ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Беседы с Ореджем. Путешествие в Париж и тщетные усилия доктора Манухина. «Мы должны стать «детьми солнца»». Решение пуститься в авантюру под названием «Гурджиев». В поисках сознательной любви.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Беседы с Ореджем. Путешествие в Париж и тщетные усилия доктора Манухина. «Мы должны стать «детьми солнца»». Решение пуститься в авантюру под названием «Гурджиев». В поисках сознательной любви.

В ЛОНДОНЕ, как и было договорено, Кэтрин Мэнсфилд посещает доктора Сорапюра. Он успокаивает ее в отношении состояния сердца. Джон радуется, но ей уже безразлично мнение врачей. Надежды Джона на положительные перемены в их с Кэтрин совместной жизни, основанные на медицинских заключениях, лишь доказывают его слабость, его страх перед истинной проблемой. Все стало мучением, все подтверждает глубокий разрыв. Она поселяется у подруги, в то время как он едет в Селсфилд. Отныне ей необходимо одиночество. Он только помешал бы ей. Джон считает, что она теряет себя, что рискует потерять их обоих. Когда Кэтрин видит его, слышит его голос, ей порой становится страшно пуститься в эту авантюру, она начинает сомневаться, колебаться. Она просит его побыстрее уехать. Что до него, возможно, он предпочел бы ничего не видеть, ничего не знать, спрятать голову под крыло. Кэтрин остается в Лондоне, чтобы пройти курс лечения у радиолога. На самом деле она лечится у него лишь для того, чтобы сделать приятное мужу, чтобы поддержать иллюзию Джона, будто прежняя жизнь продолжается. Она вступает в группу Успенского. Ищет ключ к «истинному изменению».

Вот что Кэтрин записывает в своем дневнике:

«Моя первая беседа с О. состоялась 30 августа 1922 г.

В тот день я, прежде всего, сказала ему, что не могу примириться с мыслью, будто жизнь обязательно ниже того, что мы о ней думаем. У меня было чувство, что так происходило почти со всеми, кого я знала, да и с теми, кого не знала. Не успевала закончиться их молодость, полная хоть каких-то сил и порывов, как вместе с нею обрывалось и их духовное развитие. В тот самый момент, когда приходит пора собрать все свои силы, начать по-настоящему управлять собой, короче, действовать как взрослый человек, они начинали разменивать сокровища сердца на тысячи мелких желаний. При мысли о таких людях мне представляется река, превращающаяся во множество мелких ручейков, протекающих по болотистой местности.

Эти люди, безусловно, тешились иллюзиями в отношении самих себя. Они называли это измельчание «повышенной терпимостью, разносторонними интересами, чувством меры», с тем, чтобы этот процесс не исключал возможности «жить». Или же видели в нем способ ускользнуть от внутренних голосов, от самоанализа способ наиболее легкий и, следовательно, помогающий им лучше проводить свою жизнь. Но рано или поздно по крайней мере, так происходит в книгах в них зарождалось чувство глубокого сожаления, беспокойства, ощущение, что ты чего-то лишен. И тогда в глубине их души раздавался беззвучный крик, отзывающийся эхом во всем их существе:

«Я не достиг цели. Остановился на полпути. То, что у меня есть, это вовсе не то, чего я желал. Если все это так, тогда не стоило и жить!»

Но я-то знаю, что это не так. Да и как об этом узнаешь?»

Возьмем случай с К.М. С самых давних времен, которые она только помнит, она вела ложную жизнь. В то же время с начала и до конца этой жизни были моменты просветления, дававшие ей почувствовать, что существует возможность чего-то иного… «

30 сентября.

Знаете ли вы, в чем состоит индивидуальность?

Нет.

В сознательной воле. Это, значит, сознавать, что ты обладаешь волей и способен к действию.

Да, это правда. Замечательные слова».

В этих заметках можно найти первые темы Учения. Теперь для Кэтрин Мэнсфилд речь идет о том, чтобы овладеть этой сознательной волей, или, как еще говорили в группах, этой «волей к воле», позволяющей действительно влиять на себя и владеть собой, развивать в себе центр тяжести, самому делать что-то с собственной жизнью, а не быть больше целиком «переделываемым» ею, установить постоянную связь с энергией мироздания, и если ты любишь, то любить действенно, то есть ощущать себя и любимое тобой существо в состоянии вечной духовной полноты. Возможно ли это? Серьезные люди говорят, что да. И даже готовы представить этому доказательства. Ими обладает их Учитель, Гурджиев. Во всяком случае, Кэтрин чувствует себя призванной вступить на этот путь. Ее биографы часто дают понять, что она стремилась лишь к тому, чтобы обрести физическое здоровье. Они опираются на некоторые строки, где она действительно объясняет мужу, что Гурджиев поможет ей выздороветь скорее, чем те доктора, которых заботит лишь ее тело. Но я думаю, кроме собственного выздоровления, она мечтала также и о возрождении великой человеческой любви. Я полагаю, что в глубине души Мидлтон Мурри был с этим согласен. Она не могла сказать ему о том, на чем основывались ее надежды. Для этого пришлось бы поднимать вопрос об их отношениях, перебирать болезненные проблемы всех супружеских пар вообще и их собственной в частности. Лучше всего этого не касаться. Сам их разрыв уже был драмой, равно как и намерение Кэтрин вступить в общество Гурджиева. Решившись на это окончательно, или почти окончательно, нужно было вновь замолчать или говорить как можно меньше.

