ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Гурджиева посещает Дени Сора. Что он написал для нашей книги тридцать лет спустя. Его рассказ о посещении Гурджиева, опубликованный в «Нувель ревю франсэз» в 1933 году. Оредж преобразился. Пуанкаре видит в Гурджиеве врага номер один для большевиков. Сверхъестественные способности. Ст

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Гурджиева посещает Дени Сора. Что он написал для нашей книги тридцать лет спустя. Его рассказ о посещении Гурджиева, опубликованный в «Нувель ревю франсэз» в 1933 году. Оредж преобразился. Пуанкаре видит в Гурджиеве врага номер один для большевиков. Сверхъестественные способности. Стойло Кэтрин Мэнсфилд. Гурджиев-каменщик. Большое интервью. Единственный шанс для женского здоровья. Феерия в авиационном ангаре. Что нужно,чтобы успокоить славного англичанина.

В ПЕРВОЙ части этой книги я опубликовал замечательное исследование, которое Дени Сора любезно согласился написать по моей просьбе о книге Гурджиева «Всё и вся».

Но следует напомнить, что еще в ноябре 1933 года в журнале «Нувель ревю франсэз» он опубликовал очерк о посещении им Авонского Аббатства в 1923 году. Этот очерк, как и рассказ Бекхофера, скрупулезный отчет непредвзятого свидетеля. Однако, прочитав очерк, можно сильно усомниться в симпатии Дени Сора к Гурджиеву и его затее. Поэтому, прежде чем публиковать его, я хочу напомнить некоторые фразы из заключения к исследованию, присланному мне Дени Сора в апреле 1952 года; вы их уже читали:

«Короткое знакомство, бывшее между нами, оставило у меня впечатление, что это была очень сильная личность, озаренная высокой духовностью как нравственного, так и метафизического плана. Под этим я имею в виду следующее: во-первых, мне показалось, что только самые высокие нравственные принципы двигали его поведением; во-вторых, он знал о духовном мире то, что знает мало кто из людей; в-третьих, он действительно был Учителем в сфере ума и духа. Не претендуя на близкое знакомство с Гурджиевым, я испытываю к нему не только большую симпатию, но в какой-то степени и любовь»[12].

Тридцать лет отделяют эти строчки от визита в Аббатство, от единственной встречи с Гурджиевым, рассказ о которой я здесь привожу.

ВИЗИТ К ГУРДЖИЕВУ

ОДНАЖДЫ, субботним утром в феврале 1923 года, Оредж пришел на вокзал Фонтенбло, чтобы встретить меня, прибывающего парижским поездом.

Оредж это верзила из Йоркшира, дальние предки которого были французами отсюда его фамилия. Последние пятнадцать лет он имел большое влияние в английских литературных кругах. Он был владельцем «Ныо эйдж» литературно-политического еженедельника, считавшегося духовным центром английской литературной жизни между 1910 и 1914 годами.

Он мог бы стать одним из крупнейших критиков английской литературы, которая, кстати сказать, чахнет от их отсутствия, воскресая лишь тогда, когда какой-нибудь из великих писателей отправляется к праотцам. Но Оредж продал «Ныо эйдж» и отправился в Фонтенбло. Литература его больше не интересовала.

Меня с первого взгляда поразила перемена в его облике: я помнил его здоровенным толстяком чуть ли не в сто килограммов весом. Теперь навстречу мне шагнул худой, почти тощий субъект с озабоченным лицом. Этот новый Оредж казался выше ростом, его движения были более быстрыми и сильными, он находился в наилучшей физической форме, но выглядел совершенно несчастным.

По словам Ореджа, Гурджиев организовал в Фонтенбло что-то вроде «фаланстера» или «пифагорейской общины», только с гораздо более строгим уставом.

Устав и в самом деле строговат. На мои расспросы о его здоровье и о причинах внезапного похудения Оредж отвечает рассказом о своей жизни в «общине». Ложась около полуночи или часа ночи, он к четырем уже на ногах и за работой тяжелой работой землекопа в монастырском парке, где не прекращается вечная стройка. Ест он наспех, в короткие перерывы между работой. Время от времени он вместе с другими учениками участвует в совместных гимнастических упражнениях. Потом снова канавы, которые надо копать, то заравнивать. «Иногда Гурджиев заставляет нас целый день рыть огромную траншею в парке, которую на следующий день приходится вновь засыпать землей».

Я тщетно пытаюсь выяснить зачем? Оредж не знает.

