13 — Накануне краха 1979—1980

13 — Накануне краха 1979—1980

«Каждый вкладывался по полной в один единственный фильм. И провал был способен поставить крест на всей карьере. Есть режиссёры, которые после пары разгромных заголовков в прессе уже не способны бороться, у них просто опускаются руки».

Мартин Скорсезе

О том, как «Бешеный бык» Скорсезе спас киношное братство, кокаиновое облако накрыло Беверли-Хиллз, Богданович стал мишенью таблоидов, а «Врата рая» похоронили «новый» Голливуд.

В конце 70-х в Голливуде мели метели. Кокаин вошёл в обиход настолько, что в качестве ювелирных украшений народ стал носить на шейных цепочках миниатюрные ложечки из золота. Теперь друзьями, приятелями или любовниками, так или иначе, становились на основе отношений, завязанных на наркотиках. Даже чаевые официантке в кабаке было принято оставлять в виде белой дорожки на столике. Скорсезе, и так уже еле держался на ногах от проблем со здоровьем, но неизменно был под кайфом, рвался объять необъятное. Без разбора хватался за несколько проектов сразу. Как-то ближе к концу работы над фильмом «Нью-Йорк, Нью-Йорк», ему позвонил продюсер Джонатан Таллин — «Бэнд» вот-вот мог распасться и он просил режиссёра снять фильм о последнем концерте группы на День благодарения 1976 года. Так на свет появится документальная картина «Последний вальс». Без всякой задней мысли Скорсезе согласился. «Отказать Робби Робертсону и «Бэнду» Марти просто не мог», — замечает продюсер «Нью-Йорка» Ирвин Винклер. Прислушавшись к внутреннему голосу, Скорсезе посчитал, что монтировать сможет по ночам, днём занимаясь монтажом художественной ленты. «Марти в тот период был постоянно на взводе, мог объявиться в монтажной в любой час дня или ночи, сделать очередной кусок и тут же бесследно исчезнуть», — добавляет Таллин.

Когда в январе 1977 года Джулия Камерон съехала из дома Скорсезе на Малхолланд-Драйв, туда, оставив семью, переехал Робертсон. Он по-прежнему мечтал о карьере кинозвезды, а Марти мог помочь. По словам самого Робертсона, «парочка выглядела странно — оба так и лезли на рожон в поисках неприятностей». «Даже стыдно за Марти, что он — не гей, — иронизирует Сэнди Уайнтрауб. — Пожалуй, лучше отношений, чем с Робби у него не с кем не было». Мебель в особняке почти отсутствовала, и друзья режиссёра всё время пытались найти некий смысл в примечательной детали интерьера. Это было деревянное распятие 17-го века, висевшее над кроватью хозяина, внутри которого был спрятан кинжал. Надо сказать, что жилище скорее напоминало гостиницу для случайных проезжих. Здесь всегда было полно его фанаток, режиссёров, музыкантов и наркоманов, по сути, и составлявших круг общения Скорсезе. Завсегдатаи — Стив Принс, Мардик Мартин, Джей Кокс — и избранные примкнувшие обычно собирались у Скорсезе в гараже, где был устроен кинозал, и смотрели по 5 — 6 картин за ночь. Здесь же, кстати, располагалась и спальня Робертсона. «Дом у Марти был звуконепроницаем, — вспоминает музыкант, — затемнение обеспечивали ставни, а воздух поступал по специально сконструированной системе, так что окна открывать было незачем. Но солнечный свет и пение птиц всё-таки досаждали».

«Наверное, мы напоминали вампиров, — рассказывает Скорсезе. — Каждый день начинался чьими-нибудь словами: «О, нет, только не это! Опять солнце восходит!». С полгода мы не ложись раньше семи-восьми часов утра». В доме была установлена сложная система обеспечения безопасности, которая почему-то постоянно выходила из строя, что сопровождалось нежелательными визитами полицейских, которые по договору обслуживали клиентов охранной фирмы. Кроме фильмов и наркотиков, отдушиной для Марти оставались и его многочисленные игрушечные солдатики.

Лекарства Марти глотал лет с трёх, так что теперь это стало уже его второй натурой. Наркотики он принимал так, словно это был аспирин. И как результат — резкие изменения в весе. Кокаин отбивал аппетит, но дня через два-три, с голодухи, он поглощал в неизмеримых количествах всё, что попадалось под руку. А чтобы как-то успокоиться — и это ещё хуже — он с приятелями выпивал пару бутылок вина или водки только для того, чтобы уснуть. Вспоминает Таллин: «В привычку вошли ночные звонки монтажёру «Последнего вальса» — так им хотелось поделиться возникшими вдруг мыслями. Ребята были настолько не в себе, что не сомневались — весь мир, как и они, на ногах».

«Поначалу ощущаешь, что можешь делать одновременно картин пять, — рассказывает Скорсезе. — А потом несколько дней лежишь, скрючившись, потому что тело тебя не слушается и отказывается подниматься с постели». Несколько раз его забирали в больницу с приступами астмы. «Врачи обычно прописывали лекарства от истощения, но ведь ему приходилось постоянно куда-то ходить, с кем-то встречаться», — замечает Робертсон. Существовали по принципу: жить быстро, чтобы твой труп выглядел прилично. Скорсезе был уверен, что не доживёт и до 40 лет. «Задача заключалась в том, чтобы понять, на что ты способен, — продолжает режиссёр. — Жить на грани, у самой черты. Наркотиков было много, потому что я хотел многое успеть. Во всём я стремился дойти до максимума и посмотреть: загнусь или выживу. Главное было заглянуть туда, за горизонт, и попытаться увидеть, что там — на пороге смерти». Подобное безрассудство отражалась на картинах, добавляло им ранее не присущую ему страсть, но становилось по-настоящему опасным для жизни. «Никогда не мог отделаться от ощущения, что в режиссёрах заложен заряд саморазрушения», — отмечает Нед Тэнен, сам далеко не паинька, размышляя о безрадостной картине беспорядочного падения многих режиссёров «нового» Голливуда, сломя голову бросившихся вниз по склону, и очутившихся на самом дне. Результат был всегда один — крушение карьеры, разводы, разлад с друзьями, поломанные судьбы. «Как-то мне удалось разговорить на эту тему Говарда Хоукса, некогда моего тестя, и тот сказал: «Студийная система безотказно работала только потому, что мы не могли позволить себе выйти за рамки. Своеволие режиссёра было немыслимо».

