Н. Перевалов В отпуске

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Н. Перевалов

В отпуске

Здравствуй, лучезарная Фергана!.. Далеко за горизонт расстилаются твои пажити и хлопковые просторы. В буйном цветении благоухают сады. Под солнцем, излучающим потоки света, неутомимо трудятся хлопкоробы, садоводы, чабаны. А там вон, справа от дороги, по черным массивам передвигаются тракторы. Гудение их моторов, словно песня, отдается в сердце ефрейтора Усмана Джалилова. Давно ли Джалилов сам водил здесь могучего стального коня? Крепко любил машину. Гордился профессией тракториста. Кто теперь за рулем? Хочется узнать сейчас же!

Автомобиль мчится по широкой, укатанной дороге. Из-под колес взмывает вверх густая пыль. Усману по душе такая быстрая езда. Он пристально смотрит вокруг. Тут все до мелочей знакомое, близкое. Вот уже начались поля родного колхоза имени Ильича. Вдалеке мелькают яркие наряды девушек, женщин. Быть может, среди работающих в поле и его Хатичахон. Милая Хатичахон, как она обрадуется!..

Джалилов не в силах сдержать поднявшегося чувства. Из груди его вырывается песня. Это песня о встрече с любимой, о расцвете родного края, о нерушимой солдатской дружбе.

Хорошо пел Усман. Недаром на концертах художественной самодеятельности солдаты бурно аплодировали ему и настойчиво вызывали на сцену.

Как там в лагерях? Что делает сейчас первое отделение? Где Олесь Гайдамак, Виктор Мезенцев, младший сержант Перцев? Перед мысленным взором Усмана проносились ставшие бесконечно дорогими лица боевых товарищей. Младший сержант помог Усману овладеть оружием, стать добрым солдатом. Мезенцев учил его русскому языку. Секретарь комсомольской организации Олесь Гайдамак помогал в политической подготовке. Каждый, как брат, много хорошего сделал для Усмана. Об этих людях надо рассказать Хатичахон.

Джалилов в армии вырос на целую голову. Он ясно понимает свои обязанности. А как выполняет их, как служит, спроси у командиров, у солдат. Нет, неспроста едет он в краткосрочный отпуск в родной ферганский колхоз. Ефрейтор Джалилов — отличник боевой и политической подготовки...

Автомашина остановилась посреди улицы. Из кабины в тот же миг выскочил шофер — немолодой, остроскулый колхозник. Пропахшими бензином, лоснящимися руками он схватил руку Усмана, прижал к груди.

— Хорошо пел, товарищ. Ух, хорошо! Идем ко мне, выпьем, а? Люблю песню.

Подбежали ребятишки. Степенно приближались к машине два столетних белобородых старика, за ними — женщины, парни. Кто-то узнал Усмана. Раздались восклицания, приветствия. Восхищаясь статной фигурой приезжего, громко разговаривая, все двинулись в дом Джалилова.

Радостно взволнованная, прибежала с работы Хатича. От нее веяло полевыми цветами так, что у Усмана закружилась голова. Позабыв о посторонних, Хатича голыми по плечо руками обвила шею мужа, зарылась лицом у него на груди.

Прихрамывая на правую ногу, пришел двоюродный брат, учитель колхозной семилетки Ортигали. Собралась вся родня.

Усман из одних объятий попадал в другие, не успевал отвечать на вопросы, расспрашивать о житье-бытье.

Но вот постепенно угомонилось в избе. Затаив дыхание, все слушали гостя, всматривались в него. По сияющим глазам людей было видно, о чем они думали: давно ли тракторист Усман Джалилов уезжал из этого дома в армию? Он и тогда был не последним человеком в колхозе. Но разве выглядел раньше таким орлом? Как изменился земляк!..

* * *

В солдатской жизни Джалилова каждый день памятен и значителен. Но особенно запомнился ему день принятия военной присяги. До глубины души взволновала молодого воина священная клятва. Торжественно повторяя ее слова, Джалилов тогда понял: ничего нет выше присяги! Ведь она велит быть честным, бесстрашным, бдительным, умелым воином, всегда готовым к бою, защищать нашу страну до последнего дыхания, всеми силами души ненавидеть врагов Советской Отчизны.

— Ты, Джалилов, теперь настоящий солдат, — сказал Олесь Гайдамак после принятия присяги.

А Мезенцев от души пожал Усману руку.

Усман вспоминает друзей-однополчан. Перед его мысленным взором всплывают картины солдатской жизни, родная рота, полк.

