Забредая широким вентерем

Наиболее опасным для обывателей видом криминального промысла в Ростове считался разбой и бандитизм. Ограбления с применением холодного и особенно огнестрельного оружия зачастую влекли за собой тяжелые ранения, смерть жертвы и даже случайных свидетелей. Взявший в руки лявер (так в Ростове величали револьвер) и бестрепетно его пускавший в дело уркач считался не босяком и тем более не шпандриком, а голимым гайменником, с которым честному бродяге и посидеть рядом было зазорно. Ростовская воровская хевра старалась держаться от таких подальше, всячески выдавливая со своей территории. Оттого и местом своего гужевания подобные типы избрали город-спутник Нахичевань.

Полиция определяла географические границы вентерюшного «Горячего края» от Бульварной площади до церкви Сурб-Григора вдоль 2-й Успенской улицы к 31, 33, 35-й линиям, где «портняжили дубовыми иглами» (то есть разбойничали). Выбор отнюдь неслучаен и вполне обоснован. Это глухой юго-восточный угол Нахичевани, куда не сует нос активная ростовская сыскная полиция. Находится равноудаленно от 6-го (1-я Федоровская — 19-я линия) и 7-го (2-я Соборная — 30-я линия) полицейских участков. «Горячий край» примыкает к берегу Дона в районе Салаганского бугра, изрезанного промытыми речными водами глубокими пещерами, в которых местные жители добывали песок и камень. Отсюда рукой подать до Зеленого острова, а через него, в случае опасности, легко перемахнуть и в Задонье.

Здесь же проходила ведущая к порту тупиковая ветка Юго-Восточной железной дороги, которая изначально и была основной целью серых. На проходящие на малой скорости грузовые вагоны с нахичеванских круч слеталась стая налетчиков и на ходу взламывала замки и сбрасывала на землю тюки с кожей, мануфактуру, ящики с табаком, сахарные головы, одежду, шляпы и т. п. Внизу уже ждали подводы, которые везли добычу прямиком на нахичеванский или ростовский рынок либо к прикормленным торговцам, либо на склад к знакомым блатер-каинам.

Со временем поезда начали пускать с вооруженной охраной, и серым пришлось свои четко организованные налетные отряды переквалифицировать в налетчиков уже рангом повыше и поопаснее. Теперь они получили название вентерюшников (от донского невода — вентеря, цилиндрической сетки с деревянным или металлическим ободком, рассчитанного на мелкую рыбешку).

«Глядите, братцы, рыба плывет», — раздавался клич. Группа налетчиков из 5—10 громил на улице «ставила вентерь» — расходилась веером, чтобы жертве некуда было бежать, а нападавшим удобно было атаковать с разных сторон. Для убедительности случайно угодившему в вентерь робкому грачу демонстрировался кистень, дубина, финский нож или револьвер. И тогда тот вынужден был расстаться с пальто, кошельком, часами, украшениями. Зачастую продемонстрированный предмет пускался в дело, повязывая кровью всех участников подобной рыбалки. Мужчин избивали, калечили, женщин насиловали. Порой перевозили на другой берег Дона и держали несколько дней в заложниках, пока родственники не соберут выкуп.

В теплое время года многочисленным отдыхающим на воде лучше было не заплывать на лодках в зону ответственности нахичеванской братии, ближе к Зеленому острову. В погоню поднималась целая пиратская флотилия. И тогда ограбление и изнасилование можно было считать еще относительно удачным исходом для себя.

Непременным атрибутом классического вентерюшника считался красный шелковый пояс, из-под которого демонстративно выглядывала цепочка закрепленной на ней финки.

В ранней молодости серым был будущий начальник Доноблмилиции (1927–1929) Евгений Трифонов (просматривается параллель со Станиславом Невойтом), прошедший каторгу и «дядину дачу». Его сын, писатель-эмигрант Михаил Демин, тот самый автор романа «Блатной», тоже немало лет отдал «кандальным университетам» уже после Великой Отечественной войны. Его племянник, известный советский писатель Юрий Трифонов рассказывал о нем: «Евгений был грузчиком в порту, рабочим на мельницах, масленщиком на товарных пароходах, служил одно время в казачьем полку, откуда ушел самовольно, потом сошелся с босяками, с шайкой ростовской шпаны, так называемых «серых», терроризировавших окраины Ростова и Нахичевани. „Серые“ одевались франтовато, с особым шиком, носили широкие пояса. („Не бойся меня, а бойся моего красного пояса!“ — там, мол, нож.) У шайки происходили стычки с молодыми рабочими, которые оказывали сопротивление „серым“, поножовщина. Но вскоре Евгений отбился от „серых“, почувствовал к ним отвращение».