На одной из вечеринок в доме Уинклера Скорсезе и Робертсон появились позже других, уже хорошенько поднабравшись. На режиссёре был его любимый белоснежный костюм. Никому не мешая, они кайфовали у дальнего угла бассейна, как вдруг к ним направился Джон Кассаветес. Он оттолкнул Марти в сторону и начал отчитывать за наркотики:

— Что с тобой происходит? — прорычал режиссёр. — Какого чёрта ты гробишь себя?! Так и талант не долго профукать. Встряхнись!

Скорсезе мгновенно покрылся потом. Конечно, все знали, что Кассаветес сам беспробудно пьёт, но вступиться никто не посмел, потому что говорил он сущую правду.

Тем временем Де Ниро по-прежнему мечтал о постановке «Бешеного быка» и не оставлял попыток привлечь к экранизации Скорсезе. Однако личная неустроенность никак не позволяла режиссёру сосредоточиться на работе. Несмотря на профессиональный успех, он оставался исключительно хрупким созданием, что, несомненно, объясняется комплексами детства: тщедушная наружность, болезненность, внутреннее ощущение собственной непривлекательности. Легко ранимый, он мгновенно реагировал на оскорбление, забывая нескоро, годами вынашивая недобрые чувства к обидчику. Так он выстраивал вокруг себя непреодолимый редут. «Как личность он был совсем пропащий, — рассказывает Мартин. — Совершенно уверенный в себе на съёмочной площадке, вне работы, оставаясь один на один с самим собой, или в отношениях с другими людьми, он становился беззащитен. Как-то я пригласил его на вечеринку:

— Знаешь, будет весело, девочки и всё такое.

— Нет, не пойду… Кто-нибудь да прознает, кто я такой, — затянул старую песню Мартин.

— А ты не говори, кто ты, никто и не узнает. А если откровенно, никому это и не интересно.

— Нет, нет и нет. Я не могу иметь дело с женщиной, которая не знает, что я это — я.

С одной стороны, необходимым условием связи с женщиной являлась безусловная самоидентификация как «Мартина Скорсезе», а с другой, беспокойство по поводу того, что женщина будет с ним только потому, что он — Мартин Скорсезе».

«Партнёрш было много, но безумно привлекательным секс я не находил», — вспоминает Скорсезе. Количество не переходило в качество, скорее наоборот. Одно время у него был бурный роман с ассистенткой, и как-то на вечеринке он даже умудрился заняться сексом одновременно с ней, Лайзой Минелли и Джулией Камерон. Ассистентка была из тех женщин, у которой обязательно был в жизни другой настоящий мужчина, и ревность превращала Марти в безумца. Что ни день она обещала покончить жизнь самоубийством, лишь подтверждая то, что она именно та женщина, что нужна ему. «Марти любит драматичные сюжеты, — отмечает Мартин, — а если драмы нет, её необходимо создать. Типичная ментальность живущего на грани. И эта женщина вытаскивала наружу всё самое отвратительное, что таилось в нём» Скорсезе терпеть не мог оставаться наедине с самим собой. Однажды ночью он велел ей уйти прочь, а затем помчался вдогонку по Малхолланд-Драйв в чём мать родила, оглашая окрестности криками: «Вернись, не оставляй меня!».

Сам Скорсезе понимал, что отвратительным поведением только отвращает от себя людей, но поделать с собой ничего не мог. «Я постоянно раздражался, швырял предметы, провоцировал окружающих. В общем, малопривлекательная компания. Всегда находил, к чему придраться, пусть говоривший и не думал меня обидеть. Даже являясь хозяином вечера, я улучал момент исчезнуть, чтобы принять дозу», — свидетельствует сам режиссёр. Вскоре у него стали проявляться параноидальные галлюцинации и он делился с окружающими: «По-моему, за мной кто-то наблюдает» или «Кто-то хочет забраться в дом» Однажды он переспал с девушкой редактора и всю ночь маялся: а вдруг тот ворвётся в дом и прикончит его. Забота ограждать Марти от истинных и надуманных бед лежала на Стиве Принсе».

В 1978 г. в благодарность режиссёр поставил короткометражный фильм «Американский парень. Профиль Стивена Принса».

Весной 1978 года Скорсезе и Робертсон повезли «Последний вальс» в Канны. Благодаря кокаину, режиссёр раздавал интервью направо и налево, но вскоре его красноречие иссякло. Потом кончился кокаин. «Нет кокаина, нет интервью», — отшучивался Скорсезе. В Каннах достать наркотики он не мог и тогда в Париж за кокаином отправили частный самолёт.

«В «Синерама Доум», наблюдая за тем, как медленно проплывают, чтобы исчезнуть, финальные титры «Последнего вальса», я вдруг со всей пронзительностью ощутил, что кино меня больше не радует, — вспоминает Скорсезе. — Ничего не осталось. Пустота. Даже разрушив второй брак (оставался ребёнок, но я понимал, что не смогу видеть его какое-то время), про запас я имел работу, грела возможность сказать что-то посредством кино. Теперь же не осталось и этого, всё рухнуло, будто судёнышко налетело на скалы. Почудилось даже, что я голос потерял».

Режиссёр изводил коллег постоянными заверениями в том, что он будет снимать картину «Бешеный бык», не ударяя при этом и пальцем о палец. В эмоциональном плане он напоминал выжатый лимон. «В поисках вдохновения, творческого толчка мы ходили по кругу с одной вечеринки на другую, — рассказывает Скорсезе. — Я знал, что хотел сказать в «Злых улицах», знал, что — в «Таксисте», я даже знал, что хотел сказать в «Нью-Йорке». Теперь же я знал, что ни черта не понимаю, о чём должен быть «Бешеный бык». Со временем хочется сделать что-нибудь самому и для себя. Тем более, имея за плечами неудачный опыт фильма «Нью-Йорк, Нью-Йорк». Играть на публику больше не хотелось».

