Л. Почивалов Десантники — народ отважный (Заметки о людях одной части)
Л. Почивалов
Десантники — народ отважный
(Заметки о людях одной части)
1. Подвиг
Когда кузнеца Николая Подгурского призвали в армию, в военкомате офицер осмотрел его с ног до головы и вздохнул:
— Что же это ты, братец, ростом не вышел. Не знаю, как мне и поступить с тобой. Знаешь, настоящий солдат должен быть крепким, сильным, способным на подвиг. Времена такие...
Мечтал Николай попасть в морской флот, как и многие его товарищи. Решил, что теперь не пошлют. И не послали. Попал в парашютно-десантную часть.
Но и здесь не обрадовались:
— Маловат больно...
Однако в части оставили. Стал Подгурский парашютистом.
На погонах у него эмблема — парашют с двумя самолетиками по бокам. Эмблемой этой гордятся все, кто ее носит. Известно ведь, что десантники-парашютисты — люди отважные. Гордится своим званием и рядовой Подгурский.
В прошлом году летом готовилась часть к воздушному параду в Тушино. Последняя репетиция. В самолетах парашютисты. Среди них Подгурский. Курс — на Тушино. В окошке распластался до горизонта зеленый ковер Подмосковья: кропится белыми россыпями поселков, поблескивает синими стеклышками прудов. Стрелка на часах подбирается к десяти. Взмахивает белым флажком штурман из своей кабины. Открывает дверь. Внизу — бездна. Звенит над дверью звонок: «Пошел!» Вторым прыгает Виктор Кузин, из одной роты с Подгурским. Третьим — Подгурский.
Тугой ветер подхватывает тело, мягко уносит от самолета. Несколько мгновений, и толчок: раскрылся парашют. И вдруг что-то непостижимое. Что-то белое захлестывает лицо Подгурского. Подгурский в отчаянье стаскивает с себя белую пелену и чувствует: парашютный шелк. Цепляясь за одежду Подгурского, погасший купол чужого парашюта медленно соскальзывает вниз. Внизу на постромках человек...
Бывают такие мгновения, когда мысль и действие сливаются почти воедино. Он успевает вцепиться в парашют и, чувствуя руками огромную тяжесть, снова заглядывает вниз. Кто же там?
— Кузя, ты?
— Я, — слышится слабый голос Кузина.
— Не бойся! Не отпущу!
Мускулы у Подгурского напряжены до предела. В руках груз почти что в центнер. Пальцы немеют. Стоит их разжать — и человек внизу обречен. Но пальцы Подгурский не разжимает. Они у него сейчас крепкие, как металл, словно скованные его волей.
Сотни людей, собравшихся на аэродроме, с тревогой следят за этой короткой воздушной драмой. Когда белый купол парашюта Подгурского, наконец, достигает земли и гаснет в зеленой траве поля, люди облегченно вздыхают.
Тут же на аэродроме Подгурского вызывает генерал-лейтенант.
— За спасение жизни товарища объявляю благодарность и представляю к правительственной награде, — говорит он.
— Служу Советскому Союзу!
В ноябре рядовому Подгурскому перед строем полка вручают медаль «За отвагу».
В родной деревне, куда он приезжает на побывку, его встречают как героя. Сколько поздравлений, расспросов! Сосед, старый фронтовик, разглядывая новенькую медаль, говорит:
— Теперь ты, Николай, настоящий солдат.
Но Николай качает головой:
— Нет, пока что не настоящий.
— Почему? — удивляется сосед.
— Учиться еще надо.
2. День рождения
Грустно человеку. Исполнится завтра ему двадцать лет. Прислали родные письмо: поздравляют. Желают успехов. Успехов! А где их достать? Со щами на дне котелка? Лежит человек и смотрит в потолок.
Подошел к койке сосед, ротный секретарь комсомольской организации Рудяк. Спрашивает весело:
— Что приуныл, командир?
Насмехается, черт! «Командир»!
Сегодня опять опозорился. В присутствии ротного вместо «равнение налево» скомандовал «равнение направо». Двадцать пять солдатских физиономий расплылись в ухмылке, как блины.
Не везет человеку. Как ни старается — все другим на смех. То честь забудет отдать командиру, то при рапорте слова не те скажет. А ребята, конечно, довольны: рот до ушей. Так и стерегут любую его оплошность, чтобы позабавиться.