Каждую весну механизированный полк выезжает в лагерь километров за пятьсот, в леса. Возвращаются все поздней осенью, густо загоревшие на солнце, в выцветших и потемневших от пота гимнастерках, еще больше возмужавшие, физически закалившиеся.

Для молодых солдат лагерь с его бесконечными походами, тревожными ночами представлялся — особенно поначалу — суровым испытанием.

Не каждому удалось с первого дня твердо войти в армейскую жизнь. Труднее всех, пожалуй, было Мезенцеву. Он в отделении держался особняком.

Из всей солдатской науки Мезенцев выделял боевую стрельбу. Тут как бы с глазу на глаз сталкиваешься с противником. Попадешь или не попадешь? Кто кого? Промажешь, пеняй на себя. Но стрелять приходилось редко. Командир роты капитан Степанов на огневой рубеж не допускал всех подряд. Он говорил: «Изучи оружие, овладей теорией стрельбы. Зря жечь патроны не позволю». Лично сам проверял каждого солдата.

Попав на огневую позицию, Виктор испытывал нетерпение. Из трех патронов один уже был дослан в патронник. Не промазать бы...

Перед стрелками открывалось широкое поле, поросшее полынью и сурепкой. На темноватом фоне ясно выделялись грудные мишени, наклеенные на фанерные щиты. Справа от Мезенцева, слившись с землей, лежал Усман. Он, как и Мезенцев, старательно укладывался, примеривался на огневой позиции. От напряжения слезились глаза, немели руки. Усман не видел отчетливо темного круга мишени, а лишь угадывал его. Полежав несколько минут на одном месте, солдат почувствовал ноющую тяжесть в ногах.

Усману легко давалась теория, но когда дело доходило до практических стрельб, он забывал советы и наставления; ожидая выстрела, жмурился, а то и вовсе закрывал глаза. Капитан Степанов посоветовал командиру отделения прибегнуть к хитрости: незаметно вложить в карабин Усмана холостой патрон.

Усман продолжал тренировку, ничего не подозревая. И вот когда он, прицелившись, плавно нажимал на спусковой крючок, вдруг хлопнул выстрел. Усман обалдело взглянул на Перцева; уловив в его глазах хитрую ухмылку, догадался, в чем дело. Вместе с тем Джалилов почувствовал, как в его сознание вошло что-то новое, вошло прочно, вытеснив ощущение ложной боязливости выстрела.

— Разрешите еще патрон? — попросил солдат.

Так Усман преодолел свою слабость. Об этом успехе он рассказал секретарю комсомольской организации Олесю, и тот громогласно назвал младшего сержанта Перцева доктором стрелковых наук.

* * *

Олесь всегда находил в себе силы с юмором и дерзостью встречать трудности и невзгоды, которых так много бывает в дальнем жизненном походе каждого человека.

Никто его не видел унывающим. Вместе с карабином он на вооружении постоянно имел острую шутку, веселый рассказ, комсомольскую песню.

После каждого выстрела солдаты прикидывали на глаз: перелет или недолет? Вправо или влево? Каждому хотелось удивить других своей меткостью.

Отстрелявшись, они поднялись и широким шагом двинулись к мишеням. Мезенцев шел хмурый, расстроенный. «Неужели промазал?» Гайдамак улыбался, он даже ухватился было за какой-то мотивчик, пробубнил себе что-то под нос. Рядом сосредоточенно, почти торжественно шествовал Усман. На лице его, успевшем почернеть от солнца, сильно выделялись белки глаз, сверкали густые зубы, похожие на продолговатые зерна кукурузного початка. Джалилов в душе ни на минуту не разлучался со своей Хатичахон. Она безмолвно, но верно сопутствовала ему повсюду. Усману казалось, что и сейчас вместе с ним Хатича идет осматривать мишень, как ходила на колхозное поле. Как стреляли, посмотрим, Хатичахон. Что-то есть. Так, так... Ого! В черном кругу дырки.

— Отлично, Джалилов, — командир взвода лейтенант Забродин очертил пробоины красным карандашом.

— Как у вас, Гайдамак?

Олесь молча продолжал осматривать мишень.

— Пусто?

— Трохи ошибся, товарищ лейтенант, — выдавил из себя Олесь. — Гдей-то нема.

— Ничего себе трохи! Все пули — «за молоком». Да-а... Плохо. Не ожидал.

Забродин, нахмурившись, подошел к Мезенцеву. Тот негромко доложил о выполнении упражнения.