К этому времени Мардик уже был на зарплате в компании Випклера, являясь партнёром Роберта Чартоффа. И Винклер дал указание приступать к работе, невзирая на отношение Скорсезе, хотя бы начать сценарий. И Мардик подготовил вариант сценария, но Марти никак не мог собраться с силами, чтобы его прочитать. Наконец, наверное, в сотый раз подсовывая бумаги режиссёру, драматург услышал:

— Ну, что там у тебя?

— Есть одна сцена, думаю, тебе понравится. Понимаешь, здесь всё, как в Риме. Двое, как гладиаторы, бьются на арене, а вокруг, в первом ряду, расфуфыренные богачи — меха, смокинги. Бобби получает удар в лицо, и кровь брызжет, заливая цацки зрителей.

— Неплохо, мне нравится. Дай почитать».

Прочитав, Скорсезе сообщил: «Я хочу привнести немного личного». У его деда, жившего на Стейтен-Айленде, было прекрасное фиговое дерево. Однажды он сказал: «Как только дерево засохнет, я умру». Понятное дело, всё так и случилось. Продолжает Мардик: «Он стал настаивать, чтобы я вставил этот эпизод и много подобного вздора, не имевшего ничего общего с подлинной историей Джейка Ла Мотты. Пришлось, только бы он не отказался от работы, потакать всем его прихотям. Еле сдерживаясь, я как-то заметил: «Марти, по-моему, всё это никак не вяжется с основной канвой. А Бобби, так вообще меня за это прибьёт». Де Ниро, конечно, негодовал: «Что происходит? Мы так не договаривались!».

«Неожиданно Марти заявляет, — продолжает рассказ Мардик, — «Не возражаешь, если Пол Шрэдер возьмётся подчистить сценарий?». Марти больше меня не слушал, он теперь делал своего, пусть и маленького, но своего «Крёстного отца». Я не возражал. А вот Пол даже не потрудился зайти, а послал ко мне какого-то парня, которому я и отдал все наработки и три варианта сценария. На прощание я пожелал ему удачи».

* * *

Опыт «Звёздных войн» бесследно для Лукаса не прошёл и он решил завязать с режиссурой. Решение переключиться на продюсирование можно вполне назвать провидческим; он словно почувствовал нарождающиеся тенденции в культуре после Вьетнама, подкрепив свой выбор ощущениями, которые у него остались от работы на «Граффити» и «Звёздных войнах». Так был нанят Ирвин Кершнер, преподававший в Университете Южной Калифорнии и бывший для Лукаса и его однокашников кем-то вроде наставника. Тем не менее производство картины «Империя наносит ответный удар», которую, как и первый фильм, снимали в Лондоне, опять шло очень непросто. Кершнер был разочарован, Лукас был разочарован. Режиссёр прекрасно ладил с актёрами, привык передавать на экране острые и злободневные коллизии, но никогда не ставил фильмов со спецэффектами. Кершнер плакался в жилетку каждому встречному: «Вообразите, я работаю с исполнителями, настраиваю их соответствующим образом, и только послав материал в Калифорнию, узнаю, в чём, собственно, суть эпизода!».

Мало того, что за ним закрепилась репутация режиссёра-тормоза (давая отмашку, Кершнер мог изменить своё решение, ещё не успев договорить фразу), так на беду у него оказался и медлительный главный оператор. Когда по графику картину нужно было сдавать, выяснилось, что Кершнер превысил бюджет ни много, ни мало на 5 миллионов, а для завершения съёмок требуется 6 недель. Лукаса, который финансировал картину из собственного кармана, чуть удар не хватил. Во всех грехах он обвинил своего давнего друга и помощника, продюсера Гари Куртца. В результате «Империя» вышла с опозданием на 8 недель, превысив смету на 10 миллионов долларов, что составило 33 миллиона, почти в три раза больше, чем понадобилось для создания «Звёздных войн». Больше Лукас с Куртцем не работал.

Перерасход средств чуть не пустил Лукаса по миру. Оказавшись па мели, он был вынужден взять кредит в банке, а что ещё хуже, унижаясь, просить компанию «Фокс» о гарантиях по кредиту В обмен студия потребовала пересмотреть договор. Тем не менее, получив 430 миллионов от продажи билетов по всему миру, он смог вернуть кредит в течение трёх месяцев и, наконец, воплотил в жизнь мечту всей жизни — обрёл финансовую независимость от киностудий.

В отличие от Фрэнсиса, своего более покладистого и не столь злопамятного наставника, Джордж ненавидел систему Голливуда всеми фибрами души. В 1981 году он, некогда назвавший Голливуд «заграницей», рассорился с чиновниками, потому что в титрах поставил имя режиссёра в конце, а не в начале, как того требовали правила Американской гильдии кинорежиссёров. Схлестнулся он и с Гильдией кинодраматургов. Обе организации оштрафовали режиссёра, а он в ответ вышел из Академии игрового кино, порвав в клочья карточку члена Гильдии режиссёров. Ближе ко Дню поминовения он в довольно театральной манере оборвал и свою последнюю связь с Голливудом — закрыл офис компании «Лукасфильм», располагавшейся напротив студии «Юнивёрсал», переехав в Сан-Рафаэль, к северу от Сан-Франциско, поближе к «Ай-Эл-Эм». Замечает Лукас: «Стоит корпорациям войти в долю, власть к рукам прибрать агентам, юристам и бухгалтерам, то есть всем тем, кто не мыслит себя без ежедневной «Уолл-стрит джорнал», а котировки акций ставит гораздо выше кинематографа, пиши — пропало!».

Лукас твёрдо решил создать свою версию «Калейдоскопа», полноценную, оснащённую по последнему слову техники производственную киноплощадку, где его друзья имели бы возможность свободно работать в идиллических условиях Северной Калифорнии, вдали от роскоши и разврата города мишуры с его агентами и наркотиками, лимузинами и модными ресторанами. Он приобрёл 4 тысячи акров холмистой, поросшей кустарником, заброшенной земли в сторону от Лукас Вэлли-Роуд в округе Марин, назвав свои владения «Ранчо Скайуокера». (Совпадение названия местечка с фамилией режиссёра совершенно случайно.) На территории ранчо находились библиотека, озеро, бейсбольное поле, несколько конюшен и виноградник. Все постройки располагались так, что ни одно другое здание из их окон не было видно. В озеро площадью в три квадратных акра запустили форель.