А что за птица этот Гурджиев? Ореджу сие неизвестно.

Два года назад в Лондоне заговорили о некоем Успенском. Этот русский был автором книги «Tertium organum», из чего следовало, что он признавал только двух предшественников: Фрэнсиса Бэкона и Аристотеля.

Успенский собрал группу учеников, которые слепо ему подчинялись. Через некоторое время он дал им понять, что является лишь предвестником настоящего учителя, Гурджиева, который вскоре явится откуда-то из России или из глубин Азии; Успенский призван, лишь подготовить для него почву. С этой целью он даже изобрел новую систему обуче- ния: прямое изложение доктрины не могло быть понято учениками, поэтому слово предоставлялось им самим, они сами должны были и ставить вопросы, и отвечать на них. Например, является ли душа бессмертной? В зависимости от ответа учитель предлагал собственную трактовку, соизмеряя степень истины со способностями ученика.

Так продолжалось несколько месяцев, после чего в Лондон прибыл Гурджиев. Кстати сказать, он не знал ни английского, ни французского, ни немецкого. Он отдавал приказания (а говорил он только приказами) по-русски, а кто-нибудь из его окружения переводил их.

Говорили, что Гурджиев баснословно богат; казалось, он имеет доступ к какой-то неисчерпаемой мировой сокровищнице. Он хотел основать большой университет оккультизма и поведать не миру, который он презирал, но избранным ученикам Уникальное Учение. Но тут вмешалась политика. Ллойд Джордж кокетничал с Советами. Гурджиев и его ученики были противниками Советов, впрочем не будучи при этом белогвардейцами. Поэтому английские власти отказали им, якобы по просьбе Москвы, в виде на жительство. Но, поскольку Ллойд Джордж дал отказ, Пуанкаре в пику ему должен был дать согласие; и действительно, Пуанкаре, надеясь таким образом способствовать краху Советов, дал Гурджиеву все необходимые разрешения. Тогда Гурджиев купил Аббатство в Фонтенбло замок с парком, где собирался основать школу истинной мудрости.

Но кто из учеников Гурджиева мог быть в нее допущен? Сотни лондонцев были отобраны из групп Успенского. В один прекрасный день Успенский уселся в глубине своего кабинета, и перед ним стали медленно проходить мужчины и женщины, жаждущие бессмертия. Ибо говорилось, что только избранные могут уповать на бессмертие.

Среди избранных оказались Оредж и Кэтрин Мэнс-филд.

Гурджиев молчал, он не знал английского. Но его взгляд распознавал возможность бессмертия души, и по его приказу из проходящих выбирались те, кому предстояло отправиться в Фонтенбло. Почти у всех этих людей водились деньги, но иногда Гурджиев выбирал и кого-нибудь из бедных.

Оредж рассказывает мне обо всем этом, пока мы едем в Аббатство. Прошло несколько недель со дня смерти Кэтрин Мэнсфилд. Я приехал посмотреть, как живет Оредж, ибо его письма меня встревожили. Это он убедил Кэтрин Мэнсфилд обратиться к Гурджиеву и получил от него, почти, что обещание выздоровления. Он собирался показать мне место, где Кэтрин Мэнсфилд провела свои последние дни. Место очень странное.

Было ясно, что Гурджиев обладает сверхъестественными способностями. Как-то в Москве или в Петрограде, во всяком случае в России, он явился собранию своих учеников, в то время как его тело находилось в сотнях километров или верст оттуда. И Успенский это видел.

Но с тех пор как Оредж оказался в Фонтенбло, Гурджиев так к нему ни разу не обратился. Предполагалось, что групповые гимнастические упражнения должны были быть необходимой подготовкой к инициации. Команды Гурджиев отдает по-русски. Местные русские говорят с удрученным и в то же время торжествующим видом, что, когда Гурджиев гневается, а это случается довольно часто, он употребляет слова, которые заставили бы покраснеть даже Ленина. Здесь находится около семидесяти русских, около двадцати англичан и ни одного француза.

Стойло. Пять или шесть грязных коров. В пифагорейском заведении нет прислуги, а светские люди, даже если они литературные критики, не очень-то хорошо умеют ухаживать за коровами. Коровы эти дают молоко для сотни учеников. Кэтрин Мэнсфилд была больна туберкулезом. Она жила в этом коровнике. Коровы тоже часто болеют туберкулезом, а с молоком передаются микробы.

