2 — «А кто сказал, что мы правы?» 1969 год

2 — «А кто сказал, что мы правы?» 1969 год

«Себя мы на киноэкране не видели. По всей стране, на любой тусовке вовсю курили «траву» и пользовали ЛСД, а народ продолжал ходить в кино на Дорис Дэй и Рока Хадсона!».

Деннис Хоппер

Как «Беспечный ездок» компании «Би-Би-Эс» дал старт в Голливуде авторскому кино режиссёров, Деннис Хоппер, ошалевший от наркотиков, стал гуру контркультуры, а Берт Шнайдер — «серым кардиналом» американской «новой волны».

Берт Шнайдер и Боб Рэфелсон прогуливались по Центральному парку Нью-Йорка. Вроде самое начало 60-х, а молодым людям не до веселья. Причины были разные. Берт успел пробежать все ступени «Скрин джеме», телевизионного отделения кинокомпании «Коламбия пикчерз», владельцем которой был его отец. Он рано занял высокую должность заведующего финансовым отделом и вот-вот должен был возглавить всё отделение, как вдруг семейственность вышла ему боком — отец остановил его продвижение вверх. В общем, Берт пребывал в самых растрёпанных чувствах. Тем временем, Рэфелсон менял одну работу за другой, долго нигде не задерживаясь, и знал, что слишком умён и талантлив для того, чтобы заниматься тем, что делал сейчас, знал, что рождён для лучшей доли.

По обыкновению, ребята встречались во время ланча, проклинали свою работу и фантазировали. Рэфелсон мечтал о собственной компании: «Проблема кинематографа не в отсутствии талантов. Проблема в отсутствии талантливых людей, способных оценить настоящий талант. Взять, например, Францию с её «новой волной», Англию с Тони Ричардсоном и его компанией «Вудфол» или «неореализм» итальянских фильмов. Разве у нас нет таких людей? Есть, но у нас нет системы, которая позволяла бы им раскрыться, стимулировала бы их. Вопрос не в режиссёрах иного, более высокого уровня, а в продюсерах, способных дать режиссёрам с идеями возможность делать фильмы так, как они хотят. И не только на заключительном этапе, при монтаже, а — от начала и до конца».

Определённо, Боб симпатизировал Берту потому, что тот носил короткую причёску, не курил «траву» и точно знал, где и когда в отношениях между людьми заканчивается бизнес. Как-то, в очередной раз выслушивая жалобы Берта по поводу управленческих проблем в его собственной компании, он спросил:

— А не бросить ли тебе всё это?

— Брошу, а дальше что?

— Создадим свою компанию.

Так, в 1965 году, Шнайдер ушёл из «Скрин джеме», чтобы в Лос-Анджелесе вместе с Рэфелсоном создать крошечную компанию под названием «Райберт», которая после вхождения в неё друга Шнайдера Стива Блонера полностью изменила киноиндустрию. По первым буквам имён основателей компанию назвали «Би-Би-Эс».

* * *

Смышлёным Рэфелсона считали ещё в детстве. Он постоянно пропадал в «Талии» или «Нью-Йоркере», а главное — был двоюродным братом легендарного Сэмсона Рэфаэлсона, который писал сценарии комедий для самого Эрнста Любича [23]. Боб рос вместе со старшим братом Дональдом на 81-й улице в доме №110 по Риверсайд-Драйв. Семья принадлежала к вполне благополучному среднему классу — отец занимался производством шляп. Боб ходил в частную школу Горация Манна, а его родители состояли членами загородного клуба в Уэстчестере.

Тоби Карр познакомилась с Бобом в тринадцать лет. «Мы поехали к его приятелю, потому что у того в доме тогда была девчонка, которая Бобу нравилась, — вспоминает Тоби. — Так вот он ночь напролёт миловался с ней на диване, а я всё это время простояла у рояля, слушая, как его друг без конца играл «Рапсодию в блюзовых тонах». Когда вечеринка закончилась, я, выходя из такси, подчёркнуто вежливо произнесла всё, что положено в таких случаях, вроде: «Большое спасибо за прекрасный вечер», — что, конечно, было большим преувеличением, а он просто захлопнул дверь машины и усвистал. Мне бы тогда его понять. Вспоминая тот вечер теперь, всё кажется таким очевидным. Определённо, я искала приключений на одно место».

Мать Рэфелсона любила выпить. Загулы продолжались дни напролёт, а сама она могла то жестоко обидеть, то нежно приласкать. «Боб оказался таким же, — рассказывает Тоби. — Он мог повести вас куда-то, потом неожиданно развернуться на 180 градусов, а ты стоишь несчастная, чувствуешь себя обиженной и оскорблённой и ничего не понимаешь. Он и мозги пудрить мог также. Думаю, это у него от матери».

Предполагалось, что Боб продолжит семейный бизнес, но, презирая шляпы, он всеми силами старался избежать подобной участи. После окончания средней школы Боб направился в Дартмутский колледж [24]. Шли 50-е годы. Поэтому не удивительно, что он обожал черные свитера с высокими воротниками, читал Сэмюэля Беккета [25], Жана-Поля Сартра [26] и Джека Керуака [27]. Он был красив, как может быть красив только истинный еврей: копна темно-каштановых волос над высоким лбом, вечно надутые, как бутон розы, губы и разбитый нос боксёра. Боб был высок, худощав, но крепко сложен и сжат как пружина, что казалось, от него вот-вот во все стороны понесутся электрические разряды. Ему словно на роду было написано быть в центре событий. Похоже «Белый негр» Мейлера [28] был написан специально для него. Задумчивость Боба в сочетании с жестокостью, качеством настоящего хищника, привлекали к нему людей. Однако спустя годы, когда перспективы становились всё туманнее, а карьера так и не складывалась, все поняли, что у него обычная депрессия.

Пока Боб был в Дартмуте, Тоби училась в Беннингтонском колледже [29]. Несмотря на то, что их первая встреча вряд ли способствовала продолжению отношений, они, благодаря удачному стечению обстоятельств, совсем как в фильме «Познание плоти», стали мужем и женой. «Его энергия била через край, он мог увлечь, влюбить в себя так, что сопротивляться было бесполезно, — рассказывает Тоби. — В общем — негодник и смутьян. Добавьте сюда талант рассказчика, который, думаю, развился у него на почве стремления уйти от реальности, окружавшей его, и вы поймёте, что это был за фрукт».