— Только не знаю, какие мои.

— Как «не знаю»? Откуда столько пробоин? — лейтенант, что-то соображая, повернулся лицом к Мезенцеву. — Сколько патронов вы получили?

— Три.

— А пробоин?

— Шесть.

— Ловко... Рядовой Гайдамак, ко мне!

Олесь расторопно подбежал к командиру взвода.

— В какую мишень вы стреляли?

— То есть как?

— У Мезенцева в мишени шесть пробоин.

— А-а... Это, наверно, я вдарил. Виноват, товарищ лейтенант, ошибся трохи.

— Перестрелять. В следующий раз не ошибайтесь.

— Слухаю, товарищ лейтенант.

Когда Забродин отошел, Виктор с ехидцей заметил:

— «Ошибся», скажет тоже!

— Мои попадания в десятке и в восьмерке. — Олесь воспрянул духом.

— Нет, так не пойдет. Ты испортил всю мишень. Вон твои пятерку пронзили.

— Ладно. Тебя не убедишь.

После перестрелки, которая принесла успех обоим, Гайдамак и Мезенцев направились в тыл огневого рубежа. Там уже было много солдат: одни приводили в порядок оружие, другие отдыхали на лужайке. Среди них был и младший сержант Перцев.

Усман по всем правилам доложил ему о выполнении задания.

— В первом отделении порядок, — громко сказал Олесь.

— На то оно и первое, — подтвердил Джалилов.

— В одну мишень двое стреляли, — сообщил подошедший солдат. — Из первого отделения Гайдамак и Мезенцев. Да здесь они, о-о!..

— Вот так показатели!

— Ничего смешного, — Мезенцев сердито вскинул глаза. — В мишени шесть пробоин. Вам целым отделением не выбить столько.

— Прекратите спор! — вмешался Перцев.

У него после напряженной дождливой ночи и утомительной ходьбы побаливала голова, моментами заволакивало все перед глазами, но он не подавал виду, что устал.

Степан Перцев знал: солдату положены тактика и походы, как на заводе, где он трудился, рабочему положены технический минимум, производственные задания. Сменив спецовку на солдатскую форму, Степан остался тем же трудолюбивым, энергичным человеком. Честного отношения к службе он требовал и от солдат.

— Как же можно не перестреливать? — сказал Перцев Гайдамаку, отведя его в сторону. — Ведь задачу ты не выполнил.

— Почему?

— Твой «противник» остался живым, вот почему. Ясно?

— Да, если с этой точки зрения.

— Именно с этой. С какой же еще? Наше дело — бить врага наповал. Ведь мы комсомольцы, не забывай. А ты к тому же еще и секретарь.

К солдатам подошел командир роты:

— Сейчас в лагерь. Выспимся и на концерт, — сообщил он и озабоченно подумал: «Приедут ли ветераны? Хорошее дело предложили комсомольцы — перед новым походом встреча с ветеранами была бы кстати».

* * *

Дежурный объявил: «Все в ленинскую комнату». Олесь и Усман пришли первыми, уселись поближе к трибуне.

Командир роты пригласил гостей в президиум. Первым слово получил директор совхоза «Изобилие» Андрей Петрович Крутишин. Солдаты дружно зааплодировали.

Андрей Петрович вышел из-за столика, смешно потянул носом, пригладил пожелтевшие от табачного дыма усы.

— Разрешите доложить про наши показатели, — по-солдатски обратился он к собравшимся.

Достав из внутреннего кармана пиджака вдвое сложенную тетрадку, Крутишин стал рассказывать, о том, как коллектив совхоза выполняет программу партии по развитию сельского хозяйства. В коллектив вливаются свежие силы, больше всего из армии приходят. На поля взглянуть любо: нива богатая, нет ей ни конца, ни края. Тракторы ступили на целину и залежь. В совхозе построена электростанция. В каждом доме — «лампочки Ильича», радио. Электрическая энергия широко используется в производстве, даже вода для поливки овощей подается с помощью мотора. В совхозе стало много молодежи. Одних только комсомольцев около ста человек. Молодежь трудится в поле, на огородах, на фермах.

«Хороший совхоз», — мысленно восхищался Усман. В его воображении проносились картины родной Ферганы. Хатичахон идет в поле. Дядя Абдулла куда-то показывает рукой. В вышине облака, словно кучи хлопка, проплывают по невидимым небесным дорогам. Корова Ладная встала перед глазами, как живая. Вымя у нее достает почти до земли, розовые соски набрякли молоком.

