Тана

Тана

Закончился предпоследний семестр. У Атанаса Кралева был отпуск.

Вечером по случаю приезда сына Георгий Кралев созвал многочисленных родственников. В роду Кралевых, в большой династии рабочих табачной фабрики, Атанас — первый, заслуживший офицерские погоны. Сам Георгий не носил военной формы, но винтовкой владел не хуже бывалого воина. В Сентябрьском восстании он штурмовал казармы жандармского батальона. За праздничным столом гости слушали Атанаса. Отец удовлетворенно кивал: сын говорил о сердечности советских людей.

Мать Атанаса — Труфакия, крупная смуглая женщина, — поручила своей сестре распоряжаться на кухне, а сама подсела к сыну. Она была счастлива, что тот здоров, чувствует себя прекрасно и что климат России, хотя и суровый в зимние месяцы, Атанасу по душе. Не сразу она выбрала подходящий момент, чтобы спросить, нашел ли Павел боевых товарищей Алексея.

— Кое-кого нашел, — охотно ответил сын. — А в Софии живет человек, который, кажется, видел Иванку. С ним я и хочу завтра встретиться.

— Ты уже едешь в Софию? — Мать всплеснула руками. — Неделя отпуска… Как же так?

Когда Атанас приехал в Софию, падал снег, удивительно похожий на московский. Довольно быстро он разыскал квартиру пенсионера Проданова. Хозяин только что вернулся со стадиона, свежий, возбужденный, быстро расхаживал по квартире:

— Это хорошо, что вы заехали. Я побывал в архиве и кое-что выяснил о подпольщице, которой интересуется ваш товарищ. Летом сорок второго года девушка бесследно исчезла. Подпольщики посчитали, что Тана Тихова попала в руки царской контрразведки и тайно казнена. Но Тихова оказалась жива и даже на свободе. Я сопоставил показания фотомастера Тодора Трынова, о котором вам писали пионеры, данные документов следствия и воспоминания одной подпольщицы…

* * *

…Летом сорок третьего года Тана часто появлялась на рынке, продавала рыбу. Многие знали, что ее брат Гочо, рыбачит и, бывает, возвращается с неплохим уловом.

Подпольщики обратили внимание на то, что Тана с уловом и без улова ходила на рынок не кратчайшим путем — не через тополевый сквер, а через площадь, под окнами полиции. И товарищи стали подумывать: а не умышленно ли девушка показывается полицаям на глаза, не передает ли она им сведения?

Но товарищи не взяли в толк, что недалеко от полиции размещалась немецкая морская часть. Сюда на больших грузовиках подвозили из Варны контейнеры, и за высоким каменным забором день и ночь стоял металлический грохот. Жители догадывались, что немцы собирают какой-то корабль, а перед этим по Дунаю пригнали несколько катеров для охраны морской базы.

В сорок втором году один катер подпольщики подорвали. В ту ночь многие слышали стрельбу. Потом ходили слухи, что с советского корабля высадился большой десант с пулеметами и пушками и направился походным порядком в Родопы, на подкрепление партизанского отряда «Антон Иванов».

Приготовление фашистов вызывало интерес, но всех, кто пытался приблизиться к каменному забору, патрули задерживали и отводили в комендатуру.

Тану почему-то не трогали: то ли у нее был слишком беззаботный вид, то ли в отношении ее патрули имели указания. Однажды, распродав рыбу, она увидела за воротами рынка семитонный грузовик. Водитель-немец, раздетый по пояс, копался в моторе.

Это был водитель одного из тех многочисленных грузовиков, которые доставляли в порт контейнеры.

Тана решительно взобралась в кабину.

Не доезжая до железнодорожной станции, водитель остановил грузовик, высадил Тану. Девушка свернула во двор, где росли высокие платаны, и вскоре очутилась в фотоателье Тодора Трынова.

Под каменными сводами студии было сумрачно и прохладно. На глиняном полу стояла старая, видавшая виды фотокамера. Ее объектив уставился в широкую стену, на которой художник нарисовал летнее море с далеким упругим парусом.

Из-за брезентового полога выглянул бородатый мужчина — мастер Трынов.

— На пропуск?

— На память.

Хозяин усмехнулся, и, хотя в студии было сумрачно, Тана заметила, что глаза его подобрели. В последние два года у него фотографировались только на пропуска.

Тана поправила перед зеркалом волосы, положила руки на колени. Приготовилась ждать. Но руки не лежали спокойно: то и дело одергивали подол ситцевого платья.

— Отсюда вылетит ласточка, — Трынов ткнул в объектив толстым коротким пальцем. И пока Тана, повернув голову, смотрела в фотокамеру, Трынов раздвинул на окне штору, и в студии стало светло, как на улице. — Готово.

Трынов был доволен, что с ним расплатились не обесцененными левами, а свежей рыбой. Тана же была в восторге от фотокарточек. С них на нее смотрела смуглая большеглазая девушка: мастер ей нарисовал белое платье, оно делало ее чужой, а вот глаза, широкие, вразлет, брови и строго сжатые припухшие губы, несомненно, принадлежали ей, Тане.

Один из подпольщиков утверждал, что в начале июня сорок третьего года он видел, как ночью Тана вышла из дому, осторожно взобралась на тополь, стала что-то высматривать на территории базы. В ночное время работы велись в ангаре — алюминиевом каркасе, обтянутом серым брезентом.

Подпольщики догадывались, что это объект важный. Не случайно на прилегающих улицах усиленно ведется патрулирование.