Боб и Тони поженились в середине 50-х. Родился сын — Питер. В Нью-Йорке они дружили с Баком Генри, которого знали еще в Дартмуте, он был на пару лет старше Рэфелсона. «Баки был невероятно смешным, очень скованным и одновременно до ужаса любопытным, совсем как подросток, — вспоминает Тоби. — Его так и тянуло к «неформалам» — нудистам и прочим извращенцам». Обитал он в задрипанной квартирке в цоколе дома на 10-й улице в Гринвич-Виллидж. В гостиной на полу по обыкновению сидела игрушечная горилла в натуральную величину. У Бака не было привычки снимать пижаму, так что перед выходом на улицу поверх неё он просто натягивал одежду.

В двадцать с небольшим Рэфелсона, по протекции друзей родителей из загородного клуба, устроили на 13-й телеканал, где он дописывал диалоги за Шекспира, Жироду, Ибсена, Шоу и им подобным в программе «Пьеса недели». В июне 1962 года Рэфелсоны переехали в Голливуд, где Тоби произвела на свет второго ребёнка — девочку Жюли. Боб и Тоби расцвели под калифорнийским солнцем: он — высокий и мускулистый, она — миниатюрная, с волосами цвета воронова крыла. Боб получил место в «Ревью продакшнз», телеподразделении «Юнивёрсал», которое только что подмяла под себя «Эм-Си-Эй». Руководили компанией Лу Вассерман и Жюль Стайн.

Рэфелсону поручили постановку, действие в которой должно было происходить на территории студенческого городка. Он привлёк для работы сценаристов, писавших в манере Эдуарда Олби и Джека Ричардсона — шаг более чем смелый, сродни тому, чтобы пригласить Нормана Мейлера написать что-то вроде «Летающей няни». Кончилось тем, что Рэфелсон схлестнулся с Вассерманом по поводу эпизода, в котором выбранный им актёр по имени Майкл Парке должен был играть в паре с Питером Фондой. Скажем прямо, кожа у Паркса не была идеальной и Вассерман, человек не маленького роста, с угрожающего вида внешностью, с его выбором не согласился. Вспыхивающий как спичка, Вассерман начал «телеграфировать» нечто на зеркальной поверхности письменного стола, вместо телеграфного ключа воспользовавшись острым, как кинжал, ножичком для вскрытия корреспонденции. Голова у Вассермана была крупная и клинообразная, с рано поседевшей шевелюрой. Нос — чуточку набок, а довольно крупное пигментное пятно над верхней губой в таких вот случаях вытягивалось в тонкую линию. Вдобавок ко всему, он носил массивные, невероятных размеров очки, завершавшие образ злобного филина. Он поднял на Рэфелсона свирепые глаза, которые за стёклами очков вели себя, как рыбки в аквариуме, и зарычал:

— Хватит с меня подобных дегенеративных историй, и чтоб я больше никогда не видел актёров с прыщами на шее. Разве такое может сыграть что-нибудь стоящее?

— И вы это называете стоящим? — взорвался уже Рэфелсон и, абсолютно уверенный в своей правоте, гневно указал на призы, награды, медальоны, сувенирные пепельницы и прочую броскую мелочь, в огромном количестве выставленную на письменном столе. — Что за чушь, не приглашать актёра с прыщами? Боже, праведный!

С этими словами Рэфелсон разом смахнул на пол всё, что находилось на столе. Вассерман по-отечески, что никак не было ему свойственно, обнял молодого человека и проводил сначала из кабинета, а затем и за пределы студии. Немного поостыв, Рэфелсон понял, что его блестящая карьера закончена. В ближайшей уборной его стошнило.

* * *

Берт Шнайдер, молодой бизнесмен с домом в пригороде, женой и детьми, родился в 1933 году в окружении роскоши. Он был средним братом для старшего — Стенли и младшего — Гарольда. Считалось, что его отец, Эйб, начинал с мойки полов на студии «Коламбия пикчерз». Когда мерзкий Гарри Кон скончался, Эйб занял его трон и взял в заместители Лео Джеффа. Внешность у него была внушительная, можно сказать — авторитетная. Приличного роста, он и манеру говорить имел соответствующую — произносил всё размеренно, придавая всему сказанному весомость.

Стенли оказался флегматиком, лишённым всякого воображения, то есть самым заурядным человеком, рождённым для самой заурядной жизни. Гарольд, наоборот, — одновременно взрывным и раздражительным, как Сонни Карлеоне, и ранимым и обидчивым, как Фредо. Человек, хорошо их знавший, заметил: «Всё у них было как по «Крёстному отцу»: очень династично и мафиозно. Если ты был другом или партнёром Берта по бизнесу, это означало, что вы — кровные братья. Попал в беду, он в щепку расшибётся, но выручит, но если ты совершил ошибку — считай, что уже покойник».

Берт вырос в Нью-Рошелле [30]. Высок ростом — за метр восемьдесят, что подчёркивалось его худобой, и поразительно красив — с широкими скулами и холодными голубыми глазами, лукавый, слегка насмешливый взгляд которых подсказывал, что их обладатель знает нечто неведомое окружающим. У него были полные, чувственные губы, вытянутое, довольно узкое лицо, увенчанное копной вечно спутанной белокурых волос. Казалось, его постоянно окружала атмосфера, наполненная истомой, спокойствием и невозмутимостью. Опускаясь в кресло, он не просто садился в него, а вливался, словно пластилиновая кукла — так всё было плавно, без углов. Режиссёр Генри Джэглом помнит Берта ещё по Кэмп-Кохуту, летнему лагерю для еврейских детей в Оксфорде, штат Мэн, где тот был наставником Джэглома: «Он был звездой, настоящий — «мистер Америка», блондин, бейсболист. В общем, мальчишка-герой, на которого все хотели походить, или быть его младшим братом».