ЧЕРЕЗ месяц после встречи с Ореджем Кэтрин решает поехать в Париж. Мужу она говорит, что ее врач-радиолог недостаточно компетентен. «Я совершенно не удовлетворена чисто экспериментальной методикой, которую он использует при лечении. Видите ли, доктор Уэбстер обычный радиолог. Он не осматривает и не взвешивает пациента, не обходится с ним так, как это принято в клинической практике». Она заявляет, что ей нужно обратиться к лучшему специалисту в этой области, доктору Манухину, который живет в Париже. «Ради этого я готова остановиться в любой гостинице, на любой окраине». Таким образом, она предупреждает возражения, которые выдвинет Мидлтон Мурри: трудности путешествия при ее физическом истощении, неудобства жизни в гостинице для такой тяжелой больной, как она, и т. д. Но Кэтрин скрывает истинную цель своего предприятия: поездку в Фонтенбло, встречу с Гурджиевым.

Она приезжает в Париж. Первое ее письмо заканчивается так: «Надеюсь завтра увидеть Манухина. Я Вам напишу, что он скажет». Но в письме, отправленном на следующий день, об этом визите ничего не говорится, оно начинается следующими словами: «Нет, в сущности, я не чувствую, что Успенский повлиял на меня. Мне скорее думается, что я услышала мысли, сходные с моими, но более ясно выраженные и более законченные, и что действительно есть Надежда, настоящая Надежда, а не полу-Надежда».

Доктор Манухин, как сообщает нам Роланд Мерлин, которому удалось с ним переговорить, заверил, что больная, безусловно, сможет поправиться, если будет скрупулезно следовать всем его предписаниям. Она сделала вид, что готова на это, но через две недели заявила врачу о своем решении отправиться жить в Аббатство, среди учеников Гурджиева. Доктор Ма-нухин умолял ее не делать этого, объясняя, что она рискует жизнью, если попадет во власть кавказца, о котором он смутно слышал, если откажется от традиционных методов лечения. Он даже написал Гурджиеву, что больная не может жить без помощи врача, и просил его повлиять на нее, разубедить оставаться в Аббатстве. Гурджиев не ответил. Через несколько дней Кэтрин Мэнсфилд уже стояла у ограды замка «лесных философов».

Она колебалась еще целый день и целую ночь. Утром второго дня решение было наконец принято.

«10 октября.

Сегодня утром я подумала: с тех пор, как нахожусь в Париже, чувствую себя ничуть не здоровее, чем прежде. Вчера мне показалось, что я умираю. И дело тут не в воображении. Сердце мое так измучено, я так изнурена, что у меня хватает сил только дотащиться от дома до такси и от такси до дома. Я встаю в полдень, снова ложусь в постель в половине шестого. Иногда пытаюсь работать, но чувствую, что время мое ушло. Больше я так не могу. Начиная с апреля, я, в сущности, не сделала абсолютно ничего. Но почему? Даже если лечение Манухина и улучшило состав моей крови, мой внешний вид и оказало благоприятное влияние на легкие, оно никак не сказалось на состоянии сердца, весь прогресс объясняется лишь тем, что в гостинице я жила будто погребенная заживо.

Мой дух почти окончательно сломлен. Источник моей жизни иссякает. Все улучшение здоровья лишь обманчивая видимость, пустая комедия. В чем оно состоит? Могу ли я ходить? Нет, я едва волочу ноги. Могу ли я что-нибудь сделать со своими руками и телом? Ровным счетом ничего. Я абсолютно беспомощная больная. Что такое моя жизнь? Паразитическое существование. Прошло уже пять лет, а я прикована еще больше, чем когда-либо.