Потолок там высокий. До приезда Учителя помещение, по-видимому, не предназначалось для стойла. На два метра ниже потолка один из русских, обладавший талантом плотника, соорудил помост. Подняться туда можно было по лестнице. На помост положили матрас и подушки. Там-то и жила Кэтрин Мэнсфилд. Учитель, кажется, говорил, что от коров исходили испарения, способные излечить больную. Не просто запах от коров и стойла, но и некие духовные испарения. Кэтрин Мэнс-филд умерла, и никто не осмелился спросить у Учителя почему. Впрочем, он не знал английского, спрашивать нужно было у русского, знающего английский, а русские были запуганы и покорны Учителю еще больше, чем англичане.

Среди учеников было много врачей. Все они уверяли, что их медицина не могла больше ничем помочь Кэтрин. По крайней мере, говорит Оредж, она умерла умиротворенной, в какой-то степени даже счастливой.

Один из русских, обладавший скромным художественным талантом, решил как-то скрасить последние дни Кэтрин Мэнсфилд. Для этого он нарисовал на штукатурке, прямо над помостом, полумесяцы, сияющие солнца и звезды ярко-красного и ярко-синего цвета. У него не было достаточного количества золотой краски, но красная и синяя с успехом заменили позолоту. Кэтрин с каждым днем угасала, глядя на эти звезды и полумесяцы. Февраль был холодным, замок почти не отапливался, и только от коров исходило хоть какое-то тепло.

Мы завтракаем. Большая столовая. Разваливающаяся мебель. Кухня, построенная учениками. В принципе каждый должен обслуживать себя сам. На практике готовят по очереди, этим занимаются несколько женщин. Присутствуют и другие случайные гости, русские белогвардейцы, бывший царский министр. Разговор идет об оккультизме.

Кажется (никто этого точно не знает), Гурджиев установил, что мало кто из людей обладает бессмертной душой. Но у некоторых есть что-то вроде ее эмбриона. Если этот эмбрион выращивать правильно, он может развиться и достичь бессмертия. В ином случае он умирает. Только Гурджиев знает необходимые методы. Все, кого он сюда пригласил, обладают хотя бы этим эмбрионом. Во время отбора в Лондоне сверхъестественное зрение Учителя обнаружило возможных кандидатов. Большое утешение: все, кто здесь находится, имеют немалую вероятность стать бессмертными.

Во всяком случае, ученики. Случайные гости посматривают друг на друга с некоторой тревогой. Нас не больше десятка: большинство гурджиевских подчиненных питается не по расписанию.

Дверь резко открывается. Крупный, могучий человек в поддевке мехом наружу и с непокрытой головой врывается в комнату. Голова у него брита наголо. На лице выражение привычной свирепости, смешанной в этот миг с мимолетной нежностью. Человек этот несет на руках довольно большого ягненка. Нежность явно относится к ягненку. Даже не взглянув в нашу сторону, он большими шагами пересекает комнату и выходит через другую дверь. Это Гурджиев. Мы все сразу это понимаем. Ученики, очень взволнованные, говорят нам:

Он всегда так. Он на вас даже не посмотрел, но он вас увидел. Он всех нас прекрасно знает.

Оредж хочет показать мне парк. После завтрака мы гуляем по аллеям. Гурджиев купил у военных властей авиационный ангар. Ученики его разобрали. Огромное здание, черное и грязное, не вяжется с замком и тем, что осталось от садов. Парк вдоль и поперек перекопан траншеями. «У Гурджиева мы постоянно чем-то заняты. Душа может развиваться, только если тело находится в полном равновесии. Нас обучают властвовать над мускулами: теперь мы умеем выполнять самые грубые работы, а также двигать левой рукой в ритме, отличном от ритма правой. Отбивать одновременно такт на счет четыре правой рукой, и на счет три левой».

В конце аллеи в огромной яме виднеется что-то вроде гигантской негритянской хижины, но сложенной из кирпича. Оредж поясняет, что это турецкие бани. Мужчины и женщины ходят туда по отдельности. Царит полное целомудрие, хотя есть и супружеские пары, живущие нормальной жизнью. Гурджиев и не проповедует, и не практикует аскетизм. Но его ученики изнурены земляными работами и страхом.