Закадычным другом и главным человеком в судьбе Берта стал Стив Блонер. Как только он появился на горизонте, Гарольд стал лишним. Позже сам Берт, многое объясняя в своих отношениях с младшим братом, скажет: «Просто Стив стал Гарольдом». Подростками Берт и Стив тайком удирали из уютных домов, и дни напролёт проводили в букмейкерских конторках итальянцев в Уайт-Плейнсе [31]. Когда Стиву стукнуло семнадцать, из судейского кресла теннисной вышки он высмотрел потрясающую девушку в экстравагантной белой форме с огненно-рыжими волосами, которая направлялась на свой корт. Данные были великолепные: большие карие глаза, ни намёка на веснушки, маленькие аккуратные зубки и пухленькая, вполне оформившаяся фигура. Вот как о своём наблюдении позже вспоминал сам Стив: «Я провожал её взглядом, даже повернулся, так был потрясён, а потом спустился и сел позади кортов, чтобы никто не понял, на кого я так пялюсь. Наконец, вслух я произнёс: «Кто такая?» и кто-то ответил: «Это та девчонка, с которой мы хотим познакомить Берта». Я тут же помчался к нему и всё рассказал».

Джуди Файнберг выросла в соседнем Скарсдейле и стала настоящей находкой — её семья оказалась богаче Шнайдеров. Впервые Джуди встретилась с Бертом в пятнадцать лет. Он тогда приехал домой на Рождество на своей машине из Корнеллского университета. Вечеринку устроили в доме студенческого братства: Джуди со своим парнем осталась внизу, а Берт с подружкой пошёл наверх. Джуди непременно нужно было вернуться домой в определённый час, но её кавалер побоялся беспокоить Берта. Когда настало время уезжать, она поднялась, и всё сделала сама. «Я не хотела застрять там и испортить себе Рождественские каникулы. Думаю, на Берта это произвело впечатление», — вспоминает Джуди. В 1954 году, на Рождество, они поженились. Ей, уже студентке колледжа Сары Лоуренс, было 18, ему — 21 год.

За страсть к азартным играм, чрезмерное внимание к противоположенному полу и плохую успеваемость из университета Берта выгнали. Правда, трагедии из этого никто не делал — в запасе всегда оставался семейный бизнес. Так, в 1953 году, Берт начал карьеру в компании «Скрин джеме». Начал с того, что развозил по городу жестяные коробки с фильмами. Совместная жизнь Джуди и Берта в 50-х — рай с поздравительной открытки. У них двое детей с разницей в возрасте в два года: сын Джеффри и дочь Одри (в честь любимой актрисы Джуди — Одри Хёпберн). Берт выглядел и вёл себя как настоящий молодой республиканец. На многие вещи смотрел вполне традиционно и мог рассчитывать на счастливое и безоблачное будущее. «Я верил в «американскую мечту», — говорил он, — а политические пристрастия засунул куда подальше. Я хотел иметь семью, карьеру, деньги — всё, что положено».

Вспоминает Тоби: «Берт и Джуди оказались в Лос-Анджелесе в то самое прекрасное десятилетие надежды. Нашли роскошный дом в Беверли-Хиллз, отличные школы для ребят. Счастливейшие люди, как в «Саду Финци — Контини» [32], иначе и не скажешь! Смотрелись Берт и его принцесса Джуди как истинные отпрыски царской крови израильской. Но постепенно все мы оказались вовлечены в какие-то странные, всё разрушающие, замысловато переплетающиеся и совершенно непредсказуемые обстоятельства, которые, в результате, камня на камне не оставили ни от наших взаимоотношений, ни от самих людей».

Бак Генри вспоминает праздничный обед перед самым отъездом из Нью-Йорка. Было всего три пары: Берт с Джуди, Боб с Тоби и сам Бак с Салли, своей женой, с которой встретился в бытность её секретаршей у Майка Николса. Все отправились в клуб. Там, рассказывал Бак, он, наблюдая за тем, как Берт отплясывал твист, обратил внимание на то, какой невообразимый звон доносился из карманов друга. Тогда, посмеиваясь про себя, он подумал — да, парень, в Лос-Анджелесе тебе придется научиться выкладывать из карманов ключи и мелочь прежде, чем идти танцевать. «Года через три-четыре Берт, который, думаю, до этого и знать не знал, что такое марихуана, будет разбираться в самых экзотических наркотиках лучше, чем любой другой на этой грешной земле, — продолжает Бак. — Для милых еврейских мальчиков из Нью-Йорка поездка в Лос-Анджелес представлялась предприятием никак не меньшим, чем открытие Нового Света. И вот они уже спустились по трапу самолёта, вырядились в смешные костюмы, купили смешные сигаретки и подцепили молоденьких блондинок. Вот она — чистой воды пародия на ребят-первопроходцев, которые приехали сюда и сделали свой бизнес».

Однако в том, что сделали Берт с Бобом, оказавшись в Лос-Анджелесе, не было ничего смешного — они сделали деньги, много денег. Как-то Боб зашёл к Блонеру в офис и сказал, что хочет трансформировать «Вечер тяжелого дня» в телевизионное шоу. Вместе с Бертом они убедили «Скрин джеме» поддержать идею и собрали эрзац-группу «Мартышки». Трудно поверить, но шоу тут же стало хитом. Рэфелсон осваивал ремесло постановщика, изо дня в день занимаясь постановкой. Поначалу даже подумывали сделать из группы нечто вроде полигона для обкатки молодых режиссёров. Приходили Мартин Скорсезе, Уильям Фридкин, но продолжения не получилось. Фридкин, которого на мякине не проведёшь, прямо сказал Рэфелсону и Шнайдеру: «Слабовато. Содрали с «Битлз», но не лучше оригинала — четыре буржуя носятся туда-сюда, да карманы набивают».