Ну вот, писанина меня малость успокоила. Благословен Господь, который дал нам возможность писать. Я испытываю такой ужас перед тем, что собираюсь сделать. Все мое прошлое взывает ко мне: «Не делай этого». Джон говорит мне: «Манухин ученый. Он выполняет свою задачу. А ты должна выполнить свою». Но это лишено всякого смысла. Я неспособна излечить ни душу, ни тело. И, как мне кажется, с душой все обстоит еще хуже, чем с телом. Разве сам Джон, человек абсолютно здоровый, не начинает беспокоиться, заметив прыщик на шее? Подумайте же о заключении, в котором я пробыла целых пять лет! Кто-то должен помочь мне выйти из темницы. И если то, что я говорю, есть признание моей слабости, тем хуже. Лишь человек, совершенно лишенный воображения, может мне не сочувствовать. А кто мне может помочь? Я помню, как в Швейцарии Джон говорил мне: «Я бессилен». Разумеется, он бессилен. Один заключенный не в состоянии помочь другому. Верю ли я только в медицину? Нет, разумеется. Только в науку? Тоже нет. Смешно и наивно предполагать, что можно выздороветь, как выздоравливает корова, если сама ты при этом коровой не являешься. В течение всех этих лет я искала человека, который разделил бы со мной подобный взгляд. И вот услышала о Гурджиеве, который, как мне показалось, должен не только его разделить, но и знать обо всем этом гораздо больше. В чем же причина колебаний?

В опасениях? Опасениях по поводу чего? Не лежит ли в основе всего страх потерять Джона? Думаю, что да. Но, Боже мой! Посмотри правде в глаза. Что он для тебя сейчас? Что вас связывает? Он беседует с тобой иногда, а потом уходит. Он думает о тебе с нежностью, мечтает о совместной жизни когда-нибудь, когда свершится чудо. Ты для него лишь мечта, но уже не живая реальность. Потому что вы уже не одно существо. Что между вами общего? Почти ничего. И, тем не менее, мое сердце переполнено чувством глубокой, нежной любви к нему и тоской из-за его отсутствия. Но к чему все это, если такова реальность? Жить вместе, пока я больна, это лишь мучение с проблесками счастья. Это не жизнь. Ты прекрасно знаешь, что Джон и ты это лишь мечта о том, что могло бы осуществиться. И никогда, никогда этот сон не станет явью, если ты не выздоровеешь. А выздороветь невозможно, только мечтая, или ожидая, или пытаясь осуществить это чудо своими силами. Стало быть, если великий тибетский лама обещал прийти к тебе на помощь… как ты можешь еще сомневаться? Рискни. Рискни всем, чем можешь. Перестать оглядываться на мнение других. Делай самое трудное из того, что ты можешь здесь сделать. Действуй ради самой себя. Смотри правде в глаза.

Чехов, правда, этого не сделал. Потому он и умер. И потом, будем искренни. Что мы знаем о Чехове из его писем? Говорят ли они всю правду? Разумеется, нет. Нельзя ли предположить, что всю свою жизнь он испытывал стремления, которые так и не нашли выражения в словах? Прочти его последние письма. Он отказался от всякой надежды. Если очистить эти письма от сентиментальной шелухи, они покажутся ужасными. От Чехова ничего больше не остается. Его поглотила болезнь.

Может быть, здоровым людям все это покажется чушью. Они никогда не шли этой дорогой. Как они могут понять, где я нахожусь? Это лишь еще один довод для того, чтобы смело идти вперед одной. Жизнь не проста. Несмотря на все то, что мы говорим о ее загадочности, столкнувшись с ней вплотную, мы хотим в ней видеть лишь детскую сказку…

А скажи, Кэтрин, что ты понимаешь под здоровьем? И ради чего оно тебе нужно?

Ответ: Под здоровьем я понимаю способность вести полноценную, зрелую, насыщенную жизнь, в тесном контакте со всем, что я люблю: с землей и ее чудесами, с морем и солнцем. Со всем, что мы имеем в виду, говоря о внешнем мире. Я хочу проникнуть в него, стать его частью, жить в нем, научиться всему, что он может преподать, устранить все искусственное и наносное, что есть во мне, стать сознательным и искренним человеческим существом. Я хочу понимать других, понимая при этом самое себя. Я хочу реализовать все то, на что способна, чтобы стать здесь, я остановилась, подумала, подумала еще, но тщетно, это можно выразить только так: «дитя солнца». Когда мы говорим о желании любить других, нести свет и тому подобных стремлениях, это кажется ложью. Но этого достаточно. «Дитя солнца» этим все сказано.

И потом, мне хотелось бы работать. Но как? Мне хотелось бы делать что-то своими руками, своим сердцем, своим умом… Хотелось бы иметь сад, домик, траву, животных, книги, картины, музыку. И еще я мечтаю писать обо всем этом, выражать свои чувства. (Писать можно о чем угодно, хоть о кучере фиакра. Это не важно.)

Лишь бы была жизнь кипящая, страстная, живая, укрепиться в ней учиться, желать, знать, чувствовать, думать, действовать. Вот чего я хочу. И никак не меньше. Вот к этому-то я и должна стремиться.