Притаившись, слушают директора совхоза Перцев, Гайдамак.

Выпрямился на скамейке и Виктор Мезенцев. Взгляд сосредоточен. Тоже вслушивается, думает о чем-то своем.

Андрей Петрович аккуратно сложил тетрадку, запихнул ее обратно в карман. Разговор о совхозе окончен.

— Вот такие дела, ребятки. Не одни вы в походе. В походе весь народ. К счастью, к коммунизму идем... Я вам к тому это рассказываю, что помню по себе: солдату интересно знать, как живет родная сторонка. Судите сами. Жизнь к большим берегам приплывает. Не зря воевали.

Солдаты долго не отпускали гостей. Их интересовало все: есть ли в совхозе клуб, имеются ли на ферме коровы-рекордистки. Гайдамак попросил рассказать о работе совхозной комсомольской организации.

* * *

А поздно ночью рота снова по тревоге выступила в поход. Как на беду, погода выдалась ненастная. Воинов преследовала огромная, в полнеба, черная туча. Она держала свои брандспойты над огневыми позициями, над дорогой и ольховниками, сгрудившимися возле оврага. По канавам и тропинкам к оврагу сбегались пронырливые ручьи, образуя поток. Лишь к утру туча стала расползаться, в просветы заглянуло солнце.

Рота наступала на высоту Лысую. В вышину, с треском и шипением описывая дугу, взлетели красные ракеты. Воспаленными глазами Олесь провожал товарищей, перебегавших цепочкой.

Вдалеке, за высотой Лысой, загрохотал взрыв. Горячая волна воздуха пыхнула оттуда с громадной силой. Поле в тот же миг вымерло, никакого движения, ни малейшего стука.

Олесь с недоумением оглянулся: если бы это разорвался атомный снаряд, что бы здесь было! Но все молчало.

Капитан Степанов как-то перед выходом в поле сказал солдатам:

— Тактика — это значит бить не числом, а уменьем, это военная хитрость, смелость, внезапность, если хотите, творчество солдата. — И прочитал из своих записей:

Глупый прется напролом,

Умный с хитростью обходит.

Глупый валится снопом,

А хитрый бьет и в плен приводит..

Слова командира Мезенцев пропустил мимо ушей. На занятиях, как и раньше, тянулся сзади, на «критическом» удалении от остальных солдат. Дело дошло до того, что младший сержант Перцев наложил на Мезенцева дисциплинарное взыскание за нерадивость.

— Чего ты уперся как бык? — возмущался Гайдамак.

— Не получается у меня, Олеша.

— Брось ты! Не хочешь, вот и не получается.

Мезенцева ругали на комсомольском собрании, беседовал с ним лейтенант Забродин — все впустую.

Теперь на учении активность солдата вызвала у многих удивление: что с человеком стряслось?

— Тише! Дурная муха тебя укусила? — бурчал Джалилов.

— Не отрывайся, к «противнику» попадешь, — одергивал Олесь.

Положение складывалось не в пользу наступавших. Еще немного, и «противник» замкнет их в кольцо. Посредники (офицеры, наблюдавшие за ходом учения непосредственно в боевых порядках) уже готовы были зафиксировать этот факт. Но в самый последний момент обстановка круто изменилась: слева на позиции «противника» внезапно обрушились основные силы роты. Кольцо окружения мгновенно распалось. «Противник» вынужден был оставить высоту.

Рота Степанова стала преследовать его и дальше. Солдаты неистово кричали «ура», на ходу стреляли учебными патронами, прыгали через окопы. Но в ту минуту, когда казалось, что успех наступления уже обеспечен, из-за железнодорожной насыпи против роты вдруг поднялась контратакующая группа «противника». Степанов оказался в весьма затруднительном положении. Не имея времени закрепиться на голом поле, солдаты залегли у подножия высоты. По «противнику» открыли огонь пулеметчики. Вслед за ними ударили минометы. К высоте приближалось подкрепление.

- Наша взяла! — закричал Мезенцев.

— Наша!.. Взяла!.. — понеслось над полем.

Пересиливая шум, крики, гул, раздался сигнал отбоя.

Грохот постепенно стихал. Там, где только что шла стрельба, теперь слышался многоголосый говор, дружный хохот. Темное полотно ночи расползалось по всем швам, засветились предутренние блики.

- Мезенцев! — позвал Олесь.

Ответа не последовало.

— Витя! — Олесь крикнул громче и двинулся к едва темневшей впереди траншее.