Благодаря «Мартышкам», Шнайдер и Рэфелсон оказались в самой гуще музыкальной тусовки. Справедливости ради следует сказать, что Шнайдер играл так, как может играть только прирождённый артист. Отпустил бороду, волосы отрастил длиннее некуда. Причём его кудрявая белокурая грива удивительным образом контрастировала с бархатными костюмами сочного тёмно-зелёного или чёрного цвета. Выходя на сцену, Берт полностью изменял обстановку в зале, и дело здесь было не только в обаянии кинозвезды, которым он, несомненно, обладал — все оказывались во власти его необыкновенно сильной личности. Нарочито бравируя тем, что курит «травку», он с усердием новообращённого попыхивал в сторонку так, словно лавры открытия марихуаны принадлежали именно ему. Поговаривают, что он умудрялся распространять «косячки» даже на заседаниях совета директоров «Коламбии».

Джэглом приехал на Запад из Нью-Йорка в 1965 году и быстро подружился с Джеком Николсоном. Случайно встретившись с Рэфелсоном, он с удивлением узнал, что партнёр Боба не кто иной, как его бывший наставник по летнему лагерю. Так Джэглом одновременно стал и шутом при дворе Берта, и одним из его младших братьев. Иначе говоря — очередным блудным сыном, что Берт собирал под своё крыло. Непременным атрибутом одежды Джэглома был длинный шарф, картинно переброшенный через плечо, и экстравагантная шляпа с давно обвисшими полями. Подружился Джэглом и с Орсоном Уэллсом, который, словно гигантский разбитый корабль без руля и без ветрил, был обречён на вечный поиск спасительной бухты посреди враждебного моря. В «новом» Голливуде преклонялись перед Уэллсом и крах его карьеры, негодуя, расценивали не иначе, как наглядный пример того, как среда ставит крест на работе истинного художника.

Обычно Джэглом подвизался в доме Донны Гринберг и её мужа-миллионера в Малибу, на пляже Ла Коста. Донна к бизнесу не имела никакого отношения, но была умна, богата, привлекательна, да к тому же имела роскошный дом со множеством комнат. Комнат для гостей в нём было предостаточно. Имелся обширный патио, а непосредственно на пляже — плавательный бассейн. Регулярно Донна принимала чету Рэфелсонов, Бака и Салли, а также Джона Кэлли, который только что возглавил в «Уорнер бразерс» производство. Бывала в этом доме и Джули Пейн, дочь актёра Джона Пейна, и актриса-ребёнок Энн Ширли. Принадлежа к «золотой молодёжи» Голливуда, Джули всех здесь знала. У неё было идеальное «американское» тело — мускулистое и загорелое. Широкие скулы и слегка раскосые глаза придавали её внешности нечто экзотическое. Стремительная и необузданная, заядлая курильщица и поклонница алкоголя, Джули имела обыкновение уже за полночь врываться в дом Донны с криком: «Мне нужен твой бассейн, чтобы хорошенько потрахаться!». Но даже ей поведение Рэфелсона-котяры, вечно пребывавшего в поиске движущегося объекта, казалось из ряда вон выходящим: «Он никогда не упускал случая полапать меня. Как-то в бассейне подплыл и начал мять мою грудь, а Тоби была всего в метре. Такого себе ещё никто не позволял. Я, конечно, не стала кричать, ведь она могла услышать. Не думала, что он способен на такое, это было так грубо».

Рэфелсон и Шнайдер вели себя как сексуальные маньяки — табу для них не существовало. Стоило Тоби уехать с вечеринки, чтобы подменить няню, как Боб тут же звонил подружке. Неизменно, спустя считанные минуты, в кресле жены оказывалась какая-нибудь женщина. Его романам не было числа, а одна связь, с чернокожей Полой Страхан, продолжалась почти пять лет. Боб встретился с ней, когда вместе с Джеком устраивал просмотр танцовщиц для своей первой картины «Предводитель». Ей было девятнадцать лет. Вот что говорит по поводу встречи сама Пола: «Они были королями, а я — молода и глупа». А это мнение приятеля: «По части наркотиков и беспорядочных половых связей Боб слыл образцом. Вокруг него всегда крутились молодые ребята, они его боготворили. Так что на совести Боба Рэфелсона немало исковерканных судеб».

«Подлинность чувств им была неведома. Переживания, муки, страдания характерны творческим людям, а наши еврейские мальчики из обеспеченных нью-йоркских семей считали, что им это не нужно, по крайней мере, в той же степени и мере, — продолжает Тоби. — Они не стали участниками движения за гражданские права, потому что так и не поняли — встать в один ряд, плечом к плечу со всеми, гораздо важнее, чем продолжать сибаритствовать. К 70-м, когда нам было уже за тридцать, мы продолжали вести себя как инфантильные подростки, какими в своё время так и не успели стать».

Без сомнения, изначально Шнайдер начал своё странное путешествие, беззастенчиво пользуясь теми качествами, что мать-природа столь щедро одарила его: внешность, ум и образованность и, конечно, харизма. Добавьте к этому позолоченную оправу из материального богатства, врождённое чувство собственного превосходства, лишённое каких-либо внутренних сомнений, и перешедшую по наследству уверенность в справедливости всего им содеянного. Берт был беспощаден настолько, что не пропускал почти ни одной привлекательной женщины. Линда Джоунс, жена Дэйви Джоунса из группы «Мартышки» — не исключение. А вот отношения с Тони Стерн оказались серьёзными и продолжительными. (Берт подцепил её вместе с Кароль Кинг. Для Кинг она написала настоящий хит — «Слишком поздно». Правда, в комментарии она автору отказала.) Поговаривают, Николсон как-то предостерёг одного из друзей появляться в обществе Берта или Боба вместе с женщиной, к которой у него серьёзные чувства. Гарольд, брат Берта, высказался более определенно: «Берт и змею отымеет».