Я написала эти страницы для самой себя. Но теперь рискну послать их Джону. Пусть делает с ними, что хочет. Пусть видит, как я люблю его. И когда я говорю: «Я боюсь», не смущайся, мой дорогой. Мы все боимся, находясь в приемной врача. И все-таки надо превозмочь страх. И если тот, кто остается, сохранит спокойствие это та помощь, которую мы можем оказать друг другу…

Вот так… Очень серьезно, очень трудно. Но теперь, когда я переборола эти мысли, все стало иначе. В глубине души, в самой глубине, я себя чувствую счастливой. ВСЕ ХОРОШО».

МНЕ кажется, что эти страницы должны быть прочитаны одновременно в двух планах в плане физической болезни и духовного беспокойства. Тогда можно будет легко понять, что Кэтрин Мэнсфилд мечтает не только о восстановлении связей с окружающим миром, которые так радуют здоровых людей. Речь идет о мечте совсем иного масштаба. Она, такая целомудренная в своих записях, не случайно называет себя «дитя солнца». Речь идет о том, чтобы душой и телом перейти в сверкающий мир, где камни, животные, растения и люди живут такой жизнью, о которой мы и не догадываемся, потому что не живем по-настоящему. А почему мы не живем полноценной жизнью? Потому что утратили чувство единства. Человечество уже давно иссушено христианским дуализмом Бог и творение, душа и тело, а теперь его иссушает марксистский дуализм материи и духа. Нужно вновь обрести ключ, который установил бы непосредственную связь между душой и телом, материей и духом, ключ к единству физических и духовных сил, человеческих возможностей и вселенской энергии. Необходимо вернуться к истокам, восстановить в себе это утерянное единство. Это привело бы к подлинному излечению. Были ли мы перед этим здоровыми или больными не так уж важно. «Туберкулезники» или «сердечники», мы лишь делаем вид, что живем, не взаимодействуя по-настоящему ни с окружающими нас вещами, ни с живыми существами; завеса отделяет нас от природы, и любовь наша лишена постоянства, силы волшебства.

Вот об этом мечтает Кэтрин Мэнсфилд. И это не просто мечта больного человека. Из-за болезни она в тысячу раз сильнее, чем здоровый человек, ощутила весь дискомфорт «ложной жизни». Болезнь высветила это состояние беспощадным светом. Но Кэтрин Мэнсфилд хочет не только выздороветь, она хочет измениться. Хочет не только восстановить связи с окружающим миром, но и вернуть ему все краски земного рая. Она мечтает не только внушать любовь мужу, но хочет, чтобы любовь эта стала феерической, полной магии и величия, не- винности и бесконечного могущества, стала любовью золотого века.

Очень интересно сопоставить эти страницы с тем, что написал Лоуренс незадолго до своей смерти. Лоуренс отказался пойти за Гурджиевым, но мечтал в точности о том же, о чем мечтала Кэтрин Мэнсфилд в то утро, когда она укладывала чемоданы, чтобы отправиться в Аббатство. Рассказ Д.Г. Лоурен-са «Человек, который был мертв» безусловно, является одним из самых значительных произведений нашего века и прекрасно развивает ту же тему «детей солнца».

«Человек, который был мертв» только что воскрес, но продолжает оставаться в том промежуточном пространстве между смертью и жизнью, в котором пребываем почти все мы, в том состоянии, которое Кэтрин Мэнсфилд не осознавала лишь в силу своей болезни, но из которого она, тем не менее, хотела выйти. «Не принадлежа ни этому, ни иному миру, он шагал, еле передвигая израненные ноги. Как и там, в ином мире, он был, не слеп, но и не зряч. Он просто-напросто оставил за спиной город и его предместья, думая лишь о том, что заставило его пуститься в это странствие разочарование, глубокое отвращение или тайное решение, которого он сам еще не осознавал».

Таково было и состояние Кэтрин Мэнсфилд в тот момент, когда она захлопывает чемодан, чтобы отправиться к Гурджиеву. «Человек, который был мертв» блуждает внутри себя и в окружающем мире в поисках утраченного единства. Он узнал, что такое смерть, и теперь видит, что для того, чтобы действительно восторжествовать над ней, необходимо восстановить связь между душой и телом, между ним самим и миром, который только и ждал, чтобы повернуться к человеку своей сияющей, райской стороной. Но в чем ключ этой гармонии? «Человек, который был мертв» знает только две вещи, но знает их очень хорошо: это ужас раздвоенной жизни, которая хуже смерти, и абсолютная необходимость с ней покончить. Этого достаточно. Если это как следует осознать, ключ будет найден. Так подумает Кэтрин Мэнсфилд, не будучи до конца уверена, куда именно следует идти, но, зная, что идти нужно, и нужно всем рискнуть, все бросить, чтобы идти. Безусловно, ключом к гармонии является любовь, и «Чело- век, который был мертв» поднимается к храму Изиды, к человеческой и в то же время величественной любви, любви невинной, могущественной, магической, любви золотого века, которую мы в силах постоянно обретать заново. Конечно, те, кто пытается это сделать, подвергаются серьезной опасности, ибо преступают законы ложного мира, охраняемого псевдоживыми людьми, постоянно озабоченными оправданием своей спячки и внутренней слабости. Им следует забыть обо всякой осторожности и пойти на риск. И как раз здесь мы находим, как у Лоуренса, так и у Кэтрин Мэнсфилд, желание поверить в то, что все живое пользуется почти божественной защитой, дарующей им неуязвимость. Следующие замечательные строчки Лоуренса перекликаются с тем, что мы читаем у Кэтрин Мэнсфилд:

«Они убили бы нас, если бы могли, повторял он себе, но существует закон солнца, который нас защищает. Пройдя огненное горнило, я вышел из него нагим и воскрес. И теперь просто так не дамся смерти. Я вырвался из ее оков».

Он встал и вышел. Стояла холодная зимняя ночь во всем своем звездном великолепии.

«Я победил мелочность, ложь и страдание, подумал он. Меня ждет великолепная судьба».

Он молча поднялся по лестнице, ведущей к храму, постоял в темноте на паперти, глядя на сероватое небо, звезды и вершины деревьев.

«Есть великолепные судьбы, снова подумал он, таящие в себе великое могущество».

РОЛАНД Мерлин, биограф Кэтрин Мэнсфилд, уверяет нас, что она, разочаровавшись в людях, кинулась к Гурджиеву не только чтобы излечиться физически, но и чтобы забыть о ничтожности человеческой любви. Он описывает ее стремление к «идеалу мужчины», постоянно связанное с разочарованиями, и в связи с этим вспоминает Жорж Санд. Литературная критика, стремящаяся к подобным сравнениям, вещь сама по себе хорошая, но она становится опасной, когда эти сближения, оправданные по отношению к литературным образам, стирают различия, крайне важные в реальной жизни. Жорж Санд меняла мужчину за мужчиной с возрастающим разочарованием, потому что сама была мужчиной в юбке и вела себя в любви в точности так, как ведет себя мужчина. Она была псевдо-женщииой, прототипом той псевдоженщины, которая царит повсюду в нашем современном мире. Это сильно возбуждающий нас двойник, но не более того. Настоящую женщину сейчас встретишь редко. Мы сегодня уже практически не знаем, что это такое, и, как говорит Жироду, «большинство мужчин женится на жалкой подделке мужчины, немного более гибкой, мягкой и красивой, но, в сущности, они женятся на самих себе». Именно такой и была Жорж Санд. В период расцвета романтизма она предвосхитила тип современной женщины, столь далекой от настоящей женщины. Поэтому между ней и мужчиной никогда не свершалось никакого таинства, различие было слишком мало, там не могло быть места для настоящей любви. Отсюда калейдоскоп приключений, возбуждение, но не желание, погоня, а не самоотдача. Это показывает, насколько опасно сравнение Жорж Санд с Кэтрин Мэнсфилд, основанное на том, что будто бы обе они испытывали любовное разочарование. При этом теряются из виду совершенно необходимые представления о жизненном поведении, о существовании двух типов женщин: истинных, встречающихся очень редко, и псевдоженщин, имя которым легион и которых в большинстве случаев только и знает современный мужчина. Настоящая женщина редка, и если мужчине случится ее встретить, он бежит прочь, ибо она требует от любви чего-то гораздо большего, чем игры, где каждый занят только самим собой. Он бежит от нее, ибо ему удобнее заниматься любовью со своим двойником с длинными волосами и тонкой талией, а не отважиться жить в мире страсти, требующей самоотдачи, чем и является любовь для настоящей женщины. Он бежит от нее, ибо любовь, которую она дает и которой требует, не прощает ни малейшей трусости. Она это Другой во всей его целостности. Псевдоженщине соответствует обычный мужчина, тот, который легкодоступен. Есть выражение «сверхчеловек», но нет выражения «сверхженщина», потому что достаточно сказать просто «женщина». Такой женщине соответствует «сверхчеловек», или, точнее, мужчина, целиком занятый достижением более высокого уровня человечности. В этом ключ к поискам Кэтрин Мэнсфилд, ключ к ее собственным разочарованиям, и в частности к ужасному разочарованию во Франсисе Карко. Теперь уже слишком поздно искать среди мужчин настоящего мужчину. Вот Джон Мидлтон Мурри, с его вяловатой любовью, самокопанием, мягкотелостью, податливостью, неспособностью ответить на любовь, требующую самоотдачи, с его страхом, вечными увертками. И вот истинная женщина, Кэтрин, разрушенная болезнью, подурневшая и в то же время подталкиваемая своей болезнью к тому, чтобы обрести абсолютную полноту любви. Нужно победить болезнь, но нужно заодно разрушить и другие барьеры, отделяющие Кэтрин и Джона от такой любви. Но действовать приходится ей, только ей одной. Как тут быть? Как мы можем действовать, когда наше раздвоенное «я» ускользает от нас, когда наши силы целиком заняты тщетной попыткой объединиться для проявления нашей собственной природы, нашего особого призвания, всегда скрытого от нашего сознания. Каким бы ни было желание любить и быть по-настоящему любимыми, мы не можем достичь этой постоянной и лучезарной любви, ибо в нас самих нет ничего постоянного и светоносного. Будь иначе, наша лучезарная любовь вызвала бы подобное чувство в существе, которое мы любим, и глубочайшим образом изменила бы его, тогда мы смогли бы узнать, что такое эта благодать любви, о которой только мечтаем или знаем понаслышке. Тогда между нами мог бы начаться настоящий диалог, в то время как теперь каждый из нас бормочет что-то про себя, тщетно пытаясь найти дорогу к другому, в окружающей нас трясине.