Неприспособленный он для армии человек. Не будет из него здесь толка. Лучше не стараться. И чего это вздумали именно его назначить замещающим командира их отделения Жемерющинкова, известного в полку самбиста, который то и дело на каких-то соревнованиях? Назначили вроде для потехи.
Грустно человеку. Лежит он и невесело мечтает. Вот если бы при прыжке сломать ногу! На три месяца в госпиталь. Не стали бы тогда смеяться. Даже сочувствовали бы!
Вздохнув, он сует руку под подушку, достает табель-календарь и карандаш. Половина чисел в календаре вычеркнута. Он вычеркивает еще одно — сегодняшнее. День прошел. А сколько их впереди, таких дней! Черкать да черкать!
Подумав, он аккуратно ставит крестик и на завтрашнем дне — 23 июня, дне своего рождения. Скорей бы прошел!
— Спишь, сосед? — спрашивает Рудяк, но снова не дожидается ответа. Он, наверное, и не подозревает, каким невыносимым кажется сейчас своему командиру.
Утром солдат выстраивают на плацу. Повезло: сегодня командует отделением «сам», младший сержант Жемерющинков.
— Рядовой Матковский, два шага вперед! — приказывает командир батальона.
Матковский неуверенно выходит из строя и чувствует, как потеют у него ладони от волнения. Неужели будет разнос?
Он толком и не понимает слов, которые произносит командир. Доходит только одно: «присвоить звание ефрейтора», теряется и даже забывает о том, что ему положено стоять «смирно».
А потом зачитывают телеграмму от комсомольцев батальона. Его, Виктора Матковского, поздравляют с двадцатилетием. И как-то совсем неожиданно в его руках оказывается коробка конфет, перевязанная розовой шелковой ленточкой.
Возвращаясь в строй, он видит улыбающиеся солдатские лица. Но сейчас эти улыбки вовсе не кажутся ему обидными.
...Если вы побываете в этой самой части и познакомитесь с Матковским, вы увидите высокого подтянутого юношу с уверенными жестами человека, знающего себе цену.
Когда его будут вам представлять, скажут:
— Знакомьтесь. Младший сержант Матковский. Один из наших лучших командиров отделений.
3. Приехали суворовцы
Приехали в полк суворовцы. Чистенькие, аккуратные, подтянутые. Так и сияют полными любопытства мальчишескими глазами, начищенными бляхами на ремнях и медными пуговицами. Все смотрят на них и улыбаются. Хорошие из них офицеры получатся, настоящие. Не только грамотными и закаленными вырастут, языки иностранные знать будут и за рояль сядут при случае. Добрая готовится смена.
Встречают их в полку как дорогих гостей.
— Генерал приедет, меньше хлопот, — шутит какой-то офицер.
— А среди них сейчас, может быть, несколько будущих генералов, — замечает другой.
Суворовцам показывают большое хозяйство полка. Ведут в казармы, в столовую, в физкультурный зал. Потом на площадку для учений. Здесь у ребят глаза разбегаются. Здесь очень много интересного. Вот тренажер — десятиметровая вышка, с которой будущие парашютисты совершают свои первые учебные прыжки. Вот трамплины, модели самолета, планера, гондолы аэростата.
Хотя суворовцы и в погонах, хотя стараются посему быть серьезными и сдержанными, живая ребячья душа берет верх над показной важностью. Забыв обо всем, забираются по трапу в самолет, карабкаются по лестницам тренажера, а подвесная гондола аэростата немедленно превращается в качели.
Потом гостей приглашают в ленинскую комнату. На стенах ее много всяких рисунков, фотографий, плакатов. А в углу на столе лежит толстая, в тисненом переплете книга. Это история полка. Лейтенант аккуратно переворачивает плотные листы и рассказывает ребятам о боевых делах своего гвардейского полка. Очень хорошо он про них знает: где, когда воевали, какие совершали подвиги, сколько захватили трофеев. Рассказывает увлеченно: у ребят глаза от восторга горят.
— И это вы сами все видели? — спрашивает кто-то из них с восхищением.
Лейтенант краснеет.
— Повидал кое-что, — говорит он неуверенно.
Но что он мог повидать, этот лейтенант, которому во время войны было, наверное, столько же лет, сколько вот этим стриженым малышам?
Однако на кителе у лейтенанта поблескивает гвардейский значок да еще значок отличного парашютиста. Это что-нибудь да значит! И если суворовцы сейчас спросят его об этом значке, он найдет что рассказать. Ведь не так уж просто прыгать с парашютом. Высота огромная.