Мезенцев молча вылезал из окопа. Гайдамак протянул ему руку.

— Ну-у, герой! — воскликнул Олесь, когда Виктор вылез и стал отряхиваться.

— Ладно уж, брось ты.

— За тобой не угонишься, честное слово.

Они минутку постояли молча, каждый думая о своем.

— Слушай, — негромко произнес Мезенцев, — это здорово все же: был ефрейтором, а теперь директор совхоза, а? Наш однополчанин!

— Растут люди, — угадывая мысли приятеля, сказал Олесь. — На практической работе растут.

* * *

Обратно в лагерь солдаты ехали на автомашинах. Впереди промчались легковушки. В одной из них сидели генералы. Искоса поглядывая на мелькавшее полотно дороги, командующий войсками округа громко говорил командиру дивизии:

— Рота хороша... Как фамилия командира?

— Степанов.

— Фронтовик?

— Так точно.

— Хочу я ночное наступление показать всем генералам округа.

— Ротное?

— Да. С боевой стрельбой.

— Это очень нужно, товарищ командующий.

— Готовься. Патронов и взрывчатки подбросим.

— Слушаюсь, товарищ командующий.

Генеральскую машину догоняла задорная солдатская песня. Она летела навстречу утреннему потоку лучей, ясная и легкокрылая. Все кругом умолкало, прислушивалось.

Тяжел был поход, устали солдаты. Но вот начал ротный запевала песню, и вмиг пропала усталость, приподнялось в груди сердце, легче дышать, в глазах ясно. Эх, хорошо!

Стрелки в бою упорные,

Закалка их сильна.

Глядят кругом дозорные,

Как будто впрямь война.

В каждое слово солдаты вкладывали душу, пели изо всей мочи, и получалось на редкость горячо, звучно.

Не дожидаясь, пока растают последние звуки хора, запевала с еще большей страстью начал новый куплет:

Ночной поход кончается,

Над речкою рассвет.

Заря в волнах качается,

В строю отсталых нет.

А там пошло и пошло, с присвистом, с гиком. Вытягивая незамысловатый мотив песни, молодой солдат мысленно представлял родимую сторонку, друзей-товарищей, семью. Потеплеет на сердце, и невольно все сокровенное, что переполняет душу, выльется в голосистом напеве:

Солдаты шаг печатают.

Заря сильней горит.

Хотелось бы с девчатами

Теперь поговорить.

Песня заполнила пространство, проникла во все уголки. Ее уловили утомленные походами и жизнью седые генералы. Что-то ворохнулось в широкой генеральской груди: воспоминание ли о молодости, радость ли за свое, брызжущее энергией войско. Эх, хорошо!

...Хотелось бы с девчатами

Теперь поговорить.

* * *

Слушая Усмана, молодая черноглазая Хатичахон то и дело восхищенно всплескивала руками:

— О, Усманжон! Как ты хорошо научился говорить по-русски!

— А как же! У нас все научились, — ответил, улыбаясь, Джалилов. — Вы же знаете, со мной вместе служат наши земляки Муса Охунов, Мамазулун Акбаров и еще несколько товарищей. Они передают вам привет и добрые пожелания. Живем дружной семьей.

Обведя присутствующих задорным взглядом, ефрейтор спросил:

— А какие новости у вас?..

— Выйдем из помещения. Посмотрим вокруг. Помнишь, Усманжон, мечту колхозников о просторном клубе? Вон в центре села красивое кирпичное здание — это новый клуб. В него охотно идут люди послушать лекцию, концерт, посмотреть кино, постановку, потанцевать.

Ты спрашиваешь: а что это за здание с большой яркой вывеской? Это колхозный универмаг. Тоже начали строить при тебе. В нем можно купить одежду, обувь, посуду, мотоцикл... Сейчас большой спрос на велосипеды и радиоприемники.

Вон новые жилые дома. Туда переселилась Омнахон, двоюродная сестра. Месяц назад она сыграла свадьбу. Ее муж — тракторист Сотволди, помнишь? Он работает на твоем тракторе. Каждый месяц в колхозе свадьба...

Встретился председатель колхоза дядя Абдулла, немолодой, богатырского сложения человек.

— С приездом, Джалилов, — обрадовался он. — Что надо, говори, не стесняйся. У тебя жена работала за двоих.

— Спасибо, дядя Абдулла.

— Как там земляки?

— Муса Охунов в зенитной батарее, Мамазулун Акбаров — связист. Хорошо служат.

— В отпуск приедут?

— Вполне возможно.