Показательно, что в отличие от богатяновских воров, запрещавших «мусорить в своем доме», нахичеванские бандиты поначалу выходили на промысел именно на своей территории.

Когда вентерюшникам стало тесно в пределах «Горячего края», они сбивались в волчьи стаи и выходили на охоту в центр города или в соседний Ростов. Там, подальше от дома, в незнакомых местах, у налетчиков вовсе срывало тормоза, и кровавые расправы с пытающимися оказать сопротивление жертвами были неминуемы.

По утверждению Александра Гурова, «уголовные традиции этой категории преступников соизмеряются веками. Жестокость способов совершения преступлений, вызывающая большой резонанс в обществе, тяжесть правовых последствий в случае разоблачения, специфика сбыта похищенного имущества обусловливали необходимость объединения грабителей в хорошо замаскированные сообщества, порой численностью до 100 и более человек».

Как и во всей местной хевре, у вентерюшников не принято было делить своих отморозков по этническому признаку, поэтому их шайки носили традиционно ростовский интернациональный характер.

К примеру, в 1902 году в Ростове ликвидировали шайку профессиональных вентерюшников во главе с бежавшим из бахмутской тюрьмы приговоренным к каторге белорусом Владимиром Кривцевичем. В ее составе были малороссы — кувыркало Гавриил Вишняк и четырежды судимый Даниил Статилкин, еврей Мойша Хацкевич, русский каторжник Василий Черников и налетчик Николай Федоров. Они кувалдами крушили входные двери в контору пивоварни «Южная Бавария», в турецкую пекарню Хахили Мусса-оглы, в квартиру греческого подданного Николая Травло, грабили, устраивали яростные перестрелки с городовыми.

Легендарный «бог» нахичеванских вентерюшников Диомид Свистунов (Свистун), переквалифицировавшийся из домушников, вел за собой также интернациональную шайку. В 1907 году он поставил своеобразный рекорд — за неделю совершил 7 налетов «с кровавой юшкой».

Подобная же шайка во главе с нахичеванским отморозком Георгием Еговитовым (из переселившихся на Дон крестьян Нижегородской губернии) в ночь на 18 февраля 1911 года совершила нападение на квартиру супругов Тартаковер (доходный дом Ивана Куксы на Соборном). Глава семьи, австрийскоподданный Герман Тартаковер, выкрест-лютеранин и владелец крупного галантерейного магазина «Конкуренция» на Большой Садовой, 59, был богат и уважаем в обществе. Его сын Савелий Тартаковер, будущий выдающийся гроссмейстер, жил в Вене и был уже победителем крупных шахматных турниров.

Жорка Еговитов классически «захороводил» прислугу — приказчика магазина 17-летнего Ваньку Прилуцкого. Тот, обиженный на хозяев за предстоящее увольнение, открыл шайке парадную дверь. После чего громилы связали проснувшуюся кухарку и набросились с ножами на престарелую чету. Пытали стариков так тщательно, что потом их хоронили в закрытых гробах, настолько тела были изуродованы.

Выходцами из Нахичевани была организована и другая крупная и опасная шайка вентерюшников под главенством Яшки Лоскута (в миру Яков Синеглазов). Она орудовала в городе свыше 10 лет, несколько раз обновляя состав по мере отстрела бойцов. В конце концов во время Гражданской войны пристрелили и самого Лоскута. Осколки шайки собрал 21-летний Санька Бобук («бобук», «бобик» — патрон на байковом языке), многообещающий налетчик из числа бывших фронтовиков. В свое время он работал на заводе Федора Дедушенко в Нахичевани, на лесопилке Петра Максимова, откуда был мобилизован на германскую войну. После тяжелого ранения вернулся в родную, уже революционную Нахичевань и, за неимением работы, но при наличии боевого опыта подался к местной бандитской хевре. После уже известной нам истории с убийством вора Ваньки Хазизова и доказательства своей правоты на воровском сходняке он стал вторым по значимости в шайке Лоскута. За короткое время для доказательства своей состоятельности как «бога» он совершил 25 грабежей и убийств: ограбление фельдшера нахичеванских боен, владельца мыльного завода, извозчика и купца, убийство стражника, одного из подельников, а также сожительницы Синеглазова, так как боялись, что она пойдет в полицию.

Ликвидировали остатки банды Лоскута уже в 1919 году. 24 августа Бобук и его подельник Антон Лис пытались бежать, но были застрелены тюремными охранниками.