Джуди Шнайдер была само совершенство. Джэглом, который сам встречался с Натали Вуд и числился среди близких друзей Кэндис Берген, считал её самой красивой женщиной, которую видел в своей жизни. Однако Берт, вступая на «путь 60-х годов», стал подсмеиваться над буржуазной утончённостью жены, то и дело, выводя её из себя всеми общеизвестными или им самим выдуманными грубыми и непристойными способами. Организм Берта обладал способностью пукать по приказу своего хозяина, а тот, отдавая такие приказы в самые неподходящие моменты, не упускал случая испортить настроение Джуди. Он мог оскорбить её слух, ввернув в общей беседе крепкое «мужское» выражение. Деньги, а именно — кто, сколько и за что получал в компании «Райберт», — всегда оставались закрытой темой. А вот вопросы секса здесь обсуждались вовсю по аналогии с обычной мужской забавой «у кого струя бьёт дальше». Все безо всякого стеснения обсуждали особенности строения и запах влагалища жены или подружки. В доме компании «Би-Би-Эс» было принято общаться в непристойно-грубой манере. Обычным занятием стала пикировка грязными и нелепыми прозвищами, причём грань между шуткой и угрозой была малоразличима. Талант Берта здесь проявлялся в полной мере. Он умел задеть человека за живое и «пленных» не брал. Соперника же, который не был в состоянии ответить, пугался или сердился, а хуже всего — замыкался в себе, тут же объявляли «придурком». В общем, они разыгрывали ситуации поведения мальчишек в раздевалке средней школы, где сами никогда и не были.

По мере того, как шли 60-е, наставлять рога своим друзьям Берту наскучило и он пошёл дальше, гораздо дальше. На целое десятилетие он состряпал себе «шведский стол» из разнообразных теологических систем освобождения, как духовного, так и физического, доведя этот «винегрет» до уровня целостной идеологии промискуитета. Так он якобы хотел оправдать своё беспутное поведение, хотя вряд ли так уж требовалось оправдание «во дни любви свободной».

Но даже в обстановке господства официальной идеологии контркультуры — идеологии «свободной любви» — вещи иногда принимали, скажем, не совсем привычный оборот. Дом Донны Гринберг всегда был открыт для всех желающих. «Однажды, прекрасным, солнечным воскресным утром мы завтракали в нашем дворике: я, мой муж, няня, четырёхлетний ребёнок и старший сын, которому тогда было лет тринадцать-четырнадцать, — вспоминает Донна. — Совсем недавно мы закончили покраску фасада и волнореза, разрисовали всё символами мира и граффити в том же духе. Неожиданно на территорию патио ввалилась толпа хиппи ужасного вида. Они остановились, уставившись на нас, огляделись, а затем прошлись по всему дому. Я буквально оцепенела и не знала, что делать. Имейте в виду — это 60-е годы, тогда было принято по-доброму относиться к бородачам в банданах, увешенным драгоценностями. На пианино в небольших серебряных рамках было много семейных фотографий, изображений близких и знакомых. Так вот, все они сгрудились вокруг инструмента и стали разглядывать фото. А затем молча вышли и направились в дальний конец пляжа. Правда, выбраться им не удалось — подъехала полицейская машина и я, сама не знаю как, на ватных ногах, вышла к полицейским и сказала, чтобы их отпустили, потому, что они — мои друзья. Не спрашивайте, что подтолкнула меня так сказать. А гостями оказались, вы не поверите, люди из «семьи Мэнсона» [33].

* * *

Воистину, бешеный успех «Мартышек» делал богатым всякого, кто был связан с этой группой. Боб с Тоби приобрели дом в испанском стиле на Сьерра-Альта, выше бульвара Сансет, рядом с Грейстоуном. Этот старинный особняк сдавал внаём Американский институт кинематографии, находившийся тогда ещё в самом нежном возрасте. А дом Рэфелсонов находился в Лос-Анджелесе на углу улицы Нью-Йорк. Внутри было несметное количество артефактов африканской культуры, масса подарочных альбомов по японской гравюре, фотографии и античному искусству. Именно здесь постоянно собиралась более чем странная компания молодёжи «нового» Голливуда: Деннис и Брук, Берт и Джуди, Бак Генри, Джек Николсон и его подружка, Мими Мачу. Верховодила — Тоби. Она отвечала за свечи, неиссякаемый запас всего самого вкусного и хорошей «травки». В общем, за то, чтобы всем было весело. Рэфелсон всегда старался выделиться и где-то достал очки сварщика с маленькими затемнёнными стёклами и откидывающимися «ставнями» по бокам, которые тут же стали неотъемлемой частью его физиономии. Обычно он сидел на полу и слушал джаз, покуривая марихуану. А мог пойти запустить «кислоту» в джакузи на заднем дворе, съесть несколько «грибов», употребить дозу мескалина или гашиша.

Несмотря на успех, Рэфелсон удовлетворения не чувствовал. Прошло два сезона, и народ открыто поговаривал о том, что «Четвёрка-самосборка» так и не записала своих оригинальных песен. Следовало признать, что «явление» себя исчерпало и более того — становилось обузой. Да и он сам, в некоторой степени музыкант, провозгласивший себя приверженцем рока, но главное — профессиональный аутсайдер, на дух не переносил всё то, о чём пели «Мартышки». Фридкин оказался прав. А кто-то даже заметил, — если бы булка белого хлеба вдруг запела, она непременно сделала бы это как «Мартышки». Кроме того, Рэфелсону надоело телевидение — он хотел снимать настоящее кино: а почему бы не поставить всё с ног на голову и не продемонстрировать миру, что они, а самое главное — он, подшутил над публикой? Нет, даже не подшутил, а придумал и срежиссировал это действо? «Думаю, что неприятие всего того, что воплощали в себе «Мартышки», якобы использование их в том, о чём он и не помышлял, красноречиво говорит само за себя — его собственный имидж значил для него гораздо больше, чем конечный продукт, — рассказывает Тоби. — В представлении таких ребят, как Боб и Берт, быть «крутым», быть, что называется, «в струе», имело решающее значение».

Итак, Рэфелсон начал делать «Предводителя». Как и большинство молодых честолюбивых режиссёров, он мнил себя последователем идей европейского авторского кино. С присущей ему самонадеянностью, Боб рассматривал эту картину как свои «Восемь с половиной», своего рода итог карьеры, результат глубоких размышлений, отражавших его взгляд на искусство. Правда, в отличие от Феллини, итог подводить пока было нечему, ведь это был его первый художественный фильм. Сценарий Рэфелсон попросил написать Николсона. На тот момент казалось, что актёрская карьера Джека кончена. За десять лет съёмок в картинах категории «Б» он едва сводил концы с концами. По обыкновению наведывался в кабинеты компании «Райберт» и подружился с Бертом. Они вместе ходили на домашние игры «Лос-Анджелес лейкерс», где у Берта были зарезервированы дорогие места, и демонстративно не вставали при звуках национального гимна. Как-то, прогуливаясь по берегу под «кислотой» и покуривая «травку», Джек и Боб решили трансформировать «Мартышек» в «гремучую смесь» из музыки, хроники войны во Вьетнаме и китчевых артефактов поп-культуры.