Лукас задумал превратить «Скайуокер» в своеобразную кинематографическую «фабрику идей». Планировалось проводить здесь конференции, читать лекции, предоставить места под офисы друзьям режиссёра и использовать в качестве места творческого отдохновения. Вполне предсказуемо, «Скайуокер» стал воплощением обратной стороны «Калейдоскопа», где еда была на уровне, но туалет никогда не работал. У Лукаса жизнь напоминала работу часового механизма, правда, была анонимной и до тошноты скучно упорядоченной, что наводило на мысль о всевидящем «Большом брате». Марша решила, что Джордж свихнулся: «К тому моменту, как по карману стало заиметь собственную киностудию, он почему-то расхотел снимать кино. После «Звездных войн» он сказал, как отрезал:

— Больше на потребу истеблишмента ничего ставить не буду.

— Хорошо, если собираешься заняться экспериментальным кино, зачем тратить целое состояние на площадку под типично голливудское производство? — спрашивала я. — Вспомни, «ТНХ» мы монтировали на чердаке, «Американских граффити» — в гараже у Фрэнсиса. Объясни, я тебя просто не понимаю.

Его империя «Лукасфильм» — компьютерная компания, «Ай-Эл-Эм» и отдел лицензирования и юридической поддержки — напоминала мне перевернутый треугольник, который покоился на единственной точке — трилогии «Звёздных войн». Всё бы хорошо, но снимать-то другое кино он не собирался! Значит, точка опоры исчезнет и вся махина обрушится на его голову. В общем, до меня не доходило, к чему эта затея, если в планах не было заниматься режиссурой. Да и до сих пор так не дошло».

Чувство зависти тут же охватило Копполу — он был расстроен и уязвлён тем, что не стал полноправным участником проекта. «Вышло так, что я — единственный из его друзей, кто так ничего и не получил от «Звёздных войн», — замечает Фрэнсис Коппола. — Хотя только со мной он и мог посоветоваться. Я помогал, по было ясно, что он откололся. Я понял, что он хочет заиметь своё собственное шоу, его и только его. Я всегда таскал его за собой, куда бы ни шёл, он же предпочел идти один».

* * *

Шрэдер потреблял кокаин будто ребёнок молоко матери. Поведение «новообращённого» напоминало истовость еретика, ещё вчера слывшего оплотом веры. Подобно Скорсезе, он считал, что наркотики дают ему новый творческий подъём. Писать в состоянии алкогольного опьянения давно вошло у него в привычку и переход к наркотикам прошёл «безболезненно». «Черновой вариант я обычно делал в дупель пьяный, а, придя в себя, переписывал набело, — рассказывает сценарист. — В невменяемом состоянии появляется возможность добраться до таких фантастических глубин, куда по трезвости никак не попасть, тем более столь закрытому человеку, как я. Конечно, переборы в тексте неизбежны, да и синтаксис сомнителен, зато по сути выходит именно то, что и хотел сказать, к тому же частенько очень жизненно. Встаёшь часа в три утра, настроение — улёт: блажишь песни, пускаешься в пляс. Само собой, что открыть дверь настежь помогает зелье, причём доза — через край.

В конце 70-х грамм кокаина стоил около 100 долларов, причём в стоимость входила расфасовка но дозам и доставка. (На улице товар стоил дешевле.) Дилер поставлял Шрэдеру товар в пакетиках из страниц «Плейбоя» или «Пентхауса». Его качеству соответствовали разделы журналов, высшим являлся разворот «Шоу-гёрл». В неделю сценарист потреблял унцию порошка (28 граммов), что обходилось ему в 12 тысяч в месяц или 144 тысячи долларов в год. Разовая покупка обычно составляла четверть унции (7 грамм) и никогда не превышала 19 граммов, потому что при задержании и обнаружении более 20 граммов статья «Для личного использования» переквалифицировалась в «Распространение наркотиков».

Как Шрэдер работал, так он и отрывался — по полной программе. В тусовке геев он стал непременным участником после «Таксиста», в 1975 году. «Времечко было знатное. Именно тогда впервые в истории американской культуры выбор геев становился ориентиром на будущее: будь то музыка, мода или дизайн, — рассказывает Розенман. — Их выбор отмечал самое передовое, одновременно своим возбуждающим роскошеством и гламурностью безошибочно указывая всем остальным, что это и есть дорога в бездну. Притягательность только возрастала. Тусовки, музыка, наркотики, одежда, свобода в сексе — всё несло мистический отпечаток первобытности. Безостановочное совокупление мальчиков и девочек и обмен партнёрами шокировали и возбуждали. Л парод, вроде Шрэдера, на это клевал, потому что находил в смешении секса, смерти и транса нечто религиозное».

Приятели Шрэдера гадали, как далеко он сможет зайти. Хотя менее приятную компанию, чем помешенный на огнестрельном оружии Милиус, найти трудно, Шрэдер без устали проповедовал ему о значении эстетики гей культуры:

— Арбитры вкуса в нашем обществе — геи.

— Допустим. А сам-то, ты, Пол, гей?

— Не складывается всё как-то, особенно — здесь. Вспоминает Милиус: «Шрэдер оказался тем типом, что, шлёпнувшись с высот своего кальвинистского рая и пребывая в аду, не только не жаловался, но и получал удовольствие, пробуя всего понемногу. Извращения он любил, но вот сексуальность во всём её многообразии оказалась ему не но зубам. В один из вечеров, во время работы над картиной «Похабщина», я заметил у него на запястьях синяки. «Ходил к госпоже Вики, — объяснил мне Шрэдер. — Меня подвесили и заковали в наручники. Знаешь, больше трех минут не выдержал». Мол, не выходит из него настоящий извращенец, не может он полчаса болтаться в таком положении. Такой же провал вышел и с гомосексуальностью — никак у пего с ребятами не выходило».