Интересна история еще одного известного вентерюшника — долгожителя Степки Машилова (по кличке Казанчик), профессионала с царских времен. Со своей шайкой он пережил все смутные времена, не уловимый ни для царской, ни для керенской, ни для красновской, ни для деникинской полиции. Облопался (то есть попался) лишь в декабре 1921 года — схватили его пролетарские непрофессионалы Ивана Художникова. Но и этим он приделал заячьи уши. Убедил, что раскаялся и готов показать родную хазу в Нахичевани. Обрадованные сыскари заспешили туда, но не рассчитали прыти Казанчика, который с милицейской пролетки тут же сквозанул в ближайшую подворотню. По нему открыли частую пальбу и подстрелили бегунка, зарывшегося со всего маху в сугроб. Выдернули из сугроба, пощупали пульс, после чего обескураженный сыскарь подытожил: «Капец гниде».

«Гниду» поволокли за ноги в 5-й райотдел милиции. Там труп обшарили, раздели и сгрузили в холодную, дабы утром отвезти в мертвецкую Николаевской больницы.

Поутру дежурный милиционер орал благим матом на весь райотдел — труп ночью выдавил раму в холодной и растворился во мгле.

Следы трупа вскоре обнаружили аж на станции Каялы-Степная, в 30 верстах от Ростова, где на теплой хазе кантовались известные налетчики Павел Зорин-Заикин (Пашка-Дух) и Угринович (Спевак).

Облаву лично проводил помощник главы Донугро Ивана Художникова Петр Михайлов. На хазе взяли безвременно усопшего Казанчика и двух бандитов из разгромленной шайки Яшки Лоскута — Сергеева и Чернышева.

Но живуч оказался нахичеванский жиган. Выйдя на свободу, он вновь сколотил шайку из 22 местных серых, назвав ее ностальгически «Черные маски» (такая орудовала в Ростове в начале 20-х).

Уже в период первых пятилеток его «Маски», помимо привычных уличных грабежей, совершили налеты на два десятка магазинов Единой потребительской кооперации (ЕПО) в Ростове и Нахичевани. А вот этого Советская власть жиганам уже не прощала — не замай народное добро, грабь награбленное только нэпманами и буржуями. В апреле 1930 года скоропалительный суд отправил семерых «масочников» на свидание к Яшке Лоскуту, а остальных в долгую командировку на Беломорканал.

К началу XX века Нахичевань перестала быть чисто армянским городом. Титульный этнос пока еще занимал ведущие позиции в местной управе и думе, селился в центральных кварталах города, но большая часть населения уже была славянского происхождения. Появление крупных предприятий привлекло в Нахичевань большое количество крестьян из центральных губерний России, расселившихся по окраинам и размывших армянскую самобытность «Нор-Нахичевани». Как раз этой окраиной и стал «Горячий край».

Другими подобными окраинами были Берберовка, Александровка, пограничный с Ростовом Байковский хутор. С севера их опоясывала зеленая россыпь Балабановских рощ, тянувшихся от Кизитиринской балки до самого Темерника. Это дендрологическое царство стало настоящей находкой для местных разбойников и грабителей, обустроивших здесь целые логовища.

Впрочем, в этом ростовском Шервудском лесу классические вентерюшники только скрывались, охотились же на прохожих и гуляющих, главным образом, обычные гоп-стопники и скокари. Разбойно-душегубский элемент по привычке предпочитал большую дорогу — предместья Ростова, старинные курганы, Таганрогский тракт, Новочеркасский шлях, камышовые заросли под Батайской. Здесь можно было, не опасаясь полиции, гулеванить на дорожке прямоезжей, грабя спешащих на базары окрестных крестьян и нападая на загородные дачи ростовцев.

Начало XX века — эпоха последних донских разбойных атаманов, наводивших ужас на окрестный люд. Вероятно, наиболее одиозным из них был гроза ростовских предместий Терентий Ярошенко, который много лет со своей ватагой бесчинствовал в степи. Он никогда не скрывал от своих жертв ни лица, ни имени. Напротив, старательно подчеркивал, что именно он, Терешка Ярошенко, в данный момент обдирает терпилу как липку. Бойся, сявка, и другому передай — сам «бог» тебя взял за хоботок. Не погребовал. Подручным Терешки был известный нахичеванский вентерюшник Афанасий Сучмезов (он же Ованесов). С его подачи шайка громила нахичеванских земляков. Были ограблены бакалейщики Адриан и Андрей Шмитько, торговец Михаил Полтавский, фурщик Иван Жученков, перевозивший товар из Александровки в Нахичевань.