Но суворовцы не спрашивают. Они и не замечают порозовевших щек лейтенанта. Они очень уважительно поглядывают на него, бывалого офицера славного гвардейского полка.
4. Солдатская честь
В клубе полка сегодня встреча солдат с работницами местной швейной фабрики. Гостьи пришли нарядными, улыбчивыми, готовые для новых знакомств. И выправка у хозяев самая что ни на есть картинная — грудь вперед, аж дух заходит. Прямо как на полковом смотре. Под звуки баяна скользят по полу выходные девчачьи туфельки и начищенные до солнечного блеска солдатские сапоги.
— В последнее время такие встречи у нас все чаще и чаще, — говорит мне полковой замполит подполковник Бойко. — Да и правильно. Армия у нас народная и действительно должна быть близка к народу.
Смотрю, глаза у подполковника прищурились, взгляд поострел: что-то заметил в зале. Отзвучал вальс. Подполковник подходит к одной из пар. Извиняется перед девушкой, отзывает в сторону солдата. Слышу, делает замечание:
— Запомните, приглашать девушку к танцу и танцевать с ней в головном уборе некультурно. Надо беречь свою солдатскую честь.
Оборачивается ко мне:
— Вот вы ищете темы... Хотите, я вас познакомлю с ефрейтором Антоновым? Он совершил поступок, сам по себе естественный для каждого честного человека. Но мы сделали так, чтобы об этом поступке узнал весь полк, чтобы солдаты даже на таком простом примере учились беречь свое достоинство.
И вот я разговариваю с Владимиром Антоновым. Открытое русское лицо, смышленые глаза, а улыбка такая ясная, зажигающая, что просто невозможно не улыбнуться ей в ответ. Очень удивляется, почему я интересуюсь таким пустяковым делом. Ничего особенного он не совершил.
А дело было вот какое. Сопровождал однажды Антонов вместе с тремя другими солдатами и офицером новобранцев из Днепропетровска. Каждый отвечал за вагон. Как только познакомился Антонов со своей группой, сразу же почувствовал, что он, обладатель ефрейторских погон, да еще парашютист, в глазах этих парней человек значительный и уважаемый. Это было приятно. Приятна была «штатская» наивность их вопросов. А вопросов было множество. Конечно, на некоторые он не отвечал — не положено. Но когда речь заходила, к примеру, о прыжках с парашютом, здесь уж он умел обрисовать все так, что у ребят заранее дух захватывало. В первый же день парни были убеждены, что им невероятно повезло, коль попали они в парашютно-десантную часть, что интереснее их службы и не придумаешь, что даже Военно-Морской Флот не идет в сравнение. Девчата, например, явно отдают предпочтение тем, у кого на погонах вот такая эмблема: ведь парашютисты народ самый отважный! Служба такая.
Предпочтение девчат было тоже веским аргументом для новобранцев. Нет, в самом деле, им очень повезло. Так и решили.
На одной из остановок вышел Антонов из вагона, и вдруг видит, возле рельсов лежит бумажник. Поднял, стал рассматривать. Собрались вокруг новобранцы, удивляются.
— Смотрите, документы!
— И деньги!
— Вот это да! Почти четыре сотни!
— Надо отослать владельцу! — сказал Антонов и спрятал бумажник в карман.
— И деньги?
— А как же!
Стоявший рядом белобровый парень поморщился:
— Вот дурной! Деньги-то зачем? Отошли документы, а деньги братве раздай.
— Верно! — поддержал его кто-то. — Выпивку купим.
Таким убийственным взглядом смерил Антонов белобрового советчика, что у того огнем вспыхнули уши.
— Слушай, ты за кого меня принимаешь? — презрительно сплюнул. — Эх, ты! Видать, зря тебя в нашу часть назначили.
Месяца через три случайно встретил белобрового в поле на учениях. Тот был сейчас в комбинезоне и шлеме, глаза сияли: видно, готовился к прыжку. Увидев Антонова, смутился, зачем-то принялся ощупывать парашютный ранец.
— В первый раз прыгаешь-то? — спросил Антонов как ни в чем не бывало.
— Нет, прыгал уже.
— И значок получил?
— Получил...
Помолчали.
Парень, не поднимая глаз, сказал тихо:
— За деньги ты меня извини. — Коротко улыбнулся: — Я ведь тогда не знал, что значит быть настоящим десантником.
5. Первый прыжок
Когда капитан Сивидов, инструктор по парашютизму, впервые увидел Воробьева, он восхитился:
— Вот это гигант! Из тебя, парень, настоящий прыгун выйдет. Сразу вижу!