Пока Рэфелсон с Николсоном снимали, Шнайдер следил за репортажами Уолтера Кронкайта на «Си-Би-Эс». Радоваться было нечему. Вьетнамский конфликт, прозванный «войной в гостиной», и в самом деле вошёл в каждый дом, туда, где день за днём жили люди, и казалось, что конца ему не видно.

В октябре 1967 года в Окленде один из участников организации «Чёрные пантеры» [34] по имени Хью Ньютон учинил драку с двумя полицейскими. В результате сотрудник полиции Джон Фрей скончался, а Ньютон был арестован по обвинению в убийстве. А за несколько месяцев до этого случая «пантеры», активно отстаивавшие своё право на вооружённую самозащиту, стали для белых «новых левых» настоящими героями. Это произошло после того, как вооружённые до зубов, в чёрных беретах и чёрных кожаных куртках, они осадили здание законодательного собрания штата в Сакраменто. Как только Ньютон оказался в тюрьме, по всей Калифорнии люди надели на свои дашики [35] и рубашки-«варёнки» яркие круглые эмблемы. На оранжевом поле был изображён Ньютон и начертаны слова «Свободу Хью». 10 сентября суд присяжных признал Ньютона виновным в умышленном убийстве и направил его в мужскую колонию в Сан-Луис Обиспо для дальнейшего отбывания наказания в виде двух сроков по 15 лет.

Было видно, что Шнайдер места себе не находил из-за того, что позднее «Мотеорологи» [36] назовут «привилегией бледнолицых». Эта болезнь была довольно распространена среди представителей киноиндустрии, становясь своего рода платой за обильный «денежный дождь», под который они неожиданно попали. Вот как об этом вспоминает Бак Генри: «Во многом это было связано с комплексом вины среднего класса. Мол, как же так, мы богаты, даже знамениты, наши деды столько сил для этого положили. А какое право мы имеем поучать других, когда сами толком ничего не знаем и не умеем». Говорят, что спустя годы, уже после беспорядков 1992 года, когда все вокруг покупали оружие для защиты своих особняков, Шнайдер сказал своему другу: «Вот приди они сейчас в мой дом да сожги всё дотла, пальцем бы не шевельнул!».

* * *

Однажды Хоппер, Фонда и драматург Майкл Макклюр зашли в офис компании «Райберт», чтобы обмозговать очередную задумку. Люди из «Эй-Ай-Пи» намеренно затягивали вопрос с «Беспечным ездоком», а никто другой, находясь в здравом уме, не собирался финансировать режиссёрскую работу нехорошего мальчика Хоппера. Николсон посмеивался: «Кто не знает Денниса! И что же, вот так, запросто, взять и добровольно выложить ему наличные? Как бы не так».

Рэфелсон познакомился с Хоппером в Нью-Йорке через Бака Генри. Попросту говоря, он наткнулся на него на вечеринке в квартире подружки Бака в Ист-Виллидж [37]. Хоппер сидел на полу и разбирал пьесу Рэфелсона и Макклюра «Ферзь», действующими лицами в которой были, ни больше ни меньше, — шишки администрации Линдона Джонсона. По ходу действия Джонсон, Макджордж Банди, Дин Раек и Роберт Макнамара в белых, вышитых бисером ночных рубашках, оставлявших открытыми плечи, поедали омаров, походя планируя покушение на Джона Кеннеди. Прихрамывая, в комнату пробрался Шнайдер _ у Него нога была в гипсе — и уселся на стол в дальнем углу. Хоппер с Фондой собрались, было, пойти в кабинет Николсона посмолить «травки», но Рэфелсон остановил их и представил Шнайдеру. Хоппера он отметил особо: «Конечно, парень с большим приветом, но я в него верю, и считаю способным сделать для нас блестящий фильм». Выслушивая обычные в таких случаях дежурные фразы, Шнайдер разглядывал новых знакомых. Хоппер — смуглый, невысок ростом, в хлопковом пиджаке и грязных джинсах, с бородой, «конским хвостом» и повязкой на голове. В его беспокойных глазах то и дело вспыхивали параноидальные огоньки, а лоб пересекала глубокая складка, словно след от лезвия ножа. Фонда — высокий, чем-то напоминавший аиста, был точной копией отца, вот только волосы другие — белокурые и длинные, пиджак с бахромой и мокасины из сыромятной кожи.

Получалось, что даже по меркам Берта и Боба в «Ферзе» они хватили через край, а когда Хоппер запросил 60 тысяч долларов, Рэфелсон просто сменил тему разговора:

— А как дела с вашим «мотоциклетным» проектом?

— Да как сказать, «Эй-Ай-Пи» постоянно водит нас за нос, обложила условиями. В общем, ничего хорошего, — пожаловался Фонда.

— К чёрту, пойдёмте ко мне и посоветуемся.

Так и сделали. Берт согласился профинансировать «Одиночек», как тогда они называли свой фильм, в размере 360 тысяч долларов. Правда, у него не было студии, связанной с дистрибуцией картины, а использовал он исключительно собственные деньги. Получалось, что он согласился поддержать ребят, начисто лишённых опыта режиссуры и продюсирования, да ещё с репутацией людей, от которых, кроме неприятностей, и ждать нечего. Другими словами, на свой страх и риск Берт вкладывался по полной программе, полагаясь разве что на интуицию. Мало того, он ещё обещал не вмешиваться в процесс производства, ведь свобода творчества режиссёра была основным принципом компании «Райберт». Позднее, когда возникли разногласия по поводу актёрского состава, Берт уступил ещё раз, сказав: «Всё правильно, никуда не денешься».