Однако куда примечательнее сексуальных предпочтений Шрэдера были его культурологические взгляды. Время от времени у него даже открывался нюх на новые веяния в культуре, иногда неожиданные для большинства, иногда вполне предсказуемые. Так что в шутливом замечании Милиуса о том, что он променял «насилие на дизайн», присутствует отнюдь не просто сугубо личное решение. Как в своё время приметила Кэйл, общество всё активнее противилось насилию на экране. В такой обстановке заботливо пестуемая самим Шрэдером репутация «бешеного» скорее вредила, чем помогала набирать очки. Если в декабре 1967 года обложка журнала «Тайм» прославляла низвергателей, создавших «Бонни и Клайда», хлёстким заголовком «В упор», то в октябре 1980-го Шрэдер вместе со Скорсезе, Де Пальмой и Уолтером Хиллом появился на обложке «Сэтердей ревью» с подпись иного рода — «Звероподобные снимают низкопробное кино». Вспоминает Шрэдер: «Меня стали клеймить как кинематографиста, зацикленного на фильмах, фабула которых завязана на насилии. Хорошенько подумав, я решил, что пора менять имидж». Несомненно, подобная реакция прессы задумывалась как часть кампании по дискредитации «нового» Голливуда. Шрэдер просчитал ситуацию, справедливо рассудив: что было хорошо для «Таксиста», больше не катит.

* * *

Картину «1941-й год» в производство запустили в октябре 1978 года. Друзья не переставали удивляться: «С какой стати Стивен делает комедию?». А ответ напрашивался сам собой: «Зверинец» стал хитом, в очередном выпуске шоу «Субботним вечером в прямом эфире» [167] все буквально заходились в экстазе от дифирамбов и Спилберг решил не отставать. Среди приглашённых актёров оказались Джон Белуши и Дан Акройд. Продюсером и в некоторой степени сценаристом стал Милиус. С приятелем ему работалось не очень хорошо: «Стив не любит слушать. Он не способен, как Фрэнсис, сказать: «Знаешь, в этом месте ты не прав, принеси что-нибудь поинтереснее». Он просто молча отправляется к параллельной команде драматургов, о которой ты и не подозревал».

«1941-й» стал первым и последним «разбойным нападением» в стиле Олтмена на жанровую иерархию Спилберга-режиссёра. Скоро, правда, ему и самому стало ясно, что преуспеть в такого рода действиях ему не суждено. Однажды ему удалось вырвать победу из акульей пасти, но на этот раз фокус не удался. Бюджет не контролировался, а самого режиссёра терзали муки «творца» — он даже использовал на съёмках исключительно дорогостоящий кран-штатив «Лома». Снимать закончили 16 мая 1979 года, за 178 дней, то есть работали почти па месяц дольше, чем на «Челюстях». Бюджет взлетел до 31,5 миллиона долларов, хотя кое-кто считает, что ушли все 40 миллионов. Ещё до выхода картины на экраны сценарист программы «Субботним вечером в прямом эфире» Майкл О’Донахью успел выпустить и распространить значок с трагической надписью: «Джон Белуши: 1952 — 1941».

Позднее с нетипичной для голливудской традиции откровенностью Спилберг поведал: «Для пользы дела стоило сократить бюджет миллионов на десять, а то мы, отталкиваясь от основной сюжетной линии, пошли в глубь сразу в семи направлениях. С другой стороны, я сам этого хотел: масштабности и власти, когда сотни людей ловят твой взгляд или сидят в ожидании звонка и готовы сорваться с места, только бы выполнить данное поручение, угодливо поддакивая по поводу и без оного. А потом, это ведь возможность распоряжаться миллионами по собственному усмотрению». Теперь режиссёр уточняет «Власть здорово влияет на голову. После главного успеха и ещё двух коммерческих фильмов-хитов, один из которых по сей день считается самым кассовым за всю историю кино, я решил, что бессмертен. Но «1941-й» вехой, мол, всё, что захочу, смогу, не стал и новых высот не покорил. Но терпимо к результатам я относился во многом потому, что не слишком чувствовал материал. Никто от смеха концы ни на площадке, ни при отсмотре текучки не отдал, в том числе и я. Просто я в меру сил и понимания старался спасти картину от полного краха, которого, впрочем, ожидал».

Не сомневаясь в провале, в день премьеры, 14 декабря 1979 года, Спилберг покинул страну, отправившись вместе с Эми в Японию, где они, наконец-то, должны были сочетаться браком. Обручённые вот уже несколько месяцев, они и рождественские открытки подписали по-новому — «Семейство Спилберг», а Эми объявила, что к апрелю обязательно забеременеет. Пожениться в Японии оказалось не суждено — приземлившись в Токио, они отменили церемонию. Ирвинг даёт исчерпывающее объяснение: «Я влюбилась в Уилли Нельсона». Учитывая, мягко говоря, невысокое о ней мнение друзей Спилберга, вердикт вышел очевидным — ушла, потому что фильм провалился. Замечает приятель режиссёра: «Вы и представить не можете, какое это было для него облегчение, ведь жениться он был настроен вполне серьёзно. Разрыв ещё до обречённого на распад брака означал счастливое избавление от многолетнего содержания Ирвинг».

Предчувствия Спилберга не обманули. Картина получила ужасную критику и с треском провалилась. В прессе режиссёр беззастенчиво обвинил во всём Земскиса и Гейла, сценаристов, которые якобы «застали его врасплох». А Эми переехала в Сан-та-Фе. Столь неудачного периода в жизни и карьере у Спилберга ещё не было. Мыльный пузырь образа киношного вундеркинда лопнул, а раструбив на весь мир о предстоящей женитьбе, «морально безупречный» режиссёр лишь показал, что не способен контролировать не только бюджеты картин, но и личную жизнь. Зализывать раны пришлось долго. «Отдаться без остатка работе гораздо легче, чем положить себя на алтарь человеческих отношений, — говорил Спилберг. — В конце концов, жизнь со мной посчиталась. Слишком долго я прятал боль и страх, скрываясь за камерой. А вышло так, что страдания я лишь отсрочил».