«Посмотрим правде в глаза, пишет Кэтрин Мэнсфилд сво-ему мужу, какие отношения между нами сейчас? Никаких. Хотя мы чувствуем, что существует возможность настоящих отношений. Не кажется ли Вам, что это очень глубокая истина?»

ИТАК, Кэтрин Мэнсфилд, сидя в своем гостиничном номере близ Сорбонны, записывает в дневнике, что жребий брошей: она решила все поставить на карту, чтобы измениться и изменить свою жизнь и свою любовь. Не знаю, выбрала ли она правильный путь. Может быть, мы поймем это, проследив за мыслью и методом Гурджиева, которые, как мне кажется, никогда и никому не помогли обрести любовь. Но в то утро она думала скорее об Оредже, чем о самом Гурджиеве. Если попытаться понять, что происходило в ее душе, когда она готовилась сесть в поезд, идущий в Фонтенбло, чтобы добраться до своего последнего, крайне странного пристанища, следует обратиться к еще не изданному тексту Оред-жа. Она слышит эту замечательную речь, воспринимая ее как эхо своей личной женской драмы. Именно эта речь привела Кэтрин к Гурджиеву.

СОЗНАТЕЛЬНАЯ ЛЮБОВЬ[17]

«ДВИЖУЩЕЙ силой сознательной любви в ее развитой форме является желание, чтобы объект любви достиг своего собственного совершенства, заключенного в нем от рождения, независимо от тех последствий, которые это может иметь для любящего. «Пусть она до конца станет самой собой я не в счет, говорит сознательный влюбленный. Я согласен попасть в ад, лишь бы она оказалась в раю'. И парадокс подобной любви в том, что она вызывает те же чувства у другой стороны. Сознательная любовь порождает сознательную любовь. Почему же этот феномен столь редок среди людей? Во-первых, потому, что подавляющее большинство из них это всего лишь дети, страстно желающие быть любимыми, но не умеющие любить. Вторая причина в том, что достижение совершенства редко считается необходимым завершением любви взрослого человека, хотя ничто иное не может возвысить ее над уровнем ребенка или животного. В-третьих, человек, даже когда он полон желания любить, не знает, что может быть благом для любимого им существа. И, наконец, в-четвертых, сознательная любовь никогда не приходит случайно, она должна быть результатом сознательного выбора и твердого желания совершать над собой усилия. Как бусидо и другие рыцарские искусства появились не случайно, так и сознательная любовь не может возникнуть и развиваться сама по себе. Все геральдические знаки были произведениями искусства, и сознательная любовь также должна быть произведением искусства. Тот, кто хочет вступить на этот путь, пусть начнет с ученичества. И, может быть, когда-нибудь он достигнет мастерства. Пусть он, прежде всего, постарается сделать чистыми свои желания, отречься от всех эгоистических стремлений и предрассудков.

Он созерцает любимое лицо. «Что это за тип женщины?» Тайна заключена в том, что здесь открывается путь к совершенству. Как может быть реализована эта возможность во славу его возлюбленной и ее Творца? Здесь нам следовало бы спросить себя: «Буду ли я на это способен?» Если я искренен, безусловно, должен ответить «Нет». Если мужчина не умеет правильно обращаться со своими собаками или лошадьми, если женщина не умеет выращивать цветы, то, как они смогут научиться открывать в любимом существе дремлющие в нем совершенства? Здесь необходимы смирение и готовность к любому испытанию. Если я не уверен в том, что для нее является лучшим, то, по крайней мере, должен позволить ей следовать собственным склонностям. А я в это время буду изучать ее и попытаюсь понять, кто она и чем может стать, что ей нужно, к чему взывает ее душа. Я научусь предвидеть за нее сегодня то, в чем она будет нуждаться завтра, ни на секунду не задумываясь над тем, каким бременем это может стать для меня. Юноши и девушки, вы увидите, какой самодисциплины и какого самообладания это требует. Вступайте в эти волшебные леса, вы, смельчаки! Боги любят друг друга сознательно. А сознательно любящие становятся богами.

