приходит на ум слово «фальшь». Все это и впрямь смотрелось со стороны как нечто абсолютно фальшивое, а моя Изабелла, новоиспеченная москвичка, юрист, театралка, поклонница Пети Мамонова, панк-рока и классической музыки, повела вдруг себя как типичная озабоченная провинциалка после двух бокалов советского полусладкого шампанского. И первым безошибочно уловил это официант.

Немного выпив, мы продолжили наш фальшивый дружеский разговор.

И я все также не спрашиваю Беллу ни про ее работу, ни про ее личную жизнь, а она рассказывает мне о своих впечатлениях от прочитанных книг и просмотренных недавно фильмов, вспоминает что-то из нашего прошлого и нет-нет да и снова возвращается к тому, какой же я был тогда романтичный и славный, а после стал таким беспринципным и ужасным, что защищаю клоуна Жириновского, фашиста Лимонова и всяких-разных воров да бандитов.

Тут, правда, я иногда возражаю, объясняя ей, носящей в прокуратуре генеральские погоны, что Жириновский это серьезный, талантливый политик и широко образованный человек, а Лимонов — выдающийся русский писатель и человек энциклопедических знаний, и что они никакие не фашисты, не террористы, не клоуны и не враги нашего государства. И что любой адвокат защищает не преступников, но людей, обвиняемых в совершении преступлений. Однако возражаю вяло, без энтузиазма, а потом и вовсе перестаю: зачем объяснять взрослому человеку прописные истины?..

И я не выясняю у Беллы, избегающей говорить о своей работе, случалось ли ей закрывать глаза на нарушения закона, которые допускали менты при проведении расследований уголовных дел… Я не спрашиваю ее и о том, много ли она за всю свою долгую карьеру прокурором по надзору за деятельностью милиции привлекла к уголовной ответственности тех, кто фабриковал дела в отношении заведомо невиновных, занимался фальсификацией доказательств, запугивал свидетелей или применял насилие к обвиняемым… И как? Совесть не мучает?..

Нет, я не задал ей ни один из этих вопросов, — мы пообедали, поговорили ни о чем, и я отвез Беллу обратно в ее московское Кукуево.

А в конце апреля, когда в Москве все расцвело, я снова позвонил ей.

— Что надо? — раздраженно рявкнула вдруг в трубку моя старая добрая знакомая.

— Послушай, Белла, ты почему со мной так разговариваешь? — возмутился я. — Если ты занята, я перезвоню.

— Нет, я не занята, говори. Чего тебе надо?

— Мне от тебя ничего не надо, — отрезал я. — Хоть одно слово я тебе сказал когда-нибудь о работе? Я просил тебя о чем-то?

— Нет, не просил, — выдавила она.

— И не попрошу. Я всего лишь хотел пригласить тебя на свою выставку.

— Выставку? — голос ее потеплел. — Что за выставка?

— Моя фотовыставка. Придешь — увидишь. Приходи с подругой или с кем захочешь. Там будут интересные люди.

И я назвал ей адрес арт-галереи, где через несколько дней должна была открыться выставка, на которой я представил первые 15 черно-белых фотографий из большого проекта «Девушки Партии» с портретами героических девушек-нацболок.

Проведение выставки было приурочено к окончанию следствия по так называемому делу 39-ти лимоновцев, захвативших в декабре 2004 года помещение Общественной приемной президента, и которых упомянула в разговоре со мной несколько месяцев назад Белла Аникбязова. Ту дерзкую акцию юные нацболы провели в знак протеста против проводимой в те годы Путиным политики. А среди участников акции были и девушки, которые находились уже несколько месяцев в СИЗО. И вот, чтобы поддержать их морально и привлечь внимание общественности к предстоящему процессу, мы и решили с галеристом Петром Войсом организовать данную выставку. И приглашение на ее открытие Изабеллы было, конечно, с моей стороны, провокацией — шуткой и одновременно местью за ее слова об арестованных нацболах и о Лимонове.

Но когда она появилась на вернисаже и впрямь вместе со своей неразлучной подругой, высокой, симпатичной женщиной, я уже был слегка пьян, так как мы с Войсом, встречая гостей, выпивали с каждым из них по чуть-чуть коньяку. Почти с каждым. А к моменту прихода Аникбязовой в небольшом помещении галереи «С. АРТ» было уже не протолкнуться. И я ходил среди этой толпы навеселе в черной футболке с оранжевым черепом на груди, в драных джинсах и кедах, что, как заметил, произвело на мою бывшую однокурсницу и фанатку Пети Мамонова, шокирующее впечатление. Как и нахождение среди гостей ненавистного ей Эдуарда Лимонова и его нацболов. А еще там были депутаты Государственной думы — жириновцы и коммунисты, единороссы из Мосгордумы, известные художники, актеры и режиссеры, писатели и музыканты, включая солиста Большого театра, заслуженного артиста России Вадима Тихонова и нескольких панков. Там же были и мои знакомые судьи из Арбитражного суда Москвы, где я давно уже не вел к тому времени никаких дел, и среди них — замечательная, восторженно воспринимавшая все интересное в жизни Зинаида Алексеевна Савенкова, заслуженный юрист Российской Федерации. Два заслуженных на одну галерею! За это мы тоже, естественно, выпили. А еще там находилась большая группа моих коллег-адвокатов, два бывших прокурорских работника, прославившиеся когда-то расследованием громких уголовных дел, милицейский генерал с красавицей дочерью, жена одного высокопоставленного сотрудника Администрации президента — экзальтированная поклонница писателя Лимонова, а также длинноногие девушки из модельного агентства, которых притащил с собой Леша Митрофанов, журналисты и телевизионщики. То есть Белле было с кем там поговорить и об искусстве, и о политике, и на профессиональные темы.

Но, заглянув на несколько минут внутрь галереи и увидев всех тех, кто там находился, Изабелла Аникбязова и ее верная подруга незаметно исчезли. И узнать потом ее мнение о выставке мне так и не удалось, потому что больше на мои телефонные звонки Белла не отвечала. Поначалу я несколько расстроился, но затем решил, что, наверное, это и к лучшему, иначе бы мне пришлось еще и выслушивать ее рассказ о том, как им с подругой понравилось в тот день выступление какого-нибудь симфонического оркестра в Концертном зале имени Чайковского.

А когда наступила эпоха социальных сетей, я, вспомнив о Белле, попытался отыскать в них следы ее присутствия. И нашел. Но никаких личных данных или постов на ее страничках не было, что, в общем-то, и понятно в связи с ее положением и занимаемой должностью — к тому времени она уже трудилась в Минюсте на поприще защиты прав человека! Но хочешь не хочешь, а если сам президент России Дмитрий Медведев заставляет чиновников активнее осваивать просторы Интернета, все вынуждены подчиняться. Вот и всегда дисциплинированная Изабелла Аникбязова не могла ослушаться главы государства: она завела сразу в нескольких соцсетях собственные странички, правда, дальше дело не пошло — отметила в них лишь свои музыкальные предпочтения и всё. Чайковский, Моцарт, Штраус, Лист, Равель (обычный набор профана) и… Джо Дассен.

Петра Мамонова, как видите, там уже не было.