Заслужить такую похвалу Сивидова — большая честь. Сивидов очень уважаемый в полку человек, ибо храбр и имеет «верный глаз» на людей. И если уж оценит, не ошибется.
А у сибиряка Воробьева и вправду вид очень внушительный. Кажется, распирает его такой великой силищей, что того гляди расползется по швам гимнастерка. Раз сказал Сивидов, значит в самом деле будет из Воробьева толк. Так решили все.
Началась подготовка к прыжкам. Прыгать с парашютом — дело сложное. Без опыта здесь туго. Нужно уметь и прыгнуть правильно, чтоб о борт самолета не удариться, и кольцо вовремя выдернуть, если понадобится, и ловко управлять постромками, приспосабливаясь к ветру, да и приземлиться нужно уметь так, чтобы потом не было вывихов да синяков. Целая наука! Поэтому будущих парашютистов вначале тренируют на специальной десятиметровой вышке — тренажере.
И вот настал день первого прыжка с тренажера и для Воробьева. Когда он появился на площадке башни, рослый, широкоплечий, все стоящие внизу невольно залюбовались им.
— А ну-ка, Леня, покажи класс! — крикнул кто-то из ротных однокашников.
Но Воробьев неуверенно потоптался на площадке и, вдруг повернув к стоявшему за спиной на очереди своему приятелю Николаю Киселеву покрасневшее лицо, прошептал испуганно:
— Боюсь! Ей-богу, боюсь!
Когда его все-таки уговорили прыгнуть, то прыгал с таким видом, словно расставался с жизнью.
Новость была необыкновенная: Воробьев испугался! Вот тебе и «верный глаз» Сивидова. Ошибся все-таки! Разговоров было на несколько дней. Если уж с тренажера Воробьев застрашился, как же тогда с аэростата? Там высота не десять, а все пятьсот метров.
Секретарь комсомольской организации роты Иван Оверченко морщил лоб: что же делать? Станет Воробьев «отказчиком» — позор для всей роты. Подозвал Николая: «Знаешь, брат, придется твоего дружка обработать. Давай помогай!»
И обработка началась. Пришлось ребятам становиться артистами. Подсядут «бывалые» на койку к Воробьеву и пошли судачить: как это здорово прыгать с аэростата. «Чувствуешь себя как птица!» — скажет один. «Как бог!» — добавит другой. «Петь хочется», — заметит третий. «И совсем, совсем не страшно». А Сергей Маяков, самый маленький в полку солдат, сделает страдальческое лицо и театрально сокрушается: «Вам хорошо — скоро снова прыгать будете. А меня в санчасть ложить собираются. Вот обида!» Но Маякова вовсе и не собираются класть в санчасть: просто так наговорил, ради задуманного дела.
Даже Сивидова к игре подключили. Придет в казарму и начнет рассказывать, как прыгал первый раз, как боялся, а потом до того понравилось, что даже во сне падал с койки, грезя, будто с самолета. На Воробьева и глазом не покосит, словно разговор этот никак его не касается.
И вот подошел канун этого «страшного» дня — первого выезда на площадку для прыжка с аэростата. На укладку парашютов шел Воробьев, как на каторгу. Молчал. Руками двигал медленно, словно во сне. На висках его от напряжения надулись синие вены.
Ночью долго не мог заснуть. Ворочался с боку на бок, сопел.
— Боишься? — спрашивал его с соседней койки Николай.
— Боюсь!
Долго молчали.
— Коль, а Коль! Все-таки, наверное, бывали случаи, когда разбивались при нервом-то прыжке?
В казарме захихикали.
— А у нас в деревне одна старуха с печи упала. Тоже разбилась! — пошутил кто-то.
Утром всех повезли за город в поле, где покачивалось под ветром подвешенное на тросе мягкое светлое туловище аэростата.
И вот настала для Воробьева страшная минута. Входят в гондолу Воробьев, Оверченко, Николай Киселев и старший лейтенант Панов. Легонько дрогнула и поплыла гондола в далекую небесную высь. Все меньше становятся внизу люди, автомашины, дома, все шире горизонт, необъятней земля и небо.
Оверченко с веселыми ужимками рассказывает про какого-то гармониста, который во время игры выкатывает от натуги глаза. Хохочет Николай, смеется старший лейтенант. Может быть, рассказ Оверченко не так уж и смешон, но ведь решили заранее: в гондоле должна быть самая что ни на есть непринужденная обстановка. Только что толку-то! Превратился бедный Воробьев в монумент: ни один мускул на лице не шевельнется, а в глазах его огромное голубое небо, насквозь промерзшее страхом.