Оговорив, что Фонда с Хоппером получат по 11% от прибыли (Сазерн мог получить или не получить свои 11%), а Шнайдер — всё остальное, ребята были готовы действовать. Берт выписал им свой именной чек на 40 тысяч с тем, чтобы Хоппер смог снять некоторые сцены во время Марди-Гра [38]. Это была своего рода проверка — получится, значит пойдёт и финансирование, и дальнейшая работа. Но Фонда просчитался с датами — думал, что на подготовку у них есть целый месяц, а выходило, что оставалась всего неделя. В спешном порядке Хоппер стал искать друзей с 16-мм камерами. Тут же выяснилось, что не обойтись без продюсера-профессионала, причём желательно с выходом на Голливуд. Вечный параноик, Хоппер и на этот раз старался окружить себя родственниками и друзьями. Так, он призвал брата жены Билла Хейуорда и нанял его на работу за 150 долларов в неделю. Быстро сколотили съёмочную группу, а вечером накануне отъезда в кабинете Хейуорда провели производственное собрание — свободное и раскованное, как и всё в 60-е годы. Его участники, сплошь длинноволосые, сидели на полу. Ближе к концу Хоппер сказал: «Так, ребята, у нас нет главного осветителя. Кто хочет быть главным осветителем?». Сказано было так, словно он искал в классе ответственного за мытьё школьной доски. Вспоминает Хейуорд: «Вызвалась одна из девиц. Оказалось, что её послали из Нью-Йорка в качестве фотографа. Деннис ответил: «Отлично. Хочешь? Я это устрою — будешь осветителем».

«Я сразу понял, что будут проблемы, потому что главный осветитель это та ещё работёнка, тут с кондачка нельзя, опыт нужен, — продолжает Хейуорд. — Совещание в понимании Денниса означало его выступление перед благодарной аудиторией. Других слушать он не собирался. Так что, добравшись до Нового Орлеана, группа оказалась в состоянии войны — многие впоследствии вообще никогда не разговаривали друг с другом. В общем, отношения были испорчены, причём всё оказалось гораздо серьёзнее, чем тогда можно было предположить».

В аэропорт Денниса отвозила Брук Хейуорд. По дороге они поговорили:

— Ты совершаешь большую ошибку. У тебя ничего не выйдет, Питер — не актёр. Поверь, я знаю его с детства. Кончится тем, что ты выставишь себя дураком.

— Ты никогда не желала мне успеха. Тут бы поддержать, а ты говоришь о провале. Точка — хочу развод.

— Прекрасно.

Хоппер замечает: «Так всё и было. После этого разговора мы больше не виделись».

Сценария у команды не было, зато Питер и Фонда знали имена двух главных героев. Одного звали Билли — Билли Кид, его должен был играть Хоппер, другого Уайт — Уайт Эрп, по прозвищу Капитан Америка, в исполнении Фонды. Ещё авторы знали, что хотят снять эпизод видений, вызванных наркотиками-галлюциногенами. Больше идей не было.

Три оператора съёмочной группы — Барри Файнштейн, Бэйард Брайант, снимавший в Нью-Йорке альтернативное кино для Адольфаса Мекаса, и Ле Блан, впоследствии прославившийся своими эксцентричными этнографическими документальными лентами, — оказались в сложном положении. Дело в том, что Хоппер каждого из них назначил главным оператором. Питер Пилафиан, звукооператор Брайанта, вспоминает: «Никак не могли договориться о том, что такое широкий формат. Спорили по поводу постановочных сцен с участием главных героев во время праздника. Тут Деннис становился чуть ли не маньяком-психопатом. Он хотел, чтобы на столе лежала парочка револьверов, причём непременно заряженных. Ну любил он такую атмосферу, любил нервы пощекотать». А вот замечание Билла Хейуорда: «В Новом Орлеане он совсем с катушек слетел и выпустил из рук весь процесс съёмки».

По мнению самого Хоппера, никто не хотел быть рядовым, все лезли в генералы: «Каждый мнил себя режиссёром. Я же требовал, чтобы камера работала только тогда, когда об этом скажу им я. Но стоило мне отвернуться, как тут же начинали снимать».

В самый первый день, в половине седьмого утра 28 февраля 1968 года, Хоппер собрал съёмочную группу на автостоянке аэропорта «Хилтон». «Я был взвинчен до предела, — вспоминает Деннис. — Что касается ощущений, то я считал себя чертовски хорошим режиссёром, лучшим во всей Америке». Чувствовалось, что у него начался сильнейший приступ паранойи и он, по словам Брайанта, «разошёлся вовсю, начал разглагольствовать о том, что наслышан, как много среди нас творческих личностей. Но на самом деле здесь есть только один творец — это он сам, а остальные — наёмники на подхвате, рабы и ничего больше. Вёл он себя как сумасшедший, нёс какой-то бред. Похоже, что он тогда намешал спиртное и наркотики».

Фонда вспоминает, что никто из ребят ничего не мог понять, а Деннис продолжал распекать всех по очереди, заявляя, что «это — ЕГО чёртов фильм, и что он этот — ЕГО чёртов фильм — никому не отдаст». Кончилось тем, что режиссёр охрип. Во время «спектакля» Сазерн делал вид, что забавляется с членом невероятных размеров. Он, как и все остальные, знал, что непререкаемым авторитетом для Денниса был Джеймс Дин. Так вот, когда Хоппер выдавал что-нибудь совершенно непотребное, он обычно говорил: «Деннис, а вот Джимми это бы не понравилось». Фонда посмотрел на часы и с ужасом понял, что они пропустили начало праздника — парад. «Все смотрели на меня. Ведь, в конце концов, я был продюсером. А что я мог сделать? Я стоял и думал, что всё летит к чертям. И это в мой 28-й день рождения! Хорош подарочек — этот фашист-недомерок свихнулся и вот-вот похоронит всё дело». После этого случая Фонда попросил Пилафиана и остальных звукооператоров незаметно записывать то, как Хоппер переливает из пустого в порожнее, подумывая о том, что рано или поздно это может пригодиться.