* * *

На последней неделе съёмок «Похабщины» площадку посетил Де Ниро. Шрэдер понял — что-то случилось, не в привычке актёра слоняться без дела. Де Ниро сообщил, что «Юнайтед артистс» отказывается ставить «Бешеного быка» по сценарию Мардика, попросил переработать литературную основу и заодно пожаловался па безразличие к проекту Скорсезе. Но теперь, когда Шрэдер основательно застолбил за собой положение режиссёра, подчищать чужие сценарии ему не хотелось. Летом 1978 года за обедом он дал согласие Бобу и Марти отредактировать сценарий, но обставил своё решение так, что ни у кого не вызывало сомнения, что он делает им одолжение. Марти стало не по себе.

Прочитав черновики Мардика, Шрэдер понял, что предстоит не просто шлифовка, а серьёзная работа, собственное исследование темы и поиск её истоков. Именно тогда он познакомился с Джоуи, братом Джейка. Рассказывает Шрэдер: «Боксировали оба, только Джоуи был моложе, смазливее, да и язык у него был подвешен гораздо лучше. Однажды ему в голову пришла мысль, куда сподручнее быть менеджером брата, иметь девчонок и собирать деньги, чем лупиться на ринге. Причина напряженности в отношениях мне сразу стала понятной, ведь и у меня был брат Тут я понял, здесь есть за что зацепиться и сделать фильм». Так, кроме всего прочего, в картине «Бешеный бык» нашли своё отражение и взаимоотношения Шрэдера с Леонардом.

Настало время и Де Ниро по-своему понять суть будущего фильма. Как-то в «люксе» Скорсезе в отеле «Шерри» Ла Мотта ни с того ни с сего вскочил на ноги и что есть силы ударился головой о стену. Вспоминает Скорсезе: «Де Ниро уловил это движение и перед ним сразу, как в зеркале, отразился его персонаж, весь фильм. Мы поняли, что главная цель картины — показать человека в этот кульминационный момент, словно говорящего: «Я — не животное» Писал Шрэдер в баре «Никоделл» на Мелроуз рядом с «Парамаунт». По словам Симпсона, «лучше места для того, чтобы попасть в переделку, найти трудно — там всегда темно, как в пещере». Он помнит случай, когда Шрэдер вышел в туалет, возвратился в бар и лихорадочно записал что-то на салфетке. Это была сцена, в которой Ла Мотта, в тюрьме, в минуту крушения надежд, пытается мастурбировать. Чувство вины переполняет его — как жесток он был с женщинами в своей жизни! — и не даёт ему кончить. Таков Шрэдер на пике творчества — бесстрашный, чувствующий так, будто лишился кожи, способный забираться в места, куда пи один нормальный человек никогда не сунется.

Однако на студии считали, что новый материал — это перебор. Винклер встретился с руководством «Юнайтед артистс» в апартаментах Эрика Плескоу на Оушен-авеню, в Саита-Монике, неподалёку от пляжа. «Не так давно мы уже сняли кино про боксёров — «Рокки», — вспоминает Медавой — и это, конечно, влияло на принятие решения». По словам Винклера, компания не проявляла заинтересованности в «Бешеном быке», но у продюсера имелся козырь: «Наше положение можно назвать уникальным — мы владели правами на «Рокки». «Юнайтед артистс» выпустила картину в 1976 году, предвещая череду «правильных» развлекательных картин периода после «нового» Голливуда», демонстрируя некую связь между 50-ми и взглядом украдкой в 80-е годы. Вышла пощёчина «Великой белой надежды» Мухаммеду Али (слишком очевидно сходство с ним противника Рокки на ринге), всему, что он отстаивал, а вместе с ним поколению бесцеремонных чернокожих братков и бледнолицых мальчиков из антивоенного движения, «души не чаявших в черномазых», для которых Али был кумиром. «Рокки» имел успех и принёс в прокате за период первой демонстрации около 110 миллионов, что поставило его на 5-е место в числе самых кассовых картин. Таким образом, Винклеру оставалось спросить: «Значит, не хотите ставить «Бешеного быка»? Хорошо, а «Рокки-2», хотите? Отлично, тогда договоримся!».

Посмотрев материал, даже Шрэдер, автор «Таксиста», счёл персонажи отвратительными. «Джейку необходимо добавить глубины, показать его позицию, пусть это и не соответствует действительности, иначе непонятно, с какой стати о нём делают кино», — делился мнением со Скорсезе Шрэдер. По его словам, режиссёр с ним не соглашался, для него главным в фильме было показать в Джейке чутьё и дух неандертальца. «Мы же с Бобом пытались добиться того, чтобы при всей непривлекательности героя, зритель переживал за него, продолжает Шрэдер. — Конечно, главная заслуга в этом Боба — актёра и человека, нечто неуловимое позволяло людям разглядеть в его взгляде проблески человечности».

Наконец, Скорсезе, Де Ниро и Винклер встретились в «Шерри» со Шрэдером, чтобы обсудить сценарий. Встреча проходила непросто. Марти считал, что новый вариант — это настоящий прорыв, особо отметив проработку тему взаимоотношений братьев. Хотя без возражений со стороны режиссёра и исполнителя главной роли не обошлось. Вспоминает Шрэдер: «Де Ниро отчаянно упирался по поводу эпизодов, в которых затрагиваются глубинные мотивы поведения героя, спорные, возможно, но чрезвычайно важные по драматургии. Марти не собирался спорить с Бобом — им ещё предстояло вместе работать — и отстаивать свою точку зрения мне приходилось в одиночку. Я имею в виду сцену онанизма, с ледяной водой и подобные вещи. Согласен, решение смелое и оригинальное, но, с точки зрения Де Ниро, заставить работать эпизод, в котором приходиться сидеть с членом в руках, в высшей степени сложно». Для Марти и Боба позиция Шрэдера была очевидна: «Вы хотели сценарий? Пожалуйста, мне он больше не нужен, у меня своих дел невпроворот!». В какой-то момент он запустил бумаги под потолок, вопя перед тем как выйти вон: «Нужна стенографистка? Так наймите! Я же пытаюсь написать правдивый рассказ, который заденет за живое!». «Для воплощения на экране задуманного я способен на многое, стерплю крик, оскорбления, ради бога, буду лишь молча улыбаться. Не спорю, он показал нам выход из тупика, привнёс в сценарий нечто оригинальное. Но после стольких лет неуважения и оскорблений руки ему, конечно же, не подам!» — заключает Скорсезе.