Вдруг мы замечаем Гурджиева. Он стоит в нескольких метрах от бань. Рядом с ним месят известь. Гурджиев зачерпывает ее голыми руками, делает ком и бросает его внутрь хижины. Быстрыми движениями он бомбардирует хижину комками извести. Мы подходим. Оказывается, что очаг в банях, сложенный его малоопытными учениками, развалился. Видна огромная щель, из которой вырываются злые языки пламени. Никто не знает, что делать. Появляется Гурджиев. Жар мешает ему подойти к раскаленному очагу. Тогда он пытается заткнуть щель, бомбардируя ее комьями извести. Бросает он метко. Комья издают странный звук, расплющиваясь о раскаленную стену. Расстегнутая поддевка развевается на ветру. Она ему мешает, и, в конце концов, Гурджиев сбрасывает ее. На нас он не смотрит. Несколько учеников взира- ют на него издали с некоторым ужасом. Тот, кто месит известь, похож на настоящего раба.

Мы смущены. У меня такое ощущение, будто происходит что-то непристойное. Мы уходим.

Я ПРИГЛАШЕН провести в Аббатстве двое суток. Вечером, после обеда, Гурджиев посылает огромную бутылку водки в комнату Ореджа, где я нахожусь вместе с несколькими англичанами. Мне говорят, что это несказанная честь. Все эти люди растеряны, терзаются смешанным чувством стыда, страха и тайной надежды. Я предлагаю вылить половину бутылки в окно, чтобы Гурджиев подумал, будто мы ее выпили. Ведь все равно никто из нас не выпьет больше пары глотков, мы просто неспособны, отдать должное этой бутылке. Но мое предложение не принимается. Все боятся Гурджиева.

Мы разговариваем допоздна. Присутствует несколько человек, довольно известных в Лондоне, выдающийся врач с Харли-стрит, юрист, много писателей. Мне сообщают, что Гурджиев примет меня завтра во второй половине дня и что беседа будет вестись через переводчицу. Все волнуются. Говорят, что Гурджиев никогда никого не принимал. Англичане поручают мне задать ему многочисленные вопросы. С тех пор как они здесь, вот уже много месяцев, Гурджиев с ними ни разу не разговаривал. Они не знают, что здесь делать. Русские дают им лишь туманные пояснения. Все они отупели от чрезмерной физической работы. Позже, вечером, нам сообщают, что Гурджиев велел устроить «мистическую всенощную» в ночь с воскресенья на понедельник в авиационном ангаре, превращенном в храм. Добавляют, что он разрешил присутствовать представителю «Дейли мейл». Всеобщее удивление. Англичане ничего не могут понять. Интересно, будет ли мистический секрет, который не был открыт им, доверен представителю «Дейли мейл»?

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 18 февраля. С половины третьего до половины пятого: русская переводчица мадам Хартман, она хорошо говорит по-английски. Я резюмирую и упрощаю нашу длинную беседу:

Я. Каких результатов вы хотите здесь достичь?

Гурджиев. Дать физическое здоровье, расширить познания, вывести людей из рутины.

Достигли ли вы желаемого хотя бы для некоторых?

Да, за четыре-пять лет несколько учеников достигли поставленной цели.

Знаете ли вы о том, что многие из них уже теряют надежду?

Да, в этом доме есть что-то зловещее, но это необходимо.

Они настолько честолюбивы, что хотят стать бес- смертными?

Честолюбие есть у всех, но мало кому это идет на пользу. (Язвительно.) Каждый обладает неким «я» и некой сущностью. Многим бы хотелось перевести свое «я» в эту сущность и таким образом стать бессмертными.

Какова цель всей этой физической работы и долго ли она продлится? (Англичане меня очень просили за- дать этот вопрос.)

Цель сделать их хозяевами внешнего мира. Это лишь промежуточная стадия.

Стремитесь ли вы наделить их оккультными способностями?

Да, я стремлюсь их наделить всеми способностями. Нет разницы между оккультными способностями и лю- быми другими. Все современные оккультисты, на сей счет, заблуждаются.

Вы не принадлежите ни к какой школе?

Нет, мы просто группа друзей. Около тридцати лет назад мы провели долгое время в Центральной Азии, стара- ясь восстановить Учение: с помощью остатков устных традиций, исследования древних обычаев, народных песен и даже некоторых книг. Учение существовало всегда, но традиция часто прерывалась. В древности его знали несколько групп, несколько каст. Но оно было неполным: древние уделяли слишком много внимания метафизике, их учение было слишком абстрактным.

Зачем вы приехали в Европу?

Я хочу соединить мистическое сознание Востока с научным сознанием Запада. Восточное сознание истинно, но только в своих тенденциях и общих идеях. Западное сознание истинно в своих методах и приемах. Западные методы хороши в истории, в наблюдении. Я стремлюсь создать тип мудреца, который объединил бы восточное сознание с западными техническими средствами.