Спустя несколько дней после поездки в Варну, часов в одиннадцать вечера, Тана опять была около каменного забора, за которым работали немцы. Здесь ее встретил знакомый водитель семитонного грузовика и увел в расположение базы. Вскоре там произошел взрыв. Домой Тана не вернулась…

Стоил Проданов прервал рассказ и направился в кухню варить кофе. На столе осталась темно-коричневая папка: в ней лежали копии архивных документов. Когда хозяин вернулся и разлил по чашкам кофе, Атанас напряженно думал, словно рассказ еще продолжался.

— Значит, это было в первых числах июня сорок третьего года?

— Десятого июня.

— А как ей удалось передать фотографию?

— Не знаю.

— Она передана в августе. Это подтвердил бывший подводник Хомутов.

— Может быть, Гочо только в августе имел возможность встретиться с советскими моряками? Тогда у меня есть основания считать, что Тана и Иванка — одно лицо.

Атанас согласился:

— Вполне вероятно, — и рассуждал далее: — А в ноябре того же, сорок третьего года Иванка передала Алексею шивалевский орех. Значит, в ноябре она была жива?

Атанас не мог смириться с мыслью, что Иванка погибла. Стойлу Проданову понятны были чувства офицера, но он не собирался его обнадеживать. Тем более что у него был неопровержимый документ, свидетельствовавший о трагической гибели юной антифашистки…

По приезде из Софии Атанас побывал в Шивалево: он хотел еще раз убедиться в том, что ореховое дерево, давшее плоды на восточном берегу Черного моря, берет свое начало именно отсюда, с этого уголка болгарской земли.

Неожиданно для себя Атанас встретил сокурсницу по Новозагорскому сельскохозяйственному техникуму — Диану Станеву. Тогда она была очень худенькой девушкой, а теперь заметно раздалась, и не удивительно — с тех пор минули годы. Но волосы — русые-русые — и темные карие глаза были все те же.

Диана работала бригадиром в Персиковой долине. Ее специализированная бригада выращивала виноград. Семь лет назад она вышла замуж за местного парня Петко Сосерова. Вот и все, что она успела сообщить Атанасу по дороге к дому.

— А ты мне недавно снился, — призналась робко. — Думаю, к чему бы это?.. Получается, сон в руку.

Атанас был рад, что подруга юности его помнит, хотя сам все эти годы, пожалуй, ни разу не думал о ней.

В квартире пахло жасмином. В зале на стене висели два портрета — Дианы и незнакомого, с веселыми глазами парня. Атанас догадался: это Дианин муж — Петко. Был он в форме танкиста.

Не успел Атанас оглядеться, как широко распахнулась дверь, и в комнату вбежал черноглазый мальчишка. Он удивленно уставился на гостя, потом со словами «Папа, папочка!» бросился ему на шею.

От неожиданности Атанас оторопел, но в следующее мгновение прижал к груди мальчишку, недоуменно взглянув на растерявшуюся Диану.

— Папочка, где ты так долго был? На службе, да?

— Нино, это не папа.

— На службе, сынок…

Мальчик еще крепче прижался к Атанасу, и тот сквозь курточку ощутил частые удары восторженного сердца.

— Я тебя не предупредила…

Атанас не понял, но догадался, что эту семью постигло большое горе и он — случайный свидетель внезапной радости мальчика, «дождавшегося отца».

Когда-то, лет десять назад, Кралев читал рассказ о мужестве русского солдата. В том рассказе беспризорный мальчишка тоже спрашивал, почему отец так долго не находил его и куда он дел свое кожаное пальто.

— Мама, ты не видишь, это же папочка! — счастливо лепетал мальчишка. — Только у него шинель другая, с красными полосочками, и погоны другие, желтые.

Диана, напряженно стиснув на груди руки, переменилась в лице. И Атанас подумал: «Как можно ошибиться, если верить только тому, что говорят о себе люди».

Диана, не в силах видеть, как сын прижимается к ее давнему товарищу, ушла на кухню. Когда-то она тайно вздыхала по Атанасу, только он был равнодушен к ней, ему нравилась другая — ее подруга, теперь многодетная женщина.

Диана принялась накрывать стол. Атанасу было слышно, как осторожно звенела посуда.

— Мама говорила, что ты погиб, — объяснял Нино. — Она плакала, плакала…

— А ты?

— Я не плакал. Ну, может, немножко, но мама не видела… — И вдруг заговорил о другом: — А у меня есть собака. Рекс. Пойдем, покажу. — И они поспешили во двор, под навес, где жила старая, с желтыми глазами сторожевая овчарка.

Весь вечер Нино не отходил от Атанаса, и когда мальчик уснул, Диана рассказала о том, что ее муж механик-водитель Петко Сосеров погиб при исполнении служебных обязанностей, на пожаре.

— А ты давно женился? — спросила она робко, глядя почему-то в сторону.

— Все некогда… — Он постарался было придать ответу шутливый тон, только не получилось. — Мне бы мальчишку, как твой Нино!

Школьные товарищи проговорили почти всю ночь, Атанас признался, что он приехал за шивалевскими орехами, и неожиданно убедился в чудодейственной силе «шивалевки».

Только на третьи сутки вернулся Атанас в Пловдив. На немой вопрос родителей ответил:

— Буду жениться.

— Так сразу? — всплеснула руками Труфакия. — Какая нетерпеливая современная молодежь! Все решают сами, не советуясь со старшими. То ли было в наше время…

— Ваша невестка — моя подруга по техникуму. Свадьбу сыграем летом. Как закончу академию.

Отец подмигнул матери: мол, порядок. Он давно мечтает о свадьбе сына. А свадьба будет на славу. В подвале давно томятся вина. Сын только поделился новостью, а отец уже прикидывает, когда ему лучше съездить в Персиковую долину, взглянуть на невестку. Вслух об этом сказать не решился: а вдруг Труфакия и его обвинит в нетерпении?