Как бы там ни было, но и жизнь самого Скорсезе пошла под откос. Случилось это сразу после Дня труда [168] 1978 года. С начала лета он жил с Изабеллой Росселлини. Вместе с ней, Де Ниро и Мартиным они отправились на кинофестиваль «Теллурайд». «Вышло так, что у нас не оказалось кокаина, взяли на стороне какого-то дерьма и нам поплохело», — вспоминает Мардик. В выходные у Скорсезе пошла горлом кровь и впервые в жизни он потерял сознание. Когда переехали в Нью-Йорк, случился удар. «Кровь шла изо рта, из носа, из глаз, из задницы, откуда только можно было. Он был при смерти», — продолжает Мардик Мартин. Росселлини пришло время возвращаться на работу в Италию и она опасалась, что больше не увидит его живым.

Стив Принс отвёз Скорсезе в Центральную больницу Нью-Йорка. В реанимацию тут же, сломя голову, с анализом крови в руках влетел врач:

— Это ваш анализ?

— Да, — едва соображая, ответил Скорсезе.

— А вы знаете, что у вас нет тромбоцитов?

— Нет, а что это значит?

— Это значит, что у вас обширное внутреннее кровотечение.

— Доктор, мне нужно работать.

— Никакой работы, в любую минуту может произойти кровоизлияние в мозг!

Причиной отчаянного положения, в котором оказался Скорсезе, стал одновременный приём лекарств от обострения хронической астмы, других медикаментов, прописанных ему, и некачественный кокаин. Режиссёр был измождён и весил чуть больше 50-ти килограмм. Врач отменил все препараты и накачал его кортизоном. Режиссёра поместили в роскошную палату, в которой до него лечился шах Ирана, но он всё равно не мог заснуть и первые три ночи без перерыва смотрел кино. Среди фильмов был «Доктор Джекилл и мистер Хайд», вполне уместное, надо сказать, произведение в данной ситуации. Наконец, кортизон подействовал, уровень тромбоцитов начал расти и кровотечение прекратилось.

«Наконец-то нашёлся доктор, — рассказывает Робертсон, — который без обиняков передал ультиматум: изменение образа жизни или смерть. Конечно, мы и сами понимали, что нужно меняться. Слишком жадно мы жили, уровень холестерина зашкаливал. Я сам вернулся в семью, рассчитывая, что домашние присмотрят за мной».

Навестил Скорсезе в больнице и Де Ниро: «Что происходит, Марти? Неужели ты не хочешь дожить до того дня, когда твоя дочь вырастет и выйдет замуж? Ты что, один из тех неудачников-режиссёров, что, сняв парочку приличных фильмов, растворяются в пустоте?». После вступительной тирады актёр перевел разговор на «Бешеного быка»:

— Думаю, мы можем сделать этот фильм. Это будет великий фильм. Так как же, снимаем или нет?

— Да.

Он теперь знал, за что зацепиться: саморазрушение ради саморазрушения, походя давящее всех близких и родных, а Джейк — это он сам.

* * *

После череды шумных провалов недоброжелатели Питера Богдановича решили, что как режиссёр он кончился и уже не в состоянии получить студийный контракт. Сибилл Шеперд бросила его и вышла замуж за бывшего буфетчика и менеджера по запчастям представительства «Мерседес-Бенц» в Мемфисе, который был на три года её моложе. Издеваясь, Богданович называл его «механиком из гаража». Сам режиссёр был в депрессии и на мели.

Он стал частым гостем в поместье хозяина «Плейбоя» и познакомился там с Дороти Страттен. Произошло это в октябре 1978 года. 18-летняя официантка в «Дэари Куин» [169] из небольшого канадского городка состояла в несчастливом браке с Полом Снайдером, пронырой и подлецом 29-ти лет, взявшимся устроить её карьеру. Он послал в «Плейбой» откровенные фотографии Страттен, где та стала «Мисс август 1979 года» и рассматривалась как претендентка на титул «Подружка 1980». Статью и фантазиями Дороти напоминала Шеперд — пышнотелая блондинка, под метр восемьдесят ростом, с широкой костью и огромной грудью, при этом видела себя только актрисой. Недалёкая по натуре, она дни напролёт тупо резалась в шашки и каталась на роликах. Отличительной её чертой была сильная близорукость, но очки она не носила, чтобы не портить лицо. Рассекая с высоко поднятой головой по бульвару Сансет в сторону ресторана «Мирабель» в туфлях на высоченной платформе, неприлично коротких шортах из махрушки и узенькой полоски ткани, заменявший верх костюма, она неизменно собирала вереницу авто, «догонявших» друг друга параллельно пути её следования. Правда, она об этом даже не догадывалась по причине почти полной слепоты.

С первого взгляда Богданович понял: это самая красивая девушка, что он встречал в своей жизни. Он сообщил ей, что занимается подбором актёров для фильма, что было неправдой, и оставил свой номер телефона. Само собой, Страттен не позвонила. Ровно спустя год, в октябре 1979 года, они встретились снова и начали встречаться. Режиссёр рассказал, как сделал звезду из Шеперд и выразил готовность повторить эксперимент. Девушка расплакалась у него на плече, поведав о Снайдере, он, сочувствуя, приголубил. Ничего нового — история о горемыке с телом искушённой женщины и разумом ребёнка стара как мир. Ей было неполных двадцать лет и рядом с ней всегда оказывался мужчина, решавший за нее, куда ей идти по жизни. Вряд ли стоит говорить, что Питер с радостью подписался на эту работу. Вспоминает человек, знавший обоих: «Она не была влюблена в него. На вопрос: «Как Питер?» отвечала одно и тоже: «Питер, как Питер, в порядке». Он же задыхался от восторга: «Мы без ума друг от друга!». Для неё это было всего лишь очередное приключение». Однако подруга Страттен, актриса Коллин Кэмп, считает, что «с её стороны это была всепоглощающая страсть».