Люди будут бесстыдно похваляться тем, что они любили, любят или надеются полюбить. Как будто любви достаточно, чтобы покрыть их многочисленные грехи. Но любовь, когда речь не идет о любви сознательной, то есть стремящейся стать одновременно благоразумной и способной служить своему предмету, зависит лишь от благоприятного и неблагоприятного сродства, как это происходит в химии. И в том и в другом случае она одинаково неосознанна, то есть неконтролируема. Поэтому такое состояние любви очень опасно как для тебя, так и для другого или для вас обоих. Ибо в этом случае нас пронизывает космическая энергия, которая преследует свои собственные цели, совершенно независимые от наших, целиком овладевая нами. Мы имеем дело с динамитом, не принимая при этом никаких мер предосторожности. Нужно ли удивляться количеству несчастных случаев? Признаем же, что без осознания и без контроля любовь становится демонической силой. Не осознавая, можно разрушить предмет своей любви. Кто не слышал от подобной «любимой» таких слов о своем возлюбленном: «Я от него заболеваю, он меня убивает». И вот, вконец обессилев, такой возлюбленный становится самым несчастным существом, он не в силах совершить то, чего желает, зная при этом, что именно он должен совершить. Людям следовало бы молиться о том, чтобы их миновала любовь, не подкрепленная мудростью и силой. И если они не могут не любить чтобы мудрость и сила направляли их любовь. Ибо одной любви недостаточно.

«Я люблю вас», говорит он. «Странно, что мне от этого не становится легче», отвечает она.

До тех пор, пока вы не выкуете в себе сознание и волю, достойные высот вашей любви, повремените, юноши и девушки, признаваться в том, что вы влюблены. А если не можете этого скрыть, любите смиренно, стараясь стать благоразумными и сильными. Вы любите? Нужно быть этого достойным. Все истинно любящие, уязвимы для всего, лишь возлюбленная не в силах их уязвить. Это объясняется не усилиями со стороны любящих, но лишь полной, то есть истинной любовью. Им уже не нужно преодолевать никаких искушений: их просто больше не испытываешь. Неуязвимость обладает своей магией. И подобные случаи не так уж редки, как кажется на первый взгляд. Тем не менее «измена» может, быть совершена, а значит, неуязвимости не было. Но измена не всегда следствие искушения, она могла, что случается довольно часто, стать результатом обычного безразличия. А там, где не было искушения, не бывает настоящего падения. Человек не всегда испытывает любовь по отношению только к одному объекту. Кто-то может обладать даром вызывать в другом чувство любви, то есть насыщать его присущей любви энергией, но при этом совсем не обязательно, чтобы этот «кто-то» стремился использовать любовь в личных интересах. Так катаклизмы вызывают последствия, к которым они сами уже не имеют отношения. Рассказывают об одном ламе, поговорив с которым люди тотчас же становились влюбленными. Но влюблялись они при этом не в него, да и вообще не в кого- либо конкретно. Они отдавали себе отчет лишь в том, что после беседы с ламой их переполняло чувство активной любви, желания действовать и чувство это готово было вылиться в любую форму. Средневековые трубадуры («миннезингеры»), безусловно, были похожи на этого ламу.

«Извечная суть любви это творческая сила. Любовь создала мир, но не все ее творения великолепны. Цель сознательной любви в том, чтобы вызвать возрождение или духовную любовь. Тот, кто способен возвыситься над взаимоот-ношениями самца и самки, не может не заметить изменений, которые происходят в любящих мужчине и женщине, сколько бы лет им ни было. Обычно эти изменения совершаются неосознанно, но они не менее символичны, чем гораздо более замечательные перемены, происходящие в тех случаях, когда мужчина или женщина любят сознательно: молодость становится вечной, из сердец влюбленных начинает бить источник молодости. Сотворение подобного «духовного ребенка» в каждом из любящих это особая задача сознательной любви, не имеющая, разумеется, никакого отношения к браку и детям.

Мы являемся не единым существом, но некой слитой воедино триадой. Тремя, совершенно различными личностями, каждая из которых имеет свое представление о том, как должен функционировать наш организм в целом. К тому же эти личности, как правило, отказываются сотрудничать друг с другом, хотя каждая беспрестанно вмешивается в дела двух других. А теперь представьте себе, что эта семейка, разделенная вопреки своему желанию, влюбляется. Но кто из трех ее членов влюбился? Ибо крайне редко бывает, чтобы все трое одновременно влюбились в одного и того же человека.