— Ты навести их семьи.

— Обязательно, дядя Абдулла.

— Да-а, Усман. Беспокоят нас то одни, то другие. Чего им надо? Вояки, дьявола им в бока!..

Вместе с Хатичей Усман посетил своих родственников, семьи сослуживцев. И в каждом доме после ухода гостя люди говорили:

— Настоящий человек. Да пусть и наши сыны будут такими. Почет и любовь им!

Долго задержался Усман у родителей Мусы Охунова. Хозяин дома, бывалый фронтовик, потерявший обе руки в Восточной Пруссии, подробно расспрашивал о службе, давал советы, наставлял. Глотнув доброго вина в честь гостя, он оживился, вспомнил свои боевые денечки:

— Было, Усман, было... Не забуду, пока дышу. Как летели наши танки на Эльбинг!.. Артиллерия, пехота, саперы прогрызут брешь в обороне врага. Потом в горловину вводятся танки. Приказ нам такой: по сторонам не глядеть, назад не глядеть. Вперед, только вперед! Газуем к Балтийскому морю. Комбат у нас был, майор Дьяченко. Вот человек, герой из героев!.. В Эльбинг примчались под вечер. Как снег на голову. Понимаешь?

В городе никакого подозрения. Идет кино. Магазины работают. Тыловые офицеры гуляют по проспекту. У юнкеров в школе вечерняя поверка начинается. Вот как! Они думали, Советская Армия где-то далеко. А тут вдруг — на, возьми. Комбат развернул машину да из пулемета по юнкерам. Что было, Усман! Вправду говорят, смелость города берет. Видишь, без рук я. Вот все, обрубки. Но верни мне руки, пошли, как тогда, в бой. Я — слышишь, Усман! — готов повторить все сначала. Это так... Конечно, теперь атомное оружие. Да-а. Но настоящий силач не таков. Он знает свою силу и всегда спокоен. Не трогай его, и он не тронет. Если ж ты перед носом размахиваешь дубинкой, держись! Он тебе пропишет... Вот как, Усман. Такую позицию силы, что на том свете тошно будет. Понимаешь?..

Усман, вернувшись в роту, слово в слово передал друзьям этот разговор.

Во время отпуска солдату не сиделось дома. Как ни ласкала его Хатича, он то и дело вырывался куда-нибудь по хозяйству. Тянуло в поле, к тракторам. Далекое гудение моторов о многом напоминало сердцу Усмана.

—- Пойдешь со мной? — спросил он как-то жену.

Хатича собралась мгновенно.

— Идем!

Там, где начинались колхозные посевы, они свернули с шоссейной дороги. Было знойно, тихо. В небесной синеве кое-где покоились густые белые облака, похожие на груды неубранного хлопка. Усман нарвал для Хатичи букет цветов. По полю шел трактор.

— Хочу за руль! — воскликнул Усман.

Тракторист, узнав односельчанина, с удовольствием уступил ему место.

На следующий день он и Хатича вышли в поле с утра. Вернулись домой поздно вечером, усталые, но довольные, радостные. А с рассветом снова в поле...

— Слушай, Хатичахон, — сказал Усман накануне отъезда. — Ты не хочешь стать звеньевой?

— Нет, не справиться мне.

— Дядя Абдулла уверен, что справишься.

— Учиться надо. Звеньевая — не просто так. Агроном!

— Верно... А если работать и учиться?

— Ах, Усманжон. Будут ли меня слушаться?

— От тебя зависит. Будь строгой, справедливой.

Последнюю ночь Хатича, притихшая и погрустневшая, до утра не смыкала глаз. Думала о муже, о том, что после этой встречи с ним она, возможно, родит ребенка — девочку или мальчика. Хорошо дочку. Сына тоже хорошо. Хатича прислушивалась к дыханию мужа, ей хотелось представить Усмана там, на службе. Что он делает? Как это служить? В воображении появилось что-то расплывчатое: то часовой с ружьем, похожий на колхозного сторожа, то колонна молодых мужчин, как бывает на праздничных демонстрациях.

Рано утром, провожая мужа, Хатича тихонько всхлипывала. Глаза ее блестели, словно вишенки, омытые дождем. Милый Усманжон, когда ж теперь приедешь? «Еще немножко, и вернусь, — успокаивал жену Усман. — Жди».

Через несколько дней рядовой Джалилов шагал в лагерь по густой зеленой траве. В лагере было тихо. Только соловьи, слетевшиеся, казалось, со всего леса, пели свой гимн.