Народ стал потихоньку разбегаться. В последний день Хоппер снимал эпизод с «наркотическим путешествием» на кладбище. Участвовали Фонда и две актрисы — Карей Блэк и Тони Бэзил. Рассказывает Брайант: «К тому времени Деннис успел достать всех так, что снимать мне пришлось одному. Он довольно грубо приказал Тони раздеться и влезть, нет, даже заползти, в одну из могил со скелетом». Сцена на кладбище стала кульминацией всех съёмок на Марди-Гра. Хотя снимали всего полтора дня, этого оказалось достаточно, чтобы Деннис и Питер разругались в пух и прах. Хоппер добивался от Фонды излияния чувств — мать героя наложила на себя руки, а он, её сын, должен был, упрекая, бормотать что-то перед статуей мадонны.

— Пойми, друг, пойми, что я хочу от тебя, — твердил Хоппер, успевший к вечеру хорошенько заправиться «спидом» [39], вином и «травкой». — Заберись сюда, друг, сядь. Ведь она — это Статуя свободы, только итальянская. Влезь, сядь ей на ручки и спроси, почему она тебя покинула.

— Хоппи, я не могу это сделать. Ты пользуешься своим положением. То, что ты часть семьи, что ты муж Брук, не даёт тебе права выставлять меня в таком свете. К тому же у Капитана Америки отродясь предков не было — родился и всё тут. Так что, уж давай обойдёмся без материнских комплексов Питера Фонды и, тем более, не будем переносить их на экран.

— А кто поймёт? Нет, ты должен это сделать.

— Все поймут. Как будто никто не знает, что случилось. Непостижимо, но в ситуации, когда рассержен и расстроен был Фонда, глаза на мокром месте оказались у Хоппера. Так и пришлось Питеру взобраться на статую мадонны и выдавить из себя: «Мама, какая же ты — дура. Как я тебя ненавижу!». Хоппер стоял внизу, и слёзы ручьём лились по его щекам. «Извлекать подобных звуков мне ещё не приходилось. Я не выдержал и расплакался. Я просто рыдал», — вспоминает Фонда.

А вот замечание Хейуорда: «Возможно, кто-то посчитает, что ничего особенного не произошло. Но следует помнить, что режиссёр, которому актёр, безусловно, доверял, вышел за рамки дозволенного. Тем более очевидно, что Хоппер знал о семейных делах Питера. И тот этого уже не простил, словно кошка чёрная между ними пробежала. Другое дело, как вышло, что сцена удалась?!».

Уже полностью во власти паранойи, Хоппер потребовал у Файнштейна экспонированный материал, заявив: «Я тебе не доверяю, положи всю плёнку в мою комнату!». Файнштейн запустил в него одной коробкой, затем другой. В ответ Хоппер прыгнул на обидчика и принялся его дубасить. Вместе с дверью они влетели в комнату, где жили Бэзил и Блэк. По словам Денниса, в этот момент в постели между женщинами они увидели Питера. Оба на секунду остановились, оценивая ситуацию, чем воспользовался Файнштейн, швырнув в Хоппера телевизор. (Блэк категорично заявила, что никогда не была в одной постели с Питером Фондой.)

Как-то среди ночи, уже завершая дела в Новом Орлеане, Питер позвонил в Лос-Анджелес Брук и сказал:

— Мы закончили. Деннис возвращается завтра. Думаю, тебе следует собрать детей и уехать из дома. Деннис рвёт и мечет.

— Мало ли я видела?

— Нет, на этот раз всё гораздо серьёзнее. К тому же материал отвратительный. Да и вообще, всё хуже некуда, это катастрофа. Работать с Деннисом я не могу, скорее всего, будем его увольнять.

Конечно, размышляла Брук, можно собрать детей, но куда я пойду? И вообще, хорошо ли, правильно ли это будет? Через несколько часов позвонил Сазерн и расстроил её ещё больше:

— Выметайся из дома. Все мы тысячу раз видели, на что способен Деннис, вытворяя чёрт знает что в вашей гостиной. Да ты его знаешь лучше меня, но на этот раз дело — труба. Он свихнулся по-настоящему.

Брук не на шутку встревожилась. Если Деннис узнал, что его собираются выгнать, это действительно серьёзно. Значит — нервы на пределе. Значит — он меня придушит, и сам не поймёт, что сделал. А утром это увидят дети? Брук решила держать оборону.

Вернувшись домой, Хоппер не вылезал из постели три или четыре дня. Так бывало всегда, когда наваливались неприятности, а случалось такое слишком часто. «Умирающий лебедь», как называла его Брук, даже принимал всех в спальне. Наконец, он встал и отправился на просмотр материала, который устроили для Штайдера, Рэфелсона и других заинтересованных лиц.

По оценке Билла Хейуорда, это был «нескончаемый поток дерьма». А вот мнение Брук, которая была на просмотре вместе с Деннисом: «Материал вышел никудышный, какой-то мрачный, всё в тумане. Операторская работа — просто никакая. От таланта, а он у него, несомненно, был — и я, и Питер знали это, знали по съёмкам «Путешествия», — здесь не было и следа. Плёнка закончилась и в зале повисла зловещая тишина». В течение последующих нескольких дней Питер искал, кем заменить Денниса. А тот продолжал распаляться. Брук вспоминает: «Он стал пить ещё больше, разбавляя алкоголь невероятными дозами разной наркоты. Понятно, как это сказывалось на мозгах — стресс и напряжение только усиливались. Он был агрессивен и очень опасен».

Правда, Хоппер говорит, что не знал о намерении Фонды найти ему замену до тех пор, пока Берт не рассказал, что Питер показал ему и Николсону записи его приступов бешенства в Новом Орлеане. Со словами — «а теперь о твоём друге Питере Фонде», Берт пересказал всё, сказанное продюсером, который вернул Берту чек на 40 тысяч:

— Хоппер сумасшедший. У пас ничего не выйдет. Как только он выходит на площадку, всё идёт кувырком. По-моему, его просто клинит от того, что я — продюсер.

— Значит, ты не хочешь делать картину?

— Да нет же, конечно, хочу.

— Ну, так давай подумаем, как делать. По-моему, Деннису не хватило подготовки, да и группа оказалась слабовата. В этом всё дело.

Резюмируя, Берт сказал Хопперу: «Питер и Билли Хейуорд, братец твоей жены, хотели тебя съесть. Теперь, думаю, понимаешь, кто твои друзья».