Вам кажется, что вы целомудренны, ибо воздерживаетесь от любых сексуальных отношений. Но истинное целомудрие подразумевает не только воздержание от секса, оно включает в себя все наши чувства, и в первую очередь зрение… «…Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем», говорит Евангелие. Для большинства целомудрие чувств это то, чего еще нужно достигнуть. Когда-то, в Багдаде, это целомудрие преподавалось уже маленьким детям. Каждый орган чувств тренировался специальными, тщательно подобранными упражнениями, чтобы позволить ученикам сразу же отличать источник ощущений интеллектуальный, эмоциональный, инстинктивный или сексуальный от самих ощущений. Такое воспитание позволяло молодым людям управлять своими чувствами, так что целомудрия почти не требовалось, ибо такие люди были способны контролировать все свои сенсорные ощущения, не принимая одного за другое. Эротика сразу же могла стать искусством любви, и довольно известным в ту пору искусством, языком, о котором мы потеряли всякое представление. Доказательством тому является суфизм, слабые отзвуки которого еще можно было встретить в прошлом веке в России.

Любовь без божества неполноценна. Возлюбленный должен уметь «угадать» или «обожествить» желания своей возлюбленной задолго до того, как она их осознает. Он должен знать ее лучше, чем она сама себя знает, если хочет любить ее сильнее, чем она сама себя любит, любить так, чтобы она по-настоящему стала тем, что в ней заложено, без сознательных усилий с ее стороны. В свою очередь ее усилия, когда любовь станет взаимной, будут направлены на него. Таким образом, каждый будет по мере сил способствовать совершенствованию другого.

Все люди, даже самые циничные, смутно мечтают об этом состоянии, недостижимом на обычных уровнях сознания. Но подавляющее большинство ставит под сомнение саму возможность его достижения. Тем не менее, такая любовь реальна, при условии, что оба будут смиренно учиться друг у друга. Как начать это учение? Возлюбленный, собирающийся к своей любимой, должен подумать, что бы он мог ей принести, что бы он мог сделать или сказать, дабы это явилось для нее приятным сюрпризом. И пусть настоящее удивление не последует сразу: она ведь знала о своем желании и была восхищена лишь тем, что ее возлюбленный угадал его. В дальнейшем «сюрприз» сможет по-настоящему удивить ее, и тогда она спросит: «Как вы могли догадаться, что это сделает меня такой счастливой, если я сама об этом не догадывалась?» Постоянные усилия предупредить желания своей возлюбленной, пока она их еще не осознала, станут путем к сознательной любви.

Уметь держать себя в твердой узде и лишь постепенно отпускать вожжи вот один из самых главных секретов счастья в любви. В любой трагедии, вызванной внешними обстоятельствами (например, в «Ромео и Джульетте»), существуют тысячи драм, спровоцированных самими любящими. Они не знают, когда нужно «держать себя в твердой узде», не знают, как это делается, а с другой стороны не чувствуют, как и когда «постепенно отпускать вожжи», и поэтому вторую задачу выполняют так же плохо, как и первую. Овраг под горой Меру (Венусберг) полон телами влюбленных, которые не сумели расстаться. Один из них хотел этого, но другой ему не позволил…

В большинстве случаев неправильным был сам подход. Возлюбленные ринулись в пучину страсти, не подумав о том, как из нее выйти. Часто случается, что первые пять минут решающей встречи полностью определяют будущее последующих отношений. Но великая любовь умеет одновременно, и отдаваться, и сдерживать себя. Во всяком случае, следует знать, что если один желает расстаться, то долг другого отпустить его.

Ревность это змей-искуситель, проникший в райский сад, чтобы превратить его в преисподнюю. Ревность отравляет своим ядом самые нежные из чувств. В то же время существует рецепт от ревности это сознательная любовь, но применить этот рецепт на практике еще труднее, чем переносить муки неразделенной любви. Лечение Синей Бороды доступно не каждому: оно заключается в полном перевоспитании тела и чувств».

ИМЕННО возможность любить и быть любимой Кэтрин Мэнсфилд хочет найти в Аббатстве. Эта женщина, измученная телесно и духовно, но жаждущая радостей земной жизни, закрывает дверь гостиничного номера и отправляется в свое последнее путешествие. Во всем этом нет ничего мистического, как сказал бы Лоуренс, который рычал от злости, когда люди называли его мистиком. Есть только естественная потребность начать, наконец полноценную и свободную жизнь начать сейчас же, а не завтра, именно здесь, а не где-то в другом месте.

ЭКИПАЖ покидает вокзал в Фонтенбло, пересекает мост, выезжает на дорогу в Вальвенс и останавливается на опушке леса Готье перед высокой оградой. Дмитрий Гурджиев, брат «Великого тибетского ламы», встречает прибывшую, очень учтиво и ласково, Кэтрин Мэнсфилд входит в сырой, полуразрушенный замок. Она устала от дороги и от всего остального. Через незавешенные окна виден огромный заброшенный парк. Чудесный октябрьский день. «О, какое восхитительное место! Вчера я видела, как падали листья тихо, будто шел золотой дождь. Смотрите, наступила осень. Что за волшебство скрыто во всем этом?» Листья падают и, разлагаясь, пробуждают к жизни тысячи упавших в землю семян.