Знакомые Дороти предупреждали, что Снайдер способен выкинуть какой-нибудь фортель, но та неизменно отвечала: «Ничего он не сделает, он слишком добрый и нежный человек». Питер предложил: «Может заплатить твоему мужу?».

Богданович ввёл Страттен в сценарий картины «Все они смеялись», романтическую комедию с бюджетом в 8,6 миллиона долларов с участием Одри Хёпберн, Бена Газзары и Джона Риттера. Продюсировала фильм «Тайм-Лайф филмз», компания, руководство которой из кожи вон лезло, только бы попасть в обойму Голливуда. В середине января на берегу океана в Санта-Монике Питер впервые поцеловал Дороти, а весной в письме она сообщила Снайдеру, что хочет расстаться.

Снимать начали в Нью-Йорке. В этот период своей карьеры Питер, и раньше более чем серьёзно относившийся к себе как к актёру, роль режиссёра играл гораздо лучше, чем собственно режиссировал. Даже со стороны это было заметно. Однажды Бак Генри, прогуливаясь по Пятой авеию, остановился при виде прильнувшего к камере парня в широкополом «Стетсоне» и ковбойских сапогах и сказал своей подружке: «Смотри, кто-то снимает кино, про то, как делают кино».

Тем временем Снайдер безуспешно пытался поговорить с Дороти, которая распорядилась не соединять её ни с кем в отеле «Уиндэм». Увещевания друзей не помогали: Дороти не понимала, что, лишённый доступа к собственной жене, Снайдер может сбеситься. В июле, после завершения картины, Страттен переехала к Богдановичу. Сумасбродство Снайдера стало ещё очевиднее, когда он купил револьвер и на заднем дворе начал постреливать в голубей. Как-то он позвонил Платт и сиплым голосом прокричал в трубку: «Где Питер Богданович, где он?». Платт решила, что звонит уволенный актёр.

У Снайдера не было и тени сомнения, что Страттен задолжала ему за успешную карьеру, и та продолжала ему платить. Утром 14 августа она вышла из дома Питера, никому не сказав, куда отправилась. А шла она к Снайдеру, очевидно, чтобы в очередной раз передать ему деньги. К полудню Питер заволновался. Пытаясь успокоить отца, дочь Антониа произнесла, как позже выяснится, фатальную фразу: «Ну, ведь не померла же она».

Как предполагают, под воздействием алкоголя и таблеток, выстрелом из револьвера Снайдер снёс Страттен голову, уложил тело на гимнастическую скамью (впоследствии в прессе названную «пыточной») и произвёл с трупом действия сексуального характера. На ягодицах жертвы были обнаружены следы семенной жидкости, а на животе — два кровавых отпечатка ладоней. Один из её пальцев, вероятно отстреленный в момент попытки защититься, оказался вмурован в стену. Дороти было всего 20 лет. После этого Снайдер покончил жизнь самоубийством, выстрелив себе в голову. Полиция зафиксировала, что выстрелом один глаз был смещён к центру лба, что сделало его похожим на Циклопа.

Богдановичу о случившемся сообщил Хью Хефнер, позвонив около полуночи. «Я бросил трубку, упал на пол и начал царапать линолеум, — вспоминает режиссёр. — Так вели себя люди на войне во время бомбёжек — они старались зарыться поглубже в землю. И я хотел спрятаться, вот откуда эти инстинктивные движения. Но вдруг до меня дошло, что, куда бы я ни рыл, из дома-то я никуда не денусь, никто меня не выпустит. Другое дело — махнуть на машине с утёса или сделать что-нибудь в этом духе. Мне дали лошадиную дозу валиума и уложили в постель».

* * *

Новое руководство отдела производства «Юнайтед артистс», Стивен Бах и Дэвид Филд, мало отличалось от Артура Крима и объявило сценарий «Бешеного быка» наводящим уныние и непристойным, по сравнению с которым «Рокки» — перебранка сестричек в песочнице. Винклер, кроме всего прочего, должен был ограждать взрывного режиссёра от неприятных вестей и тот даже не подозревал о том, что проект под угрозой. «Я считал, что могу добиться согласия ставить любую картину, — вспоминает режиссёр, — тем более, когда задействован Де Ниро, звезда большой величины. Как я был наивен!».

Однажды Винклер позвонил Скорсезе:

— «Похоже, нам придётся встретиться с ребятами из «ЮА». Ты поздороваешься и расскажешь о сценарии.

— А что они хотят узнать? О чём вообще говорить-то?

— Поприветствуй их, так надо. Это — визит вежливости, пусть почувствуют, что мы — одна команда».

В конце ноября 1978 года, сразу после Дня благодарения, Бах, Филд и Винклер навестили Скорсезе в его квартире па 57-й улице в Нью-Йорке. Де Ниро уже был там. Имея в загашнике «Рокки», Винклер был спокоен. Но тут всех озадачил Скорсезе, заявив, что хочет снимать чёрно-белый фильм в стилистики таблоидов и манере Виджи [170]. Функционеры запротестовали, но, в конце концов, согласились, высказав ряд возражений.

— Сценарий явно тянет на присвоение картине категории «X», а мы, думаю, позволить себе такого не можем, — заявил Бах.

— Откуда такая уверенность?

— По сценарию перед боем Ла Мотта обливает свой возбуждённый член ледяной водой, причём прописан крупный план — нам тут же «пришьют» категорию «X».

— Послушайте, дело даже не в лексике или эпизодах, которые вы, может, и снимать не будете. Под вопросом весь сценарий, а главное — его герой, — вступил в разговор Филд и уже спокойно добавил: — Если честно, я не знаю, кто захочет смотреть кино, где главный персонаж с первых кадров заходится от гнева из-за того, что его беременная жена пережарила стейк, валит её ударом на кухонный пол и в исступлении молотит ногами по животу.

— Мы найдём драматурга, который всё подчистит, — успокоил всех Винклер.