Существуют ли уже подобные мудрецы?

Да. Я знаю нескольких европейских ученых, достигших этой цели.

Вы обучаете только методу или даете какие-нибудь конкретные знания?

И то и другое. Мало у кого из людей есть душа. Ни у кого нет души от рождения. Душу надо приобрести. Те, кому это не удается, умирают. Атомы распадаются, ничего не остается. Некоторые приобретают душу лишь частично, и тогда они подвергаются чему-то вроде перевоплощения, что позволяет им продвигаться вперед. Лишь очень немногим удалось достичь полного бессмертия души. Но таких всего несколько человек. Большинство из тех, кто чего-то достиг, обладает душой лишь частично.

Верите ли вы в свободную волю?

Ни переводчица, ни Гурджиев, по-моему, не знают, о чем идет речь. Мои пояснения приводят к следующему ответу Гурджиева:

Каждый делает, что хочет. Ничто не может ему по- мешать. Но люди не умеют хотеть.

У ГУРДЖИЕВА удивительно корректная манера вести разговор. Он ни в коей мере не производит впечатления шарлатана. Судя по всему, он пытается выразиться максимально понятно и не увиливает от вопросов. Кажется, что его свирепость превратилась в силу.

Я спрашиваю у него, сохранил ли он отношения с друзьями, восстановившими Учение. Он отвечает, что по-прежнему видится с тремя-четырьмя из них.

Что они делают?

У них самые обычные профессии.

Они преподают?

Нет, Гурджиев единственный, кто преподает. Это его профессия.

Ученики добавляют, что он считает себя раздатчиком солнечной энергии, и что они даже не стремятся это понять.

Существует ли Бог? Да, и у Гурджиева с ним взаимоотношения приблизи- тельно как у довольно независимого, упрямого и обидчивого министра с королем. Женщины, по его мнению, могут приоб- рести настоящую душу лишь в контакте и сексуальном един- стве с мужчиной.

Вечером, перед большим парадом, я докладываю своим англичанам о результатах интервью. Они крайне разочарованы. Больше всего их возмущает то, что Гурджиев сказал, будто Учение можно найти в книгах. Итак, говорит один из них, врач с Харли-стрит, если традиция изложена в книгах, то, что здесь делаем мы?

Итак, говорит другой, значит, нет тайной традиции?

И они решают, что это невозможно, что я плохо понял или переводчица плохо перевела.

НЕМНОГО утешает лишь то, что их работа землекопов будет длиться не вечно.

Они поражены признанием Гурджиева в том, что зловещая атмосфера в доме поддерживается им самим. Они задаются вопросом, не надули ли их, но по-прежнему предпочитают считать себя жертвами. И в то же время опасаются, что Гурджиев эксплуатирует их в оккультных целях. Они верят в его могущество, но не уверены в его добрых намерениях по отношению к ним.

В ДЕСЯТЬ часов, в авиационном ангаре. Феерическое место. Ковры, на вид очень ценные и дорогие, покрывают пол и стены. Газетчик из «Дейли мейл», подойдя ко мне, уверяет, что он разбирается в коврах и что общая их стоимость около миллиона. Перегородки и пол действительно покрыты целиком, иногда даже в несколько слоев. Вдоль стен тянется широкое ложе с многочисленными подушками. На нем возлежат десятки мужчин и женщин. Все ожидают мистического сеанса.

В центре фонтан, подсвеченный разноцветными огнями. Благовония. Музыка, напоминающая восточную. Во всяком случае необычная.

Под руководством Гурджиева начинаются танцы. Исполнители двигаются медленно, находясь, на довольно большом расстоянии друг от друга. Внезапно все замирают в позах, в которых их застал приказ, последовавший в этот момент. Те, кто находился в неустойчивом положении, не должны заканчивать начатое движение и поэтому падают со всего размаха в результате естественной инерции. Упав, они не должны шевелиться.

Репортер из «Дейли мейл» растерян. И не зря. Благовония, цветные огни, богатые ковры, странные движения это романтика Востока, наконец, реализованная на земле. Чтобы успокоить журналиста, я говорю ему, что преподаю в университете в Бордо и что все эти люди безумны. Он на минуту задумывается, потом вздыхает с облегчением: к нему вернулась убежденность, что правда на его стороне. Но на следующий день он вероломно передает мои утешительные слова Ореджу, которого это сильно расстроит, в результате Оредж простит меня лишь спустя десять лет.