— Приготовиться! — коротко командует аэронавт.
— Есть приготовиться! — звонко откликается Оверченко.
— Пошел!
Короткий толчок гондолы, и нырнул вниз черной тенью, оставив на память о себе озорную улыбку, словно так и не успел высмеяться.
— Приготовиться!
Воробьев недвижим.
— Воробьев! Встать! Приготовиться! — командует Панов.
Медленно, невероятно медленно разгибаются колени, словно это не колени, а заржавевшие шарниры. Шаг к дверце стоит полжизни. Теперь только полшага! Глаза тонут в бездне. Пальцы сами хватаются за борт, сжимают его железными тисками, и нет силы, которая смогла бы их сейчас разжать.
Внизу на поле люди, задрав головы, напряженно всматриваются в крохотную коробочку гондолы пол. аэростатом. Справа белым бутоном плавно опускается парашют Оверченко. Почему же не прыгает следующий? Но вот прыгнул. Нырнула вниз черная точка, и тотчас вспыхнул над ней белый купол. Следом прыгает третий. Четвертого нет.
На барабане лебедки кольцо за кольцом наматывается трос. Аэростат пошел на снижение. Четвертый не прыгнул.
К опустившейся гондоле со всех сторон бегут солдаты.
— Кто не прыгнул? Из какой роты?
Увидев Воробьева, дивятся:
— Такой здоровый и струсил! Вот чудеса!
А он неловко оправдывается: боялся, мол, за парашют.
Подошел Сивидов:
— Ну-ка, давайте ваш парашют, я сам с ним прыгну, чтобы вы видели, что парашют подвести не может.
В казарме он всюду натыкается на хмурые взгляды. Никто не пытается с ним заговорить первым. Даже друг Николай и то сторонится Воробьева. Ребята недовольны. Еще бы! Отказчик — позор для всей роты. И потом ничто не унижает человека в глазах других так, как трусость. Особенно в армии.
— Эх, ты! Сибирь позоришь! — только и сказал ему ефрейтор Григорьев, земляк его.
А крохотный Маяков протянул метлу и сказал, сурово поджав губы:
— Мы там потрудились, а ты давай-ка здесь. Здесь у тебя, наверное, лучше получится.
Вечером, подняв на Николая страдальческие глаза, Воробьев с тоской спросил:
— Коля, а Коля! Что же мне теперь делать?
— Прыгать!
— Прыгать нужно, и ребята все простят, — сказал ему в тот же вечер Оверченко.
На другой день в роте разбирали вчерашнее учение. Вспоминали ошибки, давали оценки.
Воробьев долго ворочался на своем стуле, сопел и вдруг поднял руку:
— Товарищ капитан! Я вчера... Я вчера был трусом. Я не могу больше! Я прыгну. Честное слово, прыгну! Иначе, иначе...
И, не найдя слов, грузно сел на место, утирая рукавом вспотевший лоб.
Вопреки армейским порядкам, ему дружно зааплодировали.
И вот снова утонул в голубом небе светлый красавец аэростат. И снова, всматриваясь в темную коробочку гондолы, ждут на земле люди прыжка очередной четверки. Ждут с любопытством, с волнением. Теперь уже не только рота, весь полк знает, что сейчас намеревается прыгать Воробьев.
Первый, второй, третий... четвертый!
— Четвертый! Прыгнул!
— Ура! — загалдели в воробьевской роте.
...Он даже забыл убрать парашют. Волоча его за собой, он неуклюже, косолапя, бежал по полю, похожий в своем комбинезоне на медведя, а лицо его полыхало солнцем.
Задыхаясь от бега и волнения, он неловко вытянулся перед старшим лейтенантом Пановым, забыв козырнуть, и выпалил:
— Товарищ старший лейтенант! Рядовой Воробьев первый прыжок совершил.
И вовсе не по уставу сам первый схватил руку Панова обеими своими огромными ручищами и сжал до хруста.
Отдышавшись, спросил:
— А можно мне еще разок? Сейчас?
— Не боитесь?
— Нет! Что вы! Теперь уже никогда не буду бояться!
Когда рассаживались по машинам, к Воробьеву подошел, как всегда, суровый капитан Сивидов и сдержанно заметил:
— Я же говорил, что из тебя выйдет настоящий десантник.
Капитан был доволен.