18 октября 1910 года шайка вдребезги разнесла почтово-телеграфное отделение в селе Самарское, похитив денег и ценностей на 10 тысяч рублей.

У Терешки везде были свои языки, послухи и очи, он слыл у полиции неуловимым и облопался, как водится, по глупости — из-за прекрасных дамских глаз. В июне 1911 года в Ростове его взяли при облаве с браунингом в кармане.

Еще одним видным атаманом был легендарный стрелец савотейный из Верхнеудинска Егор Мякутин. За убийство он был осужден на вечную каторгу на Сахалин. Однако не смирился и восемь раз бежал. На девятый раз ему уже помогли оккупировавшие в 1905 году половину острова японцы, которым местные отморозки самим были ни к чему. Вместе с ним на Дон прибыли такие же бойцы — Федька Черников (Андрей Семисотский, осужденный за многократные убийства), Егорка Шарапов (Петр Манзура, осужденный за убийство в Новочеркасске полковницы Шамшевой), Василий Супрун (Васька Будара) и др. Ватага вовсю шалила на Таганрогском тракте, отлеживаясь на нахаловских малинах. Там она и влопалась в ноябре 1905 года в лимонадной лавке на Никольской, в доме бандерши Семикиной. «С виду Мякутин — красивый, интеллигентный юноша», — писал об отморозке местный репортер.

В ходе Первой русской революции резко увеличились нападения на окрестные поместья и экономии.

В 1906 году по региону прокатилась целая волна насилия. В мае под Нахичеванью был ограблен и убит богатый овцевод австрийский негоциант Строй, застрелены армянские поселяне Туварджиев и Хатламаджиев. Предполагалось, что виновником был известный нахичеванский разбойник Ступак, ограбивший до этого Петропавловскую церковь в селе Кугей. В декабре вооруженного до зубов налетчика взяли на хазе в Нахичевани.

В сентябре 1906 года разгрому подверглась экономия крупного помещика Нефедова. Налетчики избили и связали семью землевладельца и его прислугу, перерыли весь дом и похитили ценностей на сумму в 1,4 тысячи рублей.

В ноябре та же судьба постигла усадьбу помещика Красса. Все это было делом рук разбойничьей шайки беглого каторжника Ермакова.

В 1910 году было разгромлено имение помещика Тарабанова, дом Франца Лехнера в немецкой колонии Ольгенфельд Ростовского округа (на побережье Азовского моря). Налетчики убили хозяйку Луизу Лехнер, разбросали по колонии бомбы, постреляли скот и умчались на черном автомобиле, что в то время было в диковинку. Вероятно, это был первый на Дону документально засвидетельствованный случай использования новомодного авто в криминальных целях.

Виновных в налете 1910 года на Ольгенфельд тогда так и не нашли. Однако вскоре таинственный автомобиль вновь объявится.

Активность ростово-нахичеванских разбойников нарастала по синусоиде, а ее апогей приходился на смутные времена: Первая русская революция и поражение в Русско-японской войне, Первая мировая война и крушение империи, Гражданская война и младенчество органов правопорядка Советской России. Поражение в войнах, огромные потери в боях, жертвы голода и эпидемий, озлобление населения, большое количество оружия на руках и утрата контроля над ситуацией со стороны полиции-милиции способствовали тому, чтобы народ-богоносец попрал веками вырабатываемые ценности и выплеснул наружу тщательно хранимую в подвалах души пугачевщину. Под чутким руководством революционных циников россияне свалили сначала самодержавие, а затем православие и саму народность, превратившись в «гегемон». Ценность человеческой жизни упала до уровня донского чернозема, а душегубство перестало быть чем-то исключительным и аморальным.

Лучше условий для генезиса «вентерюшной власти», чем в эпоху «человека с ружьем», и не придумаешь. В ряды политических и уголовников верстались массы разорившихся от смуты рабочих и крестьян, пытавшихся спастись от голодной смерти за счет ограбления и убийства других. И пока правительство большевиков не решилось уйти от пагубной политики «военного коммунизма», конца этой рекрутчине не предвиделось.

Именно поэтому синусоида бандитизма держалась в своей точке экстремума по ординате почти целое десятилетие. Пока власть не решила лишить потенциальный криминальный элемент социальной базы — пристроить городской пролетариат к заводскому труду, а сельский — к свободному рынку. После чего естественная убыль боевого ядра нахичеванских налетчиков свела их долю в уголовном мире Ростова к концу 1920-х годов к минимуму.